ПРЕПОДОБНЫЙ АМВРОСИЙ

Глава IV. ЗОВ БОЖИЙ

Имея от природы веселый и живой характер, любя общество людей, увлекаясь пением и музыкой и даже одно время мечтая о поступлении в военную службу, Александр Михайлович и не думал быть монахом. Но, видно, мысли наши ― не мысли Божии, и пути наши ― не пути Божии. «В монастырь я не думал никогда идти, говорил впоследствии сам старец, ― впрочем, другие почему-то предрекали мне, что я буду в монастыре». То обстоятельство, что другие провидели в Александре Михайловиче будущего инока, очень замечательно: оно показывает, что несмотря на свою веселость и общительность, Александр Михайлович был и казался другим человеком, «не от мира сего». Это значит, что уже в годы своей ранней молодости он, заметно для всех, не имел действительной, внутренней привязанности ни к чему мирскому, был настолько чист сердцем, настолько внутренне был с Богом, что ему и люди не могли предназначать иного пути жизни, как путь всецелого посвящения себя Богу в монашестве.

И хотя сам Александр Михайлович и не отдавал еще себе ясного отчета в своем жизненном призвании, но бывали моменты, когда это призвание неожиданно и властно заявляло само о себе в его душе.

Так за год до окончания курса в семинарии Александр Михайлович заболел очень серьезно. Надежды на выздоровление почти не было.

«Все отчаялись в моем выздоровлении, ― рассказывал о. Амвросий, ― мало надеялся на него и я сам. Послали за духовником. Он долго не ехал. Я сказал: „Прощай, Божий свет!“ И тут же дал обещание Господу, что если Он воздвигнет меня здравым от одра болезни, то я непременно пойду в монастырь».

Не думавший, как он сам говорил, никогда о монастыре, Александр Михайлович вдруг дает обет сделаться монахом. Не ясно ли из этого, что этот обет, неведомо для него самого, давно уже сложился и жил в глубине его сердца, уже был там крепко напечатлен всеми предшествующими обстоятельствами его жизни и чертами его личного характера, и что только недоставало подходящего случая для того, чтобы он ясно вспыхнул в сознании благочестивого юноши?

Таким образом, уже в 1835 году, будучи 23-х лет от роду, Александр Михайлович пред лицом угрожавшей ему смерти определил себе свой жизненный путь. Но этот путь вместе с тем и испугал его. Испугала его та великая ответственность, которую он готовился принять на себя пред лицом Бога и людей, страшил его и разрыв со светлыми сторонами жизни в миру. В душе его началась жестокая внутренняя борьба между принятым решением и невольными сомнениями.

Пригоден ли он для избираемого пути? Серьезно ли принятое им решение? Не берет ли он на себя легкомысленно непосильное бремя? Не впадает ли в самообольщение? Такие и подобные вопросы не могли не приходить ему в голову, не могли не смущать его духа. Четыре года провел он в этой тяжелой внутренней борьбе, тщательно скрывая от всех свое душевное состояние и ожидая определенного указания свыше, от Господа.

Конечно, пока он еще находился в семинарии, он не мог серьезно думать о приведении своего обета в исполнение: надо было сначала закончить свое образование. Но когда семинарский курс был окончен, для Александра Михайловича явилась необходимость определить свой дальнейший жизненный путь! Не чувствуя еще в себе решимости принять монашество, он хотел избрать для себя такое общественное положение, которое давало бы ему возможность во всякий данный момент свернуть с него туда, куда влекло его чувство долга, но к чему он еще не чувствовал себя достаточно созревшим. Поэтому он не пошел ни в духовную академию, которая связала бы его свободу снова на несколько лет, не пошел он тем более и во священники… Он с радостью принял предложение одного помещика быть домашним учителем его детей. В этой должности он пробыл более года. И уже здесь стало в нем заметно обнаруживаться его удивительное знание людей и умение обращаться с ними, направляя их в добрую сторону. «Бывало, ― рассказывал он впоследствии, ― размолвят муж с женою, и оба обращаются ко мне с жалобами друг на друга. Думаю себе: как тут быть? Они хотя и поразмолвили, а через час или два опять помирятся. А мне, если хоть раз принять одну чью-либо сторону, нужно через это вооружить против себя другую. Так, бывало, слушаю только их жалобы, а сам посматриваю на них да молча улыбаюсь. Вскоре хозяева мои, конечно, мирились, и я был с обоими ими в хороших отношениях». Из этого рассказа видно, что уже в то время, когда А. М. было всего 25 лет, окружающие его люди, подчиняясь его влиянию, сами определяли ему особое место в своем кругу, делая его судьею интимных случаев своей жизни. В Александре Михайловиче определялся уже понемногу будущий старец с его участливостью к людям и уменьем вывести их из затруднительного положения. Живя в семье помещика, Александр Михайлович впервые близко познакомился со светским обществом, что принесло ему большую пользу, расширив его жизненный опыт.

Между тем в Липецком духовном училище открылась вакансия преподавателя. Александр Михайлович выразил желание занять эту должность и был определен к ней 7 марта 1838 года.

Как преподаватель духовного училища Александр Михайлович оставил по себе светлую память. Умный, вдумчивый, наблюдательный, живой, веселый, чрезвычайно добрый и вместе с тем строгий тем особым видом строгости, который вырабатывается в человеке высоким понятием о чести и обязанностях человека, он был незаменимым воспитателем юных душ и прекрасным членом училищной корпорации. Казалось бы, ему теперь предстояла ровная, безмятежная жизнь за любимым делом в кругу искренно расположенных к нему сослуживцев. Но на самом деле было не так. Неотступная дума о монашестве, о принятом обете не покидала его сердца. Переходы от внешней многопопечительной деятельности и от светских развлечений в кругу молодежи ко внутренним уединенным беседам со своею совестью становились все острее, все мучительнее. Совесть неумолимо казнила его за неисполнение данного обета, за пустое времяпрепровождение. Глубоко верующий Александр Михайлович искал тогда утешения и успокоения в пламенной молитве. Ночью, когда его товарищи по службе, с которыми он жил на одной общей казенной квартире, засыпали, он становился перед иконою Царицы Небесной, именуемой «Тамбовскою», своим родительским благословением, и долго-долго, незримо и неслышимо для людей, молил Божию Матерь управить путь его. Однако об этих его ночных молитвах скоро узнали товарищи, и некоторые из них даже позволили себе неуместные над ним насмешки. Тогда А. М. стал прятаться на чердак и там продолжал изливать свои молитвенные чувства к заступнице рода христианского. Уединенная пламенная молитва, а отчасти и переносимые из-за нее насмешки со стороны товарищей, все более и более закрепляли в душе молодого человека чувство серьезной и глубокой любви к Богу. Мысль о Боге все более и более овладевала его сердцем, становилась для него все сладостнее, все ближе. Чтобы полнее и беспрепятственнее отдаваться этому растущему чувству богообщения ― Александр Михайлович стал уходить за город. Вблизи Липецка, по ту сторону реки Воронежа, виднеется и теперь огромный казенный лес, напоминающий оптинские леса. Туда нередко, в свободное от занятий время, любил уходить Александр Михайлович для уединенной прогулки и богомыслия. Однажды во время такой прогулки он случайно подошел к протекавшему ручейку и стал прислушиваться к его журчанью. В этом журчании ручейка ему ясно стали слышаться слова: «Хвалите Бога, храните Бога!» «Долго стоял я, слушая этот таинственный голос природы, и очень удивлялся», ― рассказывал впоследствии старец. Сердце его еще живее ощутило близость Бога, еще горячее зажглась в нем пламенная молитва, еще решительнее потянуло его из мира, под сень уединенной, тихой иноческой обители.

Сознавая всю великую важность складывавшегося в душе его жизненного решения, Александр Михайлович страшился принять его на свою единоличную ответственность. Ему хотелось найти для себя нравственную опору в другой сильной и святой воле, которая благословила бы его на избранный путь и освободила бы его душу от мучительного чувства одиночества при принятии столь решительного шага.

Наступило лето 1839 года. Экзамены в духовном училище окончились, и школьники разбрелись по родительским домам. Наступил отдых и для преподавателей. Александр Михайлович проводил лето у своего друга, сына священника села Сланского, Павла Степановича Покровского. Недалеко от с. Сланского жил в то время знаменитый Троекуровский затворник о. Иларион, к которому многие обращались за советами и лично, и письменно. Задумали побывать у затворника и наши друзья, чтобы испросить у него совета и благословения на дальнейший образ жизни.

Отдохнув некоторое время в Сланском, молодые люди отправились пешком в Троекурово, находившееся от Сланского в 30 верстах. Отец Иларион принял их ласково. Глубоко трепетало сердце Александра Михайловича, когда, изложив старцу свои думы и чувства, он услышал от него слова: «Иди в Оптину! Можно бы и в Саров пойти, но там уже нет теперь таких старцев, как прежде». При этом, как передают некоторые, о. Иларион прибавил: «Ты в Оптиной нужен!»

Итак, жребий, казалось, был брошен. Но благоразумный и осторожный Александр Михайлович все еще не спешил осуществить желание своего сердца ― он хотел получить еще одно благословение, благословение великого игумена всея России, преподобного Сергия, Радонежского Чудотворца, основателя монашеской жизни в северных пределах нашего отечества. Так как времени до начала учебных занятий в училище оставалось еще не мало, то он уговорил своего друга предпринять новое путешествие в Троице-Сергиеву Лавру.

Павел Степанович, сам чувствовавший влечение к монашеству и любивший посещать святые обители, с радостью согласился. Начались сборы. Александр Михайлович своими руками гнул из молодых веток дуги, прикреплял их к задней части простой деревенской телеги и укрывал их войлоком и рогожами, чтобы иметь защиту от дождя и солнечного зноя. Священник Стефан Покровский, отец Павла Степановича, сочувствовавший поездке молодых людей, дал им с радостью, несмотря на рабочую пору, собственную лошадь. Наконец все было готово для пути. Погода благоприятствовала, и юные друзья двинулись в дорогу, бодрые и веселые, напутствуемые благословениями и благожеланиями родных и знакомых.

Как легко и радостно стало на душе их, когда широкий простор полей, освежаемых легким ветерком, и беспредельная глубина синего неба охватили их со всех сторон! Души их, казалось, погружались в бездну беспредельности, соприкасались иным мирам и ощущали на себе живое прикосновение Всемогущего Бога! В общении с природой, в общении с людьми ― незаметно проходили для них день за днем, и наконец, миновав шумную Москву, прибыли они в Троице-Сергиеву Лавру.

По установившемуся обычаю побывали они и в Хотьковском женском монастыре, где поклонились могилам родителей преп. Сергия, Кирилла и Марии. Там же А. М. долго беседовал наедине с затворницей Марфой, но что они говорили, осталось тайной.

Неизъяснимое чувство умиления охватило здесь душу Александра Михайловича! Он увидел пред собою те холмы, которые, будучи некогда покрыты дремучим лесом, были свидетелями уединенных молитвенных подвигов юного Сергия! Как эти подвиги были понятны, были пленительны для его собственного благоговейного сердца! Вот источник, проистекший по молитве преподобного! Вот та дивная келлия, ныне обращенная в часовню, где в продолжение всей ночи возносились пламенные молитвы преп. Сергия, через порог которой однажды переступили стопы Богоматери, где и ныне так дивно совершается «утру глубоку» каждую субботу умилительный параклисис в память этого чудесного посещения! А вот и самый храм, где нетленно почивают святые мощи великого угодника Божия! Сколько мыслей, сколько великих воспоминаний, сколько глубоких и сладостных чувств нахлынуло в юную, чистую, чуткую душу Александра Михайловича, когда он припал к земле у гробницы великого молитвенника земли русской, испрашивая себе благословения, помощи, укрепления на избираемый путь жизни! И молитва его, конечно, не была тщетна. Глубокий внутренний мир и спокойная решимость снизошли в душу его в этом священном месте. Юные богомольцы поговели здесь, исповедались и причастились Св. Христовых Таин. Наконец дни богомоления окончились. Наступило время отправляться в обратный путь. С грустным, но и с благодарным чувством, полные пережитых высоких впечатлений, покинули наши паломники святую обитель. Незаметно совершили они свою обратную дорогу, а по окончании каникул возвратились в Липецк.

Намерение Александра Михайловича определилось окончательно, и он стал ожидать благоприятного случая для его осуществления или, лучше сказать, последнего решительного зова Божия. Зов этот скоро и последовал. Начались учебные занятия, Александр Михайлович приступил к своим урокам.

Как-то в конце сентября Александр Михайлович вместе со своими сослуживцами был у кого-то на вечеринке. Было особенно весело. Александр Михайлович был, что называется, в ударе: он шутил, смеялся, много говорил, заражал своей веселостью и гостей, и хозяев. Придя домой, он, однако, почувствовал небывалую еще тоску и укоры совести. Внутренний голос властно сказал ему: «Будет! Пора положить всему конец! Нельзя служить и Богу, и мамоне! Надо выбирать что-нибудь одно! Надо всецело прилепиться к единому Богу! Надо бросить мир!»

На другой день, встретившись с Покровским, Александр Михайлович сказал ему потихоньку от всех: «Еду в Оптину». Тот изумился: «Как же ты поедешь? Ведь уроки только начались ― тебя не пустят!» ― «Ну что же делать, ― отвечал Александр Михайлович, ― не могу больше жить в миру; уеду тайно, только ты никому об этом не говори!»

И вот спустя немного времени Александр Михайлович исчез из Липецка. Смотрителем училища был в то время священник Кастальский, настоятель Липецкого собора. Исчезновение учителя поставило его в затруднительное положение. Нужно было донести о случившемся семинарскому начальству, а вместе с тем жаль было и Александра Михайловича. Не зная, что предпринять, смотритель училища решил до времени молчать об исчезновении Александра Михайловича, выжидая дальнейшего хода обстоятельств.