IV

Накрытый в столовой праздничный стол не ломился от яств — режим экономии никто нарушать не собирался. И всё же Тамара слегка решила побаловать собравшихся. Она испекла торт из настоящей муки и к обычной порции белкового супа добавила немного котлет из солонины.

Понятное дело, что старалась она больше ради Петровича. Как-никак, а тридцать четыре года из своих шестидесяти семи проработал он на шахте. Карьеру не делал, потому что не стремился к ней. Любил работать руками. Но авторитета от этого у него не убавлялось.

Молодые бегали к нему за советами — и по производственным нуждам, и просто так, для себя. Все знали, что Петрович найдет для них правильное слово, подберет только им одним годящееся решение.

И вот завтра его больше не будет среди них.

Клыков поднялся со стула, и все замерли, обратив к нему взгляды.

— Тяжёлый сегодня день для всех нас, — начал он. — Грустный. Не думал, что доживу до того момента, когда вот так буду стоять перед вами и говорить эти горькие слова. Петрович! Ты не забывай нас, пожалуйста. А уж мы, смею уверить тебя, сохраним всё то доброе, что ты посеял в наших сердцах. За тебя! Долгих тебе лет и радости!

Петрович смахнул скупую слезу, а Клыков опрокинул содержимое стакана внутрь и слегка поморщился. За ним проделали ту же процедуру и остальные. Только штурман потихоньку отодвинул от себя напиток. Хотел незаметно, но не получилось.

— Что это ты? — делано удивился Клыков. — Завязал?

— Ты же знаешь, мне завтра обратно. Не положено.

— Да брось ты! В космосе, слава Богу, гаишников пока нет.

Послышался дружный смех.

— Да не хочу я уничтожать ваши запасы, — попытался сменить тему Алексей. — Я же знаю, вам по бутылке водки на человека в месяц выделяют.

— Или две вина.

— Ну, вот видишь.

Клыков усмехнулся.

— Ты крепко сидишь?

— А что такое?

— Обещаешь, что никому ни слова?

— Ты же меня знаешь.

— Так вот. Свою мы научились делать.

— Иди ты! Из чего?

— Из плесени на стенах. Специально выращиваем.

— Ну вы даёте! И как она? Нормальная?

— Не дрейфь. Очистку на центрифуге делаем. Тройную. Для здоровья не опасно. Порфирий Анатольевич может подтвердить.

Главврач демонстративно опрокинул свой стаканчик и довольно крякнул.

Натурально, после такой рекламы отказываться Алексей никак не мог. Он осторожно пригубил напиток, удовлетворённо пожевал губами и осушил бокал. Новички, которые по традиции сели за один стол с директором, тоже удивились не меньше его.

После третьего тоста послышались звуки гитары. Кто умел, исполнял по аккомпанемент этого древнего инструмента пару песен и передавал дальше. Когда дошла очередь до Клыкова, зал стал скандировать:

— Лунную! Лунную!

Директор тронул струны и запел:

Я в суровом холодном краю

вспомнил лунную песню свою,

и тебя, мой далёкий румольский разрез,

самой первой любовью люблю…

Клыков замолчал и поставил гитару возле стола. Народ безмолвствовал, всё ещё находясь под впечатлением музыки и слов. Ольга Сарапулова смотрела на директора глазами, полными восхищения и слёз.

— Эх, душевно поешь! — сказал Егоров. — Такой талант загубил!

— А лунной шахтой руководить талант не нужен? — отшутился Клыков.

И веселье продолжилось. До глубокой ночи они пели песни, спорили, произносили тосты, мечтали о счастливом будущем Луны. Клыков, подобрев от выпитого, посвятил Ольгу и Андрея в некоторые тонкости местного уклада жизни. Обычно он предоставлял новичков заботам коллектива, но что-то его тронуло на этот раз в молодых лицах, с энтузиазмом смотрящих на него. Или только одном лице?

Он поймал себя на мысли, что украдкой рассматривает белокурый завиток у виска девушки, её улыбку, обнажающую ровные зубы…

«Вздор! — одёрнул он себя. — Не о том думаешь сейчас, Николай Иванович. Вот что я тебе скажу».

Загрузка...