Прежняя любовь

Глава 10

Ева

28 февраля 2003 года

Это ты? Он теперь с тобой? Ты поэтому меня искала?

Если только ты не читаешь это письмо спустя пятьдесят или шестьдесят лет, это, по всей вероятности, означает, что я умерла. Скорее всего, меня убили.

Пожалуйста, пусть это тебя не огорчает. С учетом того, какую жизнь я вела, этого следовало ожидать. Во всяком случае, меня это совершенно не удивит. Но если ты держишь в руках эти дневники, потому что ты меня искала, а значит, сумела поставить себя на мое место и взглянуть на окружающее моими глазами, даже если ты наткнулась на них случайно, пожалуйста, окажи мне услугу. Сожги их, не читая. Ты можешь сделать это для меня? Я очень тебя прошу.

Я не хочу, чтобы кто-то еще узнал все то, о чем я писала исключительно для себя. Я знаю, что мне следовало бы сжечь их самой, но мне это кажется самоубийством. Я убила бы часть себя. А что бы я ни сделала, через что мне ни пришлось бы пройти, я не способна покончить с собой. Таким образом, я не смогу уничтожить и эти дневники. Может быть, это удастся сделать тебе.

Я говорю «может быть», потому что если ты с ним, то захочешь о нем узнать, захочешь понять, на самом ли деле он опасен и не он ли меня убил. Так что, хотя мне и не хочется, чтобы ты это читала, я не обижусь, если ты это сделаешь.

Мне больше нечего добавить, не считая того, что я не хочу, чтобы ты меня жалела. Я прожила жизнь. И хотя я познала бездну страданий, у меня также была и большая любовь. Это не всем дается. Мне повезло.

Кем бы ты ни была, я желаю тебе всего хорошего.

С любовью, Ева

7 декабря 1987 года

Меня зовут Ева Квеннокс. Мне шестнадцать лет.

Раньше я жила в Хедингли, который находится в Лидсе, со своей мамой, но теперь живу в Лондоне. Как я сюда попала? Это долгая история. Как бы то ни было, я собираюсь выжать из этого обстоятельства все, что смогу.

Мама была моим лучшим другом. Теперь у меня вообще нет друзей. И мамы тоже нет. Мы поссорились две недели назад, и после этого я уже не могу думать о ней как о маме. Только как о человеке, который дал мне жизнь, как о своей матери. Но до того, как это произошло, она действительно была моим лучшим другом.

Мой папа умер от сердечного приступа, когда мне было всего пять лет. Я его до сих пор немножко помню. Я помню, что он часто смеялся, и мать тоже часто смеялась, когда он был с нами.

Мы жили по соседству с дядей Генри и тетей Мэвис. На самом деле они не были моими родными дядей и тетей, но я их так называла, потому что они знали меня всю мою жизнь, к тому же они знали моего папу. В начале этого года они оба умерли. Дядя Генри тоже умер от сердечного приступа, а через неделю умерла и тетя Мэвис. Я слышала, как моя мать спросила у врача, могла ли тетя Мэвис умереть от горя, и он сказал, что могла. Когда они умерли, мне было очень грустно, а после этого у нас дома дела стали идти все хуже и хуже, и все из-за маминого сожителя. В конце концов мне пришлось уехать.

Я почти ничего с собой не взяла. Я взяла большую зеленую сумку, которую мне подарил дядя Генри, когда мне было девять лет. Когда-то он служил в армии и привез оттуда эту сумку. Он ею очень дорожил, но потом отдал ее мне. Я сложила в нее немного одежды. Совсем немного. Еще я взяла четки из розового дерева, которые мне подарила тетя Мэвис. Я забрала сберегательную книжку и из одного из хранившихся в шкафу фотоальбомов вытащила маленькую фотографию, на которой были сняты папа, мать и я. Эта фотография всегда была моей любимой. На ней мы сняты все втроем возле нашего дома. Мне было тогда года два, не больше. На мне синее пальто с меховой оторочкой на капюшоне, синие колготы и черные блестящие туфли, а кроме этого — белая шапочка и белые варежки. Я держу мать за руку. Она одета в длинное черное зимнее пальто и меховую черно-белую, леопардовой расцветки, шапку с черным козырьком. Другой рукой я держу за руку папу. Он тоже в длинном черном пальто, а под ним строгий костюм. Мы все улыбаемся в камеру. Если вглядеться в снимок, видно, что мои родители на самом деле искоса смотрят друг на друга и улыбаются. Они влюблены. Вот что такое любовь. Я всегда была уверена: то, что я вижу на этом снимке, и есть любовь. И это совсем не то, что связывает мою мать и ее нового сожителя.

Сейчас у меня нет парня, хотя раньше был. Его звали Питер, и я его очень и очень любила. Мы даже занимались любовью. Мне нравилась его семья. Чтобы не видеть нового сожителя матери, я часто бывала у него дома. Но потом папа Питера потерял работу. Он смог найти новую работу только в Канаде. Мы с Питером долго плакали, прощаясь. Моя мать вместе со мной приехала на автобусе в аэропорт проводить их. В эту ночь она спала на полу в моей спальне, чтобы не оставлять меня одну, — так я горевала. Какое-то время мы с Питером переписывались, но это было уже совсем не то. Кроме того, письма шли очень долго, и в конце концов мы просто перестали писать друг другу. Тем не менее я продолжаю его любить. Мне кажется, я его никогда не разлюблю.

Уезжая в Лондон, я забрала письма Питера с собой. Но я сожгла их при первом удобном случае, потому что не хотела, чтобы их еще кто-то прочитал. Вот почему я должна быть очень осторожна с этим дневником. Я не хочу, чтобы его кто-нибудь обнаружил.

Все остальное я оставила дома, потому что две недели назад мне пришлось спешно уехать. Я все рассказала матери. Все, что я хранила в тайне целых два года. Я думала, что она мне поверит. Я думала, она прогонит своего сожителя. Но она этого не сделала. Наутро он как ни в чем не бывало вышел к завтраку. Поэтому я просто собрала вещи и ушла из дома. Я видела мать еще пару раз, но она так и не прогнала сожителя. И я поняла, что должна уехать как можно дальше.

Как бы то ни было, сейчас я в Лондоне и начала писать этот дневник. Один из моих учителей когда-то сказал, что, если хочешь стать писателем, когда вырастешь, нужно начинать с дневника. Он сказал, что мы должны практиковаться каждый день и записывать диалоги, соблюдая все правила пунктуации, как это делается в книгах. Так мы сможем получить представление о том, как строятся беседы.

Я не знаю, хочу ли я стать писателем. Я люблю читать, но я не знаю, смогу ли когда-нибудь написать книгу. Я подумала, что дневник заменит мне собеседника, потому что я стану записывать в нем события своей жизни и доверять ему свои мысли.

Садясь в автобус до Лондона, я была не на шутку взволнована. Я созвонилась с Дон, с которой дружила до пятого класса, пока ее семья не переехала в столицу. Сейчас у нее уже есть своя квартира. Она разрешила мне поспать на диване у нее в гостиной, пока я не подыщу себе работу и какую-нибудь квартирку.

Здесь просто изумительно. Я живу в районе, который называется Кентиш-таун и расположен совсем рядом с огромным парком под названием Риджентс-парк. По ночам Дон работает в каком-то клубе, поэтому ее постоянно нет дома. Я же начала обходить агентства по трудоустройству, пока безуспешно, потому что, не считая свидетельства об окончании восьми классов, мне нечего им предъявить. Я даже печатаю очень плохо. Возраст еще не позволяет мне работать в баре, и у меня нет опыта работы официанткой. В некоторых агентствах работают очень милые люди, которые обещают помочь мне устроиться уборщицей, но желающих меня нанять пока нет, потому что я слишком юная. Все уверены, что, как только начнется учебный год, я вернусь в школу, хотя я говорю им, что не собираюсь продолжать учиться. Конечно, мне очень этого хотелось бы, но тогда мне пришлось бы вернуться домой. Если я не буду работать, я ни за что не смогу позволить себе собственное жилье. Здесь все так дорого!

Я попросила Дон узнать, не нужна ли уборщица в клубе, где она работает, но она все время забывает об этом спросить. Она приходит очень поздно и потом весь день спит. Она всегда выглядит измученной, даже когда просыпается ближе к вечеру.

Я стараюсь ей помогать всем, чем могу. Я убираю квартиру и готовлю еду, которую сама покупаю. Дон ест очень мало. Она говорит, что в баре, в котором она работает, очень важно классно выглядеть, чтобы получать хорошие чаевые.

Если бы я не была так увлечена Лондоном, мне было бы очень одиноко. Иногда я сажусь в автобус и еду в самый центр и там просто гуляю. Я разглядываю дома и поражаюсь тому, какое здесь все БОЛЬШОЕ. Вокруг полно народа, и почти все здания старинные и невероятно красивые. Я думала, Лондон покажется мне грязным, но это не так. Дороги и уличное движение напоминают мне кровеносную систему города. По его жилам беспрестанно циркулирует кровь. А люди на тротуарах — как лимфа. Я когда-то читала о лимфе в книге, которая попала мне в руки в библиотеке. Лимфа циркулирует гораздо медленнее и гораздо ближе к коже, чем кровь, но она так же важна для организма. Мне нравится сливаться с потоком прохожих, двигаться вместе с ними и чувствовать себя частью этой системы. Когда мне это надоедает, я в любой момент могу перестать двигаться и отдохнуть, сидя на скамье в парке, сквере или просто на автобусной остановке, а потом снова влиться в систему.

Впрочем, мне необходимо как можно скорее найти работу. Мои сбережения стремительно тают. Я даю Дон деньги на оплату жилья и всякие мелочи. Она говорит, что денег у нее хватает и она может обойтись и без моего взноса, но я так не могу. Я предпочитаю за все платить сама. Этому меня научила мать. Она требовала, чтобы я платила за себя, даже когда я ходила в кино с Питером, чтобы он не считал, что я ему чем-то обязана. Так что, хотя Дон и не хочет брать у меня деньги, я все равно их ей даю. Так будет честнее.

Вот как обстоят мои дела на сегодняшний день. Я в Лондоне, этот город все называют «большой дым». Я думаю, что останусь здесь… если смогу найти работу. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

С любовью,

Ева

P.S. Отправила матери открытку. Написала ей, что я в Лондоне и у меня все хорошо. Я не сообщила ей, где живу, так как не хотела, чтобы она волновалась. Я чуть было не написала, что, если она выгонит своего сожителя, я вернусь в мгновение ока. Но я сдержалась, чтобы не делать ей еще больнее. Кроме того, я не уверена, что в этом случае я вернусь. Если честно, я даже не уверена, что смогу вообще хоть когда-нибудь уехать из Лондона.

12 февраля 1987 года

У меня есть работа!

Все случилось так быстро, что мне даже не верится. Я сидела в квартире Дон, собираясь выйти погулять, как вдруг зазвонил телефон. Звонила женщина из какого-то маленького агентства. Она старше моей матери, и, когда я у нее была, мне показалось, что она очень за меня беспокоится.

Она ужасно образованная. Она сказала мне по телефону:

— Ева, милая, у меня есть клиент. Это моя старинная подруга. У нее собственный бизнес в Кингс-Кросс, и ей срочно нужен надежный человек, которому можно доверить делопроизводство. Я сказала ей, что у меня есть именно такой человек. Я не ошиблась? Ты сейчас свободна?

— Кто, я? — переспросила я.

Я засомневалась, что она понимает, с кем разговаривает.

— Да, милая. Какой еще Еве я могу звонить по этому номеру? Ты ведь не принимаешь наркотики? Терпеть не могу наркоманов.

— Я не наркоманка.

— В таком случае, дорогая, бери ручку и записывай название и адрес фирмы и сразу же туда поезжай. А еще, милая, тебе понадобится хороший костюм. Мою подругу зовут Офелия, но ты должна называть ее миссис Уитстон. Она не выносит нерях. Если ты ей понравишься, думаю, я смогу убедить ее взять тебя на постоянную работу.

Костюма у меня не было и времени на его приобретение тоже. Я решила одолжить костюм у Дон, которая все еще спала. Мне не хотелось ее будить, но я должна была явиться на это собеседование, даже если мои шансы получить место были ничтожны.

Я записала адрес и пообещала даме из агентства, что я ее не подведу. Положив трубку, я подкралась к двери в спальню и слегка ее приоткрыла. Мне в нос ударил какой-то резкий запах. Кажется, это был запах алкоголя, к которому примешивалось что-то еще. Как будто там что-то горело. У меня не было времени разбираться с запахами, поэтому я сосредоточилась на расположенном в дальнем конце комнаты шкафу. По полу были разбросаны одежда, влажные полотенца (Дон всегда — ВСЕГДА! — принимала ванну, возвращаясь с работы, даже если это было очень и очень поздно), а также книги, журналы и туфли. Сама Дон, раскинув в стороны руки и ноги, лежала на кровати и напоминала обнаженную морскую звезду. Рассыпавшиеся по подушке длинные каштановые волосы скрывали от моего взгляда ее лицо. Стараясь не наступать на валявшиеся на полу вещи, я начала пробираться к шкафу. Открыв дверцу, я увидела, что он набит одеждой. Пожалуй, Дон ни за что не удалось бы впихнуть в него все свои вещи. Что меня удивило, так это множество плечиков с изящным кружевным и явно очень дорогим бельем. Я застыла, открыв рот и силясь понять, почему оно висит в шкафу, в то время как все остальное валяется на полу.

Впрочем, времени на поиски ответов на эти вопросы у меня все равно не было. Заметив черный костюм с юбкой и белую блузку, я осторожно сдернула все это с плечиков и на цыпочках покинула комнату.

Я написала Дон записку на тот случай, если она проснется прежде, чем я вернусь, и умчалась на собеседование.

Фирма, на которой мне предложили работать, специализировалась на бухгалтерской отчетности и находилась неподалеку от квартиры Дон. Целый день я занималась тем, что мне говорили, — делала ксерокопии и чай, раскладывала документы и счета по конвертам, бегала на почту, а в конце дня мне сказали, чтобы я приходила утром. Миссис Никсдон — та дама из агентства — очень за меня обрадовалась. Она сказала, что этим людям трудно угодить, и, если они хотят видеть меня снова, значит, я — это действительно то, что им нужно. Официально моя должность называется «администратор и делопроизводитель», и эта работа мне очень нравится. У меня только один начальник — офис-менеджер по имени Мэгги. Она очень простая и милая. Она сказала, что если я буду хорошо работать, то мне предоставят возможность закончить школу и сдать экзамены для поступления в колледж, особенно если я решу, что хочу стать бухгалтером.

И вот я работаю здесь уже почти два месяца. Дон сказала, что я могу забрать все ее костюмы, потому что они ей не нужны и она все равно не собирается их носить. Теперь, когда у меня появилась работа, я начала подыскивать себе собственное жилье. И в этом мне сослужили службу мои прогулки по Лондону, потому что теперь я знаю все его уголки и закоулки и могу искать квартиру там, где хочу.

Дон — настоящая подруга. В последнее время она выглядит еще более уставшей и встает все позже и позже. Но она все время твердит, что очень за меня рада. «Как хорошо, что хоть одной из нас посчастливилось!» — повторяет она, а потом заливается смехом. Я не думаю, что она язвит. Мне кажется, она говорит это вполне искренне.

Так что вот так. Теперь у меня есть настоящая работа, ну и все такое.

Я еще раз написала матери, рассказала ей о своей работе и о том, что ищу себе жилье, но еще какое-то время поживу у Дон. Я отправила ей на Рождество открытку и подарочный ваучер из «Маркса и Спенсера», но ответа не получила. Она даже открытку мне не прислала. Она не ответила на то письмо, в котором я написала о работе, — точно так же, как и на все остальные письма и открытки. Я даже засомневалась, что она их получает — их может выбрасывать ее сожитель. Но я написала своей школьной подружке Рианне, и она сказала, что столкнулась на улице с моей матерью, которая стала хвалиться тем, что я здорово устроилась в Лондоне. Значит, она предпочитает говорить обо мне с другими людьми, а не со мной. Грустно, правда?

Да ладно! Когда у меня будет свое жилье, она, возможно, еще напишет или позвонит. Она сможет даже в гости ко мне приехать. Одна, разумеется. Я не думаю, что когда-нибудь смогу вернуться домой. Теперь мой дом здесь. И я здесь по-настоящему счастлива.

С любовью,

Ева.

31 марта 1988 года

Только что вернулась домой с вечеринки с коллегами.

Как это здорово — работать в коллективе и зарабатывать деньги! Иногда я вообще забываю, что мне шестнадцать лет, потому что все они очень милы и обращаются со мной как с равной. Мы ходили ужинать в китайский ресторан. Доминик, один из партнеров, сидел рядом со мной и объяснял все, что было написано в меню. Это было так вкусно! Я впервые в жизни попробовала настоящую свинину в кисло-сладком соусе.

И это так здорово — возвращаться в свою собственную квартиру! Дон — классная девчонка, но в последнее время она стала совершенно непредсказуемой. Она все время спала, а когда вставала, была угрюмой и ее все раздражало. Она постоянно была простужена и без конца шмыгала носом. К счастью, я ни разу не заразилась от нее. И еще она была очень бледной и вообще выглядела ужасно.

Я поселилась на одной из улиц на Каледониан-роуд, возле Кингс-Кросс. Мне повезло, потому что знакомой одной из моих коллег понадобилось срочно съехать, и она не могла этого сделать, не найдя кого-нибудь вместо себя. Квартира невероятно дешевая, учитывая, что в ней есть гостиная, маленькая спальня, кухонька в углу гостиной и — держитесь! — ванная комната с ванной и душем! Квартира не идеальна и несколько сыровата, зато моя. Окна просто огромные, а через окно спальни можно выбираться на маленькую террасу с перилами, с которой открывается изумительный вид на многие мили вокруг. И вообще, летом, когда и утром, и вечером будет светло, я смогу пешком ходить на работу и с работы. Мебель здесь старая и какая-то захватанная, но я купила хорошие чистящие средства, и теперь все сверкает. Хозяин неохотно сдал мне эту квартиру. Мне сразу стало ясно, что он не очень рад такой квартирантке, но я внесла залог и заплатила за месяц вперед, поэтому ему пришлось на это пойти.

Много ли найдется шестнадцатилетних девчонок, которые могут позволить себе собственное жилье в Лондоне? Я уверена, что нет.

В очередной раз написала матери и обо всем ей рассказала. Но ответа по-прежнему нет. Но я не собираюсь сдаваться. Должна же она хоть когда-то откликнуться! В принципе, что ни делается — все к лучшему. Если бы то, что произошло, не произошло, я никогда сюда не приехала бы и не жила бы сейчас своей собственной жизнью.

С любовью,

Ева

1 июня 1988 года

На работе все волнуются и шепчутся.

Ходят слухи, что партнеры решили продать свой бизнес более крупной компании. Никто ничего не знает наверняка, но Офелия и Доминик большую часть рабочего времени проводят на каких-то «встречах», а вся корреспонденция легла на плечи Мэгги. Мне не позволяют даже касаться этих писем, а также входить в зал совещаний во время «встреч».

— Не переживай, все будет хорошо, — сказала мне на днях Беатрикс, одна из младших бухгалтеров. — Кто-то же должен выполнять работу администратора. Волноваться стоит бухгалтерам вроде меня, потому что в крупных компаниях полно и своих собственных квалифицированных работников.

Какое-то время не писала матери. Не хотела ее волновать. На днях видела Дон. Она садилась в какую-то машину с мужчиной, и это был явно не ее парень Робби. Это выглядело очень странно, потому что машина проехала мимо нее, а потом притормозила, после чего Дон догнала ее и села на заднее сиденье. Водитель проехал еще немного, снова остановился и обернулся, видимо для того, чтобы поговорить с Дон. Потом они уехали. Дон такая худая! Она и раньше ела очень мало, а теперь, наверное, вообще ничего не ест. Она меня не заметила, но так даже лучше. Я не уверена, что она хотела бы, чтобы я увидела ее в таком виде.

Надеюсь, что ситуация на работе окажется бурей в стакане, как говаривала тетя Мэвис.

Ева

3 июня 1988 года

Итак, это случилось. Вчера Офелия и Доминик сделали официальное заявление. Они собрали нас всех и угостили игристым вином, за которым сбегала Мэгги. Мне тоже налили немного в бокал. Так вот, они объявили, что продали компанию крупной фирме, расположенной в Сити. Так называется место, где находится большинство фирм и бирж. Просто Сити.

Новость всех потрясла, но не удивила. Мы поаплодировали и поулыбались. Но ВСЕХ волновало, не потеряют ли они работу. Это было написано на лицах сотрудников. Несмотря на то, что сказала Беатрикс, я тоже волновалась. На моем месте только полная дура сохраняла бы спокойствие.

Офелия объяснила нам, что это очень ответственный шаг и мы должны приложить все усилия, чтобы слияние произошло как можно организованнее, потому что нам всем предстоит переезд в Сити. Она поблагодарила нас за усердный труд, который и поспособствовал тому, что компания добилась столь заметных успехов, чем вызвала интерес у такой престижной фирмы, как та, которая нас купила.

Я ничего не стала говорить, но я не уверена, что кто-либо, кроме меня, обратил внимание на то, что Офелия и не подумала уверить нас в том, что сокращения нам не грозят.

Прошу тебя, Господи, позволь мне не потерять эту работу!

Ева

25 июня 1988 года

Ну почему, как только начинает казаться, что жизнь наладилась, все снова летит вверх тормашками? Мы переехали в другой офис, для чего нам с Мэгги пришлось как следует потрудиться. Все организационные вопросы легли на наши плечи, потому что, хотя компания и сменила владельцев, она должна была продолжать работать в своем обычном режиме. Многие не выходили на работу. Они звонили и говорили, что заболели, и это означало, что они идут на собеседование. Поэтому, по словам Мэгги, нам с ней пришлось «увеличивать обороты» и «закрывать собой прорывы».

Как бы то ни было, переезд состоялся, и мы остались очень довольны собой. Мы с Мэгги пытались поговорить с Офелией о работе, но она только повторяла, что позаботится о нас.

Нам пришлось снова подать заявления о приеме на работу. В этой крупной фирме полно своих собственных офис-менеджеров и делопроизводителей, поэтому Мэгги понизили в должности, так что ей пришлось писать еще одно заявление. Я и еще одна девочка, которую недавно взяли на испытательный срок, претендовали на одно место.

Все это происходило две недели назад. Когда нам в конце концов удалось поговорить с Офелией, она заявила, что сделала все, что от нее зависело, но ее усилия не увенчались успехом. Ни я, ни Мэгги работу не получили. Мэгги ужасно обиделась, потому что она много лет проработала на Офелию. Я и не надеялась получить работу, потому что в новой фирме все уже знали другую претендентку. Я очень старалась, первой приходила на работу и последней уходила, но это не помогло.

И вот я осталась без работы. Мэгги была так потрясена, что и сказать ничего не могла. Я видела, как сильно ей хочется сказать Офелии все, что она о ней думает. Но она не могла себе этого позволить, потому что ей были нужны хорошие рекомендации.

Я уже побывала в нескольких бюро по трудоустройству. На этот раз там были настроены более оптимистично, чем прежде, потому что у меня теперь есть опыт работы и положительные рекомендации. Наверное, именно это подразумевала Офелия, когда обещала о нас позаботиться. Но ведь она все равно не смогла бы написать обо мне что-то плохое, верно? То есть я не могу себе представить, чтобы она написала: «Целыми днями отсиживает себе задницу, жрет шоколадки и рыгает». Я ВСЕГДА все силы отдавала работе. И Мэгги тоже.

Проблема заключается в том, что, как все говорят, начался экономический спад, и работодатели не только стараются обходиться без услуг агентств, они вообще не хотят брать на работу новых людей. Я боюсь потерять квартиру. Хозяин квартиры предупредил меня о том, что не собирается заниматься благотворительностью. Деньги на следующий месяц у меня есть, но мне срочно нужна работа.

Относительно хозяина: кака-а-ая же я тупая! Я позвонила ему, чтобы сказать, что потеряла работу, но за квартиру заплачу. Он примчался как пуля — буквально час спустя он уже стоял под дверью. Он хотел осмотреть квартиру, и я не возражала, потому что ничего плохого с ней не сделала. Более того, я отчистила всю плесень и перекрасила ванную. Оглядевшись, он не смог меня ни в чем упрекнуть. Потом он сел рядом со мной на диван и спросил, что случилось с моей работой. Я, как последняя идиотка, принялась изливать ему душу, а он меня слушал, демонстрируя полное понимание и сочувствие.

— Я знать, Ева, что теперь трудно, — сказал он. — Я не завидовать тебе — надо находить работу. Но я уверен, что ты что-нибудь найти.

Я не знаю, откуда он приехал, но мне очень нравился его акцент и ломаный английский.

— Спасибо, — ответила я.

И вдруг я осознала, что он сидит вплотную ко мне, а его рука лежит у меня на колене. Представляете? То есть я хочу сказать: ни фига себе!

И тут он говорит:

— А пока я хотеть как-нибудь договориться.

Я же снова демонстрирую тупость.

— Как договориться? — спрашиваю я, пытаясь, не обидев его, снять его руку со своего колена.

И он мне объясняет:

— Койка раз-два в месяц — и денег не надо.

Клянусь честью, именно так он и сказал! Я хотела объяснить ему, куда он может засунуть свою «койку», но разве я могла это сделать? Мне же надо где-то жить или как? Поэтому я сказала:

— Это очень мило с вашей стороны, но у меня на завтра уже назначено два собеседования — ничего у меня назначено не было, — поэтому мне не хотелось бы вас обнадеживать.

— Ну и ладно, — совершенно спокойно произнес он. — Ты передумать или нужны деньги — давать мне знать, хорошо?

Он всерьез ожидал, что я позвоню ему насчет «койки», чтобы таким образом рассчитаться за жилье. Но я скорее соглашусь жить на улице.

Ну почему жизнь иногда бывает такой трудной? Все было замечательно, и вдруг такое! И это означает, что я могу лишиться жилья. А хозяин хочет, чтобы я… Фу!

Ну ладно, я постараюсь сохранять спокойствие и оптимизм. Я уверена, что если каждый день буду рыскать по городу в поисках работы, то обязательно ее найду. Я ни одной секунды не желаю находиться в ситуации, в которой его предложение станет актуальным.

Но я не могу не думать о том, сколько других девушек, снимавших у него квартиру, ухватились за эту ниточку. Фу! Мне противно вспоминать, какой у него трясущийся толстый живот, и представлять его жирные ручки на своем теле… Я занималась этим только с Питером и лишь потому, что я его любила.

Я не могу представить себе, что существуют люди, которые не только делают это с теми, кого не любят, но даже делают это, чтобы подзаработать или оплатить жилье. Это так странно и грустно. Я никогда на это не пойду.

Надо позвонить Дон. Может, в ее клубе требуется уборщица?

Ева

P. S. Со всей этой суетой я напрочь забыла, что у меня сегодня день рождения. Мать, похоже, тоже об этом забыла. Казалось бы, если кто и должен помнить об этом событии, так это она. Поздравляю себя с днем рождения.

Либби

Бутч, который терпеливо сидит рядом со мной на полу подвала, внезапно наклоняет голову набок и вскакивает, как он делает каждый вечер, когда Джек возвращается домой.

«Неужели уже действительно так поздно?» — думаю я, пока Бутч карабкается вверх по лестнице, спеша к входной двери, в которую вот-вот войдет Джек. У меня не остается времени на то, чтобы перевязать дневники ленточкой. Я едва успеваю завернуть их в бархат, сунуть в пакет и вернуть в тайник в камине. Мне приходится действовать очень осторожно. Если я не положу их на выступ, они могут упасть, и тогда, чтобы снова их извлечь, придется разворотить весь камин.

Сверху до меня уже доносится счастливый лай Бутча. Я поспешно закрываю заслонку. Мне приходится соображать очень быстро. Схватив бутылку вина, я начинаю преодолевать ступени.

Джек уже ждет меня наверху, а Бутч радостно вьется вокруг его ног.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— Да, а почему ты спрашиваешь? — отвечаю я, избегая встречаться с ним взглядом и спеша отойти от двери подвала.

— Обычно ты спускаешься в подвал только в случае крайней необходимости, — продолжая недоумевать, поясняет он.

Я показываю ему бутылку красного вина, горлышко которой судорожно стискивают мои пальцы.

— Я подумала, что неплохо бы за ужином выпить вина.

— А тебе можно пить? — спрашивает он. — Ты принимаешь столько лекарств!

— Скорее всего нельзя, — вздыхаю я. — Но никто не может запретить мне наблюдать за тем, как это делаешь ты.

Джек пристально смотрит на меня, и я спокойно встречаю его взгляд. Сердце бешено колотится у меня в груди. Я никогда и ничего от него не скрывала, я всегда была с ним честной и открытой, и мне все это не нравится. Но у меня нет выхода, потому что Джек не хочет рассказывать мне о Еве. Каждую ночь я просыпаюсь и вижу, как он мечется на кровати и зовет ее. И я все больше убеждаюсь в том, что он скрывает от меня что-то, произошедшее во время или непосредственно после аварии. Более того, в глубине души я знаю, что кошмары ему снятся не из-за душевной травмы. Ему не дает покоя чувство вины.

Мы продолжаем смотреть друг другу в глаза. Нам обоим ясно, что каждому из нас есть что скрывать.