Предательство истины

В этом разделе повествуется о том, как группа независимых журналистов, несмотря на пули, цензуру и предательство, иногда со стороны своих собственных правительств, отправляется в зоны боевых действий и рассказывает о событиях, происходящих на передовой. Эти истории бросают вызов лживым западным нарративам, раскрывая факты, которые могущественные структуры предпочли бы оставить в тени. Эти люди не просто журналисты – они воины правды.

Дарья Дугина

Двадцать первого августа 2022 года около двух часов ночи меня разбудил тревожный звонок. Борясь с навязчивой сонливостью, я пытался разобраться, о чем мне говорил голос в трубке. Дарья Дугина, маяк мировой многополярности и дочь известного политолога Александра Дугина, но что более важно – моя близкая подруга, погибла в результате взрыва заминированного автомобиля буквально несколько часов назад. Это был акт государственного терроризма украинского правительства при полной поддержке США.

Новость меня ошарашила, я не мог поверить в то, что услышал. Я разговаривал с ней всего пару дней назад, мы смеялись над какой-то забавной шуткой, которую она рассказала. Мы часто обсуждали различные геополитические темы; конечно, пропускная способность моего мозга не шла ни в какое сравнение с ее, но Дарье всегда удавалось объяснить сложные вещи простым языком.

Я попросту не мог поверить в то, что она погибла. Я сбросил звонок, все еще думая, что это какая-то злая шутка. Затем взглянул на мерцающий дисплей телефона и осознал, что мне звонил один из моих доверенных контактов в RT – это была вовсе не шутка. Перед моими глазами предстала кошмарная картина: автомобиль Дарьи окутан пламенем, силой взрыва ее отбросило далеко в сторону. Вскоре на место происшествия приехал ее отец и увидел все своими глазами.

Как и ее отец, Дарья отстаивала идею мира, над которым не довлеет единственный гегемон, мира, который представляет собой полифонию разных наций, каждая из которых ведет свою мелодию. Они хотели видеть мир, где гармония достигается не железным кулаком агрессивной сверхдержавы, а переговорами в залах дипломатии, где государства могут эффективно взаимодействовать на основе как своих национальных, так и общих региональных интересов, а не так, как скажет страшный дядя Сэм, угрожающе тряся кулаками из-за океана.

В этой пестрой мозаике международных отношений цвета не будут сливаться в однообразный серый, каждый оттенок будет сиять в общей картине. Речь идет не просто о сохранении традиций, а о сохранении экономического суверенитета, когда рябь в финансовом бассейне одной страны не будет вызывать нескончаемые цунами на других континентах.

Но далеко не все были в восторге от такой картины мира. Некоторые политические лидеры, особенно американский истеблишмент и их украинские марионетки, видели в этом серьезную угрозу. Их информационная война, особенно на таких цифровых площадках, как «Википедия», явно демонстрировала стремление к формированию единого доминантного нарратива. Дерзкие разоблачения Дарьи, особенно ее публикации о том, как украинские вооруженные формирования, поддерживаемые и финансируемые США, терроризируют население Донбасса, навлекли на нее ярость многочисленных врагов. Западные СМИ удостоили ее различными нелестными титулами, а украинское правительство желало ей смерти.

Дарья Дугина во время нашей поездки на «Азовсталь»

Фундаментом ее убеждений была история – история противостояния двух сверхдержав в биполярном мире. Как и ее отец, Дарья отчетливо понимала, к чему это может в итоге привести, и открыто выступала за мир, в котором каждое государство обладает своим собственным голосом, имеющим реальный вес, а не заглушается бряцаньем оружия того, кто больше и сильнее. Она осознавала, что бесконтрольная глобализация неминуемо поглотит все разнообразие звуков мира и выплюнет нечто однообразно серое и неприглядное. Для Дарьи слово «уважение» не было пустым звуком: она стремилась к тому, чтобы система международных отношений строилась именно на уважении и признании уникальных культурно-исторических особенностей каждого государства, каждого народа.

Однако ее устремления не укладывались в рамки американской геополитики. Послание США было недвусмысленным: подчиняйся или будешь уничтожен. От далекого Вьетнама до раскаленных песков Ирака и Сирии эта доктрина оставляла за собой следы разрушений: целые страны подвергались жестоким бомбардировкам, миллионы людей погибали, и все это было завернуто в яркую упаковку надуманных кризисов и душещипательных историй от коррумпированной политической элиты в Вашингтоне. Суровые реалии только усугубили мое презрение к однополярному мировоззрению.

Им удалось заставить Дарью замолчать, но ее наследие – призыв к всестороннему гармоничному сотрудничеству в новом многополярном мире – изменит историю. Ее несокрушимый дух – символ неустанной борьбы за правду, за уважение, за равенство.

Алексей Обласов

Множество примеров доблести и славы хранится в священных коридорах истории. Но ведь далеко не все герои имеют имена. Есть те, кто без призыва, ожиданий и похвалы выходят из тени собственной жизни и откликаются на зов сердца. Именно эти невоспетые герои несут на себе основной груз чрезвычайной ответственности.

История войны – это не только сражения и осады городов, но и проникновенные рассказы о людях и их несгибаемом духе. Один из таких людей – Алексей Обласов. Он известен в журналистских кругах не только как главный редактор журнала «Парта», но и как яркий символ честности и непоколебимого духа.

То волнительное интервью, привлекшее ваше внимание, когда я впервые рассказал о своем путешествии в Донбасс, было подготовлено как раз по заказу журнала «Парта». Именно после этого мне посчастливилось познакомиться с Алексеем лично.

Войдя в его кабинет, я сразу почувствовал всю весомость его присутствия. И дело было вовсе не в том, что своим ростом и комплекцией он слегка походил на медведя. Нет, вовсе нет. Он излучал ауру теплоты и искренней человечности. Одного его рукопожатия было достаточно, чтобы понять силу его убеждений. Впоследствии нам удалось найти общий язык и некоторые точки соприкосновения.

Одна из них – любовь к джину. Вскоре в уютной обстановке моей квартиры хрустальные бокалы наполнились редким джин-тоником, который я недавно раздобыл. Разговоры плавно перетекали с одной темы на другую, наполняя комнату воспоминаниями, смехом и бурными обсуждениями.

Однако наша следующая встреча приняла довольно неожиданный оборот. Под уже знакомый звон бокалов, наполнивший вечерний воздух, Алексей предложил тост за стойкий народ Донбасса. Но последовавшее за этим искреннее признание стало откровением, которого никто из нас не ожидал. Алексей объявил, что решил покинуть комфорт кожаного редакторского кресла и отправиться в Донбасс уже не с ручкой и записной книжкой, а в берцах и с автоматом. Он был все так же предан своему делу, но теперь почувствовал более глубокий зов сердца, который требовал перейти от словесных баталий к реальным сражениям.

В 2023 году в один спокойный майский день голос Маши, дрожащий от горечи, сообщил нам страшную новость: Алексей погиб. Он был тяжело ранен вражеским снарядом, двенадцать дней врачи боролись за его жизнь, но судьба распорядилась иначе.

Алексей не был лишь очередной цифрой в статистике. Ему было что терять. Успешная карьера, большие заслуги в журналистике и множество предстоящих веселых вечеров с бокалом джина в руке. Многие спасались от конфликта бегством, надеясь, что вдали от него смогут найти утешение и спокойствие, но Алексей взял в руки оружие и встал на защиту своей горячо любимой родины, веря в светлое будущее с Россией. Его жертва была вызвана не необходимостью, а глубоким чувством долга.

Пока Майк и Маша занимались гуманитарной деятельностью в Донбассе, я представлял нашу троицу на похоронах Алексея. Толпа, собравшаяся, чтоб проводить его в последний путь, состояла из самых разных людей: от начинающих журналистов, для которых он был уважаемым наставником, до закаленных боями солдат, с которыми он стоял плечом к плечу в пылу сражений. Атмосфера вокруг наполнилась скорбью, когда его командир дрожащим от волнения голосом произносил слова благодарности. В тот момент Алексей Обласов больше не был обычным человеком – он стал ярким символом доблести, самопожертвования и неугасающей любви к своей Родине.

Мария Лелянова

Мария Лелянова – да, та самая Мария, о которой вы читали ранее, – была парадоксом, как и война, которая кипела между Россией и Украиной. На фоне разгорающегося конфликта ее невинная внешность была обманчива. Маленькая, хрупкая на вид, она обладала незаурядным умом, который не соответствовал ее юному облику.

Когда еще до начала войны наши пути впервые пересеклись, я подумал, что ей не больше двадцати пяти лет. Впоследствии она продемонстрировала свой высокий интеллект, который выдал ее реальный возраст. В свои сорок лет Мария – лучший переводчик, с которым я когда-либо имел дело. Ее мастерство в синхронном переводе превосходило даже навыки переводчиков Владимира Путина, при этом она не теряла самообладания, даже когда над головой разрывались снаряды.

Мария Лелянова недалеко от Северодонецка

К началу войны прошел год с момента нашей первой встречи. Растущая напряженность, казалось, отражала идеологический разрыв между нами. Наши взгляды столкнулись в Донбассе, а противоположные точки зрения стали нашим оружием.

Я попросил Марию сопроводить меня в Донбасс в качестве переводчика, несмотря на наши противоречия. Ее либеральные и антивоенные взгляды были полной противоположностью тому, во что верил я. Она считала, что я всего лишь поддался российской пропаганде, а я, в свою очередь, полагал, что Мария попросту повторяет западные нарративы. Поэтому в попытке подтолкнуть ее к переосмыслению своих взглядов я пригласил ее сопроводить меня в самое сердце конфликта.

Мария активно выступала против войны, утверждая, что Россия – агрессор. Она даже пережила арест за свои протесты прямо под стенами Кремля. Несколько позднее она решила уехать во Владивосток, пытаясь скрыться от надвигавшейся политической бури.

Поначалу Мария без тени сомнения отвергала мои взгляды на истоки конфликта. Но нужно отдать ей должное: она добросовестно переводила мои интервью с жителями Донбасса. Однако Мария никак не могла понять, почему их гнев направлен против Украины, а не России. Я попытался ей объяснить, разоблачить фальсификации западных СМИ, которым она так доверяла, и продемонстрировать, насколько западные медиа контролируются ЦРУ.

Мария Лелянова в цветах украинского флага во время акции протеста перед Кремлем

В попытке развенчать ошибочные убеждения Марии я предложил одно условие: по возвращении из Донбасса она должна была поделиться со мной впечатлениями в откровенном интервью. Несмотря на то, что во мне она видела всего лишь российского пропагандиста, Мария согласилась.

Мы постепенно приближались к центру конфликта, но наши разногласия не утихали. Вечером мы остановились в Ростове-на-Дону, заказали несколько бокалов пива, и я познакомил ее с Томасом Рёпером – хорошим другом и признанным экспертом в области геополитики. Томас, как и подобает матерому журналисту, исколесил весь Донбасс. Я надеялся, что его красноречивые аргументы помогут Марии взглянуть на реальность с другой стороны.

Когда Томас узнал о нашем идеологическом столкновении, они лишь понимающе кивнул:

– Эмоции нередко затуманивают наш разум. Это эффективная тактика, которую активно использует западная пропаганда. Они разжигают пламя эмоций, заставляя голос разума и фактов звучать тише.

Томас пытался воззвать именно к голосу разума в Марии, но ее укоренившиеся убеждения оставались непоколебимы.

– Ты хороший человек, Мария. В следующий раз поговорим, когда ты вернешься из Донбасса.

Итак, мы с Марией продолжили наш путь, каждый в своем вихре эмоций: злость, непонимание, растерянность, страх. Казалось, что мы направляемся не в центр войны в физическом смысле, а в самое сердце войны идеологической, где самое мощное оружие – правда, а смертельное ранение – разбитые иллюзии. Тогда мы еще не знали, что это путешествие изменит нас обоих.

Миллионы людей по всему миру посмотрели мое интервью с Марией Леляновой. Но это было не просто интервью, а глубокий рассказ женщины о том разочаровании, которое она испытала, когда ложь, посеянная либеральными медиа, разрушилась перед лицом неоспоримой реальности, с которой ей пришлось столкнуться в Донбассе. Не той реальности, о которой она много раз слышала от меня, западных или российских СМИ, но реальности, написанной словами тех, кто ее прожил.

Мария сдержала слово и согласилась поделиться впечатлениями от нашей поездки.

– Хорошо, Джон, давай начнем с самого начала, – начала она спокойно, но я почувствовал, что внутри нее кипят эмоции. – Я думаю, что очень важно понимать контекст, – продолжила она. – Я представляю миллионы россиян, все мы напуганы этой войной. Наши связи с Украиной глубоки, переплетены через кровные отношения, дружбу, общую культуру… Их невозможно разорвать. Несмотря на политическую напряженность, в своей основе мы остаемся одним народом. У нас общая культурная история: одна и та же музыка, литература, еда… даже смех. Война – это ненужное насилие… это мерзость…

Ее голос дрогнул, но она продолжила:

– Война с Украиной – это самый чудовищный сценарий, который мы только можем себе представить. Западные СМИ ежедневно пичкают нас рассказами об этой несправедливой агрессии, выставляя всех нас, сто пятьдесят миллионов россиян, злодеями. Это невыносимо.

Мария сделала небольшую паузу, чтобы перевести дух, а затем перешла к рассказу о разрушительных последствиях конфликта.

– Тысячи, а может быть, и миллионы людей покинули Россию с начала войны, которая полностью перевернула их жизни. Они уезжают, как и украинцы, потому что не могут больше терпеть политический климат, эту несчастную букву «Z», которая стала символом российской специальной военной операции. Это просто невозможно терпеть.

Мария Лелянова переводит наши вопросы Никите, 14-летнему мальчику, потерявшему ногу в результате подрыва на украинской мине-бабочке

Когда она рассказывала о своих попытках скрыться от политики, ее голос наполнился отчаянием.

– Когда началась война, я улетела на Дальний Восток, работала в реабилитационном центре морских млекопитающих. Я надеялась, что там смогу отдохнуть от постоянных «Z» вокруг. Я думала, что мне будет проще пережить все это в четырех стенах без связи с внешним миром.

Ее поначалу нерешительный голос теперь звучал твердо, отражая стальную решимость, наполнившую ее взгляд.

– Мы объект демонизации западных СМИ, – заключила она, говоря об информационной войне и очернении российского народа западными медиа. – Изо дня в день наша идентичность тонет в постоянном потоке новостей, идущих из западного мира, – сказала она, жестикулируя так, словно руками в воздухе лепила слова, которые произносила. – Новостей, искажающих нашу реальность, демонизирующих нас, оттесняющих нас на задворки их мировоззрения.

В ее глазах сверкнула искра протеста, и она продолжила:

– Нас не просто изображают врагами – нас унижают, низводят до уровня карикатурных злодеев…

Ее пальцы непроизвольно сжались, словно она физически пыталась совладать с возмущением, которое сквозило в ее словах.

– Эти образы лишают нас нашей человечности, нашей сложности, нашей уникальности, – сказала Мария, захлебываясь от эмоций. – Это ужасное унижение нашего достоинства. Нас лишили права быть увиденными и услышанными, они превратили нас в уродливые карикатурные образы, и для них теперь это реальность.

Она опустила взгляд, нахмурила брови, словно пытаясь совладать с внутренней болью. Когда она подняла голову, в ее глазах была жесткая решимость, отражающая внутреннюю борьбу.

– Мы не персонажи в их выдуманных нарративах. Мы личности, сложные и уникальные. Очернение, унижение и уничтожение… это бесчеловечно. Это унизительно. Мы не такие.

Это был не показной гнев, а настоящий призыв к действию. Требование уважения. Мария не просто делилась своим опытом, она бросила вызов всему миру, пытаясь сподвигнуть всех выйти за рамки своих предрассудков и увидеть людей без ярлыков, подвергнуть сомнению те концепции, которые им были навязаны.

Мария рассказала о том, как изменилось ее восприятие ситуации, когда она начала переводить мои интервью из Мариуполя в апреле.

– Рассказы, которые я слышала от обычных людей на улицах Мариуполя… Они расходились с тем образом, который рисовали западные СМИ. Я словно услышала другую сторону пропаганды. Это вызывало недоумение.

Невозмутимая Маша Лелянова держит в руках боевую противотанковую мину

Внутренние противоречия Марии усилились, когда она помогала брату своего друга, беженцу из Донбасса, уехать в Германию в июле. Его рассказ о том, что с ним произошло, полностью разрушил ее представления о причинах и реальности конфликта.

В голосе Марии чувствовалась потребность в ответах на ее вопросы:

– Существовала целая пропасть между реальностью, которую описывали эти люди, и тем, что я считала правдой, основываясь на информации западных СМИ. Мне нужно было преодолеть этот диссонанс. Мне нужно было докопаться до истины.

Мария продолжила, теперь ее взгляд излучал решимость.

– Когда ты сказал, что собираешься поехать в Донбасс и тебе нужен переводчик, я приняла решение, – сказала она взволнованно. – Я помню, что неожиданно для самой себя выпалила: «Выбери меня!»

Я помню, в тот момент меня несколько ошарашил ее неожиданный энтузиазм, казалось, что это было импульсивным решением. Сейчас ее рассказ об этом судьбоносном случае был полон какого-то детского волнения, желания нырнуть с головой в неизведанное.

С ноткой удивления в голосе Мария продолжила:

– Ты воспринял мое предложение довольно серьезно. Я, самодовольно ухмыльнувшись, заверила тебя: «Я отличный переводчик». На твоем лице расплылась улыбка, и ты подтвердил: «Согласен!»

В этот момент выражение ее лица изменилось, она задумчиво смотрела куда-то вдаль.

– И тут до меня дошло. Я попала в водоворот сомнений, вопросов и постоянного страха неизвестности. Неопределенность была невыносимой. Я должна была узнать правду.

Томас Рёпер, наш закаленный в информационных боях редактор, тогда одарил ее недоуменным взглядом. «Мария, ты же знаешь, что там происходит? Донецк усеян минами. Это зона боевых действий. Ты разве не боишься?»

Даже не моргнув, она устремила взгляд, полный свирепой решимости, прямо на Томаса, который даже слегка растерялся. «Страх – последнее, что меня волнует, Томас. Жизнь в неведении меня пугает намного больше. Нам приходится терпеть чувство вины, стыда и досады только потому, что мы родились в России. Это невыносимо. Мне нужно увидеть правду ради своего собственного душевного равновесия. Я должна поехать с вами».

Когда мы приблизились к границе между Россией и Донбассом, недалеко от Ростова-на-Дону, наше путешествие приняло неожиданный оборот. Гостиница, в которой мы планировали остановиться на ночь, подверглась бомбардировке со стороны украинских войск. Я воочию увидел жестокую реальность, когда ни в чем не повинные люди оказываются лишь пешками в информационной войне. Гостиница превратилась в руины, а все те, кто долгие годы отрицал человеческие жертвы в Донбассе, громко кричали, что видеозапись того, что осталось от гостиницы, смонтированный фейк.

Пока мы подыскивали новое жилье, наше внимание привлекла расстроенная женщина. Она выглядела полностью убитой горем, на ее глазах блестели слезы. Мария с сочувствием и участием выслушала ее рассказ. Женщина поведала, что в этой гостинице погиб ее друг – только чудом мы не разделили его участь. В этот момент тягостное осознание легло тяжелым грузом на наши плечи. У того самого видеоролика, который мы посмотрели, теперь были имя и лицо. Это была не пропаганда – это была реальность, и настолько ужасная, что мозг отказывался ее воспринимать.

Мария была заметно растеряна. Ее потрясло осознание вопиющего безразличия к человеческим жизням, свидетелем которого она стала.

– Это просто ужасно, – пробормотала она, отведя взгляд.

Наше путешествие продолжилось. Мы пересекли границу и въехали в Донбасс, где нас ждала неожиданная картина. На городском пейзаже красовалась огромная буква «Z». Мария опешила: в ее понимании это был символ жестокости и угнетения, как нацистская свастика. Это показалось ей нелепым. Как такое вообще возможно, что живущие под российским гнетом люди могут добровольно демонстрировать символы своих угнетателей? Вид символа «Z» резко контрастировал с восприятием мира, сформированным западными нарративами.

Мы направились в Северодонецк – город, испещренный шрамами войны. Посреди разрухи Мария увидела детскую площадку, которая превратилась в импровизированное кладбище, – зрелище, которое она вряд ли когда-либо забудет. Реальность войны еще никогда не была настолько осязаемой. Мы слушали истории местных жителей, и их стойкость вызывала искреннее восхищение. То, что мы там увидели и услышали, стало тем самым метко запущенным булыжником, разбившим иллюзии ошибочного восприятия Марии.

На развалинах разрушенного города я занимался распределением гуманитарной помощи. Мои руки перебирали груды детской одежды, школьных учебников и игрушек – предметов, крайне необходимых пострадавшим от войны людям. В пакетах с едой, которые мы привезли, не было изысканных блюд и дорогих деликатесов, но для людей это был луч надежды в беспросветном тумане.

В это время Мария была увлечена разговором с непримечательным пожилым мужчиной, чьи обветренные черты лица отражали все невзгоды, которые ему пришлось пережить. Он выделялся не только своим возрастом, но и стареньким проржавевшим велосипедом, который он осторожно толкал по заваленной обломками улице. Марию привлекло умиротворение, которое он излучал. Она неожиданно для себя решила подойти к нему, и эта встреча навсегда изменила ее жизнь.

Мария смиренно подошла к мужчине, стараясь справиться с охватившими ее эмоциями, ожидая бурю гнева и негодования в свою сторону.

– Почему вы не злитесь на меня? – прошептала она взволнованно. – Это же мое государство принесло вам все эти страдания.

Ответ пожилого мужчины не заставил себя ждать. В его глазах читалось спокойствие и всепрощение.

– Нет-нет, нет, что вы, все совсем не так.

Пока я раздавал гуманитарку, Мария беседовала со многими жителями, которые с готовностью рассказывали о том, что пережили. Для нее это было настоящим открытием. Ее разговоры с жителями Донбасса всегда проходили по похожему сценарию. В них Марии открывались сложные переплетения эмоций людей, их любви к России и ее народу.

Это повторялось из раза в раз в Мариуполе, Луганске, Донецке, Волновахе. Куда бы мы ни приехали, люди говорили похожие вещи. Их рассказы разительно отличались от того, что ожидала услышать Мария. Они не вписывались в ее картину мира. Она впоследствии описала свои идеологические метания как «экстремально горькую пилюлю» – термин, позаимствованный из интернет-культуры, который обозначает кардинальное изменение взглядов в результате принятия отвергнутых ранее фактов.

Осознание этого потрясло ее до глубины души. Ее встречи с жителями Донбасса вовсе не были похожи на отношения угнетателя и угнетенных. Та картина мира, которая сформировалась в ее мышлении под влиянием западных СМИ, оказалась разрушена обычными людьми, которые всего лишь делились с ней своими историями. Такой неожиданный поворот событий заставил ее глубоко задуматься и переосмыслить свои взгляды на окружающую реальность.

Майк Джонс: питерский авантюрист на Youtube

На просторах интернета можно встретить совершенно разных людей. Большинство из них ничем не примечательные персонажи, но иногда попадаются такие, как Майк Джонс. Просто представьте: эксцентричный, умный британский парень живет среди холодных фасадов Санкт-Петербурга. Для меня он стал чашкой горячего чая Earl Grey в холодную русскую зиму – неожиданная, но очень приятная находка.

Впервые я обнаружил Майка в один ленивый субботний вечер, просматривая ленту рекомендаций на YouTube. Название его канала – IEarlGrey – зацепило мое внимание, и я не прогадал. Майк представлял собой человека, в котором удивительным образом сочетались сарказм, юмор и интеллект. Этот веселый, забавный парень очень точно описывал в своих роликах сущность конфликта между Россией и Украиной.

Ролики Майка строились на простом, но абсолютно гениальном принципе. Он сопоставлял статьи из западных СМИ с российскими публикациями, сопровождая сравнение остроумными комментариями. Я запоем просмотрел несколько его роликов и, когда, казалось, меня уже ничем не удивить, узнал, что он, оказывается, живет в Питере. Можно сказать, живет прямо в логове врага!

Совершенно неожиданно выяснилось, что один из моих друзей как-то брал у Майка интервью, поэтому получить контакты этого веселого ютубера не составило проблем – самый обычный адрес электронной почты. Я на секунду задумался, стоит ли ему написать… Черт, а почему бы и нет?

Написать письмо оказалось сложнее, чем я думал. «Привет, Майк, – начал я, стараясь не выдать свой чрезмерный энтузиазм. – Это Джон Марк Дуган. Возможно, что ты никогда обо мне не слышал, но я тоже нахожусь в России. Как ты смотришь на то, чтобы встретиться? Должен сказать, что у тебя по-настоящему… уникальный стиль». Слишком прямо? А, да и черт с ним. И я нажал кнопку «Отправить».

Долго ждать не пришлось. Уже следующим утром я увидел уведомление на экране телефона – вот он, ответ от британского мастера сарказма. Он был не против поболтать, но была одна небольшая загвоздка: я в Москве, а он в Питере. Личную встречу пришлось отложить, поэтому мы решили воспользоваться современными телекоммуникационными технологиями – видеозвонок. Он дал мне ссылку на свой электронный календарь и попросил запланировать встречу.

Я вздохнул. Серьезно? Гугл-календарь? Это же не было какой-то корпоративной встречей, а Майк, насколько я знал, не входил в список «Форбс». Может, он решил меня потроллить? Или он действительно был таким высокомерным? В любом случае, мне было безумно интересно. В его гугл-календаре было свободное окно через пару дней. Я нажал на соответствующую ячейку, а затем «Подтвердить».

Разговор с Майком по видеосвязи был больше похож на душевную беседу в каком-нибудь уютном британском пабе. На экране он был таким же активным и веселым, как и в своих роликах. Несмотря на то, что поначалу я не знал, как к нему относиться после странной выходки с гугл-календарем, этот парень оказался просто потрясающим.

Когда мы завершали наш разговор, я пригласил его приехать в Москву.

– Майк, ты когда-нибудь был в столице? Приезжай, – сказал я, наклонившись слегка ближе к экрану.

Казалось, Майка это заинтересовало.

– О'кей, Джон, – ответил он с лукавым блеском в глазах. – Я принимаю твой вызов.

Настроение изменилось, когда я подкинул Майку идею посетить Донбасс. Напряженность в регионе только нарастала, поэтому многие считали это опасным шагом, я же видел в этом возможность понять реальное положение дел. И когда я сказал, что планирую еще одну поездку туда, я ожидал, что Майк отмахнется от этой идеи, как он делал с большинством серьезных тем в своих видео.

Однако когда я стал расспрашивать его дальше, он поделился личным моментом из своей жизни. Майк рассказал мне, что он презрительно относился к людям, бежавшим из России, чтобы избежать мобилизации, называя их трусами. И однажды за ужином во время одного из таких разговоров жена отчитала его, заметив: «Тебе легко говорить, тебя же не могут мобилизовать».

Я увидел в глазах Майка искру, порожденную необходимостью доказать не только своей жене, но и самому себе, что он не пустозвон. Речь шла не о том, чтобы взять в руки оружие, а о том, чтобы увидеть все своими глазами, задокументировать ситуацию и вступить в информационную борьбу.

Решено. Едем в Донбасс вместе. Я буду заниматься доставкой гуманитарной помощи, а Майк займется развенчанием мифов и сбором показаний пострадавших в конфликте.

Приезд Майка в Москву стал тем еще событием. В жизни он был даже более саркастичен и язвителен, чем на экране. Мы сразу нашли общий язык: смеялись над общими шутками, понимали мимолетные ироничные взгляды друг друга и планировали нашу поездку.

Я познакомил Майка с Машей, моей подругой и лучшим переводчиком в России, и уже втроем мы обсудили план нашего путешествия. Сначала решили поехать на моем крепеньком Land Rover Defender, но потом у Майка появилась идея. Он всегда хотел купить «буханку» – очень любопытный российский автомобиль, который выглядел так, словно его выдернули из 1960-х. Многие посмеиваются над этим образцом советского автопрома, но в глазах Майка «буханка» была символом надежности и выносливости русского человека.

Он решил купить «буханку» перед нашей поездкой в Донбасс – отличное решение для перевозки большого объема гуманитарной помощи. Я понятия не имел, где такую можно приобрести, поэтому дал ему контакт моего друга Игоря Петровича из парка Олений, который теоретически мог помочь с этим.

В последующие дни по улицам Москвы разгуливала довольно странная парочка: наглый американец и язвительный британец, объединенные любовью к приключениям и предстоящим путешествием, которое заставит их переосмыслить всю свою жизнь.

Когда мы подъехали к парку Олений, мои друзья уже ждали. Нас встретил Игорь, чья массивная фигура вырисовывалась на фоне неба.

Игорь, изредка кивая, внимательно выслушал план Майка.

– Есть у меня одна идея… – произнес он, размышляя о том, как можно помочь. – Приходите ко мне в офис завтра в час дня. Я посмотрю, что можно сделать.

Когда на следующий день мы ехали к Игорю, мы были охвачены предвкушением. Казалось, мы хотим не купить автомобиль, а отправиться на какую-то секретную миссию.

Первые же слова Игоря ввели нас в ступор:

– Твои документы, Майк, – сказал он, протянув руку.

Майк, ни секунды не сомневаясь, передал свой паспорт и водительское удостоверение.

Через несколько минут, которые показались нам вечностью, Игорь вернулся, в его руке звенели ключи. Указав на окно, он торжественно произнес:

– Майк, вот твоя новенькая «буханка».

И правда, на улице стоял блестящий в лучах солнца автомобиль – механический зверь из прошлого. Но не это было самое удивительное. Оказалось, это был подарок. Каким-то непонятным образом Игорь смог раздобыть «буханку» и отдал ее Майку совершенно бесплатно. Впоследствии этот автомобиль будет играть важнейшую роль в наших гуманитарных миссиях.

Глаза Майка загорелись детским восторгом. Он забрался на водительское место и взглянул на одометр – всего одиннадцать километров пробега. Новое начало нового путешествия.

Но в нашем путешествии еще до его начала произошла заминка: в суматохе мы забыли заправить «буханку» Майка, когда выезжали на ней от Игоря. Мы были уже на дороге, когда оказалось, что у нас попросту закончился бензин. Поскольку Майк никогда прежде не имел дела с «буханками», разобраться во всех переключателях и бензобаках оказалось почти невозможной задачей. К сожалению, это был первый, но не последний раз, когда мы попали в такую забавную, но досадную ситуацию.

С наступлением зимних холодов мы решили провести техническое обслуживание наших автомобилей и переобуть их в зимние шины. В ожидании, пока в автомастерской закончат работу, мы уединились в уютном кафе, обсуждая самое необходимое, что мы возьмем с собой в поездку в Донбасс: еду и лекарства. Игорь позаботился о том, чтобы оба автомобиля были забиты припасами под завязку.

Однако путешествие преподнесло нам еще один сюрприз. Проезжая поздним вечером через Липецк, мы увидели душераздирающую картину: сбитая грузовиком женщина неподвижно лежала на тускло освещенном пешеходном переходе. Преступник скрылся, оставив после себя толпу ничего не понимающих зевак, никто из которых не имел необходимой медицинской квалификации, чтобы оказать помощь. Мы с Майком бросились к ней, и я в тишине прошептал, что у нее, похоже, нет шансов выжить.

Через некоторое время приехала скорая, но фельдшеры уже едва ли могли помочь. У девушки-медика даже не оказалось с собой ножниц, чтобы разрезать одежду и осмотреть раны. В этот момент я понял, что еще нам нужно взять с собой в поездку. Мы потратили солидную сумму из того, что собрали наши подписчики, и закупили пятьсот ножниц для экипажей скорой помощи в городах Донбасса.

На протяжении всех наших приключений наши с Майком дружеские узы только укрепились. Бесстрашный и саркастичный Майк стал неотъемлемой частью нашей команды. Мы называли его «чайной ложкой» (уточню, что я был «столовой ложкой», а Маша – «вилкой»). Три товарища, вместе преодолевающие трудности на своем пути, связанные общим опытом и ожиданием новых приключений. Я чувствовал, что эта дружба, закаленная в огне жизненных испытаний, останется с нами на всю жизнь.

Никита Третьяков: отблески мужества

Моя квартира в самом центре Москвы была убежищем, местом, где объединялись правда и воля. Здесь я, полный решимости американский журналист, и Мария, наша верная переводчица, сидели напротив нашего друга Никиты Третьякова – человека, чей возраст был несопоставим с его мудростью.

Наша общая история разворачивалась на неспокойной территории мариупольского порта и в расположении полка «Азов», где острая проницательность Никиты обогащала мои видеоматериалы интереснейшими комментариями.

Никита, опытный журналист, переключившийся на гуманитарную деятельность, был не просто пассивным наблюдателем, а человеком дела. В рамках его проекта «Буханка», который стал лучом надежды в развернувшемся хаосе, мы отправились в Святогорск, чтобы доставить продукты питания, лекарства и посильную помощь тем, кто оказался зажат в тисках конфликта. Этот проект стал спасательным кругом для тех, кто оказался погребен под завалами войны и политических манипуляций. Загрузив машины, мы отправились в путь, чтобы доставить грузы людям, вынужденным прятаться в темных сырых подвалах, боясь украинских снайперов, которые могли выпустить пулю в любого неосторожно вышедшего на улицу человека.

Именно в эти минуты восприятие Маши начало меняться, а проницательность и спокойствие Никиты – распутывать сложный клубок судьбы жителей Донбасса. Так происходило погружение Маши в адскую реальность охваченного войной региона, боевое крещение, которое навсегда впечатало в ее душу неожиданные истины этой войны. Красноречие и мудрость Никиты нашли отклик в ее душе, раскрыв суть и сущность этого неоднозначного конфликта, а его слова помогли ей сформировать понимание о царившем там хаосе.

В беседах с местными жителями нам открывались реальные тяготы войны, которые далеко не всегда попадали на страницы газет и журналов. Это путешествие вырвало Никиту из его спокойной размеренной жизни простого журналиста-писаки и забросило прямо в сердце военного столкновения двух соседствующих государств, где каждый день люди борются за выживание, а героизм стал частью их жизни. Его нога, которую он сломал буквально пару месяцев назад, когда во время обстрела неудачно прыгнул в окоп, уже зажила – свидетельство стойкости и стремления выстоять перед лицом невообразимых трудностей.

Переместимся в самое сердце Москвы – города, пульсирующего жизнью в ритме, который едва ли знаком тем, кто еще вчера был на полях сражений Донбасса. В голосе Никиты явственно ощущалась вся тяжесть пережитого, когда он рассуждал о контрасте между этими двумя мирами. Безусловно, он наслаждался комфортом, который после суровых военных реалий казался невероятной роскошью. Но его решимость не угасла, а лишь разгорелась с новой силой – напоминание о том, что истина всегда одна, где бы ты ни находился.

– Я помню те дни, – прозвучал в тишине его голос. – Те разговоры, которые внесли хоть какую-то ясность в понимание хаоса, который я видел. Маша, ты и я – неразлучная троица, у которой хватило смелости отправиться в самую гущу страданий и человеческого мужества.

Слова этого воина правды плавно перетекали друг в друга, выстраивая мостик понимания между двумя сторонами пропасти. Он понимал, как трудно Маше, постороннему человеку, разобраться в перипетиях культурных и моральных проблем Донбасса. И все же Никита, мудрая душа в молодом теле, надеялся, что сможет осветить неизведанные уголки этих проблем и поможет сбросить оковы предрассудков и предубеждений.

Я задумчиво кивнул, выражая молчаливое согласие.

– Действительно, люди на Западе все так же закрыты от мира пеленой полуправды и информационных манипуляций. Но ты был на самой передовой и видел жестокую реальность. Расскажи о своем опыте. И что случилось с твоей рукой?

В ответ Никита печально рассмеялся. На его предплечье виднелся шрам – напоминание о кровавых реалиях войны.

– Небольшая царапина, – отмахнулся он.

Но за этим беспечным фасадом скрывалось настоящее мужество. В другой вселенной за это ранение он получил бы «Пурпурное сердце» – символ отличия, которым награждают тех, кто имел несчастье вражескими пулями и снарядами испытать собственную шкуру на прочность.

Но смирение в словах Никиты было гораздо глубже, чем могло показаться.

– Не подумай, это не было каким-то героическим подвигом, всего лишь осколочное ранение, – объяснил он, вспоминая о тех событиях. – Рядом со мной разорвался минометный снаряд, осколок попал мне в руку. Руку зашили, все зажило, а я навсегда запомнил, насколько хрупка человеческая жизнь на линии фронта.

Три человека, связанные общим стремлением к истине, запутанной в сложной паутине событий, хорошо понимали переживания друг друга. Разговор был далек от завершения, это была лишь одна глава в долгой повести о мужестве и отчаянии. Повести, в которой запечатлены подвиги многих неизвестных героев.

Никита отвлекся от раны, откинулся на спинку кресла, переплетя пальцы, и попытался передать словами ужасы, которые он наблюдал, и свой опыт фронтовой жизни. Голос его был спокоен и размерен, во взгляде читались мудрость и решимость, которые едва ли соответствовали чертам его молодого лица. В каждом его жесте, в каждом слове и каждой паузе чувствовалось спокойствие и смирение. Для Никиты Третьякова ранение – ничто, история – все.

– Наверное, больше всего меня поразила стойкость людей, – медленно начал он, устремив взгляд куда-то за горизонт. – И не только солдат, но и обычных мирных жителей. Те, кто сидят в подвалах, живут жизнью, которой никому не пожелаешь, но при этом они проявляют мужество и выдержку, которая не может не вдохновлять. Речь идет не просто о выживании, а о сохранении чего-то более глубокого, чего-то… человеческого.

Я видел искренность в его глазах, чувствовал тяжесть его переживаний. Это был голос человека, который видел самую душу конфликта, а не только его внешнюю сторону. И я знал, что он может поделиться с нами тем, чего не сможет рассказать никто другой.

– Ты упомянул о мирных жителях, – сказал я, наклонившись вперед и устремив свой взгляд на него, – о людях, запертых в подвалах, борющихся за свою жизнь, которая в любой момент может оборваться. Каково было доставлять им помощь? Что ты видел в их глазах?

Лицо Никиты смягчилось, на губах заиграла улыбка.

– Надежду, – просто сказал он. – И благодарность. Мы привезли им еду и лекарства, но дело было даже не в этом. Мы смогли напомнить им, что о них не забыли. В их глазах я увидел силу, мужество и горячее желание жить. Это был удивительный опыт.

Я взглянул на Никиту, на лице которого отразились решимость и зрелость, приходящие только с опытом, полученным в самых суровых условиях.

– Никита, – сказал я, и в моем голосе звучало искреннее любопытство, – расскажи мне, почему ты пошел в российскую армию и как ты добился того, чтобы тебя зачислили в ряды военных?

Откинувшись на спинку кресла, он с отрешенным видом рассказывал о пути, который привел его туда, где он сейчас находится.

– Мне пришлось ехать из Донецка в свой родной город Санкт-Петербург, чтобы оттуда мобилизоваться. Это было довольно странно, потому что двадцать первого числа, в день объявления мобилизации, я находился на передовой, занимался журналистской работой в Донецком ополчении, обсуждал с военными вопросы, связанные с мобилизацией. – В его голосе прозвучал оттенок признательности. – Они надеялись, что новые мобилизованные придут к ним на помощь и укрепят фронт. И я сам с большим энтузиазмом пошел в армию, потому что официальная мобилизация была для меня как знак свыше. Власть признала, что ей нужна помощь всего общества.

На несколько секунд Никита задумался.

– Тогда я считал… да и сейчас считаю, что, наверное, вхожу в число десяти процентов людей, наиболее подходящих для мобилизации. Я отслужил год срочки, затем три года – профессиональным военным. К тому же я уже бывал в зоне боевых действий: полгода работал военным корреспондентом на добровольных началах.

В его голосе проскользнул оттенок гордости, когда он произнес:

– Поэтому я уже немного знаю о том, как там выжить, что искать, что делать, а чего не делать. У меня есть опыт. Конечно, это, возможно, и не опыт в горячих точках, но точно больше, чем у большинства мобилизованных со всей России.

Никита посмотрел на меня взглядом, полным решимости.

– Я подумал, что если не пойду я и такие, как я, то кто? Я должен. Я обязан. Поэтому из Донбасса я поехал в Питер и там мобилизовался. Мне повезло, что меня зачислили в батальон «Шторм» в составе воздушно-десантной дивизии, – заметил он. – В общем, воздушно-десантные войска в российской системе – это отдельный род войск. Что-то вроде морпехов в США. ВДВ считаются элитными подразделениями. Поэтому я рад, что там служил, и мне повезло, что меня в этот раз туда зачислили. Я знал, что буду не просто сидеть охранять какой-то участок фронта, а буду принимать участие в выполнении активных боевых задач.

Никита наклонился вперед и приглушенным голосом продолжил:

– Вот почему я туда поехал. Я был доволен, потому что из всех возможных подразделений именно там я получу самое лучшее: опыт, обучение, снаряжение. Грех жаловаться.

Я внимательно слушал, вспоминая свой собственный опыт.

– Должен сказать, – наконец уважительно произнес я, – что, когда мы раньше встречались, даже меня, опытного морпеха, впечатлило твое владение ситуацией, тактические навыки и то, что ты говорил о безопасности военнослужащих.

Очевидно, моя похвала несколько удивила Никиту, что отразилось в его взгляде.

Я продолжил:

– Более того, когда я и Маша тогда приехали к тебе с дополнительным снаряжением, твои парни меня очень приятно удивили. Честно говоря, это одно из самых ярких воспоминаний из той поездки в Донбасс. Мы с выключенными фарами ехали через густой туман по неосвещенным грунтовым дорогам, мимо многочисленных блокпостов. Ты и твои ребята тогда вышли нас встретить, и меня поразило, как грамотно они рассредоточились на местности. Очень впечатляюще, – отметил я, вновь переживая те яркие воспоминания.

Да, с момента нашей последней встречи с Никитой прошел не один месяц, поэтому звонок от него с просьбой привезти оборудование для выполнения задания на фронте, стал небольшой неожиданностью. Говорил он спокойно, но я понимал, что в такой ситуации каждая минута на вес золота.

Адрес? Такого понятия попросту не существует в условиях активных боевых действий. Но с присущей ему скрупулезностью Никита предоставил нам серию точных GPS-координат.

Майк, Маша и я отправились в очередную поездку на северные окраины Донбасса. Городской пейзаж постепенно сменился сельским, а затем за окнами автомобиля были видны лишь бескрайние лесные массивы. Ориентируясь в пространстве только с помощью тусклого света габаритных огней и редких отблесков лунного света, мы ехали мимо вооруженных караулов и укрепленных блокпостов, которые должны были сдержать продвижение украинских войск.

С чувством напряженного ожидания мы продвигались вглубь лесного массива. В какой-то момент, когда мы приблизились к последней точке координат, из тени материализовались фигуры – Никита и его группа, словно призраки того самого леса, в котором они расположились. Они были на боевом задании, поэтому не было времени на долгий душевный визит. Мы торопливо передали ему снаряжение и оборудование и спешно уехали, хотя даже в такой несколько суматошной обстановке я явственно почувствовал, насколько общая цель и взаимоуважение объединяли нас с Никитой и этими безымянными силуэтами в лесу.

Я откинулся назад, выражение моего лица было серьезным, но вместе с тем наполненным искренней верой.

– Да. Мне кажется, что поэтому я не так уж за тебя и переживаю. Я знаю, что ты все сделаешь, как надо. И твои ребята, твоя команда должны равняться на тебя. Они должны доверять тебе и прислушиваться к твоему мнению.

В комнате воцарилась гнетущая тишина: каждый погрузился в собственные мысли. Все задумались о том, что сказал Никита. Военная служба и реальность войны – два разных мира, которые объединил в себе этот человек. А нас объединили общий опыт и взаимоуважение – незримая связь, которая выходит далеко за пределы званий и государственных границ. Связь, построенная на чести, верности и нерушимом кодексе защитника своего Отечества.

Лицо Никиты осветила искренняя улыбка, быстро сменившаяся более серьезным выражением. О наших прежних приключениях, которые, однако, я пока не могу описать в этой книге, ходили легенды. Это истории об опасностях, которые встретились на нашем пути, и о дружбе, которая помогла их преодолеть.

– Знаешь, ты сейчас напомнил мне старые добрые времена, – произнес Никита, вспоминая события не такого уж и далекого прошлого.

Его лицо вновь посерьезнело: эти воспоминания едва ли можно назвать светлыми.

– Да… Сейчас, конечно, кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Но вообще да, я довольно тщательно планирую каждую поездку… – Никита на мгновение запнулся, но быстро вернул самообладание и продолжил: – Я старался планировать каждую поездку так, чтобы минимизировать риски для людей, которые доверились мне. Конечно, я не могу гарантировать полную безопасность в условиях войны, но я делал все, что мог.

Он нахмурил брови, однако продолжил:

– К примеру, то место, куда мы тогда ездили, больше не под контролем российских войск, поэтому туда мы отправиться больше не сможем. К сожалению, я знаю, что многие из тех, кто получал от нас гуманитарку, подвергаются преследованиям со стороны украинских властей.

Я представил место, о котором он говорил. Образы были еще свежи в памяти: постоянная атмосфера опасности, когда любой неосторожный шаг мог привести к самым печальным последствиям.

С ощутимым сожалением в голосе Никита продолжил:

– Небольшое поселение, разделенное на две части рекой: с одной стороны держали позиции наши ребята, а с другой – украинцы. Да. В общем, постоянная угроза снайперов, дронов и минометных обстрелов. Как вообще можно что-то планировать, когда речь идет о жизнях людей, за которых я несу ответственность? В ситуации, когда я не могу гарантировать, что они вернутся оттуда не по частям?

Он пронзительно взглянул на меня и продолжил:

– Я думаю, что именно этот опыт помог мне в новой для меня жизни военного. Время от времени мне дают небольшую группу ребят для выполнения боевых задач, и на мне лежит ответственность и за их безопасность в том числе. Конечно, никто не застрахован от шальной пули или внезапного прилета на позиции, и я всегда честен в этом с бойцами. Все понимают, что кто-то из нас может не вернуться с задания. Здесь не до шуток, и я стараюсь…

Я не сдержался и перебил его эмоциональное повествование:

– Но ты же понимаешь, что это не голливудский боевик. Это не кинолента с кетчупом вместо крови, а реальная война, где гибнут люди.

Никита нахмурился и с нескрываемой досадой ответил:

– Ты это знаешь, я это знаю. Но в Москве, да и вообще в России, где не идут боевые действия, далеко не все понимают, что война – это не так уж и весело.

Я понимающе кивнул:

– Действительно, достаточно взглянуть на всех этих диванных воинов с «Реддита». Многие из них поначалу бахвалились, что сейчас поедут на Украину охотиться на русских. Они думали, что, как в боевике, будут отстреливать их по одному. Но когда они приехали, большинство из них сидело в канавах в обосранных штанах, надеясь, что в них не прилетит очередной снаряд.

Никита был одним из тех, кто сражался не только и не столько за жизнь, но и за честь. Мало кто может понять реальность того мира, где одно неверное решение может стать последним. В тот момент мы все поняли, что нас связывает нечто большее, чем просто дружба, – неразрывные узы между теми, кто погрузился в хаос войны и вышел из него другим человеком.

Комната погрузилась в тишину, на стене плясали тени, а в мыслях проносились воспоминания о том, что каждый из нас увидел в этой кровавой войне.

Никита посмотрел на меня взглядом полным мудрости, пришедшей вместе с болью и страданиями, и спокойно заговорил.

– Да, подготовка – наше все. Причем как физическая, так и умственная, – произнес он и с усталой улыбкой на губах продолжил: – Я даже перестарался с подготовкой, когда мобилизовался. Тащил на себе где-то шестьдесят килограммов снаряжения. Парни подшучивали надо мной, но лучше перебдеть, чем недобдеть: не хочу оказаться в ситуации, когда нужно что-то, чего у меня нет. Вот что для меня значит хорошо подготовиться.

Я одобрительно кивнул, погрузившись в воспоминания:

– Да, я помню, как тщательно ты готовился перед боевым выходом. Это действительно было важно.

– Некоторые из ребят постарше посмеиваются надо мной, потому что я, бывает, начинаю говорить об эмоциях и чувствах. Но мы ведь не пустые оболочки, которые приехали воевать. Каждый из нас – уникальный человек, личность со своей историей, своими переживаниями. Никто не был к этому готов. И знаешь, если с кем-то поговорить о том, что у тебя на душе, то действительно становится легче. Особенно, когда теряешь товарищей в бою, – мрачно заметил Никита.

В глазах Никиты я увидел парадоксальное сочетание гордости и скромности.

– Да, я видел, как война меняет людей. Невозможно угадать, как человек поведет себя в экстремальной ситуации. Был у нас один мужичок, сорок четыре года, сварщик. Со стороны он казался ненадежным, даже в чем-то смешным, от тренировок отлынивал. Но когда пришло время, он мужественно выстоял против наступающего украинского танка: спокойно прицелился и подбил его из ПТУРа.

Никита на мгновение замолчал, прокручивая в памяти еще свежие образы.

– Да, тогда я понял, что нельзя судить о людях по одежке. В решающий момент они могут очень сильно удивить.

С нескрываемой гордостью Никита начал рассказывать историю, которая стала для него воплощением братства и доблести:

– Хотите поговорить о мужестве? Я расскажу вам историю о двух братьях из нашего взвода связи.

Он взглянул куда-то вдаль, будто собираясь с мыслями, и продолжил:

– Старшего мобилизовали первым. Он этого не ожидал, в шоке позвонил младшему и попросил позаботиться о матери. – Голос Никиты зазвучал более уверенно, словно эта история придавала ему сил. – Младший, ни минуты не думая, пошел добровольцем. Они служили вместе, отвечали за связь, обычно это довольно спокойная работа.

Никита засмеялся, но даже его смех звучал серьезно.

– Но в один из особенно массивных артобстрелов они проявили себя совсем с другой стороны. Нужно было эвакуировать раненых, но некому было это делать. Братья не стали ждать подмоги и бросились на передовую. Они вытащили пятнадцать парней и позволили остальным продолжать держать оборону. В самый ответственный момент они проявили невероятное мужество.

Я, увлеченный рассказом, наклонился вперед и с восхищением в голосе спросил:

– Они даже не стали ждать, пока закончится обстрел? Надеюсь, эти герои получат свои медали.

– Это еще в процессе, – ответил Никита. – Но дадут им медали или нет – это не имеет никакого значения. Они настоящие герои. Любой человек в такой момент способен проявить доблесть, которой от него не ожидаешь.

Такие истории ярко демонстрируют сложность человеческого характера, который раскрывается в условиях войны. Страх уступает место мужеству, выдержке и силе духа, которые объединяют боевых товарищей даже в самые сложные моменты.

Тишину нарушил робкий голос Маши:

– Никит, а тебе было когда-нибудь страшно на передовой?

Никита повернулся к ней и непонимающе переспросил:

– Страх? Нет, никакого страха, когда я уже адаптировался. Первый раз я по-настоящему испугался в апреле две тысячи двадцать второго года в Донецке. После этого – нет. Я пережил не один десяток артиллерийских обстрелов и заминированных дорог. Страх ни к чему хорошему не приводит.

Во взгляде Маши читалась заинтересованность. Она судорожно вздохнула, вспомнив, как и сама попала в опасную ситуацию:

– Да, все через это проходят…

Она имела в виду случай, когда мы по неосторожности заехали на заминированную территорию противника.

Никита ответил спокойным голосом, его внимание блуждало в каких-то далеких воспоминаниях:

– Да, и это часть процесса адаптации. Я помню, как один раз чуть не наступил на мину. Но знаешь, со временем привыкаешь к мысли о том, что можешь умереть. Как говорил Сенека, мы боимся смерти только потому, что мало о ней думаем. На фронте смерть повсюду, она становится обыденностью. Это просто часть жизни.

Голос Никиты стал твердым, в нем чувствовались мудрость и опыт, заработанные кровью и потом. Тщательно подбирая слова, он продолжил:

– Ты больше не испытываешь страх. Во всяком случае, не так, как раньше. Особенно когда ты в штурмовом подразделении, фактически всего в нескольких метрах от противника. В такой ситуации, как правило, ты уже свыкся с мыслью, что с тобой может что-то произойти. Это совершенно другая реальность.

Никита сделал многозначительную паузу, пока тяжесть его слов медленно оседала вокруг нас. Через несколько мгновений он спокойно продолжил:

– Даже здесь, в мирной и спокойной обстановке Москвы, я думаю о смерти. До меня периодических доходят новости о наших потерях, и это отрезвляет: ты понимаешь, что можешь стать следующим. Но это часть работы. Я сознательно на это подписался, я сам выбрал такой путь. Теперь это осознание – часть меня, пока не закончится война.

Его слова повисли в воздухе, в очередной раз напомнив нам о жестокой реальности войны. О том, как она меняет тех, кто попал в ее тиски, заставляя переосмыслить понятия жизни и смерти. Никита открыл нам окно в душу солдата, показав, как страх сменяется смирением, позволяя трезво взглянуть на жестокие реалии фронта. Из непринужденной беседы старых товарищей наш разговор плавно подошел к глубокой материи человеческой сущности: жизнь и смерть за правое дело ради достижения цели.

Маша подалась вперед и с явным любопытством посмотрела на Никиту:

– Когда мы впервые встретились в Донецке, ты показал мне, как горячо россияне поддерживают жителей Донбасса, передавая гуманитарную помощь со всех концов страны: от Камчатки до Калининграда. Впоследствии я и сама это увидела. Хочу спросить тебя как журналиста и солдата в одном лице: какое твое самое большое разочарование? А с другой стороны – твое самое большое удивление?

Никита задумался, подыскивая подходящие слова.

– Моим самым большим разочарованием стало непонимание между солдатами. Как журналист я ощущаю дух народа. Я знаю, что люди нас поддерживают. Но в вооруженных силах ты живешь достаточно ограниченной жизнью, постоянно опасаешься возможных шпионов среди своих, стараешься сократить взаимодействие с гражданскими. В результате формируется довольно узкий и замкнутый взгляд на мир. Солдаты очень часто не чувствуют любви и благодарности. Это грустно.

Он сделал паузу, давая нам время осознать всю тяжесть его слов, после чего на его губах вновь заиграла улыбка.

– А что больше всего меня удивило… Наверное, дух товарищества, братства. На фронт приходят люди совершенно разных возрастов и профессий. Теперь они не просто коллеги, а братья – настоящая семья, которую объединяет невероятное доверие, понимание. Это чувствуется даже в самых, казалось бы, незначительных вещах.

Взгляд Никиты смягчился, он откинулся на спинку сиденья и погрузился в мысли.

– Я помню, как в один из дней волонтеры принесли нам два пакета с яблоками: в одном красные, в другом зеленые. Один из бойцов вытащил по яблоку из каждого пакета, бросил мне красное, а себе оставил зеленое. Мы откусили по кусочку, заполнив тишину аппетитным хрустом. – Голос Никиты стал задумчивым с нотками ностальгии. – Затем он остановился, взглянул на меня и сказал: «Ой, извини, я забыл, что ты любишь зеленые». Практически в унисон мы бросили друг другу свои надкусанные яблоки – обменялись. Даже не задумываясь об этом.

Улыбка Никиты стала еще шире, наполнившись искренним теплом.

– Такой незначительный жест, молчаливое понимание предпочтений друг друга… Дело было вовсе не в яблоках, а в том, насколько сильно нас связывали незримые узы, которые могут вырасти только из крепкой дружбы и общего опыта. Такого не бывает между коллегами или знакомыми. Это что-то большее, что-то глубоко личное. Связь, которая бывает только между близкими родными, а в нашем случае – между братьями по оружию.

Его голос прервался, но воспоминание осталось, как символ чего-то гораздо более важного. Огонек человечности в мире, часто лишенном ее, напоминание о глубинных человеческих связях, которые можно встретить в самых маловероятных местах, свидетельство чудес, которые открываются даже во время жестокой войны.

Я кивнул, в моих глазах появилось понимание:

– Между братьями. Именно.

– Да, клише, но это правда, – согласился Никита, в его голосе прозвучала убежденность. – Меня разочаровывает, когда я вижу отсутствие такой связи. Но то, что она вообще может появиться, невероятное чудо.

Его слова рисовали не просто картину войны. Он описывал сложный и многогранный человеческий опыт в условиях конфликта, те радости и разочарования, которые формируют характер и личность человека на фронте. Это был мимолетный взгляд в суровый, но вместе с этим нежный мир, где человеческие отношения, взаимопонимание, связь, которая соединяет боевых товарищей, может быть как огромным разочарованием, так и настоящим чудом.

Зазвучал серьезный голос Маши, которая осторожно пыталась поймать взгляд Никиты:

– Даже когда ты находишься на поле боя, как журналист ты все равно поддерживаешь связь с народом. Ты же показывал людям то, что в реальности происходит в самом центре ДНР? Как украинцы постоянно обстреливают город? Ты ведь демонстрировал все эти материалы, чтобы открыть миру глаза на реальность. Но мне интересно вот что: как солдат ты чувствуешь такую же поддержку, как и гуманитарный работник? Или же ты сталкиваешься с непониманием и отсутствием поддержки населения? Или тебя заваливают посылками и передачами с гуманитаркой для солдат?

Наступила многозначительная пауза, в комнате воцарилась задумчивая тишина, после чего Никита начал мягким, но твердым голосом:

– Я думаю, что народ действительно нас поддерживает. Конечно, именно в моем подразделении это чувствуется не всегда, но я знаю, что с нами вся страна. Хотя и есть противоречия и недопонимания, не без этого.

Никита на секунду отвел взгляд, вернувшись в воспоминания, но быстро вернул самообладание и продолжил:

– Я знаю, что с нами вся страна. Я читаю их письма. Я был в нескольких госпиталях и больницах – везде лежат пачки писем от школьников, учителей, ветеранов, пенсионеров. Раненый солдат может приехать ни с чем, его единственную одежду разрежут прямо на нем, чтобы вытащить осколки. Но куда бы его ни привезли, везде его будет ждать свежая чистая одежда, которую пожертвовали именно для бойцов. Я посетил семь или восемь госпиталей, и так было везде.

Его глаза снова встретились с глазами Маши, в голосе зазвучала решимость:

– Иногда люди подходят ко мне на улице, благодарят. А я чувствую себя неловко, потому что я не такая уж и важная шишка, моя роль невелика. Но я знаю, что поддержка есть. Проблема в том, что есть люди, которые дистанцируются от войны. Как это ни странно, это люди, живущие в крупных городах, где информационные потоки наиболее многочисленны и разнообразны. Может показаться, что поддержка не так сильна, потому что те, кто производит информационный контент, отстраняются от освещения тем, связанных с боевыми действиями. Поэтому кажется, что люди не поддерживают нас или им попросту все равно. Но если разобраться, то поддержка есть везде.

С мягкой теплотой в голосе Никита продолжил:

– Некоторое время назад я выступал перед школьниками в Подмосковье. Я не ожидал, что они что-то знают об этом конфликте, но они меня удивили: задавали серьезные глубокие вопросы, а в конце встречи исполнили трогательную песню. Я был поражен до глубины души.

Маша слегка наклонилась и напряженно прошептала:

– Что на фронте нужно больше всего?

Никита посерьезнел и задумчиво ответил:

– Честно говоря, на фронте нужно все. Форма, носки и другая одежда – все быстро снашивается. Но одежду мы можем заменить, это не такая большая проблема. А вот высокотехнологичные приборы: тепловизоры, приборы ночного видения, дроны – их заменить уже посложней.

Слова повисли в воздухе, снова напомнив нам о тяготах солдатской жизни, о войне, о поддержке и отрицании, об изобилии и недостатке. Наш разговор отражал как физическое, так и моральное состояние русского солдата. Никита поделился собственным опытом, показав, как бойцы стремятся к пониманию, поддержке, как они формируют глубинные братские связи, и как они нуждаются в простых, но незаменимых в полевых условиях вещах.

Конфликт на Украине – это не игра. Это даже не политика. Это борьба за души и сердца людей. В тот момент в самом сердце Москвы во время нашего разговора я почувствовал пульс этой войны. В ней течет человеческая кровь.

Андрей Киор: греческие голоса с перепутья

Квартира Андрея Киора была хорошо освещена, здесь можно было отдохнуть от холодного дождя и ощутить радушный прием его большой семьи. Атмосфера была пропитана тяжестью воспоминаний о тех жизненных историях, которые мне предстояло поведать всему миру.

Я осторожно начал прокладывать свой путь к сути нашей встречи и этого разговора:

– Андрей, мои источники сообщили, что ты находишься здесь с самого начала конфликта. Не мог бы ты рассказать мне, да и всему миру, как ты видишь сложившуюся ситуацию? Я хочу понять, какую роль в твоей истории сыграло уникальное сочетание греческого наследия и бунтарского духа.

Он откинулся на спинку кресла, собираясь с мыслями.

– Я Андрей Киор, родился и вырос в Мариуполе. Моя профессия – журналист. По происхождению я грек, но мне не чужда русская культура, которая была, есть и будет частью меня. Начиная с богатых кулинарных традиций и заканчивая воспитанием на русской литературе – классике, конечно, – она является частью моего мироощущения. Нынешняя ситуация, – он сделал многозначительную паузу, – меня огорчает. Это похоже на посягательство на саму нашу идентичность: на таких людей, как я, моя семья, мои друзья. Как будто в один миг бесчисленные жители этих земель превратились в заклятых врагов человечества.

Голос Андрея зазвучал громче, черпая силу в эмоциях, которые он накапливал и сдерживал в себе долгие годы.

– Результат налицо: разрушенные города, навсегда потерянные жизни и неприкрытая агрессия, которая, очевидно, исходит из коллективного Запада. На что я надеюсь? На какой-то проблеск разума, который вернет людям способность мыслить трезво и критично оценивать то, что происходит.

Он немного подвинулся на стуле и продолжил:

– Мы говорим на урумском языке – это наш местный диалект. Но он не имеет практически ничего общего с греческим, поэтому несмотря на наше происхождение, мы не чувствуем прямой связи с Грецией. Многие поколения моих предков жили на этой земле. Не только мои родители, но и бабушки, дедушки, а до этого и их родители здесь родились и выросли. В конце восемнадцатого века в Крыму сложилась напряженная обстановка, чем-то похожая на сегодняшнюю, и наши предки переселились в Приазовье. Фактически они приехали не из Греции, а из Крыма.

В комнате повисла тяжелая тишина, наполненная далекими отголосками прошлого. Андрей задумался, вспоминая все то, что ему довелось увидеть и пережить. Немигающим взглядом он смотрел в пространство, блуждая в собственных мыслях.

Я задал следующий вопрос, пытаясь воссоздать картину происхождения его семьи:

– Получается, что это твой дом. Эта земля, эта история – она у тебя в крови.

Андрей медленно кивнул:

– Верно. Моя жизнь, мои воспоминания – все связано с этим местом.

Я поддался собственному любопытству и спросил:

– Учитывая, что ты живешь здесь всю жизнь, я уверен, что ты своими глазами видел, как развивалась ситуация с две тысячи четырнадцатого года.

Его лицо на мгновение омрачила тень, но Андрей быстро совладал с эмоциями.

– Несомненно. Наш мир перевернулся с ног на голову. Мы хотели выступить против тех зверств, которые творили украинцы, но это было слишком опасно. Причем я говорю не о какой-то непонятной абстрактной опасности. Вовсе нет. Некоторые лишились жизни за то, что просто осмелились высказаться против того, что происходило. Мои друзья в Москве даже не понимают, как это возможно. Но их здесь не было, они не видели того, что видел я. Поэтому, когда разворачивались боевые действия, они не могли понять, почему мы молчали, почему мы не говорили о преступлениях правительства, о процветающем нацизме на Украине.

Я внимательно слушал, с каждым словом все яснее представляя себе суровые реалии здешней жизни.

Андрей тяжело вздохнул и продолжил:

– Чтобы лучше объяснить то, что происходит, я расскажу небольшую историю. Сергей Долгов был другом моей семьи. Мягкий, покладистый человек, весьма далекий от политики. Он выпускал газету под названием «Хочу в СССР». Многим это может показаться наивным, но в две тысячи четырнадцатом году в Мариуполе было достаточно спокойно, мирно. Всем казалось, что война и нацизм – это где-то далеко, здесь в городе этого нет. Но эту иллюзию разрушили четыре неизвестных человека с эмблемами «Азова» на одежде, которые однажды приехали к Сергею в офис. Свидетели рассказали, что его силой вывели из здания и увезли в неизвестном направлении.

Андрей запнулся, шумно сглотнул и продолжил:

– Шесть месяцев спустя, уже в две тысячи пятнадцатом году, когда все надеялись на какую-то мирную жизнь, его обезглавленное тело нашли в лесополосе на окраине Днепропетровска.

– Господи… – единственное, что я смог из себя выдавить.

Андрей впился в меня неистовым взглядом, заставив меня прочувствовать всю боль, которую он пытался передать словами.

– Поверь мне, эта трагедия – всего лишь одна строчка в длинном списке тех кошмаров, которые мы пережили. – В его голосе промелькнул оттенок отчаяния, смешанного со злостью. – Мариуполь пережил бесчисленное количество невообразимых ужасов. Наш аэропорт стал воплощением ада на земле, символом украинского экстремизма. Люди перешептывались о тех, кого туда вывозили за любые признаки инакомыслия. Зачастую даже просто за то, что они говорили на своем родном языке – русском. Не могу сказать, что население терроризировали поголовно, но нам систематически напоминали о том, что они хотят уничтожить нашу национальную идентичность. Я до сих пор помню многочисленные рекламные щиты, на которых пестрели кричащие слоганы о том, что русский – язык врага.

На лице Андрея отразились страдания, которые он пережил в те ужасные дни.

– Моя дочь все это видела, – надрывающимся голосом продолжил он. – Как объяснить своему ребенку, что ее язык, которому ее с гордостью и любовью учил отец, теперь считается клеймом предателя? Эта всепоглощающая злоба все глубже просачивалась в нашу жизнь, ломая и уничтожая наше чувство принадлежности, безопасности и идентичности.

Андрей кивнул, с губ его сорвался тяжелый вздох.

– Агрессия, однако, не всегда была скрытой. История с Сергеем Долговым жестокое тому подтверждение. Это был далеко не единичный случай. Нередко эти ужасы происходили совершенно внезапно, беспощадно. Людей просто увозили, пытали, калечили и даже убивали. Помню одну мою соседку – в один день она просто испарилась. Я боялся даже представить, что с ней сделали. До сих пор руины дома, в котором мы жили, напоминают мне об этом.

После небольшой паузы он добавил:

– Это наше общее горе, но от остального мира нас отделяет стена непонимания. К примеру, мои друзья в Москве не понимают, что здесь происходит, потому что они попросту никогда не сталкивались с теми ужасами, которые пережили мы. Имена, лица и истории людей, которые стали жертвами украинского нацизма, для них ничего не значат, для них это что-то далекое, чуждое, непонятное. Но я их не виню – как они могут понять ту боль, что мы испытали?

– А после две тысячи четырнадцатого года? – осторожно спросил я. – Ситуация обострилась после государственного переворота, который организовала Виктория Нуланд.

Лицо Андрея внезапно омрачилось, а во взгляде я увидел неприкрытую ярость:

– Это отвратительная наглость. Дело даже не в том, что они влезли в наши дела, в нашу страну и свергли наше правительство. Самое ужасное – то, как они об этом хвастались. Как они во всеуслышание кричали о том, как они влили больше восьмисот миллионов долларов в украинские протесты. Невероятное высокомерие.

Он сделал паузу, глубоко вздохнув, чтобы собраться с мыслями.

– Представьте: вам сообщают, что кто-то вкладывает деньги в то, чтобы разрушить вашу жизнь, ваш мир, единство вашего народа. И они гордятся этим, даже не скрывая этого. Вот так я себя чувствовал. Половина населения Украины – мы, украинцы, которые говорят на русском, – осталась за бортом. Страна повернулась к нам спиной, нас предали. Мы всегда считали Россию другом и союзником. Но в один момент Украина и стоявший за ней Запад потребовали, чтобы мы считали ее врагом.

Его голос стал более твердым, в нем прозвучало разочарование.

– Я регулярно сталкиваюсь с теми, кто раздувает антироссийские настроения. Я всегда спрашиваю у них: почему Россия вдруг стала противником? Их неспособность ответить показательна. Они как собаки, сорвавшиеся с цепи: хозяин ткнул пальцем – и они яростно возненавидели того, на кого им указали. Без какой-либо причины, без какого-либо обоснования.

Я слегка наклонился вперед, пытаясь точнее уловить эмоции Андрея.

– Западный нарратив сделал из России кровавого агрессора. Как люди в Мариуполе к этому относятся? Что говорят, что думают?

Андрей задумался и осмотрел комнату, будто собирая спрятанные в ней воспоминания.

– Ты должен понимать, что я, будучи журналистом, общаюсь с разными людьми. Я слышу их истории, вижу их эмоции – понимаю настроения в обществе. Поэтому поверь мне: мои взгляды разделяет множество людей. Чтобы понять, что в действительности чувствуют люди, нужно отмотать историю назад – туда, где еще не было войны, а страна не погрязла в хаосе.

Появление «Азова», члены которого гордо носили нацистскую символику, было не просто неприятным фактом. Это был целенаправленный удар по нашему менталитету, оскорбление нашей истории. Наши деды воевали за то, чтобы искоренить нацистскую заразу. А сейчас нацисты превращают детские сады и школы в военные базы. Они не задают вопросов, не спрашивают разрешения – они никому не подчиняются, на них нет управы. Они нас презирали, даже ненавидели – русскоязычных я имею в виду. Они даже не скрывали этого. То, что они творили в городе, было самой настоящей оккупацией – более подходящего слова я не найду.

Андрей заговорил громче, активно жестикулируя:

– Поэтому когда наконец пришла Россия, мало кто из местных винил ее в происходящем. Мы все понимали, что рано или поздно на нашу землю придет война, будут разрушения и смерти. Несмотря на это, в подвале нашего дома ни один из восьмидесяти человек, которые там укрывались, не сказал ни слова против России. Все понимали, что происходит и почему пришла Россия. На Западе говорят, что нужно было подождать, пока Украина ударит первой. Но зачем? Чтобы еще больше моих соотечественников лежали обезглавленными в лесополосе? Чтобы они забрали мою дочь и запретили ей говорить на родном языке?

Его руки сжались в трясущиеся от негодования кулаки.

– Я много лет трудился, строя свою журналистскую карьеру. Русский язык – мое средство общения, мой голос. Но Украина хотела заглушить этот голос, лишить меня выбора. Я понимаю украинский язык, но как же мое право говорить на русском? Почему посторонние люди указывают, что нам думать и как говорить, даже не понимая нашей истории, культуры и действительности?

Я почувствовал обжигающую ярость, исходившую от Андрея. Каждое его слово не просто отражало личные переживания, а давало возможность мельком увидеть и понять коллективное сознание его народа.

– То, что здесь происходило, было не чем иным, как планомерным уничтожением нашей культурной идентичности, наших ожиданий и надежд. Подумай о бесчисленных художниках, писателях, поэтах, журналистах, которых лишили голоса. Это не просто цензура – это культурное истребление. Это нацизм.

Андрей нервно барабанил пальцами по столу, вспоминая о боевых действиях в городе.

– Да, не все было гладко с приходом российских войск: люди гибли, здания превращались в руины. Но цель России – защитить и сохранить, а не уничтожить. Они пытались минимизировать жертвы среди гражданских, в отличие от украинцев.

Его слова заставили меня задуматься о более широкой геополитической картине.

– Специальная военная операция длится уже почти год. Как мариупольцы представляют себе будущее? Видят ли они в нем независимую Донецкую республику?

Андрей глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.

– Жители Мариуполя готовы к любому раскладу, даже к независимости. Смотри, здесь живет почти четверть миллиона человек, не считая приезжих. Среди них много молодых ребят, потенциальных военных. По моим оценкам, в случае необходимости минимум сто тысяч человек будут готовы взять в руки оружие и сражаться бок о бок с Россией.

После небольшой паузы он добавил:

– С другой стороны, увидев мощь российской армии, сомневаюсь, что в этом будет какая-то необходимость. В таких городах, как Донецк, ситуация, безусловно, неспокойная. Но под заботливым крылом России Мариуполь в относительной безопасности.

Однако взгляд Андрея был обращен не только на насущные проблемы Мариуполя.

– Мы связаны с нашими братьями на Украине не политикой, а общей культурой и историей. Их страдания тяжелым грузом ложатся на наши сердца. Многие из них вынуждены бороться за свое выживание: холод, голод, отсутствие электричества – для нас это не просто заголовки в газетах, а реальные испытания, с которыми столкнулся наш народ. Но мы не можем позволить врагам заставить нас жить по их правилам. Мариуполь выстоял не только благодаря внешней поддержке, но и благодаря несгибаемому духу каждого жителя этого города. Каждый готов достойно встретить любые испытания, которые пошлет судьба.

В мужественных словах Андрея ощущалась сила его духа и стойкость его народа. По мере того как мы все глубже погружались в его воспоминания, я чувствовал повисшее в воздухе отчаяние, смешанное с отдаленной надеждой, которая грела душу каждого в этом городе. Каждое слово и каждая эмоция рисовали печальную картину хаоса, охватившего не только Мариуполь, но и всю страну.

– Все сводится к самой сущности человека. – Андрей сделал паузу, провел рукой по волосам, в его глазах отразилась напряженная усталость. – Мы стремительно теряем человечность. Когда правительство насильно отправляет молодых людей на смерть, когда лидеров государств больше беспокоит политика и борьба за власть, а не благосостояние народа, значит что-то идет не так. Сложившаяся на Украине ситуация – это не просто геополитика. Это предательство правительством своего народа.

Я слегка наклонился вперед, чувствуя всю его боль.

– С твоей точки зрения, победа – это не штрихи и линии на карте, не военное превосходство. Насколько я понимаю, люди жаждут возрождения ценностей и человечности.

Андрей внимательно посмотрел на меня, пытаясь найти в моих глазах понимание.

– Именно. Годами нас пичкали пропагандой о военной мощи, национальной гордости и идеологии. А что случилось с фундаментальными принципами человеческого достоинства, уважения и взаимопонимания? Настало время нашим лидерам – с обеих сторон – понять, что это не политические игрища. Это человеческие жизни – основа социума.

Он глубоко и печально вздохнул. В этот момент я увидел невероятно уставшего человека. Человека, на чью долю выпало слишком много страданий, но кому удалось сохранить слабый огонек надежды.

– Весь мир смотрит, – прошептал он, – но ничего не видит. Неужели они не понимают, как люди страдают? Речь ведь не о территории и ресурсах, а об идентичности, достоинстве и стремлении к миру.

Я вышел из квартиры Андрея, погруженный в тяжелые мысли. Это не было историей одного города или региона. Это была история о человечности, которая оказалась зажатой между борьбой за власть и жаждой наживы. Напоминание о том, что в сердце любого конфликта за фасадом политических манипуляций находятся люди, которые жаждут мира. Мира, в котором на первом месте не политика, а человечность, взаимопонимание и сострадание.

Игорь «Грязный Гарри» Гомольский, военный журналист из Донецка

Тусклый свет одинокой лампочки над головой отбрасывал жутковатый отблеск на кирпичные стены кафе, где Майк Джонс, Маша и я ждали Игоря Гомольского, известного также как Грязный Гарри, человека, испытавшего на себе все «прелести» военной журналистики. Этот человек, житель Донецка, отважился пойти туда, куда осмеливаются немногие, и мне не терпелось узнать его историю.

В кафе, пропитанном ароматом старой бумаги и свежесваренного кофе, царила тишина, если не считать слабого гудения кофемашины в соседнем помещении.

Наконец вошел Гомольский. В его размеренной поступи читался тяжелый опыт последних лет, а уставшие глаза сразу выдали долгие годы бессонных ночей и переживаний, о которых мы могли только догадываться. Он коротко кивнул и сел напротив меня, поправляя шарф на шее.

– Давай начнем с самого начала, – предложил я, слегка наклонившись вперед. – Расскажи мне о себе.

Он вздохнул, его внимание плавно перенеслось в далекое прошлое.

Мое интервью с Игорем «Грязным Гарри» Гомольским переводит Маша Лелянова

– В две тысячи десятом году я немного занимался журналистикой и преподавал литературу. Позднее я углубился в журналистское дело, даже называл себя профессионалом. Но, как это часто бывает, приливы и отливы океана жизни то уносили меня в сторону, то возвращали обратно… – Он остановился и пробежался пальцами по коротким каштановым волосам. – И вот теперь я снова здесь и занимаюсь профессией, которую когда-то оставил.

Любопытство взяло верх, и я поинтересовался:

– Что заставило тебя вернуться в журналистику, особенно в такое неспокойное время?

Он наклонился, его голос опустился почти на целую октаву, в нем зазвучали нотки напряженности.

– Когда началась специальная военная операция, что-то внутри меня всколыхнулось. Журналистика… это ведь не просто работа – это призвание. Я не мог бездействовать. Я знал, что должен быть на передовой, документировать правду. – Он бросил короткий взгляд в сторону. – Я раздобыл у знакомых бронежилет и просил всех, кого только мог, взять меня на передок, поближе к самому фронту. Мариуполь казался самым подходящим местом.

– И с чем ты там столкнулся? – задал я следующий вопрос, увидев, как бурлят в нем эмоции, готовые вырваться наружу.

На лице Гомольского проступило страдальческое выражение.

– Бесчисленное количество печальных историй. Душераздирающих. Но есть одна, которая мне до сих пор иногда снится. Это произошло в конце марта неподалеку от Мариуполя. Два разрушенных моста, отрезанная от мира деревушка и дороги, проехать по которым не осмелится даже самый храбрый: везде минные поля, опасность на каждом шагу – в буквальном смысле. Несмотря на это мы – я и другие волонтеры – привезли туда еду. Исхудавшие дети с запавшими глазами брали у нас хлеб, словно это было самое драгоценное сокровище, сжимали его в руках и бежали домой. Я никогда не смогу это забыть.

Игорь судорожно вздохнул и продолжил:

– Мы ездили туда несколько раз, и каждый раз я наблюдал, до какой степени отчаяния дошли жители этой деревни. Они пили дождевую воду и топили снег, ели все, что могли найти, лишь бы хоть как-то заглушить голод. Они брали хлеб и благодарили нас, будто это был не кусок испеченного теста, а какая-то священная реликвия. А я? Я напрочь потерял аппетит, осознав, какой роскошью была еда для этих людей в то время. В Донецке, несмотря на постоянные обстрелы, никогда не было недостатка еды. Но в Мариуполе каждая кроха была на вес золота.

Я тяжело сглотнул, чувствуя, на моем сердце оседает тяжесть его слов.

– Это… ужасно, – только и смог прошептать я.

Гомольский просто кивнул, в его усталых глазах отразилась печаль тысяч подобных нерассказанных историй.

В помещении кафе вдруг стало еще холодней. Хотя, возможно, мурашки по моей спине пробежали вовсе не из-за низкой температуры. Я задумался на пару секунд, тщательно подбирая слова.

– На Западе, – начал я, – людям чаще всего представляют однобокий нарратив о том, что Россия – агрессор. Они утверждают, что Россия вторглась на Украину, все разрушила и причинила людям страдания. Но когда я приехал в Мариуполь, все оказалось далеко не так однозначно. Истории, которые я слышал от местных жителей, были сложными и печальными, но большинство из них обвиняли в произошедшем вовсе не Россию.

Я остановился, вспоминая многочисленные руины города и измученные лица его обитателей.

– Местные рассказывали, что украинцы специально поджигали здания, разрушали собственную инфраструктуру просто назло. Назло людям или назло России – не знаю. Некоторые из тех, с кем я беседовал в городе, рассказывали и более страшные вещи. Например, о снайперах, стреляющих по гражданским, которые пытались спастись, убежать. Как человек, который провел немало времени на фронте, ты можешь что-то рассказать нам об этом?

Лицо Игоря, до сих пор сохранявшее выражение сдержанного спокойствия, исказилось в гримасе сомнения. Он замешкался, словно пытаясь вытащить из глубин памяти самые тяжелые воспоминания. Когда он наконец заговорил, его голос был полон страдания.

– Когда мы только приехали в Мариуполь, я испытывал… противоречивые чувства. До меня доходили тревожные слухи о том, что мирных жителей используют в качестве живого щита. Но я не хотел в это поверить. Наверное, это было немного наивно, но я предполагал, что местные жители будут винить наших военных. Но реальность оказалась далеко не такой, как я представлял.

Тяжело вздохнув, он продолжил:

– Рассказы из первых уст были ужасающими. Одно дело слышать о зверствах от коллег или из военных сводок, и совсем другое – видеть измученные глаза матери, рассказывающей о том, как снайперы расстреливали ее детей, выбежавших из подвала, в котором они прятались. Меня мучил вопрос: зачем? Зачем кому-то стрелять в невинных детей?

В тускло освещенной комнате тяжесть его отчаяния казалась почти осязаемой. Он продолжил:

– Местные жители считают, что в основе этого лежит глубокая ненависть. Всех, кто участвовал в референдуме две тысячи четырнадцатого года, сразу же объявили сепаратистами, предателями, врагами народа. Это расчеловечивание привело к тому, что украинские снайперы стреляли не в людей: в их глазах мариупольцы были животными, на которых можно потренировать меткость стрельбы.

Мне казалось, что помещение, в котором мы находились, внезапно стало меньше, стены будто сжимались вокруг нас. В голосе Игоря чувствовалась невыразимая мука, когда он вспоминал те ужасы, которые увидел в Мариуполе. Я не мог отделаться от пугающих образов, которые его слова нарисовали в моем воображении. Размеренное гудение кофемашины только усиливало тревожную напряженность.

Взгляд Игоря был устремлен куда-то вдаль, затерявшись в разрушенных войной улицах Мариуполя.

– Был один случай, который навсегда запечатлелся в моей памяти, – начал он после недолгого раздумья. – Возможно, самая яркая история за все время моего пребывания в самом сердце конфликта. – Он глубоко вздохнул и продолжил: – Во время интервью возле одного из разрушенных домов в Мариуполе из тени вышел обеспокоенный мужчина. Район подвергся массовому обстрелу, было крайне опасно находиться на улице, каждая лишняя секунда могла привести к трагическим последствиям. Несмотря на это, мужчину, казалось, совсем не волновала нависшая опасность. Взглянув на нас, он понял, что мы журналисты, и побежал в нашу сторону. «У меня есть кое-что, что вам нужно увидеть, – сказал он. – И мне нужна помощь».

Я видел, как в глазах Игоря блестели непролитые слезы, как тяжесть воспоминаний давила на него.

– Мы пошли за ним, и нам предстало ужасное зрелище – земля, усеянная трупами. Я часто видел тела, но это… это было другое. Сердце заколотилось, и я спросил у мужчины, что произошло. Он отвел нас к обрушившейся стене внутри одного из зданий. Под обломками лежала молодая женщина, судя по конечностям, которые выступали из-под развалин, ей было около тридцати. В воздухе витал едкий запах смерти… – Голос Игоря опустился до шепота. – Этот мужчина объяснил свою отчаянную ситуацию. Он пытался вытащить тело из-под обломков, но не мог сдвинуть обвалившуюся стену. Он и другие люди жили в этом доме, даже несмотря на запах разлагающихся трупов, а ведь это не только кошмарное зрелище, но и крайне опасно для здоровья. Ему нужно было перенести женщину подальше, к остальным трупам, но он не мог это сделать в одиночку.

Я почувствовал, как к горлу подступил ком. На войне больше всего ужасают не рассказы о боевых сражениях, а вот такие личные истории. Истории, где люди стараются сохранить хотя бы подобие человеческого достоинства даже посреди полной разрухи.

– Мужчина рассказал нам, что произошло. Украинский танк безжалостно открыл огонь прямо по этому жилому дому. Результат был катастрофическим: стены рухнули, унеся с собой жизни ни в чем не повинных людей. Но еще ужаснее было то, что жители не могли уйти, найти другое укрытие, из-за снайперов. Подобная тактика – нападение на мирных жителей, удерживание их фактически в заложниках, а затем разрушение их убежищ – выходит за рамки боевой этики. Это не война – это зверство.

Он сделал паузу, давая возможность осознать всю тяжесть своих слов.

– Цивилизованные страны и их армии такого не делают. Но в данном случае цель была двоякой: не только причинить людям максимальные страдания, но и сделать так, чтобы эти здания, бывшие когда-то убежищем для мирных жителей, не могли быть использованы нашими военными для получения какого-либо тактического преимущества в бою.

Я почувствовал леденящий душу ужас, осмысливая слова Игоря. Это было суровое напоминание о беспощадности войны, о стирании границ между добром и злом, о бесчисленных невинных душах, ставших жертвами этого конфликта.

Я задумался, пытаясь осознать глубинные последствия того, что он рассказал. Размытые границы между фактами и пропагандой, героями и злодеями становились все более очевидными. Это было мрачным свидетельством сложной природы войны, где правда часто становится самой первой жертвой.

Другие журналисты

В эту картину тесно вплетены истории журналистов – негласных провозвестников истины. Тех, кто, рискуя жизнью и здоровьем, освещает реальность, которая в противном случае остается скрытой за стеной дезинформации. Однако за столь благородное стремление им часто приходится платить высокую цену, и нередко главная опасность исходит не от вражеских снарядов, а от правительств, чью ложь они посмели разоблачить. Тяжелая рука западных кукловодов привела к тому, что многие смельчаки, отправившиеся в Донбасс, чтобы запечатлеть неприкрашенную действительность, подвергаются преследованиям по политическим мотивам.

Вспомните Алину Липп, которая мужественно рассказывает о страданиях людей Донбасса, несмотря на угрозу ареста в родной для нее Германии. Но немецкие власти на этом не останавливаются. Тактика запугивания, до боли напоминающая темные времена нацистского прошлого, была применена и к матери Алины: ее имущество фактически заморозили, и она была вынуждена искать убежище в России.

Аналогичным образом опытная голландская журналистка Соня ван ден Энде и ее самоотверженная дочь Мирьям, начинающая фотожурналистка, столкнулись с организованной кампанией очернения, в результате которой их банковские счета были заморожены, а имущество конфисковано.

Алина Липп в морском порту Мариуполя

Список можно продолжать, в нем есть такие имена, как Томас Рёпер и Грэм Филлипс, причем последний подвергся санкциям со стороны Англии, своей родины. Признаюсь, не все работы Филлипса отвечают моим вкусам – на ум приходит интервью Эйдена Аслина. Однако под порой неоднозначной маской скрывается человек, который не понаслышке знаком с темной подноготной Украины и ее жестокостями. Можно спорить о его методах, но невозможно отрицать его стремление пролить свет на бедственное положение Донбасса.

Эти западные журналисты за тяжкий грех непредвзятого освещения правды подверглись осуждению и остракизму со стороны своих собственных стран. В этом есть своя ирония. Западные лидеры любят клеймить Россию, называя ее фашистским и тоталитарным государством. Однако, по жестокому стечению обстоятельств, многие из этих журналистов, опасаясь за свою жизнь, попросили убежища именно в России, зная, что на родине они станут изгоями.

Но больше всего меня удивляет безразличие, с которым Россия относится к этим журналистам, которые рискуют всем, что у них есть, и даже своей жизнью ради правды. Бюрократические проволочки на пути к получению разрешения на проживание – звонкая пощечина. Даже здесь мы в очередной раз видим, что люди – зачастую всего лишь разменные монеты в большой геополитической игре.

Картина конфликта в Донбассе – это не только мужество и самопожертвование. Ее темные оттенки – это цвета предательства и политических амбиций. На страницах этой книги я рассказываю истории, которые тронули сердца людей по всему миру, но это лишь капля в океане историй, которые остались неуслышанными. Каждая из этих историй – целая жизнь, потерянная ради игры в геополитику, где путь к правде становится смертельно опасным для тех, кто осмеливается на него ступить.

Перед ними, отважными журналистами, я склоняю голову. Их неустанное стремление к правде, несмотря на угрозы и запугивания, служит ориентиром для всех, кто верит в свободу и справедливость. Завершая эту главу, я надеюсь, что их истории станут громким призывом к правде, справедливости и человечности.

В логове льва: штаб-квартира полка «Азов»

На охваченной войной территории Украины зародилась зловещая сила – полк «Азов». Восемнадцатого мая 2022 года я стоял в самом сердце их цитадели в поселке Мангуш.

«Азов»… Уверен, вы слышали о тех кошмарах, которые они творили, но позвольте мне рассказать вам то, что навсегда определит их место в истории.

Тускло освещенные улицы Мариуполя стали сценой, на которой произошло то, о чем сегодня говорят только шепотом. Ко мне в руки попали видеозаписи – рассказы украинских военных о нарастающем хаосе. И хотя картинка была зернистой, то, что я увидел, забыть уже невозможно.

Майор Николай Мищенко, известный офицер первого батальона морской пехоты, поведал о вылазках своего подразделения.

– У нас были команды по десять-двенадцать человек, на руках – белые повязки в качестве маскировки. Под видом военных противника они передвигались по улицам города. Перед ними стояли разные задачи: разведка или же просто «навести шороху». Но они возвращались… – Николай на секунду остановился, – с едой и сигаретами.

Но таковыми были не только бойцы Николая. Печально известные азовцы, чья репутация замарана кровавыми пятнами, были центральными фигурами в этом повествовании. Сержант Михаил Швец, солдат «Азова», попавший в плен, рассказывал, как украинские пограничники вытаскивали бронепластины из бронежилетов и заменяли их награбленным золотом.

На улицах говорили и о гораздо более пугающей жестокости этих молодчиков: неопровержимые свидетельства мародерства, нападений на мирных жителей, убийств, совершаемых чаще всего именно азовцами. Я, когда ходил по улицам Мариуполя, своими собственными ушами слышал эти душераздирающие истории от мужчин, женщин и детей. Центральная площадь города, еще не так давно бурлившая жизнью, теперь была грустным отражением этих пугающих рассказов. Двери магазинов и аптек выламывали, выносили или уничтожали все, что было внутри.

Флаг «Азова», выполненный в украинских цветах, представляет собой модифицированный немецкий символ «вольфсангель»

Двадцать восьмого февраля произошла одна из таких историй, от которых кровь стынет в жилах. Бывший майор Бойченко объявил о раздаче хлеба нуждающимся, и вокруг входа в небольшой местный магазинчик под вывеской «Шанс» собралась ничего не подозревающая толпа. Но мимолетная радость от буханки хлеба сменилась ужасом, когда боец «Азова» открыл огонь по толпе из проезжающей мимо бронемашины. Трое были убиты на месте – кровавое зрелище, которое до сих пор преследует очевидцев в кошмарах.

Дни перетекали в ночи, а воспоминания о зверствах азовцев копились. Они силой захватывали чужие дома, выгоняли их жителей, а за любой попыткой сопротивления незамедлительно следовало жестокое наказание. Рассказы о мирных жителях, запертых в подвалах, поступали со всех сторон. Некоторые выжившие рассказывали, что пытавшихся сбежать нередко расстреливали без предупреждения.

Шантаж стал обычным делом. Азовцы грозно разъезжали на танках по улицам, беспорядочно расстреливая дома. Требовали выкуп за то, чтобы пощадить других. Но их жестокость не исчерпывалась лишь вымоганием материальных ценностей. Они получали какое-то извращенное удовольствие, терроризируя население. Один из местных жителей рассказал о двух девочках: они пошли к позициям украинских военных, а через несколько дней были найдены их безжизненные тела. В разгар боевых действий страшной обыденностью стали жертвы, которых оплакивали и хоронили убитые горем семьи.

Стратегия «Азова» полностью соответствовала директивам НАТО – использование мирного населения в качестве живого щита. Последствия были ужасными – многочисленные жертвы среди гражданских. Спасатели месяцами трудились, отыскивая тела погибших. На багровом полотне войны Мариуполь стал ярким знаменем хаоса, который рождается, когда стираются границы между добром и злом, а мораль уступает место человеческой жестокости.

Эта неонацистская группировка стала неудобной для Запада правдой, которую он старался не замечать, несмотря на семь лет тревожных сигналов в связи с их радикальными амбициями и активной международной вербовкой. Эта история могла бы стать основой сюжета очередного политического романа-триллера Винса Флинна.

После событий 2014 года, в результате которых был свергнут пророссийский лидер Украины Виктор Янукович, в вооруженных силах страны образовался вакуум. Вскоре эту пустоту заполнили разнообразные радикальные группировки, а неонацистская организация «Патриот Украины» превратилась в полк «Азов», печально известный своей нацистской символикой и активным применением методов террора против мирного населения.

По мере того как менялась динамика войны, взгляд Запада все больше затуманивался. Отчаянное стремление укрепить позиции сомнительных союзников на Украине заставило их закрыть глаза на пугающую правду об «Азове» и развернуть колоссальную по масштабам кампанию по обелению их репутации. Именно СМИ пытались превратить вчерашних экстремистов и нацистов в сегодняшних героев.

К 2015 году начала всплывать тревожная информация о связях «Азова» с правительством США. Однако лидер азовцев Билецкий решил выйти на новый уровень и сформировал политическую организацию, которая должна была привлечь сторонников теории превосходства белой расы со всего мира.

В следующие годы влияние «Азова» стремительно росло. К 2021 году их лагеря и тренировочные площадки стали Меккой для радикальных националистов, и это признавали многие, даже Конгресс Соединенных Штатов.

До тех пор, пока в игру не вступила Россия.

Именно в этот момент произошел обескураживающий сдвиг. СМИ, еще недавно критиковавшие «Азов», теперь пытались слепить из него образ спасителя Украины – пугающее свидетельство того, как телеканалы и новостные издания вместе со своими кураторами из ЦРУ манипулируют фактами. Да, все это касается не только «Азова». У Украины очень тесные связи с ее темным прошлым, особенно учитывая героизацию нацистского коллаборанта Степана Бандеры. Наследие Бандеры выжило, украинский национализм все так же переплетен с экстремизмом, а его проявления теперь уже видны даже невооруженным взглядом.

И вот я оказался здесь, в эпицентре хаоса. Я отправился в это путешествие в чрево украинского экстремизма, еще не полностью осознавая, что меня ждет в этой крепости неонацизма, вывесившей свои зловещие знамена на обозрение всего мира.

Когда наша группа журналистов прибыла на место, перед нами возвышался главный штаб «Азова», расположенный на вершине элитного жилого комплекса. За фасадом обычной жизни скрывался кипящий экстремизм. Несмотря на то, что ярко светило солнце, воздух с каждым шагом наливался тяжестью от предчувствия надвигающегося мрака, настойчиво напоминая о том, что настоящее зло не всегда прячется в тени.

Я переступил порог, и реальность оказалась до жути сюрреалистичной. Я словно попал в кошмар 1943 года, в инкарнацию нацистской вербовочной базы. Стены дышали атмосферой извращенной истории, каждый уголок был пропитан ядом радикальных идеологий. Свастики украшали все вокруг: от книг на полках до предметов мебели. Плакаты с изображением печально известного вольфсангеля – переплетенных букв «S» – явно демонстрировали приверженность обитателей этого места чуме нацистской идеологии.

Мой коллега-журналист Никита Третьяков жестом указал на свастики, украшающие тумбочку, – гротескное произведение искусства ненависти.

– Эта тумбочка принадлежит украинскому солдату, человеку, который презирал всех. Ненависть к антифашистам, исламофобия, восхищение взглядами фюрера – одним словом, токсичная смесь антисемитизма, антитурецкого и антирусского фанатизма, – пояснил он с тяжелым отвращением в голосе.

Я сдержанно кивнул, впитывая мрачную реальность окружающего пространства и чувствуя, как тяжесть этих слов неподъемным грузом ложится на мои плечи.

Экстремистская пропаганда в вербовочном центре полка «Азов», расположенном в его штаб-квартире

Никита взглянул на другую прикроватную тумбочку и зашелся сардоническим смехом.

– А вот еще один экземпляр. Они пытаются быть такими крутыми, – отметил он, показывая на стикер со словами «Все копы – ублюдки».

Я уловил тонкую иронию ситуации, учитывая, что я сам бывший полицейский, и понимающе улыбнулся.

Никита, не отвлекаясь, продолжал:

– А здесь они отдают дань уважения национал-социалистическим фашистам. Это наглая демонстрация их реальной сущности, которую они даже не пытаются скрыть. Но вот этот пугает больше всего. Слова «Никакой пощады» и фигура человека, в руке которого – отрезанная голова русского человека. А вот еще один интересный стикер, на нем написано: «Убей русского, это наша земля – Донбасс будет наш!». Наглядно, откровенно, жестоко.

Мой взгляд зацепился за наклейку с изображением черного нацистского солнца зонненрад – символа, который недавно попал в заголовки газет.

– Знаешь этот символ? – задал я риторический вопрос, уже зная ответ. – Он был изображен в манифесте стрелка из Буффало, который отправил на тот свет десять невинных душ, – ответил я на свой же вопрос, чувствуя, как воздух наливается свинцом.

Тумбочка в штабе «Азова», обильно покрытая экстремистской символикой

В голосе Никиты я услышал понимание и сочувствие.

– Нацистский экстремизм – это чума, – вдумчиво произнес он, подчеркивая каждое слово. – Это опасный заразный вирус, который стремительно распространяется вокруг, сея семена ненависти и превращая ненависть в жестокость. Мы уже видели, как эта зараза повергла весь мир в хаос.

В кабинете, где даже сейчас ощущался едкий запах человеческой злобы и ненависти, лежали идентификационные карточки членов «Азова». Их еще не успели выдать новобранцам, причем на них были напечатаны не только украинские, но и американские имена. У меня перехватило дыхание, когда фрагменты головоломки встали на свои места: это была глобальная инфекция.

Я прошел в соседнюю комнату и продолжил исследовать свидетельства порока и греха в этом убежище современного нацизма. По мере того как мы продвигались по территории комплекса, обстановка менялась.

Спустя непродолжительное время мы оказались в помещении, которое, судя по всему, использовалось прежде всего снайперами, с деятельностью которых я уже был довольно хорошо знаком. Мой взгляд упал на горы снайперских патронов, очевидно, сделанных на заказ. От их размеров по моему позвоночнику пробежал холодок. Закрыв глаза, я представил человека, прильнувшего к прицелу винтовки. В этом образе чувствовался холодный расчет и неутолимая жажда крови.

По мере того как я осматривал помещение, мой разум лихорадочно пытался разгадать значение тех деталей, которые подмечал мой взгляд. Многочисленные аккуратные ряды патронов наглядно показывали, с какой рвением и мастерством эти экстремисты подходили к своему грязному делу. Латунные гильзы, начищенные до зеркального блеска, мерцали в тусклом свете.

Я заметил, что на некоторых патронах отсутствовали капсюли. Опытный стрелок сразу поймет, что это боеприпасы не дилетантов, а настоящих мастеров. Отсутствующие капсюли – явный признак того, что они не использовали стандартные заводские боеприпасы, а подгоняли каждый патрон под себя и свои кровавые цели.

Какая-то непреодолимая сила тянула меня все ближе к этим массивным стопкам патронов, каждый из которых нес в себе не только вес металла и заряда, но и вес зловещих намерений тех, кто еще недавно здесь обитал. Этот арсенал словно кричал о том, что здесь велась подготовка к чему-то страшному. Это был не беспорядочный набор орудий смерти, а тщательно выверенная коллекция для реализации четко поставленной цели.

Я бросил взгляд на калибр —.338 Lapua Magnum. В самом названии чувствовалась мощь и смертельная точность. Этот патрон, известный своей дальнобойностью и разрушительным действием, был особенно любим снайперами. Я вспомнил те времена, когда сам стрелял такими патронами, и я хорошо знал, какой разрушительной силой они обладают. Это был патрон, по которому можно сразу отличить новичка от мастера. Патрон, требовавший мастерства, точности и стальных нервов для стрельбы на сверхдальние дистанции.

Однако, изучая гильзы, я не мог не отметить тщательность, с которой азовцы подходили к снаряжению своих патронов. Скрупулезно записанные значения веса – 91,1, 91,4, 91,9, 92,6, – где каждая цифра свидетельствовала о продуманном балансе между порохом, гильзой и пулей. Эти экстремисты не просто творили насилие – они применяли науку, используя законы физики, чтобы сеять хаос с ювелирной точностью.

Связь «Азова» с компанией Hornady стала настоящим открытием, бросающим на нее мрачную тень: американское производство теперь служило злому умыслу. Это осознание ударило как гром среди ясного неба: те самые патроны, которые использовались для подготовки и оснащения снайперов в США, теперь находятся в руках тех, чей разум разъеден ядом нацизма. Высокоточные боеприпасы использовались против мирного населения Донбасса: пожилых людей, женщин и детей, пытавшихся эвакуироваться.

Мы вышли из этого помещения, но дышать было все еще тяжело: мы не могли избавиться от жуткого ощущения поджидающей опасности. Увиденные нами снайперские патроны олицетворяли то, на что способны азовские экстремисты: они готовы преступить любые границы, оттачивая свой навык убивать. Это было жуткое зрелище, которое еще надолго останется в моей памяти как напоминание о таящейся в тени этого нечестивого святилища угрозе.

Мое внимание переключилось на футболку, украшенную зловещим символом черного солнца. «Эта футболка…» – снова вспомнил я тревожную историю о стрелке из Буффало. Ирония была поразительной: Запад так горячо осуждает этого стрелка, но так же горячо поддерживает стрелков из «Азова».

После штурма здания российскими военными здесь царил беспорядок, но среди этого хаоса ощущалось что-то знакомое. Повсюду были разбросаны военные уставы армии США, указывая на явную связь с моей родиной.

– Парни, взгляните, – сказал я, протягивая боевой устав, в котором были напечатаны пункты воинского этоса Министерства обороны США.

Сверху было написано имя бойца – Майк Пэйт.

– Если верить моим инстинктам, у этого парня должен быть внушительный послужной список, – пробормотал я, понимая, что это имя мне знакомо.

В этом центре украинского нацизма и экстремизма каждый уголок был частью пугающей истории. Символика, боеприпасы, кровавое эхо жестокости – все это рисовало мрачную картину. В моей голове все еще звучал голос Никиты, и действительность стала понятней, чем когда-либо раньше. Украина вовсе не была эпицентром зла: эта зараза охватила весь мир и выжидала подходящего момента, чтобы встать в полный рост.

Выкован в бою: руины злополучного комбината Ильича в Мариуполе

Основанный в 1897 году завод был создан предпринимателями Ротштейном из Пруссии и Смитом из США. Тогда он был «Никополь-Мариупольским горным и металлургическим обществом». Со временем завод превратился в одно из крупнейших металлургических предприятий на юге России. Он выдержал испытания мировыми войнами и революциями, модернизируясь после каждого кризиса, и только в 2016 году комбинат имени Ленина был переименован в честь известного советского металлурга Зота Ильича Некрасова. Некогда процветающий промышленный центр был также известен тем, что в годы войны производил критически важное оборудование для танков типа Т-34. Во второй половине XX века производственные мощности комбината были значительно расширены.

Но сейчас завод превратился в искореженные руины. От пейзажа веяло апокалипсисом. Огромные краны, пережившие Вторую мировую, когда-то поднимавшие по тридцать тонн груза, лежали на земле в форме закрученных кренделей, словно согнутые невидимыми пальцами. Беспощадные российские снаряды превратили еще недавно впечатляющие изобретения инженерной мысли в безжизненную груду металлолома. Вся мощь вооруженных сил России обрушилась сюда во время битвы с украинскими экстремистами в Мариуполе. А сейчас здесь стою я, осматривая то, что осталось.

Проходя мимо обгоревшего остова боевой машины, я обратил внимание на знакомые очертания и замедлил шаг. Это определенно был американский «хамви». «Это „Хаммер“!» – крикнул я одному из своих коллег-журналистов. Более тщательный осмотр подтвердил мою догадку: независимую подвеску, портальные мосты и выжженную эмблему Корпуса морской пехоты США едва ли возможно с чем-то спутать. На этом поле боя побывали вооруженные силы Америки. Нет, американских военных здесь не было, но повсюду видно их вооружение. Земля была усыпана снарядами, гильзами и даже противотанковыми ракетами Javelin. Американское правительство в очередной раз устроило кровавую бойню на деньги своих налогоплательщиков.

Вокруг были отчетливо видны следы ожесточенных боев: обломки разорвавшихся ракет, искореженные латунные гильзы, боевое оружие и то, что осталось от людей, павших в этом бою. В глаза бросилась пропитанная кровью форма украинского бойца, надрезанная ножницами в тщетной попытке спасти ему жизнь.

Он недооценил свирепость своего противника. Я мог лишь представить, как у врат рая он молил впустить его, когда в одно мгновение оборвалась его жизнь. Он был лишь одним из многих, чья смерть стала символом войны, наложившей свой кровавый отпечаток на все вокруг. Брошенные бронежилеты, форма, солдатские ботинки – все, что попадало в поле моего зрения, было окрашено в багровый цвет.

Я отбросил мрачные мысли и пошел дальше.

Пробираясь по темным коридорам завода, я наткнулся на грозный арсенал – беспорядочно сваленные западные артиллерийские орудия и снаряды, безмолвное свидетельство былых ожесточенных боев. В воздухе витал тлетворный аромат крови и разложения – жуткое напоминание о том, какова истинная цена войны.

Повсюду валялись экстремистские пропагандистские материалы с нацистскими эмблемами – призраки извращенной идеологии. В стороне были разбросаны многочисленные шприцы и наркотики – яркий показатель зависимости бойцов.

Меня, выходца с Запада, опытного служителя закона, это зрелище глубоко обескуражило. Я много лет проработал шерифом, был свидетелем многочисленных арестов крупных наркоторговцев вместе с их «товаром», и никогда прежде мне не приходилось видеть такое количество и такое разнообразие в одном месте. Америка и сама боролась с маргинальными экстремистскими группировками, но это не шло ни в какое сравнение с бойцами «Азова», которые с гордостью демонстрировали свои нацистские убеждения всему миру. Парадоксально, что их поддерживала часть населения Украины.

Окажись на этом месте обычный американец, он бы не поверил собственным глазам. Но реальность была неоспорима: эти силы, финансово поддерживаемые американскими военными, нашли свой конец в борьбе с российскими войсками, которые решили искоренить подобный экстремизм.

Хаос в классной комнате: бомбардировки школ Донбасса

В измученном войной Донбассе отголоски бомбардировок стали обычным явлением. Нередко можно было услышать о школах, которые подвергались нападениям со стороны украинских военных, – стратегия террора, призванная вселить страх даже в самые юные сердца. Я до сих пор помню леденящие душу слова Петра Порошенко, который однажды провозгласил: «Наши дети пойдут в школы и детские сады, а их дети будут сидеть в подвалах».

И все же увидеть непосредственные последствия такой трагедии – совсем другое дело. В ту ночь, двенадцатого июня, я сидел в своем гостиничном номере в Донецке. Снаружи доносились оглушительные раскаты украинской артиллерии, неистово работающей по городу. Пораженный происходящим, я успел записать видеоролик, намереваясь поделиться им с подписчиками в Instagram[5].

Но когда я попытался пролить свет на реальное положение дел, то столкнулся с неожиданным препятствием. Через несколько мгновений после публикации мой ролик исчез: его попросту удалили таинственные цензоры, стремящиеся манипулировать фактами и продвигать собственный нарратив в духе оруэлловской антиутопии. Казалось, мир отгораживается от подлинных ужасов, вынужденный плясать под дудку правительства США.

На следующий день я и еще несколько журналистов отправились на осмотр разрушенной школы. Хаукур Хаукссон, опытный журналист с пытливым умом и проницательным взглядом, провел меня по мрачным последствиям недавнего обстрела.

– Итак, это детская школа в одном из районов Донецкой области, – начал он, в его тоне чувствовались и досада, и твердое намерение докопаться до истины. – Ее разбомбили украинские войска, вероятно, с помощью своего высокотехнологичного оружия. Запад всегда охотно вооружает их своими новейшими разработками.

Исландский журналист Хаукур Хаукссон рассказывает о том, как по школе была выпущена ракета, как выяснилось позже, из американской HIMARS

Осматривая лежащие перед нами обломки, я не мог не разделить настроения Хаукссона. Это место, превратившееся в руины, служило наглядным свидетельством того, какой хаос несут в себе силы, борющиеся за свое влияние.

– Это просто жилой район. Никаких военных объектов здесь и близко нет, – продолжал Хаукссон, не отводя взгляда. – Поэтому люди все больше и больше ненавидят администрацию Байдена, Запад, Европейский союз.

Обратившись к выжившим в этом терроре педагогам, я задал вопрос, который не давал мне покоя:

– Американский народ начинает осознавать, что их правительство спонсирует терроризм, – начал я, в моем голосе прозвучало возмущение и сочувствие. – Что вы хотели бы сказать этим людям?

Обида и слезы смешались в дрожащем от нахлынувших эмоций голосе директора школы № 13, когда она поделилась своей точкой зрения.

Директор школы с презрением говорит о США, которые поставляют оружие, из которого стреляют по школам

– Возможно, американцам стоит сказать своему правительству, чтобы они занимались своими проблемами, а не чужими, – резко ответила она. – Не надо вмешиваться в чужие дела. Не надо вообще лезть в Донбасс. Мы живем в своей стране, и им здесь точно делать нечего. Пусть держат свое оружие при себе. Школы должны учить, а не отстраиваться из раза в раз после бомбежек.

Я перевел взгляд на Дарью Дугину, досконально разбирающуюся в геополитических тонкостях происходящего. В ее голосе слышалась решимость и разочарование, когда она рассказывала о тех страшных событиях.

– Был совершен обстрел школы, – заключила она. – Надо отметить, что здесь нет никаких военных объектов. Это просто жилой массив. Здесь нет ни оружия, ни армии. И тем не менее район подвергся массированной бомбардировке. С украинской стороны.

Слова Дарьи рисуют яркую картину страданий ни в чем не повинных мирных жителей, оказавшихся в ловушке этой войны.

– На самом деле атаковать это место просто бессмысленно, – посетовала она с оттенком недоумения в голосе. – Все ученики на дистанционном обучении. Здесь находились только учителя. Двое погибли, двадцать получили ранения. Точнее, более двадцати.

Ее взволнованный рассказ открывал суровую правду, эхо истории зазвучало с новой силой: школа, которая когда-то выдержала немецко-фашистскую оккупацию и бомбардировки, стала очередной жертвой сегодняшнего конфликта.

Рассказ Дарьи обладал гораздо более глубоким смыслом, выходившим за рамки того хаоса, свидетелями которого мы стали.

– Это невероятно, потому что очень символично, – продолжала она с нарастающей злостью. – Эта школа была построена в тысяча девятьсот тридцать девятом году. В сорок третьем она пережила фашистскую оккупацию и бомбардировки. Пережила! А сегодня, в две тысячи двадцать втором году, ее постигла совсем другая участь от рук тех же самых фашистов – украинцев. Таким образом они хотят вселить страх в головы людей. Это ни разу не военная цель. Чего они хотели этим добиться? Устрашения. Это то, что мы можем назвать ковровыми бомбардировками. Это жестоко. В них не осталось ничего человеческого.

Даже воздух тяжелел с каждым мгновением, с каждым произнесенным Дарьей словом.

– Да, но сейчас две тысячи двадцать второй год, – поспешно вставил я. – Это далеко не первый раз, когда они делают нечто подобное с этим городом.

Голос Дугиной оставался твердым, пока она вникала в суровую реальность продолжающегося цикла разрушений.

– Да, действительно, это происходит уже восемь лет, – признала она, и в ее словах прозвучала усталость. – Это происходит каждый день, каждую неделю. Это началось еще в две тысячи четырнадцатом году. Потом это происходило эпизодически. А сейчас удары и бомбардировки усилились.

Дарья Дугина у донецкой школы, которая подверглась обстрелу из американских установок HIMARS

После ее слов, будто в подтверждение, раздался оглушительный грохот взрыва, в очередной раз напоминая, что жители города уже много лет находятся под неустанными обстрелами со стороны украинских войск.

– Сейчас это происходит каждый день, – продолжила она, ее голос звучал решительно. – Пока вы здесь, в Донецке, вы сможете на своем опыте убедиться в том, что здесь происходит. Вы увидите, как они уничтожают мирных жителей в спальных районах, где нет даже намека на военные объекты.

Внезапно раздался мощный взрыв, разорвавший напряженную тишину.

– Уже убедился. Снова, – констатировал я спокойным тоном, резко контрастировавшим с удручающей атмосферой.

Ответ Дугиной стал одновременно и примером стойкости людей, и призывом к действию.

– Да, мы тоже это слышим, – подтвердила она, и в ее голосе прозвучала неумолимая решимость. – Эти люди живут здесь. Они по-прежнему обращены к России. Они крайне отрицательно настроены по отношению к этому украинскому и западному национализму. Это как апология агрессии, религия жестокости. Это не изменит восприятие и сознание людей, а только закаляет их, добавляет стойкости.

Дарья указала на разрушенную школу и убежденно констатировала:

– Эти дети Донбасса – маленькие герои. – Ее слова застыли в воздухе, подтверждая непреклонность духа тех, кто выстоял перед лицом испытаний. – И многие из них говорят, – заключила она, и голос ее звучал убежденно, – «Когда я вырасту, я пойду воевать с украинцами». Я желаю им удачи и мужества.

В этот момент среди руин и эха взрывов как маяк засияла непоколебимая решимость жителей Донбасса. Столкновение идеологий и постоянные нападения смогли ввергнуть этот регион в хаос, но дух сопротивления людей проявлялся как никогда ярко. Тучи конфликта сгущались над головой, но одно было несомненно: народ Донбасса не отступит. Столкновение цивилизаций разожгло огонь, который уже не погасить.

Последний рубеж «Азовстали»: отголоски войны в сердце Мариуполя

В городе Мариуполе на востоке Украины возвышался промышленный титан – металлургический комбинат «Азовсталь». Огромный металлический каркас одного из главных сталепрокатных предприятий в стране подпирал горизонт.

Однако помимо коммерческого значения «Азовсталь» имела и другое, более зловещее предназначение. Она стала символическим ядром битвы за Мариуполь во время ожесточенной борьбы за освобождение Донбасса.

Обследование разрушений в «Азовстали»

«Азовсталь», построенный с оглядкой на надвигающуюся войну, давно запланированную Америкой, стоял на сплетении подземных тоннелей и бункеров, достаточно укрепленных, чтобы выдержать даже ядерный удар. Это делало завод не только промышленной достопримечательностью, но и настоящей крепостью.

По мере того как театр военных действий менялся и российские войска наступали на Мариуполь, осажденные украинские подразделения отступали, ища убежища в бронированных объятиях «Азовстали». В конце апреля просторные цеха и запутанные катакомбы завода стали последним оплотом сопротивления бойцов «Азова» в городе. Кульминацией этого противостояния стало то, что сегодня мы называем битвой за «Азовсталь».

К марту 2022 года некогда величественный облик комбината был испещрен следами попавших в него снарядов. Член украинского парламента Сергей Тарута сетовал на масштабные разрушения, обвиняя российские войска в уничтожении завода. Стены «Азовстали» стали последним пристанищем для многих экстремистов из полка «Азов».

Я иду по «Азовстали»

Российское командование выдвинуло жесткий ультиматум: сложить оружие до первых лучей солнца семнадцатого апреля или столкнуться с последствиями, о которых даже думать страшно. Многие вняли этому призыву и обменяли свое оружие на статус военнопленных. Но костяк тех, кто отказался выходить, составляли экстремисты полка «Азов», чье сознание было затуманено немыслимым коктейлем из синтетических наркотиков амфетаминов, о чем свидетельствуют многочисленные очевидцы. Их злоба и ненависть превратились в отчаяние. Они беззастенчиво подставляли под удар ни в чем не повинных мирных жителей: мужчин, женщин и детей, – используя их как живой щит на пути неумолимого российского наступления.

С началом майского цветения металлические коридоры «Азовстали» наполнил гул российских берцев, ознаменовав начало стремительного штурма. Снимая видео из мариупольского порта, я сам стал свидетелем неумолимой ярости российской артиллерии и смертельной пляски вихря российских бомб, градом летящих с проносящихся над заводом Су-34.

Кстати, один дерзкий пилот истребителя-бомбардировщика Су-34, мой хороший друг, взял с собой отличительный нарукавный шеврон из моей коллекции – BadVolf, который я дарил ребятам из российской армии. Именно эта эмблема была с ним во время последней бомбардировки «Азовстали». Сомневающиеся могут потребовать доказательств, но, будьте уверены, у меня есть фотосвидетельство этой необычной истории. Для меня это была большая честь.

Вскоре после этого вице-премьер Украины Ирина Верещук сделала нерадостное заявление, подтвердив эвакуацию мирного населения, подверженного террору фанатиков «Азова».

Но даже когда надежды, казалось, уже не было, из подвалов «Азовстали» доносились голоса тех, кто, пребывая в наркотическом дурмане, отказался сдаться в плен. Даже украинский Генштаб, казалось, смирился с тем, что бойцам «Азова» придется сложить оружие, поскольку это единственный способ спасти их жизни.

И вот наконец 17 мая 2022 года из глубин металлургического комбината вышла печальная процессия. Пятьдесят три тяжелораненых были отправлены в медицинские пункты. Более многочисленный контингент – двести одиннадцать военных (точнее, уже бывших военных) – конвой сопроводил в Оленевку по организованному для этой цели коридору.

Так, спустя восемьдесят два напряженных дня стихли отголоски боев, ознаменовав собой прекращение мариупольской битвы и мрачное завершение стойкого противостояния «Азовстали».

Через несколько дней наш автомобиль остановился у этого колоссального металлургического комплекса, чей внушительный силуэт заслонил черноморский горизонт. Разросшийся промышленный гигант извергал столбы дыма, представляя собой жуткую картину. Те, кто бывал в местах боевых действий, сразу почувствовали бы в воздухе характерный терпкий привкус, напоминавший запах детонировавших боеприпасов, который впечатывается в память любого солдата, побывавшего в боевых сражениях.

Дух смерти до сих пор витал вокруг. Военные выполнили свою непростую задачу, но запах крови и смерти – тягостное напоминание обо всех, кто потерял здесь свою жизнь, – все еще висел в воздухе.

Я во время съемки в порту Мариуполя

Наш путь к сердцу «Азовстали» был долгим. Российские военные тщательно прочесывали территорию перед нами, проверяя, нет ли на пути спрятанных мин, которые могли унести жизни солдат и мирных жителей.

Наша прогулка через помещения и переходы внутри завода проходила по опасному маршруту. На стенах зияли жутковатые шрамы от артиллерийских ударов, а выбоины на бетонном полу могли отправить невнимательного человека в короткий, но травмоопасный полет на землю.

В составе нашей группы были журналисты из разных уголков мира, в том числе известный Грэм Филлипс. Присутствовала и моя подруга Дарья Дугина – решение, в котором я сомневался, учитывая очевидную опасность. По трагическому стечению обстоятельств она впоследствии стала жертвой террористического акта в Москве.

Дарья Дугина во время нашего путешествия по «Азовстали»

Недра «Азовстали» хранили жуткие тайны. Когда мы с Дарьей спустились в его глубины, перед нами предстала гротескная настенная роспись – огромное восходящее солнце на стене лестничного пролета. Комнаты, которые еще недавно занимали украинские военные, резко контрастировали с их патриотическими флагами: многие из них несли страшные символы нацистского экстремизма – символы темного прошлого, унесшего миллионы жизней.

Пол был завален разнообразными боеприпасами. Были и новейшие виды вооружения: противотанковые ракеты с маркировками США, Великобритании, Франции, Германии, Швеции. Снайперские патроны американской фирмы Hornady были мне особенно хорошо знакомы.

Дарья Дугина сидит перед арсеналом западного оружия, в том числе Javelin и NLAW

Книги, на обложках которых красовалась фигура Гитлера, намекали на экстремистские идеологии.

От некогда процветающего промышленного центра «Азовсталь» осталась лишь пустая скорлупа: техника и инфраструктура были искорежены неумолимой рукой войны. Танки, пушки и взрывчатка изрешетили транспортные средства. Казалось, сама душа этого места окончательно уничтожена.

В тени стояли контейнеры с тщательно расфасованными наркотиками. И как бы военные ни старались вычистить помещения завода, в некоторых закоулках все еще лежали тела погибших украинских солдат.

Огромное количество разбросанной одежды отражало мрачную историю конфликта. Окровавленная форма, пробитые пулями каски, изрешеченные осколками бронежилеты, изодранные носилки – все это складывалось в пугающую картину прошедших здесь баталий.

Дарья рассказывала о бескрайних катакомбах «Азовстали» – сети бункеров и тоннелей, которые прокладывали и оборудовали с 2014 года в преддверии войны, которую, по мнению многих специалистов, стремительно разжигала американская элита. Ходили слухи, что в подземных лабиринтах, возможно, еще есть выжившие. Тайну их участи еще только предстояло открыть.

Маша Лелянова во время нашей поездки на «Азовсталь» год спустя

Мое возвращение на «Азовсталь» спустя почти год после окончания того сражения подтвердило, что природа всегда стремится к исцелению. Среди разрушений войны раздавался слаженный хор сверчков, птиц и лягушек, а сквозь бетонные обломки пробивались зеленые ростки.

Правда под прицелом: зловещий украинский список «Миротворец»

Четвертое июня 2022 года стало точкой тревожного поворота в моей карьере. В тот день я обнаружил свою фамилию в украинском списке «Миротворец». Теперь я официально считался врагом Украины. Не потому, что я совершил акт террора или насилия, а потому, что в своей журналистской деятельности я неуклонно стремился докопаться до истины и открыть ее миру.

Непосвященному это может показаться каким-то вполне безобидным, а может, даже почетным знаком отличия. Но пусть название не вводит вас в заблуждение. Список «Миротворец» имеет единственную страшную цель: он ставит метку на людях, которых официальные украинские власти обещают казнить, если они когда-либо окажутся на территории Украины.

Ирония показалась мне и печальной, и забавной одновременно. Но я не наемник, не шпион. Я всего лишь журналист. Моя задача – рассказывать правду, которой в сегодняшнем геополитически запутанном мире остается все меньше и меньше. Именно за это, похоже, со мной и хотят расправиться.

Я могу только догадываться о том, как появился этот список и кто его создал. Но несомненно одно: к нему приложили руку западные спецслужбы. Они написали сценарий, а теперь пытаются его разыграть – ЦРУ, ФБР, АНБ, МИб и их собратья по обе стороны Атлантики. И здесь возникает ключевой вопрос: что же они так старательно пытаются скрыть?

Моя страница в печально известном украинском списке «Миротворец»

Но мое имя было не последним и далеко не единственным в этом списке. Моя близкая подруга и соратница, политолог и философ Дарья Дугина тоже была приговорена теми, кто составлял «Миротворец». Ее жизнь жестоко оборвалась 20 августа 2022 года в результате взрыва заминированного автомобиля. Это был ужасающий акт террора, который, по мнению разведки США, был срежиссирован в темных кабинетах украинского правительства. Эта трагедия ежедневно напоминает мне о том, в какой реальности мы живем: мы стали для них не просто врагами, а мишенями.

К сожалению, это далеко не единственное свидетельство террористической сущности киевского режима. Владлен Татарский, еще один хороший друг и журналист из российских военных кругов, погиб в результате кошмарного взрыва в обычном кафе на Университетской набережной в Санкт-Петербурге. Владлен, также известный как Максим Фомин, завоевал внимание более полумиллиона подписчиков. Он обеспечивал неустанный поток реальной правды о текущем конфликте для своих единомышленников. Он погиб в результате детонации самодельного взрывного устройства, спрятанного в подарке-сувенире – те, кто это сделал, не остановятся ни перед чем, лишь бы заглушить звонкие голоса тех, кто не боится им противостоять.

Я решил, что в ответ на эту смертельную угрозу мне нужно обратиться напрямую к президенту Украины Зеленскому. В своем видеообращении я изложил ему и его западным партнерам суровую неудобную правду:

– Уважаемый президент Зеленский, похоже, что вы и ваши западные товарищи включили меня, простого писаку, в ваш список «Миротворец». Должен сказать, что это весьма странный «демократический» поступок.

В своем ролике я изложил аргументы в свою защиту против выдвинутых обвинений, каждое из которых было до безобразия абсурдным. Они утверждали, что я пропагандирую нацизм и фашизм, рассказывая истории тех, кто подвергся террору со стороны украинских военных. На самом деле я всего лишь публиковал то, что рассказывали сами жертвы этого конфликта: люди говорили о том, что их дома разрушали и поджигали, а их самих использовали в качестве живого щита. Они рассказали и о том, как украинские солдаты, которые должны были их защищать, забирали у них еду и лекарства.

– И это мы сегодня называем демократией, правосудием? – вопрошал я. – По такой логике любой американский журналист, который освещал события в Сирии, Ираке или Афганистане заслуживает казни.

Борьба за правду – дело опасное. Это реальность, с которой я столкнулся лично. Сегодня я нахожусь в списке тех, кто подлежит уничтожению, по мнению Украины. Что со мной случится завтра? Этот мир огромен, и всегда есть тот, кто хочет что-то скрыть, о чем-то умолчать. Силы, которые хотели бы сохранить свои секреты, многочисленны и могущественны. Но долг журналиста – пролить свет на то, что скрыто от взгляда общественности, невзирая на опасности, которые могут таиться в тени.

– Господин Зеленский, вы с помощью ЦРУ и цензуры американских технологических компаний смогли одурачить миллионы ничего не подозревающих людей по всему миру. Однако некоторых людей обмануть гораздо сложнее, чем других, – сказал я в своем заявлении. – И если я нахожусь в вашем списке по этой причине, то я считаю это честью для себя.

В этом списке кроме меня десятки других имен. «Миротворец» не видит разницы между мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми. Это очередное свидетельство хаоса, в котором мы живем, где дети, которые еще только начали познавать окружающий мир, уже приговорены к смерти теми, кто возомнил себя богом.

Например, Фаина Савенкова. Ребенку еще нет и четырнадцати лет, а в «Миротворец» она попала, когда ей было всего девять. В чем же было ее преступление? Она родилась и выросла в Луганске – городе Донбасса, который уже долгие годы терпит жестокие обстрелы со стороны украинских военных. Ее преступление в том, что она посмела обратиться к Организации Объединенных Наций. Отчаянный призыв этого ребенка к миру, к тому, чтобы прекратить эти издевательства украинского режима, был голосом всех детей Донбасса. Но украинцы решили, что за это она заслуживает смерти.

Моя мужественная переводчица Мария и мой бесстрашный британский коллега Майк Джонс также оказались в этом списке. Их единственным преступлением было то, что их голоса озвучивали жестокую правду в противовес продвигаемым западным нарративам. Они рассказывали о том, что происходит в Донбассе и неоднократно высказывались за достижение мира и переговоры. Создатели «Миротворца» решили, что этого вполне достаточно, чтобы приговорить их к смерти, и добавили их имена в свой ужасный список.

Тем, кто действительно хочет понять сущность украинского правительства, необходимо всего лишь посмотреть, как они реагируют на любые призывы к миру. Их неизменный ответ – смерть любому, кто осмелится даже прошептать «хватит».

Моим коллегам и спутникам на этой дороге поиска правды я бы хотел сказать: не сдавайтесь, не отчаивайтесь. Сейчас мы нужны миру больше, чем когда-либо. Сильные мира сего могут списывать нас со счетов, добавлять во всякие списки и пытаться погасить пламя наших жизней, но им не удастся замолчать правду. Пока мы продолжаем наше дело, правда будет жить.

Рассвет в Донбассе: референдум

На канве истории некоторые события сияют более яркими цветами, призывая весь мир обратить на них внимание. Одно из таких событий произошло в период с 23 по 27 сентября 2022 года, окрасив холст истории оттенками надежды, ожидания и глубоких преобразований. Для Донбасса, который на протяжении долгих лет был полем битвы, это была возможность определить свою судьбу.

Западные СМИ и их редакции, погрязшие в политических манипуляциях и пропаганде, всячески старались представить действительность этого региона в совершенно других, мрачных тонах. Издания пестрели заголовками о том, что пожилых людей под дулом автомата приводили на избирательные участки и заставляли голосовать. Такие россказни, безусловно, цепляли внимание читателей, но не имели ничего общего с тем, что происходило на самом деле.

Однако такой нарратив ни для кого не стал сюрпризом, поэтому руководство – как Донбасса, так и России – проявило несвойственную открытость и пригласило международных наблюдателей. Их задача была проста: беспристрастно и непредвзято засвидетельствовать ход событий.

Наблюдатели, которые отважились приехать, видели картину, совершенно отличную от того, о чем рассказывали западные СМИ. Вместо запуганного населения к избирательным участкам шли оживленные, радостные люди, семьи. Молодые и пожилые стояли в очередях, чтобы опустить в урну бюллетень, а глаза их сияли надеждой на новую жизнь. Военные, конечно, присутствовали, но они занимались не террором населения, а их защитой. Солдаты мужественно несли службу и охраняли пришедших на участки людей от украинских радикальных элементов, чтобы ничто не могло омрачить большой праздник.

Результаты референдума были невероятными, но вполне ожидаемыми. Во всяком случае, для меня. Подавляющее большинство жителей Луганска и Донецка высказались за воссоединение с Россией. По мере того как я ехал все глубже в сердце Донбасса, за горячим ужином или бокалом пива я слышал все больше и больше таких историй. Радость витала в воздухе, как долгожданная весна после особенно холодной зимы.

Однако возникает тревожный вопрос: почему западные СМИ, обладающие колоссальным возможностями и ресурсами, несмотря на приглашение, отказались приехать и осветить все то, что происходит на самом деле? Было ли это вызвано страхом узнать правду, которая не вписывается в нарратив, навязанный Вашингтоном? Или же это сознательный выбор – продвижение нарратива, который выгоден администрации Байдена и руководителям военно-промышленного комплекса?

Народ Донбасса сделал свой выбор и радовался новому будущему, но вокруг него сгущались тучи – зловещие тени тех, кто не захотел услышать звонкий и полный надежды голос народа. Именно поэтому книга, которую вы сейчас читаете, так важна. Вы заслуживаете знать правду – настоящую правду.