Преступления против правосудия

1.1. Воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного расследования (ст. 294 УК)

Одной из важнейших демократических основ организации судебной власти является конституционный принцип независимости судей и их подчинения только закону. Без действия этого принципа, как верно замечено учеными, правосудие вообще немыслимо, его задачи неосуществимы[199]. Правильно также подчеркивается, что «независимость — это не привилегия судей, это, скорее, их ответственность перед обществом и гражданином»[200].

Закрепленный в ст. 120 Конституции РФ принцип независимости судей и подчинения их только закону находит свое конкретное выражение в целом ряде нормативных актов[201], процессуальном законодательстве. «При осуществлении правосудия, — гласит, в частности, ч. 1 ст. 8 ГПК РФ, — судьи независимы и подчиняются только Конституции Российской Федерации и федеральному закону». А в ч. 2 ст. 8 подчеркивается: «Судьи рассматривают и разрешают гражданские дела в условиях, исключающих постороннее на них воздействие. Любое вмешательство в деятельность судей по осуществлению правосудия запрещается и влечет за собой установленную законом ответственность». Сходные положения закреплены в ст. 5 АПК РФ. В силу содержания ч. 5 и 6 ст. 19 последнего нормативного акта эти положения распространяют свое действие и на арбитражных заседателей.

В действующем УПК РФ рассматриваемый принцип не нашел текстуального воплощения. Из этого, однако, не следует делать вывод, что в уголовном процессе данное принципиальное положение не действует. Во-первых, не следует забывать о значении конституционных норм для регулирования общественных отношений. Во-вторых, о независимости судей в уголовном процессе и подчинении их только закону свидетельствуют отдельные статьи УПК, посвященные свободе оценки доказательств (ст. 17), преюдиции (ст. 90), тайне совещания судей (ст. 298) и др. Ряд положений УПК свидетельствует о стремлении законодателя защитить от неправомерного внешнего воздействия и присяжных заседателей (ч. 2 и 4 ст. 333, ст. 341, 342 и др.).

Указанный принцип снабжен законодателем целой системой гарантий, среди которых важное, хотя и не решающее место отводится уголовно-правовым средствам, ибо, как справедливо подчеркивает В. Божьев, к сожалению, не все «понимают, что непроцессуальные методы воздействия на суд — это проявление не демократии, а хаоса, вседозволенности, что несовместимо с подлинным правосудием»[202]. Одной из таких гарантий, думается, выступает ч. 1 ст. 294 УК. Основным объектом предусмотренного здесь преступления, надо полагать, являются общественные отношения, обеспечивающие независимость судебной власти, защищенность правосудия от неправомерного вмешательства кого-либо.

Данная норма была создана не на пустом месте. Ее прообразом послужила ст. 176¹ Уголовного кодекса РСФСР 1960 г., которой последний был дополнен вслед за принятием Закона СССР от 2 ноября 1989 г. «Об ответственности за неуважение к суду»[203]. Названная статья устанавливала ответственность за воздействие в какой бы то ни было форме на судей, народных или присяжных заседателей с целью воспрепятствовать всестороннему, полному и объективному рассмотрению конкретного дела либо добиться вынесения незаконного судебного решения.

Часть 1 ст. 294 УК, будучи направлена на защиту тех же общественных отношений, что и ст. 176¹ УК РСФСР 1960 г. (в ред. 1989, 1992, 1993 гг.), имеет и существенные отличия от нее.

Изменения, в частности, коснулись признаков объективной стороны предусмотренного ч. 1 ст. 294 УК состава преступления. Деяние здесь обрисовано как «вмешательство в какой бы то ни было форме в деятельность суда». Объем понятия «вмешательство в деятельность» не ограничивается противоправным воздействием на лиц, участвующих в отправлении правосудия, как это иногда пытаются представить в юридической литературе[204]. Ведь в русском языке слово «вмешательство» равным образом обозначает как «вторжение в чьи-либо дела, отношения, деятельное участие в них», так и «действия, пресекающие, останавливающие что-либо»[205]. С учетом этого термин «вмешательство» может обозначать не только какое-либо воздействие на вершителей правосудия, но и любое другое активное неправомерное поведение, создающее существенные препятствия для выполнения ими своей основной функции по внутреннему убеждению и в соответствии с законом. Так, на практике в качестве форм воспрепятствования осуществлению правосудия рассматривают похищение, уничтожение или повреждение материалов дела[206]. Подтверждением сказанному может служить следующий пример.

К., будучи хорошо знакомым с А. и В., уголовное дело по обвинению которых в разбое и вымогательстве находилось на рассмотрении районного суда, решил им помочь избежать уголовной ответственности, похитив уголовное дело.

С этой целью он пришел в здание суда, где спрятался. Вечером, убедившись, что все работники ушли, он, взломав заранее приготовленным предметом дверь, проник в кабинет секретаря, у которого в сейфе находилось интересовавшее его уголовное дело. Найдя в столе ключ, К. открыл сейф и забрал дело. Чтобы замаскировать свои намерения, К. прихватил еще ряд материалов. Все похищенное он затем сжег на берегу Волги. Ярославский областной суд квалифицировал содеянное К. по ч. 1 ст. 294 и ч. 1 ст. 325 УК РФ[207].

В приведенном примере вмешательство в деятельность суда происходило без воздействия на лиц, участвующих в отправлении правосудия.

В то же время не прав, на наш взгляд, В. В. Мальцев, отмечающий, что такое вмешательство, когда речь заходит о квалифицированных его видах, возможно и путем бездействия. Речь идет о тех ситуациях, когда лица, обязанные создавать условия для отправления правосудия, скрывают необходимую для разрешения дела информацию[208].

Этимологическое толкование приведенного термина «вмешательство» исключают такое предположение. Он обладает более узким смыслом, чем категория «воспрепятствование», охватывая лишь активные формы последнего. По сути дела название ст. 294 УК оказалось более широким по сравнению с ее содержанием, и к этому, на наш взгляд, не следует относиться одобрительно. Невыполнение некоторыми участниками процесса своих обязанностей в ряде случаев способно стать непреодолимым препятствием для осуществления правосудия. Таковым может являться, например, поведение адвоката, без уважительных причин покидающего зал судебного заседания или злостно уклоняющегося от явки в суд[209]. Думается, что в ч. 1 ст. 294 УК целесообразно было бы установить запрет не только на вмешательство в деятельность суда, но и на иное создание препятствий для отправления правосудия.

Тем не менее следует признать, что вмешательство в деятельность суда в большинстве случаев осуществляется путем воздействия на судей и других вершителей правосудия. В то же время важно подчеркнуть, что не всякое, а лишь незаконное воздействие на этих лиц может квалифицироваться по ст. 294 УК. Незаконность в данном случае не следует понимать как наличие прямого запрета на тот или иной способ влияния, ведь сам принцип независимости судей и подчинения их только закону подразумевает общий запрет на вмешательство в деятельность суда, на создание помех для такой деятельности. Напротив, законным в данном случае может быть признано только то, что прямо разрешено законодателем. Так, в качестве правомерных способов поведения участников процесса рассматриваются обращения последних с ходатайствами, жалобами. Разумеется, подобное поведение не может расцениваться как вмешательство в деятельность суда[210].

Сходный характер имеет воздействие на суд через средства массовой информации. Представляется, что прав Ф. Кравченко, полагающий, что «нет ничего плохого в том, что стороны или третьи лица выражают свое мнение через СМИ, оказывая при этом воздействие на судью и на присяжных, на народных заседателей и просто на обывателя»[211]. Автор при этом утверждает, что судья, как и любой человек, волен воспринимать или не воспринимать информацию, распространяемую через СМИ[212]. Верно также, что «за кон должен обеспечить независимость судей, но не может застраховать их от критики»[213].

Несколько сложнее оценить ситуацию, при которой группы, а то и толпы людей требуют вынесения или отмены того или иного судебного решения. Причем далеко не всегда судьи выдерживают напор митинговой стихии. В печати описывается немало случаев, когда «право толпы» оказывалось сильнее закона[214]. Не случайно в уголовном законодательстве других государств прямо предусматривается ответственность за подобные действия. Так, ст. 434-16 УК Франции за публикацию до принятия окончательного судебного постановления комментариев, преследующих цель оказать давление и тем самым повлиять на заявления свидетелей или на решение следственного органа или судебной инстанции, устанавливает ответственность в виде шести месяцев тюремного заключения и штрафа в 50 000 франков.

В соответствии со ст. 1507 главы 73 Свода законов США карается штрафом в размере до 5 000 долларов или тюремным заключением на срок до 1 года либо обоими наказаниями вместе тот, кто с целью помешать или воспрепятствовать отправлению правосудия или с целью оказать влияние на какого-либо судебного чиновника при исполнении им служебных обязанностей проводит пикетирование или манифестацию в зале суда или около него, а также около жилых помещений, занимаемых перечисленными участниками судебного процесса[215].

УК России такой специальной нормы не содержит. Оценка подобных ситуаций должна, думается, осуществляться с учетом тех целей, которые ставят митингующие. Если эти цели соответствуют целям, предусмотренным ст. 294 УК, то квалифицировать деяние по названной статье вполне возможно. Если митинговые мероприятия вызваны принятием компетентными органами незаконных решений, то оценка должна даваться с позиции ст. 20.2 КоАП РФ, предусматривающей административную ответственность за нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования.

Создание для судьи неблагоприятных бытовых условий (организация ночных телефонных звонков, враждебных акций соседей и т. п.) также может рассматриваться как форма вмешательства в деятельность суда[216]. А вот к просьбам заинтересованных лиц о вынесении заведомо неправосудного судебного акта следует, на наш взгляд, подходить дифференцированно, в зависимости от того, насколько сильное психологическое воздействие могут оказать эти просьбы. В данном вопросе мы не разделяем позицию В. В. Мальцева, полагающего, что «просьбы заинтересованных лиц о вынесении заведомо неправосудного приговора следует рассматривать лишь как необоснованные заявления и жалобы»[217]. Ведь просьба может носить систематический, настойчивый характер, сопровождаться обещаниями предоставления материальных и нематериальных благ, исходить от нескольких лиц. Во всех этих случаях просьба способна оказать неблагоприятное влияние на беспристрастность лица, участвующего в отправлении правосудия. Просьбу, не способную вызвать у судьи серьезные психологические затруднения, мешающие объективному отношению к делу, думается, можно оценивать как малозначительное деяние (ч. 2 ст. 14 УК).

Законодатель сформулировал данный состав преступления как формальный. Соответственно посягательство следует признавать оконченным с момента совершения действий, непосредственно направленных на создание препятствий для осуществления правосудия, независимо от того, изменилась ли в результате подобных действий деятельность суда.

Субъект преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 294 УК, должен обладать только общими признаками, то есть речь идет о физическом вменяемом лице, достигшем возраста 16 лет.

Субъективная сторона данного посягательства характеризуется прямым умыслом и специальной целью. Виновный осознает, что вмешивается в деятельность суда по отправлению правосудия и при этом преследует цель воспрепятствовать осуществлению последнего. Прав В. В. Мальцев, отмечающий, что цель воспрепятствования осуществлению правосудия необходимо устанавливать с учетом характера деятельности каждого из видов судов российской судебной системы и процессуального законодательства на основе фактических обстоятельств и соответствующего материального закона. Однако в содержании этой цели преобладает стремление лица склонить, вынудить суд принять такое решение по делу, которое заведомо нарушает нормы закона[218]. Уточним, однако, что осознание незаконности решения обязательно лишь для воздействующего на судью лица. Если такого осознания нет у судьи, это не исключает квалификацию действий лица, вмешивающегося в деятельность суда, по ст. 294 УК. Заметим также, что при воспрепятствовании осуществлению правосудия, не связанном с воздействием на судей, субъект может стремиться к тому, чтобы исключить вообще вынесение судебного акта, определяющего судьбу дела.

В период действия ст. 176¹ УК РСФСР в юридической печати высказывалось суждение, что «формулировка данной статьи о том, что вмешательство осуществляется ради незаконного решения... вряд ли правильна» и что «данная норма могла бы быть ограничена следующей формулировкой: попытка каких-либо лиц склонить к принятию какого бы то ни было решения по делу, предпринятого вне рамок установленного законом порядка рассмотрения судебных дел, наказывается...»[219].

Подобная позиция, кстати сказать, нашла отражение в одном из Проектов Уголовного кодекса. В ч. 1 ст. 299 Проекта Особенной части УК России о вмешательстве в деятельность по отправлению правосудия говорилось как о вмешательстве «в какой бы то ни было форме в деятельность суда с целью оказать воздействие на осуществление правосудия». Думается, что законодатель не напрасно отказался от такой регламентации цели данного преступления. Воздействие может быть и положительным. Обоснованием принятию законодателем именно такого решения может служить и то, что норма, содержащаяся в ст. 294 УК, служит для защиты не независимости судебной власти самой по себе, а такой независимости судей, которая является условием вынесения ими законного и обоснованного судебного акта. Правы были ученые, утверждавшие, что независимость судей и их подчинение только закону — единый принцип; что судьи потому и независимы, что они подчиняются только закону; что судейская независимость без подчинения судей закону превратилась бы в судейский произвол[220]. Поэтому побуждение судей к вынесению правосудных актов само по себе, не связанное с совершением других самостоятельных составов преступлений, не может, на наш взгляд, рассматриваться как общественно опасное деяние[221].

Представляется также, что прежде всего особая цель отличает вмешательство в деятельность суда от нарушения порядка в судебном заседании, являющегося процессуальным правонарушением и влекущего соответствующие меры воздействия (см., например, ч. 4 и 5 ст. 154 АПК РФ, ст. 258 УПК РФ).

Часть 2 ст. 294 УК призвана обеспечить процессуальную самостоятельность производящего расследование лица как необходимое условие осуществления всестороннего, полного и объективного расследования уголовного дела.

Одним из ключевых положений УПК РФ, характеризующих правовой статус следователя, является предписание, закрепленное в п. 3 ч. 2 ст. 38, согласно которому следователь уполномочен «самостоятельно направлять ход расследования, принимать решения о производстве следственных и иных процессуальных действий, за исключением случаев, когда в соответствии с настоящим Кодексом требуется получение судебного решения и (или) санкции прокурора»[222]. О процессуальной самостоятельности дознавателя свидетельствует положение, закрепленное в п. 1 ч. 3 ст. 41 УПК.

Должная реализация предписаний уголовно-процессуального законодательства о процессуальной самостоятельности лиц, производящих предварительное расследование, возможна лишь в обстановке защищенности указанных лиц от всякого внепроцессуального вмешательства в их деятельность[223].

Формы деяния, входящего в объективную сторону состава преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 294 УК, те же, что и деяния, предусмотренного ч. 1 данной статьи, с той лишь разницей, что влияние в данном случае осуществляется на прокурора, следователя, дознавателя, осуществляющих расследование по конкретному уголовному делу. Думается, что следует согласиться с Ю. И. Кулешовым в том, что «воздействие на должностных лиц органа дознания при проведении ими оперативно-розыскной деятельности либо на прокурора, осуществляющего надзор, не связанных с расследованием уголовного дела, не влечет ответственность по данной статье Уголовного закона»[224].

Субъект в данном составе преступления также не обладает какими-либо специальными свойствами.

Помимо умышленной формы вины в субъективную сторону данного преступления входит также специальная цель — воспрепятствовать всестороннему, полному и объективному расследованию уголовного дела. В зависимости от конкретных обстоятельств дела эта цель может иметь разное проявление: стремление побудить к принятию незаконного процессуального решения, к отказу от проведения того или иного следственного действия, необходимость которого диктуется ходом расследования, к необоснованному освобождению из-под стражи подозреваемого или обвиняемого, к необоснованному исключению из доказательственной базы того или иного доказательства и т. п., однако во всех случаях речь идет о желании субъекта создать реальные препятствия для исполнения предусмотренной ст. 21 УПК РФ обязанности по установлению события преступления, изобличению лица или лиц, виновных в совершении преступления.

Ответственность за воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного расследования повышается, если проанализированные выше деяния совершены лицом с использованием служебного положения. Санкция, предусмотренная в ч. 3 ст. 294 УК, сравнима с санкцией за простой состав вынесения заведомо неправосудного судебного акта (ч. 1 ст. 305 УК). И это закономерно. Влияние лиц, обремененных служебными полномочиями, на отправление правосудия остается все еще существенным.

Думается, что справедливым было высказанное В. Басковым еще до того, как норма о вмешательстве в деятельность суда нашла отражение в законе, утверждение, что такая норма должна «удерживать не в меру ретивых должностных лиц, пытающихся воздействовать на суды в противозаконных интересах»[225].

О наличии рассматриваемого квалифицирующего признака можно говорить в том случае, если в целях создания препятствий для осуществления соответствующей деятельности субъект пользуется теми возможностями, которые вытекают из служебного положения, которое он занимает.

Круг субъектов данного преступления более широк, нежели указанный в примечаниях к ст. 201 и 285 УК, поскольку служебные отношения не могут быть сведены к выполнению управленческих полномочий.

По данным исследования, проведенного В. В. Намнясевым, к таким субъектам могут относиться:

1) должностные лица, которым судьи и лица, производящие расследование, подчинены по службе (председатели судов, прокуроры, начальники следственных подразделений, начальники ОВД, ФСБ и т. д.);

2) лица, которым сотрудники правоохранительных органов, перечисленные в ч. 1 и 2 ст. 294 УК, не подчинены по службе, но с которыми они связаны выполнением профессиональных обязанностей в сфере процессуальных отношений: судья — прокурор; прокурор — следователь и т. д.;

3) должностные лица, обладающие властными полномочиями в государстве, республике, регионе, городе или районе: депутаты различных уровней, лица, занимающие должности в правительстве, главы администраций и т. д.;

4) лица, от служебной деятельности которых соответствующие работники зависят при решении ряда профессиональных, бытовых, хозяйственных и иных вопросов[226]. По результатам проведенного автором анкетирования указанные категории должностных лиц и служащих оказывали незаконное воздействие на судей и субъектов, осуществляющих уголовное преследование, соответственно в 17,78%, 55,56%, 15,55% и 11,11% случаев[227].

В то же время важно подчеркнуть, что при совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 294 УК, лицами, указанными в примечаниях к ст. 201 и 285 УК, дополнительной квалификации по названным статьям не требуется[228].

Поскольку преступление, предусмотренное ст. 294 УК, нередко совершается путем прямого воздействия на лиц, осуществляющих правосудие или предварительное расследование, возникает вопрос о соотношении анализируемого состава преступления с законодательной конструкцией, закрепленной в ст. 296 УК. Вопрос этот должен решаться с учетом того, что действующий УК не ставит привлечение к ответственности на основании ч. 1 ст. 296 УК в зависимость от цели, которую преследует угрожающий, и от влияния его деятельности на отправление правосудия. Поэтому, несмотря на более высокий верхний предел санкции ч. 1 ст. 296 УК по сравнению с ч. 1 ст. 294 УК (до трех лет лишения свободы вместо двух), воздействие с целью побуждения к вынесению незаконного судебного акта посредством угроз убийства, причинения вреда здоровью, уничтожения имущества в отношении судьи, присяжного, арбитражного или народного заседателя должно квалифицироваться по совокупности, ибо существующая редакция ст. 296 УК РФ не отражает того факта, что посягательство осуществляется не только на безопасность соответствующего участника процесса, но и на общественные отношения, обеспечивающие реализацию принципа независимости судей и подчинения их только закону. Вряд ли поэтому правы ученые, рассматривающие состав преступления, предусмотренный в ст. 296 УК, как специальный по отношению к составу, содержащемуся в ст. 294 УК, и отличающийся от последнего только способом воздействия[229].

Совокупность преступлений, как верно замечено в литературе, образует и подкуп лиц, осуществляющих правосудие и предварительное расследование, если он избран в качестве способа вмешательства в их деятельность (ст. 291 и 294 УК)[230].

2.1. Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование (ст. 295 УК)

Любая процессуальная функция может успешно выполняться ее носителем лишь при условии, что последний не опасается за свою жизнь, здоровье и безопасность. В то же время в области судопроизводства, особенно уголовного, где взаимодействуют лица, преследующие различные интересы, обеспечение указанных благ является проблематичным. Сфера процессуальной деятельности является зоной повышенной опасности. При этом опасность для субъектов процесса исходит как от других участников процессуальной деятельности, так и извне, от лиц, каким-либо образом связанных с носителями процессуальных функций. То же самое касается и сферы реализации процессуальных решений. Учитывая это, законодатель устанавливает повышенную ответственность, в частности, за посягательство на жизнь человека, если оно совершено в связи с рассмотрением дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением судебного акта (ст. 295 УК).

Усиление ответственности за посягательство на жизнь судьи, присяжного заседателя или иного лица, участвующего в отправлении правосудия, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, защитника, эксперта, специалиста, судебного пристава, судебного исполнителя, а равно их близких проявляется не только в увеличении нижнего предела санкции в сравнении с общей нормой, предусмотренной п. «б» ч. 2 ст. 105 УК («убийство лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга»), с восьми до двенадцати лет, но и в конструировании законодателем состава посягательства на жизнь указанных лиц как «усеченного», т. е. в перенесении момента юридического окончания преступления на более ранний этап развития преступной деятельности — этап покушения на преступление. А коль скоро в соответствии с ч. 3 и ч. 4 ст. 66 УК «срок или размер наказания за покушение на преступление не может превышать трех четвертей максимального срока или размера наиболее строгого вида наказания, предусмотренного соответствующей статьей Особенной части настоящего Кодекса за оконченное преступление», а смертная казнь или пожизненное лишение свободы за покушение на преступление не применяются, то можно считать, что благодаря предписанию, содержащемуся в ст. 295 УК, превышен и верхней предел наказания за покушение на убийство лиц, упомянутых в последней статье[231].

Регламентация ответственности за посягательство на жизнь указанных субъектов вряд ли может быть признана безукоризненной. Это касается не только определения законодателем места данного состава преступления, о чем уже шла речь в настоящей работе (§ 2 гл. I).

В глаза бросается явное несоответствие наименования статьи («Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование») ее содержанию. Ясно, что понятие «осуществление правосудия или предварительного расследования» не охватывает собой деятельность защитника, эксперта, специалиста, судебного пристава и судебного исполнителя, а тем более близких всех особо упомянутых в анализируемой статье лиц. Неточность наименований статей уголовного законодательства не может, на наш взгляд, не затруднять поиск соответствующей правовой нормы. Она способна помешать уяснению содержания признаков состава преступления. В частности, в рассматриваемом случае не без особых усилий устанавливается круг общественных отношений, служащих объектом уголовно-правовой охраны для ст. 295 УК. Высказываемые в литературе по этому вопросу суждения явно свидетельствуют о затруднениях ученых. Так, Т. Агузаров пишет: «Непосредственным объектом преступлений, предусмотренных ст. 295, 297 и 298 УК, является конституционный принцип неприкосновенности судьи. Указанными нормами обеспечивается также посягательство на жизнь, здоровье, честь и достоинство сотрудников правоохранительных органов (прокуратуры, следствия, дознания) и участников судебного процесса, но эти деяния посягают на другой объект...»[232] Во-первых, вряд ли правильно говорить об объекте группы преступлений как о непосредственном объекте. Во-вторых, столь же неверно, раскрывая содержание объекта, охраняемого соответствующей статьей (или тем более несколькими статьями), называть только часть защищаемых общественных отношений. В-третьих, нельзя упускать из виду, что неприкосновенность сотрудников правоохранительных органов защищается не только ст. 295, 297 и 298 УК. В частности, от посягательства на жизнь эти субъекты охраняются ст. 317 УК.

На наш взгляд, основной объект преступления, предусмотренного ст. 295 УК, можно определить как общественные отношения, обеспечивающие безопасность жизни упомянутых в данной статье субъектов как необходимое условие для надлежащего осуществления деятельности, направленной на выполнение стоящих перед правосудием задач.

Представляется, что название ст. 295 УК целесообразно было бы уточнить. Одним из вариантов наименования, более соответствующим тексту закрепленной здесь нормы, мог бы, на наш взгляд, быть следующий: «Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или содействующего выполнению его задач, а равно на жизнь близких данного лица».

К числу потерпевших от данного преступления законодатель отнес судью, присяжного заседателя, иное лицо, участвующее в отправлении правосудия, прокурора, следователя, лицо, производящее дознание, защитника, эксперта, специалиста, судебного пристава, а равно близких указанных субъектов.

Правильное восприятие приведенного перечня невозможно без обращения к действующим нормативным актам, регламентирующим вопросы организации осуществления судебной власти, и процессуальному законодательству. Анализ конституционных положений (ст. 118-119, 121-128), положений Федерального закона от 31 декабря 1996 г. «О судебной системе Российской Федерации» (ст. 11)[233], а также УПК (п. 54 ст. 5, ст. 30), АПК (ст. 17), ГПК (ст. 14), целого ряда других нормативных источников[234] позволяет согласиться с высказанным в литературе мнением, что термином «судья» в настоящее время обозначается должностное лицо, «наделенное законом полномочиями осуществлять правосудие на профессиональной основе и выполняющее эту функцию в одном из судов, установленных законодательством Российской Федерации»[235].

Судебная система России включает в себя суды федерального уровня и суды субъектов Российской Федерации.

К федеральным судам относятся:

— Конституционный Суд Российской Федерации;

— Верховный Суд Российской Федерации, Верховные суды республик, краевые и областные суды, суды городов федерального значения, суды автономной области и автономных округов, районные суды, военные и специализированные суды, образующие систему судов общей юрисдикции;

— Высший Арбитражный Суд Российской Федерации, федеральные арбитражные суды округов, арбитражные суды субъектов Российской Федерации, составляющие в совокупности систему федеральных арбитражных судов.

К судам субъектов Российской Федерации отнесены конституционные (уставные) суды субъектов Российской Федерации, а также институт мировых судей.

Согласно ч. 4 ст. 123 Конституции РФ «в случаях, предусмотренных федеральным законом, судопроизводство осуществляется с участием присяжных заседателей». Последние, как показывает ознакомление с нормативными источниками, участвуют только в уголовном процессе. В соответствии с п. 29 ст. 5 УПК «присяжный заседатель — лицо, привлеченное в установленном настоящим Кодексом порядке для участия в судебном разбирательстве и вынесения вердикта». Судопроизводство с участием присяжных заседателей осуществляется только при наличии соответствующего ходатайства подсудимого и только по делам, подсудным Верховному суду республики, краевому или областному суду, суду города федерального значения, суду автономной области и суду автономного округа (п. 2 ч. 2 ст. 30, ч. 3 ст. 31 УПК).

В юридической литературе нет должного единообразия в толковании понятия иного лица, участвующего в отправлении правосудия. Некоторые авторы под таковым понимают только народного заседателя[236] либо народного и арбитражного заседателя[237]. Другие относят к таковым также общественных обвинителя и защитника[238]. Третьи еще более расширяют перечень за счет представителей организаций и трудовых коллективов[239].

Думается, что относить к числу иных лиц, участвующих в отправлении правосудия, общественных обвинителей, общественных защитников, представителей трудовых коллективов или общественных организаций ошибочно. Во-первых, названные субъекты никогда не участвовали[240] в осуществлении функций правосудия ни совместно с судьями, ни вместо них. Во-вторых, вряд ли законодатель, имея в виду под иными лицами, участвующими в отправлении правосудия, именно данных субъектов, упомянул бы о них раньше, чем о прокуроре или защитнике.

К числу лиц, участвующих в отправлении правосудия, нельзя относить и народного заседателя. С 1 января 2004 г.[241] соответствующий институт исчез из уголовного процесса[242], а со вступлением в силу ГПК РФ — и из гражданского судопроизводства. Федеральный закон от 2 января 2000 г. № 37-ФЗ «О народных заседателях федеральных судов общей юрисдикции в Российской Федерации»[243] утратил силу[244].

Думается, что нет также оснований включать в число иных лиц, участвующих в отправлении правосудия, третейских судей, как это делает Т. Агузаров[245].

Третейские суды не включены в судебную систему РФ, их деятельность не обладает свойствами правосудия. Что же касается ссылки автора на п. 3 ст. 3 упомянутого Закона РФ «О статусе судей в Российской Федерации», в котором установлен запрет для судьи совмещать должность судьи с другими занятиями[246], в частности быть третейским судьей, то она представляется неудачным аргументом. Ведь тем же пунктом названного Закона судье запрещено быть депутатом. Однако ясно, что последний не относится к числу лиц, участвующих в отправлении правосудия.

К иным лицам, участвующим в отправлении правосудия, Т. Агузаров относит также арбитров[247]. Но последние, осуществляя правосудие в арбитражных судах на профессиональной основе, охватываются термином «судья».

Полагаем, что действующее законодательство позволяет считать искомым лицом только арбитражных заседателей. Последние сохранены Арбитражно-процессуальным кодексом Российской Федерации от 24 июля 2002 г. (ст. 17, 19).

В литературе высказано мнение, что законодатель не случайно не дал расшифровки термину «иные лица, участвующие в отправлении правосудия». Так, отдельные авторы связывали это с ожиданием нового УПК[248], с тем, что в процессе дальнейшего осуществления судебной реформы право участвовать в отправлении правосудия может быть предоставлено другим лицам и т. п.[249] В настоящее время приходится констатировать, что появление новых процессуальных фигур, участие которых в судопроизводстве подчеркивало бы народный характер последнего, вряд ли реально. В этой связи термин «иные лица, участвующие в отправлении правосудия» целесообразно было бы заменить на то понятие, которое указанный термин в действительности обозначает— арбитражный заседатель.

С учетом положений Федерального закона РФ от 17 ноября 1995 г. (с послед, изм. и доп.) «О прокуратуре Российской Федерации» под прокурором в анализируемой статье следует понимать Генерального прокурора Российской Федерации, подчиненных ему прокуроров, а также их заместителей и помощников[250].

Согласно УПК следователь является должностным лицом, уполномоченным в пределах компетенции, предусмотренной Уголовно-процессуальным кодексом, осуществлять предварительное следствие по уголовному делу (п. 41 ст. 5, ч. 1 ст. 38 УПК).

В действующем уголовно-процессуальном законе законодатель не оперирует категорией «лицо, производящее дознание». Как отмечено в процессуальной литературе, взамен этого неуклюже многословного термина используется понятие «дознаватель»[251], обозначающее должностное лицо, уполномоченное начальником органа дознания осуществлять предварительное расследование в форме дознания (п. 7 ст. 5, ст. 41 УПК). Именно такое содержание и следует вкладывать в категорию «лицо, производящее дознание», употребленную в анализируемой статье Уголовного кодекса, пока в последний не будут внесены соответствующие терминологические изменения.

Со вступлением в силу нового Кодекса об административных правонарушениях (с 1 июля 2002 г.) расширился круг лиц, охватываемых понятием «защитник». На это верно обращает внимание Ю. И. Кулешов, который пишет: «Данное понятие включает в себя: а) лицо, которое в соответствии с уголовно-процессуальным законом осуществляет защиту прав и законных интересов подозреваемых и обвиняемых и оказывает им юридическую помощь при производстве по уголовному делу...; б) лицо, которое оказывает юридическую помощь гражданину, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении»[252].

По общему правилу, в качестве защитника допускаются адвокаты (ч. 2 ст. 49 УПК, ст. 25.5 Кодекса об административных правонарушениях). Однако в уголовном процессе по определению или постановлению суда в качестве защитника могут быть допущены наряду с адвокатом один из близких родственников обвиняемого или иное лицо, о допуске которого ходатайствует обвиняемый. При производстве у мирового судьи указанное лицо допускается вместо адвоката (ч. 2 ст. 49 УПК).

Под экспертом следует понимать лицо, обладающее специальными знаниями и назначенное в порядке, установленном законодательством РФ, для производства судебной экспертизы и дачи заключения (ст. 57, 195-207 УПК; ст. 29.5 Кодекса об административных правонарушениях; ст. 79-87 ГПК; ст. 55, 82-87 АПК).

В качестве потерпевшего от рассматриваемого преступления ст. 295 УК в редакции Федерального закона от 8 декабря 2003 г. называет и специалиста.

Согласно ст. 58 УПК специалист — это лицо, обладающее специальными знаниями, привлекаемое к участию в процессуальных действиях в порядке, установленном ст. 168 и 270 Кодекса, для содействия в обнаружении, закреплении и изъятии предметов и документов, для применения технических средств в исследовании материалов уголовного дела, для постановки вопросов эксперту, а также для разъяснения сторонам и суду вопросов, входящих в его профессиональную компетенцию. Сходные функции имеет специалист и в гражданском судопроизводстве. «В необходимых случаях, — гласит ч. 1 ст. 188 ГПК, — при осмотре письменных доказательств, воспроизведении аудио- или видеозаписи, назначении экспертизы, допросе свидетелей, принятии мер по обеспечению доказательств суд может привлекать специалистов для получения консультаций, пояснений и оказания непосредственной технической помощи (фотографирования, составления планов и схем, отбора образцов для экспертизы, оценки имущества)».

К числу потерпевших от преступления, предусмотренного ст. 295 УК, законодатель относит также судебного пристава и судебного исполнителя. Нельзя не обратить внимание на некоторое терминологическое несоответствие названной статьи Федеральному закону Российской Федерации от 21 июля 1997 г. «Об исполнительном производстве»[253], определяющему порядок принудительного исполнения судебных актов. Вместо использованной ранее в гражданско-процессуальном законе категории «судебный исполнитель» (ст. 348 ГПК РСФСР) в названном нормативном акте употреблен термин «судебный пристав-исполнитель». Именно на это должностное лицо возложено непосредственное осуществление функций по исполнению судебных актов и актов других органов (ч. 4 ст. 3). Надо полагать, что судебный пристав-исполнитель теперь и имеется в виду в ст. 295 УК под термином «судебный исполнитель», а категория «судебный пристав» в данной статье охватывает только судебных приставов, обеспечивающих установленный порядок деятельности судов.

На наш взгляд, с учетом содержания ст. 4 Федерального закона РФ от 4 июля 1997 г. «О судебных приставах»[254] от упоминания в ст. 295 УК судебного исполнителя вполне можно было бы отказаться, ограничившись указанием только на судебного пристава. В ч. 1 названной статьи достаточно четко разъяснено: «В зависимости от исполняемых обязанностей судебные приставы подразделяются на судебных приставов, обеспечивающих установленный порядок деятельности судов (далее — судебный пристав по обеспечению установленного порядка деятельности судов), и судебных приставов-исполнителей, исполняющих судебные акты и акты других органов (далее — судебный пристав-исполнитель). Полномочия и требования, предусмотренные настоящим Федеральным законом, в равной мере распространяются на судебных приставов по обеспечению установленного порядка деятельности судов и судебных приставов-исполнителей (далее — судебных приставов)»[255].

Наконец, ст. 295 УК РФ охраняет от посягательства на жизнь также лиц, близких названным выше субъектам.

При толковании понятия «близкие лица» мы не можем полностью согласиться с Ю. И. Кулешовым, считающим, что толковать данное понятие иначе, нежели это сделано в УПК, нет оснований[256]. Дело в том, что уголовно-процессуальный закон за рамками содержания указанного термина оставляет близких родственников и родственников (п. 3 ст. 5). Более соответствует смыслу ст. 295 УК определение близкого лица, приведенное в п. 6 постановления № 1 Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ». Здесь говорится: «К близким потерпевшему лицам, наряду с близкими родственниками, могут относиться иные лица, состоящие с ним в родстве, свойстве (родственники супруга), а также лица, жизнь, здоровье и благополучие которых заведомо для виновного дороги потерпевшему в силу сложившихся личных отношений»[257].

Таким образом, термином «близкие» в ст. 295 УК охватываются близкие родственники (п. 4 ст. 5 УПК); родственники (п. 37 ст. 5 УПК); а также иные лица, близкие субъектам, прямо упомянутым в данной статье. Для всех этих лиц общим является то, что их жизнь, здоровье, благополучие в силу сложившихся личных отношений дороги одному из этих субъектов.

Нельзя не обратить внимания на то, что законодатель не совсем верно подошел, по нашему мнению, к определению круга потерпевших от данного преступления. По сравнению с соответствующим перечнем в зарубежном законодательстве этот круг оказался значительно более узким. Так, французский законодатель предусматривает повышенную ответственность не только за убийство лиц, участвующих в отправлении правосудия и т. п., но и за убийство свидетеля, потерпевшего или пострадавшего либо с тем, чтобы помешать им сообщить факты, подать жалобу или дать показания в суде, либо в связи с сообщением ими фактов, подачей жалобы или дачей показаний в суде (п. 5 ст. 221-4). Причем санкция за данный вид убийства такая же, как и за умышленное убийство судьи, т. е. предусматривающая наказание в виде пожизненного заключения. Подобный подход представляется правильным. Участие свидетеля (а иногда и потерпевшего) в уголовном процессе происходит без учета желания данного лица. За отказ свидетеля и потерпевшего от дачи показаний предусмотрена уголовная ответственность (ст. 308 УК). За заведомо ложные показания свидетель и потерпевший несут такую же ответственность, как и эксперт за дачу заведомо ложного заключения или показания. Но последний относится к кругу охраняемых ст. 295 УК лиц, а свидетель — нет. Вряд ли в этом можно усмотреть логику.

Попытка объяснить подобное положение тем, что ст. 295 УК сконструирована для защиты безопасности жизни должностных лиц (или их близких) вряд ли будет признана удачной. Ни эксперт, ни специалист не могут быть сочтены таковыми, поскольку не обладают полномочиями, предусмотренными в примечании к ст. 285 УК. Заключение эксперта, консультация специалиста даже не обязательны для органов, осуществляющих правосудие и предварительное расследование. Об этом, например, прямо сказано в ч. 3 ст. 86 ГПК.

Следует, на наш взгляд, принимать во внимание и то обстоятельство, что свидетель относится к числу тех фигур в процессе, которые не могут быть заменены другими. Именно поэтому они нередко выступают в качестве жертв убийств, совершаемых в связи с расследованием и рассмотрением в суде уголовных дел.

Представляется, что отбор субъектов процесса для определения круга лиц, чья жизнь требует усиленной охраны, должен осуществляться не только с учетом того, занимают ли они должностное положение и какую именно функцию они выполняют, но и с принятием во внимание степени опасности для субъекта его включения в сферу судопроизводства. Не исключено, что это как раз тот случай, когда требуется равная охрана жизни всех субъектов процесса (а следовательно, и их близких).

Объективная сторона преступления, предусмотренного в ст. 295 УК, характеризуется законодателем как посягательство на жизнь указанных в статье лиц в связи с рассмотрением дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта.

Толкование понятия «посягательство на жизнь» и ранее было связано с определенными трудностями. Вопрос о том, что означает указанный термин, в частности, поднимался в свое время применительно к составу посягательства на жизнь работника милиции или народного дружинника (191² УК РСФСР), поскольку сам этот термин давал повод к различной интерпретации. Дело в том, что в русском языке слово «посягательство» имеет разные оттенки значения: от замысла, намерении, покушения, притязаний[258] до попытки завладеть кем-либо или чем-либо, нанести ущерб кому-либо, чему-либо, лишить кого-либо чего-либо[259].

Можно предположить, что данное слово равным образом может означать как умышленное деяние, непосредственно направленное на причинение вреда, но не завершившееся успехом по причине, не зависящей от субъекта, так и подобное же деяние безотносительно к тому, успешной ли оказалась попытка.

Еще больший простор для толкования давали положения Общей части действовавшего в то время Уголовного кодекса. Так, термин «преступное посягательство» в ч. 1 ст. 1 УК РСФСР охватывал собой как умышленные преступления (оконченные и неоконченные), так и неосторожные деяния, а понятие «общественно опасное посягательство», использованное в ст. 13 данного нормативного акта, скорее относилось к незавершенной вредоносной деятельности. Неслучайно некоторые ученые исходили из того, что посягательство на жизнь работника милиции означает лишь покушение на жизнь последнего. Так, С. В. Бородин, давая оценку ситуации, когда посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их служебной или общественной деятельностью по поддержанию общественного порядка завершилось лишением жизни потерпевшего, подчеркивал, что такие действия должны квалифицироваться по совокупности ст. 191² и п. «в» ст. 102 УК РСФСР[260].

Имела место и другая крайняя точка зрения по данному вопросу. Так, по мнению П. Ф. Гришанина и М. П. Журавлева, «посягательство на жизнь может выразиться в убийстве работника милиции или в покушении на убийство, а равно в нанесении тяжких телесных повреждений»[261].

Впервые прояснил эту ситуацию Пленум Верховного Суда СССР, в постановлении от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по применению законодательства об ответственности за посягательства на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников» разъяснив, что под посягательством на жизнь работника милиции или народного дружинника надлежит понимать убийство или покушение на убийство работника милиции или народного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка, и подчеркнув, что такое преступление следует квалифицировать только по ст. 191² без дополнительной квалификации по ст. 102 или ст. 15 и 102 УК РСФСР[262]. Подобной позиции высшие судебные инстанции СССР и Российской Федерации придерживались и в дальнейшем[263]. Такое же содержание должно вкладываться в понятие «посягательство на жизнь» и применительно к ст. 295 УК. К такому выводу приводит использование метода систематического толкования Уголовного кодекса, учет того, что санкция данной статьи является более высокой по сравнению с санкцией за квалифицированный состав убийства, а также того, что за другие насильственные действия в отношении тех же потерпевших установлена ответственность в самостоятельной статье — ст. 296 УК.

Наличие связи между деятельностью по рассмотрению дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта и посягательством на жизнь также может быть понято по-разному:

1) как совершение деяния при выполнении потерпевшим соответствующей деятельности;

2) как совершение преступления, являющегося выражением отношения к деятельности конкретного лица по осуществлению производства по конкретному делу (материалу).

При толковании указанного понятия в судебной практике высших судебных инстанций первый вариант никогда не принимался за основу, поскольку не позволял в полной мере учесть общественную опасность преступления, совершенного по мотивам мести за выполнение законной деятельности по осуществлению служебных полномочий или выполнено общественного долга. Так, в п. 7 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 22 декабря 1992 г. «О судебной практике по делам об умышленных убийствах» подчеркивалось, что «по п. “в” ст. 102 УК РСФСР следует квалифицировать убийство, совершенное с целью воспрепятствовать правомерной деятельности потерпевшего по выполнению служебного либо общественного долга, а также по мотивам мести за такую деятельность»[264]. Аналогичное разъяснение дано и в п. 6 действующего постановления № 1 Пленума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)»[265].

Вряд ли формулировка «в связи с деятельностью» должна определяться как-то иначе применительно к составу посягательства на жизнь субъектов процессуальной или постпроцессуальной деятельности. Наличие у виновного цели воспрепятствовать такой деятельности или мотива мести за ее выполнение уже означает констатацию искомой связи.

Для данного состава преступления специфично, однако, то, что деятельность, отношение к которой выражено в факте посягательства на жизнь, есть деятельность по рассмотрению конкретных дел или материалов в суде, по производству расследования по конкретному уголовному делу, деятельность, связанная с исполнением конкретного судебного акта.

Прав, на наш взгляд, был Волгоградский областной суд, который признал неверной квалификацию по ст. 295 УК РФ действий гр. П.

Около 4 часов 5 мая 1997 г. гр. П., находясь в состоянии алкогольного опьянения, пришел к зданию прокуратуры Серафимовичского района Волгоградской области, где в окне увидел прокурора, по которому произвел выстрел с расстояния менее 2 метров из имевшегося у него ружья. Жизнь прокурору спасло лишь то, что в момент выстрела он наклонил голову. Квалифицируя деяние П. по ст. 295 УК, следственные органы исходили из того, что он в 1994 г. был осужден Серафимовичским судом по ч. 2 ст. 144 УК РСФСР, а в 1997 г. вновь задерживался по подозрению в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 147 УК РСФСР, и по этой причине считал, что правоохранительные органы относятся к нему несправедливо и предвзято. Изменяя квалификацию на ст. 30 и п. «и» ч. 2 ст. 105 УК, Волгоградский областной суд отметил, что судом не установлены взаимоотношения П. и прокурора, которые бы свидетельствовали о посягательстве на жизнь прокурора в связи с его служебной деятельностью. Прокурор и П. не были знакомы. Данный работник прокуратуры никаких решений в отношении П. не принимал[266].

Верно, думается, рассуждает Т. В. Досюкова относительно случаев, когда посягательство осуществляется только потому, что потерпевший относится к числу сотрудников милиции, следователей, прокуроров, судей и т. д. Она пишет: «Такие посягательства сродни тем преступлениям, которые совершаются по мотиву национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды»[267]. Автор при этом полагает целесообразным «включение в ряд статей УК в качестве квалифицирующего признака следующего дополнения: “то же деяние, совершенное в связи с принадлежностью данного лица к определенной профессии (службе)”»[268].

Таким образом, применительно к ст. 295 УК необходимо установление мотивационной связи между посягательством на жизнь определенного потерпевшего и его участием в производстве по конкретному делу (материалу) либо в исполнении принятого по нему судебного акта.

Однако сама деятельность, лежащая в основе формирования цели и мотива преступления, предусмотренного ст. 295 УК, обозначена в законе недостаточно, на наш взгляд, полно. Обращает на себя внимание тот факт, что незащищенными от посягательств на жизнь остаются субъекты, действующие в стадии возбуждения уголовного дела, отделенной законом от стадии предварительного расследования. Думается, что так быть не должно. Ведь от того, правильно ли будут решены вопросы, рассматриваемые в указанной стадии, напрямую зависит выполнение задач уголовного процесса[269].

Ответственность за преступление, предусмотренное ст. 295 УК, наступает с 16 лет. Однако за деяния, описанные в указанной статье, ответственность лиц, не достигших данного возраста, но достигших 14 лет, не исключается вообще, поскольку в данном случае резервной нормой является п. «б» ч. 2 ст. 105 УК. Думается, что повышение возраста, с которого возможна уголовная ответственность за данное преступление, по сравнению с квалифицированным убийством объясняется не столько невозможностью подростков осознавать в полной мере общественную опасность данного преступления, сколько отсутствием признака распространенности данного деяния в подростковой среде. Дополнение ст. 88 УК пунктом 6¹, предписывающим сокращение наполовину нижнего предела наказания, предусмотренного соответствующей статьей Особенной части Уголовного кодекса, при назначении наказания несовершеннолетнему за совершение тяжкого или особо тяжкого преступления[270] сделало возможным реальное применение ст. 295 УК к лицам, достигшим 16, но не достигшим 18 лет. Ведь нижний предел санкции анализируемой статьи выше той общей границы, которая установлена относительно определения срока лишения свободы для данной категории подростков (ч. 6 ст. 88 УК).

Метод систематического толкования закона позволяет сформулировать также вывод об умышленном характере вины в рассматриваемом преступлении. В юридической литературе распространено мнение, что умысел в данном посягательстве может быть только прямым. При этом обращается внимание на наличие специального мотива или специальной цели преступного деяния[271].

На наш взгляд, наличие специальной цели или мотива не исключает возможности совершения рассматриваемого преступления с косвенным умыслом. Прямой умысел обязателен лишь для посягательства на жизнь, не увенчавшегося успехом.

Примечательно, что в отношении ст.1912 УК РСФСР Пленум Верховного Суда РСФСР в п. 10 постановления № 3 от 24 сентября 1991 г. давал следующее разъяснение: «Поскольку под посягательством на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с выполнением ими обязанностей по охране общественного порядка понимается убийство этих лиц, судам следует в соответствии со ст. 314 УПК РСФСР обосновывать в приговоре установленный по делу характер вины, учитывая при этом, что убийство указанных лиц совершается как с прямым, так и с косвенным (выделено нами. — Л. Л.) умыслом, а покушение на их убийство — лишь с прямым умыслом»[272]. Если же субъект в целях воспрепятствования законной деятельности, скажем, защитника избирает такой способ действия, который в конечном итоге приводит к смерти потерпевшего, компетентное лицо в применении ст. 295 УК не должно останавливать то, что субъект этой смерти не желал, а относился к ней безразлично.

В то же время важным представляется указать на то, что в содержание умысла виновного, помимо прочего, входит осознание либо процессуального статуса потерпевшего, либо наличия у последнего полномочий по исполнению судебного акта.

Как уже было упомянуто выше, цель или мотив анализируемого преступления формируются под влиянием законной деятельности указанных в Уголовном кодексе субъектов, связанной с рассмотрением дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта. Субъект либо стремится создать препятствия для подобной деятельности (например, предотвратить вынесение правосудного решения, предупредить или пресечь производство законного следственного или иного процессуального действия), либо руководствуется побуждениями мести за такую деятельность.

Представляется, что с учетом всех высказанных выше относительно содержания ст. 295 УК замечаний, ее диспозицию целесообразно изложить следующим образом: «Убийство, а также иное умышленное деяние, непосредственно направленное на лишение жизни судьи, присяжного или арбитражного заседателя, прокурора, следователя, дознавателя, защитника, эксперта, специалиста, судебного пристава либо иного лица, содействующего выполнению задач правосудия, а равно их близких в целях воспрепятствования всестороннему, полному и объективному рассмотрению дел или материалов в суде, основанной на законе деятельности по возбуждению и расследованию уголовного дела, исполнению приговора, решения или иного судебного акта либо из мести за такую деятельность».

В юридической литературе вносились предложения о дифференциации ответственности за посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование. Так, К. Н. Харисов предлагает сделать это, сконструировав «в ч. 2 ст. 295 УК РФ квалифицированный состав преступления в зависимости от последствия умышленного посягательства на жизнь судьи, прокурора и т. д. в виде смерти потерпевшего (убийства указанных лиц)»[273]. С. Ф. Милюков считает целесообразным предусмотреть в качестве квалифицирующих признаков данного преступления следующие:

— совершение деяния по найму;

— организованной группой;

— в отношении двух или более лиц[274].

К реализации подобных предложений, думается, следует подходить с осторожностью, учитывая и целевое назначение нормы, закрепленной в ст. 295 УК, и те соображения, которые лежали в основе ее включения в Уголовный кодекс, и без того высокую санкцию данной статьи, а также выработанные наукой правила построения квалифицированных составов.

2.2. Угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования (ст. 296 УК)

Уголовная ответственность за угрозу или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования предусмотрена в ст. 296 УК. Данная статья содержит четыре части, выделяя которые законодатель дифференцирует типовые пределы наказания в зависимости от того, во-первых, в отношении каких субъектов процессуальной или постпроцессуальной деятельности осуществляется психическое насилие; во-вторых, в зависимости от того, дополняется ли психическое насилие физическим и каким по характеру это насилие является.

Опасения за свою жизнь, здоровье, сохранность имущества, а также беспокойство за безопасное существование своих близких способны не только повлиять на позицию субъекта в конкретном деле, на принятие по этому делу решения, но и выработать у него такую линию поведения, при котором его действия и решения по другим делам будут полностью зависеть от обстоятельств.

В юридической литературе в качестве объекта данного преступления иногда называется законная деятельность судебных, прокурорских и следственных органов[275] либо нормальная деятельность по отправлению правосудия, а также жизнь, здоровье либо имущественные интересы потерпевшего[276].

Как нам представляется, подобные определения объекта рассматриваемого вида преступления недостаточно конкретны. К тому же имущественные отношения вряд ли вообще нарушаются в процессе данного преступления[277].

Думается, что не совсем соответствует действительности и определение объекта преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 296 УК, предложенное К. Ф. Амировым, Б. В. Сидоровым и К. Н. Харисовым. Указанные авторы признают таковым независимость судей[278]. При этом подвергается критике позиция С. Э. Асликяна, утверждающего, что защищаемым указанной статьей благом является принцип неприкосновенности судей[279]. С учетом формулировок положений ст. 296 УК эта критика представляется не вполне справедливой. Содержащиеся здесь составы преступления сконструированы не как составы посягательств на деятельность по осуществлению задач правосудия и не как составы преступлений, нарушающих одно из условий этой деятельности — независимость судебной власти, а как модель преступления, нарушающего другое не менее важное условие функционирования органов правосудия и содействующих правосудию органов — безопасность лиц, чья будущая, настоящая или прошлая деятельность связаны с отправлением правосудия (ч. 1), с производством предварительного расследования или исполнением судебного акта (ч. 2). Причем применительно к простым составам преступления речь идет о психической безопасности указанных в законе лиц.

Таким образом, основной объект преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 296 УК, можно определить следующим образом. Это общественные отношения, обеспечивающие психическую безопасность (состояние психической защищенности) лиц, участвующих в отправлении правосудия, а также их близких как условие надлежащего осуществления этой деятельности. Объектом преступления, предусмотренного ч. 2 данной статьи, соответственно выступают общественные отношения, обеспечивающие психическую безопасность указанных в данной части статьи лиц как условие надлежащего осуществления предварительного расследования, законного и обоснованного рассмотрения дел или материалов в суде, беспрепятственного исполнения судебных актов.

Нынешняя редакция ст. 296 УК, так же как и редакция ее предшественницы (ст. 176² УК РСФСР), не исключает квалификацию по данной статье угроз, адресованных определенным лицам, в частности, и в том случае, когда мотивом совершаемого деяния выступает мотив расплаты за причиненную соответствующей деятельностью обиду. Случаи подобной квалификации имели место в сравнительно недавней практике применения ст. 176² УК РСФСР. В этом отношении примером может послужить определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 18 октября 1994 г. по делу гр. Ю.

Ю. признан виновным в том, что 24 февраля 1994 г. он по телефону угрожал убийством судьям Петрозаводского городского народного суда Глушковой Г. Н. и Гашкиеву М. А., а также жене последнего — Гашкиевой З. А. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ, рассмотрев дело по кассационным жалобам Ю. и его адвоката, приговор оставила без изменения, согласившись с квалификацией действий осужденного по ст. 176² и 207 УК РСФСР.

Коллегия обратила внимание на следующее.

Из имеющихся в деле материалов выясняется, что за совершение ряда преступлений Ю. 30 мая 1986 г. Ленинским районным народным судом г. Петрозаводска под председательством Глушковой Г. Н. был осужден к лишению свободы. Обвинение поддерживал прокурор Гашкиев М. А., впоследствии (и в тот момент, когда Ю. угрожал ему убийством) работавший народным судьей.

24 февраля 1994 г. Ю. неоднократно звонил по телефону Глушковой и Гашкиеву, высказывал обиду за несправедливое, по его мнению, осуждение в 1986 г. Он называл себя и разговаривал по телефону не только с судьями, но и с женой Гашкиева (Гашкиевой З. А.), также угрожая ей убийством.

Коллегия указала, что доводы осужденного и его адвоката о неправильной квалификации действий осужденного по ст.176² УК несостоятельны, так как народному судье Глушковой Ю. угрожал убийством в связи с постановленным под ее председательством приговором, т.е. в связи с осуществлением ею правосудия.

Действия Ю. в отношении Гашкиева и Гашкиевой обоснованно квалифицированы судом по ст. 207 УК[280]. Учитывая, что Ю. угрожал убийством неоднократно (ему был известен адрес Гашкиевых и другие сведения о них), суд пришел к правильному выводу о том, что они имели основания опасаться осуществления этих угроз.

Необоснованными признаны доводы, изложенные в кассационных жалобах, о недоказанности вины Ю[281].

Деятельность, направленную на решение задач правосудия, независимость судебной власти можно было бы рассматривать в качестве основного объекта рассматриваемого преступления, если бы состав последнего был сконструирован как модель принуждения к прекращению либо изменению соответствующей деятельности. Таким образом сформулирована, например, норма ст. 434-8 УК Франции, предусматривающая ответственность за угрозу и запугивание в отношении магистрата, присяжного либо другого лица, заседающего в судебных подразделениях, арбитра, переводчика, эксперта или адвоката одной из сторон с целью оказать влияние на их поведение при исполнении ими своих обязанностей[282]. То же можно сказать и о положениях, содержащихся в ч. 2-4 ст. 309 УК РФ, устанавливающих запрет принуждать свидетеля, потерпевшего, эксперта, специалиста и переводчика к нарушению обязанности содействовать правосудию в решении его задач. В статье же 296 УК нет указания как на обязательный признак состава преступления ни на содержание требований, предъявляемых угрожающим потерпевшему, ни на цель принудить последнего изменить свою деятельность[283].

Как и в преступлении, предусмотренном ст. 119 УК, механизм совершения рассматриваемого посягательства состоит в том, что виновный дает обещания, заверения совершить в отношении потерпевшего деяние определенного характера и эти обещания, заверения вызывают у потерпевшего беспокойство, тревогу за свою жизнь, здоровье, сохранность имущества. И здесь спокойствие выступает тем защищаемым благом, для охраны которого сконструирована уголовно-правовая норма, с той лишь разницей, что охраняемыми, во-первых, оказываются лишь определенные лица, а во-вторых, их безопасность выступает непременным условием выполнения ими своих служебных обязанностей или процессуальных функций. Сама же деятельность по выполнению задач правосудия является факультативным объектом преступления, несмотря на наличие связи между этой деятельностью и рассматриваемым посягательством.

Формулировка ст. 296 УК не исключает, к сожалению, применения названной статьи и в том случае, когда угроза вызвана неудовлетворенностью качеством выполняемой потерпевшим работы, поскольку законодатель даже не предъявляет к упоминаемой здесь деятельности требований законности (в отличие от ст. 295 УК). Такой законодательный подход представляется недостаточно продуманным и уже подвергался критике в юридической печати[284].

Он не оправдан, во-первых, потому, что таит в себе опасность ситуации, при которой непосредственный объект преступления, предусмотренного ст. 296 УК, будет восприниматься вне плоскости объекта преступлений, включенных в гл. 31 Уголовного кодекса. Ведь незаконная деятельность не имеет с правосудием ничего общего.

Во-вторых, при подобном правотворческом решении не в должной мере используются дифференцирующие свойства уголовного закона в том случае, когда дифференциация ответственности являлась бы вполне обоснованной. Вряд ли можно игнорировать тот факт, что уровень общественной опасности преступных деяний, продиктованных сознанием несправедливости осуществленных по отношению к субъекту действий и принятых в отношении него решений, значительно ниже, чем степень общественной опасности преступлений, мотивированных недовольством тем, что субъекты процесса действовали в отношении виновного в соответствии со своими функциями. В то же время можно увидеть существенную разницу между уровнем общественной опасности обоих этих деяний, с одной стороны, и уровнем общественной опасности угроз, продиктованных стремлением воспрепятствовать осуществлению соответствующих функций и обязанностей, с другой.

На наш взгляд, было бы гораздо логичнее, если бы в гл. 31 УК предусматривалась ответственность не за всякую угрозу по отношению к субъектам процессуальной деятельности в связи с осуществлением последней, а лишь за угрозу, сопровождающуюся требованиями прекратить или изменить подобную деятельность с целью придать ей незаконный характер. Что же касается угрозы в отношении соответствующих лиц, осуществленной по мотивам мести за законно выполненную деятельность по осуществлению процессуальных функций или обязанностей по исполнению судебного акта, то она должна преследоваться в рамках главы о преступлениях против жизни и здоровья. Не исключено, что подобное решение предполагает конструирование квалифицированного состава угрозы, в котором в качестве квалифицирующего признака выступало бы совершение преступления по мотивам мести за осуществление деятельности по выполнению служебных, иных юридических обязанностей или общественного долга.

Но уж если сохранять состав угрозы в рамках главы о преступлениях против правосудия в качестве модели посягательства на безопасность участников процессуальной деятельности, лиц, выполняющих обязанности по исполнению судебных актов, а равно их близких, то делать это надо, избегая упреков в нарушении принципа равенства граждан перед законом и судом.

Безопасность — важнейшая предпосылка осуществления любой процессуальной функции. По этой причине она может выступать объектом уголовно-правовой охраны не только для гл. 16 УК, но и для гл. 31 Уголовного кодекса. Л. В. Брусницын, на наш взгляд, верно подчеркивает: «Если государство возлагает на индивида исполнение уголовно-процессуальных обязанностей, сопряженных с возникновением для него опасности, то оно в свою очередь обязано усилить правовые средства обеспечения его безопасности»[285]. Автор пишет лишь об участниках уголовного судопроизводства, но то же самое можно сказать обо всех лицах, вовлеченных в сферу правосудия и связанной с ним деятельности. С этих позиций вряд ли можно получить резонные, убедительные ответы на следующие вопросы:

1. Почему безопасность потерпевших, указанных в ч. 1 ст. 296 УК, охраняется строже, чем безопасность лиц, перечисленных в ч. 2 той же статьи? Почему, например, закон охраняет равным образом жизнь судьи и прокурора, здоровье судьи и прокурора, но этого равенства нет, когда речь заходит об охране безопасности и спокойствия указанных лиц?

2. Почему некоторые участники процессуальной деятельности вообще не защищены нормами гл. 31 УК от угроз, осуществляемых в связи с этой деятельностью (например, представители потерпевшего, гражданского истца, гражданского ответчика, истцы, ответчики, понятые и другие), а угроза по отношению к свидетелям, потерпевшим, переводчикам образует самостоятельный состав преступления лишь тогда, когда угроза есть средство принуждения к нарушению обязанности содействовать правосудию?

3. Какими соображениями руководствовался законодатель, признавая эксперта и специалиста потерпевшими как от преступления, предусмотренного ст. 296 УК, так и от преступления, предусмотренного ст. 309 УК?

Эти вопросы, на наш взгляд, должны заставить задуматься еще раз об обоснованности уголовно-правовых запретов, закрепленных в упомянутых статьях УК, о технике их выражения в законе. Нам же необходимо вернуться к анализу состава преступления, предусмотренного ст. 296 УК, в его нынешнем виде.

В ч. 1 данной статьи в качестве потерпевших от преступления названы судья, присяжный заседатель, иное лицо, участвующее в отправлении правосудия, а равно их близкие. А в ч. 2 в качестве таковых упомянуты прокурор, следователь, лицо, производящее дознание, защитник, эксперт, специалист, судебный пристав, судебный исполнитель, а также их близкие. Необходимые пояснения, касающиеся указанных субъектов, давались применительно к ст. 295 УК.

Объективная сторона преступления, предусмотренного ч. 1 и ч. 2 ст. 296 УК, выражается в угрозе убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества потерпевшего

В русском языке слово «угроза» определяется как запугивание, обещание причинить кому-либо вред, зло[286]. В теории уголовного права также обращается внимание на то, что «содержание угрозы заключается в передаче информации о готовности причинить тот или иной вред определенному благу»[287].

Встречается, однако, и другое понимание угрозы. Так, некоторыми авторами она рассматривается как «психологическое воздействие на потерпевшего с целью изменения его поведения в интересах угрожающего лица»[288]. По этому признаку угрозу как самостоятельный состав предлагается отграничивать от так называемого обнаружения умысла, т. е. высказывания намерения совершить преступление, при котором подобная цель не ставится[289].

На наш взгляд, угроза как самостоятельное преступление не всегда преследует цель изменения поведения потерпевшего, ее не следует смешивать с психическим принуждением. Угрожающий, руководствующийся мотивами мести, чаще всего такой цели не преследует. Ему важно породить в потерпевшем чувство страха, беспокойства, неуверенности, незащищенности. По словам Н. С. Таганцева, угроза наказывается как самостоятельное преступление «благодаря тому беспокойству, волнению, которое угроза или похвальба производит в угрожаемом лице или обществе»[290]. И именно в непосредственном воздействии на один из объектов уголовно-правовой охраны, в причинении вреда тому или иному виду безопасности заключается отличие угрозы от обнаружения умысла. Кроме того, угрожающий может в действительности и не иметь намерения привести свою угрозу в исполнение.

Как верно отмечается в литературе, информационность угрозы предопределяет ее персонифицированность[291]. Применительно к ст. 296 УК это означает, что адресатами угрозы выступают только лица, названные в данной статье в качестве потерпевших. При этом лица, которым непосредственно передается содержание угрозы, могут и не быть соответствующими адресатами. Важно, однако, чтобы у виновного была цель довести угрозу до сведения адресата[292]. В этой связи актуальным представляется и вопрос о моменте окончания данного преступления. При его решении нельзя ограничиваться только указанием на формальный характер состава преступления или на то, что данное преступление окончено с момента совершения описанных в законе действий.

Информационность и персонифицированность угрозы предполагают, что оконченным преступление, предусмотренное ч. 1 и 2 ст. 296 УК, может считаться лишь с того момента, когда содержание угрозы доведено до сведения соответствующего адресата[293].

В свете сказанного не совсем точным представляется утверждение Ю. И. Кулешова, который, рассматривая признаки состава преступления, предусмотренного ч. 1 и 2 ст. 296 УК, пишет: «Для квалификации не имеет значения то, в какой форме и кому (самому потерпевшему или окружающим) была высказана эта угроза»[294]. Автор прав в том, что форма выражения угрозы может быть различной: устной, письменной, публичной, непубличной. Но при этом угроза не может признаваться оконченным преступлением, если, будучи адресованной конкретному лицу, она не достигла его. В этом случае можно говорить лишь о покушении на преступление. А высказанная в присутствии других лиц угроза в отношении указанных в ст. 296 УК субъектов лицом, не имеющим намерения довести ее до адресата, и вовсе не может оцениваться как преступное деяние.

Содержание угрозы, адресованной указанным в ст. 296 УК лицам, конкретизировано. Виновный должен угрожать совершением одного из следующих деяний:

— убийством;

— причинением вреда здоровью;

— уничтожением или повреждением имущества.

Таким образом, по своему содержанию предусматриваемая ст. 296 УК угроза шире, чем угроза, о которой идет речь в ст. 119 УК, «ибо включает угрозу не только убийством или причинением тяжкого, но и любого другого вреда здоровью, а также повреждением или уничтожением имущества»[295]. В то же время за рамками содержания состава преступления, предусмотренного ст. 296 УК, оказалась угроза совершения целого ряда деяний, обладающих повышенной общественной опасностью, например, изнасилования, похищения человека, захвата заложника и др. Не случайно в юридической литературе поднимается проблема законодательного расширения содержания угрозы в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования. Так, Б. С. Райкес справедливо признает более удачной в этом отношении редакцию ст. 176² УК РСФСР, предусматривавшей ответственность не за угрозу причинения вреда здоровью, а за угрозу насилием, охватывавшую и угрозы указанного характера[296]. В то же время автор обращает внимание на недопустимость квалификации по ч. 1 и 2 ст. 296 УК угроз совершения действий, прямо не указанных в данной статье[297]. И в этом с ним также можно согласиться.

В юридической литературе спорным является вопрос о реальности угрозы как признаке рассматриваемого состава преступления. Одни авторы, ссылаясь на то, что в отличие от ст. 119 УК в ст. 296 УК этот признак прямо не называется, считают, что реальность угрозы не является обязательным условием для квалификации деяния по данной статье[298]. Б. С. Райкес при этом поясняет: «Думается, именно потому, что перечисленные в ст. 296 УК РФ угрозы посягают на нормальное осуществление правосудия, законодатель предусмотрел ответственность за них независимо от того, насколько они реальны»[299].

Другие ученые высказываются за то, что угроза должна быть реальной, хотя при этом реальность и понимается по-разному[300].

Мы также полагаем, что реальность — это качество, внутренне присущее угрозе как преступному деянию. Не будучи реальной, угроза не способна причинить вред ни одному объекту уголовно-правовой охраны. Что же касается содержания данного признака, то мы разделяем по данному вопросу позицию Л. В. Сердюка, полагающего, что реальность угрозы следует понимать как «объективный фактор, который воздействует на психику потерпевшего, убеждая его в возможности и неотвратимости осуществления этой угрозы и тем самым нарушает свободу волеизъявления потерпевшего и причиняет ему психическую травму»[301].

Субъект предусмотренного ст. 296 УК преступления — физическое вменяемое лицо, достигшее возраста 16 лет.

Формой вины в данном составе преступления является умысел. При этом виновный осознает, что дает потерпевшему обещания угрожающего характера, нарушая тем самым его психическую безопасность, он осознает содержание этих угроз, а также те особые свойства, которыми обладает потерпевший, а именно то, что на последнего возложено осуществление соответствующих процессуальных функций или выполнение обязанностей по принудительному исполнению судебного акта.

Особенность умысла в данном составе преступления также заключается в механизме его формирования. Его возникновение напрямую связано с рассмотрением дел или материалов в суде, производством предварительного расследования либо исполнением судебного акта.

Хотя законодатель и не называет прямо в качестве признаков рассматриваемого преступления цели и мотивы его совершения, наличие одного из этих свойств обязательно. Субъект либо преследует цель воспрепятствовать осуществлению соответствующей деятельности, либо стремится отомстить потерпевшему за участие в ней.

Ответственность за преступления, предусмотренные ч. 1 и 2 ст. 296 УК, существенно повышается, если они совершены с применением насилия. Наказание устанавливается в виде лишения свободы до пяти лет, если насилие не было опасным для жизни или здоровья (ч. 3), и в виде лишения свободы на срок от пяти до десяти лет, если насилие оказалось опасным для жизни или здоровья (ч. 4).

Уголовный закон, оперируя понятием «насилие», вкладывает в него различное содержание. При этом в отдельных случаях указанным понятием охватываются и некоторые формы психического воздействия на человека, в том числе и различного рода угрозы.

Однако из контекста ст. 296 УК ясно, что в ч. 3 и 4 речь идет лишь о сопряженном с угрозой физическом насилии. Это вытекает хотя бы из того, что ответственность за угрозу совершения наиболее опасного деяния — убийства — предусмотрена в ч. 1 и 2 названной статьи.

Физическое насилие предполагает причинение вреда физической безопасности, выступающей в качестве обязательного дополнительного объекта преступлений, предусмотренных ч. 3 и 4 ст. 296 УК. Под физической безопасностью в данном случае следует понимать общественные отношения, обеспечивающие состояние защищенности таких физических благ, как жизнь, здоровье и физическая свобода[302]. Реальное причинение вреда здоровью также охватывается ч. 4 ст. 296 УК, хотя и не является обязательным для этого преступления. Поэтому здоровье может рассматриваться в качестве факультативного объекта посягательства, предусмотренного данной частью анализируемой статьи.

Понятие насилия, не опасного для жизни и здоровья, в составе преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 296 УК, по своему содержанию такое же, что и в других составах преступления. Такое насилие, как верно замечает В. И. Ткаченко, по своему содержанию не сопряжено с причинением фактического вреда. Этим понятием охватываются побои, а также иные насильственные действия, связанные с причинением потерпевшему физической боли или ограничением его свободы[303].

Понятие насилия, опасного для жизни или здоровья, следует связывать с таким физическим воздействием на потерпевшего, которое при беспрепятственном развитии или без приостановления приведет к смертельному исходу (сдавливание руками или шнуром шеи, перекрытие дыхательных путей с помощью набрасывания мешка из пленки, запирание лица в холодную камеру, перегретое или наполненное газами помещение и т. п.) или которое может привести к расстройству здоровья (подключение к телу электрического тока среднего напряжения, приложение к нему нагревательного утюга, ущемление ткани щипцами, нанесение ударов по лицу и т. д.)[304]. Вряд ли в этом случае верно утверждение, что насилие, опасное для жизни или здоровья, — это такое насилие, которое повлекло причинение потерпевшему тяжкого или менее тяжкого вреда здоровью[305]. Оно неточно, во-первых, потому, что фактическое причинение вреда здоровью — не единственный вариант насилия, опасного для жизни или здоровья. Во-вторых, угроза указанным в ст. 296 УК потерпевшим, сопровождающаяся насилием, повлекшим кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую утрату трудоспособности (т. е. причинение легкого вреда здоровью), также должна квалифицироваться по ч. 4 ст. 296 УК.

Актуален и вопрос о том, любой ли степени тяжести вред здоровью охватывается ч. 4 ст. 296 УК. Эта проблема по-разному решается в литературе. Некоторые ученые полагают, что причинение тяжкого вреда здоровью в процессе рассматриваемого преступления требует дополнительной квалификации[306]. Другие полагают, что «насилие, опасное для жизни и здоровья, включает в себя причинение тяжкого и средней тяжести и легкого вреда здоровью (ст. 111, 112, 115 УК)»[307].

Более взвешенной представляется третья позиция, занимаемая, в частности, Б. С. Райкесом. Автор пишет: «Поскольку санкция ч. 4 ст. 296 УК РФ более строгая, чем санкции ч. 1 и 2 ст. 111, ст. 112—115 и 117 УК РФ, предусматривающих ответственность за все виды насилия, не опасного и опасного для жизни или здоровья, все названные виды насилия полностью охватываются ч. 4 ст. 296 УК РФ и дополнительной квалификации не требуют.

Однако если тяжкий вред здоровью лиц, указанных в ч. 1 и 2 ст. 296 УК РФ, причиняется при обстоятельствах, указанных в ч. 3 и 4 ст. 111 УК РФ, то содеянное должно квалифицироваться по совокупности преступлений по соответствующей части ст. 111 и по. ч. 4 ст. 296 УК РФ»[308]. Приведенные рассуждения вполне соответствуют выработанным теорией уголовного права правилам разграничения идеальной совокупности преступлений и конкуренции норм. «Сложный состав охватывает включенные в него простые, — пишет, например, А. С. Горелик, — лишь в той мере, в какой характер и степень опасности последних не превышают опасности деяния, предусмотренного сложным составом, причем роль критериев опасности выполняют размеры соответствующих санкций. В зависимости от соотношения санкций простых и сложных составов следует сделать вывод о том, идет ли речь о конкуренции между ними или же об их совокупности»[309].

Как соотношение сложного и простых составов можно представить и взаимосвязь между составом преступления, предусмотренного ч. 4 ст. 296 УК, с одной стороны, и сочетанием ч. 1 (2) ст. 296 УК со ст. 111, 112 и 115 УК — с другой. Поскольку, судя по санкциям указанных статей, более тяжким, чем преступление, предусмотренное ч. 4 ст. 296 УК, является причинение тяжкого вреда здоровью, ответственность за которое установлена в ч. 3 и 4 ст. 111 УК, дополнительная квалификация требуется лишь в этом случае.

Формулировки диспозиций ч. 3 и 4 ст. 296 УК позволяют сформулировать только один вывод о целевом назначении насилия в данных квалифицированных видах угрозы. Оно (насилие) служит средством подкрепления последней, призвано убедить потерпевшего в возможности реализации таковой.

Таким образом, в объективную сторону рассматриваемых квалифицированных видов преступления включаются два деяния:

1) угроза;

2) насилие.

Конечно, в реальной действительности подобное соединение в одном преступлении двух деяний вполне возможно. Однако, существующая редакция ч. 3 и 4 ст. 296 УК не учитывает другого возможного варианта развития событий — ситуации, когда посягательство направлено непосредственно на физическую безопасность указанных в ст. 296 УК лиц, которая, так же, как и психическая неприкосновенность, выступает важным условием для осуществления правосудия, предварительного расследования или исполнения судебного акта. Насилие, таким образом, может иметь самостоятельное значение, а не только подкреплять угрозу. Более того, оно способно быть само по себе средством принуждения. Такой вариант, однако, учтен законодателем в наименовании ст. 296 УК, в котором угроза и насильственные действия представлены как альтернативные признаки, характеризующие деяние[310].

Подобное несоответствие содержания и наименования рассматриваемой статьи иначе, как недостатками законодательной техники объяснить невозможно.

Думается, что для конструирования квалифицированных составов преступлений, предусмотренных ч. 3 и ч. 4 ст. 296 УК, законодателю целесообразнее было бы избрать нетрадиционный способ построения диспозиции, предполагающий воспроизведение в тексте последней признаков основного состава, которые обязательны и для квалифицированного[311].

В то же время мы считаем нецелесообразной реализацию предложения о структурном обособлении составов насилия и угрозы его применения в отношении указанных в ч. 1 и 2 ст. 296 УК лиц в связи с осуществлением правосудия и предварительного расследования в разных статьях Уголовного кодекса[312]. Ведь основной и квалифицированный составы как разновидности одного и того же состава преступления «разумно располагать в одной статье, хотя и в разных ее частях»[313].

2.3. Разглашение сведений о мерах безопасности, применяемых в отношении судьи и участников уголовного процесса (ст. 311 УК)

Прообразом для нормы, содержащейся в ст. 311 УК РФ, послужила ст. 184¹ УК РСФСР, включенная в последний Законом от 24 апреля 1995 г. и озаглавленная «Разглашение сведений о мерах безопасности, применяемых в отношении судьи, должностного лица правоохранительного или контролирующего органа и их близких»[314]. В юридической литературе применительно к последней статье подчеркивалось, что «основным объектом нового состава преступления выступают надлежащие условия для отправления правосудия, выражающиеся в безопасности судьи, прокурора, следователя, судебного исполнителя, лица, производящего дознание, должностного лица правоохранительного или контролирующего органа, сотрудника федерального органа государственной охраны в связи с их служебной деятельностью, народного заседателя и присяжного заседателя в связи с их участием в отправлении правосудия, а также их близких родственников и иных лиц, на жизнь и здоровье которых совершено посягательство с целью воспрепятствовать законной деятельности; дополнительным — жизнь, здоровье и имущество охраняемых лиц»[315].

Норма, содержащаяся в ст. 311 действующего УК, сконструирована также в целях защиты безопасности отдельных категорий субъектов, но перечень таковых выглядит несколько иначе. Во-первых, этот перечень включает в себя не только должностных лиц (и их близких), но и некоторых частных лиц (и их близких). Во-вторых, в него не входят должностные лица, не являющиеся участниками процессуальной деятельности и не выполняющие обязанности по исполнению процессуальных актов[316].

Основной объект преступления, предусмотренного указанной статьей, думается, может быть определен как безопасность участников процесса и их близких, а также лиц, выполняющих обязанности по исполнению процессуальных актов, и их близких, как условие надлежащего отправления правосудия и беспрепятственной реализации результатов последнего.

Нам представляется, что круг потерпевших от данного преступления не следует ограничивать лицами, являющимися только участниками уголовного судопроизводства и их близкими[317]. Ни название ст. 311 УК, ни ее содержание не дают основания для такого вывода. Внимательное ознакомление с текстом названной статьи позволяет выделить не одну, а несколько категорий субъектов, чья безопасность берется под особую опеку и в отношении которых может возникнуть потребность в применении специальных средств, обеспечивающих их защищенность от различного рода угроз.

Во-первых, это лица, участвующие в отправлении правосудия. Законодатель прямо называет при этом судью и присяжного заседателя, но одновременно упоминает и иных лиц, выполняющих ту же функцию. В уголовном процессе последнюю могут осуществлять только упомянутые уже субъекты — профессиональные судьи (судьи федерального суда общей юрисдикции и мировые судьи, судьи арбитражных судов) и присяжные заседатели (ст. 30 УПК РФ). Соответственно понятие «иные лица, участвующие в отправлении правосудия» может иметь отношение только к другим сферам судопроизводства. К числу таких лиц, как было выяснено при анализе состава преступления, предусмотренного ст. 295 УК, реально могут быть отнесены только арбитражные заседатели.

Соответственно и термином «судья» в ст. 311 УК охватываются не только судьи, функционирующие в уголовном судопроизводстве, но все лица, управомоченные законом на профессиональной основе осуществлять правосудие (судьи федеральных судов общей юрисдикции, мировые судьи, судьи Конституционного Суда РФ и уставных судов субъектов РФ, судьи арбитражных судов (арбитры)).

Во-вторых, это должностные лица, выполняющие обязанности по принудительному исполнению судебных актов. Хотя в ст. 311 УК это лицо обозначено термином «судебный исполнитель», в действительности речь может идти теперь только о судебном приставе-исполнителе, поскольку именно на него, как мы выяснили выше, возложено непосредственное осуществление функций по исполнению судебных актов.

В-третьих, к числу потерпевших от данного преступления принадлежит и должностное лицо, призванное обеспечить порядок судебного заседания — судебный пристав.

В-четвертых, такими лицами, как явствует из содержания ст. 311 УК, являются участники уголовного процесса. Среди них уголовный закон особо выделил потерпевшего и свидетеля. Соответственно понятие «другие участники уголовного процесса» должно объединять всех лиц, помимо потерпевшего и свидетеля, которые принимают участие в уголовном судопроизводстве. К последним, кроме названных субъектов и лиц, участвующих в отправлении правосудия, УПК прямо отнес прокурора, следователя, начальника следственного отдела, органы дознания, дознавателя, частного обвинителя, гражданского истца, подозреваемого, обвиняемого, законных представителей несовершеннолетнего подозреваемого или обвиняемого, защитника, гражданского ответчика, представителя гражданского ответчика, эксперта, специалиста, переводчика, понятого (гл. 5-8 УПК). Но и этот перечень, думается, не следует считать исчерпывающим. Уголовно-процессуальный закон упоминает и о других лицах, участвующих в уголовном процессе и обладающих в этой связи определенными процессуальными правами и обязанностями. Например, хотя в специальной статье не определен правовой статус секретаря судебного заседания, это лицо также следует признать участником уголовного процесса. Подтверждением сказанному, как справедливо отмечено в литературе, служат, например, положения ч. 1 ст. 62 и ст. 68 УПК об основаниях и процедуре отвода секретаря судебного заседания[318].

Из содержания ч. 5 ст. 189 УПК вытекает, что к участникам уголовного судопроизводства необходимо относить и адвоката, явившегося на допрос со свидетелем. Такой адвокат вправе не только присутствовать при допросе, но и по окончании допроса делать заявления о нарушениях прав и законных интересов свидетеля. Указанные заявления подлежат занесению в протокол допроса.

Можно привести и другие примеры участвующих в уголовном судопроизводстве лиц, чей процессуальный статус регламентирован не так скрупулезно, как статус участников процесса, упомянутых в гл. 5-8 УПК. Такое отношение законодателя может быть объяснено разными причинами. Статус одних субъектов не получил четкой регламентации в виду их ситуативного участия в процессе. Правовое положение других неопределенно по своей сути в силу того, что их правовой статус только начинает складываться, ввиду начальности стадии процесса, в которой они принимают участие[319]. К последним могут быть отнесены, например, лицо, сообщившее о преступлении (заявитель) в порядке, оговоренном в ч. 1 ст. 140 УПК; лицо, давшее объяснение при рассмотрении сообщения о преступлении дознавателю, органу дознания, следователю и прокурору (ст. 144 УПК).

Представляется, что нет никаких оснований исключать названных субъектов из числа лиц, в отношении которых могут быть применены меры безопасности. Противоположный вывод не соответствует положениям уголовно-процессуального закона о назначении уголовного процесса (ст. 6 УПК) и принципах последнего.

Наконец, потерпевшими от рассматриваемого преступления могут быть лица, близкие всем указанным выше субъектам. Как и в ст. 295 УК, понятие «близкие» употреблено в ст. 311 УК в широком Значении и объединяет близких родственников (п. 4 ст. 5 УПК), родственников (п. 37 ст. 5 УПК) и близких лиц (п. 3 ст. 5 УПК).

Безопасность всех названных субъектов охраняется ст. 311 УК, что называется, «на дальних подступах», путем охраны соответствующей информации, поскольку объективная сторона предусмотренного данной статьей преступления выражается в разглашении сведений о мерах безопасности, применяемых в отношении указанных лиц.

Многие из подобных мер, если данные о них перестают быть конфиденциальными, не могут быть результативными. Защищаемые лица в этом случае снова становятся уязвимыми, доступными для противоправного воздействия. В итоге — решение стоящих перед правосудием задач осложняется.

Основание и содержание мер безопасности, применяемых в отношении судей, других должностных лиц, участвующих в процессуальной деятельности либо выполняющих обязанности по принудительному исполнению судебных актов, а равно их близких, раскрываются в Федеральном законе Российской Федерации от 20 апреля 1995 г. (с послед, изм. и доп.) «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов»[320].

В соответствии со ст. 1 и 5 указанного Закона меры безопасности применяются для обеспечения защиты жизни и здоровья защищаемых лиц и сохранности их имущества при наличии достаточных данных, свидетельствующих о реальности угрозы безопасности защищаемого лица[321].

К мерам безопасности закон отнес: установление личной охраны, охраны жилища и имущества; выдачу оружия, специальных средств индивидуальной защиты и оповещения об опасности; временное помещение в безопасное место; обеспечение конфиденциальности сведений о защищаемых лицах; перевод на другую работу (службу), изменение места работы (службы) или учебы; переселение на другое место жительства; замена документов, изменение внешности.

В законе также предусматривается возможность проведения в целях реализации предусмотренных законом мер безопасности оперативно-розыскных мероприятий[322].

Отметим, однако, наличие пробела в законодательном определении круга должностных лиц, подлежащих государственной защите. Хотя в ст. 2 упомянутого нормативного акта неоднократно вносились изменения, она по-прежнему не называет среди лиц, в отношении которых на основании данного Закона могут применяться меры безопасности, ни судебного пристава, ни судебного пристава-исполнителя, ни арбитражного заседателя. Ничего не говорится о подобных мерах ни в Федеральном законе «Об исполнительном производстве» от 21 июля 1997 г.[323], ни в Федеральном законе «О судебных приставах» от 4 июня 1997 г.[324]

Такое положение вряд ли можно объяснить отсутствием необходимости в регламентации оснований и содержания соответствующих мер, применяемых в отношении рассматриваемых субъектов. Скорее следует упрекнуть законодателя в невнимательности в решении указанного вопроса.

Правовую основу применения мер безопасности в отношении участников уголовного судопроизводства, а также их близких составляют положения Уголовно-процессуального кодекса РФ.

«При наличии достаточных данных о том, что потерпевшему, свидетелю или иным участникам уголовного судопроизводства, — говорится в ч. 3 ст. 11 УПК, — а также их близким родственникам, родственникам или близким лицам угрожают убийством, применением насилия, уничтожением или повреждением их имущества либо иными опасными противоправными деяниями, суд, прокурор, следователь, орган дознания и дознаватель принимают в пределах своей компетенции в отношении указанных лиц меры безопасности, предусмотренные статьями 166 частью девятой, 186 частью второй, 193 частью восьмой, 241 пунктом 4 части второй и 278 частью пятой настоящего Кодекса».

В упомянутых статьях УПК в качестве мер безопасности названы:

— действия по исключению из протокола следственного действия данных о личности защищаемого лица;

— контроль и записи телефонных и иных переговоров;

— проведение опознания в условиях, исключающих возможность наблюдения опознающего опознаваемым;

— проведение закрытого судебного заседания;

— проведение допроса свидетеля в условиях, исключающих визуальное наблюдение.

Однако меры безопасности, применяемые в отношении частных лиц, участвующих в уголовном судопроизводстве, не могут быть сведены только к средствам, прямо указанным в УПК. Возможность их применения предусмотрена и другими нормативными актами, в том числе Законом РСФСР от 18 апреля 1991 г. «О милиции» (п. 24 ст. 10)[325] и Федеральным законом РФ от 12 августа 1995 г. «Об оперативно-розыскной деятельности» ( ч. 7 ст. 18)[326]; Федеральным законом РФ от 15 июля 1995 г. «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» (ст. 19)[327] и др.

Это особо важно подчеркнуть, поскольку ни одна из процессуальных мер безопасности, как справедливо замечено в юридической литературе, не обеспечивает реальной защиты участников уголовного судопроизводства[328].

Проблема заключается в том, что система мер безопасности названными и другими нормативными актами не конкретизирована. К тому же не создан механизм реализации подобных мер. В последнем отношении несколько иначе обстоит дело со средствами, используемыми при государственной защите судей, а также должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов. Еще 20 декабря 1995 г. был издан Приказ министра внутренних дел РФ № 483 «О мерах по реализации Федерального закона “О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов”», которым не только детализируется содержание мер безопасности, но и разъясняется порядок их применения[329].

Неплохие перспективы в обеспечении безопасности частных лиц, участвующих в уголовном судопроизводстве, имел, на наш взгляд, проект Федерального закона «О государственной защите потерпевших, свидетелей и других лиц, содействующих правосудию». В ст. 12 названного проекта были предусмотрены следующие меры:

1) личная охрана, охрана жилища и имущества защищаемого лица;

2) выдача защищаемому лицу специальных средств индивидуальной защиты, связи и оповещения об опасности;

3) наложение временного или постоянного запрета на выдачу сведений из информационно-справочных и иных документальных фондов;

4) переселение защищаемого лица на другое место жительства;

5) замена документов;

6) изменение внешности защищаемого лица;

7) изменение места работы (службы) или учебы защищаемого лица;

8) временное перемещение защищаемого лица в безопасное место;

9) объявление защищаемого лица безвестно отсутствующим или признание его умершим[330].

Однако это хорошее начинание не получило своего логического завершения, хотя соответствующий закон был принят Государственной Думой РФ еще в декабре 1994 г. В январе 1995 г. Закон был отклонен Президентом Российской Федерации и направлен в Государственную Думу для повторного рассмотрения. Вновь принятый ею Закон был отклонен Советом Федерации. Наконец, в мае 1997 г. Закон был принят Государственной Думой в третий раз и после одобрения его Советом Федерации направлен Президенту РФ для подписания и обнародования. Однако и в этот раз Президент воспользовался своим правом вето[331].

Ни одна из указанных в проекте мер не нашла отражения в действующем УПК.

На наш взгляд, пока в законе не будут достаточно четко определены основания, содержание и порядок применения мер безопасности в отношении частных лиц, участвующих в уголовном судопроизводстве[332], ст. 311 УК будет не уголовно-правовой гарантией безопасности данных субъектов, а пустой декларацией. Реальное применение указанной статьи проблематично, поскольку виновные в разглашении сведений о принятых мерах всегда могут сослаться на то, что осуществление последних было незаконным. Соответственно и в описании признаков объективной стороны анализируемого состава преступления не может не возникать трудностей.

Под разглашением сведений о мерах безопасности следует понимать любое деяние, в результате которого указанные сведения становятся достоянием лица, которое до этого данными сведениями не обладало и не имеет права на ознакомление с таковыми. Как верно замечено в литературе, форма предания соответствующих данных огласке не имеет значения. Преступление может выразиться в устном и письменном сообщении, демонстрации документов, различных выступлениях. Не исключена возможность совершения данного преступления путем бездействия. Речь идет о ситуациях, когда лицо не выполняет действий, направленных на обеспечение конфиденциальности сведений, например, оставляет документы, содержащие соответствующие данные, в доступном для посторонних лиц месте[333].

С того момента, когда сведения преданы огласке, т. е. стали достоянием посторонних лиц, данное преступление следует считать оконченным. Однако при этом важно, чтобы «ставшие известными сведения могли быть использованы в посягательстве на безопасность защищаемого лица»[334]. Необходимо также, чтобы постороннее лицо «воспринимало истинный смысл сообщенных сведений»[335].

Субъект анализируемого преступления охарактеризован в законе как лицо, которому эти сведения были доверены или стали известны в связи с его служебной деятельностью.

Указание на такой признак субъекта, как «лицо, которому сведения были доверены...», имеется и в других статьях Уголовного кодекса, в частности в ст. 283 УК. Однако применительно к последней статье больших трудностей в описании субъекта не возникает благодаря тому, что законом определены правила и порядок допуска должностных лиц, граждан и организаций к государственной тайне[336]. Иначе обстоит дело с установлением круга лиц, которые могут быть привлечены к уголовной ответственности по ст. 311 УК, поскольку нормативное регулирование порядка допуска лиц к сведениям о мерах безопасности, применяемых в отношении участников процесса, отсутствует. Можно только высказать предположение, что речь идет о субъектах, до которых сведения соответствующего характера специально доведены органами, на которые возложена обязанность по обеспечению мер безопасности, либо в целях реализации самих этих мер, либо в целях обеспечения законных прав и интересов защищаемых граждан.

Под лицами, которым сведения о мерах безопасности стали известны в связи с их служебной деятельностью, следует понимать тех, до кого эти данные специально не доводились компетентными органами, но стал обладателем таковых в связи с осуществлением своих служебных полномочий. Казалось бы, круг подобных субъектов не ограничивается должностными лицами. Однако усомниться в этом правильном по смыслу УК РФ выводе заставляют положения ст. 19 упомянутого Федерального закона РФ «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов», именуемой «Ответственность за нарушение требований, установленных настоящим Федеральным законом». В соответствии с этой статьей ответственность за разглашение сведений о мерах безопасности возлагается лишь на должностных лиц органов, обеспечивающих безопасность, и на должностных лиц предприятий, учреждений и организаций, в адрес которых направлены решения органов, обеспечивающих безопасность. Думается, что адресатом Закона необходимо признавать не только должностных лиц, но и других работников, от которых зависит реализация мер безопасности, для чего следует внести соответствующие уточнения в названную статью.

Решение вопроса о субъективной стороне анализируемого состава преступления также не лишено определенных сложностей.

В юридической литературе наиболее распространено суждение, согласно которому разглашение сведений о мерах безопасности является умышленным преступлением[337]. Однако после изменения редакции ч. 2 ст. 24 УК такой вывод выглядит слишком категоричным. Чтобы в этом убедиться, необходимо, думается, определиться в части следующих проблем.

Во-первых, возможно ли в принципе предание соответствующих данных огласке без того, чтобы это не охватывалось сознанием субъекта?

Во-вторых, вытекает ли из содержания употребленных в законе терминов, что по ст. 311 УК должны квалифицироваться только умышленные деяния?

Ситуация, при которой сведения о мерах безопасности могут стать достоянием постороннего лица в результате неосмотрительного поведения субъекта, вполне допустима. Это возможно, например, в случае ошибки в личности гражданина, которому передается информация; при сообщении последней другому компетентному лицу в условиях, когда ее обладателем становится посторонний, о присутствии которого передающий сведения не знает, хотя должен и мог бы об этом знать, и т. д.

Что же касается употребленных в законе терминов, то они также не исключают вывода о возможности совершения анализируемого преступления по неосторожности.

Так, в русском языке глагол «разгласить», от которого, надо полагать, произошло существительное «разглашение», означает «рассказать, оповестить, сделать известным всем (что-нибудь тайное)»[338].

Безусловно, актуален и вопрос о том, достигает ли неосторожное разглашение сведений о мерах безопасности уровня общественной опасности, присущего преступному посягательству. Сомнения в правильности положительного ответа на поставленный вопрос, думается, возможны лишь в отношении деяния, предусмотренного ч. 1 ст. 311 УК. Предание огласке соответствующих данных в том случае, когда оно повлекло тяжкие последствия (ч. 2 ст. 311 УК), на наш взгляд, представляет опасность и тогда, когда произошло в результате неосмотрительного поведения виновного. Нам представляется, что вопрос о форме вины в составах разглашения данных о мерах безопасности следовало бы в законе решить дифференцировано. В ч. 1 ст. 311 УК целесообразно было бы указать на умышленный характер деяния, а применительно к квалифицированному составу — допустить возможность неосторожной формы вины. При этом формулировку диспозиции ч. 2 данной статьи следовало бы изменить, отказавшись от конструкции типа «то же деяние...» и воспроизведя в тексте названной части указание на другие признаки простого состава преступления.

Раскрывая содержание квалифицирующего признака, необходимо, думается, исходить из целевого назначения нормы, закрепленной в ст. 311 УК. Тяжкие последствия могут, во-первых, выразиться в существенном фактическом нарушении безопасности защищаемых лиц (убийство, причинение вреда здоровью, причинение значительного имущественного ущерба и т. п.), во-вторых, в отклонении охраняемого субъекта от выполнения его процессуальной функции или обязанностей по исполнению судебного акта (вынесение судьей неправосудного приговора, отказ свидетеля от дачи показаний или дача им заведомо ложных показаний и т. п.), в-третьих, такие последствия могут заключаться в материальных и людских потерях, которые связаны с пресечением или предотвращением посягательств на лиц, в отношении которых были применены меры безопасности (лишение жизни работника правоохранительного органа либо причинение вреда его здоровью, существенные материальные затраты на применение дополнительных мер безопасности и т. д.).

Закономерен и вопрос о субъекте данного квалифицированного состава преступления. Он актуален в связи с содержанием ч. 3 ст. 19 Федерального закона «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов». Здесь говорится: «Разглашение защищаемым лицом сведений о применяемых в отношении него мерах безопасности в случае, если это привело к тяжким последствиям для других лиц, влечет за собой уголовную ответственность»[339]. К сожалению, это справедливое указание Закона не подкреплено уголовно-правовой санкцией. Существующая формулировка ч. 2 ст. 311 УК позволяет относить к числу субъектов предусматриваемого ею преступления лишь лиц, которые могут привлекаться к уголовной ответственности на основании ч. 1 данной статьи. Но так называемые защищаемые субъекты могут, во-первых, вовсе не находиться в отношениях службы (присяжные заседатели). А во-вторых, находясь в подобных отношениях, информацию о мерах безопасности они получают отнюдь не в связи непосредственно со служебной деятельностью, а постольку, поскольку именно в целях обеспечения их безопасности применяются соответствующие меры. Предложенное выше изменение конструкции квалифицированного состава преступления позволило бы устранить и эту несогласованность между упомянутым Законом и УК. На наш взгляд, уголовная ответственность за разглашение сведений о мерах безопасности, повлекшее тяжкие последствия, не должна ставиться в зависимость от наличия у лица каких-то специальных свойств.

Разумеется, наступившие последствия должны находиться в причинной зависимости от предания сведений о мерах безопасности огласке, хотя причинная связь в этом случае не всегда может быть прямой. Психическое отношение виновного к рассматриваемому квалифицирующему признаку, как представляется, может выразиться как в умысле, так и в неосторожности.

3.1. Неуважение к суду (ст. 297 УК)

Авторитет суда, честь и достоинство лиц, участвующих в отправлении правосудия, являются важным условием осуществления Данной процессуальной функции. Проявления неуважения к суду могут отрицательно сказаться на ходе процессуальной деятельности, затруднить исследование судом доказательств, а также лишить судебный процесс той воспитательной роли, которую он призван выполнять. Умаление авторитета суда и достоинства судьи отнюдь не способствует надлежащему восприятию вынесенных судебными инстанциями правоприменительных актов, ибо «авторитет судебной власти — это общепризнанное в стране ее влияние на всех субъектов права»[340]. Его основанием является «признание достоинств суда, судебного разбирательства как способа, наиболее гарантирующего объективное, справедливое решение правовых вопросов, споров»[341].

Понимание этого имело место уже в XVII веке. Так, в Соборном Уложении специально разбирается казус с оскорблением суда и судьи. В ст. 106 значится: «А будет кто ни буди, пришед в которой приказ к суду для иного какова дела, судью обесчестит неприложным словом, а сыщется про то допряма, и того за государеву пеню бита кнутом или батоги, что государь укажет, а судье велеть на нем доправити бесчестие»[342]. В УК РФ также содержатся нормы, специально созданные законодателем для защиты авторитета суда, чести и достоинства судьи как условия осуществления ими функции правосудия.

Общественные отношения, обеспечивающие авторитет суда, выступают основным непосредственным объектом преступления, предусмотренного ст. 297 УК. Названное социальное благо, думается, имеет самостоятельное, а не подчиненное значение. Авторитет — столь же важный атрибут судебной власти, как и ее независимость. Вряд ли поэтому верно рассматривать неуважение к суду только как завуалированную форму вмешательства в его деятельность по осуществлению правосудия[343].

Честь и достоинство указанных в ст. 297 УК лиц следует рассматривать в качестве дополнительного объекта преступления, поскольку посягательство в данном случае связано с определенным психическим воздействием на этих субъектов.

В отличие от законодательства ряда государств, где понятие «неуважение к суду» толкуется довольно широко[344], в нашем уголовном законе этот термин имеет более узкий смысл. По ст. 297 УК преследуется лишь такое неуважение к суду, которое выразилось в оскорблении либо судьи, присяжного заседателя или иного лица, участвующего в отправлении правосудия (ч. 2 ст. 297 УК), либо участников судебного разбирательства (ч. 1 ст. 297 УК).

Соответственно специфичен круг потерпевших от данного преступления.

В качестве потерпевших от посягательства, предусмотренного ч. 1 ст. 297 УК, законодатель называет участников судебного разбирательства. В прежнем процессуальном законе понятие «судебное разбирательство» использовалось лишь для обозначения центральной стадии процесса (см., например, раздел 3 УПК РСФСР). Процессуальная деятельность в других судебных стадиях этим понятием не охватывалась. В связи с этим мы высказывали сомнение относительно того, что законодатель под участниками судебного разбирательства имел в виду лиц, выполняющих процессуальные функции лишь в центральной стадии процесса. Не менее ярким проявлением неуважения к суду выглядело, например, оскорбление участников процесса при рассмотрении дела в кассационной инстанции, особенно если учесть, что рассмотрение дела в этой стадии также осуществлялось открыто (ст. 334 УПК РСФСР). Круг таких участников был не так уж узок (ст. 335 УПК РСФСР). На этой основе мы заключали, что законодатель, говоря об участниках судебного разбирательства, имел в виду участников всех судебных стадий[345].

Данное суждение в большей мере соответствует действующему процессуальному закону. УПК РФ, в частности, под термином «судебное разбирательство» понимает «судебное заседание судов первой, второй и надзорной инстанции» (п. 51 ст. 5 УПК РФ). Можно поэтому предположить, что все лица, принимающие участие в судебном заседании судов первой, второй и надзорной инстанции, за исключением тех, которые названы в качестве потерпевших в ч. 2 ст. 297 УК, могут быть признаны субъектами, чья честь и достоинство охраняются частью первой названной статьи[346].

Круг участников судебного разбирательства, безусловно, зависит от вида судопроизводства (конституционное, гражданское, в том числе и арбитражное, административное и уголовное).

Например, в уголовном процессе к таким лицам должны быть отнесены секретарь судебного заседания (ст. 245 УПК), государственный обвинитель (ч. 2-10 ст. 246 и др. УПК), подсудимый, осужденный или оправданный (ст. 247, 376 и др. УПК), защитник (ст. 248 УПК), потерпевший, представитель потерпевшего (ст. 249 и др. УПК), гражданский истец, гражданский ответчик, а также их представители (ст. 250 и др. УПК), специалист (ст. 251, 270 и др. УПК), судебный пристав, обеспечивающий порядок судебного заседания (ч. 4 ст. 257 УПК), переводчик (ст. 263 и др. УПК), свидетель (ст. 264, 278 и др. УПК), эксперт (ст. 269, 282 и др. УПК), педагог или психолог (ч. 1 ст. 280, ч. 3-6 ст. 425 УПК), законный представитель несовершеннолетнего потерпевшего, свидетеля (ч. 4 ст. 280 УПК), частный обвинитель (п. 2 ч. 4 ст. 321 УПК), его представитель (ч. 5 ст. 321 УПК), законный представитель несовершеннолетнего подсудимого, осужденного, оправданного (ст. 428 УПК), законный представитель лица, в отношении которого ведется производство о применении принудительной меры медицинского характера (ст. 437 УПК).

К числу участников судебного разбирательства могут быть, на наш взгляд, отнесены и участники предварительного слушания, поскольку последнее осуществляется в форме судебного заседания при производстве в суде первой инстанции (гл. 34 УПК).

В подготовительной части судебного заседания в суде присяжных фигурирует и такой субъект, как кандидат в присяжные заседатели (ст. 328 УПК). Как лицо, наделенное определенными правами и обязанностями по участию в судебном разбирательстве, но не в отправлении правосудия, данный субъект также должен признаваться потерпевшим от преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 297 УК.

В юридической литературе высказано мнение, что в качестве потерпевших от преступления, предусмотренного ст. 297 УК, должны быть указаны только представители судебной власти, осуществляющие правосудие, что оскорбление других участников судебного разбирательства «лишь с большой натяжкой можно рассматривать как неуважение к суду»[347].

Нам подобная позиция представляется небесспорной. Адресованное участникам судебного разбирательства неприличное высказывание или действие, имевшее место в судебном заседании, не только задевает их честь и достоинство, но и свидетельствует о пренебрежении ко всей судебной процедуре, о непризнании суда органом, способным наилучшим образом разрешать правовые споры, о том, что с судом как носителем судебной власти не считаются, т. е. проявляют неуважение к нему. Ведь в русском языке глагол «уважать» означает «считаться с кем-чем-н., принимать во внимание и соблюдать что-н., чьи-н. интересы»[348].

Из этого же исходят и в судебной практике.

Так, Ярославский областной суд, обосновывая квалификацию действий П. по ч. 2 ст. 296 и ч. 1 ст. 297 УК, мотивировал свое решение следующим образом. Он обратил внимание на то, что виновный, назвав государственного обвинителя «скотиной», «лысой тварью», «мразью» и «козлом», а также пообещав прокурору после освобождения из мест лишения свободы расправиться с ним, своим оскорбительным поведением создал в зале суда обстановку нервозности, мешавшую полному, всестороннему рассмотрению дела и подрывающую авторитет суда[349].

По нашему мнению, круг потерпевших от преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 297 УК, законодателю следовало бы определить шире, чем он есть в настоящее время, включив в него и участников судебных заседаний в досудебном производстве, а также тех, кто занимается решением вопросов, возникающих при исполнении приговора (ст. 125, 165, 396-400 УПК).

Согласно п. 50 ст. 5 УПК «судебное заседание — процессуальная форма осуществления правосудия в ходе досудебного и судебного производства по уголовному делу». Отсюда вытекает, что понятие «правосудие» имеет непосредственное отношение к деятельности суда в ходе досудебного производства. Защита авторитета суда, думается, актуальна и на этом, и на любом другом этапе судопроизводства. Круг же участников судебных заседаний, не охватываемых термином «судебное разбирательство», отличается от перечня участников судебных заседаний в судах первой, второй и надзорной инстанций. Здесь функционируют, в частности, и такие субъекты, как подозреваемый, обвиняемый, следователь, дознаватель, заявитель и другие.

По указанным соображениям термин «участник судебного разбирательства» в ч. 1 ст. 297 УК целесообразно было бы заменить термином «участник судебного заседания».

Потерпевшими от преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 297 УК, являются судьи, присяжные заседатели и иные лица, участвующие в отправлении правосудия. Необходимые пояснения относительно названных лиц были даны в § 2.1 настоящей главы.

Сущность деяния, характеризующего объективную сторону рассматриваемого преступления, составляет, как вытекает из закона, проявление неуважения к суду. Соответствующее поведение виновного должно с очевидностью свидетельствовать о его пренебрежительном отношении к суду как органу, призванному отправлять правосудие, к этой самой важной процессуальной функции как таковой. Причем внешнее выражение подобного неуважения имеет, как уже было сказано, уголовно-правовое значение: оно должно выразиться в оскорблении указанных выше лиц. «Другие, кроме оскорбления, формы проявления неуважения к суду, — верно было замечено в учебной литературе, — например, неисполнение распоряжения судьи о прекращении действий, нарушающих установленные в суде правила, влекут административную ответственность по ст. 17.3 КоАП»[350].

Понятие «оскорбление» в юридической литературе толкуется обычно в соответствии с определением, данным этому понятию в ст. 130 УК, согласно которой оскорбление есть умышленное унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме[351]. Высказана и другая позиция по этому вопросу. Так, И.М. Тяжкова пишет, что «применительно к составу “неуважение к суду” требование неприличной формы выражения оскорбления является излишним»[352]. Автор, однако, не приводит каких-либо веских аргументов в защиту своей позиции. Высказанное ею суждение, что «неприличная форма» предполагает нарушение моральных и этических норм, непристойные высказывания или действия, рассчитанные на унижение чести и достоинства перечисленных лиц, вряд ли может считаться таким аргументом, хотя и верно по существу.

Попытку обосновать подобное мнение предприняли К. Ф. Амиров, Б. В. Сидоров и К. Н. Харисов. Правильно обращая внимание на различие основных объектов преступлений, предусмотренных ст. 130 и 297 УК, авторы заключают, что «нельзя исключить наличие этого состава преступления и в тех случаях, когда унизительная оценка квалификации и других профессиональных качеств судьи, способностей присяжного или арбитражного заседателя или, например, государственного обвинителя была выражена во вполне приличных словах и действиях виновного»[353]. Приведенный аргумент нам также представляется недостаточно убедительным. Своеобразие объекта преступления не предполагает абсолютной разницы в признаках объективной стороны составов преступлений. Если эти признаки обозначены одними и теми же терминами, то следует предполагать, что они имеют сходное содержание. Трудно возразить упомянутым ученым в том, что высказанное пристойно отрицательное мнение о судьях свидетельствует о неуважении к суду. Но не всякое неуважение к суду должно быть признано преступным деянием. Думается, что если бы законодатель решил возвести в ранг преступных посягательств другие формы проявления неуважения к суду, помимо тех, которые охватываются понятием «оскорбление», определенным в ст. 130 УК, он вряд ли бы прибег к этому понятию. Поэтому оскорбление в составе преступления, предусмотренного ст. 297 УК, специфично отнюдь не своей формой, а тем, что, как уже было сказано, оно является проявлением неуважения к суду.

Оскорбление участников судебного разбирательства, не участвующих в отправлении правосудия, может рассматриваться как неуважение к суду лишь в том случае, если оно имело место во время судебного заседания и было способно нарушить ход последнего. Оскорбительные действия и высказывания, адресованные участникам закончившегося процесса либо осуществленные вне судебной процедуры (скажем, во время перерыва), либо незаметно для состава суда лишены окраски неуважения к этому органу.

Пренебрежительное отношение к носителям функции правосудия в подобных ситуациях не проявляется, даже если мотивационно оскорбление и было связано с участием потерпевшего в судебном разбирательстве.

В составе преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 297 УК, время совершения преступления, думается, не выступает в качестве обязательного признака. Оскорбление вершителя правосудия будет проявлением неуважения к суду и в том случае, когда оно осуществлено вне судебного заседания, но мотивационно было связано с последним. Ведь в этом случае демонстрируется пренебрежительное отношение к тем, кто является носителем функции правосудия.

Статья 176³ УК РСФСР 1960 г. (с изм. и доп.) предоставляла правоприменителю возможность для оценки подобных ситуаций как преступления против правосудия, поскольку указывала на признак «в связи с осуществлением правосудия».

Так, по данной статье Волгоградским областным судом был осужден К., который после провозглашения приговора, будучи недоволен назначенным ему наказанием, ворвался в кабинет судьи, где она находилась в это время с народными заседателями и секретарем судебного заседания, и стал приближаться к ней, высказываясь при этом нецензурно. Вошедшие работники милиции пресекли его действия[354].

При обсуждении проектов УК РФ также вносились предложения предусмотреть в статье, устанавливающей ответственность за неуважение к суду, указание на названный признак. Так, А. С. Горелик, высказывая замечания к тексту ст. 296 Проекта Особенной части Уголовного кодекса Российской Федерации, пишет: «При буквальном толковании получается, что речь идет об оскорблениях, нанесенных именно в суде, а следовало бы указать на оскорбление в связи с судебным разбирательством...»[355].

Комментируя же ст. 297 УК, автор исходит из того, что данный состав будет иметь место лишь тогда, когда оскорбление нанесено во время судебного разбирательства. «Оскорбление, связанное с отправлением правосудия, но в другом месте (например, после процесса на почве мести), — подчеркивает ученый, — квалифицируется по ст. 319»[356]. Представляется, что с А. С. Гореликом в данном случае можно согласиться не во всем.

Во-первых, ст. 319 УК рассчитана лишь на случаи публичного оскорбления представителя власти.

Во-вторых, о неуважении к суду равным образом можно говорить как применительно к фактам пренебрежительного отношения к судебной процедуре, так и к ситуациям такого же отношения к носителям функции правосудия, к составу суда. С учетом этого мы и утверждали выше, что время совершения преступления для состава посягательства, предусмотренного ч. 2 ст. 297 УК, значения не имеет, если прослеживается мотивационная связь с судебным разбирательством. С другой стороны, важно подчеркнуть, что наличие связи именно с данным судебным разбирательством, в котором происходит оскорбление, также не обязательно. В этом отношении показателен следующий пример.

А., узнав об отказе судьи З. в принятии искового заявления В., пришел в суд, чтобы забрать документы последней. В это время судья З. в своем кабинете завершала судебное разбирательство по иску Г. к АОЗТ «Волгоградинвест». Зная об этом, А. тем не менее вошел в кабинет и попросил у секретаря судебного заседания С. документы В. Судья З. запретила секретарю выполнять просьбу А. и объяснила последнему, что документы может забрать либо сама истица, либо имеющий доверенность от нее. Тогда А. стал в повышенном тоне предъявлять претензии судье, а на просьбу выйти из кабинета ответил оскорбительным высказыванием.

Волгоградский областной суд, учитывая, что в момент оскорбления виновным судья З. осуществляла производство по гражданскому делу, что осознавалось подсудимым, осудил А. по ст. 176³ УК РСФСР[357].

Учет различных вариантов проявления неуважения к суду достаточно хорошо прослеживается во французском уголовном законодательстве. В ч. 1 ст. 434-24 УК этой страны устанавливается ответственность за оскорбление лица, заседающего в судебном подразделении, находящегося «при исполнении своих обязанностей или в связи с их исполнением», если это оскорбление направлено «на причинение вреда достоинству этого лица или уважению, которое надлежит оказывать той должности, которую он занимает». А в ч. 2 данной статьи подчеркивается, что наказание увеличивается, когда «оскорбление совершено в заседании какого-либо суда, трибунала или какого-либо судебного органа»[358]. Таким образом, совершение преступления во время судебного заседания в УК Франции рассматривается в качестве не конструктивного, а квалифицирующего признака состава преступления[359].

Преступление, предусмотренное ст. 297 УК, имеет формальный состав. Соответственно с момента совершения оскорбительных действий оно признается оконченным.

Субъект данного преступления не отличается какими-либо процессуальными признаками. Однако это вовсе не значит, что таковым может быть любое физическое вменяемое лицо, достигшее 16-летнего возраста. На наш взгляд, таким субъектом не может быть лицо, участвующее в отправлении правосудия, но вовсе не потому, что оскорбляющее достоинство участников судебного процесса поведение судей является редкостью или что такое поведение не является проявлением неуважения к той функции, которую они сами выполняют, а следовательно, и к суду. Дело в том, как нам представляется, что оскорбительные высказывания судей по отношению к участникам процесса дают основание для квалификации действий вершителя правосудия по ст. 286 УК, так как свидетельствуют о явном выходе их за пределы предоставленных судьям полномочий, ведь подобные действия не дано совершать никому. Конституционное предписание о том, что достоинство личности охраняется государством и что ничто не может служить основанием для его умаления, в УПК РФ нашло, наконец, свой процессуальный аналог, приобрело статус процессуального принципа (ст. 9). Однако последний нуждается в подкреплении с помощью других положений.

Важным, в частности, представляется закрепление в уголовно-процессуальном законе правила о разъяснении участникам процесса и присутствующим обязанности воздерживаться от оскорбительных действий и высказываний и о предупреждении об ответственности за подобные деяния. Не исключено, что удобнее всего это сделать в статье, посвященной открытию судебного разбирательства (ст. 261 УПК).

Указанное преступление может быть совершено только умышленно, Виновный осознает, что унижает честь и достоинство соответствующего участника процесса, что избранная им форма обращения с человеком является не принятой в обществе, что оскорбительные действия или высказывания одновременно являются проявлением пренебрежительного отношения к суду и осуществляемой им функции.

Неуважение к суду следует отличать от оскорбления, предусмотренного ст. 130 УК. Критериями разграничения выступают основной объект преступления, поскольку оскорбление не затрагивает авторитета суда; круг потерпевших, ибо, в отличие от перечня потерпевших в составе неуважения к суду, в составе оскорбления он не ограничен участниками судебного разбирательства; наличие связи с судебным разбирательством или совершение оскорбительных действий в ходе такового, что является обязательным для неуважения к суду и не характерно для обычного оскорбления.

Названные специфичные для состава неуважения к суду признаки позволяют отличить это общественно опасное деяние от преступления, предусмотренного ст. 319 УК. Публичное оскорбление судьи должно квалифицироваться по данной статье, а не по ч. 2 ст. 297 УК, если оно хотя и было связано с выполнением судьей служебных обязанностей, но было осуществлено вне судебного разбирательства и не в связи с отправлением правосудия.

3.2. Клевета в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава, судебного исполнителя (ст. 298 УК)

На усиление ответственности за подрыв авторитета органов, задействованных в осуществлении задач правосудия, направлена и ст. 298 УК РФ, предусматривающая наказание за клевету в отношении судьи, присяжного заседателя, других лиц, участвующих в отправлении правосудия в связи с рассмотрением дел или материалов в суде (ч. 1), а также в отношении прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава и судебного исполнителя в связи с производством предварительного расследования либо исполнением приговора, решения суда или иного судебного акта (ч. 2). Дискредитация путем клеветнических измышлений лиц, являющихся носителями функции правосудия, расследования преступлений или исполняющих судебные акты, осложняет осуществление подобной деятельности, способна создать трудности в получении доказательственного материала ввиду недоверия к компетентным должностным лицам, спровоцировать участников процесса на заявление отвода судье, прокурору, лицу, производящему дознание. Вполне обоснованно некоторые авторы усматривают в данной разновидности клеветы угрозу дезорганизации правосудия[360]. Надо полагать, что подобными соображениями и руководствовался законодатель, выделяя клевету в отношении указанных в ст. 298 УК лиц в специальный состав[361].

В качестве основного объекта преступлений, предусмотренных в названной статье, в литературе верно называется авторитет суда, органов уголовного преследования или органов, исполняющих судебный акт[362]. Честь и достоинство упомянутых в ст. 298 УК лиц следует рассматривать в качестве дополнительного, всегда нарушаемого объекта рассматриваемого преступления. Следует также согласиться с утверждением, что данный вид клеветы способен причинить вред независимости суда и процессуальной самостоятельности судей, присяжных заседателей, прокуроров, следователей и т. д.[363]

Круг потерпевших от данного преступления ограничен в ч. 1 ст. 298 УК лицами, участвующими в отправлении правосудия, к которым относятся судьи, присяжные и арбитражные заседатели. В ч. 2 указанной статьи в качестве таковых названы прокурор, следователь, лицо, производящее дознание, судебный пристав и судебный исполнитель[364].

Называя две категории потерпевших и производя в связи с этим дифференциацию ответственности за клевету в отношении названных в статье лиц, законодатель, можно предположить, принял во внимание важность функции правосудия, причинение вреда осуществлению которой было бы особо ощутимо с точки зрения охраны отношений, составляющих объект преступлений, включенных в гл. 31 УК. Однако сходного результата в принципе можно ожидать и от клеветы в адрес должностных лиц, упомянутых в ч. 2 ст. 298 УК, поскольку эти субъекты призваны содействовать осуществлению правосудия. Не случайно дифференциация пределов ответственности за преступления, предусмотренные в ч. 1 и 2 ст. 298 УК, является незначительной. В самом деле, в санкциях данных частей названной статьи предусмотрены одни и те же четыре вида наказания: штраф, исправительные работы, арест и лишение свободы.

Пределы двух (самых суровых видов) совпадают полностью. Идентичны также верхние пределы наказания в виде исправительных работ. Разница усматривается лишь в нижнем пределе данного вида наказания, а также в возможных верхних границах штрафа (исправительные работы по ч. 1 имеют нижний предел в 1 год; по ч. 2 таким пределом служит предел данного вида наказания — 2 месяца; штраф по ч. 1 ст. 298 УК назначается в границах от двух тысяч пятисот до двухсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух недель до восемнадцати месяцев, а по ч. 2 данной статьи — от двух тысяч пятисот до восьмидесяти тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух недель до шести месяцев).

В связи со сказанным вполне резонен вопрос: так ли уж необходимо было подчеркивать эту (не столь значительную) разницу в охране авторитета судебной власти и престижа органов, способствующих ей в осуществлении стоящих перед правосудием задач? Думается, что вполне приемлемым в данных условиях было бы конструирование общего состава клеветы в связи с осуществлением правосудия, производством предварительного расследования либо исполнением судебного акта.

В юридической литературе правильно обращается внимание на наличие существенного сходства объективной стороны состава преступления, предусмотренного ст. 298 УК, с признаками объективной стороны общего состава клеветы. При этом подчеркивается, что употребленный в анализируемой статье термин «клевета» идентичен по содержанию понятию, раскрытому в ст. 129 УК[365]. Представляется, что нет каких-либо веских оснований не соглашаться с подобным мнением.

В ч. 1 ст. 129 УК клевета определена как «распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию». Соответственно и для вменения в вину лицу преступления, предусмотренного ст. 298 УК, важно установить как сам факт распространения сведений, так и наличие у этих сведений определенных свойств. Эти сведения должны быть заведомо ложными и в то же время порочащими потерпевшего или подрывающими его репутацию. Высшие судебные инстанции понятие «распространение сведений» связывают с передачей информации о конкретных фактах[366] хотя бы одному лицу, чье поведение в этой информации не находит отражения[367]. Качество заведомо ложных сведений толкуется ими как несоответствие действительности при условии, что лицо об этом знает[368]. Порочащими признаются такие сведения, которые ущемляют честь и достоинство гражданина с точки зрения действующего законодательства и общепринятых норм и принципов морали[369]. Согласно УК РСФСР 1960 г. сведения, подрывающие репутацию потерпевшего, рассматривались как разновидность сведений, порочащих его. По действующему УК РФ соответствующие признаки являются альтернативными. Можно говорить о целесообразности применения законодателем такого решения, но это не освобождает от необходимости дать толкование понятию «сведения, подрывающие репутацию лица».

Репутация — одна из составляющих достоинства, характеризующая отражение в общественном сознании, в восприятии окружающих совокупности интеллектуальных, деловых и нравственных качеств человека, это «создавшееся общее мнение о достоинствах и недостатках кого-либо, чего-либо»[370]. Следовательно, подрывающими репутацию должны признаваться такие сведения, которые существенно ухудшают сложившееся в обществе представление о потерпевшем.

Клевета в отношении лица, участвующего в отправлении правосудия, должна быть связана с рассмотрением дел или материалов в суде, а в отношении прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава, судебного исполнителя — с производством предварительного расследования либо исполнением судебных актов. Связь, о которой идет речь, может иметь предметный или мотивационный характер. В первом случае клевета своим предметом имеет заведомо ложные сведения, содержанием которых является деятельность по рассмотрению в суде материалов и дел по осуществлению предварительного расследования и исполнению судебных актов. Здесь мотивы и цели виновного не имеют значения (пока не встает вопрос о разграничении данного состава с заведомо ложным доносом)[371]. Во втором случае, когда содержанием клеветнических сведений не является соответствующего рода деятельность, именно мотивам и целям придается решающее значение.

По аналогии с другими преступлениями можно предположить, что мотивационная связь данного преступления с деятельностью указанных в статье лиц предполагается двоякого рода. Она может, во-первых, выразиться в стремлении виновного посредством клеветы затруднить основанную на законе деятельность по осуществлению правосудия, исполнению судебных актов, производству предварительного расследования. Во-вторых, побуждением виновного может быть месть за подобную деятельность. И в данном случае Орудием мести избирается клевета. Здесь уже различие допустимо Относительно самого содержания заведомо ложных сведений. Это, например, может быть заведомо ложная информация о наличии у потерпевшего вредных привычек, о недостатке способностей для выполнения подобной работы, о его связях с отрицательно характеризующимися людьми, преступным элементом и т. д. «Учитывая специфику деятельности данных лиц, требования, предъявляемые к ним в общественном сознании, — справедливо отмечает А.И. Чучаев, — измышления о нарушениях закона, правил общежития, принципов нравственности и общечеловеческой морали позорят их, унижают честь и достоинство, подрывают репутацию, колеблют авторитет судебной власти»[372].

Данное преступление, так же как и обычная клевета, имеет формальный состав и считается оконченным с момента, когда заведомо ложные сведения стали известны хотя бы одному лицу.

Для преступления, предусмотренного ст. 298 УК, так же как и для деяния, ответственность за которое установлена ст. 129 УК, не имеет значения ни способ распространения сведений, ни авторство измышлений, ни факт ознакомления с этими сведениями самого потерпевшего.

Субъект преступления, предусмотренного ст. 298 УК, должен обладать общими признаками.

Безусловно, особенности объективной стороны данного вида клеветы находят свое отражение и в специфике содержания умысла виновного. Помимо общих признаков клеветы сознанием виновного охватывается как принадлежность потерпевшего к кругу лиц, чья честь и достоинство охраняются ст. 298 УК, так и наличие связи содержания распространяемой информации с соответствующей деятельностью, в том случае, когда связь эта носит предметный характер. Во втором случае, когда указанная связь осуществляется на мотивационном уровне, особенность клеветнического умысла выражается в его природе, в его формировании под влиянием вышеназванных мотивов и целей.

Законодателем предусмотрен и квалифицированный вид данный составов преступлений путем указания на такой признак, как соединенность с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления[373].

Хотя понятие «обвинение» имеет и сугубо процессуальное толкование[374], надо полагать, что в ч. 3 ст. 298 УК оно употреблено скорее в обыденном значении. К такому выводу приводит использование метода систематического толкования уголовного закона, выражающееся в учете положений ст. 299 УК. По этой статье, а не по ч. 3 ст. 298 УК должно будет квалифицироваться выдвинутое в установленном УПК порядке обвинение, содержащее клеветнические измышления.

Рассмотренный квалифицирующий признак в свете сказанного означает, что содержанием заведомо ложных сведений является утверждение о совершении указанными в анализируемой статье в качестве потерпевших лицами преступления, относимого ст. 15 УК РФ к категории тяжких и особо тяжких преступных посягательств (ч. 4 и 5).

В практике при вменении в вину лицу данного квалифицирующего признака иногда допускаются ошибки: действия гражданина квалифицируются по ч. 3 ст. 298 УК, хотя из содержания распространяемой им информации нельзя сделать однозначный вывод о совершении потерпевшим именно тяжкого либо особо тяжкого преступления.

В этом отношении примечателен следующий пример.

14 августа 1997 г. А. зашел в кабинет, в котором находились старший следователь УВД Ярославской области Е., следователь С. и гражданка Л. В присутствии указанных лиц А. заявил Е. о том, что тот получил взятку от С., которая привлекалась к уголовной ответственности по одному из дел. При этом А. знал, что С. никакой взятки старшему следователю не давала. Таким образом, А. оклеветал как Е., так и С.

Органы следствия квалифицировали действия А. по ч. 3 ст. 298 и ч. 3 ст. 129 УК.

Ярославский областной суд переквалифицировал его действия по ч. 1 ст. 129 и ч. 2 ст. 298 УК, так как А. при распространении клеветы в отношении Е. и С. не говорил, за какие конкретно действия или бездействия была получена взятка[375].

Рассматриваемый квалифицированный вид преступления, предусмотренного ст. 298 УК, необходимо отличать от заведомо ложного доноса, предусмотренного в ч. 2 ст. 306 УК.

Критерием разграничения служит, прежде всего, основной непосредственный объект преступления. При заведомо ложном доносе таковым выступает не авторитет суда, не честь и достоинство указанных в ст. 298 УК лиц, а познавательно-правоприменительная деятельность органов, призванных содействовать суду в решении вопроса о возбуждении уголовных дел. В отличие от круга потерпевших, указанных в ст. 298 УК, круг потерпевших от квалифицированного заведомо ложного доноса не ограничен. Различаются эти преступления и по признакам объективной стороны, поскольку круг адресатов заведомо ложного доноса ограничен, о чем подробнее речь пойдет в последующих главах работы. Клевету, предусмотренную ст. 298 УК, как было выяснено, характеризует наличие связи с деятельностью по отправлению правосудия, осуществлению предварительного расследования либо исполнению судебных актов. Для заведомо ложного доноса это не обязательно. Дополнительным критерием служит содержание целей и мотивов распространения заведомо ложной информации. Клевета, в том числе и предусмотренная в ст. 298 УК, не преследует целей добиться привлечения потерпевшего к уголовной ответственности, возбуждения уголовного дела, а для заведомо ложного доноса эти стремления характерны, хотя и не обязательны.

Клевету в связи с осуществлением правосудия или предварительного расследования необходимо отграничить и от неуважения к суду. Это преступление, в отличие от предусмотренного ст. 297 УК, не всегда затрагивает авторитет судебной власти. В последнем посягательстве, если сравнивать ч. 2 ст. 298 и ч. 1 ст. 297 УК, несколько иной круг потерпевших.

Различие в признаках объективной стороны сравниваемых преступлений в основном выражает разницу в свойствах клеветы и оскорбления, касающихся содержания информации, формы ее передачи, лица, воспринимающего эту информацию. Для неуважения к суду, выразившегося в оскорблении участников судебного разбирательства, важное значение имеет время его совершения (в судебном заседании), тогда как для преступления, предусмотренного ст. 298 УК, этот признак несуществен.

Нет абсолютного тождества, как выяснено выше, в целепологании и мотивации сравниваемых преступлений.

Приводимый ниже пример свидетельствует о том, что в судебной практике не всегда уделяют должное внимание специфическим особенностям рассматриваемых составов преступлений.

Архангельским областным судом Л. осужден по ч. 2 ст. 297, ч. 2 ст. 298 УК. Он признан виновным в клевете и оскорблении судьи, а также клевете и оскорблении работников Виноградовской районной прокуратуры.

В кассационной жалобе он просил о переквалификации его действий с ч. 2 ст. 298 на ч. 1 ст. 130 УК, ссылаясь на то, что заведомо ложные сведения не распространял, а считал, что ранее был осужден незаконно, т. е. не клеветал на работников прокуратуры.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ определением от 9 января 1998 г. приговор изменила, указав следующее.

Клевета по смыслу закона предполагает распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию. В данном случае в словах Л. в суде о якобы сфальсифицированном в отношении него деле содержится его оценка материалов дела. Поэтому в действиях Л. отсутствуют признаки преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 298 УК (клевета).

Обидные высказывания Л., привлеченного к уголовной ответственности по ст. 120, 207, ч. 2 ст. 112 УК РСФСР, о государственном обвинителе К-ве, поддерживавшем обвинение, содержат состав преступления, предусмотренный ч. 2 ст. 297 УК РФ, — оскорбление участников судебного разбирательства.

Обзывая прокурора Ш. и следователя К. (работников районной прокуратуры), Л. сознавал, что он наносит им оскорбление, унижая их честь и достоинство, выраженное в неприличной форме. Такие действия подлежат квалификации по ч. 1 ст. 130 УК РФ.

Поэтому Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ приговор Архангельского областного суда в отношении Л. изменила: его действия в отношении К-ва переквалифицировала с ч. 2 ст. 298 на ч. 2 ст. 297 УК РФ, а в отношении Ш. и К. переквалифицировала с ч. 2 ст. 298 на ч. 1 ст. 130 УК РФ[376].

4.1. Разглашение данных предварительного расследования (ст. 310 УК)

Разглашение данных предварительного расследования может быть отнесено к числу деяний, посягающих на общественные отношения, являющиеся предпосылками для осуществления процессуальных функций. Ведь одним из условий для беспрепятственного расследования по делу служит сохранение тайны следствия и дознания. В литературе верно подмечено, что разглашение сведений, которыми располагают соответствующие органы, «мешает обнаружению и закреплению доказательств и, в конечном счете, установлению истины по делу»[377]. В то же время опасность преступления, предусмотренного ст. 310 УК, можно усмотреть и в другом, на что обращает внимание В. М. Жуковский. Автор пишет: «Неразглашение (тайна) данных предварительного следствия выступает важнейшей предпосылкой независимости следователя. Доступ к подобным данным позволяет не только определить, что сделано следователем и каких результатов он достиг, но и прогнозировать его дальнейшее поведение... Без хотя бы минимальной осведомленности такого рода не может быть сколько-нибудь целенаправленного, а значит, результативного воздействия на следователя, в связи с чем гарантии неразглашения данных предварительного следствия уместно рассматривать в качестве гарантии независимости следователя»[378].

Таким образом, основным объектом анализируемого преступления выступают общественные отношения, обеспечивающие тайну предварительного следствия и дознания как необходимое условие для успешного расследования по уголовному делу.

Объективная сторона данного преступления выражается в разглашении без согласия прокурора, следователя или лица, производящего дознание, данных предварительного расследования. Для уяснения содержания признаков объективной стороны важно выяснить, что служит предметом разглашения, что из себя представляет само разглашение и как следует понимать указание закона о том, что такое разглашение осуществляется без согласия компетентных лиц.

Как явствует из ст. 310 УК, предметом разглашения выступают данные предварительного расследования. В литературе, однако, нет однозначного понимания того, какие именно сведения следует рассматривать в качестве данных предварительного расследования. Одни авторы относят к таковым лишь существенные сведения, относящиеся к предмету доказывания, например, выводы экспертизы, суть показаний обвиняемого, свидетелей, потерпевшего, наличие вещественных доказательств, результаты обыска и т. п.[379] Другие толкуют это понятие более широко, относя к таким данным «материалы, содержащиеся в уголовном деле»[380].

На наш взгляд, содержание понятия «данные предварительного расследования» действительно не сводятся к сведениям о предмете доказывания. Это может быть любая информация, которой располагают дознание и следствие. Сюда относятся не только данные о результатах следственных и иных процессуальных действий, но и сведения о принятых решениях, например, вынесении постановления о производстве обыска, наложения ареста на имущество, о заключении под стражу и т. п. Важным является лишь то, что недопустимость разглашения соответствующих сведений признана прокурором, следователем, лицом, производящим дознание, на момент предупреждения об этом соответствующего субъекта, ибо тайна в одном из значений — это «нечто уже известное, но с определенной целью скрытое от других людей»[381].

Следует также иметь в виду, что разглашение сведений о мерах безопасности, принятых в отношении участников процесса, образует другой состав преступления (ст. 311 УК).

«Разглашение данных предварительного расследования» определяется обычно как предание этих данных огласке, в результате которого они становятся известны хотя бы одному постороннему лицу[382].

При этом посторонним может быть признано любое лицо, не располагающее соответствующими сведениями, при условии, что оно не обладает в силу своих служебных, процессуальных полномочий или характера порученной работы правом получать указанные сведения и не относится к числу субъектов, на передачу которым соответствующей информации дано разрешение прокурором, следователем, лицом, производящим дознание[383].

На практике может возникнуть вопрос, каким требованиям должно отвечать согласие компетентного должностного лица, служащее исключающим уголовную ответственность обстоятельством?

Однако в УПК РФ порядок выражения компетентными органами согласия на разглашение сведений не определен. Законодатель ограничился следующим указанием: «Данные предварительного расследования могут быть преданы гласности лишь с разрешения прокурора, следователя, дознавателя и только в том объеме, в каком ими будет признано это допустимым, если разглашение не противоречит интересам предварительного расследования и не связано с нарушением прав и законных интересов участников уголовного судопроизводства. Разглашение данных о частной жизни участников уголовного судопроизводства без их согласия не допускается» (ч. 3 ст. 161 УПК). Представляется, что согласие на предание огласке тех или иных сведений должно, по меньшей мере, иметь письменную форму и находить отражение в материалах уголовного дела. Если бы подобные элементарные требования получили свое закрепление в уголовно-процессуальном законе, это исключило бы возможность ссылок виновных лиц на то, что они не знали об отсутствии согласия компетентных органов либо рассчитывали на получение такового.

Важно, думается, также обратить внимание и на терминологическое несоответствие в регламентации вопросов, касающихся обеспечения тайны предварительного расследования, между уголовным и уголовно-процессуальным законодательством. В соответствии с УПК одним из должностных лиц, уполномоченных давать разрешение на предание гласности данных предварительного расследования, равно как и предупреждать участников уголовного судопроизводства о недопустимости разглашения таких данных, является дознаватель (ч. 2 и 3 ст. 161 УПК). Последнее понятие, как замечено в литературе, используется в действующем УПК «взамен неуклюже многословного термина "лицо, производящее дознание"»[384]. А в Уголовном кодексе по-прежнему говорится о лице, производящем дознание, т. е. о субъекте, не упоминаемом в уголовно-процессуальном законе. На изменения в последнем уголовное законодательство, видно, еще не успело адекватно отреагировать.

Состав разглашения данных предварительного расследования сконструирован законодателем по типу формального. Деяние, следовательно, должно признаваться оконченным с момента, когда соответствующие данные стали достоянием хотя бы одного постороннего лица. Позволим, однако, высказать свои сомнения относительно законодательной конструкции данного состава преступления. Источником этих сомнений является то, что право распространять информацию является одним из основных прав человека и гражданина. Так, во Всеобщей декларации прав человека, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 г., о праве на свободу убеждений и свободное их выражение сказано как о свободе беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободе искать, получать или распространять информацию (ст. 19)[385]. В ряде случаев сообщение данных предварительного расследования другим гражданам диктуется необходимостью зашиты законных интересов данного лица, его сильными эмоциональными переживаниями и т. п., что не всегда в должной мере может быть учтено работниками правоохранительных органов. Поэтому включение в уголовный закон нормы, предусматривающей ответственность за разглашение данных предварительного расследования, можно было бы оправдать, если бы этот состав носил материальный характер. Однако законодатель предусматривает ответственность за указанные действия независимо от того, создало ли сообщение соответствующих сведений иным лицам препятствия для всестороннего, полного и объективного рассмотрения дела или нет[386].

Вполне правомерна, как нам представляется, и постановка вопроса о таком признаке анализируемого преступления, как время его совершения. Сохранение данных предварительного расследования в тайне необходимо лишь до тех пор, пока оно не будет завершено направлением дела в суд с обвинительным заключением (актом) либо прекращением уголовного преследования[387]. После этого причинение вреда объекту, для защиты которого создана ст. 310 УК, практически невозможно.

В качестве субъекта данного преступления законодатель называет лицо, которое в установленном законом порядке предупреждено о недопустимости разглашения данных предварительного расследования.

Соответствующий порядок предполагает соблюдение нескольких правил. Во-первых, предупреждение о неразглашении данных предварительного расследования должно осуществляться компетентным должностным лицом, к которым УПК РФ относит прокурора, следователя и дознавателя (ч. 2 ст. 161 УПК)[388].

Во-вторых, предупреждение адресовано участникам уголовного судопроизводства. Поскольку уголовный закон не предусматривает возможности предупреждения о недопустимости разглашения данных предварительного расследования иных лиц, мы не можем согласиться с утверждением, что субъектом преступления, предусмотренного ст. 310 УК РФ, «может быть как участник уголовного процесса, так и любое иное лицо»[389]. Под участниками уголовного судопроизводства законодателем понимаются только «лица, принимающие участие в уголовном процессе» (п. 58 ст. 5 УПК).

Не соответствует действующему закону и ранее высказанное в юридической литературе мнение о том, что по данной статье могут быть привлечены к ответственности и сотрудники средств массовой информации за разглашение данных в печати, по радио, телевидению при условии, что они давали подписку о неразглашении этих данных[390]. Сотрудники средств массовой информации к участникам уголовного процесса не относятся, следовательно, не могут предупреждаться о недопустимости разглашения данных предварительного расследования. К тому же сомнительна возможность такой ситуации, когда представители СМИ получают право присутствовать при производстве следственных действий, но при этом им запрещается публиковать добытую информацию. Во всяком случае ни один из опрошенных нами следователей или прокурорских работников такую возможность не допускает.

Думается, что из круга субъектов данного преступления не могут быть полностью исключены и обвиняемые, хотя в литературе и встречается утверждение противоположного содержания.

До вступления в силу действующего УК РФ, например, отмечалось, что «обвиняемый не может нести ответственность за это деяние, если он мешает следствию, в отношении него может быть избрана или изменена мера пресечения»[391]. Известно, что заключение под стражу может быть применено в отношении далеко не каждого обвиняемого. Иные же меры пресечения вряд ли способны помочь в достижении цели, которую преследует предупреждение о недопустимости разглашения данных предварительного расследования. К тому же все меры пресечения связаны с гораздо большим объемом ограничения прав, чем следование подписке о неразглашении. Если предупреждение обвиняемого позволяет предотвратить нарушение конфиденциальности данных предварительного расследования, то именно к этой мере пресечения следует прибегать компетентным органам для достижения соответствующей цели. Это может, в частности, касаться ситуации, когда обвиняемый, сотрудничает с правоохранительными органами, расследующими уголовное дело о групповом преступлении.

Нет каких-либо веских оснований для исключения из круга субъектов данного преступления и лиц, явившихся источником тех данных, которыми располагают следствие и дознание.

В-третьих, предусмотренный в уголовно-процессуальном законе порядок предполагает, что предупреждение участника уголовного судопроизводства содержит запрет передавать определенные сведения, которыми располагает следствие или дознание, посторонним лицам под угрозой уголовного наказания, предусмотренного ст. 310 УК.

Наконец, в-четвертых, такое предупреждение скрепляется подпиской участника уголовного судопроизводства.

Отметим, что ст. 310 УК РФ, так же как и послужившая ее прообразом ст. 184 УК РСФСР 1960 г., в судебной практике почти не применяется, хотя сами по себе факты разглашения данных предварительного расследования носят относительно распространенный характер, что признали в ходе проведенного опроса 50,38% практических работников. Но возможность уголовного преследования виновников нередко исключается в результате отказа следователей, прокуроров от предупреждения соответствующих лиц о недопустимости разглашения данных предварительного расследования. При ознакомлении с уголовными делами мы столкнулись лишь с единичными случаями, когда у субъектов процесса бралась соответствующая подписка. Только 6,25% адвокатов припомнили случаи, когда они получали соответствующее предупреждение, и при этом лишь 49,21% следователей и прокуроров приходилось производить данное процессуальное действие. На наш взгляд, каких-либо существенных препятствий для его производства на самом деле нет. Кроме необходимости реализации процессуальных гарантий обеспечения обвиняемому права на защиту практические работники ничем не связаны. Поэтому, если следователь убежден, что сохранение в тайне тех или иных сведений является необходимым для решения процессуальных задач, он должен предупредить лиц, ставших обладателями этих сведений, о недопустимости их разглашения, не дожидаясь, когда уже станут известны факты разглашения этими лицами соответствующих данных, как это иногда предлагается в юридической литературе[392].

В начале нашей работы уже приведены были аргументы в пользу того, что по ст. 310 УК должны квалифицироваться только случаи умышленного разглашения данных предварительного расследования. Содержанием умысла виновного при этом охватывается сам факт передачи этих сведений постороннему лицу, а также то, что это происходит до момента окончания предварительного расследования. Состав преступления также предполагает, что лицо сознательно давало подписку о неразглашении данных предварительного расследования и тем самым обязалось сохранить эти данные в тайне. Гражданину, кроме того, должно быть известно об отсутствии разрешения компетентных должностных лиц на нарушение соответствующего запрета.