Книга VII НАРОД КАУЧУКА

19

Двадцать лет спустя. 122 г. н. э.

Селение, где я стал юношей, находится в северной части Жарких Земель, у подножия снежных гор, среди густой поросли обвитых лианами «плачущих женщин» — каучуковых деревьев. Дальше начинаются джунгли, столь плотные, что даже лучи солнца, вершащего по небу свой дневной путь, не в силах пробиться сквозь зеленые кроны. Джунгли, где полно рек и болот, кишмя кишат крокодилами, обезьянами, попугаями, змеями и огромными крадущимися ягуарами. Ливни там хлещут такие, словно на землю обрушивается вся влага небес, а духота и влажность обволакивают, словно горячая, мокрая ткань.

Народ в моем селении простодушный, трудолюбивый, воруют там редко и всегда помогают друг другу. Меня растили моя тетушка Оме и ее брат, Тагат. Точнее сказать, тетушкой я ее называю из уважения, на самом же деле мы с ней в кровном родстве не состоим.

Лет двадцать пять лет назад Оме вышла замуж за слугу странствующего купца и покинула селение, переселившись в долину Пернатого Змея, что за великими горами. Но она оказалась бездетной, а спустя пять лет после замужества овдовела. По ее словам, решив вернуться на родину и отправившись в путь, она услышала у дороги детский плач и увидела брошенного младенца. То был я — по ее словам, моих родителей, бедных земледельцев, свалила хворь: так я и оказался брошенным.

Айо… злые языки нашептывали, будто я ее собственный сын, прижитый в блуде, после кончины ее мужа. Правда, слухи передавали так, чтобы ни сама Оме, ни ее неженатый брат Тагат этого не услышали. То была крепкая парочка, которая вполне могла ответить на злословие увесистыми тумаками.

Тагат был носильщиком, сильным, выносливым: таких купцы нанимали, чтобы переносить товары из города в город. Большую часть жизни он провел в дороге, пересекая Сей Мир во всех направлениях, и тюк на его спине редко бывал пустым.

В нашем селении сотня хижин, по большей части таких же, какую я делю с Тагатом и Оме, с земляным полом и тремя стенами, сложенными из брикетов смешанной с соломой и высушенной глины. Четвертая стена, на стороне, удаленной от полуденного солнца, была из пальмовых листьев, чтобы пропускать ветерок. Из пальмовых листьев сделана и крыша.

Спали мы все в одной комнате, а еду готовили снаружи, перед хижиной. Только у главы селения имелся дом в три комнаты, с обнесенным оградой двором. Все достаточно взрослые для работы жители селения добывали каучук, или, иначе, резину, которой и славился наш народ. Рабочий день начинался еще до того, как бог Солнца покидал пещеру, в которой был заточен в течение ночи. Мужчины начинали день с того, что складывали костры, а женщины готовили легкий завтрак, состоявший, как правило, из тортилий и маисовой каши.

Еще в предрассветном сумраке все мы приступали к работе, добывали резину, служившую основой богатства нашего правителя, составлявшую славу нашего края и приносившую маис и бобы на наши столы.

Прежде чем разойтись по рабочим местам, мы собирались перед деревенским вождем, отбиравшим среди нас тех, кому на сей раз предстояло совершить жертвоприношение богу Ксолотлю. Эту обязанность по очереди выполняли все семьи: каждое утро два человека делали надрезы на своих телах и собирали кровь в чашу, а вождь окроплял этой кровью деревья, дававшие нам каучук. Незадолго до полуденной трапезы еще двое жертвовали свою кровь богу Луны, творцу «слез», придававших резине большую упругость.

Деревья, дававшие «каучуковое молочко», были стройными, серо-коричневого цвета и достигали изрядной высоты: в десять, а то и двенадцать ростов человека. Высокие стволы венчали густые зеленые кроны. Когда дерево начинало приносить сок, его собирали каждые несколько дней на протяжении пятнадцати лет. Мне уже исполнился двадцать один год, так что когда меня на первом году жизни принесли в селение, большей части этих деревьев еще не было.

Для начала на дереве, на высоте человеческого роста, делался надрез в большой палец шириной, примерно наполовину опоясывавший ствол. Под этим надрезом прикреплялась глиняная чашка. Сок капал в нее, и она наполнялась в течение нескольких часов. С одного дерева даже две полных пригоршни сока удавалось собрать не каждый день, но его собирали с тысяч деревьев, и содержимого маленьких глиняных чашек хватало для заполнения множества больших кувшинов. Заполненные кувшины относили обратно в селение, где сок вываривался и разливался по формам.

Свежее древесное молочко белого цвета, тягучее, но как только оказывается вне дерева, начинает быстро густеть. Поэтому необходимо быстро слить лишнюю жидкость, а более плотную часть успеть поместить в формы, пока содержимое не загустело окончательно. Жидкостью пропитывались мешки из ткани. После высыхания они выворачивались наизнанку и служили для переноски воды. Предметы религиозного почитания, вроде маленьких фигурок богов и крохотных каучуковых шариков, которые, когда горели, растекались, напоминая слезы богов, тоже приготовлялись из свежего древесного молочка. Многое изготавливали уже из застывшей резины: подошвы сандалий, какие носили представители знати и богатые купцы, состав, в смеси с копалом[20] дававший при сожжении ароматный дым, рукояти ударных инструментов и барабанных палочек и тому подобное. Даже жрецы-целители находили веществу применение, используя при лечении порезов и язв.

Мой народ называл каучук «гуи». И точно так же называлась игра в мяч. Айо! Сказать «игра в мяч» — все равно что сказать «смысл жизни». Только война и смерть имеют в нашей жизни подобное значение. Некоторые из площадок для игры в мяч велики, более ста шагов в длину и пятидесяти в поперечнике, обнесенные высокими каменными стенами с искусно высеченными изображениями богов. Другие, как, например, в нашем селении, представляют собой всего лишь продолговатые ровные площадки, обложенные по краям камнями. Но где бы ни находилась игровая площадка, в огромном городе или маленькой деревне, она была столь же важна для жителей, как и посвященные богам храмы.

Команды и отдельные игроки состязались за благоволение зрителей и богов, сражаясь у них на глазах за мяч, что приносило одним победу и славу, а другим — поражение и смерть. Потому ее и называли игрой жизни и смерти.

Для изготовления мячей использовалась особая резина. Простейшие мячи представляли собой шарообразные комки затвердевшего молока «плачущей женщины», мячи лучшего качества изготовлялись из отдельных полос загустевшего молока, а наилучшую прыгучесть давало соединение молока «плачущей женщины» со слезами бога Луны.

В то время как сборщики сцеживали молоко, другие работники срезали лозы «лунного цветка», обвивавшие деревья лианы, на которых распускались прекрасные белые цветы величиной с человеческую голову.

Мой народ верил, что бог Луны и дочь Ночи полюбили друг друга, но Владыка Ночи был против их союза, и когда его дочь отказалась расстаться с возлюбленным, обратил ее в лиану. Но и тогда она не забыла о своем влечении к богу Луны. Каждую ночь, когда ее возлюбленный проплывает по небу, на лозах дочери Ночи, в знак ее любви, распускаются дивные белые цветы. Они распускаются только по ночам, так что, наверное, эта история правдива.

Срезанные и очищенные от цветов и листьев лианы размочаливают на валунах каменными молотками, а когда они размягчаются, выкручивают, выжимая из них сок в глиняные горшки. Эта жидкость и есть слезы бога Луны, плачущего каждую ночь при виде прекрасных цветов, напоминающих об утраченной возлюбленной.

Мячи, изготовленные из прокипевшей смеси, в которой на десять частей древесного молока приходится одна часть лунных слез, получаются гораздо более упругими и прыгучими, чем сделанные из одного лишь древесного молока.

В сознании моих соплеменников древесное молоко связывалось с семенем, жидкостью, без которой невозможна жизнь. И точно так же без древесного сока была бы невозможна жизнь Народа Каучука. Большую часть полученной резины, в основном в виде различных ритуальных предметов и игровых мячей, мы ежегодно отправляли в Теотиуакан как часть дани, наложенной на наш край Пернатым Змеем. О том, чтобы отвергнуть требования кровожадного Кецалькоатля, никто не смел и помыслить. Сделать так означало навлечь на нас нашествие свирепых Воителей-Ягуаров и гнев самого Ксайпа, Свежующего Господина. Задолго до моего рождения Кецалькоатль, Пернатый Змей, построил Теотиуакан и подчинил Сей Мир своей власти, а объявлял людям его волю Свежующий Господин.

Никто не знал — то ли он не имеет возраста, подобно богу, то ли стареет и умирает, как человек, и кто-то другой, заняв его место, принимает его титул, но сам Пернатый Змей был богом, а потому непреходящим и вечным. Этому богу поклонялся не только Теотиуакан, но и весь Сей Мир, признавший его верховенство и плативший дань, дабы его почтить. Правитель каждого большого города, представлявший там особу Кецалькоатля, собирал людей, предназначенных для жертвоприношения, и вместе с иными дарами отсылал в Теотиуакан, где все оценивалось и подсчитывалось Ксайпом и его служителями.

До тех пор пока требования об уплате дани неукоснительно исполнялись, города-государства Сего Мира во всем остальном жили сами по себе, но стоило кому-то из правителей попытаться воспротивиться, ответ Теотиуакана был быстрым и беспощадным. В мятежный край отправлялось Могучее войско во главе с отрядом Воителей-Ягуаров и устраивало ужасающую резню. Мятежный город не просто ставили на колени: всю знать и воинов отправляли на жертвенные алтари, а простолюдинов обращали в рабство.

Городского правителя приберегали напоследок. Сначала он становился свидетелем изнасилования и обращения в рабство всех его близких, а потом науали отводили его к Свежующему Господину.

Айо! Немного находилось городов, дерзавших отказаться от уплаты дани. Такая участь была суждена и стране Народа Каучука, где я вырос и возмужал. В печали, с сокрушенным сердцем, мне предстояло покинуть ее, залитую кровью и полную беснующихся демонов, ужаснее которых не найти и во всех девяти преисподних Миктлана.

20

— Та-Хин!

Мой друг Иста звал меня на бегу, спеша ко мне. Я стоял перед хижиной с дядюшкой и тетушкой: дядюшка помогал приладить на спине тюк, который мне предстояло нести, а то я от возбуждения даже перепутал лямки.

Стояло раннее утро, и лишь слабое свечение над восточным горизонтом возвещало скорое появления бога Солнца. Мы с Истой оба пребывали в крайнем волнении, ведь мы покидали селение и отправлялись в Кобак, город, находившийся в трех днях пути. Впервые нам представился случай удалиться более чем на дневной переход от дома и повидать большой город.

— Безопасной дороги, — сказал Иста моему дяде. То было обычное пожелание, каким провожали отправлявшихся, но оно прозвучало нелепо, поскольку дядя собирался уйти вместе со мной и Истой. Однако, как и я, Иста от радости пребывал в слишком сильном возбуждении, чтобы заботиться о манерах.

Иста был коренаст и широкоплеч, тогда как я, напротив, высок и строен, так что дядя в шутку называл меня деревцем, а моего друга — пеньком. Мой ровесник, Иста уже был вторым по силе во всем селении после первейшего силача — своего отца. Наедине он называл меня просто Тах, как, впрочем, и остальные ребята в селении.

— Я взял, — шепнул он мне.

Дядя заметил, что мы шепчемся, и нахмурился.

— Смотрите у меня, чтоб ни один из вас не стащил что-нибудь из товаров правителя, иначе и моргнуть не успеете, как окажетесь на жертвенном камне.

Весь каучук, произведенный «плачущими женщинами», принадлежал Господину Каучука. Он, со своей стороны, подчинялся правителю Кодака. Резина в поселке была повсюду, но точно так же как работники, добывавшие на шахтах дальнего юга зеленый жадеит или изготовлявшие обсидиановые клинки и зеркала на Холме Ножей, в Огненных Горах на западе, мы отдавали все добытое или произведенное местному вождю или правителю.

Мой дядя любил повторять, что каучука через наши руки проходит много, да только он к ним не прилипает.

— Мы ничего не украли, — заверил его Ист. — Мой отец разрешил мне взять с собой мяч нашего селения.

Отец Исты был главой селения. Он позволил нам взять в дорогу мяч, который выдавался поселянам для игры.

— Понимаю, понимаю. Вы вообразили, будто найдете в Кодаке дураков, которые согласятся играть с вами и проиграют. Ладно, а если там найдутся такие, которые вас обыграют? Что, если вы лишитесь мяча?

— Мы не можем проиграть. Никто не обладает таким оллин, как Тах.

Оллин. Движущая сила. Прежде чем бог Ксолотль придал движение миру, все пребывало в неподвижности, даже вода не текла и ветры не дули. Ксолотль взмахнул руками, породив ветер, а потом набрал полный рот воды из Восточного Моря и выплюнул на горы, породив реки, которые потекли с вершин вниз. Остальные боги послали Ксолотля в Преисподнюю собрать там кости животных, дабы сотворить из них существо, которое будет служить богам. Вынеся собранные кости на поверхность, он подбросил их в воздух, и они, падая, сложились в две груды: из одной возник мужчина, из другой женщина.

Ксолотль любил играть и использовал оллин для сотворения величайшей из игр: олли, игры в мяч. Когда ты на площадке, твое тело и мяч движутся в гармонии, и ты набираешь победные очки, проводя мяч в защищаемую противником зону и попадая им в цель. На некоторых площадках очки зарабатывают, забрасывая мяч в специальные установленные на высоте кольца.

Иста сказал чистую правду: никто в деревне не обладал таким оллин, как я. Даже мой дядюшка, носивший резину, предназначавшуюся в дань или на продажу во многие большие города, говорил, что я двигаюсь не хуже, чем профессиональные игроки, что странствуют из города в город и играют ради чести и богатства.

— С парнями из Кодака советую быть поосторожнее, — сказал мой дядя. — Они не такие, как вы. Среди них есть дети знатных отцов, которые, если вы одолеете их в олли, сочтут это оскорблением. А есть просто воры, способные перерезать вам горло ради мяча.

— Не бойся, дядюшка. Если кто-то захочет завладеть мячом, я умчусь с ним как ветер — а Иста будет прикрывать мой отход.

Я прекрасно понимал, что если мы вернемся, лишившись наших голов, даже это будет не так страшно, как потерять мяч.

Все было готово, и мы вчетвером направились на восточную окраину селения, где дожидались еще десять наших спутников. Как только мы прибыли на место сбора, вождь велел мне и Исте совершить жертвоприношение, дабы боги даровали нам безопасное путешествие. Все собравшиеся сложили свои дорожные посохи, после чего Иста сделал обсидиановым ножом надрез на внутренней стороне бедра и передал клинок мне. Я сделал то же самое. Вождь собрал кровь и окропил ею сложенные посохи. Жертва приносилась Йакетекутли, богу путешественников.

Наши заплечные мешки были заполнены каучуковыми изделиями — подошвами для сандалий, покрытыми резиной глиняными фигурками богов, мячами всевозможных размеров, от совсем маленьких, для сожжения в честь богов и на похоронах, до больших, предназначенных для олли. Оме и еще две женщины несли дорожный запас провизии.

Наконец мы отправились в путь. Дядюшка, с посохом в руке, двинулся вперед, задавая темп, остальные гуськом за ним. У каждого путника имелся посох с острым обсидиановым навершием. Вообще-то странствовать по дорогам Сего Мира было относительно безопасно: грабителей и разбойников, связав по рукам и ногам, отправляли в Теотиуакан и отдавали в руки жрецов Свежующего Господина. Желающих испытать судьбу находилось немного, однако дураки или безумцы все же встречались.

Каждые два часа мы устраивали привал, чтобы перекусить и попить воды, а для полуденной трапезы остановка была подольше. А за час до заката мы остановились, чтобы заночевать на поляне у реки, где уже устроили лагерь другие путники; кое-кого из них мой дядя знал по былым походам. Они разделывали на ужин добытого ими крокодила и угостили нас большим куском мяса в дополнение к нашей снеди.

На следующий день мы оставили джунгли позади и теперь шли по казавшимся мне бесконечными маисовым полям. Весь этот день, а за ним и следующий мы постоянно видели по обе стороны дороги маис, бобы и перец, все то, что кормило население Сего Мира.

К вечеру третьего дня пути, поднявшись на вершину холма, мы увидели впереди Кодак. Среди тусклых, землистых строений кое-где бросались в глаза вкрапления ярких цветов, красного, желтого и зеленого. Дядюшка сказал, что так окрашены дворцы знати, а также храмы и пирамиды, посвященные богам.

— Кодак — большой город, — сказал мой дядя. — Сами горожане не выращивают для себя еду, но весь урожай с полей, которые мы видели по пути сюда, пойдет им на стол.

— Но если они не выращивают для себя еду, то что они делают? Целыми днями играют в мяч? — спросил Иста.

— Они работают так же усердно, как и мы. Мы делаем каучук, а они — многое другое. Многие глиняные фигурки, которые мы покрываем резиной, глиняные и деревянные миски, из которых мы едим, изготовлены в Кодаке. Там делают ножи, мечи и зеркала из обсидиана, который доставляют с Горы Ножей. Браслеты, перстни, ожерелья, серьги и кольца в нос делают из раковин с побережья Восточного Моря. В городе продают ткани, из которых шьют одежду и одеяла, колючки агавы, служащие иглами, и поделки из жадеита, чуть ли не с самого юга Сего Мира. Айо! Сами увидите, вы сами увидите. Все наше селение меньше, чем их рыночная площадь. Но десять их рыночных площадей поместятся на великом рынке Теотиуакана.

— А площадка для игры в мяч? — заинтересованно осведомился я. — Наверное, ее стоит посмотреть.

— Там много площадок, они есть во всех частях города, но профессиональные игры проходят на самой большой, которая называется Двор Властелина. Она находится почти в самом центре города, рядом с пирамидами, посвященными Пернатому Змею и местным богам. Это далеко не самая большая площадка Сего Мира, есть и побольше — например, Великий Двор в Теотиуакане, — но людям, с самого рождения и до сего дня носа не высовывавшим из своего селения, она покажется огромной. Профессиональные игроки встречаются там перед лицом правителя…

— И мы увидим игру? — спросил я.

— Нет, это зрелище только для знати и богатеев, но перед игрой проводят парад, и вы можете увидеть игроков в их удивительных одеждах, разукрашенных яркими перьями.

Из рассказов дяди я знал, что на поле игроки выходят вовсе не в той одежде, в какой появляются на торжественном шествии. Профессиональная олли — это военная игра, битва, в которой тяжелые раны и даже смертельные случаи вовсе не редкость.

— Каждый раз, когда в город является профессиональная команда, это большой праздник. А на сей раз ожидается еще более пышное торжество, потому что старый правитель умер, и на трон восходит его сын.

Мы с Истой возбужденно переглянулись.

Профессиональные игроки в олли, лучшие мастера Сего Мира, целиком посвящали себя игре. Путешествуя из города в город, они встречались с местными командами или с другими странствующими мастерами.

Дядя рассказывал, что в Сем Мире существует немало профессиональных команд, двадцать пять, а то и больше.

Некоторые были очень знамениты, но больше всех славились «Ягуары Теотиуакана». Поговаривали, что ведущий игрок этой легендарной команды являл собой воплощение самого Ксолотля.

«Ягуары» играли лишь раз в год, в Игре Черепа, против первого игрока лучшей на тот год команды Сего Мира. Игрой Черепа эту встречу называли потому, что мячом в игре служил человеческий череп в резиновой оболочке — череп капитана команды, проигравшей в прошлом году.

Принять участие в Игре Черепов было вершиной чести и славы для игрока в олли — пусть даже это стоило ему жизни. Все мы знали, что игра важнее самой жизни.

Для меня и Исты увидеть игру профессионалов было все равно что полюбоваться состязанием самих богов. С самого детства нам запали в душу рассказы моего дяди и других носильщиков о победах и поражениях, об игроках, обладавших оллин богов, и других, закончивших дни на жертвенном алтаре, после того как они потерпели поражение в Игре Черепов, разыгрывавшейся перед глазами самого Свежующего Господина.

Победы и поражения касались не только игроков, но и зрителей, поскольку они заключали пари, делая ставки на любимые команды. Дядюшка Тагат не раз рассказывал про купца, который поставил на кон все свое состояние, а увидев, что его команда проигрывает, истек кровью до смерти, ибо изрезал себя ножом, надеясь, что если пожертвует кровь Ксолотлю, тот одарит игроков оллин, необходимым для победы.

21

Ночь мы провели перед городом и вступили в него рано поутру, так что с рассветом добрались до рыночной площади, разложили на прилавках свои товары, и скоро наши мешки заполнились полученными в обмен глиняными фигурками, которые мы собирались отнести домой. Однако мы оставили их на сохранение торговцам глиняными изделиями. Отправиться домой нам предстояло лишь завтра утром, а забрать ношу надо было вечером, перед тем как выйдем из города, чтобы переночевать на бивуаке. Таким образом мы могли налегке осмотреть город.

Прежде чем мы расстались с тетушкой, она сунула мне в руку два маленьких каучуковых шарика, чего было вполне достаточно, чтобы подкрепиться или полакомиться. Маленькие каучуковые шарики, бобы какао, кусочки обсидиана и яркие перья использовались для покупки других товаров.

— Ну разве это неудивительно? — спросил Иста, когда мы шли через рынок.

Такая уйма народу, а уж вещей сколько — и обычных, и странных… Хотя странствующие торговцы, бывало, забредали и в наше селение — продать ткань на одежду или украшения, надевавшиеся по праздникам, — мы понятия не имели о том, сколько всякой всячины делается людьми не для собственного употребления, а на продажу. Айо! Жители этого города могли купить на рынке все, что только им потребуется.

Большинство товаров изготавливалось здесь же, в мастерских, при которых работали лавки. В отдельных рядах продавали товары схожего назначения, скажем, раковины-трубы, кожаные барабаны, барабанные палочки с обтянутыми резиной набалдашниками, свистульки и флейты в музыкальном ряду. Свой, особый ряд имели продавцы материи, которая шла на платье. Там можно было приобрести и тончайшее полотно, которое получали из белого, пушистого содержимого коробочек хлопчатника, и грубый холст из волокон агавы, и даже шкуры животных, из которых тоже изготавливали одежду. Гуляя по проходам, мы, разинув рты, любовались не виданными в нашем селении товарами: сушеной рыбой и спинками скатов из Восточного Моря, обсидиановыми клинками и сверкающими черными зеркалами, в которых, как поговаривали, можно увидеть тайны своих врагов, искусными поделками из зеленого жадеита, золота и серебра. Для двоих юнцов из селения Народа Каучука это был дивный новый мир.

Наконец, ноги вынесли нас за пределы рынка, к подлинному сердцу города, ритуальному центру, где были храмы и площадка для игры. Но еще не дойдя до настоящей площадки, мы увидели троих игравших в мяч юнцов. Как и у нас в поселке, кольцо, куда следовало забрасывать мяч, у них было самодельное — спил древесного ствола с отверстием посередине.

— Кулачный мяч, — заметил Иста.

В игре чаще всего используют мячи трех размеров: с кулак, с кокосовый орех и с человеческую голову. Настоящие головы, покрытые каучуком, использовались исключительно в Игре Черепов, в Теотиуакане.

Мы принесли с собой мяч с кокосовый орех и вряд ли могли подбить местных ребят поиграть с ним. Они пользовались мячом меньшего размера, да и их кольцо было рассчитано на мяч величиной с кулак. Наш бы в него просто не проскочил.

Мы задержались, глядя на игроков. Играли они совсем неплохо, лучше, чем большинство ребят из нашего селения, и самый крепкий из них не уступил бы Исте. Но никто из этих горожан не мог обращаться с мячом с такой ловкостью и быстротой, как я.

— Что думаешь? — спросил меня Иста.

— Там, на рынке, мне на глаза попались чудесные перья.

Я и вправду приглядел яркие перья, которые могли бы послужить прекрасной отделкой праздничной одежды моих дяди и тетушки, но приобрести их мне было не на что. Можно, конечно, было стянуть кусок каучука, но в случае разоблачения позор пал бы на всю нашу семью, а моей кровью накормили бы богов.

— На мяч, в который они играют, можно выменять уйму перьев и еще что-нибудь, что ты принес бы домой, в подарок близким.

Парнишка, который играл лучше других, похоже, принадлежал к благородной семье. Одежда его была из более тонкой ткани, чем у товарищей, и он отдавал команды, словно был главным. «Должно быть, это его мяч», — подумал я. Да и то сказать, откуда у простых ребят мог бы взяться мяч?

Я достал наш «кокосовый» мяч из мешка и бросил на каменную мостовую. Мяч отскочил, Иста в свою очередь ударил по нему и поймал, когда он основа отскочил. Это возымело желаемый эффект. Паренек, являвшийся, скорее всего, владельцем мяча, прервал игру и воззрился на нас.

— Откуда у вас кокосовый мяч? — спросил один из игроков.

— Да они из Народа Каучука, — пояснил заправила. — Посмотри, у них вся одежда и сандалии в подтеках от древесного сока.

Он, конечно же, сказал правду: невозможно добывать сок и не перепачкаться. Ну и потом, дядя предупреждал меня, что горожане считают себя выше сельских жителей.

Иста перекинул мяч мне.

— Осторожно, — шепнул он, — похоже, это сын кого-то из знати.

Но меня страшно разозлили тон и манера держаться этого городского задаваки. В тот момент мне было плевать, будь он хоть сыном самого Свежующего Господина.

— Может, возьмете нас в игру? — спросил я вожака самым почтительным тоном, каким низшие обращаются к высшим.

Он ухмыльнулся, глядя на меня с высокомерным презрением.

— Мы не просто так играем, только на интерес. Что такая деревенщина, как вы, может поставить на кон? А почему у вас животы грязные: ползаете по земле, как червяки?

Горожане покатились со смеху. Иста напрягся.

— Пойдем, Тах, — буркнул он. — Нас ждет твой дядя.

Это была неправда. Я понимал, что Иста старался избежать неприятностей. Мы оба знали, что ответить оскорблением на оскорбление просто, но если этот малый действительно сын знатного отца, за это запросто могут высечь. А если его отец человек могущественный, то наказание может быть и более тяжким, вплоть до смерти.

— У меня вот что есть, — заявил я, подбросив мяч.

Он был примерно вдвое больше их мяча и обладал гораздо лучшей упругостью. Их мяч представлял собой почти сплошной резиновый шар, размером с кулак, а наш был сделан из полос каучука, обернутых вокруг сердцевины из пальмовых ветвей.

Иста застонал, а потом испуганно шепнул:

— Это же не наш мяч, он принадлежит селению.

— Вот и хорошо. После нашей игры у селения будет два мяча.

Я поклонился высокомерному юнцу.

— Великий господин, не окажешь ли ты нам честь сыграть с нами и поставить на кон этот кокосовый мяч против твоего кулачного?

— Сыграем. Мы втроем против вас двоих — и моим мячом.

— Это несправедливо, — заявил Иста.

— Разве червям дано знать, что справедливо в олли?

— Мы будем играть вашим мячом, — согласился я, — и против вас троих.

Иста толкнул меня в бок:

— Ты что, спятил?

— Да я один могу победить их троих. Мы прибыли сюда, чтобы играть.

— Но не против сына вельможи. Унизив его, мы можем нажить неприятности. Ты знаешь, что говорил твой дядя.

— Не будь старой бабой. — Я схватил Исту за руку и притянул к себе. — Ты сам знаешь, мы можем их победить.

— Ну, не знаю…

— Не переживай. Я преподам им урок, которого они никогда не забудут.

Айо! Эти надутые городские мальчишки узнают, что у Народа Каучука оллин есть в каждом суставе и в ступнях ног.

22

— Как будем играть? — спросил я вожака.

Тот указал на участки у каждого конца стены.

— Очко зарабатывается всякий раз, когда мяч загоняется на ваш конец. Если мяч забрасывается в обруч — три очка.

— Нам с другом надо опробовать ваш мяч на прыгучесть.

Когда мы с Истой знакомились с мячом, трое прохожих — мужчина средних лет, молодая женщина и старый носильщик — задержались посмотреть. Зеваки были горожанами, и, уж конечно, сразу узнали в нас деревенщину, особенно после того, как мы достали свое примитивное снаряжение.

Во время игры участники, двигаясь по площадке, наносили по мячу удары запястьями, локтями, бедрами и коленями. Взять мяч в руки можно было лишь для того, чтобы попытаться забросить его в кольцо.

И у меня, и у Исты имелись деревянные браслеты, деревянные же, прикреплявшиеся веревками, наколенники, и широкие, тоже деревянные пояса, которые называли «хомутами». Резина, конечно, материал упругий, но плотный, и при ударе о тело мяч оставляет синяки и шишки. А малый мяч, отлитый из цельного каучука, может даже лишить сознания или сломать кости.

Молодые горожане имели снаряжение того же типа, что и у нас, но куда более изысканное. На их хомутах спереди имелись даже резные изображения ягуаров, прямо как у «Ягуаров» из города Пернатого Змея. В отличие от нас, они имели еще и шлемы из кожи и дерева, нам же предстояло играть с непокрытыми головами и, стало быть, беречь их от возможного попадания мяча, что могло дорого обойтись.

Игра началась с того, что городской паренек подбросил мяч высоко в воздух.

Предполагалось, что он должен упасть между вожаком городских игроков и мною, но бросок был выполнен так, чтобы он оказался ближе к молодому горожанину. Тот ударом ноги перебросил его своему товарищу, а тот попытался забросить мяч в кольцо, но промахнулся. Я метнулся к мячу, но другой игрок перекрыл мне путь, так что их заправила смог завладеть мячом и провести его в наш конец площадки.

— Они нечестно заработали очко! — возмутился Иста.

— Конечно.

Я сознательно позволил им выиграть очко, чтобы посмотреть, как они играют, а заодно усыпить их бдительность, заставив думать, будто победа может достаться им легко. До меня всем им было далеко, хотя их вожак, надо признать, играл не хуже Исты.

Зрители стали разочарованно отворачиваться, и я крикнул им:

— Эй, не уходите. Я только начинаю.

Игра возобновилась с нашего края, с подачи Исты, направившего мяч мне, и я повел его по площадке ногами, иногда даже зажимая между ног. Парнишка, перекрывший мне путь в прошлый раз, снова бросился мне навстречу. Я уклонился от столкновения, проскочив мимо, развернулся и замахнулся ногой, словно собираясь ударить по мячу. Но вместо этого ударил ему под колено, так что он грохнулся на площадку.

Однако мячом при этом завладел вожак наших соперников. Он попытался перекинуть его своему остававшемуся в игре товарищу, но я стремительным броском вклинился между ними и, ударив по мячу, направил его заправиле в физиономию. Мяч отскочил, снова попал ко мне, и я провел его за оборонительную линию соперников.

Улыбнувшись людям, остановившимся посмотреть игру, я бросил взгляд на вожака горожан. Из его разбитого носа текла кровь, и смотрел он на меня злобно.

Теперь мяч в игру ввели наши противники, но я быстро перехватил его у них, провел к кольцу и легко туда забросил.

При виде физиономий городских игроков мы с Истой покатились со смеху.

— У меня есть оллин! — воскликнул я, ударив себя в грудь. — Это дар самого Ксолотля!

Я никогда не задумывался, прежде чем ударить по мячу. Движения не планировались, они просто происходили. Но это не значит, что мое тело ничем не управлялось: через мое сознание его контролировал сам Ксолотль, бог движения. Я двигался туда, куда направлял меня его олим.

Стоило мне прикоснуться к мячу, и я ощущал его частью себя, еще одним органом моего тела. Я никогда не боялся потерпеть поражение. Счет не оказывал на характер моей игры никакого влияния. Мое тело и разум действовали вместе, как нечто единое. Движение просто происходило.

Я пытался объяснить Исте и другим деревенским ребятам-игрокам, что если он перестанут задумываться о том, как лучше ударить по мячу, их удары будет направлять сам Ксолотль, но, похоже, никто из них не мог соединяться в движении с богом, как я.

Я легко выиграл третье очко и поклонился захлопавшим в ладоши зрителям. Иста потел и запыхался, как, впрочем, и все трое молодых горожан, но я чувствовал лишь теплое свечение, словно где-то внутри меня тихо горел яркий огонек.

Средних лет мужчина, наблюдавший за моей игрой вместе с молодой женщиной и старым носильщиком, подошел ко мне и спросил:

— Как тебя зовут?

— Та-Хин.

Меня этот вопрос удивил. Он выглядел состоятельным купцом, а может быть, даже кем-то из мелкой знати. Он воззрился на меня с интересом, а потом неожиданно задал второй вопрос:

— А как зовут твоего отца?

— Мой отец умер. Я из Народа Каучука.

— А как его звали?

— Не знаю. Мои родители умерли от лихорадки, а меня подобрали у дороги. А почему ты спрашиваешь?

Я расхрабрился настолько, что не побоялся говорить таким тоном, хоть и видел, что этот мужчина не мне чета.

— Ты мне кое-кого напоминаешь.

Его спутники подступили поближе, и он, указав на меня, сказал:

— Обратите внимание на этого юношу. Его зовут Та-Хин, он из Народа Каучука. Запомните это имя. Когда-нибудь, едва речь зайдет об игре, его будет повторять весь Сей Мир.

Мужчина снова внимательно присмотрелся ко мне.

— Если на то будет воля богов, Та-Хин, мы увидимся снова.

Я стоял столбом, не зная, что на это и сказать.

Он слегка поклонился мне, повернулся и быстро зашагал прочь. Его спутники последовали за ним, но молодая женщина помедлила и оглянулась на меня. То была не просто привлекательная молодая женщина, среди прочих женщин ее выделял мышечный тонус. Двигалась она с большей уверенностью и даже властностью, нежели любая другая женщина, какую я видел.

Я вытаращился на нее в восхищении, как может таращиться деревенский парнишка, потрясенный ее женственностью, и мое тело немедленно отреагировало на ее привлекательность. Она и ее спутники затерялись в ищущей развлечений толпе, я же некоторое время стоял, не в силах даже дышать. Мне не послышалось — он и вправду сказал, что мое имя будет повторять весь Сей Мир, как имя несравненного игрока в мяч? Айо! Но кто же этот человек, удостоивший меня столь неслыханной похвалы?

Тепло, ощущавшееся мною во время игры, вернулось и даже умножилось из-за полученной похвалы. Потом я услышал позади быстро приближающийся топот, попытался пригнуться, но слишком поздно. Юнец из знатной семьи замахнулся деревянным поясом — «хомутом», целя мне в голову, и вскользь задел мой висок. Я покачнулся, упал, но тут же вскочил на ноги. Иста уже дрался с двумя другими игроками. Я бросился ему на помощь, и они пустились наутек.

— Они напали на меня внезапно, — проворчал Иста, потирая ушибленный затылок.

Я огляделся — и меня охватила паника.

— Наш мяч у них!

Иста побагровел. Меня пробрало холодом. Молодых горожан и след простыл. Они сбежали с обоими мячами — и своим, и нашим.

— И где нам теперь их искать? — вскричал Иста, вертясь на месте. Он понятия не имел, куда идти, да и я тоже. Наши противники пропали. Радость победы испарилась бесследно. Мы были обречены.

— И что нам теперь делать? — спросил Иста.

Как всегда в трудные моменты, когда нужно было принимать решение, он смотрел на меня. Меня самого мутило, хотелось кричать от страха, однако я предпочел сделать вид, будто ничуть не обеспокоен.

— Они пошли на праздник. Там мы их и найдем.

Найти, конечно, шанс, хоть и небольшой, был, но что дальше? Если мы набросимся на них, то запросто можем оказаться в очереди к жертвенному алтарю. Что я наделал? Ощущение было такое, будто сам отлупил себя дубиной. Во что я втравил и себя, и Исту?

Мы влились в толпу, которая подхватила и понесла нас к центру города, где в честь правителя устраивались самые популярные в Сем Мире зрелища: человеческие жертвоприношения с вырыванием сердец и действо на игровой площадке.

Меня уже больше не радовала возможность увидеть игру в мяч и другие удивительные зрелища. Иста тащился за мной молча, ни словом не обвиняя меня в случившемся. А ведь это я был во всем виноват. Да, я был прав, утверждая, что могу одолеть этих городских хлыщей в олли. Но оказался слишком наивен и глуп, и здешние мошенники облапошили меня с еще большей легкостью, чем я их обыграл.

Тетушка Оме и дядя Тагат заняли места за оградой, напротив помоста, на котором восседал правитель в окружении высшей знати. Зная свою тетю, я не сомневался в том, что она бесцеремонно протолкалась на самые лучшие места, куда только допускалось простонародье. Мой дядя имел крепкую спину, но был далеко не так решителен и напорист, как его сестра.

Одного взгляда на наши лица ей хватило, чтобы понять: что-то у нас неладно.

— Что случилось?

Я сокрушенно покачал головой:

— У нас украли мяч.

— Украли? Или вы его проиграли?

— Мы выиграли, но те ребята схватили мяч и удрали.

Оме с Тагатом переглянулись.

— Это очень серьезно, — сказал он.

— Мы найдем их и вернем мяч, — заявил Иста.

Оме покачала головой:

— Лучше и не пробуйте, только хуже будет.

Тетка взглянула на Тагата так, словно то была его вина.

— Когда вернемся в селение, нужно будет придумать объяснение, чтобы наказание было не таким строгим.

В конце концов, встречаются же на дорогах воры, грабители. Надо свалить потерю на них.

Мы с Истой переглянулись и ухмыльнулись. Положившись на то, что Оме найдет решение, я пожал ей руку, и мы с Истой пристроились рядом с ней и дядей. Место они себе и впрямь подыскали отличное, откуда все было прекрасно видно.

И вот по улице прокатился рев изготовленных из раковин труб, загремели барабаны, возвещая о приближении двух команд, местной и игроков-гостей. Мною вновь овладело возбуждение.

Ожидая появления игроков, я вдруг заметил, что напротив нас находится не только правитель, но и люди, выглядевшие, на мой взгляд, более впечатляюще. У подножия помоста стояли десять облаченных в золотисто-пятнистые одеяния Воителей-Ягуаров. Вид у них был куда более грозный и свирепый, чем у личной стражи городского правителя, терявшейся рядом с легендарными бойцами.

Хотя город и имел собственного правителя, великий Теотиуакан властвовал на Сим Миром силой страха. Пока местные власти платили дань и посылали подданных на алтари, они могли наслаждаться миром, дарованным Теотиуаканом. Стоило кому-то прекратить платить, и в его город направлялся отряд Воителей-Ягуаров. Но эти воины великого бога Кецалькоатля явились сюда не как каратели, а как сопровождающие посланца бога, прибывшего сюда в честь восхождения на престол здешнего правителя.

Возбуждение толпы усилились, когда игроки показались на виду. Когда они подошли достаточно близко, я вдруг понял, что по улице маршируют две прибывших команды, мужская и женская.

Мне доводилось слышать о существовании профессиональных женских команд, и такие разговоры всегда казались мне мифом. Но не только это заставило меня разинуть рот — во главе гостей города вышагивал тот самый незнакомец, который похвалил мою игру. Он был не игроком, а управителем, или наставником. Его облачение, как и одеяния игроков его команды, было украшено перьями величайшей хищной птицы Сего Мира — орла.

Каждая команда Сего Мира избирала в качестве своего символа какое-либо животное: ягуара, кролика, змею, койота, обезьяну или любого из дюжины других.

Позади него вышагивали четыре женщины-игрока, а следом шестеро мужчин.

— «Орлы» считаются второсортной командой, — заметил дядя Тагат.

— С чего ты взял? — спросил я.

— Слышал о них. Они не играют в больших городах, если только местный правитель не хочет показать, какие хорошие у него игроки. Вот в этом они по-настоящему сильны — умеют проигрывать за плату.

Я начал было что-то говорить, но выражение лица Оме заставило меня умолкнуть. Ее сосредоточенный взгляд был направлен через дорогу, и проследив за ним, я увидел мужчину, стоявшего неподвижно и глядевшего в нашу сторону. Он был одет как настоящий вельможа: его головной убор украшало множество ярких перьев птицы кецаль и изображение ягуара, свидетельствующее о том, что это высокий сановник из Теотиуакана. Только Воителям-Ягуарам, зловещим науалям и знатным служителям Кецалькоатля разрешалось носить изображение грозного хищника.

Я слышал на улице разговоры о том, что на празднестве будет присутствовать один из высших сановников Пернатого Змея.

Неожиданно до меня дошло, что смотрит этот вельможа вовсе не на мою тетушку — он смотрит на меня!

— Золин, — прошептала Оме.

Не знаю уж, говорила она это мне, Тагату… или самой себе. В ее голосе слышались ужас и отвращение. Прежде чем я успел спросить тетушку, чем она так расстроена, как человек, названный Золином, крикнул что-то Воителям-Ягуарам. Слов я не расслышал, но его жесты были понятны: он приказал схватить нас.

— Беги! — крикнула мне Оме, но у меня ноги примерзли к месту. Я был слишком растерян, чтобы двинуться с места. Она толкнула меня: — Беги!

— Тетя…

Вокруг нас начался хаос: Ягуары рвались вперед, люди шарахались в стороны, давая им дорогу. Толпа подхватила меня и понесла. Я попытался протолкаться обратно к родичам, но потерял опору, упал, поднялся и снова был подхвачен людским потоком. В конце концов, мои отчаянные попытки вернуться к близким были замечены человеком по имени Золин: он указал на меня, крича что-то своим бойцам, но тем тоже было никак не прорваться сквозь охваченную паникой людскую массу.

— Оме!

Я увидел, что она протискивается навстречу Золину. Будучи меньше, ловчее и не отягощена мечом и щитом, она продвигалась гораздо быстрее воителей. На моих глазах тетушка взмахнула обсидиановым кинжалом с деревянной рукоятью. Один Ягуар заметил это и бросился к ней.

Золин перехватил ее руку с кинжалом за запястье. Я изо всех сил рванулся к ним, но Ягуары поспели раньше, и на нее обрушились удары мечей.

Внезапно рядом со мной оказались Иста и дядя.

— Оме! — кричал я.

Тагат схватил меня за руку. Я вырвался, но он схватил меня снова и рванул на себя:

— Мы все умрем, если не убежим!

Охваченная паническим ужасом толпа обратилась в бегство. Побежали и мы, я, Тагат и Иста. Возле рыночной площади нам удалось вырваться из толпы. Тагат вел нас какими-то путаными проулками, пока не вывел к дороге, ведущей из города на юг. Наше селение находилось на западе, но спросить его о чем-либо не было возможности, пока мы не остановились, чтобы перевести дух.

Я хотел узнать, что происходит, почему человек по имени Золин заинтересовался мной и почему моя тетушка пыталась его убить. Я догадывался, что она пыталась защитить меня.

В ответ на мои вопросы Тагат лишь покачал головой:

— Тебе безопаснее ничего не знать.

— Не понимаю.

— Твое неведение помогает тебе остаться в живых, но ты все равно должен быть осторожен. С этого дня не говори никому, что ты из Народа Каучука. Забудь свое имя, возьми себе другое. Тетю и дядю своих тоже забудь, а кто спросит, говори, что все твои родные умерли.

— Но почему? Я должен знать…

— Все произошло много лет назад, в Теотиуакане. Ты был младенцем, когда твой отец навлек на себя и свою семью гнев Ксайпа, Свежующего Господина, слуги самого Пернатого Змея.

— Мой отец? Оме говорила…

— Мы не сказали тебе правду. Все в твоей жизни было ложью, но только ради твоей же безопасности. Твой отец был могущественным господином, но ныне одно упоминание твоего имени заставит науалей Свежующего Господина вцепиться тебе в горло. Оме была твоей нянькой. Когда всю твою родню перебили, она бежала с тобой, принесла тебя в наше селение и вырастила в нашем доме. Золин, человек, которого Оме пыталась убить, узнал тебя с первого взгляда. Даже я и то, глядя на твое лицо, вижу его черты. Да и Оме он тоже сразу узнал. Золин был управителем твоего отца.

Выходит, вся моя жизнь была ложью? Что это значит? Ошеломленный и растерянный, я молча таращился на своего дядю. Иста не вымолил ни слова. Он остолбенел и выглядел таким же ошарашенным, как и я.

— Двигайся по этой дороге, — сказал Тагат. — Иди на юг, так быстро, как только сможешь. Постарайся пристроиться к другим путникам.

— Без тебя?

— Я постараюсь сбить погоню с толку, распространю слух, будто ты отправился в противоположном направлении.

— Но…

— Иди. Чем быстрее, тем лучше. И не оглядывайся.

И тут ожил Иста.

— А куда мне идти? — спросил он моего дядю.

— А куда ты хочешь?

— С Тахом.

— Ну и правильно. Это безопаснее, чем возвращаться в селение. Люди Свежующего Господина могут заявиться туда в поисках Таха, а люди знают, что ты уходил с ним. Если ты будешь там, когда они придут…

Моему дяде не было нужды заканчивать, я и так его понял. Ягуары могут перебить все селение.

Тагат снял с пояса кошель.

— Вот резина на покупки припасов. Используй для своих нужд, но никому не показывай, что у тебя больше одного кусочка.

Маленькие, с глаз размером, шарики обычно использовались как средство расчета за покупки. На один шарик можно было купить нам обоим еды на несколько дней.

Тагат покинул нас и поспешил обратно в город. Мы с Истой зашагали по дороге. Мы были молоды, сильны, выносливы и на марше могли показать себя на хуже Воителей-Ягуаров.

Шли мы молча, хотя в голове моей теснились вопросы, которые некому было задать. А вспомнив про Оме, я заплакал. Правда, пытаясь скрыть свои слезы от Исты, как он скрывал свои от меня.

23

Мы стояли на дороге, ведущей из города. Путешествовать по Сему Миру можно только пешком, если, конечно, путешественник не настолько богат, чтобы его носили в паланкине рабы. Мы ноги сбили, тащась по главной дороге, поскольку куда ведут другие пути, не имели ни малейшего представления.

— Маленькие дороги ведут в маленькие селения, — сказал я Исте. — Не те места, где мы можем затеряться.

По пути мы встречали путников, как местных, живших где-то неподалеку, так и носильщиков с тюками на плечах. Меня так и подмывало пристроиться к какой-нибудь группе, для большей безопасности в пути и чтобы привлекать поменьше внимания, но из-за тяжелой поклажи они двигались гораздо медленнее нас.

В придорожном селении мы приобрели тортильи и огневые камни: ударив одним о другой, можно было высечь искру и зажечь огонь. Хотя тортильи можно есть не разогревая, костерок на ночном привале все равно не повредит.

— Спать надо будет лечь подальше от дороги. Может быть, они послали на дорогу воинов, и те будут искать нас даже ночью.

Ближе к сумеркам нам пришлось сбавить темп, я видел, что Иста устает. Углядев в паре сотен шагов от дороги холм, я повел Исту туда, потому что оттуда была видна дорога и все, кто по ней движется. Даже Воители-Ягуары не способны видеть в кромешной тьме, а значит, их факелы будут видны издалека.

— Нам нельзя разводить костер, — сказал я, как только сообразил, что наш огонь будет виден еще лучше, чем любой факел внизу.

Поэтому мы сидели в темноте, пугаясь звуков, издаваемых в ночи невидимыми созданиями, а еще больше пугаясь того, что рисовало нам воображение.

— А вдруг они отправят за нами науалей? — пробормотал Иста. Я поежился от страха, однако бодро заявил:

— Нет в этих краях никаких науалей.

Точно я этого, конечно, знать не мог, однако дядя говорил мне, что ужасные оборотни всегда пребывают рядом со Свежующим Господином из Теотиуакана. Как утверждал Тагат, сдирающий с живых людей кожу Ксайп представляет собой темную тень, что отбрасывает на землю Пернатый Змей. А еще Тагат не единожды повторял, что шпионы Ксайпа кишат повсюду. Знал я и то, что отряды его головорезов готовы обрушиться на любого правителя, дерзнувшего отказать в уплате дани. Но самые жуткие истории по всему Сему Миру рассказывали о его оборотнях.

Правда, достоверно я знал лишь то, что родители поминают Свежующего Господина и науалей, чтобы нагнать страху на непослушных детишек, и до сих пор они казались мне не реальными существами, а сказочными персонажами. До тех пор пока не выяснилось, что Свежующий Господин желает моей смерти, и мне не пришлось спасаться бегством.

— Отец говорил мне, что Воители-Ягуары — лучшие бойцы Сего Мира, — сказал Иста. — Но науали не воины. Они оборотни, умеющие превращаться в зверей.

— Это все сказки, которыми ребятишек пугают.

— Знаешь, я не ребенок, но тоже боюсь. Говорят, науали, как звери, умеют выслеживать добычу по запаху.

— Ну, не знаю.

— А еще говорят, что они вырывают у пойманного ими человека сердце и пожирают его, а кровь выпивают.

— Молчи!

Нас всполошил донесшийся из мрака крик зверя, то ли убивавшего, то ли умирающего.

— Науали! — воскликнул Иста.

— Да молчи ты!

Мы прижались друг к другу, кутаясь в плащи на вершине холма, окруженного наполненной странными звуками тьмой. Я снова попытался осмыслить все, услышанное от Тагата, однако в голове звучали лишь его слова о том, что вся моя жизнь до сего дня была ложью. Ложью, придуманной Оме и Тагатом ради моего спасения.

Как всякий сирота, я не раз задумывался о своих родителях. Оме говорила мне, что они были простыми земледельцами. И вот оказалось, что моим отцом был знатный господин… правда, впавший в немилость у Пернатого Змея и его приспешников. Разгневавший бога настолько, что его ненависть к отцу распространилась и на сына. Но что же такого мог натворить мой отец, чтобы спустя десятилетия после его смерти науали, Владыки Ночи, вынюхивали кровь его сына? Айо!

Замерзшие и мокрые, мы пробудились от беспокойного сна еще до рассвета. Всю ночь шел дождь, а мы так и не посмели развести костер, чтобы обсушить одежду и согреться. Иста был молчалив и мрачен, и я жалел его даже больше, чем самого себя. Мне очень хотелось отправить его домой, однако Тагат обошел весь Сей Мир, знал о нем всяко побольше нашего, и если сказал, что в селение возвращаться нельзя, стало быть, так оно и есть. Вернувшись, мы и сами не спасемся, и навлечем беду на односельчан. Когда взошло солнце, мы направились вниз по склону, но успели пройти всего несколько шагов. Внезапно Иста схватил меня за руку.

— Смотри!

Внизу, у дороги, воины оцепили бивуак носильщиков и теперь оттаскивали в сторону двоих юношей примерно нашего возраста.

Мы рванули обратно за холм, подальше от дороги. Иста бежал впереди, проламываясь сквозь густые заросли с неистовством, порожденным паникой. Мы понятия не имели, как далеко продвинулась за ночь погоня и распространились вести о беглецах.

Наконец, едва дыша, все в царапинах от колючек и сучьев, мы выбежали к реке.

— Все, больше не могу, — прохрипел Иста, упал на колени, и его вырвало. Сердце мое бешено колотилось. Я закрыл глаза и напряг слух. Погони слышно не было, однако, если нас засекли, воины вполне могли двинуться и в другом направлении, нам наперерез.

— Нам надо идти дальше, — сказал я Исте.

Мы зашли в воду и, хлюпая, двинулись вниз по течению, остерегаясь крокодилов и змей. Так и тащились вдоль берега, пока впереди не показалась маленькая, не больше чем из десяти хижин, деревушка. Она походила на рыбачьи поселения в наших краях: тамошние жители ловили рыбу, выменивали на нее у нас резину, а уж за резину приобретали все, что им требовалось для жизни.

На глаза нам попались три вытащенных на берег каноэ. Иста подтолкнул меня локтем:

— То, что нам надо, а?

Я покачал головой.

— Если мы купим каноэ, об этом тут же пойдут толки. А украдем — будет еще хуже. Рыбаки поймают нас и пустят нашу печень на наживку. Лучше посмотрим, не удастся ли прибиться к кому-нибудь, путешествующему водой.

Мечтая о том, чтобы двинуться дальше на лодке, мы по широкой дуге обогнули селение и снова вышли к реке, и плелись дальше добрый час, пока не набрели на нечто полезное: на упавший древесный ствол. Тот был уже очищен от ветвей, не иначе как кем-то, собиравшимся выдолбить из него каноэ. Мы столкнули бревно в воду и забрались на него, используя длинные обломанные сучья, чтобы сначала оттолкнуться от берега, а потом чтобы помогать течению нас нести. Конечно, я побаивался, как бы крокодил не отхватил мне ногу, однако путешествовать таким манером было куда легче и быстрее, чем тащиться на своих двоих.

То здесь, то там нам на глаза попадались другие рыбачьи поселения и вытащенные на берег каноэ, но особого внимания мы не привлекали. Каноэ есть не у каждого, и люди часто используют для плавания по рекам плоты, бревна и вообще все, что способно держаться на поверхности, так что ничего необычного мы собой не представляли.

Через пару часов плавания вниз по течению мы приблизились к окраине небольшого городка. Между тем вода сделалась соленой, и мы начали двигаться быстрее. По рассказам дяди я знал, что Восточное и Западное моря каждый день в определенные часы поднимаются и наступают на сушу, а потом, наоборот, опадают и отступают.

— Нас несет к Восточному морю, — сказал я Исте. — Надо выбираться на берег, пока не поздно.

Когда на берегу стали перемежаться дома и засеянные маисом участки, я решил, что пора причаливать.

— Мы близко от города, и возможно, что тамошних жителей уже предупредили насчет нас. Пока мы на реке, нас легко заметить.

Бревно пришлось бросить, а город обойти стороной, по широкой дуге. Это заняло час, а в итоге мы вышли к песчаному берегу Восточного моря.

— Невероятно! — выдохнул Иста.

Это было еще мягко сказано: казалось, что этим мрачным и грозным водам нет конца.

Мы, Народ Каучука, не знали о морях ничего, кроме того, что рассказывал нам Тагат. Но даже носильщики и люди, жившие на побережье, понятия не имели о глубине и протяженности морских вод, хотя было хорошо известно, что порой воды и ветер вступают в схватку и их яростная битва переносится на сушу. Знали мы также и то, что пещера, из которой каждое утро появляется бог Солнца, находится где-то по ту сторону моря, но доплыть дотуда на каноэ не удавалось никому. Во всяком случае, никто не возвращался назад, чтобы рассказать о своем подвиге.

Три дня, голодные и усталые, мы тащились вдоль берега. Мы знали, что в море водится рыба и некоторые рыбины были больше нас, но понятия не имели, как их ловить. Попытки добыть себе на прокорм какую-нибудь морскую птицу, швыряя камни, не увенчались успехом.

В конечном счете, отчаявшиеся и голодные, мы вернулись к дороге. Кобак остался далеко позади, и мы надеялись, что это относится и к нашим неприятностям. Вконец измученные страхом и голодом, мы вышли к придорожному бивуаку, но в последний момент я схватил Исту за руку.

— Нет. Мы не должны рисковать.

— Я голоден.

— Мы что-нибудь украдем. Пошли отсюда.

Я развернулся и оторопел, увидев знакомое лицо.

— Что вы здесь делаете?

Мы были настолько ошеломлены и напуганы, что даже не подумали о бегстве. А из горла Исты вырвался сдавленный стон.

Перед нами стоял наставник команды из Кобака, похваливший мою игру в мяч.

24

Прежде чем мы собрались бежать, люди взяли нас в кольцо. Как я понял, это были игроки команды из Кобака. Молодая женщина, тоже смотревшая на мою игру и, судя по всему, являвшаяся игроком сама, стояла позади мужчины-начальника, и я по внешнему сходству догадался, что она его дочь.

Неожиданно начальник игроков ухмыльнулся:

— Какая приятная неожиданность. Правда ведь, дочка?

Его дочь не ответила, но, судя по выражению лица, ей встреча с нами никакого удовольствия не доставила.

Мужчина между тем взял меня и Исту под руки.

— Вид у вас, ребята, усталый, и вы наверняка голодны, а мы как раз собрались обедать. Присоединяйтесь.

Когда мы уселись в тени деревьев и приступили к еде, наставник поинтересовался нашими именами. Иста без промедления назвал свое настоящее имя, а я ляпнул первое, что пришло на ум:

— Тагат.

И только после этого до меня дошло, что мужчина спрашивал только Исту, потому что я в Кобаке уже представился ему Та-Хином. Но он по этому поводу предпочел промолчать.

Пока мы жевали тортильи, выяснилось, что наставника команды зовут Ситат, а его дочь носит имя Иксчель.

— Куда путь держите? — поинтересовался Ситат.

Я прочистил горло, стараясь придумать что-нибудь правдоподобное.

— Мы… хм, носильщики…

— Носильщики? — Он поднял брови. — И где же ваша поклажа?

Сказать, что мы уже доставили ее по месту назначения, я не мог. Не бывает так, чтобы носильщик, доставив куда-то груз, отправился в обратный путь порожним.

— Ограбили нас, — заявил я. — Все украдено.

Он понимающе кивнул. Грабежи на дорогах были не то чтобы обычным делом, но случались.

— Думаю, ваш хозяин не обрадуется, когда вы вернетесь без товаров и платы?

Не обрадуется? Хорошо сказано — на самом деле носильщику, лишившемуся груза, прямой путь на жертвенный камень.

— У меня нет носильщика, — проворчала вдруг Иксчель, глядя на меня так, словно я был недостоин мыть ее ноги. — Сбежал.

Ситат рассмеялся:

— С исполосованной спиной. Характер у моей дочки паршивый, терпения никакого, а требований хоть отбавляй. Но как раз сейчас нам и вправду нужна пара носильщиков. Наша команда странствует по Сему Миру, встречаясь с другими на площадках для игры в олли. Обычно нас сопровождает дюжина носильщиков, но состав постоянно меняется, потому что многие не хотят забредать слишком далеко от дома. Приходится нанимать новых. Так что, если хотите, можете присоединиться к нам.

Мы с Истой переглянулись. Это было не предложение, а чудо, ниспосланное богами.

Спустя полчаса нас с Истой отвели к главному носильщику. Потом Иксчель бросила передо мной на землю здоровенный тюк.

— Давай, взваливай на спину. Здесь моя одежда и снаряжение для игры. Имей в виду, я сама все укладывала и каждую вещицу знаю. Потеряешь что-нибудь, я тебе уши отрежу. А украдешь — головы лишишься. Дошло, мальчишка?

Нашла мальчишку — если она и была старше меня, то на пару лет, не больше. Однако мне хватило ума понять, что по части знания правил, по которым живет большой мир, мне с ней не тягаться.

Я просунул руки в лямки и взгромоздил узел на спину. Он был тяжеленный, а моя радость по поводу того, что игроки взяли нас себе в спутники, поумерилась. А ну как она не шутила насчет отрезания ушей и головы?

Примерно через час пути по дороге мы повстречали группу воинов. Но не Воителей-Ягуаров, а стражников местного правителя, во владения которого мы вступали. Ситат остановился, поговорил с ними, внес плату, и нас пропустили.

Я прошел мимо воинов, опустив голову: а вдруг они тоже участвуют в поисках и им сообщили мои приметы?

Через некоторое время после того, как мы миновали пост, со мной поравнялся Ситат, и тут мне пришел в голову вопрос:

— А эта команда играет в Теотиуакане?

Пока мы там не играли. Приглашение туда получает только лучший игрок Сего Мира.

— Приглашение на Игру Черепа?

— Да, на Игру. Команда-победитель каждого года встречается с игроком самого Пернатого Змея. Это высочайшая честь, какой только может достичь игрок.

— Но до сих пор игроков бога не побеждал никто.

— Честь не в том, чтобы победить, а уже в том, чтобы просто сыграть. В Сем Мире нет игрока, который не согласился бы добровольно взойти на жертвенный алтарь за право принять участие в Игре Черепа.

— Ну не странно ли это? И войско в Теотиуакане самое сильное, и игроки самые лучшие, — высказал я свою мысль вслух, хотя умнее было бы попридержать ее при себе. Подобные слова, не ровен час, могли быть восприняты как сомнение в полной непогрешимости Пернатого Змея, что весьма опасно. Поэтому я на всякий случай торопливо добавил: — Это все потому, что Кецалькоатль самый могущественный из всех богов.

Некоторое время мы шли в молчании. Потом Ситат спросил:

— Ты знаешь, что именно использовал бог Теотиуакана, дабы поставить на колени весь Сей Мир?

— Воителей-Ягуаров?

— Нет, даже Ягуары не были бы столь уж непобедимы без этих двух средств, одно из которых — обсидиан. Стекло, извергнутое огненными горами, снабжает войско превосходным оружием. Стоит вставить по краям деревянного меча острые осколки обсидиана, и этот клинок сможет разрубить пополам не только меч противника, но и самого меченосца. Силы Пернатого Змея стремительно установили контроль над всеми главными месторождениями обсидиана и отказываются продавать его другим правителям. А другое, не менее эффективно средство, — это тортильи.

— Тортильи?

— Их можно приготовить заранее, их легко нести, они хорошо насыщают. Благодаря им войско, которому не приходится отягощать себя множеством припасов, может преодолеть большое расстояние за короткое время. Иначе им пришлось бы тащить с собой маис, воду для варки, посуду для приготовления и хворост для костров, потому что далеко не везде топливо можно в достаточном количестве раздобыть в дороге. Это замедляет марш в три раза, не говоря уж о том, что войску требуется больше носильщиков. Тортильи дают воинству возможность совершать дальние марши за короткое время, неся с собой больше военного снаряжения и делая остановки только для отдыха.

Мы остановились, и Ситат уставил указательный палец мне в грудь.

— Всегда помни об этом: Теотиуакан добился господства над всем Сим Миром не только с помощью грубой силы. Он проявил сообразительность, позволившую оснастить войско наилучшим оружием и давшую ему возможность наносить стремительные удары на дальние расстояния.

Он указал на проходивших мимо нас игроков.

— Олли — это война, площадки для игры подобны полям боя. А войны не выигрываются за счет одной только грубой силы. Игрок с могучими мышцами, но пустой головой обречен на неудачу.

С этим он и отбыл, оставив меня в растерянности. Было непонятно, с чего это я должен «всегда помнить» про то, что войны выигрывают с помощью тортилий, а игроку в олли нужно соображать. Неужели он намекает на то, что в один прекрасный день я могу стать игроком?

Мне в жизни не доводилось видеть игру профессионалов, но, присматриваясь к игрокам в дороге и на привалах, я решил, что не уступаю любому из них. Да что там — я лучше! Я лучший! Мне бы только оказаться на поле, с мячом.

От этих размышлений меня оторвал увесистый подзатыльник. Резко развернувшись, я увидел Иксчель, занесшую руку для второго удара, и отшатнулся.

— Притворщик! — заявила она, прожигая меня взглядом.

— Ты о чем говоришь? Я несу твои вещи.

— Несешь, а сам размечтался невесть о чем. Вообразил, будто настолько хорош, что можешь стать игроком. Или, скажешь, не так?

У меня аж челюсть отвисла. Она что, ворожея?

— Ну… а хоть бы и так? Я могу.

— Ты здесь для того, чтобы носить мое снаряжение. Никакой ты не игрок. Видела я твою игру, ты слишком слаб.

— Слаб? Да я ничуть не слабее любого из ваших игроков!

— На руках и ногах у тебя кое-какие мускулы есть, а вот с умишком беда. — Она ухмыльнулась. — Для игрока ты недостаточно силен внутренне. — Она указала на голову. — Вот где ты слабоват.

— Что тут у вас? — спросил подошедший Иста.

— Она со мной обращается, словно жена правителя — с рабом. Но ничего, когда-нибудь я преподнесу ей урок.

Иста воззрился на уже ушедшую вперед Иксчель и удивленно покачал головой.

— Я и не думал, что в Сем Мире есть такие женщины.

Признаться, я тоже не думал. Она казалась мне наполовину женщиной, наполовину диким зверем. Прекрасная, грациозная. И опасная.

Исту мечтательное выражение моего лица явно встревожило.

— Тах, ты об этом даже не думай. Эта женщина не для тебя. Лечь с ней в постель — это все равно что заключить в объятия лесного кота. Когда совокупление закончится, она вырвет твое сердце и пожрет его.

— Послушай, друг мой, мой единственный друг. Когда-нибудь я получу и женщину, и приглашение на Игру Черепов. И справлюсь и с тем, и с другим.

Впервые в жизни Иста бросился вперед один, подальше от меня. Он был явно и неподдельно напуган.

25

Спустя три дня мы вышли к городу размером примерно с Кобак, где должна была состояться игра в олли против местной команды. Мы с Истой в очередной раз были в восторге — нам наконец предстояло увидеть профессиональную игру в мяч.

За день до матча мы наблюдали за тем, как наши игроки практиковались на бивуаке.

— Ты владеешь мячом не хуже их, — заметил Иста.

Его похвала придала мне храбрости, и я обратился к Ситату:

— Позволь мне сыграть. Я владею мячом лучше твоих игроков.

По лицу Ситата было видно, что я сунулся к нему не вовремя, он был не в лучшем настроении. Он громко призвал Вука, старика, надзиравшего за носильщиками. Одна его рука была скрючена и действовала плохо, и ходил он, в силу своего возраста, не больно прытко.

— Иди-ка сюда, Вук. Этот паренек заявляет, что он великий игрок.

Ситат достал мяч и бросил мне.

— Ну-ка обведи мячом Вука.

Играть со старым калекой? Я возмутился так, что едва сдержал порыв отбросить мяч пинком и уйти прочь. Но я был не в том положении, чтобы спорить с начальником.

Я постучал по мячу, опробовав его прыгучесть. Мне не хотелось унижать старика, но это было необходимо. Я скривился, но куда денешься?

Не имея права прикасаться к мячу ладонями или ступнями, я повел отскакивающий от земли мяч предплечьем, но старик внезапно шагнул вперед и перехватил мяч, приняв его на колено. Я попытался обойти его и снова завладеть мячом, но он ушел от меня, совершив полуоборот, а когда я пошел на сближение, норовя толкнуть его корпусом и вывести из равновесия, он ударил меня локтем в грудь. Я охнул и покачнулся, а старик, наступив мне на ногу, поддал мяч другим коленом, да так, что угодил по носу. Не удержавшись, я свалился на землю.

Так я и сидел там, держась за разбитый нос. Ситат подступил ко мне.

— Говорил же я тебе, олли — это война. А война для мужей, а не для мальчишек.

Вук помог мне подняться.

— Это нечестно, — заявил я. — Ты ударил меня.

— Конечно.

Когда Вук уже повернулся, чтобы уйти, я сказал:

— То, как ты владеешь мячом, невероятно. Ты был игроком?

Он улыбнулся. И, ничего не ответив, ушел.

Глядя, как я утираю с лица кровь, Иксчель покачала головой:

— Ну что, говорила я тебе, что работать надо головой?

— Да это же просто старик…

— Старик, который был одним из величайших игроков Сего Мира.

— Никогда о нем не слышал.

— А о чем вообще мог слышать мальчишка из захолустной деревни? Он играл в Кантоне еще до твоего рождения. Победитель в той игре должен был отправиться в Теотиуакан, состязаться с игроком Свежующего Господина.

Я разинул рот. В Кантоне, где насчитывалось двадцать игровых площадок, ежегодно собирались лучшие команды и игроки, а ведущий игрок команды-победительницы отправлялся в Теотиуакан на Игру Черепа.

— Он проиграл в Кантоне?

— Нет, выиграл.

— Он участвовал в Игре Черепа? — спросил я и тут же понял, что это невозможно. Вук жив, а все, игравшие против грозного Ягуара Теотиуакана, проиграли и кончили на жертвенном алтаре.

— Видишь, у него изувечена рука. Она была сломана после последней игры в Кантоне.

— Какое невезение!

— Невезение тут ни при чем. Ее сломал владелец команды, потому что Вук должен был отдать победу соперникам и был наказан за то, что этого не сделал. Ну а с покалеченной рукой он уже не мог принять участие в Игре Черепа и, стало быть, удостоиться почетного жертвоприношения.

Айо! Это означало, что после смерти Вук не обретет место на одном из тринадцати небес, но будет обречен на пребывание в девяти преисподних Миктлана.

— Не понимаю. Почему владелец команды хотел, чтобы победили его соперники?

— Неужели не ясно? Он на них поставил!


По дороге и во время подготовки к игре я узнал немало и о команде, и о возглавлявшем ее человеке.

Ситат был закаленным ветераном, но вовсе не игры. Он не владел мячом с той быстротой и ловкостью, как большинство игроков, а его шрамы были получены вовсе не на игровых площадках, а на полях сражений. Хотя, похоже, никто не знал точно, в каких именно войнах он принимал участие. А когда я попытался разузнать побольше, то выяснил, что туманное прошлое в этой команде не исключение, а норма.

— Похоже, они тут все изгои, не в ладах с законом, — сказал я Исте, когда мы с ним делились результатами своих наблюдений.

Никто из игроков не назывался настоящим именем, как, впрочем, и я. Из чего можно было заключить, что ни у кого из них не было ни семьи, ни дома… Во всяком случае, никто об этом не упоминал. Они странствовали круглый год, год за годом. Как и Ситат, они были суровыми, закаленными ветеранами, но, в отличие от него, ветеранами игровых полей. Олли была их жизнью, команда была их семьей. Наблюдая за их тренировками, я не раз вспоминал слова Ситата о том, что победа в игре не достигается грубой силой, поскольку все их умение, на мой взгляд, было сугубо мускульного свойства. Мне оставалось лишь гадать, чем вызвана его столь пренебрежительная оценка мышечной силы и почему он высказал свои соображения не игрокам, а мне.

Игра была жесткой, если не сказать жестокой. Мяч использовался больший по размеру и более тяжелый, чем тот, к какому привыкли мы с Истой. Теперь я по себе знал, каково получить таким мячом по носу — а носы были переломаны у большинства игроков. Впрочем, бывало, что во время игры они даже калечились, а то и погибали. Но это не значило, что в положении игрока не было ничего хорошего; достаточно вспомнить, каким восторженным ревом встречала восхищенная толпа идущую по улице команду. Другое дело, что, как говорил мне дядя, эта команда вовсе не славилась громкими победами. Профессиональные игроки, да, но далеко не из самых лучших.

В отличие от Вука, им нечего было и мечтать о приглашении в Теотиуакан на Игру Черепов и почетной смерти. Они никогда не доходили и до финала на двадцати площадках Кантоны.

При каждом игроке состоял носильщик, обязанный, помимо всего прочего, помогать ему переодеваться к игре. Соответственно, в мои обязанности входило помогать одеваться Иксчель.

У игроков имелось по два комплекта облачений и снаряжения. Яркое, пышное одеяние надевалось на шествии перед игрой, на площадке же игроки появлялись в видавшей виды латаной одежде.

Во время торжественного прохождения их головы венчали шлемы в виде головы белоголового темноглазого орла, украшенные множеством черных, серых и белых орлиных перьев. Шлем покрывал всю голову и часть лица, оставляя открытыми лишь нос, рот и подбородок. На плечи набрасывались ниспадавшие до колен плащи, тоже покрытые черными орлиными перьями.

Талию охватывали толстые пояса-«хомуты» из черной ткани, украшенные белыми перьями и большим орлиным клювом спереди. Перьями отделывались также наплечники, наколенники и наручи. А на ремнях сандалий маховые перья с орлиных крыльев крепились так, что казалось, будто обладатель такой обуви способен взлететь.

Команда наших соперников вырядилась в той же манере, только не под орлов, а под койотов. Как и в Кобаке, во главе процессии шли трубачи и барабанщики, за ними обряженные богами храмовые жрецы, и уж только потом сами команды, во главе которых вышагивали их начальники, в таких же одеяниях, как и игроки, но лучшего качества. Пройдя по улице, процессия вступила на игровое поле, где уже собрались все видные горожане. Правитель города вручил главным игрокам команд мяч, а каждый игрок, сделав надрез на теле, омочил мяч своей кровью.

По завершении церемониальной части команды вернулись в свои лагеря, где игроки с помощью своих носильщиков сменили парадное снаряжение на боевое. Они обнажились, и мы надели на них кожаные, с деревянными вставками, щитки и накладки, предназначенные для отражения мяча. Из одежды на поле полагалась лишь короткая набедренная повязка из оленьей кожи, скрывавшая широкий ремень, туго стягивавший ягодицы. Это делало зад крепче, позволяя отбить им мяч.

О пышных перьях и тому подобных украшениях теперь не шло и речи. Снаряжение, надевавшееся для игры, давало возможность быстро двигаться, сильно быть по мячу и в какой-то степени защищало от повреждений, хотя, конечно, шрамы были у всех, а историям про игроков, искалеченных или даже погибших на площадке, не было числа. Недаром игроки носили на талии закрепленные кожаными ремнями «хомуты» из прочного дерева, а плечи, колени и запястья прикрывали накладки поменьше.

— Самые мощные удары по мячу наносятся бедрами, — сказал мне Вук. — Вот почему «хомут» такой тяжелый и прочный.

В играх использовались мячи разного размера, но на сегодняшнюю был выделен мяч размером с череп.

Я помогал одеваться Иксчель. Снаряжение у нее было почти таким же, как и у мужчин. Грудь была открыта, соски помечены красной краской. Кроме того, я нанес красные полосы на все открытые части ее лица и продольно на ноги.

Все носильщики собрались у площадки, чтобы иметь возможность быстро заменить любой элемент снаряжения игрока, если он будет поврежден. Вук, стоя рядом со мной, пояснил, что это типичное поле для профессиональной игры — чуть больше семидесяти локтей в длину и двадцать четыре в ширину[21], с наклонными стенами. Одним из игровых приемов было направить мяч в стену и перехватить там, куда он отскочит. По оба конца поля находились зоны, куда, как и у нас в селении, где играли мы с Истой, следовало провести мяч. Команде, которая провела мяч в зону соперника, начислялось очко.

Игра велась один на один, двое на двое, бывало, что трое на трое. Впрочем, один на один играли обычно только знаменитые мастера, обычные игроки выходили на площадку вдвоем или втроем.

Игра начиналась в центре, куда окропленный жертвенной кровью мяч вбрасывался кем-нибудь из высокопоставленных зрителей. Этот человек бросал мяч в наклонную стену, и тот отскакивал на середину площадки, где стояли первые игроки от каждой команды. Вторые игроки находились позади, на полпути к голевой зоне. Если игра велась трое на трое, третьи игроки ждали у самой зоны, прикрывая ее.

Даже когда играли любители, никто не бил по мячу размером с череп руками или ступнями. Мяч был тяжелым и крепким, и вряд ли такие удары отправили бы его в стремительный и дальний полет. Вместо этого для удара использовались плечи, бедра, колени, ляжки и ягодицы.

Удары плечами, хоть и сильные, использовались не очень часто, потому что мяч редко подскакивал очень высоко, а ударить по мячу головой означало бы наверняка выбыть из игры. Удары коленями тоже таили в себе угрозу, ибо неверно поставленный удар мог повредить сустав, несмотря на наколенник. Кроме того, удар коленом нередко подбрасывал мяч так высоко, что это давало сопернику возможность принять его на плечо и направить вам в лицо, а значит, сломать вам нос, лишить сознания, а то и убить.

Наблюдая за игрой, я быстро убедился в том, что суждение Вука насчет ударов было совершенно верным: удар бедром, в который вкладывался вес всего тела, был самым мощным и наименее опасным для бьющего, поскольку его защищал прочный деревянный «хомут».

Хороший удар бедром придавал мячу высокую скорость. Айо, всякий, кто не уберег от этого тяжелого и прочного снаряда уязвимую часть тела, рисковал навсегда распроститься с игровой площадкой. Игра не прощала неловкости. Она велась на высокой скорости, а мощные толчки всем телом были обычным приемом. Наносить сопернику удары руками или ногами строго запрещалось, но налететь на него всем телом, чтобы оттолкнуть или сбить на землю, считалось нормой. Ну а когда игрок падал, «случайный» удар ногой по голове мог запросто положить конец его игровой карьере, а то и жизни.

Теперь я по-настоящему понял, почему олли называли игрой жизни и смерти.

— Это совсем как война, — шепнул я Вуку.

Первыми на площадку вышли женские команды, и, наблюдая за ними, я поразился их мастерству.

— Они владеют мячом лучше мужчин!

Вук хмыкнул:

— Да, они играют быстрее, потому что ниже ростом, и им чаще удается поднырнуть под мяч и принять его на бедро. Поэтому и удары получаются мощные.

— Так они что, могут побить мужчин?

— Нет, мужчины крупнее и сильнее. Женщины, может быть, и искуснее, но вздумай они играть против мужчин, их бы просто затоптали.

Женщины играли на поле по двое, а еще две ждали на случай, если потребуется замена. В нашей женской команде Иксчель явно была лучшей, да и не только в нашей. Насколько я видел, она превосходила и всех женщин из команды «Койотов».

— Женская игра только разогревает зрителей перед выступлением мужчин. Народ хочет видеть не столько искусство, сколько кровь. Но будь в нашей команде игроки-мужчины, обладающие мастерством Иксчель, нас бы каждый год приглашали на Игру Черепа.

В итоге «Койоты» расколошматили наших «Орлов» в пух и прах. На обратном пути в лагерь, где мы должны были помочь нашим побитым воинам переодеться, Вук сказал:

— Грубая сила — это все, что у нас есть. Ни один игрок понятия не имеет, что еще делать с мячом, кроме как лупить по нему изо всей дурацкой мочи — и уж тут они стараются. Отбивают так, что он перелетает к чужой команде, вылетает за площадку или вообще в собственную голевую зону. Лупят — и он летит куда угодно, только не туда, куда надо.

— А почему Ситат не научит их играть правильно?

Вук покачал головой:

— Не может. Им не хватает оллин. Возможно, некоторые из них некогда и обладали даром богов, делающим игрока победителем, но они слишком стары, измотаны и давным-давно все растратили. Не дано им больше парить, как орлам, они могут лишь ползать, как улитки. Видел ты, что они совали себе в рот перед игрой?

— Жевали какую-то зелень.

— Зелень-то не простая: боги придали ей особые свойства, делающие пожевавшего ее человека быстрее и сильнее.

— Так это же хорошо для игроков. Или нет?

— Нет. Со временем воздействие ослабевает, зелья требуется все больше и больше, а сил без него не остается вовсе. В мое время великие игроки не пользовались магией растений для увеличения своих возможностей: они черпали силы внутри себя. Но нынче листья жует большинство игроков.

— А почему Ситат не наберет новых игроков?

— Новые игроки обходятся дорого, а владелец команды не хочет расходов.

— А кто владеет командой?

Я знал, что олли — игра не только простонародья и профессионалов, но и знати. Очень важные персоны выходили друг против друга на площадку, во главе команд или один на один, зачастую делая огромные ставки. Мне было интересно, не является ли наш хозяин и сам игроком. Но Вук ответил, что это богатый торговец с Горы Ножей, чьи рабы шлифуют обсидиановые зеркала.

— Этот торгаш отказывается приобретать хороших игроков. Когда кто-нибудь из наших игроков оказывается вовсе не способным играть, он замещает его другим, чья игровая жизнь тоже клонится к закату.

На мой взгляд, однако, на стариков игроки никак не тянули. Выглядели они по большей части всего на несколько лет старше меня.

— Век игрока короток. Он умирает молодым. Впрочем, оно и лучше — не дожить до тех лет, когда тебе придется одевать других.

Закончив помогать игрокам, мы начали перебрасываться мячом. На сей раз я был внимательнее и старательно оберегал свой уже пострадавший нос.

— Оллин, коим одарил их Ксолотль, годится для полета в небе, — сказал Вук, указывая на парящих над головой птиц, — оллин рыб годится для плавания в морях и реках. А наши игроки проигрывают, потому что их оллин не подходит для мяча. Они движутся сами по себе, а мяч — сам по себе.

— А вот мне всегда казалось, что мы с мячом единое целое, — отозвался на это я. — Мне не приходится обдумывать движения, они происходят сами по себе. Я отдаю себя Ксолотлю, и мое тело, разум и мяч сливаются воедино.

Он поддал мяч так, что я едва успел отбить его обратно к нему.

— Ты был мальчиком, когда играл в своем селении. Теперь тебе пора стать мужчиной.

Он опять ударил по мячу, и опять я еле отбил. Айо! Откуда у этого старика столько оллин?

— Ты прав, — молвил он. — Играя против других мальчишек, ты использовал оллин своего тела. Но великие игроки используют еще и оллин мяча.

— Не понимаю. Цель ведь в том, чтобы отбить мяч в нужном направлении.

— Такова тактика посредственных игроков. Они бьют по мячу, посылают его то туда, то сюда; иногда это помогает заработать очки, иногда нет. Великий игрок соединяет собственное движение с движением мяча. Ксолотль не бьет по мячу на небесном игровом поле, он летит вместе с ним, и его энергия сливается с оллин мяча.

Мы прекратили перебрасываться мячом, и Вук, взглянув мне в глаза, спросил:

— Ты понимаешь, что значит быть великим игроком?

— Великие игроки побеждают.

— Нет, это гораздо больше. Великие игроки и вознаграждаются соответственно. Они могут позволить себе иметь не только жену, но и наложниц. Живут во дворцах и вкушают изысканные яства. Им принадлежит любовь народа и благосклонность богов. Даже героев войны не восхваляют так, как героев олли. О ком слагают песни? Не столько о воинах, сколько об игроках в мяч. Тем более что дело, которому они посвящают себя, не менее опасно, чем война. Да, смерть царит на полях сражений, но Владыка Смерти не обходит стороной и игровые площадки.

Вук снова послал мне мяч, причем так, что вернуть его я смог только левым бедром, тогда как до сих пор использовал правую сторону. О том, что за нами наблюдает Ситат, я не знал и понял это, лишь когда он подошел ближе, и Вук спросил его:

— Ты видел это?

Ситат кивнул.

— Видел что? — не понял я.

Вук ухмыльнулся:

— Я рассказал ему, что боги даровали тебе равную способность владеть и левой, и правой стороной тела. Ты просто показал, что так оно и есть. Между тем большинство из нас лучше владеет или левой стороной, или правой.

Я пожал плечами:

— Это важно?

— Если игроку все равно, с какой стороны принимать мяч и бить по нему, это дает ему важное преимущество.

— Я не игрок.

— И никогда им не станешь, — заявил Ситат, — если не научишься слушать и делать то, что тебе говорят.

— Ты хочешь сказать…

— Вук попробует с тобой заниматься. Если получится, тебе будет разрешено испытать себя в команде. Если же у него не выйдет… я отдам тебя храмовым жрецам, как только придет наше время приносить жертву.

26

Когда Вук сказал, что теперь мне нужно будет каждое утро вставать до появления бога Солнца, я подумал, что он собирается учить меня обращению с мячом.

— Если ты ударишь по мячу в темноте, как ты будешь его искать? — осведомился старик, узнав о моем неверном предположении. Как оказалось, мне предстояло просто сидеть и учиться чувствовать мяч.

— До сих пор у тебя, как, впрочем, у всех юных игроков, отношения с мячом сводились к нанесению ударов.

— Ладно, прощупаю я его, прочувствую, а какая от этого польза? По-моему, чтобы вырабатывать навыки игры, нужно бить по мячу.

— Прежде чем бить по мячу, нужно прийти к его понимаю, — сказал он, погладив мяч ладонями. — Прежде чем передать мячу оллин, ты должен представить себе все возможные способы нанесения удара. Ударить по мячу в своем сознании. Только после того, как ты увидел в своем воображении все возможные траектории движения, ты будешь готов вложить в мяч силу твоего тела.

Я решил послушаться старика, хотя и не вполне его понимал. То, чему он собирался меня учить, казалось далеким от практики.

— Ты должен освоить все способы воздействия оллин на тебя и на мяч, потому что когда выйдешь на игровую площадку, тебе ни в коем случае не следует задумываться о том, как ударить.

— Да я и так никогда не задумывался. Я…

— Решал, куда ударить — даже не осознавая, что это делаешь. О, я знаю, видел, как ты играл со своим другом. Он далеко не столь быстр и промахивается чаще, потому что чаще задумывается о том, как лучше ударить. Но на самом деле и ты задумываешься об этом больше, чем выдающийся игрок. Пойми, игра быстрее, чем твои мысли. Мы не собираемся тренировать твой ум, ты уже и так знаешь, что тебе надо делать. Твоя цель в том, чтобы, перемещая мяч через поле, так или иначе загнать его в голевую зону соперника. Больше твоему уму ничего не надо: тренировать следует твое тело. Если после того, как игра началась, ты позволил себе думать, — ты проиграл. Твое тело должно реагировать так, как единое целое с мячом.

Старик постучал себя по груди.

— Удар по мячу должно наносить твое сердце, а не сознание. Оно работает гораздо быстрее, чем голова. Когда соперник ударяет по мячу, ты должен почувствовать, где тебе следует оказаться, чтобы перехватить его ДО того, как мяч ударится о стену. Ты должен оказаться там раньше мяча.

Вук показал мне трость, на которую опирался при ходьбе, и стал ею вращать, да так быстро, что за ней было не уследить, а потом пребольно ударил меня по ляжке. Я вскрикнул и схватился за ушибленное место.

— Ты что делаешь?

— Боль — это хорошо?

— Что в ней хорошего?

— Ты должен научиться не просто терпеть боль, а принимать ее, приветствовать. А не то она станет играть на стороне твоего противника.

…Да уж, боли я натерпелся. Мне доставалось от Вука каждое утро. И каждый вечер. До тех пор, пока я не перестал вскрикивать. Пока не научился приветствовать боль как неотъемлемую часть моего существования.

Кроме того, Вук изменил мое питание.

— Крысы и змеи необычайно сильны для своего размера. Ты должен питаться ими.

Но хуже поедания змей и крыс было то, как он заставил меня играть вслепую, в полной темноте. Вывел на поляну, завязал глаза плотной тканью, так что я ничего не видел, а потом мяч ударил меня в лицо. Я взревел от ярости, а из темноты донесся спокойный голос Вука:

— Тебе не следует полагаться на глаза.

И снова удар мячом — на сей раз в живот.

— Да превратит Ксолотль твои руки и ноги в червей! — гневно вскричал я. — Как можно видеть, если у меня глаза завязаны?

— Учись заменять глаза ушами. Увидеть, что происходит позади, ты не в состоянии, а услышать — можешь. В игре у тебя не будет времени обернуться и посмотреть, что происходит сзади, и только уши — те очи, что видят позади, — подскажут тебе, как следует двигаться, прежде чем те очи, что спереди, увидят мяч.

По словам Вука выходило, что я буду жить ради того Мгновения в игре, когда все будет идти как надо, потому что мяч всегда полетит именно туда, куда я захочу.

— Ты обзаведешься незримой рукой, что будет направлять мяч для тебя. Сам Ксолотль станет участвовать в игре на твоей стороне. Ну а если Ксолотль в твоей команде, тебе всегда будет сопутствовать успех.

Спустя три недели после начала занятий с Вуком мне наконец представилась возможность сыграть в нашей команде. Правда, не на состязаниях, а на тренировке. Внимательно наблюдая за игроками, я был уверен, что могу управляться с мячом лучше любого из них.

— Начнем с работы один на один, — сказал Вук.

Игрок, выбранный им в качестве моего противника, был защитником. Я считал, что он не лучший в команде, куда сильнее, на мой взгляд, был нападающий.

Вук поставил нас с профессиональным игроком в шести локтях друг от друга и бросил мяч между нами. Я метнулся к мячу, но противник резко ударил меня головой в лицо. Кровь брызнула из моего носа: боль была ужасной.

Когда, обескураженный и униженный, с распухшим носом и вьюком Иксчель на спине, я тащился рядом с Вуком, он сравнил удар головой с ударом копьем.

— В игре как на войне. Ты рвешься к мячу, противник мешает тебе любым способом.

— Это нечестно.

Вук пожал плечами:

— Он случайно столкнулся с тобой, когда ты рванулся к мячу.

— Это было не случайно.

— Я же тебе говорил, это война. Каждый игрок команды — воин. Ситат — военный командир, ведомый инстинктами крови и убийства. В Сем Мире обитают два величайших хищника — ягуар и орел. Ягуар властвует на земле, орел — на небе. Ситат назвал команду в честь орла: он мечтает, что когда-нибудь орел сможет бросить вызов ягуару на Игре Черепа. Игроки одеваются орлами не для того, чтобы произвести впечатление на зрителей, но чтобы воспринять орлиный норов. Стать, как и орлы, хищниками. Орлы обладают оллин, они движутся со всей грацией и мощью, какую Ксолотль даровал ветрам. Но кроме того, они безжалостные хищники. Нападают без предупреждения и терзают добычу могучими клювами.

На лице седого ветерана появилась хищная ухмылка.

— Чтобы стать великим игроком, ты должен стать кровожадным. В битве, будь это схватка между двумя людьми или двумя державами, почти всегда побеждает тот, кто нападает. Ты всегда должен атаковать. И не думать об убийстве, а просто убивать.

Вук учил меня многому насчет того, как владеть и мячом, и собой на игровой площадке. Как отбивать мячи, прилетающие под разными углами, как занять правильную позицию, чтобы принять мяч от товарища по команде, как скрывать от противника, куда я намерен послать мяч, и даже как по телодвижениям соперника понять, что он собирается меня ударить… и чтобы я успел ударить его первым.

Но главное, он учил меня пребывать в непрерывном движении и позволять телу реагировать без участия сознания. Освободить тело от контроля сознания и передать контроль над ним самому Ксолотлю.

Иксчель внимательно следила за тем, чтобы мои занятия с Вуком никак не сказывались на исполнении мною обязанностей по отношению к ней. Айо! Рука у этой женщины была тяжелой, и снисхождения она не знала. Чем больше я для нее делал, тем больше она требовала. Но зато хорошо кормила и не позволяла никому другому использовать меня для своих надобностей.

Меня тянуло к Иксчель, восхищавшей меня и как женщина, и как игрок. Меня обдавало жаром, как только я оказывался рядом с ней, а уж тем более помогал ей одеться. Мне очень хотелось исследовать ее тело так, как это бывает между мужчиной и женщиной, но я понимал, что попытка уложить в постель дочь управителя, занимающую куда более высокое, чем я, положение, — это прямой путь к жертвенному алтарю.

То есть умом-то я это понимал прекрасно, но тело мое реагировало на ее присутствие само по себе, прямо как учил меня Вук относительно игровой площадки.

Однажды ранним вечером, незадолго до сумерек, Ситат велел мне найти Иксчель — он хотел с ней поговорить. Женщины из ее команды как раз вернулись с пруда после купания и сказали мне, что она задержалась там, чтобы поплескаться в воде еще.

Я отправился к водоему, но не окликнул ее, не предупредил о своем приходе, а подобрался неслышно и стал подсматривать за ней из тростника. Она плавала на спине, выставив над водой груди и бугорок между ногами, а потом встала в воде и ополоснула волосы, перед тем как ступила на берег прямо передо мной. И ведь нет чтобы сразу прикрыться — встала, нагая, у воды и давай выполнять упражнения на растяжку, словно нарочно дразня меня упругими ягодицами. От одного вида этого соблазнительного зада моя кровь вскипела.

Наконец, неспособный дольше удерживать позицию, я выскочил из камышей и схватил ее за талию, чтобы овладеть ею сзади.

Она скользнула в сторону, извернулась и, захватив меня сзади за рубашку, швырнула в пруд головой вперед.

Когда я вынырнул, она все еще оставалась нагой: стояла подбоченившись, с набухшими, затвердевшими сосками.

— Я не собака, чтобы мужчина мог вскакивать на меня, когда ему заблагорассудится. Я сама решаю, когда мне лечь с мужчиной.

Злой, досадуя на то, как она меня унизила, я двинулся к ней, пока не оказался совсем рядом с ее наготой, и сказал:

— Тогда решай поскорее, а то мое тело уже не слушается разума.

Мы повалились на землю, наши губы слились, а потом мой восставший стебель погрузился в ее сладостное лоно.

27

Когда мы снова выступили в путь, мимо нас по дороге проследовал отряд Воителей-Ягуаров. Помимо обсидиановых мечей, передние шеренги были вооружены копьями и бамбуковыми копьеметалками — с их помощью можно было посылать копья гораздо дальше, чем при броске рукой. Позади них вышагивали пращники, в бою засыпавшие врагов камнями. Ситат объяснил мне, что это оружие позволяет Воителям расстроить передние ряды неприятеля, чтобы потом добить его в рукопашной схватке.

— Они обладают оллин, — сказал нам Ситат. — Не каждый в отдельности, а как боевая единица. Бойцы других армий следуют за своими вождями, однако когда дело доходит до рукопашной, каждый дерется сам по себе. А вот Ягуары сражаются сплоченно, все как один: вместе наступают, отступают, обороняются, перегруппировываются. Три игрока в олли составляют команду. Так же, как сто Воителей-Ягуаров.

— У них еще и тортильи есть, — сказал я Исте, когда Ситат отошел подальше.

— Тортильи у всех есть.

— Верно, но тортильи — один из секретов их успеха.

Это заявление так и повисло в воздухе.

Гордость моя была безмерна, когда в один прекрасный день Вук заявил, что я готов играть. На короткой церемонии перед обедом Ситат вручил мне орлиное облачение и маску.

— Орлиные перья придадут тебе силу великого хищника небес.

Головной убор и маска, полученные мною от Ситата, были хорошей работы, но далеко не новыми.

— До меня это носил другой игрок?

— Не то чтобы игрок.

— Но выглядит так, словно…

— Это снаряжение носил великий человек, игравший в олли не профессионально, а ради состязательности. Но игроком он и вправду был великим. Так же, как и великим воином.

— Как его звали?

— Ты еще не заслужил право знать его имя. Вот если станешь выдающимся игроком, оно тебе откроется. А нет — ну что ж, черви не вправе произносить имя великого человека.

— Что, все люди делятся только на червей и победителей?

— Победителями становятся те, кого боги удостоили дара величия. А черви — это те, кто не сумел воспользоваться своим даром.

Ситат уже отошел, но задержался и обернулся ко мне:.

— Счастливы те из нас, кого боги не наделяли даром величия. Они не могут его утратить.

Ближайшая игра предстояла нам в очередном второсортном городишке, однако мое воодушевление было столь велико, словно меня ждала Игра Черепа. Удивительно, но Иксчель сама пришла помочь мне одеться и принесла каучуковые накладки под мой «хомут», а также налокотники и наколенники. Каучуковое снаряжение имелось только у выдающихся игроков, которым его дарили богатые и знатные владельцы команд.

— Это часть твоего орлиного снаряжения. Мой отец хочет, чтобы ты имел полный комплект; говорит, может быть, тогда боги заметят тебя и одарят своей милостью.

До сих пор, после нашей с ней близости у пруда, Иксчель держалась со мной холодно, и я понимал, почему. Мало того что я был моложе ее и ниже по положению, так ведь она могла еще и забеременеть, а значит, прекратить играть. За это она меня убила бы.

— А еще я передаю тебе распоряжение отца. Ты должен позволить сопернику первым завладеть мячом, потом отнять его, заработать для команды очко — и все. Дальше ты играть не будешь, тебя заменит твой друг Иста.

— Что? Да это безумие. Иста не сможет выиграть!

— Это мы знаем. В том-то и дело, что игру должны выиграть не мы, и Исте будет сказано, чтобы он не стремился к победе. Эта игра должна разрешить спор между двумя городами, правители которых на самом деле уже обо всем договорились между собой. Они просто хотят убедить народ в том, будто бы решение принимают боги, определяющие исход игры.

— То есть мы проиграем нарочно?

— Да. Мой отец считает, что у тебя есть задатки великого игрока. Он не хочет, чтобы ты начинал с поражения. Поэтому тебе следует заработать очко и выйти из игры.

Перед выходом на площадку я поговорил с Истой.

— По лицу вижу, что тебе велели поддаться.

Он кивнул.

— Ведущий игрок здешней городской команды — племянник правителя. Моя задача — дать ему возможность проявить себя в лучшем виде, но так, чтобы никто не догадался, что я уступаю ему нарочно.

— Не знаю, почему Ситат выбрал для этого тебя: тут бы лучше подошел более опытный игрок.

— Он выбрал меня, потом что я его упросил. А просьба моя подействовала на него потому, что он уверен: я так и так проиграю.

— А с чего ты стал его упрашивать?

— А что я здесь вообще делаю? Тебя, по крайней мере, готовили в игроки, а мне что же, так носильщиком и оставаться? До конца своих дней таскать на спине чужие пожитки? У нас в поселке я, по крайней мере, знал, что когда-нибудь унаследую место отца и стану местным вождем.

Я обнял его за плечи:

— Прости. Это моя вина.

— Ничего подобного, ты же не сам напросился в кровные враги Свежующего Господина… — Иста, в свою очередь, сжал мое плечо. — Да не переживай ты так, я в состоянии о себе позаботиться. И, как и ты, готов отдать все за мгновение славы.

Я вступил в игру вместе с еще двумя игроками и исполнил роль, отведенную мне Ситатом, дав возможность соперникам первыми завладеть мячом. Игрок соперничающей команды тут же направил мяч в сторону нашей защищаемой зоны. Я перехватил у него мяч, увернулся от нацеленного мне в лицо удара этого малого, являвшегося, как мне объяснили, племянником правителя, принял мяч на плечо, отбил к наклонной стене, а когда он рикошетом отскочил от нее, оказался в нужном месте, чтобы направить его за разграничительную линию, в защищаемую зону противника.

Запыхавшийся, возбужденный, воодушевленный, готовый зарабатывать очко за очком, я… вышел из игры и, встав за боковой линией, стал наблюдать за Истой и еще двумя игроками. И только тогда сообразил: все произошло так быстро, что я даже не испытал страха перед первым выходом на профессиональную площадку. А сейчас, осмыслив все произошедшее, более всего хотел вернуться на поле и играть.

Иста показал себя хорошо, гораздо лучше, чем я думал. Племянник правителя налетел на него с разбегу, отбросив от мяча, но Иста мигом вернулся в игру и отобрал мяч уже у другого игрока противной команды. Тогда племянник налетел сзади и подсек Исту под колено, сбив на землю. Как и было оговорено, команда соперников заработала свое очко. Ситат велел Исте покинуть площадку, потому что мой друг нетвердо держался на ногах, но он проигнорировал распоряжение и вернулся в игру.

Когда племенник правителя снова повел мяч в нашу сторону, а двое наших защитников старательно делали вид, будто не в силах его задержать, Иста неожиданно устремился к нему сзади.

— Нет!

Это восклицание вырвалось у меня при виде искаженного гневом лица Исты. Он налетел на знатного игрока, ударив его плечом, а когда тот отшатнулся, оказался впереди него, присел и резко выпрямился, вложив всю силу ног и корпуса в удар покрытого деревянным наплечником плеча, который пришелся противнику в щиток шлема, защищавший подбородок.

Голова игрока откинулась назад с треском ломающихся позвонков.

Айо! Осознав, что натворил Иста, я прыгнул вперед и истошно заорал:

— Беги!

И краешком глаза успел заметить, что Ситат занес дубинку. За миг до того, как она обрушилась на мою голову.

На следующий день всех нас, всю команду, включая носильщиков и поваров, привели на площадь перед городским храмом. Иста уже находился там. Связанный. Племянник правителя, которого он ударил в подбородок, был мертв. Парализованный ударом, он не мог пошевелиться, и его отец сам вонзил кинжал в сердце сына, чтобы избавить его от мучений.

Ситат показал мне обсидиановый кинжал:

— Попробуй только дернуться или слово вымолвить, и я тебе глотку перережу.

Голова моя все еще раскалывалась, на ней вздулась шишка величиной с яйцо. Я и сам понимал, что не должен давать волю своим чувствам. Иксчель уже сообщила мне без обиняков, что Иста будет принесен в жертву. Спасти его не могло ничто, а вздумай кто-то из нашей команды протестовать, под Нож Богов отправились бы все мы, без исключения.

Чтобы не подвести товарищей, я старался держаться, хотя колени мои дрожали, а сердце истекало кровью. Исту потащили по ступеням к поджидавшему жрецу, не позаботившись о том, чтобы одурманить его: они хотели, чтобы он вкусил страх и страдание в полной мере. Я отвел взгляд, стараясь не дать волю подступившим к глазам слезам, но когда услышал звук погрузившегося в плоть кинжала, непроизвольно взглянул и увидел, как жрец вырвал его сердце из груди и поднял, показывая всем. Иста был еще жив: тело его конвульсивно содрогнулось, а глаза округлились от ужаса при виде собственного сердца. Последнего, что он увидел в своей жизни.

Вместо того чтобы почтить моего друга, съев его, как поступили бы с павшим в бою храбрым воином, отец убитого игрока приказал порубить его тело на куски и бросить двум псам.

Так закончился мой первый опыт на игровом поле.

Но я поклялся, что скорее последую за другом на жертвенный алтарь, чем соглашусь играть за команду, которая намеренно проигрывает встречу.

— Это безумие! — вскричал, услышав меня, Ситат.

— Я стану играть только так, и не иначе. Я принесу тебе славу, о которой ты так мечтаешь. Но играть буду только для того, чтобы выигрывать.

28

Так и случилось, что я стал великим хищником небес и в этом обличье должен был вести команду к победам.

— Надевай маску перед тем, как мы вступим в какой-либо город, и не снимай, пока не уйдем. Не позволяй никому увидеть твое лицо.

Я и сам знал, что мне желательно носить маску. А как иначе, если могущественный господин из Теотиуакана жаждет моей крови? В чем состояла вина моего отца, я до сих пор не знал. А Ситат если и знал, то не рассказывал. Начальник команды вообще предпочитал не обсуждать мои проблемы.

Ношение на людях орлиной маски не должно было пробудить ни в ком никаких подозрений. Многие великие игроки отождествляли себя с существами, имя которых принимали, и появлялись публично только в масках, однако мы оба знали, что Ситат велел мне закрыть лицо не только по этой причине. Он знал, что будет, если разыскивающие меня большие люди из Теотиуакана узнают, что я играю в его команде, на алтаре окажусь не только я, но и все мы.

Мне оставалось лишь гадать, какую игру ведет Ситат и что заставляет его рисковать собственной жизнью и Жизнью дочери, не говоря уже обо всех остальных.

Неужели все дело только в том, что он видит во мне возможного великого игрока, который прославит его второстепенную команду? Может, и так… Но по моему разумению, чтобы побудить Ситата пойти на такой риск, требовалось нечто большее, чем просто игра в мяч. Он вел другую игру, и каким-то образом она была связана с орлиным облачением, которое было отдано мне.

Я играл жестко и целеустремленно, не щадя никого. Выходил на площадку, чтобы побеждать. Любой ценой. Не брезговал никакими, самыми подлыми приемами. Зеваки восхищались тем, что я творил на площадке: падениями, криками, льющейся кровью, тем, что игроков уносили с поля.

Когда я ступал на площадку, со мной неизменно пребывал образ орла, с которым я слился… и вопль Исты, который он издал, когда у него вырвали сердце.

Ситат не понимал, что я играл не ради славы и благ, причитающихся знаменитому игроку. Ярость, двигавшая мною, была вызвана не стремлением к почестям и богатству, но бесконечно более разрушительным чувством. Жаждой мести.

Оме, моя тетя — нет, не просто тетя, а мать, ибо иной матери я не знал, — была жестоко убита при попытке защитить меня от угрозы из прошлого, о которой я до того момента даже не подозревал. И если бы нам не пришлось бежать, как диким животным, которых преследуют охотники, Иста и сейчас был бы жив.

Некие могучие силы из Теотиуакана пролили кровь тех, кого я любил. Ну что ж, придет время, и я возьму кровь за кровь.

Мои отношения с Иксчель тоже осложнились. Мы занимались любовью, но мое тяготение к насилию стало проявляться и в постели.

— Ты пугаешь меня, — сказала она. — Я тебя не узнаю. Ты больше не тот мальчишка, который носил мою поклажу.

— В любом случае, я действительно больше не мальчишка. Я мужчина.

— Нет, ты не просто мужчина. Даже не просто игрок в мяч. Я тоже игрок в мяч и знала многих игроков. В тебе чувствуется нечто совсем иное, нечто пугающее. Ты стал зверем. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь выходил на площадку с таким желанием убивать. Другие игроки тоже нутром чуют это — и товарищи по команде, и соперники. Ты устрашаешь всех.

— Вот и хорошо. Чем больше меня боятся, тем легче мне будет побеждать.

О чем я сожалел, так это о том, что мой наставник, Вук, не видел, как я выиграл состязание в Кантоне и был избран для участия в Игре Черепа в Теотиуакане. Еще до последних игр в Кантоне Вук слег, а потом и испустил последний вздох, и теперь ему предстояли испытания девяти преисподних Миктлана. В искалеченном теле старика пребывал дух великого игрока, и сколь бы тяжело ни пришлось ему в ином мире, я твердо верил, что, освободившись от оков старческой плоти, он силою духа преодолеет все препоны и обретет Блаженное Ничто.

Я остался без учителя, но продолжал учиться сам, ибо знал, что прежде чем придет мой черед снизойти в Миктлан для прохождения тамошних испытаний, мне предстоит величайшее испытание Сего Мира — встреча с грозным и непобедимым Ягуаром Теотиуакана.

Айо! До сих пор никому не удавалось одолеть представителя Свежующего Господина в Игре Черепа. Он играл в облачении ягуара, и никто никогда не видел его лица. Ходили слухи, что на самом деле это никакое не «облачение», а его настоящее тело. Что он науаль. Имени у него не было, во всяком случае, я его никогда не слышал. Все называли его просто — Ягуар.

Моя месть Свежующему Господину и его приспешнику Золину, несмотря на все их могущество, могла завершиться вырыванием их сердец. Но Пернатый Змей был богом, и никакая земная сила не могла его уничтожить. Для меня единственной возможностью посчитаться с богом было победить на площадке его игрока. Эта победа прогремела бы на весь Сей Мир, войдя в предания.

Для достижения этой цели мне следовало отправиться в город Пернатого Змея, но прежде чем идти в Теотиуакан, я хотел выяснить, что же за мрачную и убийственную тайну скрывает мое прошлое.

Желая разобраться с собственными демонами, я не отправился со всей командой на двухнедельный отдых перед отбытием в великий город, а ускользнул в ночи, не сказав никому ни слова.

Моей целью было селение в земле Народа Каучука, то, где я вырос, провел счастливые, безмятежные годы, а теперь лелеял надежду перед встречей с могущественными врагами найти ответы на некоторые важные вопросы. Дядюшка Тагат должен был их знать. Мне следовало найти его, и начать поиски я собирался с селения.


Приблизившись к селению, я замешкался, не смея войти. Не из страха за себя, но опасаясь, что если весть о моем визите распространится, все мои земляки окажутся на жертвенном камне. Понимал я и то, что они не примут меня с распростертыми объятиями: мало того, что я навлек опасность на их мирные хижины, так ведь и Иста погиб из-за меня. Конечно, родители Исты, надо думать, еще не знают о его смерти, но вряд ли я заслужу их расположение, явившись к ним с этой горестной вестью.

Я оставался в укрытии, откуда мог следить за дорогой. Каждое утро мать Исты отправлялась в соседнее селение доложить начальнику, сколько каучука было добыто за вчерашний день. Тот посылал гонца в следующее селение, тот дальше, и так, по цепочке, сведения стекались в город, служивший резиденцией правителю Народа Каучука.

Увидев, как она идет по дороге, я выступил из кустов. Она замедлила шаг, но продолжала идти, глядя на меня. Глаза ее были печальны: Исты со мной не было, и она сердцем чуяла, что неспроста.

— Мой сын мертв, — сказала она.

— Да. Он умер с великой честью, как воин. — Я указал на солнце. — Он сейчас там, пересекает небо в составе почетной стражи бога Солнца.

Напряжение слегка отпустило женщину. Она улыбнулась и кивнула.

— Я очень боялась, что ему выпадет позорная смерть и все ужасы Миктлана. Как он умер?

— Сражаясь под началом великого властителя. Он сразил троих, прежде чем пал сам. А после смерти удостоился великой чести — его сердце было съедено самим военачальником-правителем.

— Это хорошо, очень хорошо, он ведь был сильным и храбрым. А ты? Почему ты не умер?

— Мои ноги вывели меня не на ту тропу, что Исту. И привели сюда…

— Здесь тебе не рады.

— Знаю. Скажи лучше, что тебе известно о моих настоящих родителях.

Она пожала плечами:

— Ничего. Мы всегда считали, что ты ребенок Оме, но не от мужа, почему она в этом и не сознается.

— И все? Оме никогда не рассказывала о том, кем могли быть мои родители?

— Нет. Прежде чем она вернулась в селение с тобой на руках, твой дядя Тагат говорил, что она вроде как устроилась нянькой и состоит при супруге могущественного господина в городе Пернатого Змея. Но сама она по возвращении рассказывала, что делала глиняную посуду, а тебя нашла. Ты осиротел, когда твоих близких скосила хворь… — Мать Исты двинулась дальше. — Мне надо идти.

— Только один вопрос, — задержал ее я. — Есть какие-нибудь вести о моем дядюшке?

Она покачала головой:

— В селение он не возвращался. Один носильщик рассказывал, будто бы видел его в городе Пернатого Змея, но когда хотел с ним поздороваться, твой дядя убежал.

— А где именно в городе?

Она не ответила и в молчании удалилась; я же поспешил в противоположном направлении, вовсе не уверенный в том, что женщина не донесет о моем появлении. Но возможно ли, чтобы дядя и вправду объявился в городе Пернатого Змея? Чем больше я об этом думал, тем разумнее казалось мне такое решение. В Теотиуакане Тагат чувствовал себя как дома, ибо многократно доставлял туда каучук, сбывал на местном рынке и возвращался в родное селение нагруженный городскими товарами. В этих хождениях ту-да-сюда прошла чуть ли не вся его жизнь, и в селении даже поговаривали, будто там, в городе, он обзавелся семьей.

Теотиуакан был не только величайшим городом Сего Мира, в тысячу раз больше нашего селения, но, как описывал мне его Тагат, городом чужаков, потому что там постоянно пребывает великое множество сменяющих друг друга людей — одни приходят, другие уходят — носильщиков и торговцев. Естественно, затеряться там было гораздо легче, чем в маленькой общине, где все знакомы и пришлый человек сразу привлекает внимание.

Поэтому я направил стопы к городу Пернатого Змея.

29

Теотиуакан

Айо! Обиталище Пернатого Змея было не просто городом, но бьющимся сердцем Сего Мира.

На ведущей в город главной дороге я влился в сплошной, непрерывный поток людей и товаров. Торговцы всех мастей, от тех, которые сами несли на спине то, что надеялись продать, до богатеев, которых сопровождали сотни рабов-носильщиков, соседствовали здесь с воинами, чиновниками и гонцами.

Я уже давно усвоил, что горожане сами не выращивают то, что едят, поэтому меня не удивляло, что туда несут великое множество мешков с маисом для тортилий и каши, бобами, перцами и всеми сортами мяса — тушками кроликов, индеек, уток, оленей, собак, а также корзин с яйцами и сушеной рыбой. Несли в город и товары, предназначенные лишь для богатеев и знати — какао, яркие разноцветные перья и поделочный камень, зеленый нефрит и бирюзу.

Встречный поток носильщиков двигался с товарами, произведенными в городе — посудой, сосудами для воды, масками, курениями и благовониями для обрядов и церемоний, украшениями, предназначенными для ношения на шее, руках или лодыжках, сработанными из кости, зубов, раковин, серебра и золота. Эти металлы чтились особенно высоко, ибо серебро представляло собой испражнение бога Луны, а золото — бога Солнца.

Делали в городе также одежду, одеяла и циновки: на это шли шкуры животных, хлопок, тростник и волокна агавы. Но самым важным товаром было то, что делало город Пернатого Змея самой могущественной державой Сего Мира: обсидиан. Дар огнедышащих гор, извергавших из своего чрева расплавленный камень.

Помимо оружия из обсидиана изготавливали украшения, зеркала и многое другое. Торговец, с которым мы вместе шли к городу в течение дня, поведал мне, что в городе существует более четырех сотен мастерских по обработке обсидиана. Чтобы не выделяться в общем потоке, я приобрел тюк сушеной рыбы и вышагивал с ним на спине.

Приблизившись к городу, я увидел, как извергает к небу дым высящаяся к северу от него огромная огнедышащая гора. Сей Мир был окружен подобными горами, в недрах коих обитали огненные боги, порой сотрясавшие землю, вздымая к небу дым и пламя. Кажется, на сей раз бог горы явно возвестил о моем прибытии.

Поток новоприбывших вливался в город южнее Пирамиды Солнца. В черте города дорога расширялась, а ближе к центру по ней плечом к плечу запросто могли бы пройти три десятка людей. Строения, окаймлявшие улицу, по большей части одноэтажные, в основном представляли собой жилые дома, совмещенные с лавками и мастерскими. Пирамида Солнца, с храмом на вершине, была выше, чем два десятка обычных домов, поставленных друг на друга, а Пирамида Луны лишь немного уступала ей по высоте.

Шагая по широкой улице, что вела прямо к Пирамиде Луны, позади которой находилась Огненная Гора, я дошел до высокой стены, ограждавшей Запретный Город. За стеной находился храм Пернатого Змея и обиталище Свежующего Господина с его слугами.

В Запретном Городе издавались законы, обязательные для исполнения всеми подданными, и приказы, направлявшие грозные отряды Воителей-Ягуаров на расправу с теми, кто бунтовал или отказывался платить дань. Доступ внутрь осуществлялся лишь по одной лестнице. Таким образом, стена предназначалась не только для того, чтобы укрыть происходящее внутри от взоров, но и чтобы Запретный Город было легко защищать.

А по другую сторону дороги раскинулась громадная рыночная площадь. Чего-чего, а площадей по пути сюда я повидал немало, однако на этой поместился бы, наверное, любой город, через который мне довелось пройти. Айо! Создавалось впечатление, будто здесь продавать, покупать и обмениваться товарами собрались все торговцы Сего Мира. И ремесленники тоже: многие товары изготавливались тут же, на площади.

Более всего меня удивляло великое множество людей. Бессчетные толпы. Воздух полнился многоголосым гомоном и запахами. Впечатление было такое, будто Пернатый Змей и вправду отворил врата Миктлана и вдохнул жизнь в умерших, дабы заселить ими город.

Неподалеку от рыночной площади я приметил игровое поле: и оно, и зона для зрителей были гораздо больше, чем где бы то ни было. На каменной стене, рядом с выступом, предназначенным для черепов, красовалось изображение непобедимого игрока-Ягуара. Если верить изображению, он был на голову выше меня, тогда как меня самого считали очень высоким, и представлял собой яростное, внушающее страх существо. Я сказал «существо», поскольку его вроде бы человеческое по общим очертаниям тело полностью скрывала шкура ягуара, а лицо и голову — маска и шлем. В отличие от него, у Воителей-Ягуаров открытыми оставались хотя бы руки и ноги.

Я не мог не задуматься о том, каково мне будет играть против гораздо большего, чем я, противника на гораздо большем поле.


Когда я принимал решение разыскать в городе своего дядю, у меня не было даже отдаленного представления о том, сколь этот город велик. Улицы уходили в бесконечность, прохожим не было числа. Я не мог встать где-нибудь на углу и выкрикивать его по имени: мой голос просто утонул бы в городском шуме.

Ноги сами вынесли меня к внушавшему наибольшее почтение и наибольший страх месту Сего Мира: Пирамиде Солнца с ее великолепным храмом, в котором служил главный приспешник Пернатого Змея, Свежующий Господин, и где каждый год приносились в жертву тысячи людей.

У подножия пирамиды на расстоянии в шесть локтей друг от друга стояли цепью Воители-Ягуары. Тагат рассказывал мне, что в караул у пирамиды назначают только бойцов, проверенных в сражениях.

Забывшись, я таращился на все это великолепие, пока сильный толчок сзади не отбросил меня в сторону. Я развернулся, готовый ответить ударом, но замер, увидев Воителей-Ягуаров и внушавших еще больший ужас науалей.

Рабы несли по улице паланкин, покрытый яркими перьями птицы кецаль, и несколько дюжин Ягуаров, включая того, который отпихнул меня, расчищали процессии дорогу. Но не Воители привлекли мое внимание. Сами носилки и Владыки Ночи, вышагивавшие по обе стороны от них, словно явились из ночных кошмаров.

Историй о них я, как и любой другой, слышал предостаточно, но воочию науаля отродясь не видел. В отличие от Воителей-Ягуаров, которые носили обычные воинские доспехи, с плащами из шкур и шлемами в виде голов лесных котов, в масках науалей человеческие черты причудливо смешивались со звериными. Вид у них был причудливый, зловещий, жуткий, но прежде всего устрашающе опасный.

Носилки проследовали мимо, и я лишь успел заметить бледную руку с длинными, острыми, покрытыми зеленым лаком ногтями, высунувшуюся из-под перьевой завесы. Не знаю уж почему, но эта смертельно бледная рука нагнала на меня еще больше страху, чем охранявшие паланкин существа.

— Дурак! — послышался в моем ухе хриплый шепот. — Ты бы еще подпрыгнул повыше перед носилками да сообщил им, кто ты такой.

Голос заставил меня застыть на месте, и я с трудом сдержался, чтобы не заорать что было мочи:

— Дядя!

Тагат быстро двигался сквозь толпу, собравшуюся поглазеть на Свежующего Господина и его свиту. Лишь выбравшись из нее, он замедлил шаг, и я поравнялся с ним.

— Какая удача! — воскликнул я. — Я боялся, что мне нипочем тебя здесь не найти.

Тагат фыркнул:

— Удача в том, что тебя не утащили за стену, с тем чтобы еще до конца дня отправить на встречу с Ножом Богов. С чего это тебе приспичило встать на пути у Свежующего Господина?

— Я вообще не знал, что он здесь, пока не увидел науалей.

— Тебя что, не учили игре в мяч? Не учили заставать других игроков врасплох? Убивать, прежде чем убьют тебя? Помни эти уроки. Такого рода навыки очень нужны для жизни в городе Пернатого Змея.

Я не ответил на это ничего, ибо голова моя шла кругом. Откуда Тагат знает, что я стал игроком? И как ухитрился найти меня, стоило мне явиться в город?

— Он возвращался с горы, — сказал дядюшка. — Посещал своего хозяина.

— Кто?

— Свежующий Господин.

— О чем ты толкуешь?

— Увидишь.

— Не понимаю.

— Скоро поймешь.

Дальше мы шли по городу молча, пока дядя не остановился у входа в какой-то дом. Он помедлил и взглянул мне в глаза. Лицо его было напряжено.

— Та-Хин… Оме гордилась бы тобой. Я горжусь тобой. Весть о мастерстве игрока-орла распространилась повсюду, и здесь тоже. Ты величайший игрок в мяч Сего Мира.

Во мне всколыхнулась гордость, и в то же время к глазам подступили слезы. О, если бы Оме могла быть здесь и слышать эти слова!

Я последовал за Тагатом в дом. Из разговоров у костров по дороге в город я уже кое-что узнал про такие дома, в которых жили и работали люди. Они были квадратными, с глухими, без окон, наружными стенами. Окна выходили на внутренний двор, устроенный в сердцевине квадратного здания.

Богачи устраивали в таких дворах фонтаны и разбивали зеленые, прохладные сады. У простонародья там были мастерские. Поэтому то, что во дворе здания, куда привел меня Тагат, мастерили сандалии с каучуковыми подошвами, меня не удивило.

Зато удивило то, что внутри меня поджидал кое-кто еще.

— Ситат! — вскричал я в изумлении и радости.


Сидя во внутреннем дворе-мастерской, я слушал, как мой дядя и мой друг раскрывали передо мной тайны моего прошлого. Меня переполняла гордость за то, что мой отец был столь знатным господином, а мать — дочерью правителя Народа Каучука, что вполне объясняло, почему Оме пошла к ней в услужение в качестве моей няни.

Ситат поведал мне, что Владыка Света был не просто могущественным господином, но бойцом и игроком, с которым никто в Теотиуакане не мог соперничать ни на бранном поле, ни на площадке для игры в мяч.

— Орлиное снаряжение, которое ты дал мне… принадлежало отцу?

— Да. Воители-Орлы были еще более победоносны, чем Ягуары Свежующего Господина. И слава твоего отца и его бойцов вызвала у него зависть, — промолвил Тагат. — Более того, твой отец позволил себе усомниться в том, стоит ли беспрерывно приносить в жертву Пернатому Змею все больше людей, если Теотиуакан и без того процветает в силе и славе. Свежующий Господин боялся, что твой отец привлечет на свою сторону других знатных людей, чтобы сместить его и положить конец кровопролитию.

— А мой отец действительно был заговорщиком?

— Да, — ответил Ситат. — И посылал меня гонцом к другим знатным господам. Заручившись их поддержкой, он собирался выступить открыто и покончить с властью Свежующего Господина и кровавыми жертвами.

Слушая это, я не мог не гадать о том, как сложилась бы моя жизнь, увенчайся замысел отца успехом, и я вырос бы не в деревне сборщиков каучука, а во дворце могущественного владыки.

Тагат связал убийство моей семьи со смертью Оме.

— Она узнала Золина, управляющего твоего отца, а предатель, в свою очередь, узнал тебя по внешнему сходству с его бывшим господином.

— Она отдала жизнь, спасая меня.

— Да.

На некоторое время воцарилось молчание, но у меня было такое ощущение, что мне рассказали не все.

— Так что же, Свежующий Господин жаждет моей крови только потому, что я сын Владыки Света?

Мои собеседники переглянулись, Ситат, перед тем как ответить, поджал губы:

— Этого уже достаточно, но у них есть и больший повод для беспокойства. Величие твоего отца не забыто, так же как ужас перед Свежующим Господином и сомнение в необходимости стольких человеческих жертв. Свежующий Господин боится, что вокруг сына Владыки Света смогут объединиться все недовольные.

— Но что сделает с нами Пернатый Змей, если мы перестанем питать его кровью? — спросил я.

— Твой отец не верил, что Пернатый Змей настолько уж кровожаден, — ответил Ситат. — Он считал, что, если удастся устранить Свежующего Господина, он сможет сам поговорить с богом и узнать, каковы его истинные нужды.

Я вздохнул: больно уж все это было сложно.

— Ну, и много еще вас таких? Хватит, чтобы воевать с Воителями-Ягуарами и науалями Свежующего Господина?

Ситат покачал головой:

— Нас всего двое. Но мы верим, что как только распространится известие о возвращении сына Владыки Света, к нам примкнут многие.

Я покачал головой:

— Я умею добывать каучук и играть в мяч. Я не мой отец. Один на один я, наверное, мог бы сразиться с лучшим бойцом, но понятия не имею о том, как вести в бой войска или управлять державой.

Оба мужчины повесили головы, уставившись в землю. Немного помолчав, я задал другой вопрос:

— А кем именно является этот Свежующий Господин? То, что это Верховный Жрец Пернатого Змея, мне известно, но сам он бог или человек?

— Владыка Света говорил, что Свежующий Господин есть порождение темной стороны Книги Судеб, — ответил Ситат. — Он не простой смертный, хотя и не бог. Свежующий Господин — один из девяти Ночных Властителей, лишенных милости бога Солнца. Знание Книги Судеб дает ему магическую власть над науалями, оборотнями.

— Ты говорил, будто мой отец считал, что сможет поладить с Пернатым Змеем, если уберет с пути Свежующего Господина. Что же получается — человек, незаметно проникший в Запретный Город, сможет приблизиться к богу?

— Запретный Город охраняют Воители-Ягуары и науали, — указал Тагат. — Ты не можешь просто войти туда, направиться в храм и поговорить с Пернатым Змеем. Твой отец мог бы проникнуть туда во главе войска, но он не собирался штурмовать Запретный Город, разве что если не будет другого способа убить Свежующего Господина. Он не верил, что бог действительно находится за этой оградой.

— Что ты имеешь в виду? — удивился я. — Разве храм Пернатого Змея не там?

— Храм там, спору нет, но твой отец, по своему положению, имел доступ в Запретный Город. И уверял, что в храме лишь поклоняются Пернатому Змею, но Свежующий Господин говорит с ним в другом месте.

— В каком именно?

Ситат кивнул в направлении Огненной Горы.

— В горе. Многие считают, что в храме Запретного Города берет начало тоннель, ведущий в глубь горы. — Он помолчал, глядя на клубящийся над вершиной дым, и добавил: — Ее чрево полно огня. Скоро боги извергнут его.

— В горе есть Священная Пещера, — промолвил Тагат. — Именно там Пернатый Змей вернул жизнь мертвым, дабы заселить ими мир, после того как он был разрушен колесом времени.

— Твой отец не сомневался в существовании ведущего к горе подземного хода, — подхватил Ситат, — и в том, что на самом деле бог пребывает не в храме, а именно в самой горе.

В этом был смысл, но для постороннего сориентироваться в лабиринте тоннелей, лазов и пещер труднее, чем добраться до храма, перебравшись через стену. На что я и указал собеседникам.

— Твой отец считал, что существует и другой путь в обиталище Пернатого Змея, — заявил Ситат. — На горе, ближе к вершине, стоит маленький храм, место уединенных молений Свежующего Господина.

— И оттуда можно попасть в обиталище бога? — спросил я.

— Именно так считал твой отец. Но никто, кроме него, даже не заговаривал о том, чтобы попробовать.

«Никому, кроме сумасшедшего, это бы и в голову не пришло», — подумалось мне.

— Будучи могущественным вельможей, твой отец обладал особыми знаниями, позволявшими разговаривать с богами.

— Верно.

— А поскольку ты его сын, бог может услышать и тебя.

30

План был прост. Во всяком случае, на взгляд Ситата и моего дяди. На мой взгляд, он был кошмарнее путешествия по всем преисподним Миктлана.

— Охрана храма на горе не столь уж сильна, — заявил Ситат. — Всего несколько науалей.

Я пожал плечами:

— Ну конечно, всего-навсего несколько оборотней, самых жутких существ Сего Мира. Поэтому их и мало, что много не надо. Никто не осмелится сунуться к храму, зная, что там науали. Но для меня это, наверное, проблемы не составит. Я просто упаду замертво, как только один из них зарычит.

Сказав это, я тут же поднял руку, предваряя их извинения и уверения в том, что я вовсе не обязан туда лезть.

— Я иду на гору. В Теотиуакан меня привело желание узнать правду о своей семье. Теперь, когда мне известно, что мои родные были убиты, я должен отомстить за их смерть, так же как за смерть Оме и моего друга Исты. Поэтому, дядя, и ты, добрый друг, приготовьте меня к встрече с богом и его оборотнями.

— Сегодня ночью самое подходящее время, чтобы идти туда. На каждом из углов Пирамиды Солнца будет принесен в жертву подросток, и уж конечно, столь важной церемонией будет руководить лично Свежующий Господин. Его стража не останется на горе, а пойдет с ним. Охранять горный храм будут четверо науалей: двое ночных стражей и двое дневных.

— Говорят, — промолвил Тагат, — эти твари видят в темноте, как ягуары, и могут чуять кровь людей и животных. То есть нельзя приближаться к ним, если ветер дует в их сторону.

— Но главное, что от тебя требуется, — это быстрота. Науали известны своей свирепостью, но я видел, как они движутся, и могу сказать, что выдающийся игрок в мяч превосходит их в скорости. Быстрота — вот твое главное оружие. Тебе лучше надеть темную одежду, но такую, чтобы ничто не стесняло движений. Да, когда я был воином, мы вставляли в носки сандалий обсидиановые лезвия. Поступим так и с твоими сандалиями. Ты и так способен пинком сломать человеку ногу, а если у тебя будут сандалии с лезвиями, сможешь и отрубить.

— Мне понадобится кожаный ошейник.

— Кожаный ошейник? — удивился дядя.

— Говорят, эти твари первым делом вцепляются в горло.


Поднявшись выше обсидиановых полей Огненной Горы, я остановился и оглянулся на город. Великая пирамида светилась сотнями огней факелов: Свежующий Господин приносил в жертву двух мальчиков и двух девочек, дабы ублажить бога Дождя.

Не доходя до храма, я сошел с тропы, и, поднявшись выше по склону локтей на семь-восемь, обозрел его со стороны. Мои советники оказались правы: дежурство несли только двое науалей. В стороне находилась сторожка — видимо, еще двое отсыпались там.

Храм был невелик, и мне оставалось лишь подивиться тому, что столь непримечательное строение служит для столь могущественного господина местом личного поклонения великому богу. Над входом красовался грозный каменный лик Пернатого Змея.

С моего наблюдательного пункта мне хорошо был виден вход, и, приглядевшись, я пришел к выводу, что на самом деле это зев пещеры. Он был квадратным по форме, обработанным, но никаких дверных створок на каменную раму навешено не было. Вход оставался открытым, и за ним, насколько я мог видеть, царила тьма.

Двое науалей не стояли по обе стороны от лаза, как обычно стоит стража, но расхаживали туда-сюда — не настороженно, медленно и с ленцой, словно проводили за этим занятием несчетные ночи несчетных лет. И они действительно двигались с грацией хищников джунглей, каковыми их и считали.

«Что вообще можно сказать богу, — подумалось мне. — Особенно если он известен своей кровожадностью».

После двух часов наблюдения за хождением часовых я с наветренной стороны от них медленно спустился по склону горы. Ситат с Тагатом снабдили меня не только кожаным ошейником и сандалиями с обсидиановыми вставками, но и черной одеждой, а все открытые участки тела я замазал углем.

Оказавшись в достаточной близости для того, чтобы совершить последний бросок, я залег за скальным выступом и стал ждать, когда мои друзья совершат отвлекающий маневр.

Они собирались доставить на склон собаку, а потом заставить ее выбежать на охраняемую площадку, бросив туда приманку.

Появление собаки в непосредственной близости от святыни не могло не привлечь внимания науалей. В землях Сего Мира собак разводили на пищу, их мясо считалось изысканной снедью для богачей, а также для похорон вместе с усопшим хозяином, дабы пес мог послужить ему проводником в Миктлане. Что тоже являлось роскошью, доступной лишь богатым.

Заслышав собачий лай, оба караульных науаля двинулись на звук и исчезли из поля моего зрения, растворившись в темноте. Я оставил свое убежище и метнулся к храму, у которого горел единственный факел, переступил порог и оказался перед черным зевом горы. Старясь не думать о том, что делаю, чтобы в последний миг не повернуться и не побежать прочь, я устремился вперед, в кромешную тьму.

Воздух внутри оказался плотным, словно туман, и свет факелов туда не проникал. Но некий источник, разглядеть который мне не удавалось, испускал куда более яркое свечение, чем любые факелы.

Запах пещеры показался мне странным. Там пахло землей, да, но был и другой запах, незнакомый и неприятный. Как мне показалось, запах пота лесного зверя. Подступила тошнота, почти столь же сильная, как после отправившего меня в беспамятство удара дубинки Ситата.

Я увидел, как что-то движется в темном мареве мне навстречу, и мой рот уже открылся, чтобы попросить у Пернатого Змея прощения за дерзость, но слова умерли у меня на устах.

Я увидел перед собой не бога, а игрока в мяч, неизменного победителя Игры Черепа, изображение которого мне довелось увидеть на стене игровой площадки. Правда, на изображении великий игрок был в перчатках, а существо передо мной перчаток не носило. И пальцы его, в отличие от человеческих, заканчивались когтями.

Айо! А ведь мы и не подумали о том, что охрана у бога может иметься не только у входа, но и в самой пещере. Задыхаясь, я из последних сил метнулся назад, к выходу, но едва выскочил из пещеры, что-то неистово громыхнуло, и почва под моими ногами содрогнулась. Ночь озарилась пламенем, вырвавшимся из жерла горы, где обитали огненные боги.

Передо мной, словно ниоткуда, возникла фигура — науаль. Тело отреагировало инстинктивно: я ударил его ногой, обутой в сандалию с обсидиановой вставкой.

Удар пришелся по голени: существо истошно взревело. Не давая ему оправиться, я нанес второй удар, на сей раз плоскостью стопы, услышал, как с треском сломалась кость, и, не задерживаясь, помчался дальше. Но тут из-за угла мне навстречу выскочил второй страж, тащивший тело собаки с разорванным горлом. Находясь больше чем на локоть выше его под склону, я подпрыгнул, надеясь в высоком прыжке нанести ему удар в лицо. Увы, удар не достиг цели, и я, пролетев мимо него, грохнулся на землю. Отшвырнув собаку, науаль метнулся ко мне. Я перекатился, вскочил и нанес удар ногой, но он отбил его и полоснул меня когтями по горлу. Когти скользнули по кожаному ошейнику, я же ударил его в подбородок, сам нырком ушел от его удара, но тут он перехватил мою руку. Я завопил от боли, но тут его голова неожиданно разлетелась кровавыми брызгами и он рухнул к моим ногам.

Ситат салютовал мне окровавленным мечом.

— Беги! Они нападают!

Мы помчались прочь, преследуемые двумя науалями, выскочившими из хижины. Снова грянул гром, земля под ногами заходила ходуном. Ситат споткнулся, упал, и я рывком поднял его на ноги.

Я мог убежать от оборотней, но понимал, что Ситату это не под силу. Пропустив его вперед, я замедлил бег, подпуская их ближе, но тут сам споткнулся, потерял опору под ногами, грохнулся и покатился по склону. Когда мне наконец удалось встать, оба врага уже настигали меня, но скалы ходили ходуном, и на ногах они держались ничуть не тверже, чем я. Стремясь получить преимущество, я взобрался на валун высотой в мой рост, чтобы наносить с высоты удары ногами им в голову, и оттуда краем глаза вдруг увидел некое странное существо: круглое, черное, размером с гигантскую морскую черепаху, но с головой, росшей прямо из середины панциря, не вперед, а вверх. Странная голова развернулась в моем направлении, и оказалось, что вместо морды у непонятного чудища маленькое, сверкающее, черное обсидиановое зеркало.

Первый из науалей подскочил к валуну, и я врезал ему ногой в подбородок с такой силой, что сломал врагу шею.

Чтобы не дать другой твари схватить меня за ногу, я прыгнул, свалился с валуна и полетел прямо к странному черному существу.

Неожиданно весь мой мир взорвался: меня поглотил черный смерч. Ужасное черное пламя прожгло до костей мою плоть — и швырнуло мою душу в зев огненной горы…

«Бог ты мой! Мы что-то поймали!»

31

Лос-Аламос. Нью-Мексико

Ален Хольт стоял у стекла и смотрел в другое помещение, на молодого человека в «пузыре». Прозрачный пластиковый тент изолировал пациента, не давая ему распространять микробы или заразиться самому.

— Это одностороннее стекло? — спросил Хольт у стоявшей рядом с ним женщины, специалиста по инфекционным заболеваниям из Национального института здоровья.

— Нет, но он все равно нас не видит. Связан так, что головы ему не повернуть, и может видеть лишь тех, кто находится совсем рядом с ним.

Молодой человек в «пузыре» был невысокого, по нынешним меркам, роста, но крепко сложен. Хольт подумал, что юноша из Древней Мексики ассоциируется в его сознании с артиллерийским снарядом, прилетевшим с расстояния в две тысячи лет.

Медики закрепили ремнями его голову, грудь, руки и ноги.

— Мы будем делать ему прививки, чтобы организм мог противостоять угрозам современных инфекций, но это постепенный процесс, — пояснила женщина.

«В первую очередь его ожидает встреча с наибольшей из современных угроз, — подумал Хольт. — С существом из его собственного времени, обладающим большей разрушительной силой, чем самые отчаянные террористы. С Кецалькоатлем, Пернатым Змеем».

В Центральной Америке Пернатому Змею поклонялись как богу две тысячи лет назад, в то самое время, когда Христос творил чудеса в Галилее.

Исполнитель пророчества о бедствиях 2012 года, бог свирепых штормов и разрушитель миров, он был погребен в подземном склепе тем самым землетрясением, которое извергло человека, пребывающего сейчас у нас в «пузыре». Молодой человек должен был погибнуть, но воздействие машины времени спасло его от вулканического извержения, следствием которого и стало землетрясение.

Освободившись после двух тысяч лет гибернации, Пернатый Змей тут же пошел в атаку на самую сильную державу мира, устроив в Мексиканском заливе экологическую катастрофу, которая начала быстро распространяться на западные и юго-западные штаты.

Заражение практически опустошило огромную территорию. Миллионы людей погибли, десятки миллионов бежали на север, и когда миграция достигла критического уровня и северные штаты больше не могли принимать беженцев, был установлен жесточайший карантин. По людям, пытавшимся покинуть Зону, территорию бедствия, стали открывать огонь. Но многие пытались прорваться, несмотря ни на что, ведь остаться в Зоне означало обречь себя на медленную смерть.

Человек в «пузыре» был извлечен из прошлого с помощью своеобразной машины времени. Не такой, какую описал Герберт Уэллс и которая позволяла совершать произвольные путешествия во времени, а некоего механизма, возникшего как побочный результат деятельности сверхмощного циклотрона, случайно пробившего дыру в ткани времени.

Использовавшийся лишь единожды, для выполнения тайной миссии, механизм считался разрушенным — это следовало из официальных сообщений, призванных убедить мировое сообщество, что США не стремятся извлечь из обладания устройством преимущества. Но на самом деле устройство было слишком ценным, и его «уничтожение» стало лишь инсценировкой.

И обман оказался оправданным, ибо сейчас это помогало противостоять сверхъестественному злу из прошлого.

Хольт дал персоналу машины задание направить зонд в то время, когда божественный правитель Кецалькоатль властвовал над древним Теотиуаканом. Молодой человек, находившийся сейчас в пузыре, попал в поле действия зонда и был перенесен на две тысячи лет вперед в будущее. Это произошло случайно, но, по мнению Хольта, должно было принести огромную пользу. Хольт верил в знамения, посылаемые Госпожой Удачей, но главным образом его уверенность основывалась на видео, запечатлевшем действия этого человека на горе, непосредственно перед тем, как его затянуло в будущее. Он скрывался, высматривал, вел разведку в той самой местности, которая интересовала и Хольта. Поскольку он не носил облачения приспешников Кецалькоатля, то вполне мог принадлежать к числу врагов всевластного бога. И предоставить полезную информацию о том, чем силен Пернатый Змей и в чем его возможная слабость. В настоящее время Хольт не знал о потенциальном противнике ничего, кроме легенд, утверждавших, что божественный правитель был кровожадным ублюдком.

— Думаете, парнишка из «пузыря» окажет вам какую-нибудь помощь? — поинтересовалась женщина.

— Помощь?

Хольт зажег сигарету, проигнорировав надпись «НЕ КУРИТЬ» на английском и испанском языках. Он потреблял слишком много кофеина и никотина, слишком мало спал и чувствовал на плечах чудовищное бремя ответственности за судьбу мира.

— Доктор, — ответил он, — вы видите перед собой человека, который спасет мир. Дайте мне один из этих стерильных врачебных костюмов. Хочу взглянуть на него поближе.

32

Айо! Я умер, и моя душа полетела в Миктлан, мрачный потусторонний мир с девятью преисподними. Прими я смерть в честном бою, меня ждало бы вознесение на небеса и присоединение к почетной страже бога Солнца, сопровождающей его в ежедневном путешествии по небу. Но я сложил голову не в бою, погиб не от вражеского оружия, а в результате случайности.

Мужчина и женщина в белом, с белыми же повязками, прикрывавшими их носы и рты, стояли и смотрели на меня сквозь прозрачную ткань. Неужто это сам Миктлантекутли, Владыка Преисподней, и Владычица Миктлансиуатль, его супруга? Или посланные ими демоны?

Я знал, что должен пройти восемь тяжких испытаний, прежде чем смогу — если смогу — добраться до девятой преисподней и обратиться к Миктлантекутли с мольбой не терзать мою душу, но обратить ее в пыль и развеять над выжженными пустынями севера.

Я не страшился Миктлана, поскольку считал, что готов пройти ждущие меня суровые испытания, однако в этом туманном мире людей в белом у меня не было возможности проявить себя. Я был крепко связан, и они погрузили в жилы на моих руках соломинки, через которые вытягивалась жертвенная кровь. Вырвут ли они после этого мое сердце? Смогу ли я пройти эту преисподнюю, в которой, чего никак не чаял, оказался связанным? Айо! И на что же похожи остальные преисподние этого странного мира?

Загрузка...