Предыстория армянского народа (история Армянского нагорья с 1500 по 500 г. до н.э.: хурриты, лувийцы, протоармяне)

1. Этнический состав населения Армянского нагорья и соседних областей в III–II тысячелетиях до н. э

Прежде чем излагать первые события истории Армянского нагорья, засвидетельствованные письменными источниками, целесообразно разобрать древнейшую известную нам на этой территории этническую ситуацию.

Основные принципы изучения. Устанавливая происхождение народа (этногенез), следует иметь в виду, что этнической преемственности преемственность здесь может быть троякой: физической, языковой и культурной.

Физическая преемственность означает прямое биологическое происхождение от тех или иных предков и выражается в передаче определенных внешних (расовых) признаков, которые обычно позволяют установить различные антропологические составляющие элементы (компоненты) в образовании данного народа; само собой разумеется, что ни один современный народ не может быть антропологически однородным по своему происхождению. С другой стороны, следует помнить, что если антропологический тип или типы, господствующие в данном народе, для исследователя являются важными косвенными показателями того, какие этнические группы участвовали в биологическом смысле в ее образовании в прошлом, то с общественно-исторической точки зрения антропологический тип, проявляющийся почти только во внешнем облике, не играет абсолютно никакой роли. Границы распространения [7] антропологических типов никогда не совпадают с границами народов и ареалами языков.

Языковая преемственность также указывает на историческую связь данного народа с этническими группами, которые были носителями этого же языка (или его предшественника на более ранних этапах истории; но эта связь не является непременно прямой. Распространение языков вширь, на этнически, культурно и антропологически чужеродные группы является в истории самым обычным явлением; более того, можно сказать, что распространение языка на новую территорию лишь очень редко является свидетельством действительно массового распространения там также и его народа-носителя с вытеснением ее прежних жителей. Обычно такое расширение языкового ареала доказывает лишь, что масса местных жителей смешанного этнического состава приняла язык пришлой этнической группы, который по тем или иным историческим причинам играл на определенном этапе социально ведущую роль; а это далеко не всегда означает, что первоначальные носители этого языка обладали и численным превосходством. Столь же часто встречается и обратное соотношение. Таким образом, современный народ может во многих случаях преемственно продолжать культуру преимущественно одних предков, составлявших большинство, а в языковом отношении быть преемником этнической группы, составлявшей в прошлом меньшинство среди его предков; соответственно в антропологическом отношении современные типы, распространенные в данном народе, будут в основном продолжать внешние признаки тех предков, которые составляли большинство, а не тех, которые составляли меньшинство, даже если они передали потомкам свой язык.

Наконец, культурная преемственность является наиболее расплывчатым и неопределенным понятием. Однако в тех случаях, когда тот или иной народ под влиянием определенных исторических факторов меняет свой язык, не только антропологическая преемственность, но и преемственность в материальной и духовной культуре всегда покажет, что перед нами тот же самый народ, что и раньше, хотя язык его изменился. Правда, картина здесь непрерывно меняется благодаря [8] взаимным влияниям и заимствованиям культурных изобретений, и даже модам, шагающим через этнические границы. Но учет фактора культурной преемственности предостережет нас от соблазна начинать общественно-историческую и культурную историю народа заново по той лишь причине, что сменился его язык. Если, например, тот или иной народ уже достиг уровня классовой цивилизации, то следует ожидать, что выработавшиеся у него институты классового общества сохранятся и буду развиваться дальше, несмотря на изменение языка; историю страны можно считать как бы начинающейся заново лишь в том случае, когда можно доказать, что изменение языка в данном случае связано с массовым заселением территории новым и притом стоящим на другом общественно-культурном уровне этносом, вовсе или в значительной мере вытеснившим или истребившим прежнее население.

Применительно к древним периодам истории Армянского нагорья следует помнить, что о духовной культуре местного населения в III–II тыс. до н. э. мы не знаем практически почти ничего, а в I тыс. до н. э. — чрезвычайно мало; археологические же культуры, выделенные преимущественно на основании разнообразных и меняющихся типов керамических и других материальных изделий, определялись в своем сложении множеством конкретных местных факторов, далеко не всегда только этнических, и не могут однозначно отождествляться с этническими группировками.

Эти предварительные замечания были совершенно необходимы для правильного понимания стоящей перед нами проблемы.

Археологические данные о материальной культуре жителей Армянского нагорья и непосредственно примыкающих к нему территорий в III–II тыс. до н. э. были отчасти освещены ранее другими исследователями, отчасти же мы их вкратце коснемся ниже, а здесь этого аспекта этнической проблемы мы будем касаться лишь попутно.

Антропологический состав. Что касается антропологических типов, то в нагорных областях Передней Азии издавна были распространены две малые расы так называемой европеоидной большой расы: 1) средиземноморская, [9] характеризуемая смуглым цветом кожи, темными волнистыми волосами, удлиненным носом, узким лицом и долихоцефальным черепом, и 2) балкано-кавказская раса, характеризуемая темными волосами, выпуклым носом, широким лицом, обильной растительностью на лице и на теле и брахицефальным черепом. С течением времени (особенно с начала II тыс. до н. э.), судя по довольно скудным антропологическим находкам и древним изображениям, балкано-кавказская раса все более начинает преобладать[1]. На Армянском нагорье, в Северной Месопотамии и отчасти в Малой Азии с I тыс. до н. э., а может быть и раньше, наиболее распространенным являлся ассироидный (арменоидный) вариант этой же расы. К нему, как известно, принадлежит и сейчас большинство армянского народа.

Имеющихся данных явно недостаточно, чтобы судить по антропологическим материалам об истории этнических группировок на изучаемой территории.

Языковая ситуация в III–II тыс. до н. э. Таким образом, нам предстоит сейчас обрисовать, главным образом, языковую ситуацию, существовавшую на Армянском нагорье и соседних территориях в III–II тыс. до н. э.

В горных областях центральной и восточной Малой Азии (включая Черноморское побережье), Армянского нагорья и Иранского Азербайджана в древнейшие времена известны племена и народы, говорившие на языках по по карайней мере трех, а скорее — четырех групп.

Хатты. Каски. Абешлайцы. К первой из них относятся так называемые хатты[2](не смешивать с хеттами). Их язык известен нам по записям религиозных обрядовых отрывков в дворцовых архивах Хеттского царства, найденных на городище Богаз-кёй. К сожалению, хеттские писцы, записывавшие эти отрывки (часто с их [10] хеттским переводом), сами этого языка уже не понимали, и их записи, по-видимому, не точны; кроме того, система аккадской клинописи, применявшаяся в ее хеттской разновидности для записи хаттских текстов, была совершенно не приспособлена для передачи хаттского звукового состава; поэтому до сих пор невозможно восстановить фонологию хаттского, а это делает невозможным и достоверное решение вопроса о его принадлежности к какой-либо определенной языковой семье, так как нельзя установить закономерные звуковые соответствия между хаттским и каким-либо другим языком (простое внешнее сходство звучания слов или собственных имен, не подтвержденное выявлением определенных закономерностей, не является научным основанием для установления родства, так как оно может объясняться случайными созвучиями, очень нередкими во всех языках мира). Грамматическая структура хаттского начинает выясняться только в последние годы благодаря трудам Э. Форрера, Э. Лароша, И. М. Дунаевской и А. Камменхубер[3]; она являет черты разительного структурного сходства с северо-западными кавказскими языками (абхазо-адыгскими), что само по себе еще не доказывает родства между ними и хаттским (так как аналогичная грамматическая структура может существовать и в неродственных языках), но делает это родство вероятным[4]. Со стороны звукового материала грамматических показателей, как кажется, нет ничего, что говорило бы против родства хаттского с абхазо-адыгскими языками, и есть также некоторые, правда, скудные и очень спорные данные о возможной близости его и с языками южнокавказскими (картвельскими, или иберо-грузинскими). Предположительно — но без всякой гарантии в достоверности такого предположения — можно рассматривать хаттский [11] язык либо как очень древнее ответвление от абхазо-адыгской группы, либо как промежуточное звено между этими языками и языками грузинской группы.

Исследования Г. А. Меликишвили[5] и Г. Г. Гиоргадзе[6] делают вероятным близкое родство хаттского с языком касков (или кашка) — группы племен, населявших северо-восточную Анатолию и Южное Причерноморье (Понт) в течение II тыс. до н. э. от р. Галиса (Кызыл-Ирмак) или западнее, до верхнего Евфрата к западу от совр. Ерзнка — Эрзинджана, включая долины рек Ирис (Ешиль-Ирмак) и Лик (Волчья река, Гайл-гет, Келькит). К сожалению, для суждения о языке касков мы имеем только некоторое количество названий местностей, населенных пунктов и имен лиц.

Хатты, по-видимому, заселяли нейтральную Анатолию (Каппадокию) в изгибе р. Галис (совр. Кызыл-Ирмак) в III тыс. до н. э.; к началу II тыс. до н. э. они были уже, в основном, поглощены хеттами, о которых ниже.

Ассирийские источники конца II тыс. до н. э. упоминают в связи с касками также племена абeшлайцев и урумeйцев. Относительно урумейцев речь пойдет ниже; что же касается абешлайцев, то их племенное название, как и название касков, может быть истолковано как принадлежащее к языку абхазо-адыгской группы[7]. И это еще, конечно, не доказательство принадлежности касков и абешлайцев к абхазо-адыгской языковой группе, так как, во-первых, сходство названий может [12] быть чисто случайным совпадением, а во-вторых, история языков показывает, что одинаковые этнические названия нередко прилагаются соседями и к неродственным по языку племенам, обладающим похожей культурой[8].

Археология Понта и Колхиды III–II тыс. до н. э. совершенно еще недостаточно изучена, за исключением находок в Очамчири, рисующих культуру III тыс. до н. э., совершенно отличную от господствовавших в соседних областях.

Представляется довольно вероятным, — хотя это и не может считаться доказанным, — что на всем протяжении от центральной и западной части Северного Кавказа и Закавказья, через Восточное Причерноморье, Колхиду и Южное Причерноморье (Поит) до р. Галис (Кызыл-Ирмак) в III и, вероятно, во II тыс. до н. э. были распространены племена, либо непосредственно принадлежавшие к северо-западно-кавказской (абхазо-адыгской) языковой группе, либо говорившие на языках, родственных абхазо-адыгским, а в отдельных районах (Закавказье), вероятно, и на картвельских.

Хурриты и урарты. Ко второй группе древних народов на изучаемой территории относятся прежде всего хурриты. Древнейшим памятником хурритского языка считается клинописная надпись второй половины III тыс. до н. э., принадлежащая Тишари, царю [13] Уркеша (в Северной Месопотамии)[9]. Язык этой надписи, впрочем, может равно считаться и старохурритским, и староурартским, так как почти в одинаковой степени близок как к хурритскому II тыс. до н. э., так и к урартскому I тыс. до н. э. По-видимому, наиболее юго-восточным районом расселения хурритов была долина р. Диялы в современном восточном Ираке[10]. Другие памятники хурритского языка и упоминания народа хурритов относятся уже ко II тыс. до н. э. и к территории от Угарита на средиземноморском побережье Сирии — на западе до Аррапхи (совр. Керкук в Иранском Курдистане) — на востоке[11]. Отдельные группы хурритов, по-видимому, селились и южнее, при этом не только приводимые сюда в качестве рабов (как, например, в Вавилонии): египетские и древнееврейские источники упоминают поселения хурритов даже в Южной Палестине[12]. Однако южной границей массового расселения хурритов во II тыс. до н. э. нужно признать линию, проходящую примерно через район совр. г. Хама в Сирии до района совр. г. Ханекин на границе Ирака и Ирана; но при этом в пределах этой границы [14] не только во всех степных, скотоводческих районах, но и во многих районах земледельческих, с городским населением (в Финикии, Сирии, Ассирии и т. п.) одновременно имелось либо сплошное, либо во всяком случае весьма значительное семитское население. На северо-западе область распространения хурритов ограничивалась хребтом Киликийского Тавра, за которым жили уже хетты, а ранее — по всей вероятности хатты.

Гораздо труднее определить северную и восточную границы расселения хурритов.

Имеющихся письменных источников недостаточно для освещения этнической картины во II тыс. до н. э. к северу от Армянского Тавра. В нашем распоряжении есть, правда, названия местностей и племен на территории к югу от линии, которую можно провести примерно от Ерзнка — Эрзинджана до точки, где в настоящее время сходятся границы Турции, Ирана и Ирака, но их лингвистический анализ не произведен, и к тому же подобные названия местностей (топонимы) и племен (этнонимы) — очень ненадежный критерий определения языковой и этнической принадлежности населения (значение названий неизвестно, а поэтому нет гарантии, что их предлагаемые этимологии из того или иного языка не основаны на внешних созвучиях; к тому же в истории нередки случаи, когда топонимы принадлежат не тому языку, на котором говорят в данной местности в изучаемое время, а какому-либо более раннему)[13]. [15]

Некоторые умозаключения о вероятном этническом составе населения Армянского нагорья в III–II тыс. до н. э. можно сделать на основании данных более позднего времени — начала I тыс. до н. э. В этот период хурритский этнос уже не занимал сплошного массива; только остаточные его ареалы сохранялись в горных и некоторых других районах территории, полукругом окаймлявшей Армянское нагорье с запада и юга: и долине верхнего Евфрата[14] и, возможно, Чороха[15]; в Сасунских [16] горах[16], вероятно, в долине р. Кентрит (совр. Бохтан)[17]; и, возможно, в верховьях р. Хабур; Северной Месопотамии[18] и в горах к западу и юго-западу от оз. Урмия (Резайе)[19].

Внутри этого полукруга, к северу от Армянского Тавра, вероятно уже и во II тыс. до н. э. находилась этническая территория урартов — народа, говорившего на близком к хурритскому языке[20] и обладавшего культурой, во многом близкой к хурритской. Поэтому можно предположить, что хурриты и урарты представляли собой первоначально один этнос; лингвистические данные заставляют думать, что в начале III тыс. до н. э. предки хурритов и урартов еще говорили на столь близких диалектах, что их можно считать для этого времени хотя и разными племенами или группами племен, но принадлежавшими к этнически однородной массе: к югу от гор Армянского Тавра и в долине верхнего Евфрата племена этого этнического массива вошли в состав хурритов, а жившие далее к северо-востоку, то есть в верховьях р. Большой Заб, у озера Ван и севернее в сторону долины Аракса — в состав урартов. [17]

Еще далее к северу, в центральном и восточном Закавказье, можно предполагать существование третьей группы племен, предположительно родственной как хурритам, так и урартам, которую мы можем условно обозначить как группу этивцев[21]. Именно к ней, вероятно, относились племена, оставившие нам замечательные памятники погребений Триалети, Кировакана и Лчашена II тыс. до н. э., указывающие на сильные культурные связи с хурритским миром[22]. Однако сам термин Этиуни появляется только в урартских текстах VIII в. до н. э.

То, что хуррито-урартский этнический массив занимал в III и II тыс. до н. э. всю территорию от холмистых равнин Северной Месопотамии до центрального Закавказья, вероятно еще и потому, что за последнее время выяснилась вероятность тесных языковых связей хуррито-урартской группы с северо-восточно-кавказскими (нахско-дагестанскими) языками, — особенно с их нахской (вейнахской) подгруппой, представители которой обитают ныне в центральных районах Большого [18] Кавказа, преимущественно на его северных склонах (чеченцы, ингуши, на южных склонах — бацбийцы)[23].

Кутии и др. Языки народов и племен, обитавших к востоку от Армянского нагорья, от района южнее оз. Урмия-Резайе до Большого Кавказа, известны нам лишь по отдельным собственным именам и топонимическим названиям III и II тыс. до н. э. (для крайнего юга этой территории), а также I тыс. до н. э. (для всей территории). Даже по этому скудному материалу видно, что это был иной лингвистический ареал, в основном отличный от хуррито-урартского, хотя здесь могли быть и отдельные группы хурритов; лишь совершенно предположительно можно отнести остальные обитавшие здесь племена (наиболее южные из которых были известны вавилонянам и ассирийцам под названием кутиев) к северо-восточно-кавказской (нахско-дагестанской) языковой группе, к которой, по всей видимости, принадлежали [19] и албаны, населявшие Северный Азербайджан в I тыс. до н. э., и остаток языка которых сохранился у маленькой народности удин, живущей сейчас в двух селах на границе Азербайджана и Грузии[24].

Куро-аракская археологическая культура. Как ясно из вышеизложенного, выводы о вероятном распространении хурритского этноса на север в III–II тыс. до н. э. и о существовании здесь уже и тогда родственных хурритам племен урартов и «этивцев» основаны на косвенных данных. Некоторой помощью могли бы быть археологические источники, если бы можно было с уверенностью привязать ту или иную археологическую культуру к определенному этносу. Однако хурриты, жившие на территории Месопотамии и Сирии в исторический период (II тыс. до н. э.), разделяли общую цивилизацию с окрестным семитским населением, и очень трудно сказать, какая именно археологическая культура должна здесь считаться исконно связанной именно с хурритским этносом. Некоторые особенности одежды (остроконечные шапки, колоколовидные юбочки как основная часть мужской одежды, обувь с загнутыми носками) и изобразительного искусства (фантастические животные, орнамент в виде плетенки) довольно определенно связываются с хурритами, однако и в этих особенностях культурное взаимопроникновение живших здесь народов было велико. Что же касается более ранних периодов, то между исследователями нет полного согласия даже в отношении того, являются ли хурриты II тыс. до н. э. пришельцами в Месопотамию и Сирию с севера или же автохтонами, к которым могут быть возведены еще энеолитические и неолитические культуры этого района, такие, как культура Телль-Халафа или Самарры[25]. Нам в настоящее время представляется более [20] вероятным, что хурриты были пришельцами, спустившимися в Сирию, Месопотамию и в долины притоков р. Тигра в течение III тыс. до н. э.

Б. Б. Пиотровский, по-видимому, склонен связывать с хурритско-урартским этносом энеолитическую керамику так называемой «куро-араксской культуры»[26].

Впервые обнаруженный Е. А. Байбуртяном при раскопках городища Шенгавит около Еревана и выделенный в особую культуру Б. А. Куфтиным «куро-араксский энеолит» (медно-каменная культура) в последние годы привлек к себе большое внимание как в СССР, так и за рубежом[27]. Ареал его распространения выявляется в настоящее время очень отчетливо: на северо-востоке он уходит за Большой Кавказ, в Чечню и северный Дагестан (правда, по-видимому, «куро-араксские» памятники здесь болee поздние, чем некоторые из найденных в Закавказье); восточная граница ареала пока намечается по линии от центрального Дагестана (Каякент) через Нахичеванскую АССР (Кюль-тепе) до западного побережья озера Урмия-Резайе (Гёй-тепе); далее ареал «куро-араксского энеолита» охватывает все центральное Закавказье, а также районы Ванского озера и верховьев р. Тигра (по данным Г. Бэрни), и самый западный район этой культуры, по-видимому, образует [21] городище Арци — Караз около Карина — Эрзурума на верхнем Евфрате и еще несколько городищ в верховьях р. Галис (Кызыл-Ирмак). Культура «куро-араксского энеолита» не проникает, по-видимому, в Понт и Колхиду, но ее ареал включает юго-западную[28] и восточную Грузию (Внутренняя Картли) и Юго-Осетию, а может быть и Северную Осетию. В Малой Азии к западу от Евфрата и верховьев Галиса встречаются только отдельные предметы данной культуры.

Но самое интересное, что та же культура, называемая здесь Хирбет-Керакской, внезапно появляется в середине III тыс. до н. э. в Сирии (Амук, слои Н и I, Хама) и Палестине (Бет-Шеан, Хирбет-Керак и др.). В Закавказье памятники куро-араксской культуры, по наиболее достоверным определениям, в том числе с помощью радиокарбонного анализа, датируются XXIX–XXI вв. до н. э. и, следовательно, центром ее распространения нужно, видимо, считать именно Закавказье[29].

Как видим, ареал куро-араксской культуры близко соответствует ареалу хуррито-урартской языковой группы, как он выявляется по историко-лингвистическим данным. В то же время было бы упрощением попросту отождествлять эти два ареала. Хурритские поселения Северной Месопотамии и области за Тигром пока не дали памятников куро-араксской [22] культуры, а с другой стороны, у нас нет оснований относить непосредственно к носителям хуррито-урартских языков, например, предков чеченцев и северных дагестанцев (несмотря на вероятное родство их языков с хуррито-урартским), хотя их территория входила в «куро-аракский» ареал (в широком смысле этого понятия).

Протогрузинские племена и вопрос о кавказском языковом единстве. Еще одна известная нам важная лингвистическая группа, в отношении которой для III–II тыс. до н. э. совершенно отсутствуют, насколько мы можем судить, какие-либо письменные свидетельства, несомненно должна была уже существовать в это время на изучаемой территории. Это — южно-кавказские (иначе — картвельские, иберо-грузинские) языки; носители их, как уже указывалось, возможно, имели известные языковые связи с хаттами и тяготевшими к ним племенами, жившими к востоку от хаттов. По лингвистическим данным, существование картвельского языка-основы следует отнести к III тыс. до н. э.; при этом он, по тем же данным, занимал компактную и, по-видимому, гористую территорию[30].

Вопрос о характере и степени, и даже о самом наличии родства между тремя группами кавказских яыков (абхазо-адыгской, картвельской и нахско-дагестанской) еще является нерешенным, и исследователи расходятся во мнениях — следует ли эти три группы считать отдельными семьями, или же ветвями одной семьи. Из древневосточных языков, как мы видели, хаттский, возможно, сближается с абхазо-адыгской группой, а хуррито-урартский — с нахско-дагестанской. С картвельской группой у обоих этих языков мало общего, кроме некоторых чисто структурных особенностей, а если общее и можно нащупать, то скорее у хаттского. Поэтому, если все три ветви (очевидно, включая и упомянутые древневосточные языки) восходят к общему предку, то существование такого общекавказского языка-основы следует отнести к очень глубокой древности: [23] в III тыс. до н. э. и хуррито-урартский, и хаттский, и картвельский язык-основа[31], и нахско-дагестанский язык-основа[32] не только были вполне обособленными языками, но имели уже между собой довольно мало сходства. Поэтому предположение Е. И. Крупнова о том, что культура «куро-араксского энеолита» может быть отождествлена с культурой общекавказского пранарода, представляется нам упрощенным. Однако несомненно, что — по крайней мере в северных частях ареала — «куро-араксская» культура выходила за пределы территории только хуррито-урартских по языку племен, а включала также и области носителей других кавказских языков, — во всяком случае некоторых. Если все три группы кавказских языков действительно восходят к одному языку-основе, то нужно считаться с возможностью существования в древности и языков, принадлежавших не только к грузинской, абхазо-адыгской (и хаттской?), а также нахско-дагестанской (и хуррито-урартской?) ветвям, но и к каким-то языковым группам, имевшим характер промежуточных между ними звеньев. Можно предположить, что благодаря посредству таких племен, говоривших на подобных промежуточных языках, культура «куро-араксского энеолита» нашла распространение и среди протогрузинских по языку племен. Однако вопрос о том, какие именно археологические культуры (или их подразделения) связаны непосредственно с племенами — носителями протогрузинского языка, остается неясным. [24]

Неясной остается также этническая принадлежность майкопской культуры Северного Кавказа.

Индоевропейцы. Но наряду с упомянутыми этническими массивами, — условно говоря, хаттским (он же, возможно, северо-западно-кавказский?), южнокавказским (картвельским), хуррито-урартским и, возможно, кутийско — северо-восточно-кавказским, — которые, обосновались на изучаемой территории во всяком случае не позже III тыс. до н. э., если не были здесь автохтонами, в древней Передней Азии имелись еще и носители языков другой семьи, продвинувшиеся сюда тоже в очень древние времена, но все же несколько позже остальных. Речь идет о индоевропейской семье языков, представленной в древней Передней Азии языками трех ветвей — анатолийской, индоиранской и фрако-фригийской. О последней речь пойдет специально в главах II и III, здесь же мы коснемся первых двух.

Древние анатолийцы (хетты и лувийцы). Ранее остальных на Ближнем Востоке, появились носители языков анатолийской ветви[33]. Нет сомнения в том, что древние анатолийские языки Малой Азии представляют собой историко-лингвистически более поздний слой, чем, например, хаттский. Сомнение вызывают лишь время их появления и путь проникновения в Малую Азию. В настоящее время бесспорно лишь, что в самом начале II тыс. до н. э. анатолийские языки уже были распространены во всяком случае в восточной части полуострова. Из общих соображений об истории индоевропейской семьи языков следует, что они вряд ли могли появиться здесь ранее второй половины III тыс. до н. э.[34] В отношении же пути их проникновения существуют две гипотезы: согласно одной, анатолийские языки были занесены в Малую Азию с Балканского полуострова, согласно другой — из Северного Причерноморья через Кавказ. Доводы в пользу восточного пути прихода древних анатолийцев довольно [25] шатки[35]. Археологически пока трудно указать на какую-нибудь культуру, которую можно было бы связать с древними анатолийцами в предположении, что они пришли в Малую Азию с северо-востока. В малоазийских археологических культурах последней четверти III тыс. до н. э. действительно наступили существенные изменения (возникновение важного культурного центра у Дарданелльского пролива — Трои VI — на развалинах менее важных поселений, которые восходили к периоду расцвета Трои II еще в начале III тыс. до н. э., и имели связи, с одной стороны, с областью чернолощеной керамики на востоке, а с другой — с эгейским миром и Балканами; гибель поселений на городищах Аладжа-хююк III и Алишар I в центре [26] Малой Азии и возникновение здесь культуры «каппадокийской» керамики)[36]. Эти изменения говорят о появлении новых этнических элементов, которые можно отождествить с древними анатолийцами, — но скорее об их появлении с запада, чем с востока[37]. Тем не менее, вопрос о западном или восточном пути проникновения древних анатолийцев в Малую Азию должен пока считаться нерешенным. Во всяком случае, во II тыс. до н. э. они населяли большую часть полуострова Малая Азия, разделяясь в лингвистическом отношении на две подгруппы — северо-западную и юго-восточную.

Южная[38] часть полуострова и горы Тавра были заняты племенами лувийцев, диалекты которых относятся к [27] юго-восточной подгруппе анатолийских языков. К той же подгруппе относился и язык палайцев, предположительно обитавших в верховьях р. Галис (Кызыл-Ирмак)[39].

К северо-западной подгруппе относятся прежде всего собственно хетты. Термин этот возник в науке в период, когда этническая обстановка в Малой Азии II тыс. до н. э. была еще недостаточно известна. В настоящее время выяснено, что царство, в котором господствовали хетты, называлось по его столице Хатти или, по-хеттски, городу Хаттусас) тоже Хатти (в научной литературе — «Хеттское царство»); однако язык народа так не назывался (по-видимому, он назывался «несийским»); «хеттским» же, или «хаттским» языком назывался неиндоевропейский язык коренного населения города Хатти. Но термины «хетты» и «хеттский язык» сейчас уже слишком прочно вошли в научный обиход в применении к «несийцам» и «несийскому языку», чтобы их можно было отбросить. Поэтому, для различения коренных жителей Хатти, говоривших на языке, близком к кавказским, от господствовавшей народности Хеттского царства, говорившей на северозападном анатолийском индоевропейском языке, мы называем первых «хаттами», а вторых «хеттами». (Применение к «хаттам» также термина «протохетты» не означает, что они рассматриваются как предшественники хеттов в языковом отношении, хотя, говоря о «протоармянских» или «протогрузинских» племенах, мы имеем в виду носителей языка, из которого развился современный армянский или грузинский. Однако, во избежание недоразумений, лучше придерживаться термина «хатты»).

Для понимания дальнейшего важно иметь в виду, что окрестные народы впоследствии обозначали как «хеттов» (хатти, хате) не один какой-нибудь народ, а все вообще население бывшей Хеттской державы, и даже шире — всех районов между Евфратом и Средиземным морем.[28]

В физическом и культурном отношении хеттов нельзя считать просто индоевропейцами-пришельцами. Несомненно, что основная масса народа состояла из хаттов, утерявших свой прежний язык и перешедших на индоевропейский «хеттский» (нессийский)[40]. Районом обитания хеттов следует считать территорию внутри изгиба р. Галис (Кызыл-Ирмак) в центральной части Малой Азии и непосредственно к югу от Галиса, до совр. Кайсери (Кесарии).

Языки анатолийских племен, обитавших к западу от хеттов и лувийцев во II тыс до н. э., нам не известны. Но позже, уже в I тыс., когда анатолийские языки были вытеснены из центральной Малой Азии следующей, фригийской волной пришельцев, на западе, юго-западе и юге полуострова они сохранились.[41]

Носители языка индоиранской ветви. К совсем иной ветви индоевропейских языков, довольно далекой от анатолийской и не имеющей к ней прямого отношения, принадлежит еще один язык, засвидетельствованный в Передней Азии во второй и третьей четверти II тыс. до н. э.[42], сравнительно малочисленными собственными именами людей и богов (между прочим, и именами царей хурритского государства Митанни, о котором пойдет речь ниже). Ареал подобных имен совпадает с ареалом распространения хурритского языка (от предгорий Ирана до Палестины). Отдельные слова этого языка дошли также в одном из коневодческих трактатов хурритского происхождения [29] этого же времени[43]. Название этого языка неизвестно[44]. Сам язык принадлежал к арийской (индоиранской) ветви индоевропейских языков[45]. Предполагали, что именно с носителями этого «западно-индоиранского языка» в Переднюю Азию было принесено искусство массового применения боевых колесниц, однако поскольку у племен, живших в III и начале II тыс. до н. э. к северу от Кавказа, колесницы не были известны, есть основание думать, что пришлые в Переднюю Азию индоиранские племена развили коневодство и стали широко применять коней, впряженных в изобретенную в самой Передней Азии легкую колесницу, только уже после своего прихода в области к югу и юго-востоку от Кавказа. Других следов в культуре Передней Азии, а также в этнической картине, сложившейся здесь во II тыс. до н. э., они не оставили. Вопрос о пути их проникновения сюда все еще открыт[46].[30]

Аккадцы и западные семиты. Чтобы завершить этническую картину для III–II тыс. до н. э., необходимо упомянуть о южных соседях Армянского нагорья. На земледельческих территориях так называемого «Плодородного полумесяца» — на Финикийском побережье (в совр. Ливане), в долинах Сирии, на равнинах Северной Месопотамии (ныне также входящих в государство Сирию) и вдоль великих рек Евфрата и Тигра, — а также в степях между этими районами, — в III–II тыс. до н. э. жили семитские народы; а именно, в Финикии, Сирии, частично в Северной Месопотамии и повсюду в степных районах жили западные семиты (ханаанеи и амореи), а вдоль Евфрата и Тигра — восточные семиты, или аккадцы, которых мы лучше знаем под именем ассирийцев и вавилонян, но которые в то время еще так не назывались[47]. Южная часть ареала хурритов и северная часть ареала семитов перекрывали друг друга, — и те, и другие жили бок о бок.

Таковы были этнические действующие лица тех исторических событий, которые на Армянском нагорье и в соседних областях предшествовали образованию армянского народа.

2. Создание Хеттского и Митаннийского царств и территория Армянского нагорья

Хозяйство Армянского нагорья и Закавказья в эпоху энеолита. Горные области западной Азии[48] были колыбелью земледелия, которое возникло здесь задолго до эпохи металла. Со второй половины IV тыс. до н. э. в передовых областях Ближнего Востока складываются первые культуры [31] медного века (энеолита). В III тыс. до н. э., все еще в медном веке, у древних египтян, у шумеров и аккадцев Южной Месопотамии, позже в Эламе (на юго-западе совр. Ирана), а затем и в отдельных, наиболее передовых районах Северной Месопотамии и, возможно, Сирии сложились классовое общество и государство. Но весь окружающий мир, в том числе и горные области Ближнего Востока, жил еще в условиях первобытного строя.

Хотя нам мало известно о собственно Армянском нагорье III тыс. до н. э., но, поскольку оно вводило в ареал куро-араксской культуры, хорошо изученной в Закавказье, мы имеем возможность судить об обществе нагорья этого времени — в той мере, в какой нам это позволяет характер археологических источников.

Это была все еще примитивно-земледельческая культура; люди селились в открытых поселках, застроенных круглыми и прямоугольными хижинами с глиняными стенами на плетеном каркасе и каменном (булыжном) фундаменте; разводили скот, — главным образом крупный рогатый; волов запрягали в повозки. Наряду с камнем, применялась и медь с мышьяковистым приплавом, технологически более совершенная, чем чистая самородная медь, хотя и уступавшая позднейшему сплаву — бронзе.

Хозяйство Армянского нагорья, Закавказья и Малой Азии в начале эпохи бронзы. Для II тыс. до н. э. из горных областей Ближнего Востока хорошо обследованы только Малая Азия, Закавказье и отдельные районы Ирана. Для Малой Азии II тыс. до н. э. у нас имеются и письменные источники. Об Армянском нагорье наши сведения крайне скудны, и мы можем судить о состоянии общества здесь лишь по отрывочным данным и по сопоставлению с тем, что происходило в соседних областях — Малой Азии и Закавказье. Здесь уже нет полного единообразия, так как однородность культуры к этому времени нарушается.

Население всех этих трех стран во II тыс. до н. э. продолжало заниматься земледелием и скотоводством. Наряду с горноручьевым полевым земледелием, здесь возникает садоводство и виноградарство, начинается экстенсивное развитие [32] скотоводства, особенно разведение овец, коз, свиней, а также крупного рогатого скота. Распространение во II тыс. до н. э. коневодства и рост стад (состав которых изменился благодаря увеличению поголовья более подвижного в горных условиях мелкого рогатого скота) позволяют перейти к выпасу на отдаленных горных пастбищах. Это приводит к росту богатства отдельных племен, обладавших лучшими выгонами, и к ожесточенной борьбе за территорию и за захват стад. В связи с участившимися войнами на нагорьях Закавказья, Армении и Малой Азии, вместо прежних открытых поселений с круглыми домами-хижинами, возникают крепости-убежища и крепости-поселения, в стенах которых, возведенных из сырцового кирпича на цоколе из огромных каменных глыб, ютились тесно прижатые друг к другу прямоугольные жилища, тоже построенные из кирпича-сырца. Вожди племенных дружин и окружающая их родовая знать богатеют; образуются военные племенные союзы. В то же время вырубка лесов на бревна для балок и под посевы и уничтожение подлеска скотом приводят к поредению лесных массивов, покрывавших в прежнее время склоны гор Армянского и Киликийского Тавра, Малого Кавказа и других хребтов.

Наряду со скотоводством и земледелием быстро развивается рудное дело и металлургия. Еще в III тыс. до н. э. горы Киликийского Тавра славились серебряными рудниками, а в начале II тыс. до н. э. здесь развивается и достигает высокого уровня металлургия бронзы (сплава меди с оловом). Бронза применяется для изготовления сельскохозяйственных и ремесленных орудий, оружия, высокохудожественной посуды. Несколько позже, со второй половины II тыс. до н. э., начинают широко использоваться меднорудные месторождения Закавказья, Помимо этого, если в начале II тыс. до н. э. вывоз олова фактически монополизировал г. Ашшур на р. Тигре, то к концу II — началу I тыс., по всей вероятности, стали эксплуатироваться оловянные месторождения западного и центрального Закавказья.

Несмотря на быстрый рост производительных сил, в том числе осуществившийся к концу II тыс. до н. э. переход от мотыги к сохе с бронзовым лемехом — в горных долинах земледелие [33] оставалось еще сравнительно мало продуктивным и не могло обеспечить создание постоянного прибавочного продукта, а следовательно, и возможность перехода к классовому обществу. Накопление богатств скотоводческими племенами, по-видимому, приводило к обогащению целых родовых групп, но еще не нарушило в достаточной степени коллективный характер производства и родообщинный характер собственности; патриархальные связи между верхушкой богатых родов и массой их родичей были еще слишком сильны, и имущественное расслоение внутри племени еще не выкристаллизовалось в классовое расслоение.

Возникновение классового общества в Малой Азии. Ассирийские колонии. В несколько различном положении к началу II тыс. до н. э. оказались восточная Малая Азия, с одной стороны, и область Армянского нагорья и Закавказья, — с другой. Более ранний расцвет металлургии в Малой Азии содействовал тому, что здешние племена были раньше втянуты в интенсивный обмен с развитыми цивилизациями Передней Азии. Это, в свою очередь, способствовало еще большему увеличению накоплений у малоазийских племен и в то же время сосредоточению личной собственности у вождей общин, а затем более быстрому распаду общинной собственности также на землю и скот и, в конечном счете, быстрому продвижению общества к ступени возникновения цивилизации.

Свидетельством важности обмена для Малой Азии является факт появления здесь сети торговых колоний[49], в которых главную роль играли ассирийцы (или, собственно, ашшурцы) и жители Северной Сирии, хотя в деятельности этих колоний при-[34]

^{Рис. 1. Жилой дом купца Шактунуна в южной части торгового пригорода в Канише: приемная с переносным очагом, кухня с печью, архивная комната, кладовая и спальня (по материалам раскопок Кюль-тепе).}

^{Рис. 2. Подписная печать канишского купца с изображением его самого (слева), божества с весами и личных богов-покровителей купца (оттиск).[35]}

нимали активное участие и наиболее зажиточные представители местного населения.

До нас дошли многие тысячи глиняных табличек с клинописью — документы из архивов купцов, главным образом из колонии Каниш на современном городище Кюль-тепе около г. Кайсери, но также из Амкувы (городище Алишар), Хаттусаса (городище Богаз-кёй) и др. В этих документах упоминаются еще десятки колоний и торговых станов. К сожалению, мы не знаем местоположения многих из них. Большинство, несомненно, находилось в Малой Азии — от озера Туз, где была расположена Пурушханда, до р. Лика (Гайл-гет — Келькит), на которой, по-видимому, находилась колония Самуха. Базой для проникновения в Малую Азию, вероятно, служила колония Ур-Шу, — по-видимому, немного выше выхода р. Евфрата на равнину (по другому мнению — в Северной Месопотамии). По крайней мере одна колония, как кажется, находилась в верховьях р. Тигра — это колония Нахрия, если ее можно отождествить с позднейшей Нехерией, центром области Арме(?), которую ищут в районе совр. Майафаркина (средневековый Неп'ер-керт) или несколько западнее.

Область распространения ассирийских колоний совпадает с районами развития металлургии; поэтому ассирийцы не проникали на Армянское нагорье, где металлургия бронзы получила полное развитие позже.

На всей территории, где действовали ассирийские колонисты, как показывают данные их торговых архивов, уже к XX в. до н. э.[50] повсюду возникли раннеклассовые города-государства, управлявшиеся царьком-вождем («правителем») и [36] царицей-жрицей («правительницей»), вероятно вместе со старейшинами. Центром такого государства был город с крепостью[51]. Наряду с этим, несомненно существовали, особенно в горных районах, также и вполне еще первобытные племена.

^{Рис. 3. Пара горских башмаков. Реконструкция по глиняной модели из Каниша.}

Местное население малозийских городов-государств жившее патриархальными родовыми общинами, по-видимому, вполне обеспечивало себя продуктами скотоводства, хлебом (были известны ячмень, пшеница, эммер и, возможно, просо-гоми), виноградом, ремесленными изделиями и отчасти шерстяными тканями, но покупали шерстяные и льняные ткани также у колонистов, но у них они прежде всего приобретали олово, необходимое для изготовления бронзы. Со своей стороны колонисты вывозили главным образом серебро, но также медь и шерсть и, кроме того, пытались захватывать какой-то драгоценный металл, вывоз которого был запрещен, — возможно, железо[52]. Характерно, что работорговля почти не практиковалась, хотя рабы были известны. Товары ввозили и вывозили караванами на ослах; с этих караванов местные [37] царьки взимали пошлины и имели право первого выбора из привезенных товаров, что, конечно, способствовало дальнейшему обогащению местной знати.

В среде жителей Малой Азии происходило быстрое имущественное и классовое расслоение, развивалось кабальное рабство. К концу периода существования колоний (в начале — середине XIX в. до н. э.) начался процесс завоевания соседних городов-государств наиболее могущественными царьками, что в конце концов привело к созданию Древнехеттского царства и к прекращению торговой деятельности ассирийцев, поскольку последние были сильны именно разрозненностью местных правителей.

К востоку и северо-востоку от области ассирийской колонизации процесс имущественной и классовой дифференциации по изложенным выше причинам шел медленнее; однако пышные погребения вождей, найденные в районе Триалети и около Кировакана, относящиеся, правда, скорее всего к несколько более позднему периоду (XVIII–XVI вв. до н. э.?), с высокохудожественной золотой, серебряной и бронзовой утварью и обильными жертвоприношениями скота, с рабами, сопровождавшими вождей в могилу, указывают на то, что и здесь среди господствовавших племен имущественное расслоение очень сильно продвинулось; наряду с этим, в Закавказье найдены и более скромные родовые погребения того же времени. На связь этих племен Закавказья с хеттско-хурритской культурой указывает обряд кремации и одежда людей, изображенных на одном из триалетских серебряных кубков (короткие юбочки и обувь с загнутыми носками).

Возникновение Хеттского царства. В центральной Малой Азии, после временного возвышения правителей других городов-государств, гегемоном около середины XIX в. до н. э. стал Аниттас, правитель Куссара. Ему удалось, между прочим, захватить старый хаттский центр, г. Хатти (Хаттусас), который позже стал столицей названной по нему Хеттской державы[53]. Но [38] основателем царского дома и хеттского государственного могущества хетты считали Лапарнаса, правившего, вероятно, в начале XVII в. до н. э.[54] По преданиям, этот царь претендовал на власть над всей территорией Малой Азии от Средиземного и Эгейского до Черного морей[55]. Следующие хеттские цари пытались завоевать Северную Сирию, а внук Лапарпаса, Мурсилис I, даже совершил опустошительный набег на Вавилон (ок. 1595 г. до н. э.). На обратном пути он столкнулся с хурритами, то есть, по всей вероятности, с зачатком слагавшегося около этого времени государства Митанни. Однако после насильственной смерти Мурсилиса I Хеттское царство разваливается, главным образом по причине распрей среди знати; в то время как цари пытаются установить порядок престолонаследия от отца к сыну, знатные роды поддерживают более старый порядок перехода престола от умершего царя в род мужа царской дочери от главной царицы[56]. Одновременно происходит наступление касков: еще до 1550 г. они навсегда отрезали Хеттское царство от Черного моря[57]. Установление при царе Телепинусе (ок. 1525 г.) твердого порядка престолонаследия и урегулирование отношений между царской властью и собранием воинов, отражавшим интересы знати[58], еще не привело к восстановлению прежнего могущества Хеттского царства.[39]

Усиление роли хурритов. В XIX–XVIII вв. до н. э. на севере Месопотамии и Сирии существовал целый ряд городов-государств; в их деловой переписке использовался аккадский (восточносемитский) язык и аккадская клинопись, а население состояло из восточных и западных семитов с некоторой примесью хурритского элемента[59]. В конце XIX в. наиболее могущественным государством здесь стал Ашшур на р. Тигре, где власть захватил западный семит Шамши-Адад I, который принял необычный для Ашшура титул «царя» и временно поставил под свою гегемонию территорию от Евфрата на западе до гор Загра на востоке; он пытался, по-видимому, осуществить контроль и над сетью еще сохранявшихся торговых колоний в Малой Азии. Однако государство его оказалось непрочным; вскоре после его смерти сначала область по среднему Евфрату, а затем и сам Ашшур и соседние города (например, Ниневия) были вынуждены подчиниться вавилонскому царю Хаммурапи. Но и власть династии Хаммурапи в этих районах оказалась непрочной: по-видимому, уже с середины XVIII в. до н. э. начинается вторжение в Вавилонию племен касситов с Иранского нагорья, удерживать в своих руках Северную Месопотамию вавилонские цари более не могли. Уже к концу XVII в. хетты наталкиваются на хурритов при своих набегах на Хальпу в Сирии (совр. Халеб; до XVIII в. до н. э. здесь было западносемитское государство Ямхад).

Продвижение хурритов на юг и запад, начавшееся в III тыс. до н. э., интенсивно продолжалось и в начале II-го. Еще в III тыс. до н. э. хурриты продвинулись в горы Киликийского Тавра, где мы, по данным хеттских источников XIV–XIII вв., встречаем хурритские собственные имена[60] и прочно укоренившиеся культы хурритских богов, оказавшие очень сильное влияние и на культуру центральной части Хеттского царства. [40] Хурритское влияние сильно сказывается также на языке хеттов, и даже хеттская правящая династия, видимо, была полухурритской по происхождению[61]. Одновременно такое же или еще более сильное продвижение хурритов происходит на юго-запад, в Сирию, и на юго-восток, в области за р. Тигром. Уже в XVIII в. до н. э. в г. Алалахе на нижнем течении сирийской реки Оронта мы встречаем, судя по документам, много хурритов, а в XV в. до н. э. — преимущественно хурритов[62]. В течение всего II тыс. до н. э. хурритское население безусловно преобладало и в районах восточнее Тигра, и лишь в Ашшуре и некоторых других городах оно составляло небольшой процент[63].

Однако в своем продвижении хурриты, видимо, не имели ни достаточно сильного общего центра, ни средств для овладения властью. В течение первой четверти II тыс. до н. э. в Северной Сирии и Месопотамии сохраняются города-государства, аккадские по культуре и возглавляемые западносемитскими династиями. Положение изменилось, видимо, в связи с введением массового коневодства.

Появление коневодства. Долгое время распространенное в науке мнение о том, что лошадь не была известна Древнему Востоку до появления индоевропейцев, не подтверждается. Сейчас имеются многочисленные свидетельства того, что она была известна в Двуречье в III и даже в IV тыс. до н. э. Однако основным транспортным животным в это время был осел, хотя, по-видимому, отдельные экземпляры дикой лошади отлавливались в качестве производителей для мулов и лошаков, высоко ценившихся не только как транспортные, но и как боевые животные. В конце III тыс. до н. э. в Месопотамии была введена легкая двухколесная колесница, сделавшая возможным боевое применение [41] коня[64], однако конь оставался редким и очень дорогим животным[65], и введение его не изменило существовавшей тактики и стратегии.

В Европе лошадь тоже была известна издавна, однако вначале только как объект охоты и культа; едва ли одомашнение лошади произошло здесь даже в начале II тыс. до н. э. Во всяком случае, на своей восточноевропейской родине индоиранцы не могли быть коневодами и колесничими. Возможно, что они могли познакомиться с переднеазиатской легкой колесницей на своем пути в Иран и Индию, при этом нагорья Ирана и Армении предоставляли прекрасные возможности для развития коневодства: не только во II, но и в начале I тыс. до н. э. разведение лошадей, по-видимому, плохо удавалось на равнинных территориях Передней Азии, и поэтому, хотя свое коневодство было развито и здесь, но основным источником для пополнения конского состава древневосточных армий оставались горные районы, особенно восточная Армения, бассейн озера Урмия-Резайе и северные районы Ирана. Возможно, что именно здесь было впервые развито коневодство двигавшимися индоиранскими племенами еще во второй или даже первой четверти II тыс. до н. э.

Вопрос этот остается неясным; бесспорно лишь, что всюду, где в Азии и Южной Европе во II тыс. до н. э. появлялись не только индоиранцы, но и другие индоевропейцы, они приносили с собой искусство коневодства и приводили примерно однотипные легкие колесницы с конной упряжкой[66]. Гипотетически [42] можно предположить, что массовое коневодство и тактика боя на легких конных колесницах были введены индоиранскими племенами во время их пребывания на нагорьях Армении и Ирана (или только Ирана); от них коневодство и тактика колесничного боя были, очевидно, восприняты хурритами и, может быть, касситами[67]. Характерно, что как хетты, так и ассирийцы[68] второй половины II тыс. до н. э. учились коневодству по хурритским пособиям, в то время как сама хурритская коневодческая терминология была полна индоиранских терминов[69]. Однако в Малую Азию искусство боя конных колесниц могло попасть и минуя хурритов, например, через какие-нибудь наемные войска вроде «племени Мáнда» или «племени Сáла»; погребение коней вместе с владельцем засвидетельствовано здесь уже для начала II тыс. до н. э.[70]; небольшой хеттский колесничный отряд упомянут в надписи Аниттаса (XIX в. до н. э.). Возможно, что и в Ахейской Греции колесницы и коневодство появились из Малой Азии.

Возникновение государства Митанни. Tаким образом, индоевропейские коневодческие племена, хотя и стояли в культурном отношении значительно ниже местного земледельческого населения Передней Азии (как семитов, так и хурритов), обладали важным преимуществом — тактикой массового колесничного боя. По-видимому, это позволило тем группам хурритов, которые еще в горах имели контакты с индоиранцами и переняли у них колесничную тактику, завладеть, опираясь на местное хурритское население, многими городами-государствами Северной Месопотамии, Сирии и даже [43] Палестины и образовать собственные династии, пришедшие на смену аморейским (западносемитским). Однако, если индоиранское коневодство и послужило орудием, которое помогло создать новые государства, то предпосылки их создания возникли в недрах самого переднеазиатского общества. В результате процесса завоевания и слияния ряда мелких городов-государств и образовалось в XVI в. до н. э. царство Митанни со столицей Вашшуганне в верховьях р. Хабура в Северной Месопотамии, игравшее в течение нескольких столетий ведущую роль в Передней Азии. Государство это не было индоиранским. Хотя его цари носили индоиранские имена[71], в быту они пользовались, по-видимому, хурритским языком, во всяком случае, их канцелярии применяли хурритский язык наряду с аккадским, а также аккадскую систему клинообразного письма. По-видимому, хетты употребляли термины «Хурри» и «Митанни» как синонимы[72] (другие названия этого государства — «Мантени», «Ханигальбат», «Халигальбад»). К сожалению, о Митанни мы знаем гораздо меньше, чем о Хеттском царстве.

Митанни было рыхлым государственным образованием, включавшим многие полусамостоятельные области и мелкие царства, обязанные митаннийским царям данью и предоставлением воинских контнигентов. Его влияние прослеживается от района совр. Керкука на востоке (древняя Аррапха) до долины р. Оронта в Сирии (Мукише-Алалах, Катна), Средиземноморского побережья (Угарит) и гор Киликийского Тавра, где было расположено царство Киццватна, по-видимому лувийско-хурритское по составу населения[73]. Основателями митаннийского могущества могут считаться цари Барраттарна (XVI в.?) и Саушшатар (первая половина XV в. до н. э.).[44]

Несомненно, что если не прямая власть, то влияние Митанни простиралось также и на довольно значительное расстояние вверх по долине верхнего (Западного) Евфрата (севернее истоков Тигра), по крайней мере, до впадения в него р. Арацани. Труднее сказать, как далеко простирались митаннийское влияние и митаннийская власть в более западных районах Армянского нагорья. Вполне вероятно, что в область влияния Митанни входила вся территория к югу от Армянского Тавра, включая долины рек Кентрита (Бохтана) и Большого Заба, хотя это в настоящее время не доказуемо; доходило ли влияние Митанни до Ванского озера — можно только гадать.

3. Общественный строй хеттов и хурритов

Значение данных об общественном строе хеттов для истории Армении. Данные об общественном строе хехтов и xурритов В Малой Азии, Сирии и Месопотамии имеют очень важное значение и для истории Армянского нагорья, так как наши сведения о нем от периода II тыс. до н. э. весьма скудны. Эти данные важны хотя бы уже потому, что Армянское нагорье этого времени населяли в значительной мере те же хурриты, а окраинные его части непосредственно входили в Хеттское и Митанийское царства и разделяли их исторические судьбы. Правда, в этих царствах общество к тому времени продвинулось дальше в своем развитии, чем в глубине нагорья и в Закавказье; однако то, что сохранялось в хеттском и хурритском обществе II тыс. до н. э. лишь как пережитки, в глубине нагорья должно было быть еще живо; а явления, характерные для классовых отношений у хеттов и хурритов, могут дать указание на то, в каком направлении могло развиваться и общество Армянского нагорья в дальнейшем, поскольку и там переход к эпохе классов и государства совершался в весьма сходных условиях состояния производительных сил и природной среды[74].[45]

^{Рис. 4. Ворота города Хаттусас с изображением бога Тархунтаса (?) в виде хеттского воина. Вид из руин цитадели.}

^{Рис. 5. Реконструкция тех же ворот. Вид на цитадель снаружи.[46]}

Хеттское общество. Занятия хеттов. Как и на Армянском нагорье, основными занятиями населения Хеттского царства были земледелие и особенно скотоводство. Довольно высокого уровня в Хеттском царстве достигло ремесло, в частности металлургическое; однако, ввиду слабого развития товарности, продукция профессиональных ремесленников лишь в ничтожной части шла на внутренний рынок, и поэтому они не столько жили продажей своих изделий, сколько кормились с выделяемых им земельных участков. Продукцию же они сдавали хозяину — то есть либо хозяйству хеттского царя или подчиненных ему мелких царьков и крупных вельмож, либо храму. Чрезвычайно важной отраслью хозяйства была война, обеспечивавшая хеттское общество рабочей силой и материальными благами: и царь, и воины захватывали добычу, а царь, сверх того, собирал дань, поступавшую не только в государственную казну, но и распределявшуюся среди родичей царя и крупнейших сановников.

Царские люди и рабы у хеттов. Из походов хеттское войско приводило множество пленных. Не все они становились рабами. Хеттские источники часто упоминают людей, называемых NAM.RA[75]. Так называлось население покоренной территории, уведенное в плен. По-видимому, NAM.RA не составляли определенной социальной категории, а по уводе с родины в Хеттское царство либо обращались в рабов различных категорий, либо поселялись на земле в качестве обязанных повинностью подданных хеттского царя и могли даже зачисляться в войско.[47]

Как и всюду на Востоке, служащие царя и царского хозяйства назывались «царскими рабами», но для них это было чисто формальным обозначением. «Царские рабы» были обязаны царю службой (сáххан), в зависимости от профессии. За службу более значительные из них — чиновники, жрецы, военачальники и т. п. — получали крупные наделы из государственной земли с рабами, а иногда право на получение доходов и повинностей с целых населенных округов; менее значительные царские служащие, ремесленники и т. п. получали меньшие наделы из государственной земли, но тоже обычно с государственными рабами, несмотря на то, что между последними и самыми низшими из царских служащих грань была нечеткой.

Таково же приблизительно было и положение храмовых людей[76], например «рабов Каменного дома» (храма, посвященного заупокойному культу кого-либо из хеттских царей). Они несли и повинности, общие со свободными хеттами (а именно, по-видимому, в том случае, если приобретали землю вне государственного земельного фонда).

В числе «царских рабов» были и люди, находившиеся в действительно рабском положении. Они жили семьями на участках государственной земли, и в случае дарения такой земли царем вельможе могли переходить в собственность последнего, однако оставались, по-видимому, прикрепленными к участку. На самой низкой ступени стояли среди них рабы-пастухи и некоторые другие; отдельным рабам, занятым в сельском хозяйстве, рабам-управляющим и т. п. разрешалось иметь кое-какое движимое имущество, например, скот, а иногда и свой земельный надел в пользовании. Рабы даже самой низкой категории могли в известных случаях брать в жены свободных женщин, при этом женщина обращалась только во временное рабство, а ее дети, — или, по крайней мере, часть детей, — по-видимому оставались свободными; женщина, вышедшая за раба более высокой категории, не отдавалась в рабство вовсе[77]. Половина нажитого в смешанном браке [48] принадлежала свободной жене. Наиболее состоятельные рабы, обладавшие небольшим пекулием, могли из него уплачивать калым за жену и приобретать на стороне имущество[78].

Особую группу составляли хиппарес, которые, по-видимому, по своему происхождению были военнопленными. Они селились на земле артелями или искусственно созданными общинами — военными (?) поселениями со строгой круговой порукой, но были лишены общегражданских прав[79].

В подобном, — рабском или близком к рабскому — положении находился весь рабочий персонал в хозяйствах царя, царских родичей, храмов и сановников. Этот персонал был в собственности государства и был занят в пастьбе скота, в некоторых видах ремесла и в сельском хозяйстве. Наряду с этим существовали частные рабы, бывшие собственностью своих хозяев. Они были, по-видимому, преимущественно заняты в домашнем хозяйстве, что позволяло освободить другую рабочую силу для земледельческого труда и войны[80]. Раба, конечно, в любое время можно было продать и даже убить; хозяин мог заплатить виру за свое преступление своими рабами.[49]

К числу зависимых от царя категорий населения, очевидно следует отнести и людей, на которых возлагалась обязанность нести определенную повинность (луцци) за общины, — видимо, прежде всего воинскую[81]. Это были по преимуществу ремесленники[82]. Они получали за службу участок земли на прокорм, выделявшийся не из царской, а из общинной земли в качестве доли царя. Такой участок мог быть передан царем и пленному, с обязательством нести повинность; в более позднее время царь возлагал на подобных людей не только общинную повинность (луцци), но и обязанность царской службы по мирной профессии данного лица (саххан).

^{Рис. 6. Жилой дом свободного хетта (жреца?) близ городских ворот. Реконструкция по археологическим данным.}

Свободные общинники у хеттов. Основную массу населения Хеттского царства, несомненно, составляли свободные земледельцы и скотоводы. Во всех древневосточных обществах II тыс. до н. э. общинники-собственники, обозначаемые в документах по имени и отчеству, а иногда и по общине, четко отличаются от зависимых царских людей, обозначаемых по имени и профессии без отчества. В Хеттском царстве свободные общинники должны были нести повинность луцци, однако первоочередное несение повинности возлагалось общиной, как мы видели, на специального «военнообязанного», выделявшегося для этой цели царем, а сами общинники несли повинности, по-видимому, лишь во вторую очередь. Кроме того, общинники, видимо, платили дань либо царю, либо тем, кому эта дань была царем уступлена — местным царькам или крупным сановникам.

Свободные земледельцы жили семейными общинами[83] с общей собственностью на землю и, кроме того, были организованы и в сельские общины[84]. Земельный фонд семейной общины назывался хурритским термином и́вару. Повинность луцци лежала на ивару в совокупности; в случае продажи части земли, повинность оставалась на том, кто имел ивару в целом, то есть, очевидно, на главе семенной общины. Ростовщичество и долговое рабство, возникшие еще в эпоху торговых колоний, несомненно, продолжали существовать и в Хеттском царстве[85], но несравненно больше в этом отношении известно о хурритском обществе, в связи с которым данный вопрос и будет разобран.

Территориальная община (село или «город») имела свое самоуправление и в известных случаях несла круговую поруку. [51] Общинники были подсудны царскому чиновнику и старейшинам общины, в отличие от царских и храмовых людей, подсудных только царским чиновникам[86].

^{Рис. 7. Знатные хетты на колесницах. С египетского рельефа.}

Знать у хеттов. Наемники из племен Армянского нагорья. От повинностей могли быть освобождены сановники, получившие от царя землю в дар (с рабами или с правом взимать дань местного населения), затем от повинности луцци были освобождены лично некоторые жрецы (но не всегда члены их семейной общины) и некоторые группы воинов и ремесленников[87]. Для нас особенно интересно, что от воинской повинности были освобождены воины племен Мáнда, Сáла и Хеммува[88], которые служили в войске не в порядке повинности, а за плату. Племя Мáнда не отождествляется[89]. Что же касается Сала (Салуа) и Хеммува (Химуа, Хемме и т. п.), то оба эти племени [52] (или обе области) следует искать на Армянском нагорье, между Евфратом и Ванским озером, а может быть и восточнее. Очевидно, речь идет о воинах из этих племен, служивших наемниками в хеттском войске.

Позднее к ним были приравнены в правах и воины хеттской столицы.

По всей вероятности, именно привилегированная знать, не несшая повинностей, образовывала категорию «господ города Хаттусас», из которой вербовались высшие сановники и администраторы, а также колесничие, составлявшие главную ударную силу войска. Наивысшие сановники и военачальники получали право управлять целыми областями и собирать с них дань. Верхушку хеттского общества составляли члены царского рода.

Государство у хеттов. Хеттское государство имело рыхлую структуру. Помимо городов и областей, подчинявшихся непосредственно царю, а в период Новохеттского царства — царским наместникам различного ранга, существовали мелкие полузависимые царства, иногда специально выкроенные для хеттских царевичей, иногда покоренные хеттами, а также районы, выделенные в управление крупным сановникам[90]. Отношения всех правителей этих полусамостоятельных областей с хеттским государством были обусловлены письменными договорами и присягой хеттскому царю. Автономией и полным освобождением от общегосударственных налогов и повинностей, видимо, пользовались священные храмовые города и их территория.

Во главе государства стоял царь — хассус, или тапарнас (лапарнас), и царица — тавананнас. Функции царя были следующие: 1) возглавлять вооруженные силы и каждое лето совершать военные походы; 2) возглавлять культы богов и совершать обряды, магически олицетворяя плодородие и [53] благополучие страны; 3) возглавлять всю государственную администрацию; 4) осуществлять суд в важнейших делах, особенно грозивших смертной казнью.

^{Рис. 8. Форт у города Хаттусас (современный холм Бююк-кале). Реконструкция по археологическим данным.}

Царицей-тавананнас считалась мать царя, а по ее смерти — мать наследника. Таким образом, не всякая главная жена царя[91] («царица» — хассусар) была тавананнас, так как эта должность была пожизненной. Она считалась почти не менее важной, чем должность царя. Тавананнас была верховной жрицей с широким кругом культовых и политических прав и обязанностей, ей поступали также самостоятельные доходы, независимо от доходов царя.

Должность, царя (хассус) первоначально была выборной из определенного рода или родов. Выбор осуществляло народное собрание — панкус. Однако уже в период Древнехеттского царства панкус состоял фактически не из всех способных носить оружие, а только из родичей и приближенных царя и его личной дружины. Лишь после реформы царя Телепинуса в конце XVI в. установился твердый порядок престолонаследия от отца к сыну, причем панкусу принадлежало уже только право формального утверждения царя совместно со старейшинами государства (наккес). Как царь, так и тавананнас были в [54] известных случаях подсудны панкусу и могли быть низложены[92].

^{Рис. 9. Приемный зал во дворце города Хаттусас. Реконструкция по археологическим данным.}

^{Рис. 10. Один из храмов в г. Хаттусас, окруженный складскими помещениями. Реконструкция по археологическим данным.[55]}

В Новохеттском царстве панкус сохранял уже только некоторые религиозные функции[93], и власть царя стала деспотической; царь стал принимать пышные титулы, и вместо «я» называть себя «мое Солнце».

^{Рис. 11. Хеттские боги. Со скального рельефа в Язылы-кая.}

Храм у хеттов. Огромную роль в жизни хеттского государства играла религия. Главным божеством был бог грозы Тархунтас (хурриты называли его Тешуб, или, точнее, Тешшоб); специальной покровительницей царя считалась богиня солнца, почитавшаяся в г. Аринне. Помимо этого, имелось множество божеств хаттского, собственно хеттского, лувийского, хурритского и шумеро-аккадского происхождения. Религия играла колоссальную роль не только в идеологической, но и в хозяйственной жизни общества, — не только потому, что храмы представляли собой крупные хозяйства, аналогичные по структуре царскому хозяйству, воздействовавшие на всю экономику общества, пользовавшиеся повинностным трудом общинников и, видимо, получавшие с них большие взносы продуктами и скотом, но и потому, что участие в обильных жертвоприношениях скота являлось всюду на древнем Востоке важным подспорьем в питании населения, особенно беднейшего. Это еще более закрепляло его зависимость от государства, так как культы богов являлись идеологическим обоснованием царской власти.[56]

Письменность у хеттов. Хеттам была хорошо известна письменность. Ассирийский вариант аккадской клинописи был занесен в Малую Азию ашшурскими купцами, и им (а также ассирийским диалектом аккадского) пользовались в своих нуждах и царьки малоазийских городов-государств[94]. Однако впоследствии, с созданием Древнехеттского царства, хеттские канцелярии восприняли другой вариант аккадской клинописи, бытовавший в Северной Сирии и применявшийся также хурритами[95]. Наряду с клинописью, в Хеттском царстве применялось и местное письмо — род иероглифов. Хотя им пользовались по всей Хеттской державе, языком иероглифических надписей, по-видимому, во всех случаях был диалект лувийского (традиционно, но ошибочно называемый «хеттским иероглифическим языком»).

На других аспектах хеттского общества и его культуры мы останавливаться не будем, так как это описание нужно было нам только для того, чтобы осветить условия, которые, по всей вероятности, существовали на окраинах Армянского нагорья, и дать возможность представить себе, чем могло быть [57] соседнее, менее продвинутое общество самого нагорья во II тыс. до н. э., и каким влияниям оно могло подвергаться.

^{Рис. 12. Фрагмент хеттских законов (клинописный текст).}

Хурритское общество. Характер источников. Об обществе хурритского государства Митанни мы знаем меньше. Если о Хеттском царстве мы судим по официальным документам столичного архива (анналы, указы, переписка царей, международные договоры,[58]

^{Рис. 13. Художественная митаннийская посуда из Телль-Ачаны и Телль-Биллы. {в книге в два ряда. HF}}

дарственные грамоты, инструкции должностным лицам, культовые и обрядовые тексты и т. п.), то о хурритском обществе мы можем судить по архивам преимущественно частноправными, дошедшими с окраин области влияния Митанни — из района Аррапхи (совр. Керкук в Иракском Курдистане) XV–XIV вв. до н. э., и из Алалаха (царство Мукише), совр. Телль-Ачана на р. Оронте в Сирии, XVIII и XV вв. до н. э. Правда, зато мы можем в некоторых случаях во всех деталях проследить [59] хозяйственные и социальные судьбы и даже личные взаимоотношения десятков хурритских семей на протяжении ряда поколений, а поэтому хозяйственная жизнь предстает перед нами гораздо конкретнее. Мы будем следовать той реконструкции хурритских социальных отношении, которая создана советским ученым Н. Б. Янковской[96]; ей удалось также показать, что основные черты социальной картины, восстановленные ею для Аррапхи, были характерны и для всей Передней Азии II тыс. до н. э.[, ограниченной[97]] пределами Вавилонии и Египта. Поэтому эта картина приобретает особое значение и для реконструкции возможных социальных отношений в северных областях Передней Азии, в том числе на Армянском нагорье с его хуррито-урартским населением[98].

Домашняя (большесемейная) община у хурритов. Хурриты низменностей были в основном земледельцами; у них имелось и развитое ремесло. Земледельческое население жило большесемейными общинами, которые в документах (составленных по-аккадски) именуются «домами» (бӣту), а в Аррапхе также «башнями» (димту). Каждая большесемейная община имела свой целостный земельный фонд, называвшийся «владением» (эвру) и находившийся в распоряжении патриарха (эври). Когда-то, вероятно, весь земельный фонд обрабатывался совместно, но по дошедшим источникам он делился на участки отдельных [60] взрослых членов большесемейной общины. Однако все члены такой общины были обязаны взаимопомощью и совместно выполняли общинные повинности, позже ставшие государственными (ильку). Один из участков (кашка) был посвящен культу родовых богов[99]; он и находился в распоряжении эври. По смерти патриарха семейной общиной продолжали совместно управлять «братья», — под ними разумелись не только родные братья, но все вообще потомки патриарха приблизительно одинаковой степени родства с ним, то есть лица, приходившиеся друг другу родными, двоюродными и троюродными братьями и т. д., а иногда и дядьями и племянниками. По мере разрастания большой семьи (в третьем-четвертом поколении) она дробилась, однако состояние производительных сил не благоприятствовало сохранению индивидуальных семей как самостоятельных хозяйственных единиц; лишенные возможностей, которые предоставляла взаимопомощь в большесемейной общине, они либо погибали, либо подчинялись другим общинам, либо вскоре разрастались в новые большесемейные общины.

Между отдельными большесемейными общинами существовала сложная система взаимоотношений. Общины, образовавшиеся путем распада более крупной большесемейной общины, продолжали быть связанными между собой, в частности, общим культом; они признавали известный авторитет эври «старшей» семейной общины и, вероятно, хотя не с прежней степенью обязательности, были объединены с родственными общинами обычаем взаимопомощи. Это позволяло более богатым семьям, пользуясь патриархальными связями, эксплуатировать более бедные семейные общины. Но члены общины или группы родственных общин не только подчинялись авторитету эври — в известных случаях он должен был нести материальную ответственность за их действия. Однако положение эври было, во всяком случае, настолько важным, что члены богатых семей стремились купить его права на главенство.[61]

Территориальная община у хурритов. Но, помимо родственных связей существовали еще и связи соседские; так, несколько более слабых общин могли приносить присягу соседнему эври более сильной общины и быть с нею связанными патриархальными узами, несмотря на отсутствие родства между ними[100]. Несколько родственных, а часто уже и неродственных семейных общин образовывали некое организационное объединение — село (аккадск. āлу), являвшееся соседской или соседско-родовой общиной[101]. Укрепленное село или группа сел могли вырасти в город-государство со своим самоуправлением.

Отдельные укрепленные дворы семейных общин («башни», димту)[102] группировались, таким образом, в селения (āлу). Но āлу могли быть не только родовыми или соседскими общинами, но и селениями зависимых от «дворца» людей (например, ремесленников). Селения группировались вокруг одного или нескольких центров — укрепленных поселений, условно обозначаемых как «города», где находился храм, жилище вождя или правителя и должностных лиц общинного объединения или «города-государства». Здесь собирался совет старейшин и, вероятно, народное собрание[103]. Так, например, в «городе» Нузе во главе администрации стоял «градоначальник», иногда участвовавший в совете старейшин. Этот «город» был подчинен царю, правившему в центре области («страны») — Аррапхе, а позже, по-видимому, царевичу, поселившемуся около крепости Нузы. Если — что вероятно — это был митаннийский царевич, то, следовательно, Нуза подчинялась, в конечном счете, царю [62] Митанни, что, вероятно, выражалось только в уплате дани. Алалах все время имел самостоятельного царя, но и он, по-видимому, платил дань — сначала Ямхаду, а потом Митанни[104].

Такова картина, реконструируемая для исходного состояния хурритского общества, по крайней мере на окраинах «Плодородного полумесяца». Аналогичным должно было быть общество и на нагорьях, с той разницей, что здесь еше не сложилась государственная власть, а существовали племенные объединения, и что ведущая роль скотоводства должна была видоизменять картину.

Но в период, от которого до нас дошли документы о состоянии хурритского общества, положение уже сильно осложнилось новыми явлениями.

Распад большесемейной общины. Исходным толчком, как полагает Н. Б. Янковская, послужила интенсификация земледелия и переход к специализированным типам хозяйства (только или преимущественно полевое хозяйство, только или преимущественно виноградарство, отгонное скотоводстве и т. п.). С одной стороны, это позволило значительно повысить доходность хозяйств, а с другой, — вызвало потребность во внутреннем обмене, и в то же время усилило имущественное расслоение между отдельными семейными общинами, и даже внутри них, поскольку специализированное хозяйство вели индивидуальные семейные ячейки. При неразвитости товарно-денежного рынка, одностороннее развитие отдельных хозяйств и потребность в обмене вызывали необходимость в кредите, который и предоставлялся маломощным семьям более удачливыми лицами и представителями общинной знати (в Алалахе индивидуальные кредиторы систематически переуступали царю, как экономически более сильному, свои права в отношении должников. Сделка оформлялась как бессрочная ссуда, и должники отрабатывали проценты по ней)[105].

Следует при этом учитывать, что в тогдашних условиях каждое хозяйство было в высшей степени зависимо от [63] случайностей погоды и войны. Чем слабее было хозяйство, тем неустойчивее было его благосостояние, и тем легче оно могло попасть в зависимость от более богатого.

Ростовщичество. Ввиду неразвитости товарно-денежных отношенииэй, кредит был дорог: 30 % годовых считалось скорее низким процентом. За заем кредитор требовал обеспечения. Вначале более бедные семьи закладывали своих же членов, отдавая их в качестве рабочей силы в хозяйство кредитора, или сами шли в кабалу и часто оставались в кабале, так как не могли уплатить долга в срок. Такой кабальный считался рабом, однако у него иногда все еще имелась земля в его семейной общине — обладание землей давало ему сохранение известных гражданских прав и надежду на освобождение в будущем[106]. Правда, суды решали все спорные дела в пользу кредиторов; но эври стремился выручить члена своей общины, так как в случае гибели главы разорившейся семьи именно эври отвечал за его долги. Выкупленный им однообщинник становился должником самого эври.

Так как движимое имущество было не в семейнообщинной, а в личной собственности, то богатство скапливалось понемногу в руках отдельных лиц, а не семейных общин: от них в зависимость попадали их же родичи, и обязанность взаимопомощи тогда превращалась в право эксплуатации бедных богатыми. Однако богатые общинники-кредиторы не довольствовались этим. Теперь они стали округлять и свои земельные владения, тем более, что земля, купленная на личные средства, оставалась в личном владении покупателя.

Захват земли ростовщиками. Общинная земля подвергалась переделам[107] и была в принципе неотчуждаемой; это правило в Аррапхе обходили тем, что фактический покупатель «усыновлялся» или «принимался в [64] братья» общиной продавцов. Такая сделка, в которой «усыновленный» покупатель по особой оговорке не брал на себя никаких обязательств по отношению к семейной общине, в которую он формально вступал, позволяла ему, однако, пользоваться, помощью членов усыновляющей общины, — то есть фактически эксплуатировать их. По обычному праву эти сделки, признаваемые судьями, могли осуществляться только с ведома и согласия однообщинников и в особенности эври (который в это время, особенно в слабых, распадающихся обшинах, фактически все более терял прежнее значение, но нес ответственность за выполнение условий договора его однообщинниками). За приобретенный участок покупатель уплачивал не «цену», (так как это не считалось куплей), а «подарок», поступавший лично продавцу или продавцам (а не всей семейной общине); но фактически «усыновленный» нередко получал землю почти бесплатно, так как продавцы были его должниками, и «дарил» он им только их долг[108].

Примерно то же положение наблюдается в Ашшуре, в Алалахе, вероятно в Хеттском царстве, с той разницей, что, например, в Ашшуре скупка ничем не маскировалась[109].

Бегство от повинностей. Трудовая и воинская повинность[110] продолжали лежать на рядовых общинниках; хотя богач формально оставался общинником со всеми вытекающими отсюда обязанностями, однако он, надо думать, их никогда не выполнял, пользуясь семейно-общинной взаимопомощью или высылая на работу своих рабов. Если же он приобретал землю, то не брал на себя связанную с нею повинность, и последняя оставалась, по условиям договора, лежать на продавцах. Таким образом, создавались [65] зачатки разделения общества на податное и неподатное сословия, хотя это долго не находило еще юридического оформления.

Общинные повинности и права были связаны с землей; они сохранялись для каждого члена семейной общины, пока она владела хотя бы последним — культовым — участком. Но в описанных условиях вполне понятно, что многие общинники решались пожертвовать гражданскими правами, чтобы освободиться от обязанностей. Именно в это время создаются группы бросивших свои общины изгоев, которые странствовали из страны в страну, то разбойничая, то нанимаясь в военные отряды или в работники[111]. Многие бедняки бежали в горы, — в частности на Армянское нагорье, — спасаясь среди еще свободных племен от эксплуатации[112]. Приток людей с опытом высокой земледельческой культуры, а также социальных отношений, свойственных классовой цивилизации, не мог не способствовать ускорению развития социальных отношений и на территориях, все еще сохранявших догосударственную организацию; но им так или иначе предстояло пройти путь, на который вступили общества хеттов и хурритов.

Проблема рабства. В возникающих крупных индивидуальных хозяйствах хурритских богачей остро вставала проблема рабочей силы. Взаимопомощь общинников и долговое рабство могли разрешить эту проблему только частично. К тому же эксплуатация долговых рабов-соотечественников была сопряжена с попытками самих рабов — [66] освободиться, а их сородичей — выкупить их, с судебными тяжбами и т. п.[113] Гораздо более ценились чужеземные рабы, в частности горцы (луллу), которые, раз попав в рабство, были совершенно беззащитны[114]. Поэтому начиная с середины II тыс. до н. э. мы имеем в хеттских и ассирийских источниках первые свидетельства о военных походах, специально направленных на захват пленных[115]. О судьбе последних в хеттском государстве мы уже говорили. Однако, когда войско пригоняло очень много пленных, то их не всегда еще можно было рационально использовать в производстве, к тому же в массе они представляли опасность для господ; поэтому хетты еще в XIV в. вырезали часть пленных[116], а ассирийцы в XIII в. многих ослепляли[117] и использовали их затем, вероятно, лишь на простейших домашних работах, и скорее всего, лишь в крупном, например, дворцовом хозяйстве (очевидно, с тем, чтобы освободить для более важных работ более надежные рабочие руки). Мы видели, что хетты не всех пленных обращали в рабство, но часть из них использовали и иначе.

Дворцовое и храмовое хозяйство у хурритов. Помимо обрисованных условий, господствовавших в общинном хозяйстве, следует упомянуть существование в хурритском обществе и хозяйств других типов: дворцового и храмового. Ни то, ни другое не имело того значения, как в классических «речных» [67] цивилизациях Вавилонии и Египта, однако они, несомненно, были важным элементом в общей экономике страны. В дворцовом хозяйстве работали зависимые и неполноправные работники различных категорий (талухлу, «люди дома» и др.), напоминавшие «царских рабов» у хеттов[118].

Знатные и колесничие. Опираясь лишь на материал провинциальных центров, мы, по-видимому, не получаем достаточно полного представления об обществе Митанни в целом. Несомненно, что митаннийского царя окружала родовая знать; однако, видимо, ошибочно причислять к знати колесничих (?) — марианна[119]; и вряд ли, как полагают некоторые из западных ученых, марианна были преимущественно индоиранцами: по-видимому, этническая группа индоиранцев к середине II тыс. до н. э. уже полностью была поглощена хурритами.

Государственное устройство у хурритов. Остается сказать несколько слов о государственном устройстве в хурритском обществе. О нем мы знаем очень мало, но судя по тому, что хеттская государственная терминология — преимущественно хурритского происхождения[120], можно думать, что государственный строй Митанни мало отличался от хеттского. Об организации управления на низшем уровне в виде «градоначальников» и советов старейшин уже говорилось выше; есть основание думать, что, — по крайней мере в сельских общинах, — существовало и народное собрание. Мы знаем также, что в Митанни, как и в Хеттском царстве, отдельные более крупные области управлялись [68] царевичами, и что царству Митанни был подчинен — более или менее формально — целый ряд автономных царств. В Ашшуре, который полностью сохранял свое внутреннее устройство и управлялся советом старейший и малосамостоятельным правителем[121], вместе с ними сидел и митаннийский «посол» (суккаллу), участвовавший в управлении городом[122]. Лишь позже когда Митаннийское царство ослабело и правители Ашшура, начиная с Ашшурубаллита I (середина XIV в. до н. э.), пользуясь благоприятным стратегическим положением своего города на важнейших торговых и военных путях или в их непосредственной близости[123], перешли к большим завоеваниям, они стали принимать титул «царей Ассирии», а совет старейшин отошел на задний план.

Местные правители, а где их фактически не было[124] — советы старейшин, были, вероятно, в Митанни (и вообще в хурритских обществах) весьма независимыми. О любопытном явлении рассказывают нам документы из царства Алалах XVIII в. до н. э.: цари Алалаха скупали налоги и повинности целых сел и групп сел у своих же подданных[125].

Военная организация. Организация воинской повинности и военных сил в хурритском обществе была, по всей вероятности, сходной с той, которую мы видели в Хеттском царстве. Воинов, по-видимому, выставляли и частично экипировали общины, но на смотрах и [69] в походах их содержал «дворец». Он же снабжал рядовых воинов стрелами и другим снаряжением[126]. Именно хурритскому войску принадлежит древнейший известный археологии панцирь из бронзовых пластин, в то время как хетты такими панцирями, по-видимому, не пользовались; однако государственная и военная организация в Митанни была, очевидно, менее эффективной, чем хеттская, поскольку митаниийцы потерпели в борьбе с хеттами быстрое поражение.

^{Рис. 14. Шавушка, хурритская богиня любви и распри. Хурритский герой. Оттиски хурритских цилиндрических печатей.}

Религия и литература хурритов. О духовной культуре хурритов низменности мы знаем преимущественно из хурритских или переведенных с хурритского текстов хеттского царского архива[127]. Роль религии была здесь столь же важна, как и в других древневосточных обществах; в ней, как и в остальных [70] областях идеологии, сказывалось сильнейшее влияние Вавилонии. Наиболее важными божествами были бог-громовник Тешуб (Тешшоб), центром культа которого был г. Кумманни (Комана) в горах Киликийского Тавра и, видимо, одноименный город (Кум(м)анни, Кумену, Кумме) в верховьях р. Большой Заб[128], затем супруга Тешуба, богиня Хебат; богиня плодородия, войны и плотской любви Шавушка (которой были посвящены оргиастичеекие культы со священной проституцией), бог солнца Шимиге и многочисленные местные боги: среди хурритских богов почитались также вавилонские и индоиранские.

Любопытную черту хурритского общества представляет существование в каждом поселении (территориальной общине) особых жриц, обозначаемых гетерограммой MÍ.LUGAL, что означает «женщина-царь». Эти жрицы принадлежали к знати и обладали, по-видимому, не только культовыми, но и некоторыми административными функциями[129].

^{Рис. 15. Человеческое жертвоприношение. Оттиск хурритской цилиндрической печати. [71]}

Письменность у xyрритов. Хурриты были знакомы с письмениостью (в виде аккадской клинописи) еще с III тыс. до н. э., о чем свидетельствует ужe упоминавшаяся надпись Тишари, царя Уркеша. Во II тыс. до н. э. они применяли аккадскую клинопись в ее северосирийско-северомесопотамском варианте, причем в разных частях хурритской территории были распространены различные орфографические системы[130]. Хурритская литература, находившаяся под влиянием вавилонской (известны, например, фрагменты хурритской версии вавилонского эпоса о Гильгамеше)[131], видимо, была довольно обширной, но до нас дошли лишь ничтожные ее остатки. Совершенно не сохранились анналы и другие исторические тексты митаннийских царей, которые, судя по всему, должны были существовать[132].[72]

Значение истории и хурритского общества для истории Армянского нагорья. Та часть хурритов, которая длительное время жила в Месопотамии непосредственно примыкавших к ней районах (вроде Аррапхи или Алалаха), где население имело огромные традиции оседлой земледельческой культуры и где элементы классового общества начали складываться уже давно[133], совершенно утеряла ко времени, освещенному документами, первоначальную племенную структуру; источники показывают нам лишь семейные общины, группы родственных семейных общин, а также территориальные организации — село и город. Но в горах, по-видимому, высшей организацией оставалось еще племя. Тем не менее, изложенная историческая ситуация, как она сложилась у южных хурритов, дает довольно верное представление о том, в каком направлении должно было развиваться хурритское общество и в менее развитых областях долины верхнего Евфрата и вообще Армянского нагорья. Классовая цивилизация рождалась в муках, которые населению нагорья еще предстояло испытать.[73]