Предыстория армянского народа (история Армянского нагорья с 1500 по 500 г. до н.э.: хурриты, лувийцы, протоармяне)

1. Этнический состав населения Армянского нагорья в начале I тыс. до н. э

Мы начали с характеристики этнического состава населения Армянского нагорья и окрестных стран в III—II тыс. до н.э.; теперь следует попытаться охарактеризовать этнический состав населения на той же территории в начале I тыс. до н.э. Как и прежде, мы остановимся главным образом на языковых признаках этноса, как более существенных, чем антропологические, и менее расплывчатых, чем культурно-исторические.

Языковая ситуация в начале I тыс. до н.э. Отчасти мы встречаемся и теперь с теми же языковыми элементами, что и раньше. Так, горы Иранского Азербайджана и Курдистана занимали в значительной мере потомки тех же кутиев, которые жили здесь и в III тыс. до н.э.;[443] однако и в Иранском Азербайджане и на всем нагорье Ирана были уже распространены также новые, — иранские языки. Хотя эти языки — в том числе самый северный из них, язык мидян (в армянских источниках — медаци или мар[444]) — [190] принадлежат к той же ветви индоевропейских, что и «месопотамско-арийский», или «западноиндоевропейский», который мы встречали во II тыс. до н.э., однако к другой подгруппе, и поэтому их следует рассматривать как новые для данной территории. Возможно, они проникали и на Армянское нагорье[445], но не оставили здесь стойких лингвистических следов. Появление их в Иранском Азербайджане датируется различно — от XI—X до VIII—VII вв. до н. э.[446]

Центр Армянского нагорья и верхнюю долину Большого Заба занимали урарты; родственные им хурриты прослеживаются в отдельных районах по южной и западной периферии нагорья, возможно, от Урмийского озера до долины р. Чорох. В Сирии и Месопотамии хурриты как таковые исчезли в XI—IX вв.: население здесь арамеизовалось по языку в связи с мощным проникновением кочевых арамейских племен на эти земли в начале XI в., а затем вследствие ассирийской политики насильственных переселений и перемешивания этнических групп. К VII в. до н.э. арамейский в значительной мере вытеснил уже и аккадский язык в быту населения Месопотамии[447].

Западнее, в долине верхнего Евфрата, а также в Киликийском Тавре, горной Киликии и в отдельных районах Северной Сирии следует предполагать лувийское («хеттское иероглифическое») население. В Малой Азии сохранились анатолийские языки [191] также о долине р. Герма-Гедиза (лидийский), в долине р. Меандра-Мендереса и южнее (карийский) и на полуострове Ликия (ликийские диалекты, близкие лувийскому). Языки писидийцев и каппадокийцев («белых сирийцев») неизвестны, кроме собственных имен; видимо, и они принадлежали к анатолийским.

Восточный Понт, Колхида, западное и частично центральное Закавказье были заняты грузиноязычными племенами — халдайцами, колхами, саспирами и другими, часть которых упоминается в урартских[448] и греческих источниках[449]. По-видимому, языки абхазо-адыгской группы были уже оттеснены на север, на территорию их нынешнего распространения, хотя не исключено, что в области Каску, в это время расположенной, видимо, в верховьях Галиса и в долине Лика (?), мог сохраняться старый каскский язык, если только каски не рассосались среди более многочисленного автохтонного элемента, а также пришлых («халибских») элементов из числа вторгавшихся в восточную Малую Азию в XII в. до н.э. вслед за касками.

На всех побережьях Малой Азии существовали теперь греческие колонии, а эгейское побережье полуострова было сплошь заселено греками — эолийцами, ионянами и дорийцами. На побережье Киликии жили также финикийцы.

Новым этническим элементом явились и носители языков фрако-фригийской группы. В Малой Азии к ним принадлежали прежде всего фригийцы, центром территории которых была долина р. Сангарий-Сакария и центральноанатолийская равнина, но их надписи встречаются и на территории, ранее занятой хеттским языком[450], а археологические памятники — даже [192] в Понте (Акатан), в Киликийском Тавре (Эльбистан) и на правобережье верхнего Евфрата (Малатья)[451]. «Малой Фригией» античные источники называют область между р. Сангарием и Мраморным морем.

Северо-западный угол Малой Азии был занят мисами говорившими на фригийском диалекте, находившемся под сильным влиянием лидийского[452], а западная часть черноморского побережья Малой Азии, начиная с Босфора — фракийским народом битинов (вифинов), позже других переселившихся с Балкан. Восточнее их жили мариандины и пафлагоняне, этническая принадлежность которых неясна — это могли бы быть потомки касков.

Спорным в науке является вопрос о населении области Табал (др.-еврейск. Тубал) в Киликийском Тавре и народа мушков (др.-евр. Мешек или, лучше, Мошек), зарегистрированного урартскими и древнееврейскими источниками в Малой Азии, к западу от Киликийского Тавра, а ассирийскими, — кроме того, в долине верхнего Евфрата и в области между нижним течением р.Арацани и Сасунскими горами. Их нередко отождествляют с мосхами и тибаренами — племенами, жившими, согласно данным античных авторов[453], в Понте и, по всей вероятности, принадлежавшими к числу грузиноязычных. Однако простой идентификацией Табала и мушков с тибаренами и мосхами проблема не решается.

Если бы не сходство названия области Табал с именем племени тибаренов, вряд ли кто-либо сомневался в том, что эта область, как и во II тыс. до н.э., входила в ареал лувийского [193] («хеттского иероглифического») языка, о чем свидетельствуют многочисленные надписи на этом языке и имена царей[454]. Однако вполне вероятно, что этот язык господствовал здесь не безраздельно. Если часть местностей сохраняла здесь древние названия[455], то появились и новые[456] — может быть, и вследствие притока нового населения. Что касается мушков, то, по крайней мере, их западная группа надежно отождествляется с фригийцами[457].

К языкам фригийской группы античные авторы[458] и многие современные исследователи относят и протоармянский. Во [194] всяком случае, ни в одной другой группе индоевропейских языков он не находит себе места[459]. Область первоначального расселения носителей этого языка нам предстоит определить.

В науке долгое время господствовала точка зрения, согласно которой армяне и армянский язык появляются на названном по ним нагорье тогда, когда впервые засвидетельствован термин «Армения», то есть в VI в. до н.э., и с этого времени должна начинаться история армянского народа. Эту точку зрения следует признать наивной и ни в какой мере не удовлетворительной.

Принципы подхода к этнонимическим терминам. Для восстановления этнической и языковой истории народа опора на этнические названия является совершенно ненадежной. Источники очень редко позволяют установить, является ли данное этническое обозначение самоназванием, или названием, которое употребляют только соседи. В последнем случае оно может быть очень общим, охватывающим целую группу сходных по культуре, но различных народов (например, «татары», «индейцы», у греков — «скифы»)[460], или, наоборот, местным обозначением жителей определенного района, употребляемом в расширительном смысле (например, латышское krievs, первоначально обозначение соседнего славянского племени кривичей, теперь значит «русский»; аналогично [195] происхождение французского allemand со значением «немец»; грузинское сомехи «армянин» собственно означает жителя области Сухму на верхнем Евфрате); или это может быть традиционное название, перенесенное с прежних обитателей данной местности (галлы в смысле «французы», сарматы в смысле «славяне», финское venäläinen «венд» в смысле «русский») или даже совсем другого народа, на основании каких-либо историко-культурных ассоциаций (например, термин «таджик» первоначально значил «араб»)[461].

Наконец, нередко встречаются чисто случайные звуковые совпадения в этнонимах — ср. албанцев на Балканах, албанов (Աղունակ) в древнем Закавказье, альбанцев — жителей г. Альба в древней Италии, Олбэни (Albany) в Британии и древнее название самой Англии — Альбион, германское племя аламаннов (ср. французское название Германии — Allemagne) и мн. др. Все эти названия не имеют между собой в этническом отношении ничего общего. Между тем, в качестве возможных предков армян привлекаются этнонимы и топонимы аримов, Арме, Урме, урумейцев и т.п., а иногда даже и арамеев, — и если последние не пользуются популярностью в качестве кандидатов в предки армянского народа, то потому лишь, что они заведомо говорили на языке, неродственном армянскому (на семитском); если бы это было не известно, то не приходится сомневаться, что и они были бы гораздо шире привлечены к гипотетическому этногенезу армян, тем более, что они были их соседями. Очевидно, что сходство названий должно быть подкреплено другими, более вескими данными, в противном случае полагаться на него нельзя.

Но даже если нам точно известно, что тот или иной этнический термин является самоназванием, то и в этом случае на [196] него не всегда можно опираться в этногенетических построениях. Самообозначение народа может меняться (например, греки в средневековье одно время называли себя ромеями, то есть римлянами); по мере своего оформления народность иногда принимает самообозначение чуждого или даже случайного происхождения (так, французы называют себя français по имени германского племени франков, сыгравшего весьма второстепенную роль в этногенезе французского народа; самообозначение таджик, как уже сказано, обозначало «араба», потом «человека арабской мусульманской культуры», и лишь впоследствии ираноязычную народность Средней Азии, существовавшую и до возникновения этого термина; случайным является самообозначение американцев, по имени географа-популяризатора Америго Веспуччи).

Иногда как самоназвание сохраняется обозначение прежних, давно исчезнувших жителей данной страны (например, британцами сейчас называют себя англо-саксы, когда-то вытеснившие и истребившие древних кельтов-бриттов).

Очень важно иметь в виду, что на ранних этапах развития общества, как правило, не существует общего всеобъемлющего самоназвания для целого этнического массива — люди обычно называют себя только по своей общине («сидоняне», «тиряне»), или племени («кривичи», «древляне»; «вандалы», «франки» и т.п.), или даже просто «людьми», «народом», «умеющими говорить» в противоположность «немцам» — «немым» чужестранцам; большинство народов Советского Севера называет себя «людьми»; аналогичного происхождения самоназвание немцев — Deutsche; термин «германцы» был чужд самим германским племенам; на Востоке не имели общего самоназвания, например, шумеры).

По всем этим причинам пытаться установить этническую предысторию народа, подыскивая в древности различные сходно звучащие этнонимы — это путь ненадежный и нередко ведущий к существенным заблуждениям; это станет особенно ясным, если учитывать еще и то обстоятельство, что всякое сопоставление слов и собственных имен возможно только с учетом фонетических закономерностей сравниваемых языков и [197] исторических изменений в них, а эти закономерности для столь давних периодов часто неизвестны. Наивно предполагать, что родственные по происхождению слова или названия должны звучать во всяком случае похоже на протяжении веков и тысячелетий[462]. Значительное сходство названий, разделенных большим промежутком времени, чаще всего является свидетельством случайности этого сходства.

Поэтому в вопросе о появлении носителей протоармянского языка мы будем исходить не из поисков этнонимов, а из других, более объективных данных, привлекая данные этнонимов и топонимов лишь в подтверждение их[463].[198]

2. Проблема носителей протоармянского языка

Исторический состав древнеармянского языка. Как всякий язык с долгой историей, древнеармянский содержит много пластов различного происхождения. Большой пласт составляют в нем слова парфянского языка, меньше слов из среднеперсидского; совсем немного слов из древнеиранских языков; совершенно не выявлены следы контактов со скифским и, тем более, «западноиндоиранским»[464]. Понятно, наличие иранских слов не означает принадлежности древнеармянского к индоиранской ветви индоевропейских языков: все эти слова представляют собой термины государственной администрации, феодального быта, книжные и другие абстрактные понятия и т.п.[465] Они не принадлежат к основному фонду древнеармянского словаря и свидетельствуют лишь о том, хорошо известном из истории Армении факте, что армянский народ имел чрезвычайно длительные и глубокие контакты с государствами, поочередно господствовавшими в Иране, а временами — и на Армянском нагорье и в Закавказье, в первую очередь — с Парфянским государством Аршакидов.

Как показала А. Г. Периханян, в древнеармянском существует по крайней мере два пласта слов арамейского [199] (семитского) происхождения. Более древний пласт восходит к одному из староарамейских диалектов Северной Месопотамии; это термины, в основном связанные с торговлей и ремеслом, а также канцелярские[466]; они являются следом существования в Армении арамейских канцелярий, унаследованных от времен Ахеменидской державы, и тех торговых сношений, которые существовали между Армянским нагорьем и Месопотамией во второй половине I тыс. до н.э.; отчасти же эти термины были занесены арамейскими и еврейскими горожанами, переселенными в некоторые из городов Армении при Тигране Великом и Артавазде II, в 77—40 гг. до н.э.[467] Более поздний пласт представляют собой слова церковно-книжного характера, происходящие из сирийско-эдесского диалекта арамейского языка, принесенные в Армению вместе с христианской церковью[468]. Имеется несколько слов аккадского происхождения, попавших в древнеармянский язык, вероятно, через посредство либо тех же арамеев, либо урартов[469].

Имеется известный слой греческих слов, также главным образом церковно-книжного происхождения.

Ниже этих пластов, которые датируются временем приблизительно с 500 г. до н.э. по 500 г. н.э. (отчасти позже), выявляются еще и другие. Так, имеются слова урартского происхождения[470]. Мощность этого слоя пока установить трудно, так как мы еще плохо знаем словарь самого урартского языка. По всей вероятности, значительное число (несколько сот) слов древнеармянского языка, до сих пор не объясненных, окажется [200] словами хуррито-урартского происхождения[471]. Однако и эти слова не относятся все же к основному словарному фонду и поэтому древнеармянский, конечно, не может считаться родственным хуррито-урартским языкам. Этот пласт в древнеармянском следует рассматривать как субстрат — то есть как остаток языка местного населения Армянского нагорья, сохраненный при его перexоде на древнеармянский язык.

Г. А. Капацян посвятил ряд исследований выявлению хеттских слов в древнеармянском. Не все предложенные им этимологии выдерживают критику, однако не приходится сомневаться в том, что в древнеармянском имеется и хеттский пласт[472]. К сожалению, до сих пор не производились поиски слов древнеанатолийского происхождения в более широком смысле в частности, лувийских, но и они, несомненно, должны иметься в древнеармянском[473]. Часть предполагаемых слов хеттского происхождения может оказаться общеанатолийскими.

Анатолийский пласт также не охватывает слов основного словарного фонда.[474] [201]

Лишь сняв все перечисленные пласты, мы доберемся до основного фонда древнеармянского словаря. В него входят такие слова, выражающие общечеловеческие понятия, которые должны были иметь обозначения уже в сáмом древнем языке, так как ни один язык без них не может обойтись; эти слова выражают понятия, известные человеку настолько давно, что заимствовать их обозначения извне почти никогда не было оснований. Сюда обычно относятся названия частей тела, простейших терминов родства, элементарных действий и состояний, числительные и т.п.[475] Основной словарный фонд не является неизменным, — и здесь создаются новые обозначения для старых понятий, в отдельных случаях и заимствованные, однако новейшими исследованиями установлено, что основной словарный фонд любого языка обновляется в среднем не более чем на 15% в течение 1000 лет.

К основному фонду языка относится также звуковое оформление грамматических категорий — префиксы, суффиксы, падежные и глагольные окончания и т.п.

При анализе древнеармянского основного языкового фонда выявляется прежде всего, что он является индоевропейским. Тем самым снимается всякий вопрос о возможной «двуприродности» древнеармянского языка[476]. Языковой предок древнеармянского языка, протоармянский язык, мог быть только индоевропейским, не родственным ни хуррито-урартским языкам, [202] ни хаттскому, ни современным кавказским языкам (абхазо-адыгским, картвельским, нахско-дагестанским), ни семитским.

Во-вторых, выявляется, что протоармянский язык не принадлежал ни к анатолийской, ни к индоиранской, ни, скажем, к славянской[477] ветви индоевропейских, так как фонетические изменения, свойственные древнеармянскому по сравнению с реконструированным праиндоевропейским, отличны от происшедших во всех этих ветвях[478], и имеются также существенные расхождения с ними в выборе лексики основного словарного фонда[479].

Вопрос о вероятной дате появления носителей протоармянского языка на Армянском нагорье. Поскольку древнеармянский язык не родственен языкам автохтонов Армянского нагорья — хурритов, урартов и т.п. (хотя именно эти языки являются для него субстратом), ясно, что он занесен сюда извне. А поскольку он не принадлежит и к тем ветвям индоевропейской семьи, которые проникли в Переднюю Азию в III и первой половине II тыс. до н.э., [203] постольку он должен считаться появившимся здесь либо еще раньше, либо позже этого времени.

Однако нет никаких данных о наличии в Передней Азии индоевропейских языков, более ранних, чем анатолийские и индоиранские. Правда, согласно теории Г. Б. Джаукяна, урартский язык находится в боковом (коллатеральном) родстве с праиндоевропейским. Однако мы уже отмечали, что индоевропейские черты в урартском, вероятнее всего, являются результатом воздействия адстрата — соседних анатолийских языков юго-восточной подгруппы. Во всяком случае, и с этими индоевропейскими элементами в урартском древнеармянский не разделяет важнейших фонетических особенностей[480] и, следовательно, не может быть возведен к ним.

Остается вывод, что протоармянский язык был занесен на Армянское нагорье позже середины II тыс. до н.э. и, конечно, раньше середины I тыс. до н.э. — периода, к которому восходят первые пласты заимствований из иранских и семитских языков в древнеармянский. Таким образом, единственной ветвью индоевропейской языковой семьи, к которой может быть отнесен древнеармянский язык, является фрако-фригийская, датируемая в Азии XII в. до н.э. К сожалению, наши сведения о [204] фрако-фригийских языках чрезвычайно скудны, однако имеющиеся данные подтверждают их родство с древнеармянским[481]. К тому же греческие авторы, заставшие армянский язык на чрезвычайно ранней стадии развития — за тысячу лет до первых памятников армянской письменности — свидетельствуют что он был тогда очень похож на фригийский (Эвдокс Книдский) и что армяне считались в Малой Азии «отселившимися от фригийцев» (Геродот). Мы не имеем оснований не доверять [205] этим свидетельствам[482]. Таким образом, протоармянский язык мог появиться на Армянском нагорье не ранее XII и не позже VI в. до н.э.

Начиная с середины VIII и по конец VII в. до н.э. вся территория от гор Киликийского Тавра на восток входила в состав могущественных держав, которые вряд ли могли допустить значительные этнические передвижения по своей территории, и во всяком случае, такие передвижения не могли бы пройти без того, чтобы об этом не сохранили известий многочисленные дошедшие до нас от этого времени летописи, анналы, надписи и царские письма. Эти источники сообщают для данного отрезка времени о вторжении киммерийцев из Северного Причерноморья — по-видимому, через Дарьял во второй половине VIII в. до н.э., — и о вторжении скифов через Дагестан в начале VII в. до н.э. Скифы не могут иметь отношения к образованию древнеармянского языка, так как говорили на языке иранской группы[483], и то же, с нашей точки зрения, верно в отношении киммерийцев[484]. Однако большинство исследователей [206] считают киммерийцев фракоязычными, и поэтому следует рассмотреть, нельзя ли считать их язык предком древнеармянского[485].

На это следует ответить отрицательно. Прежде всего, киммерийцы были малочисленны[486]. Опасность их заключалась лишь в их большой подвижности, в том, что они впервые ввели тактику массового кавалерийского боя. Затем, по имеющимся данным, они осели не на Армянском нагорье, которое в то время прочно удерживала Урартская держава, а западнее — в восточной Малой Азии и Понте и, возможно, севернее, в некоторых районах Грузии[487].

Таким образом, период с 750 г. по, примерно, 635 г. до н.э., следует исключить как возможное время проникновения носителей протоармянского языка на Армянское нагорье.

Мы уже упоминали об известном предположении, согласно которому протоармяне продвинулись в эту область между 635 и 590 гг. до н.э., в хаотический период скифского вторжения и падения Ассирийской и Урартской держав, до установления твердой власти Мидийского царства, а затем Персидской державы Ахеменидов. Но в этом случае следует объяснить, где протоармяне находились до 635 г. до н.э. История территорий Киликийского Тавра и более восточных, как мы видели, довольно хорошо освещена в источниках примерно с 745 по 635 гг., и мы можем быть уверены, что в этот период здесь имелось только оседлое земледельческое население, которому не свойственно сниматься с мест и куда-то двигаться[488]. Следовательно, [207] речь может идти только либо о более северных горных областях (однако непонятно, как протоармяне могли бы туда попасть, так как, насколько мы можем судить, там и это время жили грузиноязычные племена), либо о центральноанатолийских степях к западу от Киликийского Тавра. На последней территории конца IX в. — начала VIII в. по 676 г. до н.э. существовало могущественное государство Фригия (Мушку или Мушки, как его называют ассирийские и урартские источники). Можно было бы думать, что до скифского вторжения армяне составляли часть фригийцев, а в связи с этим вторжением отселились и продвинулись на восток; но и это предположение неприемлемо, так как лингвистические данные показывают, что фригийский и древнеармянский разделились, отойдя от общего языка-основы, значительно раньше: древнеармянский — особый язык фрако-фригийской ветви, а не диалект фригийского языка VIII в. до н.э.[489] Следовательно, протоармяне могли участвовать в общем движении фрако-фригийских племен конца II тысячелетия до н.э., но не в качестве части фригийцев, а в качестве отдельного народа или племенной группы.

Остается предположить, что протоармянский проник на Армянское нагорье до VIII в. до н.э. — по всей вероятности, [208] даже до создания Фригийской державы в IX (?) в. до н.э. Таким образом, искомый период суживается до трех-четырех столетий: с XII по IX в. до н.э. Так как общее движение фрако-фригийских племен шло, как мы видели, с запада на восток, то в протоармянах мы должны видеть головной отряд этого движения.

И действительно, ассирийские источники, как мы видели сообщают о вторжении еще подвижных племен с запада в долины верхнего Евфрата и Арацани в первой половине XII в. до н.э., сразу после падения Хеттского царства: упоминаются мушки, каски-абешлайцы и урумейцы. Из них во всяком случае мушки и урумейцы, видимо, здесь и осели,[490] так как первые упоминаются на этой же территории уже в качестве земледельческих племен еще и в начале IX в. до н.э., а существование «страны» Уруму, Урме или Арме, тоже примерно в этом же районе, засвидетельствовано ассирийскими и урартскими надписями в IX—VIII вв. до н.э.

Таким образом, мы должны, по-видимому, искать протоармян в мушках или урумейцах, или в тех и других — племенах, проникших в долины верхнего Евфрата и Арацани около 1165 г. до н.э. Следует напомнить, что речь у нас пока идет о протоармянах как носителях языка-предка древнего и современного армянского, но не о более широкой проблеме — возникновении самого армянского народа, которая так просто не решается.

Теория о хайасском происхождении армянского народа. Прежде чем перейти к проблеме мушков и урумейцев, следует рассмотреть широко распространенную теорию, которая видит «колыбель армянского народа» в Хайасе[491].

Начнем с того, что ясно поставим вопрос: имеется ли здесь в виду физическая, языковая или культурная преемственность, или все эти виды преемственности вместе.[209]

Говорить о физической преемственности между Хайасой и армянским народом можно лишь в том случае, если доказать, что хайасцы выселились из своих первоначальных мест обитания в Понте, в долине Чороха и, возможно, в верховьях Евфрата и расселились по всему Армянскому нагорью, полностью или в значительной степени вытеснив предшествующее хуррито-урартское население, и что, таким образом, весь армянский народ или большая его часть физически происходят от хайасцев. В противном случае о физической преемственности от Хайасы можно говорить только в отношении тех сравнительно небольших групп армянского народа, которые непосредственно жили на территорий бывшей Хайасы.

Никаких данных о широком расселения хайасцев на юг, юго-восток и восток не имеется. Высказанное в «Истории армянского народа»[492] утверждение, будто бы с падением Хеттского царства Хайаса усилилась, расширилась на западные районы Армянского нагорья и превратилась в сильное царство, боровшееся с Урарту, не основано на источниках. Напротив, из источников, по-видимому, следует, что объединение Ацци-Хайаса распалось еще в XIII в. до н.э., задолго до падения Хеттского царства, и с тех пор более ни в каких памятниках не упоминается; что впоследствии на территории Хайасы [210] образовалось хурритское царство Дайаэни, а затем северная его часть была занята грузиноязычными племенами; правда, бывший хайасский участок верхней долины Евфрата мог входить в область образования армянского народа, но к тому времени здесь уже не было и следов Хайасы. В источниках нет никаких данных о хайасцах за пределами былой территории Хайасы, ни о каких-либо посредствующих звеньях между Хайасой и армянами позднейших времен.

Что касается культурной преемственности, то армяне, несомненно, преемники всего древнего населения нагорья, в первую очередь хурритов, урартов и лувийцев; нет никаких данных об особо важном культурном воздействии на позднейшее население нагорья со стороны именно Хайасы более, чем Исувы, Алзи, Уруатру или Кумме. О культуре Хайасы мы, в сущности, знаем очень мало, кроме ее брачных обычаев и имен божеств, от которых не осталось никаких воспоминаний в армянской традиции[493].

Следовательно, речь может идти только о языковой преемственности. Предположение о такой преемственности между гипотетическим хайасским языком и древнеармянским по своему существу бездоказательно и основано только на некотором сходстве названия страны Хайаса (Ḫajasа со звуком խ) и самоназванием армян — хайк' (haj-k^h со звуком հ)[494]. Уже из [211] того, что было сказано выше о характере этнонимов вообще, видно, что это сходство отнюдь не является доказательством органической связи этих терминов. При этом, как показывают примеры аналогичных по структуре древнеармянских слов[495], сказать, как звучала исходная форма слова հայք очень трудно: в начале его мог быть и согласный р-, и праиндоевропейский ларингал *Н-, и звук h-, сам имеющий в индоевропейских языках различное происхождение, например, из s-; дифтонг -aй- тоже мог восходить к различным звукосочетаниям, в том числе к ‑ате‑, ‑ати‑. Основой слова հայք является հայո (а не, скажем, *հայա‑)[496], и в нем нет никаких следов суффикса ‑са. Этот суффикс Г. А. Капанцян толкует как древний малоазиатский топонимический суффикс ‑ssa(s)[497], действительно широко распространенный во всей Малой Азии. Но есть одна область, где этот суффикс совершенно не встречается, и это именно Армения. Поэтому в слове «Хайаса» элемент ‑са, если и является суффиксом, то не имеющим отношения к древнеармянскому языку; но возможно, что он входит в основу слова; объяснить его отсутствие в слове հայք при предположении его происхождения от термина Խայասա весьма трудно.

Что касается других данных о хайасском языке, то они представлены пятью именами собственными людей: Аиссияс, Аннияс, Марияс, Муттис и Хукканнас (и еще неясно [212] читаемое — Караннис или Ланнис)[498] и пятью именами богов — Тарумус Териттитунус, Унаккастас, Утактаннас (?) и Палтаик (?), не считая некоторых поврежденных или зашифрованых гетерографическим написанием[499]. Имена местностей мы исключаем, так как нет гарантии, что они принадлежат хайасскому, а не какому-либо более раннему языку[500]. Все эти имена искажены хеттской передачей (хеттскому языку, в частности, принадлежат падежные окончания на ‑с, ‑ас, ‑ис). В первоначальном варианте хайасской теории, как она была выработана Г. А. Капанцяном, эти имена, по принципу внешнего сходства, этимологизировались из разных языков, преимущественно из хурритского, но, во всяком случае, не из индоевропейских, что уже исключало возможность отождествления хайасского языка с протоармянским, поэтому Г. А. Капанцян был вынужден прибегнуть к выдвинутому еще Н. Я. Марром тезису о «двуприродности» армянского языка и отрицанию его индоевропейского характера. Однако новейшие исследования полностью подтвердили его индоевропейскую принадлежность, впервые установленную еще в XIX веке.

Г. Б. Джаукян[501] попытался доказать индоевропейский характер хайасского языка. Несмотря на проявленную им большую эрудицию в области индоевропейского языкознания, выводы [213] его не представляются достаточно убедительными. В корнеслове любой языковой семьи можно подобрать корни, звучащие достаточно сходно с десятком произвольно выбранных имен, значение которых к тому же неизвестно, и поэтому не может быть никакой гарантии, что корни, подобранные по сходству звучания, подходят к этим именам и по значению[502]. Но даже если принять выводы Г. Б. Джаукяна, то во всяком случае несомненно, что этот«индоевропейский хайасский язык» не имеет никакого отношения к древнеармянскому[503]. И каким образом могло бы случиться, что этот язык оказался бы настолько близким языку фригийцев, прибывших в Малую Азию многими столетиями позже и не имевших с Хайасой ровно никакого контакта, что их родство бросалось в глаза греческим наблюдателям, не обладавшим современной лингвистической подготовкой?

Итак, связь армянского народа и языка с Хайасой недоказуема и по самому существу весьма мало вероятна.

Проблема мушков. Теперь мы можем перейти к анализу данных о мушках и урумейцах. Прежде всего остановимся на проблеме мушков.

В пользу того, что именно мушки явились носителями протоармянского языка, говорит и время их появления, и [214] место их оседания, считавшееся издревле родиной армянского народа[504], и совпадение их обозначения с обозначением фригийцев. Следует еще раз отметить, что в ассирийских источниках можно выделить две разные группы мушков: одни мушки захватили Алзи и Пурукуззи (у стечения Арацани и Евфрата) около 1165 г. до н.э. и засвидетельствованы в качестве земледельческого населения в этом районе вплоть до начала IX в. до н.э. Нельзя утверждать, что эта группа мушков жила только в этом районе, а не в других районах, западнее, по их пути через Малую Азию, так как анналы, в которых они упоминаются, естественно, говорят каждый раз только о тех территориях, на которых в данном случае побывали ассирийские войска. В действительности же есть основания думать, что эта группа мушков распространялась и на западный берег верхнего Евфрата, откуда и проникала вплоть до Каркемиша[505].

Другие мушки упоминаются в связи с походами ассирийского царя Саргона II (722—705 до н.э.) и урартского царя Русы II (первая половина VII в. до н.э.) к западу от Малоазийского Тавра и со всей бесспорностью отождествляются с фригийцами.

Может показаться странным, что восточные мушки, которых мы отождествляем с протоармянами, после Ашшурнацирапала II более не упоминаются в ассирийских и урартских источниках. Но это объясняется тем, что область мушков, как мы видели, в 856 г. до н.э. была покорена ассирийским царем [215] Салманасаром III (в надписи его она названа термином Ишуа, то есть Исува, по-видимому уже архаическим) и включена в качестве «провинции Наири, Алзи и Сухму» в состав Ассирии, а между 799 и 780 гг. до н.э. была завоевана Минуей, царем Урарту, и включена и состав этой державы. Надписи обоих этих царей, как это часто бывало в подобных текстах, оперируют не этническими, а только топографическими и политическими обозначениями[506]. С этих пор и до конца существования Ассирии и Урарту на территорию Алзи не совершалось более походов, и поэтому она в надписях более и не упоминается[507]. Независимы остались только две «страны» по окраинам территории, занятой мушками, — Арме-Шубрия, ненадолго завоеванная в 673 г. до н.э. ассирийским царем Асархаддоном, а в конце VII в. до н.э., как и другие периферийные области Ассирийской державы, вероятно, снова добившаяся независимости, и Мелид-Камману на противоположном Алзи берегу Евфрата, подчинявшаяся Ассирии только в течение около 30 лет.

Однако проблема отождествления этнического термина мушки остается весьма сложной. А. Гётце сопоставляет мушков — на основании внешнего сходства структуры слова — с касками (кашка или каска), однако такое сопоставление весьма мало вероятно[508]. В отличие от касков, мушки хеттским [216] источникам не известны[509]. Ряд исследователей связывает мушков с засвидетельствованным греческими источниками племенем мосхов и с грузинским племенем месхов. Надо заметить, что если ассирийцы, урарты и древние евреи, несомненно, называли мушками фригийцев, то греки различали фригийцев от мосхов.

Данные античных авторов о мосхах весьма противоречивы. Гекатей[510] говорит о них, как о «колхском», т.е, очевидно грузиноязычном народе, жившем по соседству с матиенами, иначе говоря, хурритами, а Геродот (III, 91; VII, 78) перечисляет их в составе народов XIX сатрапии Ахеменидской державы, т.е. Понта, соединяя их с тибаренами, которые жили около Котиоры (совр. Орду; см. Ксенофонт. Анаб. V, I сл.)[511]; из этого следует, что они жили западнее колхов и, во всяком случае, не восточнее верхнеевфратской долины. Однако полутысячелетием позже Страбон помещает мосхов в двух разных местах, но в обоих случаях далеко от Понта: во-первых, где-то в совр. Абхазии (XI, 2. 12 сл.; там же помещает их и Стефан Византийский, ссылаясь на писателя VI в. до н.э. Гелланика, — возможно ошибочно, как полагает Г. А. Меликишвили, опираясь на Кисслинга); и, во-вторых, в горах на стыке Колхиды, Иберии и Армении (XI, 2, 18). Последние мосхи — это, очевидно, месхи позднейших писателей, как византийских, так и грузинских, и, возможно, здесь простое смешение двух сходных терминов, или же попытка, отождествления позднейшего термина с известным от древних авторов. Г. А. Меликишвили считает термин месх как название грузиноязычного племени этого района поздними, по-видимому, чужеродным. Урартские источники не знают в этой области ни мосхов, ни месхов. Наконец, следует отметить, что термин мосок распространен в аварском языке как название грузинского народа в целом[512]. Все это заставляет подозревать, что термин мосхи — вообще не этноним, а скорее какое-то прозвище, которое [217] могло применяться к разным племенам. Таково же положение и с халибами; греки, видимо, называли халибами не только халибов-халдайцев, но и всех жителей Понта, торговавших железной рудой (см. Раuly s.v. Chalybes); в ряде случаев можно подозревать, что понтийские мосхи — другое обозначение халибов-халдайцев, которые, действительно, жили между тибаренами на западе, мосинойками на севере и матиенами на юге — юго-востоке[513].

Выдвигалось предположение о том, что в мушках древневосточных текстов следует видеть грузиноязычное племя; точно так же область Табал в Киликийском Тавре сопоставляется с понтийскими тибаренами[514], якобы переселившимися сюда из Табала (или наоборот, отсюда в Табал), а сами тибарены, на основе довольно сомнительного сходства в звучании термина, — с иберами, то есть восточными грузинами. Более осторожно высказывается Г. А. Меликишвили[515], который лишь допускает присутствие в Киликийском Тавре начала I тыс. до н.э. (Табале) грузиноязычных племен[516].

Но в племенах «мушки», по мнению Г. А. Меликишвили следует видеть грузинские племена. Он полагает, что в ассирийских источниках речь идет о по крайней мере двух разных вторжениях этих племен в район Армянского Тавра: первое засвидетельствовано Тиглатпаласаром I для времени около 1165 г. до н. э., а со вторым связано упоминание мушков в том же районе в IX в. до н.э.[517] При этом он сопоставляет имя [218] царей Фригии — Гордий — и название их столицы — Гордион — с названием горного племени восточной части Армянского Тавра и Гордиенских, или Кордуенских (совр. Курдистанских), гор — кардухи, а это последнее название — с самообозначением картвелов. Все это, однако, представляется весьма натянутым. Лингвистически едва ли допустимо сопоставление отдаленно похоже звучащих имен, без объяснения закономерности переходов (к||г, т||д и т.д.)[518]. К тому же, по замечанию самого Г. А. Меликишвили, суффикс ‑ухи в имени кардухов указывает скорее на их хуррито-урартскую принадлежность. Место обитания кардухов (долина р. Кентрит-Бохтан и горы вокруг верховьев Большого Заба, то есть районы, где и ассирийскими источниками засвидетельствованы хурритские горные племена, подобно кардухам V—IV вв. до н.э. державшие в страхе окрестные долнны),[519] не имеет контакта ни с местожительством несомненных грузинских племен, ни с местожительством восточных мушков (даже если помещать их, по Г. А. Меликишвили в северомесопотамских горах Кашияри — Тур-Абдин, что, [219] с нашей точки зрении, неправильно)[520]. И наконец, совершенно незакономерно сопоставлять имя племени с именем лица, жившего на 1000 км западнее, и названным по этому лицу городом. Таким образом, из всей аргументации не остаётся ничего, кроме сходства названий мушков с названием мосхов и грузинского племени месхов.

Г. А. Меликишвили пишет[521]: «Среди ассирийцев название «табалы» могло употребляться (подобно названию «мушки») в собирательном смысле и обозначать племена разного происхождения; однако среди них (в качестве, по крайней мере, одной составной части) следует, очевидно, предполагать присутствие и картвельских (в частности, западно-грузинских) племен». Здесь надо внести одну поправку: ассирийские источники не знают племени «табалов», а только область Табал[522], по-видимому, с лувийским населением (хотя возможны здесь и другие этнические группы). Что касается термина мушки, то собирательное его значение вероятно. Однако потому ли ассирийцы, урарты и древние евреи обозначали фрако-фригийские племена и государственные образования термином мушки, что вместе с ними и среди них жили и грузиноязычные племена мосхов, как полагают Г. А. Меликишвили, 3. Кавеньяк, Н. В. Хазарадзе и др.[523] или, наоборот, некоторые грузинские племена назывались мосхами потому, что когда-то жили на [220] подвластной Фригии территории, как предложили считать мы,[524] пока не может быть установлено.

Существенно определить первоначальное звучание спорного термина. Звука х в нем не было: нет его ни в ассирийской передаче (мушки, Мушку), ни в урартской (Мушки‑)[525], ни в «хеттской-иероглифической» (лувийской: мускаи(н); «ш» в «хеттском-иероглифическом» не было), ни в древнееврейской, где все дошедшие до нас формы восходят к праформе *мошк‑, ни в древнегреческой (греч. Moskhoi содержит придыхательное kh, соответствующее армянскому ք, а не х, то есть армянскому խ, как можно было бы подумать, судя по традиционному произношению; ср. др-армянск. Մոսքեկան, название «Мосхских» — т.е. месхских? — гор. Следовательно, исходной формой нужно считать *мошк’‑, *мушк’‑, *моск’‑, или *муск’‑ (մոշք‑, մուծք‑, մոսք‑, մուսք‑)[526] и является ли грузинское месх‑ [221] (մեսխ‑, только с двумя совпадающими звуками) тем же самым термином, еще нуждается в доказательствах[527]. Нет ничего невозможного в том, что в период, когда нашествие фрако-фригийцев разливалось по Малой Азии, отдельные их племена могли попасть и в Понт и даже в Закавказье и впоследствии стать грузиноязычными, или что отдельные грузинские племена, в течение какого-то времени подчиненные Фригии, впоследствии могли получить прозвище «фригийцев» (мушки), или, наконец, что это прозвище по каким-либо историко-культурным признакам и ассоциациям могло широко применяться впоследствии к разным племенам и народам.

Однако остается несомненным то обстоятельство, что в наиболее ранних источниках термином мушки во всяком случае обозначалась Фригия и фригийцы, в индоевропейской языковой принадлежности которых никто не сомневается[528], а следовательно, так могли обозначаться и вообще фрако-фригийские, в том числе и протоармянские племена. Здесь следует обратить внимание на предположение А. Гётце[529] о том, что термин мушки первоначально относился к фрако-фригийскому племени мисов в северо-западной Малой Азии и Троаде (греч. Mysoi, читать мусой, основа мус — «ш» в греческом не было) и области Moesia на Балканах. Быть может, мисы были [222] первым фрако-фригийским племенем, с которым познакомились жители Малой Азии, а затем их название было распространено и на все родственные или близкие по культуре племена[530].

Если же мы допустим, что восточные мушки Тиглатпаласара I, Тукульти-Нинурты II и Ашшурнацирапала (а также, вероятно, Катуваса каркемишского?) не протоармяне, а временно[531] попавшие сюда протогрузинские племена, то снова встанет вопрос, каким же образом, когда и откуда сюда попали индоевропейцы-армяне, составившие здесь постоянное население. Мы уже указывали на то, что в VIII—VII вв. до н.э. в прилежащих областях неоседлого, способного к передвижению населения не отмечается, и что, следовательно, XII в. [223] до н.э., век исторически засвидетельствованных больших народных передвижений, — в том числе, в первую очередь, передвижений именно фрако-фригийцев, к которым должны были принадлежать и протоармяне, — является наиболее вероятной датой появления протоармян на Армянском нагорье. Если же мы имеем прямое свидетельство о появлении здесь именно в это время нового племени, носящего обозначение, несомненно применявшееся к фрако-фригийским племенам, то логично видеть в этом племени, то есть в восточных мушках, именно протоармян, которые жили здесь же и в дальнейшем, а не грузин, которые впоследствии здесь никогда не жили, и появление которых здесь могло быть, самое большее, случайным и временным. Между тем, надпись Ашшурнацирапала свидетельствует о том, что мушки перешли здесь к оседлости.

Проблема урумейцев. Теория С. Т. Еремяна. Однако та же надпись Тиглатпаласара I, которая говорит о первом появлении мушков в долине верхнего Евфрата, упоминает и еще два пришлых племени, а именно касков-абешлайцев и урумейцев. Поэтому нам придется проанализировать имеющиеся данные и об урумейцах (поскольку вопрос об абешлайцах был уже разобран выше, стр. 12 и 123). В этой же связи необходимо остановиться на теории С. Т. Еремяна, которая является, по-существу, попыткой примирить «хайасскую» и «мушкскую» теории происхождения протоармян, а также теорию И. Маркварта, видевшего предков армян в «аримах» (или «Ариме») Гомера[532].

По мнению С. Т. Еремяна, урумейцы отождествляются с аримами, которых он для хеттского периода локализует на территории Хайасы или по соседству с ней. Увлеченные общими этническими передвижениями ХII в. до н.э., аримы-урумейцы, вместе со своими соседями, касками-абешлайцами, спустились в долины верхнего Евфрата и Арацани и образовали [224] здесь, в районе совр. г. Муша и в Сасунских горах, «страну» называемую в источниках Уруму, Урме[533] или Арме, слившуюся с хурритской «страной» Шубрия. Горный район внутри Сасунских гор не мог быть покорен ни ассирийцами, ни урартами, и здесь образовалось ядро будущего армянского народа и армянской государственности. Именно аримы-урумейцы были носителями протоармянского языка; они слились с родственными им по языку мушками-фригийцами, привнесшими в древнеармянский язык фрако-фригийский элемент.

Изложенная теория С. Т. Еремяна нуждается в некоторой модификации. Прежде всего, хеттским источникам аримы ни в районе Хайасы, ни где-либо в другом районе не известны[534]. Аримы, «право» которых претендовать на роль предков армянского народа основывается лишь на некотором сходстве названий, упомянуты только в «Илиаде» в весьма неопределенном контексте (в развернутом сравнении)[535], из которого совершенно не ясно, где автор поэмы мыслил их живущими; даже неясно, идет ли речь о племени аримов или о городе Ариме[536], но только видно, что говорится о вулканической местности. Ни из чего не следует, что аримы вообще жили в Малой Азии, и античные комментаторы помещали их в самых [225] разных странах[537]. Затем, как мы уже видели, недоказуемо, что в районе Хайасы во II тыс. до н.э. жили индоевропейские по языку племена, и тем более племена одной ветви с протоармянами. И, наконец, если урумейцы и мушки были племенами географически столь разного происхождения, то их языки не могли бы восприниматься как родственные; что касается фрако-фригийского[538] элемента в древнеармянском, то это не еще один пласт заимствований, — он сам составляет основной словарный фонд языка.

Следует, так же как и в случае с мушками, попытаться установить точное древнее звучание также и названия урумейцев. Имея в виду, что урартское, а возможно и аккадское у чаще всего фактически передает о, а также учитывая чередование названий Урме||Арме, следует предположить, что основой названия скорее всего является ор(о)м‑. Сопоставление этого термина с аримами требует объяснения изменившейся огласовки. Такое изменение было бы сравнительно легко объяснимо, если бы мы имели дело с семитскими языками, в которых, как известно, корень состоит из согласных, а гласные могут меняться в зависимости от грамматической или словообразовательной формы, но оно требует серьезного обоснования, когда речь идет об индоевропейском языке. Нужно заметить, что сами армяне, насколько известно, никогда не называли себя «оромами», ни, впрочем, армениями или армянами.

Кто такие урумейцы — сказать трудно. Источник говорит о них лишь, что они действовали совместно с касками-абешлайцами и что они происходили из «страны хеттов», то есть пришли с запада, из-за Евфрата. Это могло быть и каскское [226] или родственное каскам племя, или другое обозначение тех же мушков (это, впрочем, маловероятно, так как и мушки, и урумейцы упомянуты, хотя под разными годами, но в одной и той же летописи). Наконец, это могло быть фрако-фригийское племя того же происхождения, что и мушки (ведь фрако-фригийцы, жившие еще родоплеменным строем, должны были распадаться на множество мелких разноименных племен, и вряд ли имели общее самоназвание; однако в этом случае следует объяснить, почему урумейцы выступают в союзе не с мушками, а с иноязычными касками). Они, несомненно, вошли в состав армянского народа, но нет основания приписывать им более важную роль по сравнению с мушками.

Территория расселения протоармян. Таким образом, мы приходим к выводу, что носители протоармянского языка, известные древним под названием мушков (восточных) и, возможно, также урумейцев, пришли в долину верхнего Евфрата и нижнего Арацани во второй четверти XII в. до н.э., после разрушения ими Хеттской державы.

Территорию их расселения можно попытаться уточнить. Уже первые ассирийские известия указывают как на место поселения мушков и урумейцев на область Алзи (позднейший Аг'дзник), в это время включавшую нижнюю часть долины Арацани и районы к югу от этой реки; но, как мы видели, есть основание думать, что мушки осели и в долине верхнего Евфрата, по обоим его берегам. Областью оседания урумейцев надо, очевидно, считать страну Уруму или Урме, иначе Арме, если эти названия тождественны. К этой области урартские надписи (УКН, № 41с, 156 DI + DII) относят города Кулмери и Нехерия[539], находившиеся на южных склонах Сасунских [227] гор; ассирийские источники относят Кул(лим)мери к стране Шубрия[540], которая урартским источникам не известна и, видимо, слилась с Урме, хотя еще в IX в. до н.э. ассирийская надпись отличала Внутреннее Уруму от Шубрии[541]. Шубрия имела хурритскую династию[542], но население, особенно в долинах и на склонах, могло быть смешанным.

Несомненно, однако, что попав в верхнеевфратскую долину, мушки должны были осесть и на правобережье Евфрата, где они в X в. доходили, по-видимому, даже до Каркемиша[543]. Если Тиглатпаласар I об этом не упоминает, то, вероятно, потому, что в данном контексте заевфратская область его не интересовала. Столицей XIII сатрапии («Армении») при Ахеменидах, в VI—IV вв. до н.э, как мы увидим ниже, был Мелид (Малатья), а в начале V в. Геродот (I, 72, 180) относит к Армении не только истоки Евфрата, но и территорию до водораздела, где берет свое начало Галис. Наличие фрако-фригийцев в этом районе подтверждается, как мы уже упоминали, фригийскими памятниками материальной культуры в Малатье, а может быть и фригийским именем Гурди (Гордий), которое, возможно, носил вождь повстанцев в Тиль-Гаримму (Тогарме?)[544]. Впрочем, мы упоминали также, что вообще все династии на правобережье верхнего Евфрата, в том числе и в Мелиде, вплоть до VIII в. до н. э. были лувийскими[545].[228]

Таким образом, в качестве территории первичного расселения носителей протоармянского языка мы должны рассматривать область от Северного Тавра до отрогов Армянского Тавра у истоков р. Тигра (Сасунских гор), включая долину верхнего Евфрата по обе стороны реки, то есть то, что в хеттское время было «странами» Паххува, Цухма, Тегарама, Исува, Мальдия и Алзи — а также сам район Сасунских гор (Арме-Шубрия). Центральная из этих областей называлась Цупа (Софена, УКН № 39, 4, 10; 128 А2, 22), термин, в результате каких-то политических событий получивший гораздо более широкое значение чем ранее, при хеттах[546]. Из местных жителей носители протоармянского языка застали на правобережье в основном лувийцев (и палайцев?) и отчасти хурритов, на левобережье — в основном хурритов, хотя, как мы видели, лувийский элемент проникал и сюда, см. выше, стр. 86.[229]

3. Образование армянского народа

До сих пор мы занимались вопросом о выявлении носителей протоармянского языка. Образование самого армянского народа составляет отдельную проблему.

Численность протоармян по сравнению с местным населением. Нет ни малейшего сомнения в том, что протоармяне фрако-фригийской языковой группы были не единственным и даже не главным компонентом в образовании армянского народа. Число мушков и урумейцев не могло быть значительным. Анналы Тиглатпаласара I говорят о вторжении в Кадмухи 20000 воинов-мушков (причем среди этих воинов, вероятно, могли быть и местные жители Алзи; не исключено, что эта цифра преувеличена)[547] и о 4000 воинах-касках и урумейцах. Если считать, что в те времена воином был каждый четвертый, то надо полагать, что общая численность вторгшихся племен была от ста до двухсот тысяч, даже считая тех, кто не участвовал в походе на Кадмухи. Между тем местное население было более многочисленным. Так, по данным анналов Сардури II, он отменил по Урартской державе 350 тыс. воинских повинностных единиц[548], из чего видно, что население Урарту значительно превышало миллион и могло составлять два-три миллиона. Надо полагать, что около четверти этого числа жило в богатой долине верхнего Евфрата и в долине Арацани; таким образом, местное население в три-четыре раза превышало по численности вторгшиеся племена.

Нет никаких данных о том, чтобы пришельцы вытеснили или истребили местное население, которое ассирийские источники, как мы видели, показывают нам активно поддерживающими мушков против общего врага. Эти области продолжают и после вторжения называться «шубарейскими», то [230] есть хурритскими, и здесь царствуют хурритские (а на правом берегу Евфрата — лувийские) династии[549].

Период двуязычия. Огромный пласт субстратной лексики в древнеармянском еще яснее показывает, что вытеснения местных жителей не было. Для сравнения отметим, что кельтский (бриттский) субстрат в англо-саксонском и современном английском языке составляет всего несколько слов; или, беря другой пример, отметим, что также и в грузинском количество субстратной лексики очень мало[550]. Помимо этого, выясняется, что фонетика армянского языка в значительной мере воспроизводит урартский, а не индоевропейский фонетический состав[551]. Эти явления с несомненностью говорят о длительном периоде двуязычия, когда местное население, переходя на древнеармянский язык, продолжало одновременно пользоваться и старым языком, говоря по-древнеармянски по нормам произношения прежнего родного языка[552] и перенося из него множество слов в древнеармянский.[231]

Как мы видели, к моменту появления мушков и урумейцев, местное население верхнеевфратской долины говорило по-хурритски и по-лувийски, то есть в значительной мере было уже смешанным. Урартское владычество, продолжавшееся около 200 лет, должно было принести еще и примесь урартоязычного населения. Именно этим смешанным по языку характером местного населения, пользовавшегося в быту не менее чем четырьмя языками (протоармянским, лувийским, хурритским и урартским), очевидно, и объясняется то, что оно в конце концов, в условиях наступившего политического и экономического единства, сначала стало пользоваться, наряду с родным, еще и вторым, общепонятным языком, а затем перешло на единый язык.

Можно было бы ожидать, что этим языком будет урартский. Однако древние державы никогда не навязывали своего языка подданным[553]; довольствуясь сбором дани и повинностным трудом, они не интересовались культурой покоренного населения; переселяя жителей из одного конца державы в другой, они даже были заинтересованы во многоязычии, не позволявшем покоренным сговориться между собой. Народ же, чувствуя потребность во взаимопонимании, вырабатывал общий для всех язык (сначала lingua franca, то есть общепонятный язык для отдельных случаев сношения с иноязычными соседями, а затем койнэ, то есть собственно общий язык при возможном сохранении местных языков и диалектов только в домашнем обиходе). Для этого народные массы принимали тот язык, который повсюду было легче выучивать, в силу ли его большей распространенности или в силу его простоты. Так, для Хеттской державы общенародным языком был, видимо, не хеттский-неситский, а лувийский, который и пережил ее падение.[232]

И в Ассирийской державе создался единый язык, но это был не ассирийский диалект аккадского, а арамейский язык сравнительно недавно пришедшего и частично еще кочевого, но именно потому широко распространенного повсюду населения. Для жителей западных областей Урартской державы урартский был языком официальной письменности, которой они не знали, и господствующей верхушки, которой они были чужды. Но даже те, кто говорил по-хурритски и по-лувийски, вскоре после прихода мушков и урумейцев, вероятно, стали представлять собой только тонкий местный господствующий слой, истребленный при ассирийских и урартских завоеваниях, подобно тому как была истреблена аккадская знать при завоевании Ассирии Мидией.

Распространению протоармянского языка чрезвычайно содействовали сами урарты своей политикой переселений захваченных жителей. Так, мы знаем, что когда урартский царь Аргишти I в 782 (или 776) г. до н.э. построил крепость Эребуни на месте современного Еревана, он заселил ее людьми, выведенными из Цупы (Цоп'к', Софена) и Хате (Мелитеа-Мелид)[554], то есть как раз из верхнеевфратской долины с ее смешанным протоармянско-лувийско-хурритским населением, которое в то время несомненно уже пользовалось протоармянским как вторым, а может быть — и как единственным языком. Они принесли сюда культ лувийского бога Иварша, официально признанный урартами[555], и, вероятно, протоармянский [233] язык. Таких случаев в истории Урарту было немало, и этническое смешение, как и в Ассирии, было очень большим[556].

Важную роль в усилении значения протоармянского языка, — в ущерб хурритскому и лувийскому, на которых, видимо, говорил местный господствующий класс, — могло сыграть и то обстоятельство, что существовало два очага, куда эксплуатируемое население могло бежать от угнетения: Арме-Шубрия и Мелид-Камману; эти области, по-видимому, в дальнейшем и явились ядром образования армянской народности, может быть, именно по той причине, что, ввиду существовавших здесь более свободных порядков, в них скапливались люди из народа, вероятно раньше других переходившие на общий язык (так и в Ассирии, а позже в Вавилонии, народ раньше знати и граждан привилегированных городов стал говорить по-арамейски).

Наименование. Будучи смешанным по своему этническому составу, население верхнеевфратской долины начала I тыс. до н.э., вероятно, не имело своего общего самоназвания или названия, которое было бы общепринятым у его соседей. Поэтому эти последние называли их по имени наиболее близкой из населенных ими областей. Такой областью для грузин была Сухму на севере долины, для арамеев — Арме в Сасунских горах, соседившая с наиболее северным из районов с арамейским населением (Амида). Поэтому для грузин представитель этого населения был сомехи[557], а для арамеев — *арминā[558]. Древние персы [234] заимствовали этот термин, как и другие географические термины Передней Азии[559], от арамеев, из которых вербовались чиновники ахеменидских канцелярий[560], а от персов — греки.

Что касается урартов, то для них все жители к западу от их державы были «хеттами» (хатини), и вся область западнее Евфрата называлась у них Хате. Термин «лувийцы» для I тыс. до н.э. не известен: для жителей Передней Азии этого времени все лувийцы были «хеттами», да, видимо, и сами себя они так называли[561]. По-видимому, к лувийцам-«хеттам» причислялось и все смешанное население правобережья верхнеевфратской долины вообще[562].[235]

Если, как мы предполагаем, протоармяне жили не только на левобережье, но и на правобережье, то для урартов были вполне естественно называть язык их западных соседей «хеттским», а самих этих соседей — «хеттами». Так этот язык, вероятно, и назывался в течение долгого периода двуязычия. Впоследствии, когда и сами урарты перешли на древнеармянский язык и влились в состав армянского народа, — в котором они, вероятно, составили большинство, — название «хетты» стало и их самообозначением. По-протоармянски это название могло звучать *хатйос или *хатийос (հատ(ի)յոս) в дальнейшем отсюда по законам армянской фонетики получилось հայ(ո‑)[563].[236]

Компоненты древнеармянского народа. Итак, с нашей точки зрения древнеармянский народ первоначально сложился в верхнеевфратской долине из трех компонентов — хурритов, лувийцев и протоармян (мушков и, возможно, урумейцев). При этом хурриты, как более многочисленные, составили основную массу народа и определили основную линию физической преемственности, а протоармяне, в силу ряда исторических причин, передали новому народу свой язык. Менее значителен, по-видимому, был вклад лувийцев[564]. Этот процесс начался в XII в. до. н.э. и завершился к VI в. до н.э., причем, возможно, в конце этого периода в древнеармянский народ пошел и еще один небольшой по численности компонент — скифы[565].[237]

Когда в VI в. до н.э. впервые в древнеперсидских и греческих источниках начинают упоминаться «арменин» и «Армения», то первый из этих терминов применяется либо ко всему населению нагорья[566], либо к новообразованному древнеармянскому народу в западной части Армянского нагорья, а второй — либо как обозначение Армянского нагорья в целом (но вавилоняне[567] и, может быть, древние евреи[568] продолжают применять для него старый термин «Урарту»), либо как обозначение XIII сатрапии Ахеменидского царства, в отличие от XVIII, населенной еще и в то время преимущественно урартами (алародиями; вероятно этот термин включал и остатки «этивцев»)[569]; вавилоняне же называли XIII сатрапию (армянскую) «Мелид», по-видимому, по ее столице, а XVIII сатрапию (алародийскую) — опять-таки «Урарту»[570].[238]

Обозначение всего нагорья термином «Армения» (древнеперсидск. «Армина») вероятно указывает на то, что к концу VI в. до н.э. армянский язык уже распространялся и за пределами XIII сатрапии. Если (как сообщает Ксенофонт в «Киропедии», и что, как будто, вытекает из древнеармянских легенд, переданных Моисеем Хоренским[571]) уже в период гегемонии Мидии существовало Армянское царство, то его создание могло содействовать распространению древнеармянского языка на всю территорию нагорья[572]. С V в. до н.э. алародии больше не упоминаются в истории, но, по всей вероятности, окончательное слияние урартов с древнеармянским народом завершилось в период создания армянского государства Еруандидов (IV—II вв. до н.э.) и Великой Армении Арташесидов (II в. до н.э.)[573]. Таким образом, урарты вошли еще одним, чрезвычайно мощным в численном и культурном отношении компонентом в состав армянского народа.

Хурриты, урарты и лувиицы за пределами древнеармянского этнического ареала. Грузины. В то же время нельзя забывать об огромной культурной роли Урартского государства и за пределами сообственно урартской языковой территории. В этом смысле культурная преемственность от Урарту является достоянием всех народов Закавказья, а не одного только армянского народа. [239] Кроме того, за время урартского владычества известная часть урартов успела осесть по всей территории державы[574] и затем должна была влиться в состав местного населения, не только армяноязычного.

Но основня часть урартоязычного населения жила на территории образования армянского народа и влилась в его состав. Что же касается хурритов, «этивцев», лувийцев, то значительная часть их жила вне этой территории и, понятно, эта их часть не вошла в состав армян. Есть предположение о сохранении в Сасуне вплоть до средневековья особой этнической группы, отличной от армян (хурритской?)[575]. На месте горных хурритов восточной части Армянского Тавра и Курдистанских гор (кардухов?), а также кутиев мы в средние века встречаем курдов, говорящих на языке, видимо, являющимся потомками мидийского, но развившимся в своеобразном направлении, в чем, быть может, следует видеть влияние хурритского субстрата(?)[576]. Значительная часть «этивцев» должна была, очевидно, войти на востоке их ареала — в состав албанов, на западе — грузин[577], а в пределах Араратской долины и прилегающих территорий в конечном счете влилась в состав армянского народа, северо-западная же группа хурритов должна [240] была войти в состав грузинского народа[578], который, как мы видели, широко распространился в течение XII(?)—VIII вв., вобрав в себя местное автохтонное население многих областей Закавказья и Понта. С тех пор он является одним из ведущих народов изучаемой территории, занимавшим весьма значительный в географическом, культурном и политическом отношении ареал и разделяя общий культурно-исторический субстрат с армянским народом[579].

Что касается лувийцев, то большая часть их жила западнее основного района образования армянского народа: их потомками, по всей вероятности, явились жители Киликии и Катаонии эллинистического времени, впоследствии эллинизировавшиеся, и уже значительно позже изучаемого времени подвергавшиеся и арменизации.

Выводы. Из всего изложенного видно, что история армянского народа — прямое продолжение истории не только протоармян, но и, — во всяком случае в не меньшей мере, — хурритов, урартов и [241] лувийцев. Основная масса армянского народа составилась из их потомков; в какой-то исторический момент, если потомок говорил по-древнеармянски, то его отец, дед и прадед чаще всего были двуязычны, а предок был еще чистым хурритом или урартом. Уловить этот момент очень трудно; письменных источников на древнеармянском нет до V столетия н.э., а собственные имена, сохраненные другими источниками, почти ничего не дают: так, из армянской исторической традиции мы знаем, например, что царь Арташес I во II в. до н.э. был армянином, а он носил иранское имя и пользовался для официальных целей арамейским языком и арамейской письменностью. Поскольку армянская историческая традиция не заходит вглубь далее, самое большее, 2-й четверти I тыс. до н.э., то можем ли мы поручиться, что все династы нагорья в IX—VII вв. до н.э., носившие хурритские или лувийские имена и пользовавшиеся «хеттской иероглифической» письменностью и клинописью, действительно были хурритами и лувийцами?[580] Но с исторической точки зрения это не так уж и существенно: их подданные, во всяком случае, были прямыми предками армяноязычных жителей этих мест в последующие столетия. Поэтому, изучая древнейшую социально-экономическую или культурную историю армянского народа, нельзя начинать ее как бы с чистого листа и искать в VI—V вв. до н.э. первобытнообщинных отношений; нет сомнения в том, что древнейшую армянскую историю можно правильно понять только как продолжение [242] еще более древней истории хурритов и урартов, а также лувийцев[581].

Сейчас уже признано, что зачатки армянской государственности уходят не только в эпоху падения Урарту и Ассирии, но и глубже; зачатком ее могло быть царство Арме-Шубрия, как считает Б. Б. Пиотровский, предполагающий здесь создание скифско-армянского объединения на рубеже VII и VI вв. до н.э., но которое сложилось как государство значительно раньше; зачатком ее могло быть и царство Мелида — столицы сатрапии Армении в V в. до н.э., а может быть и столицы Армянского царства легендарного Тиграна I в VI в до н.э., — «Великая Хатти» XII—VIII вв. до н.э. В качестве зачатка армянской государственности можно рассматривать и мушкское царство Алзи XII—IX вв. до н.э.; но отчасти и любое хурритское, урартское или лувийское государство на территории Армянского нагорья — и эти государства были тоже созданы не чуждыми армянам этническими группами, а людьми, потомки которых влились в армянский народ, хотя сами они и говорили на других языках.