Предчувствия и свершения. Книга 1. Великие ошибки

УЛЫБКА ДЖОКОНДЫ

1492 год. Он вошёл в историю как год открытия Америки. Но её никто не искал. Мечтая проложить морской путь из Испании в Индию — вокруг земного шара через Атлантический океан, — генуэзец Христофор Колумб, находящийся на службе испанского правительства, натолкнулся на неведомый берег.

Колумб совершает триумфальное шествие по улицам Барселоны и Севильи. Испанцы дивятся его удивительным трофеям. Невиданные звери, краснокожие люди, неизвестные европейцам растения, фрукты, табак, кокосовые орехи.

И золото… Правда, его немного, но много рассказов о том, что в новых землях его можно выгребать лопатой — была бы охота. Там простые, бесхитростные люди пьют вино из золотых кубков, и золото в тех землях добыть проще, чем в Испании свинец.

Испанцы бредят путешествиями, дальними землями. Строятся корабли, набираются команды. Плыть, бежать, идти… Только бы навстречу удаче!

Не только Испания сходит с ума по Эльдорадо, стране золота. Вести о путешествии Колумба распространяются далеко за пределы страны.

И они не могли не достигнуть Милана, где сорокалетний художник расписывал доминиканскую церковь св. Марии. Это была ничем не примечательная церковь, которая затем вошла в многочисленные монографии и альбомы — её прославила «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи.

Может быть, современники были в какой-то мере правы, называя этого человека сумасшедшим. Он, видно, не ценил свою драгоценную жизнь, если собирался прыгнуть с горы Монте-Чечери в ящике собственной конструкции.

Жители Милана так и говорили — «прыгнуть», хотя сам Леонардо говорил «совершить полёт». И ящик они называли просто ящиком, ибо то, что сконструировал художник, только через несколько веков будет называться самолётом.

Да, забросив кисти, холст и краски, Леонардо проводит ночи над чертежами самолёта, о котором мечтает со страстью итальянца и пылом непризнанного изобретателя.

Смелые, размашистые, единым порывом намеченные контуры машины. Тяги, приводы, рычаги… Формулы, объяснения.

Леонардо представлял себе, как его машина гордо взмывает над горой Лебедя (Монте-Чечери), набирает высоту и… под крылом проносятся очертания Италии, Испании… На поверхности океана, который с высоты полёта кажется кротким и умиротворенным, плавно качаются миниатюрные игрушечные кораблики…

Уж не очередная ли это экспедиция храбреца Колумба? Счастливого пути! До встречи! До встречи на других континентах, на далёких расстояниях от родной Италии, которые поможет преодолеть человеку машина с крыльями, созданная воображением инженера-художника…

Нет, это не ночная галлюцинация утомлённого фантазёра. Так должно было случиться. Так записано в тетрадях Леонардо да Винчи.

«Начнёт первый полёт большая птица — со спины гигантского Лебедя, наполняя мир изумлением, наполняя молвой о себе все писания и вечной славой гнезду, где она родилась».

Вряд ли Леонардо влекли поиски золота и жемчуга. Он зажёгся мыслью взглянуть на Землю с птичьего полёта, увидеть своими глазами шар, на котором нашло приют человечество. Что греха таить, хоть был уже почти XVI век, но большинство людей всё ещё представляло себе Землю в виде плоского диска, за границами которого… Никто не представлял себе, что обнаружится за этими границами… Может быть, невообразимая смесь воды и воздуха… Может быть, божье царство…

Как ни странно, но люди того времени не спешили узнать истину. Даже когда нашёлся храбрец, рискнувший поплыть в неизвестность, никто не хотел ссудить его деньгами для дальнего и безусловно опасного путешествия. Колумб восемнадцать лет взывал о поддержке, прежде чем нашёл сочувствие у королевы Испании Изабеллы, а может быть, просто возбудил её алчность.

В то время люди, называвшие себя образованными, не признавались вслух, что не верят в шарообразность Земли. Но они вежливо намекали Колумбу, чтобы он был осторожен и внимателен в пути. Что, если Земля — шар, ему будет трудно взобраться на него на обратном пути.

Леонардо ни у кого не искал поддержки. Его намерение было таким необычным, что он не мог никому довериться и рассчитывать на сочувствие.

Миланцы устали ждать обещанного спектакля. А изобретатель всё рисует новые «ящики». Что-то переделывает, видоизменяет. Снова конструирует и снова зачёркивает. Начинает сначала.

Идут годы. Десятилетия. Мечты — всё ещё только на бумаге. С упорством маньяка художник исследует проблему полёта. Но летательный аппарат не создан.

Возникли лишь легенды о чудаке, и одна из них утверждает, что Леонардо — пришелец с иных планет или сын пришельца и он строит аппарат, чтобы улететь на родину…

Уже ушла и вернулась из плавания вторая экспедиция Колумба, добравшаяся до островов Куба и Ямайка. Колумб снаряжает новую флотилию и вновь отправляется к берегам Южно-Американского материка.

Уже враги Колумба сплетают за его спиной заговор, и, сочтя себя обманутыми, Изабелла и Фердинанд, правители Испании, лишают Колумба «права открытий». Великого мореплавателя и его братьев везут обратно в Испанию закованными в цепи…

А Леонардо всё ещё не может оторваться от Земли…

Боги благоволят к мореплавателям, и Колумб совершает свое четвёртое, и последнее, путешествие и открывает восточный берег Центральной Америки.

После его смерти ему на смену приходят другие искатели приключений. Жажда географических открытий принимает характер эпидемии. Народ опьянён ароматом дальних странствий. Испанских королей уже не нужно молить о помощи. Возбуждённые видом золота и драгоценных камней, они снаряжают всё новые и новые экспедиции в дальние заморские страны… Эпидемия нарастает. Даже уголовники и головорезы переквалифицируются в путешественников. Правдами и неправдами они проникают на корабли, стремясь проявить свои таланты на новом поприще. Так, в ящике, в трюме, «зайцем», устроился авантюрист Васко Нуньес де Бальбоа, которому суждено первому из европейцев увидеть Тихий океан и в завоёванной стране основать первый город — Панаму. До сих пор главную площадь украшает его статуя.

А когда в Испанию была привезена удивительная, невиданных размеров жемчужина «Пеллегрина» — впоследствии украсившая короны королей Испании и Англии и воспетая Сервантесом и Лопе де Вега, — ажиотаж вокруг путешествий достигает кульминации…

Но путь в дальние страны по-прежнему прокладывают лишь корабли.

О работах Леонардо да Винчи никто не знает. Он всё ещё далёк от того, чтобы взлететь над океанами и материками. В течение двадцати пяти лет, начиная с 1490 года, Леонардо один за другим создаёт и отвергает варианты летательных аппаратов. За ним укрепляется слава мага и сумасшедшего.

Кто же он на самом деле — авантюрист? Прожектёр? Легкомысленный мечтатель?

Нет, Леонардо не легкомысленный мечтатель. Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть написанные им тома. Они изобилуют силуэтами летательных аппаратов. Но это не зарисовки, не этюды для будущих картин. Это инженерные расчёты, чертежи, схемы. Рядом с ними — силуэты птиц, крылья, хвостовое оперение…

Свои конструкции Леонардо обосновывает кропотливыми исследованиями полёта птиц. Он глубоко и обстоятельно изучает анатомию летательных органов птиц, учитывает в своих расчётах сопротивление воздуха, осознаёт роль центра тяжести летящей конструкции. И твёрдо уверен, что давление воздуха на нижнюю поверхность крыльев создаёт силу, которая теперь, на языке самолётостроителей называется подъёмной.

«Если хочешь говорить о таких вещах, — пишет Леонардо, — ты должен в первой части определить природу сопротивления воздуха; во второй — строение птицы и её оперения; в третьей — действие этого оперения при различных движениях; в четвёртой — роль крыльев и хвоста».

Но позвольте, спросит читатель, чтобы исходить из анатомии летательных органов птиц, опираться на них в своих расчётах, строить на этой аналогии далеко идущие выводы, надо быть анатомом, — а ведь Леонардо, хоть и гениальный, но художник?

Да, он художник, но, рисуя натуру, он изучал чело-человеческоетело как анатом, препарировал трупы людей и животных. Вот откуда у него анатомические познания. Так родились его труды по анатомии.

Он добросовестен и точен. На этом пути обгоняет профессионалов, и не он учится у них, а уже целые поколения анатомов учатся у него, художника. Как это ни странно, но не медики, а этот художник первым правильно определяет число позвонков в крестце человека.

Но его не устраивает даже анатомирование, то есть пассивное изучение. Он стремится уяснить механизм функционирования отдельных органов человека и животного и создаёт для этого их механические модели — аналоги. С точки зрения современной науки такой путь познания единственно правилен. Но к этой логической цепочке исследования наука пришла не в средние века, а совсем недавно. Леонардо же следует этому методу в XVI веке! Пытаясь понять общие закономерности действия живого организма, он углубляется в область физиологии и биологии и на столетия опережает развитие этих наук.

Да, Леонардо да Винчи формировался как художник, но был такой глубокой, неистовой личностью, что простое копирование, даже мастерское, безукоризненное, его не удовлетворяло. Его влекло глубинное погружение в суть предметов и явлений, в их первооснову.

«Живописец, бессмысленно срисовывающий, руководствуясь практикой и суждением глаза, подобен зеркалу, которое подражает в себе всем противопоставленным ему предметам, не обладая знанием их», — с осуждением пишет он в бессмертном «Трактате о живописи».

Сам он искал понимания, а не подражания. Необычайная добросовестность, трудолюбие, ненасытная жажда знаний превращают художника, призванного передать форму жизни, в учёного, проникающего в её суть.

О реалистичности искусства Леонардо да Винчи написаны тома. К этому нечего добавить. Его творения совершенны потому, что их создавал не просто художник, передающий лишь форму тела, но учёный-анатом, изучивший структуру, законы функционирования живого организма, его глубинную суть. Его произведения бессмертны потому, что они не застывшая фотография, в них как бы теплится дыхание, трепещет жизнь.

Всем известен портрет Моны Лизы (Джоконды) — живописный шедевр, никем и никогда не превзойдённый… Когда входишь в парижский Лувр и встречаешься взглядом с Моной Лизой, возникает жуткое, но чёткое ощущение того, что ты видишь за окном живую женщину, и это ощущение усиливается от её неуловимой улыбки.

Как запрограммировано это мощное впечатление живого, которое не умирает вот уже пять веков? Тайна, тайна гения. Загадкой остаётся и то, как удалось художнику схватить улыбку, мимолётность. Не остановить, не запечатлеть. Все эти слова не передают того, что сделал Леонардо. Он продлил мимолётность на века. Сделал то, что не удавалось ни одному смертному…

Может быть, часами наблюдая полет птиц, он подстерегал тайну полёта, как подстерёг и пленил трепет улыбки?

Вдохнув жизнь в холст, он страстно надеялся вдохнуть жизнь в машину?

Впоследствии и по другому поводу Стефан Цвейг сказал неожиданные слова: «Редко даруют боги смертному более одного бессмертного деяния».

Если бы эта фраза была произнесена во времена Леонардо, её можно было бы счесть пророчеством…

Последние двадцать пять лет жизни Леонардо да Винчи были отравлены драмой несбывшейся мечты.

«Гений есть терпение»

Эти слова Бюффона полностью относятся к Леонардо. Его трудолюбие поражает. Сколько упорства вложено в бесчисленные варианты летательных аппаратов!

Если бы не глубокие, серьёзные раздумья, изложенные в «Кодексе о полёте птиц» и «Атлантическом кодексе» (этот труд получил такое своеобразное название из-за обилия затронутых в нём проблем, он состоит из 8 томов — 4 с текстами и 4 с иллюстрациями), если бы не убедительные чертежи и расчёты, то попытки полёта, предпринятые Леонардо, стоили бы не больше, чем увеселительные спектакли его предшественников и многочисленных подражателей. Говорят, ещё в начале XV века Данти пересёк в полете Перуджийское озеро, а Региомонтан строил летающих птиц.

Сам Леонардо на заре своей юности любил во время прогулок лепить из воска и запускать «птичек» на потеху друзьям. Да и первые модели настоящих самолётов, появившихся лишь через несколько столетий, были обязаны своими полётами, пожалуй, больше безумной смелости их создателей, а не совершенству конструкций. Несмотря на то что летательные аппараты поднялись в воздух в достаточно техничный XIX век, создание первых моделей было больше любительством, чем наукой. Леонардо же создал настоящую науку о полётах. Хотя ни одна из его конструкций не летала, эти проекты до сих пор считают шедеврами инженерной изобретательности.

У первой модели летательной машины Леонардо сохранил внешнее сходство с птицей: она имела крылья, похожие на крылья летучей мыши, а роль двигателя выполнял человек, мускулы его рук и ног. Но Леонардо подражал птице не потому, что внешнее сходство должно было вызвать и сходство действия. Нет, корни были глубже. Он считал, что «птица — это инструмент, действующий по законам математики». И, исследуя полёт птиц, искал эти законы.

Подражание птице не было наивностью человека из средневековья. Это был естественный шаг конструктора, решившего оттолкнуться от образца, созданного самым мудрым инженером — природой. И когда через несколько столетий классик самолётостроения, русский профессор Н.Е. Жуковский начнёт свои работы в этой области, он тоже поступит как Леонардо — оттолкнется от изучения полёта птиц.

От наблюдения за птицами родится дерзкая мысль русского летчика И.Н. Нестерова сделать в воздухе «петлю», и он осуществит это в 1913 году, заложив основы высшего пилотажа.

Недаром слово «авиация» произошло от латинского avis — птица. Когда в 1891 году вышла работа Жуковского «О парении птиц», в которой он дал анализ основных видов полёта, в ней можно было найти многие соображения, высказанные ещё Леонардо. От сходства с полётом птицы оттолкнулся и Лилиенталь, создавший аппарат с машущими крыльями (орнитоптер) и написавший труд «Полёт птиц как основа авиации».

Замечательный американский физик Роберт Вуд, присутствовавший, как близкий друг Лилиенталя, при репетиции полёта за несколько дней до катастрофы, послужившей причиной смерти изобретателя, пишет: «Над полями летали аисты, часто садясь близко от дороги, и Лилиенталь с жаром объяснял, как они приземляются… Он научился имитировать их технику после многих аварий, включая сюда разбитые локти и переломы костей».

Наблюдение полёта птиц вдохновило и первого человека, построившего самолёт, — русского конструктора и инженера А.Ф. Можайского, получившего в 1881 году патент на своё изобретение.

В качестве движущей силы в первых своих моделях Леонардо пытался использовать мускульную силу человека, потом силу ветра, пружину… Он создаёт проект управляемого геликоптера, который, как он пишет, если его вращать с большой скоростью, ввинчивается в воздух и поднимается вверх.

Но Леонардо так и не увидел земной шар с птичьего полёта.

Четверть века ушло у него на попытки решить проблему полёта. Неужели эти годы потрачены зря? Нет, то, что нашёл Леонардо, легло фундаментом для дальнейших работ в этой области. Его заслуга не обесценилась с годами. Леонардо да Винчи заложил теоретические основы возможности летать на аппаратах тяжелее воздуха.

Насколько серьёзно Леонардо верил в успех, в конечную цель своих усилий — создание самолёта, видно из того, что он продумал все аспекты полёта. Вплоть до аварийного случая, когда пилоту придётся покинуть самолёт. Он создаёт проект парашюта. В его трудах есть серии рисунков, с помощью которых можно представить себе прыжок в разных стадиях. Но и этот проект не был воплощён в жизнь.

Я была в доме-музее Леонардо в Провансе. И помню изумление и восторг посетителей, которые не понимали,

в каком они веке?! Расстояние между леонардовым временем и нашим испарилось… Там были удивительные рисунки и чертежи подводных лодок, перископов, парашютов, станков…

Суета скитаний

Итак, конструкции летательных аппаратов Леонардо были безукоризненны, была верна исходная позиция. Так почему же Леонардо постигла неудача? Может быть, дело в том, что он был кабинетным учёным и не умел работать руками, поэтому все его проекты оставались на бумаге?

Но почему тогдашние итальянские правители стремились привлечь его на службу, чуть дело доходило до войны, строительства и увеселений?

Из истории известно, какие грандиозные феерии устраивал этот изобретательный художник, какие боевые механизмы он строил. Ему приходилось выполнять самые разнообразные заказы, лавировать, угождать, не отказываться ни от какой работы — надо было кормиться, жить.

А время было трудное.

Италию раздирали междоусобные войны, власть была неустойчива. Но чтобы найти спокойное место для работы, Леонардо да Винчи переезжает из одного места в другое. Из Флоренции в Романью, из Милана в Рим, из Италии во Францию. Покоя нигде нет.

В каждом городе — свой правитель, и, чтобы заручиться его поддержкой и иметь средства на жизнь, надо служить ему.

То Леонардо просят написать портрет, то спроектировать новое оружие, а то и просто сделать подвал в замке…

1509 год — он руководит строительством Оросительного канала св. Христофора.

1511 год — его обязывают навести порядок в стране по случаю вступления в Милан Людовика XII.

1515 год — Леонардо снова бросает свои личные труды, чтобы итальянцы могли достойно встретить Франциска I.

1516 год — в качестве придворного живописца он сопровождает Франциска I во Францию.

В эти же непосильно трудные для обыкновенного человека, но плодотворные для гения годы Леонардо создаёт изумительную роспись в зале Большого Совета в палаццо Веккьо, картины «Св. Анна с Марией и младенцем Христом» и «Иоанн Креститель».

В один из самых беспокойных и несчастливых годов жизни художника, в 1503-м, написан и портрет Моны Лизы… И об этом событии, которого достаточно для бессмертия, биограф лаконично сообщает: «… в годы скитаний Леонардо да Винчи сравнительно мало занимается искусством…» Да, мало, потому что ему приходится оставлять кисть ради лопаты, молотка, зубила. Его обязанности не сводятся лишь к административной деятельности. Леонардо изобретает приспособления и механизмы, облегчающие строительные, мелиоративные, фортификационные работы. Это необходимо, так как ему поручено осуществить грандиозные для техники того времени проекты: осушить Понтийские болота, изменить русло реки Арно у Пизанского моста, провести мелиорацию Ломеллины, пустить гидросооружения в Наварре…

Слава Леонардо как изобретателя уже прочна и незыблема. На его счету создание многих видов ткацких станков; строгального, сучильного, чесального, печатного, винторезного; станка для автоматического нанесения насечки; молотобойной машины для формовки слитков золота; прядильной машины для шерсти; устройства для шлифовки стёкол. Он конструирует боевые машины, хотя не одобряет войну и называет её «жесточайшим помешательством».

Музыкальные инструменты… Металлургические печи… Стальные цепные передачи, и ныне применяемые в велосипедах… Различного рода сцепления… Опоры, которые до сих пор используют в автомобилях… Землечерпалки для рытья каналов… Многочисленные машины, механизмы и… очки! О них Леонардо говорит: «… чтобы видеть Луну большой».

Нет, Леонардо далеко не кабинетный мечтатель.

Несмотря на то что главные мечты его не осуществлены — не создан летательный аппарат и не выстроен идеальный город с великолепными купольными зданиями, которые впервые предложил Леонардо и которые получили большое распространение в эпоху Возрождения, — он почитаем потомками как самый великий инженер из всех, каких знала история. Ведь ни одну конструкцию нельзя создать без знания и владения геометрией. Ни одну машину — без предварительного расчёта. И Леонардо не только пользуется геометрическими и математическими знаниями, известными до него, но создаёт свои методы, свои теоремы, внося значительный вклад в науки, казалось бы исчерпанные Евклидом, Архимедом и другими великими математиками.

Однажды Леонардо столкнулся с проблемой равновесия тела. У него было два пути. Он мог сделать несколько вариантов механизма и выбрать из них наиболее устойчивый. Или же пойти по пути теоретического исследования.

Учёный взял верх над конструктором. Леонардо занялся изучением вопроса о центре тяжести плоских и объёмных фигур.

Когда-то Архимед тоже думал над этой проблемой и нашёл центр тяжести многих плоских фигур. Леонардо понадобилось найти центр тяжести тетраэдра и, позже, любой пирамиды. И он находит его. И выводит теорему, которая является теперь золотым фондом математики.

Леонардо да Винчи доказывает: прямые, соединяющие вершины тетраэдра с центрами тяжести противоположных граней, пересекаются в точке, являющейся центром тяжести тетраэдра и делящей каждую из прямых на две части, из которых та, что прилегает к вершине, втрое больше другой.

Об этой теореме любой математик скажет: изящная теорема. В её существе, в понимании совершенства геометрических форм есть много от совершенства знаменитых леонардовских композиций в живописи и скульптуре: ощущение гармонии, равновесия всех частей целого.

Он же использует в строительных и архитектурных проектах приём разложения сил (нагрузок на конструкцию), который до него и после него безуспешно искали многие учёные и до которого додумались лишь много позже Галилей и Стевин.

Уже в XV веке поднимался вопрос об устойчивости Пизанской башни. И не только её. Подобные сооружения находятся в Болонье и в других итальянских городах. В наше время объявляются международные конкурсы на лучший проект спасения этих памятников старины. В ту же пору правитель Пизы просто спросил мнение Леонардо: угрожает ли наклонная башня населению? Исследовательский темперамент Леонардо нам известен. Разумеется, он не удовлетворяется рассмотрением частного случая. Он ставит перед собой проблему в общем виде: проблему равновесия тел, опирающихся на плоскость.

Вывод, к которому он приходит, таков: тело, опирающееся на горизонтальную плоскость, остаётся в равновесии, если основание вертикали, проведённой из его центра тяжести, попадает внутрь площади опоры.

Что ж, если Леонардо не приказал разрушить Пизанскую башню, значит, он высчитал, что эта вертикаль остаётся в пределах основания башни. И если башня стоит до сих пор, значит, основание вертикали ещё не вышло наружу…

Столкнувшись с этой проблемой, Леонардо помог согражданам не только решить её, но обогатил науку ценной теоремой, называемой «теоремой об опорном многоугольнике».

Он же, в весьма любопытной форме, создаёт теорию одного из распространённейших в архитектуре сооружений — арки. Леонардо называет её крепостью, сила которой в единении двух слабостей. «Ибо арка здания состоит из двух четвертей круга. Каждая из этих четвертей круга весьма слаба. Сама по себе она стремится упасть. Но так как одна препятствует падению другой, то слабости обеих четвертей превращаются в крепость единого целого».

Уверенность Леонардо в решающей роли математики во всех сферах науки близка позиции Галилея. Леонардо считает, что природа пронизана математическими законами: «… никакое человеческое исследование не может претендовать на то, чтобы быть истинной наукой, если оно не использует математических доказательств, и нет никакой уверенности там, где нельзя применить одну из математических наук».

И ещё один штрих, подчеркивающий, что Леонардо да Винчи на голову выше предшественников: он уже понимает, что математика только тогда будет максимально полезна в познании действительности, когда будет накоплено столько фактов, чтобы из них, как из кирпичей, можно было воздвигнуть надёжное здание науки.

Идея не носилась в воздухе

В творчестве этого удивительного универсала сплетались приёмы художника, математика, механика, строителя, физика — Леонардо был исследователем по своей сути, учёным по природе.

То, что он как художник шёл от впечатления к изучению, от опыта к обобщению, сделало из него истинного материалиста. Он не мог опираться лишь на ощущение. Ему нужно было конкретное знание. А конкретное знание даёт только опыт.

И он понял это не из книг, таково было его собственное мироощущение.

«Несправедливо жалуются люди на опыт, — писал он, — в величайшем гневе обвиняя его в обманчивости. Оставьте его в покое и обратите свои жалобы на ваше невежество, которое заставляет вас спешить со своими тщетными и вздорными ожиданиями таких вещей, которые не во власти опыта, и говорить, что он обманчив».

В своих исследованиях Леонардо аккуратен и осторожен: ставит один и тот же эксперимент столько раз, сколько ему кажется необходимым для окончательного суждения.

Путь познания, избранный Леонардо, естествен и безукоризнен: от формы предмета вглубь, в сущность его функционирования — идёт ли речь о живом организме или механизме.

Если это живое тело — Леонардо действует как анатом; если механизм — он углубляется в секреты механики, изучает, совершенствует конструкцию. Он исследует законы трения (Леонардо первым из учёных понимает роль трения), создает для машин такие механические конструкции, которые помогают им функционировать с большей свободой и совершенством.

Изучая явления природы: свет Луны, закаты, радугу, он ставит опыты как исследователь природы, изучает её как физик.

Как художника и скульптора его занимает проблема светотени. Решает её он как физик. Частный вопрос приводит его к размышлениям о природе света. Он проявляет в этом вопросе такую глубокую интуицию, что удивляет даже позднейших профессионалов-оптиков. Не обременённый грузом старых теорий, не стараясь втиснуть свои впечатления в обойму устоявшихся концепций, он пишет труды по физике, отличающиеся удивительно свежим подходом к изучению природы света.

Он очень близко подходит к интерпретации света, которую впоследствии примет волновая теория. Наблюдая распространение звука, света и волн на воде, он проводит между этими процессами аналогию. И обобщает своё впечатление выводом о том, что волновое движение — самое естественное для природы. Более того, он даже готов утверждать, что не только свет, звук, но и цвет, запах, магнетизм — и даже мысль! — распространяются волнами. Такая догадка будет ещё не раз вспыхивать на арене научных событий, но в более позднее время, когда для этого будет больше фактических оснований. Леонардо же руководствовался только интуицией.

Любопытно, что попытки художника передать пепельный цвет Луны (который, кстати, интриговал и Галилея, называвшего его «лунной чистотой») заставляет Леонардо задуматься над его происхождением. И он создаёт теорию (пепельный свет — это свет, исходящий от Земли и отражённый Луной), к которой независимо от него, но гораздо позже, придёт астроном Местлин.

Леонардо да Винчи решал многие из проблем, за которые возьмутся исследователи более поздних столетий. Сегодняшние физики не отрицают, что он зачастую был близок к пониманию того, что наука разрешила гораздо позднее. Можно сказать иначе: учёные последующих столетий заново открывали то, к чему был близок этот гениальный художник (или ясновидец, как многие его называли).

Конечно, тут надо проявить осторожность. Например, трудно сказать, правы ли те историки, которые приписывают Леонардо открытие закона равенства действия и противодействия, носящего имя Ньютона.

В этом утверждении есть уязвимость. Историки науки нередко опираются не на высказывания учёных, а на комментарии позднейших интерпретаторов. Однако с течением времени меняется лексикон и терминология. И это иногда приводит к искажению смысла тех или иных высказываний.

Но очевидными остаются слова самого Леонардо:

«Такая же сила создаётся предметом против воздуха, что и воздухом против предмета».

«То же производит движение воздух против неподвижного предмета, что и движение предмета против неподвижного воздуха».

«Что касается движения воды, то же производит движение весло против неподвижной воды, что и движение воды против неподвижного весла». Не претендуя на новое мнение, можно констатировать, что Леонардо, конечно же, догадывался о равенстве действия и противодействия в отдельных конкретных случаях, с которыми он сталкивался при решении проблем полёта. Но он не поднялся до обобщений, которые сделал только Ньютон в более позднее время. Не дотянулся, не мог дотянуться из своего времени до истины, которая открылась гораздо позже.

То же, по-видимому, случилось и с его попытками решить проблему полёта.

Неудача Леонардо поучительна для всех времён.

Несмотря на то что Леонардо был феноменально разносторонен — и конструктор, и инженер, и анатом, и физик, и математик — грандиозная личность! — он не воплотил задуманное, не создал самолёта.

Те, кто осуществил эту мечту, были не более выдающимися инженерами и учёными, чем Леонардо. И однако, удача им улыбнулась. Им помогло время. Их работа была созвучна веку — веку более совершенных технических средств.

А Леонардо при всей своей одарённости и многоликости не справился с задачей. Ошибся ли он в расчётах, и ошибка переходила из конструкции в конструкцию, им не обнаруженная? Или он не понимал, что мускульной силы человека, силы ветра и пружин, которые он использовал в качестве двигателя, недостаточно для осуществления полёта?

Даже при могучей гениальности Леонардо не мог осуществить все свои намерения при помощи технических средств своего времени.

Чудо свершения мечты происходит только при единственном условии. О нём иногда говорят: идея носилась в воздухе.

В случае с мечтой Леонардо это условие не было соблюдено. Не он повинен в своей неудаче. Он сделал всё, что мог. Леонардо заблуждался лишь в том, что переоценил свои возможности, не понял, что техника не созрела для осуществления его мечты… Слишком рано предложил он человечеству идею, которой тогда невозможно было воспользоваться.

Если Марата можно обвинить в недостатке интуиции, о Леонардо да Винчи надо сказать обратное — это пример могучей интуиции, которая не смогла проявить себя в полной мере, так как досталась учёному слишком рано. Это пример несвоевременной гениальности или гениальной несвоевременности.

Так произошла одна из самых досадных в истории науки неудач.

Эра авиации началась лишь в XIX веке. Но самолёт Можайского уже в 1881 году имел двигатель. И на самолёте братьев Райт тоже был установлен мотор. Во времена Леонардо кроме мускульной силы можно было рассчитывать лишь на водяные и ветряные двигатели. Но для летательных аппаратов они непригодны.

Когда задумываешься над историей четвертьвекового упорства Леонардо, испытываешь не только уважение и восхищение, но и недоумение. Если двадцать пять лет Леонардо тратит на попытки полёта, значит, не перестаёт верить в успех? И созданные им конструкции, по оценке последующих самолётостроителей, безупречны. Так почему же он не полетел?! Почему не попытался совершить планирующий полёт на безмоторном самолёте?

Однозначного ответа мы не знаем. Но, учитывая стремление Леонардо да Винчи к решению больших практических задач, можно думать, что планирующий полёт на небольшие расстояния, вероятно, казался ему игрой, эффектным трюком, не больше. И он, возможно, не хотел тратить силы на его осуществление.

А может быть, он понял, что ошибся, и скрывал это, упорствуя? Но мог ли пойти на обман такой человек, как он? Ответ можно получить только у Леонардо.

Листаем его записи… Вот слова, могущие пролить свет на позицию Леонардо в вопросе научной честности. Леонардо пишет о том, что не представляет себе ни инженерной, ни научной, ни художнической деятельности без знания истинных законов природы. Только это, пишет он, «обуздывает инженеров и исследователей, не позволяя им обещать себе и другим вещи невозможные и прослыть безумцами или обманщиками».

О законах природы Леонардо знал больше, чем все его современники, вместе взятые, и больше, чем потомки ещё в течение столетия. Значит, или он не понимал, что и его силам есть предел, или ему не дала довести дело до конца, закончить дерзновенные, но преждевременно задуманные проекты летательных аппаратов его предельная добросовестность.

Леонардо, возможно, предпочёл прослыть перед лицом будущего неудачником, но не обманщиком.

Тут есть над чем подумать. Может быть, читатель когда-нибудь разрешит загадку неудачи Леонардо да Винчи.

У него был лоб мыслителя, глаза с точным прицелом, скептически опущенные уголки губ. Скульптурно-прекрасное лицо обрамляла щедрая борода. Леонардо да Винчи был сыном нотариуса. Его род не славился выдающимися личностями, его воспитанием никто не занимался, образованием не руководил. Из-за незнатности он не учился ни в одной из прославленных школ. Никого из великих он не мог назвать своим учителем.

Леонардо да Винчи не изучал Аристотеля… Не участвовал в учёных диспутах… Его называли «homo sanza lettere» — человек без книжного образования, человек без предрассудков.

Наверное, это мнение всё же не оставляло «человека без предрассудков» равнодушным, если он написал такие горькие строчки: «Хотя я и не умею так, как они, цитировать авторов, я буду цитировать гораздо более достойную вещь — опыт, наставника из наставников. Они ходят напыщенные и чванные, разряженные и разукрашенные, и не своими, а чужими трудами, а мне в моих собственных трудах отказывают, и если они меня, изобретателя, презирают, то насколько больше следует порицать их самих — не изобретателей, а лишь трубадуров и пересказчиков чужих трудов».

Перечитайте эти слова ещё раз. Вдумайтесь в них… Вы почувствовали то одиночество, в плену которого билась мысль одного из самых великих людей земли? Почувствовали его тоску по сочувствию, помощи, пониманию?

Конечно, в его словах громче звучит гордость. Гордость человека, сознающего свою силу, одарённость, способность принести человечеству новые достижения. Но за этой гордостью не спрячешь горечи оскорбленного достоинства, тоски ранимой души, жажды поддержки.

Ни один человек, как бы одарён он ни был, не сможет проявиться полностью, если ему не помогут люди. Это один из законов человеческого общества, и ещё ни одному человеку не удалось доказать, что одиночка сильнее коллектива.

Леонардо был гениален, но одинок.

… Двадцать пять лет жизни, последние двадцать пять, отдано Леонардо несбывшейся мечте.

Тридцать лет жизни, последние тридцать, отдано Эйнштейном поискам единого закона, управляющего жизнью Вселенной, отдано неосуществлённой мечте. Семь лет жизни, последние семь, отдано советским физиком Таммом разгадке тайны элементарных частиц, отдано несбывшимся надеждам…

И Леонардо, и Эйнштейн, и Тамм, каждый в своей сфере, поставили перед собой великие проблемы. И не решили их.

Что это — признак увядания и правы те, кто считает, что после сорока лет от учёного нельзя ждать нового, самое ценное он выдает к тридцати?

Я думаю, тут проявляется иная закономерность. Неудача объясняется не упадком интеллектуальных сил, а сложностью задачи, с которой единоборствует зрелый ум. Ощущение своего опыта, сил, накопленных знаний даёт право незаурядному учёному поставить перед собой максимально сложную проблему. Даёт ему надежду решить её.

И если даже эта проблема не решена — учёный в чем-то ошибся или выбрал неверную исходную позицию, — всё равно преодолён главный участок трудности, начальный, проблема сформулирована, намечен путь её решения. А затем своё слово скажут последователи, обычно более молодые, которые подхватят и решат задачу.

Увы, и в этом Леонардо постигла несчастливая судьба. У него не было ни учеников, ни последователей.

… Человечество оказалось не очень расторопным и внимательным к научному наследию Леонардо да Винчи, этого удивительного универсала. Если его картины — их известно примерно десять — занимали самые видные места во дворцах и музеях, то многие научные труды валялись на чердаках. Их издание началось только в конце XIX века. До этого его труды в виде записных книжек и отдельных записей, разрозненных и разъединённых, — всего оказалось около 7 тысяч страниц — были разбросаны по разным библиотекам Лондона, Парижа, Милана, Турина, Виндзора. Во всяком случае, в одном из самых объёмистых трудов по истории физики, вышедшем в 1882 году, где перечислена масса второразрядных физиков и описаны многие мелкие опыты, Леонардо да Винчи уделена всего одна страница. Но даже не зная подробно его работ, автор пишет: «Леонардо не был обыкновенным всезнайкой». И понимает его масштаб: «… он обнаружил, особенно в физике, такой мощный и обширный ум, что опередил своё время более чем на целое столетие».

Невнимание современников к трудам Леонардо нельзя объяснить какими-либо особыми обстоятельствами. Никаким осадам, подобным осаде Александрии Цезарем в 47 году до нашей эры, когда сгорела Александрийская библиотека, Италия в XV и XVI веках не подвергалась. Леонардо в опале не был, и его рукописи не подлежали специальному уничтожению, как это случилось с трудами Галилея, Бруно, Эйнштейна. Век был относительно спокойным. Итальянские учёные с усердием переводили сочинения Архимеда, Птолемея, Аполлония, Паппа, Герона, Евклида, Аристарха.

XVI столетие часто даже называют столетием переводов.

Переводят на другие языки и современников. Так, например, одну из книг перевели на французский, испанский, арабский языки. Об этом сочинении историк пишет: «Его читали так усердно, оно прошло через столько рук, что первое издание было почти совершенно истёрто от употребления и до нас дошли лишь позднейшие отпечатки».

Да, ни один труд Леонардо да Винчи, его современников и, пожалуй, предшественников не читали так усердно, как «Магию» Джамбатисты делла Порты.

Серьёзные учёные называли её «безумнейшей из книг», но в ней можно было прочесть описание лампы, в свете которой люди становились похожими на лошадей, и узнать способ определения добродетели женщины с помощью магнита…

Что говорить, важные сведения… Надо было знать характер Порты, чтобы не удивиться успехам его трудов. Впрочем, шарлатаном называли его не все историки, иные называли его полуфизиком, полудилетантом. Хотя и приписывали ему изобретение камеры-обскуры и подзорной трубы. Работал он и над другими серьёзными проблемами.

Но главное — богатый аристократ, светский человек, легко сходящийся с нужными людьми, он запросто бывал в домах влиятельных чинов, и в их среде считался учёным из учёных. Он не скупился на демонстрации эффектных фокусов, основанных на элементарных физических законах, дарил свои книги направо и налево и сам о себе распустил слух, что знаменитую «Магию» написал пятнадцати лет от роду.

Порта эффектно и с большой пользой для себя использовал даже обвинение в колдовстве и чародействе, которое ему предъявила инквизиция. Он затеял важное и нужное дело — организовал в Неаполе в 1560 году «Академию тайн природы». Если бы академия посодействовала развитию естествознания, то на счету у Порты было бы важное для человечества дело. Но Порта всю свою энергию отдал рекламированию своего детища, и пока он раздувал бум вокруг пустого места, академия, не успев открыть ни одной тайны, была закрыта инквизицией, а Порта даже заключён под стражу, из-под которой был торжественно извлечён именитыми друзьями.

Позднее, когда человечество смогло объективно оценить научный потенциал средних веков, оно однозначно связало понятие «Возрождение» с именем Леонардо — возрождение свободной научной мысли от догматизма, от оков схоластики, освежение интеллектуальной атмосферы. И главное — стало ясно, что именно с Леонардо начинается пробуждение интереса к исследованию мира, долго подавляемого церковью, которая подменяла истинное знание авторитетом священных писаний.

Но это стало очевидно гораздо позднее. А в смутное время средневековья, когда наука только становилась на ноги и чашу весов людского любопытства ещё перевешивали мистицизм, суеверие и вера во всяческие чудеса, на научной арене подвизалось и пользовалось успехом немало тёмных личностей — часто талантливых, самобытных, но предпочитавших быстрый успех и деньги серьёзной работе, которая не сразу даёт результаты.

Имена таких учёных были известны и почитаемы. На века прославился знаменитый Парацельс, которого некоторые историки называют королём шарлатанов. Он, однако, сделал не мало для развития медицины.

Любопытна сентенция одного из учёных:

«Внешняя эффектность, некоторая примесь чудесного были, по-видимому, необходимы натуралисту в ту переходную пору для приобретения учёной славы».

Может быть, и Порта, и Парацельс, люди, несомненно, умные, одарённые, к тому же практичные, осознали «дух времени» и пользовались им как щитом от людского недоброжелательства. Возможно, так им было легче работать и жить.

Леонардо да Винчи, как видно, был человеком, далёким от такого практицизма. Он недооценил того, что легче быть не только учёным, но и фокусником. Его труды остались почти неизвестными современникам и не имели должного влияния на ход истории.

Только в наши дни выяснилось, что Леонардо да Винчи знал многое из того, до чего додумались лишь далёкие его потомки…

С высоты времени иногда приоткрываются любопытные вещи. Несмотря на то что судьба трудов Леонардо прямо противоположна судьбе работ другого великого мыслителя — Аристотеля, результат этого несовпадения для человечества оказался одинаков.

Аристотеля изучали, переводили, переиздавали, комментировали так усердно, что двадцать веков никто не мог «перекричать» его, сказать новое слово в науке.

О работах Леонардо сразу же забыли. Рвение современников к трудам одного и невнимание к работам другого имели один и тот же результат — развитие науки надолго затормозилось.

Дело, конечно же, не в иронии слепой судьбы. Отчасти это можно объяснить тем, что Аристотель воспитал множество учеников. Их обожание, правда, не доходило до экстаза, которое отличало учеников Ямвлиха (одного из новоплатоников), уверявших, что во время совместной молитвы они часто видят своего учителя, «парящего на высоте десяти локтей от земли». Но одни из учеников Аристотеля действительно искренне верили в него. Другие пользовались его именем как тараном, прокладывая себе путь в науку. Третьим уютно жилось в лучах его славы. Относились они к нему по-разному, но были единодушны в желании укрепить его авторитет, раздуть славу. Мощный хор сопровождал голос Аристотеля.

Леонардо же успевал сделать многое, но у него не оставалось времени учить других. Голос гениального одиночки потонул в житейской суете, никем не подхваченный.

… Недавно, в начале 70-х годов XX века, в печати появилось сообщение о том, что в Италии издан «Атлантический кодекс» Леонардо да Винчи. С 1815 года оригинал находился в Амвросуанской библиотеке в Милане. Он был в таком плачевном состоянии после трёх столетий скитаний между Италией, Францией и Испанией, что первая попытка его реставрации окончилась неудачей. Архивариусы сочли более благоразумным не дотрагиваться до него.

В 1894 году один швейцарский издатель сделал попытку опубликовать «Кодекс» в Милане. В 1972 году попытку восстановить бессмертный труд возобновило флорентийское издательство Джунти, прославившееся и разбогатевшее на издании «Пиноккио» («Буратино»).

И вот 13 октября 1972 года на книжной ярмарке во Франкфурте-на-Майне появились первые экземпляры собрания научных трудов Леонардо да Винчи. 12 томов — это чуть больше десятка живописных полотен, создавших Леонардо бессмертную славу художника. Теперь в 12 научных томах люди нашего века нашли 14 технических шедевров: буровые вышки и пулемёты, танки и летательные аппараты. В парижском «Экспрессе» можно было прочитать: «Леонардо изобрел всё, что позволяла механика без применения пара и электроники».

Изумление творением гения эпохи Возрождения подогревалось ещё двумя обстоятельствами. Тем, что «Атлантический кодекс» — самое дорогое издание в мире, стоит 10 тысяч долларов. И тем, что его трудно прочесть: Леонардо писал справа налево. «Атлантический кодекс» можно прочесть только с помощью зеркала!