Преступник номер один. Нацистский режим и его фюрер

Агония в подземелье

Агония фашистской империи продолжалась почти целый год. А между тем с того времени, как Советская Армия окончательно изгнала гитлеровских оккупантов с территории СССР и перенесла войну в Германию, а союзники высадились во Франции и начали продвигаться к германским границам, — с этого времени продолжение войны для Германии было совершенно бессмысленно.

Тем не менее фашистские заправилы решили драться до последнего немецкого солдата, ибо военное поражение означало гибель гитлеровского режима, конец царствования нацистской верхушки, которая в 1933 году захватила власть в Германии. До тех пор, пока Германия еще сражалась, гитлеровская машина власти функционировала, тотальная диктатура существовала. У Гитлера и его сатрапов была только одна цель — продлить существование нацистского строя. И вот, несмотря на бесцельность сопротивления, нацистская верхушка заставляла целый народ или громадное большинство его слепо следовать за ней, сражаться до конца и приносить бесчисленные жертвы за безнадежное дело.

Разумеется, все это не могли не понимать и те круги немецкого общества, которые в свое время привели к власти Гитлера и поддержали его в предвоенные и военные годы. Теперь, когда Гитлер оказался банкротом, они разочаровались в нем. Уже после битвы на Волге в правящем лагере нацистской Германии возникло сильное недовольство фюрером, которое привело к покушению на него 20 июля 1944 года, т. е. уже тогда, когда судьба Германии была предрешена.

В заговоре 20 июля 1944 года принимали участие очень разные люди с очень разными программами и побуждениями. Грубо говоря, существовало два крыла заговорщиков: реакционное под руководством бывшего бургомистра Лейпцига Герделера и патриотическое, которое возглавлял полковник Штауффенберг. В то время как большинство заговорщиков, примыкавших к Герделеру, заботились лишь о спасении германского империализма, искали пути для сепаратного сговора с западными державами и были настроены антисоветски, группа Штауффенберга стремилась к антифашистскому перевороту и к заключению мира как на Западе, так и на Востоке. Именно группа Штауффенберга настояла на том, чтобы заговорщики установили связь с коммунистами. Состоялась встреча между социал-демократами, участвовавшими в заговоре, и руководителями подпольного коммунистического движения в Германии. Однако эти контакты не могли быть продолжены, так как гестапо, напав на след заговора, арестовало участников встречи.

День 20 июля 1944 года Гитлер начал как обычно: он прогуливал свою овчарку Блонди по территории «особой зоны № 1» «Волчьего логова». По пятам за фюрером шествовали два вооруженных охранника — даже внутри огороженной зоны Гитлера тщательно охраняли. Фюрер встал поздно и был в дурном расположении духа. В этот день в ставке ожидали Муссолини; после переворота в Италии дуче был арестован и заключен в крепость в Абруццах, но оттуда его освободила эсэсовская команда, предводительствуемая полковником Скорцени. Ничего утешительного своему другу и сообщнику Гитлер сказать не мог и вообще мысль о свергнутом диктаторе действовала на него удручающе. Но отказаться от визита Муссолини было нельзя. И Гитлер приказал начать совещание, на котором обсуждалось положение на фронтах, на полчаса раньше, чем всегда. На совещании среди других докладов предполагалось заслушать сообщение полковника Штауффенберга о резервах. Штауффенберг был начальником штаба резервной армии. Его доклад перенесли соответственно с 13 часов на 12.30. Кроме того, буквально в последнюю секунду Гитлер распорядился, чтобы совещание собрали не в обычном месте, т. е. не в бункере, а в бараке, где были развешаны карты. Оба эти приказа о перемене времени и места совещания, как оказалось впоследствии, имели важное значение для неблагоприятного исхода акции, задуманной заговорщиками.

Когда Штауффенберг, который должен был подложить бомбу в бункер, где обычно проходили совещания, прибыл в Растенбург, он узнал от Кейтеля об изменениях, внесенных фюрером в распорядок дня. Но отступать было уже поздно еще и потому, что попытки убрать Гитлера, предпринимавшиеся до этого, каждый раз срывались в последний момент. Штауффенберг решил довести свой план до конца. Однако у него и его помощников оказалось очень мало времени на приготовления. Помогать Штауффенбергу должны были его адъютант фон Хефтен, с которым он приехал, а также генералы Штиф и Фельгибель, работавшие в ставке. Их задача состояла в том, чтобы немедленно передать в берлинский центр сообщение о гибели Гитлера, а затем вывести из строя систему связи ставки и изолировать ее от внешнего мира. Особые надежды заговорщики возлагали при этом на Фельгибеля, который занимал должность начальника связи ставки.

Самое важное заключалось в том, что из-за перемены места совещания удача покушения всецело зависела от того, насколько близко от Гитлера разорвется бомба.

Штауффенберг должен был направиться на совещание из кабинета Кейтеля. Но ему требовалось время, чтобы привести в действие механизм бомбы. Поэтому он под предлогом того, что забыл у Кейтеля свою фуражку, вернулся в штабное помещение и незаметно произвел необходимую операцию с бомбой. Теперь каждая минута была дорога — до взрыва осталось 10 минут.

Проходя мимо дежурного телефониста в бараке, Штауффенберг в присутствии Кейтеля крикнул ему, что ждет срочного звонка из Берлина. Затем он вошел в комнату заседания. В этот момент заканчивал свой доклад о положении на фронтах начальник оперативного отдела генерального штаба Хойзингер. После него слово должны были предоставить Штауффенбергу. Однако Кейтель, прервав Хойзингера, когда тот коснулся вопроса о резервах, предложил сразу же заслушать Штауффенберга, Если бы предложение Кейтеля было принято, у Штауффенберга не было бы повода уйти с совещания до взрыва бомбы. Однако Гитлер велел Хойзингеру продолжить доклад. Штауффенберг поставил портфель с бомбой под стол напротив Гитлера. Шепнув своему соседу Брандту (заместителю Хойзингера), что он должен срочно переговорить с Берлином, Штауффенберг вышел из барака, оставив портфель под столом. Но тут Брандт, нагнувшись над одной из карт, задел ногой портфель и отодвинул его в сторону. Именно это, очевидно, и спасло жизнь Гитлеру.

Штауффенберг поспешил к служебному помещению Кейтеля, перед которым его ожидал в машине Хефтен. Сел в машину и стал ждать. Ровно в 12 часов 42 минуты бомба взорвалась. В бараке находились в это время 24 человека. Один из них — стенограф Гитлера — был убит на месте; трое умерли от ран (Брандт, начальник штаба военно-воздушных сил Кортен, начальник отдела кадров ОКБ Шмундт); двое были тяжело ранены (представитель Геринга в ставке Гитлера Боденшатц и адъютант Гитлера Боргман). Еще несколько человек получили легкие ранения. Сам Гитлер отделался ожогами и сравнительно легкими увечьями: была парализована его правая рука и на время он потерял слух.

Штауффенберг и его адъютант услышали оглушительный грохот, увидели пламя взрыва, в ставке завыли сирены тревоги и поднялась невообразимая паника. И Штауффенберг и Хефтен двинулись в путь, абсолютно убежденные в том, что Гитлер погиб. С трудом они миновали контрольные посты, обманывая дежурных офицеров, и в конце концов прибыли на аэродром, где Штауффенберга ждал тот самый самолет, который привез его в ставку три часа назад. В 13 часов 15 минут самолет поднялся в воздух и взял курс на Берлин.

Паника в ставке охватила, однако, не только фашистских руководителей, но и офицеров, на которых были возложены ответственные задания по заговору, — Фельгибеля и Штифа. Когда они увидели, что Гитлер жив, то настолько растерялись, что не стали связываться по телефону со штабом резервной армии, как это было условлено заранее. Тем более они не осмелились вывести из строя систему связи ставки.

В это время к «Волчьему логову» уже мчался Гиммлер, штаб-квартира которого была расположена в 25 километрах от Растенбурга. Он сразу же связался с Берлином, с «имперским ведомством безопасности» и временно наложил вето на сообщения о покушении. Сотрудники Гиммлера довольно быстро установили, что покушение было совершено Штауффенбергом, и в Берлин полетели приказы арестовать его.

В ставку потянулись и другие подручные Гитлера: Геринг, Риббентроп, Дениц. Один Геббельс остался в Берлине — на него была возложена задача разобраться в обстановке в столице и в случае необходимости принять меры к подавлению мятежа.

Когда Муссолини с некоторым опозданием прибыл в ставку, ему продемонстрировали совершенно разрушенный барак. Сохранилась фотография, на которой дуче с явным испугом смотрит на хаотическое нагромождение балок, разбитого стекла и т. д. Затем состоялся официальный прием, во время которого нацистские главари дружно восхваляли «провидение», спасшее Гитлера. Первый шок к тому времени уже миновал, паника улеглась, и гитлеровский террористический аппарат был пущен на полный ход.

Без особых трудностей гитлеровцам удалось подавить мятеж. Ведь заговорщики не были связаны с широким антифашистским движением. Жертвами нацистского террора стало около 5 тысяч человек, так или иначе замешанных в заговоре.

Гитлер воспринял свое «спасение» как перст судьбы, как чудо, которое, дескать, повлечет за собой перелом в ходе войны. «После моего сегодняшнего спасения от верной смерти, — сказал он Муссолини, — я более, чем когда-либо, убежден в том, что смогу довести до счастливого конца наше общее великое дело». К тому же нервное потрясение на короткое время излечило фюрера — у него перестали дрожать рука и нога. Зимой 1945 года болезнь возобновилась, и Гитлер стал полным калекой. Но пока что окрыленный провалом заговора, взвинченный своим «исцелением», он развил лихорадочную деятельность: жестоко расправлялся с оппозицией, запугивал народ и засыпал фронт приказами, повелевая удерживать позиции любой ценой. Каждый вечер Гитлер смотрел кинохронику — заснятые на пленку допросы, а впоследствии и судебные заседания по делу заговорщиков. Пытки и унижения, которым подвергались обвиняемые, вызывали у фюрера радость.

После покушения Гитлер еще четыре месяца прожил в Растенбурге. Только в ноябре 1944 года он навсегда покинул свою главную ставку «Вольфсшанце». Пробыв несколько дней в Берлине, фюрер отправился на запад в резиденцию «Орлиное гнездо» («Адлерсхорст»). Здесь, в отдалении от восточного театра военных действий, он пытался оправиться от тех потрясений, которые испытал в связи с поражениями на советско-германском фронте. В разговоре с одним из своих приближенных Гитлер как-то признал, что необъятные просторы России вызывают у него ужас и что при виде снега ему становится дурно. Именно в это время Гитлер, по-видимому, впервые явственно ощутил, что его ждет бесславный конец.

В середине января 1945 года фюрер вернулся в Берлин, который уже стал фронтовым городом. Имперская канцелярия, построенная Шпеером по вкусу и при участии Гитлере, — огромное помпезное здание из гранита и мрамора — частично лежала в развалинах. Гитлер перебрался в заблаговременно построенное большое бомбоубежище. В этом бомбоубежище он пробыл до самой смерти. Здесь и разыгралось заключительное действие той драмы, которая началась 30 января 1933 года.

Что представлял собой Гитлер в эти последние три с половиной месяца физически и психически?

Сохранилось множество свидетельств людей, допущенных в этот период в ставку Гитлера. Все они в один голос утверждают, что нацистский фюрер превратился в больного старика. Гудериан, который явился на аудиенцию к Гитлеру в конце января 1945 года, писал: «У него теперь уже дрожала не только левая рука, но и вся левая половина туловища… Он с трудом волочил ноги, движения его стали замедленные, Когда он хотел сесть, ему пододвигали стул».

Это описание можно дополнить рассказом командующего обороной Берлина генерала Вейдлинга, встретившегося с Гитлером незадолго до его самоубийства. «Я увидел Гитлера 24 апреля, — показал Вейдлинг, — в день переговоров с советским командованием о капитуляции берлинского гарнизона, до этого меня в последний раз вызывали к нему год назад. Вид фюрера поразил меня. Он стал развалиной: голова у него бессильно свисала, руки дрожали, он что-то невнятно бормотал».

Таких описаний Гитлера можно привести десятки. На основе их и была создана версия о том, будто Гитлер был шизофреником и будто в последние год — полгода жизни его заболевание настолько обострилось, что он стал совершенно невменяемым. Считается также, что нацистский фюрер страдал болезнью Паркинсона. Таким образом, выходит, что Германией правил сумасшедший паралитик. Однако новейшие исследования физического и психического облика Гитлера показывают, что многие западные биографы нацистского диктатора сильно сгустили краски. Безумие, которым был одержим Гитлер, было безумием политического свойства. А вид Гитлера, который поражал всех, кто сталкивался с ним в последние месяцы его жизни, объяснялся не врожденными и не благоприобретенными недугами, а страхом, полной растерянностью, перемежаемой вспышками необузданной ненависти, бессилием, подозрительностью, злобой. Болезни Гитлера были болезнями абсолютного властителя, авантюриста и кровавого тирана, который увидел, что его планы провалились, а его могущество вот-вот рухнет.

Английский историк Дэвид Ирвинг, изучивший множество архивных материалов, дал довольно полную и убедительную картину действительных и мнимых болезней Гитлера. Вот что пишет Ирвинг: «Мне удалось разобрать большую часть этих бумаг (архива лечившего Гитлера с 1937 года врача Морелля. — Авт.) и еще протоколы высказываний других врачей о нем. Я нашел врачебные записи, электрокардиограммы, рентгеновские снимки, анализы… пациента «А» или «МФ» («Майн фюрер». — Авт.), как именовали Гитлера его врачи в своих бумагах.

На основе этих документов можно, по-видимому, считать опровергнутыми многие упорные слухи и легенды: Гитлер не был импотентом и не страдал какими-либо сексуальными отклонениями, он не болел также болезнью Паркинсона (дрожательный паралич, мозговая болезнь). А главное, не был ни параноиком, ни шизоидом».

Ирвинг опровергает и установившееся мнение о том, что врачи накачивали Гитлера наркотиками и ядами. Правда, английский историк признает, что благодаря методам лейб-медика Гитлера Морелля фюрер злоупотреблял лекарствами (в течение многих лет он принимал от 120 до 150 таблеток в неделю, не считая многочисленных инъекций), часть которых была далеко не безобидна. Тем не менее Гитлер не стал (может быть, не успел стать) наркоманом. Он был в состоянии «вменяемости», как говорят юристы, и, следовательно, мог полностью отвечать за свои поступки. Подробнейший анализ болезней Гитлера и методов его врачевателей Морелля, Брандта и Хассельбаха и, наконец, последнего лейб-медика Штумпфеггера (каждый из них имел свою «опору» среди ближайших приближенных фюрера, которые с помощью врачей влияли на него; Брандт и Хассельбах ориентировались на Шпеера, Морелль был человеком Бормана, Штумпфеггер — Гиммлера) привел Ирвинга к следующему выводу: весной 1945 года Гитлер «не был собственно болен, хотя и был совершенно опустошен и превратился в развалину».[81] И далее: «Что следует из этой истории болезни диктатора? Был ли он сумасшедшим, накачивали ли его наркотиками и ядами? Ничего подобного. Конечно, желудочно-кишечный тракт, дыхательные пути и нервная система Гитлера всегда функционировали не безупречно. Несомненно также, что Морелль искусственно взбадривал своего пациента, мобилизуя все его физические ресурсы с помощью таблеток стрихнина, вливаний глюкозы, витаминов, гормональных препаратов, вдыханиями чистого кислорода, что в конце концов привело к тотальному истощению его организма. Но не более».

В общем и целом, к тем же выводам приходит и западногерманский историк Мазер, хотя на всем протяжении своей книги он пытается вывести многие поступки Гитлера, особенно те, которые кажутся нам в свете последующих событий наиболее авантюристическими и безумными, непосредственно из его психического и физического состояния. Однако предоставим опять слово Ирвингу:

Политика, тактика и практическая деятельность Гитлера перед катастрофой были такими же, какими они были раньше. Фантасмагорические черты, которые они приобрели, объясняются только тем, что изменилась обстановка на фронтах и в мире и зловещий отблеск гибели уже лежал на всем «коричневом рейхе» и на его абсолютных властителях. Авантюристический блицкриг обернулся тяжелейшими военными поражениями для Германии. Легкие победы на Западе — катастрофой в России… Но сам Гитлер остался таким же. Поэтому он хотел теперь, чтобы конец его преступной жизни стал концом Германии. И будь это в его власти, он превратил бы весь мир в развалины.

«Если война будет проиграна, — сказал Гитлер Шпееру, — народ окажется обреченным. И нет никакой нужды сохранять для него базу, чтобы он влачил потом жалкое существование. Напротив, лучше самим разрушить все, самим уничтожить себя». И это были не пустые слова! Нельзя забывать, что к тому времени Гитлер еще обладал огромной властью. И всю эту власть он употребил на то, чтобы претворить в жизнь свою программу уничтожения, или, как он говорил, «самоуничтожения». Согласно этой программе, сотни тысяч немецких солдат должны были вести бессмысленные бои. Преступная гитлеровская стратегия обернулась против самой Германии.

Что же происходило в последние недели существования гитлеровского рейха в его верхушке?

Хорошо известно, что Геринг, Гиммлер и часть генералитета пытались договориться с Англией и США о сепаратном мире. Гораздо менее ясно освещено поведение двух других паладинов фюрера — Геббельса и Бормана. Согласно версии западных историков, они остались верными Гитлеру до конца и решили умереть с ним вместе.

Думается, что в этой версии много неточностей. Интриги среди нацистских главарей были куда более сложными. Геббельс и Борман вовсе не были в этот период столь преданы Гитлеру и думали не о смерти, а о возможности улизнуть от возмездия.

Попробуем все это доказать, хотя скажем сразу, что в наших доказательствах будут некоторые пробелы, потому что главные свидетели — Борман, Геббельс и генерал Кребс — отсутствуют, а все остальные деиствующие лица были второстепенными персонажами и не могли в силу этого знать планы организаторов спектакля «гибель фюрера». Тем более, что события развивались с калейдоскопической быстротой, бункер Гитлера был фактически отрезан от всей остальной Германии советскими войсками, да и каждый из оставшихся в живых лиц больше всего заботился о том, чтобы спастись самому.

Однако, несмотря на эти оговорки, мы все же попытаемся воссоздать картину того, что происходило в среде главарей нацистского рейха и в ставке Гитлера под имперской канцелярией во вторую половину апреля и в первые два майских дня 1945 года.

16 апреля началась заключительная операция второй мировой войны а Европе — Берлинская операция Советской Армии. Уже тогда, по свидетельству Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, советскому Верховному командованию было известно «о закулисных переговорах гитлеровских агентов с официальными представителями союзников, из которых становилось ясно, что немцы предлагали союзникам прекратить борьбу против них, если они согласятся на сепаратный мир на любых условиях». Части немецкой армии без боя сдавались в плен англичанам и американцам, пытаясь продемонстрировать этим свою «лояльность» и свое желание бороться на стороне англо-американцев против «большевизма». Так что сепаратные переговоры Гиммлера и Геринга не могли быть неожиданностью ни для Гитлера, ни для Бормана и Геббельса, как это изображают сейчас некоторые буржуазные историки.

План сепаратных сделок с Западом, если можно так сказать, был генеральным планом всей нацистской верхушки. И в свете этого генерального плана надо рассматривать, гитлеровский план битвы за Берлин. Пытаясь сковать и обескровить советские войска под Берлином и в самой столице рейха, нацисты хотели создать наиболее благоприятные позиции для сговора с Западом. Битва за Берлин вовсе не была с этой точки зрения бессмысленным и иррациональным предприятием со стороны немецкой верхушки, как это пытаются изобразить сейчас многие западные историки. В Берлин было стянуто огромное количество немецких войск. В общей Сложности берлинская группировка насчитывала 1 миллион солдат и офицеров, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов, 10,4 тысячи орудий и минометов. Кроме того, в самом Берлине формировался гарнизон численностью 200 тысяч солдат и офицеров.

«Для того чтобы обеспечить необходимое пополнение частей Восточного фронта к началу предстоящего решительного наступления русских, — показал на допросе в Нюрнберге Йодль, — нам пришлось расформировать всю резервную армию, то есть все пехотные, танковые, артиллерийские и специальные запасные части, военные училища и военно-учебные заведения, и бросить их личный состав на пополнение войск».

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков дает подробную картину тщательно продуманной немецкой обороны под Берлином: «Прикрывавшая город 9-я армия генерала Буссе усиливалась людским составом и техникой. В ее тылу формировались новые дивизии и бригады. Укомплектованность соединений первой линии доводилась почти до штатной численности. Особое внимание уделялось сосредоточению и использованию в обороне танков и штурмовой артиллерии.

От Одера до Берлина создавалась сплошная система оборонительных сооружений, состоявшая из ряда непрерывных рубежей, по нескольку линий окопов. Главная оборонительная полоса имела до пяти сплошных траншей. Противник использовал ряд естественных рубежей: озера, реки, каналы, овраги. Все населенные пункты были приспособлены к круговой обороне.

В районе северо-восточнее Берлина формировалась армейская группа «Штейнер»… Сюда же перебрасывались отборные части морской пехоты.

Кроме того, проводились «специальные мероприятия» по обороне Берлина. Город делился по окружности на восемь секторов обороны. Кроме них, имелся еще особый, девятый сектор, охватывающий центр Берлина, где находились правительственные здания, имперская канцелярия, гестапо и рейхстаг.

На непосредственных подступах к городу создавались три рубежа обороны: внешняя заградительная зона, внешний оборонительный обвод и внутренний оборонительный обвод. На улицах самого города строились тяжелые баррикады, противотанковые заграждения, завалы, бетонированные сооружения. Окна домов укреплялись и превращались в бойницы…

Для усиления артиллерийской обороны подступов к Берлину и самого города привлекались все силы зенитной артиллерии. Свыше шестисот зенитных орудий крупного и среднего калибра были поставлены на противотанковую и противопехотную оборону города. Кроме того, в качестве огневых точек использовались даже танки, находившиеся в ремонте, но имевшие исправное артиллерийское вооружение. Их закапывали на перекрестках улиц, у железнодорожных мостов. Из членов союза фашистской молодежи гитлерюгенда были сформированы танкоистребительные отряды. Их вооружали фаустпатронами.

На оборонные работы в Берлине было привлечено свыше четырехсот тысяч человек. В городе сосредоточились отборные полицейские и эсэсовские части. Для обороны особого сектора были стянуты многие эсэсовские полки и отдельные батальоны, располагавшиеся в ближайших районах».

Во время битвы за Берлин нацистское командование перебрасывало на восток все новые и новые части для борьбы «против большевистского смертельного врага». В приказе прямо говорилось, что не надо обращать внимания на то, какие территории потеряют немцы в результате продвижения англо-американцев. В ночь с 23 на 24 апреля в ставку Гитлера был вызван некий генерал Крукенберг, которому было передано командование одной из дивизий. Крукенбергу было ясно сказано, что главная задача немецкого командования — это, с одной стороны, продержать еще хоть несколько дней русских под Берлином, а с другой — открыть ворота к Берлину с Запада и пустить в столицу «западного противника, с армейскими штабами которого уже налажена связь». 28 апреля, т. е. за два дня до самоубийства Гитлера, в приказе верховного командования немецкой армии в весьма напыщенном стиле дано то же самое указание: «В героической борьбе в Берлине весь мир снова видит исторический бой немецкого народа против большевизма. В то время как в единственном в своем роде грандиозном сражении обороняется столица, наши войска на Эльбе показали американцам спину…»

Как сказано выше, о планах сепаратного мира с Западом хорошо знала вся гитлеровская партийная верхушка, включая самого фюрера. Еще 27 января в одной из бесед в ставке Гитлер внезапно спросил: «Неужели вы думаете, что англичане искренне восхищены русскими успехами?»

Геринг сказал: они наверняка рассчитывают, что мы не станем задерживать их на западе, в то время как русские завоюют всю Германию, Если все пойдет так дальше, мы через несколько дней получим телеграмму от них…

Йодль ответил: они всегда смотрели на русских с подозрением.

Верный своей политике блефа, Гитлер выдвинул на этом совещании такой план: «Я приказал подбросить им сообщение. Из него они узнают, что русские выставили армию из 200 тысяч немецких пленных под командованием немецких офицеров, совершенно зараженных коммунизмом, и что эта армия войдет s Германию. Это окажет на них такое действие, словно их проткнут булавкой».

Итак, оборона Берлина во что бы то ни стало. И сговор с Западом…

Но генеральный план немецких политиков и фельдмаршалов, равно как и частные планы Гитлера и его сподвижников, были сорваны поистине грандиозным штурмом Берлина советскими войсками. Эти планы рухнули в те дни, когда советские фронты прорвали линию обороны немцев на Одере и вплотную подошли к столице «коричневого рейха». Тут началась вакханалия интриг среди главарей нацистской империи. Каждый из них стал спасаться на свой лад.

На этом этапе, на наш взгляд, существовали три варианта «окончания войны», выдуманных самыми влиятельными и сильными людьми в Германии: вариант Геринга, вариант Гиммлера и вариант Бормана — Геббельса. Первые два из них довольно хорошо освещены в исторической литературе, а третий, как ни странно, остался в тени.

20 апреля 1945 года Гитлеру исполнилось 56 лет. В этот день в подземелье имперской канцелярии в последний раз собрались все «великие» фашистского рейха: Гиммлер, Геринг, Риббентроп, Геббельс, Борман, Дениц, Кейтель, Йодль. Как о чем-то само собой разумеющемся шла речь об отъезде Гитлера из Берлина в Берхтесгаден, откуда он намеревался руководить дальнейшими операциями. Уже за десять дней до этого и за шесть дней до решающего наступления советских войск фюрер отослал большую часть своего обслуживающего персонала в Берхтесгаден. В горы отправились и министры со своими канцеляриями. Все остальные штатские и военные деятели лихорадочно готовились к эвакуации. В ночь с 20 на 21 апреля из осажденной столицы убежали Риббентроп и Гиммлер. Из замка Геринга «Каринхаль» потянулись грузовики с ценностями, награбленными рейхсмаршалом в Европе. Геринг также выехал из Берлина. 21-го эвакуировались штабы гитлеровского командования. В тот же день в бункер позвонили Гиммлер, Риббентроп и Дениц — все они предлагали Гитлеру как можно скорей покинуть Берлин.

Из этого мы видим, что ближайшее окружение фюрера (исключая Геббельса и Бормана, о которых речь будет идти ниже) еще действовало в рамках первоначального плана нацистской верхушки обороняться в Берлине до последнего немецкого солдата, а самим во главе с фюрером продолжать сепаратные переговоры с западными союзниками. Однако Гитлер медлил с бегством из Берлина. Так прошло еще три дня, и Геринг решил действовать самостоятельно.

Вариант Геринга. У рейхсмаршала авиации были некоторые формальные основания предпринять попытку сговора с Западом без Гитлера: в июне 1941 года специальным указом фюрер назначил Геринга, в случае своей смерти, преемником, а в случае непредвиденных обстоятельств — своим полномочным представителем. Кроме того, 22 апреля в приступе отчаяния Гитлер сказал, что он остается в Берлине и что, если дело дойдет до мирных переговоров, «Геринг более подходящая фигура, чем я. Он гораздо лучше умеет обходиться с противной стороной». Генерал Коллер, представитель Геринга в ставке Гитлера, незамедлительно вылетел из Берлина в Берхтесгаден, чтобы сообщить об этой фразе Герингу; 23-го днем Коллер прибыл в ставку Геринга и посоветовал ему начать переговоры, пока не поздно. Геринг, хотя и с некоторыми опасениями (он сказал, что боится отдать себя в руки «своему злейшему врагу Борману»), решил последовать рекомендации Коллера. Перед этим он еще вызвал из Берхтесгадена Ламмерса — начальника канцелярии, и взял у него, так сказать, юридическую консультацию — вынул из сейфа Указ Гитлера и спросил; можно ли считать, что «непредвиденные обстоятельства» наступили? Ламмерс счел, что Геринг вправе поступать как наместник фюрера. После этого Геринг дал весьма верноподданническую телеграмму Гитлеру, в которой говорилось:

«Мой фюрер!

Согласны ли Вы, чтобы я, учитывая Ваше решение, остаться на командном пункте в крепости Берлин, согласно Вашему указу от 29.VI. 1941, немедленно взял бы на себя в качестве Вашего наместника руководство с полной свободой действий как внутри, так и вовне? Если до 20.00 от Вас не последует ответа, то я буду считать, что свобода действий у Вас отнята. Тогда, учитывая Ваш указ, я сочту себя вправе действовать на благо народа и отечества. Мое отношение к Вам в этот тяжелейший час моей жизни Вы знаете, словами его не выразишь. Господь да сохранит Вас и да даст Вам возможность, несмотря ни на что, как можно скорей прибыть сюда. Ваш верный Герман Геринг».

Послание это было составлено довольно ловко. Оно давало возможность Гитлеру самоустраниться от унизительных переговоров с Западом, но не посягало на его власть в дальнейшем. Более того, оно указывало Гитлеру путь к бегству. В то же время оно давало Герингу свободу рук для любых сделок.[82] И как утверждают все очевидцы, фюрер на первых порах правильно понял намерения своего рейхсмаршала. Даже после того, как Борман представил телеграмму Геринга как наглый «ультиматум», как «предательскую попытку захватить власть в свои руки», Гитлер, побушевав немного, сказал: «Но переговоры о капитуляции пусть он все же ведет…»

Однако, как мы увидим дальше, вариант Геринга отнюдь не устраивал Бормана и Геббельса. Не для того они остались сторожить Гитлера в осажденном Берлине, чтобы Геринг за их счет и за их спиной договаривался с англо-американцами. Поэтому и Борман и Геббельс начали принимать свои меры. Прежде всего Борман потребовал от Гитлера, чтобы тот объявил Геринга предателем, заслуживающим казни. В этом духе Гитлер послал свой ответ Герингу, но в конце телеграммы добавил, что, «учитывая его (Геринга. — Авт.) долголетние заслуги перед НСДАП и государством, он дарует ему жизнь, хотя и лишает всех постов». Борману и Геббельсу этого было мало. Им надо было парализовать активность Геринга любой ценой. И вот Борман, открыто ослушавшись фюрера, передал эсэсовскому штабу в Берхтесгадене приказ арестовать Геринга, его штаб и Ламмерса за «государственную измену». Этот приказ был приведен в исполнение. Второй человек в фашистском государстве, Геринг, был взят под стражу эсэсовцами. Так провалился вариант Геринга.

Вариант Гиммлера. Рейхсфюрер СС оказался более хитрым, чем Геринг. Он решил действовать без всякого согласования с Гитлером. Но положение у него было еще более щекотливое, чем у Геринга. Поговорить «как мужчина с мужчиной» с Эйзенхауэром он не мог — ведь Гиммлер был непосредственным организатором всех кровавых расправ в «третьем рейхе», главным нацистским палачом. Гиммлер начал переговоры с второстепенными лицами. Единственным козырем его в этих переговорах было то, что он действовал вопреки Гитлеру.

К сделке с Западом Гиммлер стал втайне готовиться уже с начала 1945 года, взяв себе в помощники эсэсовского главаря Шелленберга, В феврале Шелленберг организовал в Берлине встречу Гиммлера с графом Бернадоттом — представителем шведского Красного Креста. Во второй раз Бернадотт приехал в Берлин в начале апреля. Но и тогда Гиммлер еще не счел возможным выложить свои карты на стол. В ночь с 23 на 24 апреля Гиммлер решил, что время настало. Гитлер был ему уже не страшен, Он потерял реальную власть: Берлин был окружен почти со всех сторон, и фюрер мог Действовать только по телефону, а у самого Гиммлера еще сохранилась власть — эсэсовские части были с ним.

В разговоре с Бернадоттом Гиммлер был цинично откровенен. Гитлер, сказал он, наверное, уже мертв, а если нет, то умрет в ближайшие дни. Поэтому он, Гиммлер, будет вести переговоры от имени империи.

Сохранились подробные воспоминания Бернадотта о встрече с Гиммлером. И, что самое главное, — запись их беседы. Вот самая важная часть этой записи.

Гиммлер: «В том положении, какое сейчас создалось, у меня развязаны руки. Чтобы спасти возможно большие части Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на Западном фронте, с тем чтобы войска западных держав как можно скорей продвинулись на восток. Однако я не хочу капитулировать на Востоке. Я всегда являлся заклятым врагом большевизма и всегда останусь таковым».[83]

Уже тот факт, что Бернадотт согласился не только вести переговоры с главой гестапо, но и передать его «запрос» о мире западным правительствам, характерен. Более того, заявив, что он мало верит в успех дела Гиммлера, Бернадотт поставил ему все же вполне конкретные условия. Так, он попросил у Гиммлера заверения, что «Дания и Норвегия также войдут в акт о капитуляции (перед Западом), подписанный Гиммлером». «Гиммлер, — пишет Бернадотт, — ответил не размышляя, что он на это согласен».

После отъезда Бернадотта Гиммлер почувствовал себя окрыленным. Он уже начал прикидывать примерный состав нового правительства и заявил Шелленбергу, что вместо НСДАП создаст партию «национального единства».

Но и план Гиммлера провалился. 27 апреля Бернадотт снова прилетел в Германию с известием, что западные державы отклонили предложение Гиммлера. О сговоре на Западе не могло быть и речи, ведь Красная Армия фактически разгромила военную машину нацистов. Сделать что-либо за ее спиной было невозможно. Да и народы всего мира, приветствовавшие своих спасителей и освободителей — советских воинов, расценили бы сепаратный мир как акт величайшего предательства.

Сам того не зная, Гиммлер сыграл на руку своим соперникам Геббельсу и Борману. 28 апреля телеграфное агентство Рейтер передало предложение Гиммлера и ответ западных держав. С этим сообщением Геббельс пришел к Гитлеру. Фюрер впал в дикое бешенство и вместе с тем в отчаяние. И это дало лишний козырь Геббельсу и Борману в их игре.

Вариант Геббельса — Бормана. Как уже было сказано, считается, что Геббельс и Борман без всякого умысла, а только из чистого «идеализма» решили разделить участь фюрера до конца. Однако в этой гипотезе (которая почему-то выдается на Западе за абсолютную истину) очень много уязвимых мест. Во-первых, Борман не покончил с собой, а пытался бежать из Берлина, стало быть, не собирался разделить участь Гитлера. И непонятно, почему ему понадобилось оставаться столь долго с Гитлером, ведь буквально с каждым днем шансы на благополучный выезд из столицы становились все более мизерными. Во-вторых, Геббельс покончил с собой не вместе с Гитлером, а только после того, как его посланец — генерал Кребс, возвратился и сообщил, что советское командование никаких переговоров ни с ним, ни с Борманом, ни вообще с кем-либо из гитлеровцев в одностороннем порядке вести не будет. В-третьих, все происходившее в бункере Гитлера в последние десять дней апреля кажется совершенно бессмысленным и диким, если не принять версию, что и у Бормана и у Геббельса был совершенно конкретный план действий. И наконец, свои замыслы Борман и Геббельс раскрыли, но только не до, а после смерти Гитлера.

Исходя из этого, можно предположить, что план Геббельса — Бормана был основан на том, что Гитлер умрет и оставит завещание, в котором предложит именно этим лицам вести переговоры. Для осуществления этого плана необходимо было: задержать Гитлера в имперской канцелярии в полной изоляции до тех пор, пока его бегство из Берлина станет немыслимым; заставить Гитлера написать завещание; по возможности, заставить Гитлера покончить с собой.

Проследим с этой точки зрения по дням, что происходило в подземелье имперской канцелярии…

В апреле всем без исключения приближенным Гитлера стало ясно, что столицу удержать сколько-нибудь значительное время невозможно. Натиск советских войск, их мощь и боевой дух были столь очевидны, что никаких иллюзий на этот счет гитлеровцы питать не могли. Поэтому и Гиммлер, и Риббентроп, и Геринг, и весь немецкий генштаб настаивали на немедленном отъезде фюрера из Берлина. Только Геббельс и Борман не предприняли ни одной попытки употребить свое влияние в этом направлении. Наоборот, они все время подбадривали Гитлера, уверяя, что в ближайшие дни положение изменится. Первую скрипку в этом играл Геббельс.

21 апреля. В разговоре по телефону Гитлер кричал: «Вы еще увидите: перед воротами Берлина русские потерпят крупнейшее поражение, самое тяжелое поражение во всей своей истории??) И 20 и 21 апреля он надеялся, что группировке обгргруппенфюрера СС Штейнера и 9-й армии Буссе удастся ударить по советским войскам и задержать их. В этот день в бункер перебралась Магда Геббельс, ярая нацистка, которая безусловно имела некоторое влияние на Гитлера. Геббельс также поселился бок о бок с Гитлером, а Борман уже давно жил в бункере.

22 апреля стало ясно, что армии Штейнера и Буссе разгромлены. По свидетельству людей, присутствовавших в имперской канцелярии, Гитлер сперва пришел в ярость, потом разразился рыданиями. После этого он начал отдавать распоряжения о подготовке к скорейшей капитуляции на Западе.

Но Геббельсу и Борману удалось переубедить его, они обещали мобилизовать все силы и бросить их против советских войск. В изданном в этот день в ставке Гитлера приказе говорилось: «Главнейшая задача верховного командования с помощью наступления всеми силами и средствами с максимальной скоростью вновь установить связь с Берлином с северо-запада, юго-запада и юга и тем самым победоносно решить битву за Берлин». В тот же день Гитлер впервые сказал, что он покончит жизнь самоубийством. Этой фразы и Борман и Геббельс могли ожидать. Гитлер грозил покончить с собой и в 1923 году, и в 1933, и в 1944, Для него это был обычный шантаж. Но на этот раз Борман и Геббельс поймали его на слове. Они начали муссировать план самоубийства. А Геббельс в разговорах с фюрером исподволь стал подготовлять его к «героической кончине».

23 апреля. В разговоре со Шпеером, который прибыл на короткое время в бункер, Гитлер еще рассуждал о возможном положительном для Германии исходе войны. Пришла телеграмма от Геринга. Мы уже писали, какую панику она вызвала у Геббельса и Бормана. Писали, что Борман, нарушив волю фюрера, приказал арестовать Геринга.

24 апреля. Гитлер вызвал из Мюнхена к себе в ставку генерал-полковника Риттера фон Грейма — командующего 6-м воздушным флотом. Этот вызов кажется непонятным историкам. Как выяснилось, фюрер всего-навсего хотел сообщить Грейму, что он назначает его на пост главнокомандующего воздушным флотом вместо Геринга. Историки дружно замечают, что это можно было сделать и по телефону, При этом они исходят из того, что Гитлер будто бы твердо решил остаться а имперской канцелярии и покончить с собой. Предположим, однакоа что у Гитлера еще были планы бегства. В таком случае он мог воспользоваться самолетом Грейма, чтобы не выбираться из Берлина пешком. Трудно сказать, что предприняли бы стражи Гитлера, если бы он захотел улететь с Греймом и с известной летчицей Ганной Рейч, которая прибыла вместе с ним. Но события сложились так, что Грейм и Ганка Рейч прилетели только 26 апреля и ни в тот же день, ни на следующий не могли покинуть подземное убежище; их самолет был подбит над Тиргартеном и Грейма ранило. В бункер фюрера его внесли на носилках. После этого между Греймом и Гитлером произошел следующий разговор:

«Гитлер. Знаете ли вы, почему я вас вызвал?

Грейм. Нет, мой фюрер.

Гитлер. Потому что Геринг предал меня и свою родину».

Действительно, странный разговор. Однако Грейм вылетел только 29 апреля. Шансов на то, чтобы благополучно долететь, у него было очень мало.

25, 26 и 27 апреля. В ставке Гитлера лихорадочно обсуждался план прорыва окружения советских войск армией генерала Венка, действовавшей на рубеже Эльбы. Эта армия была брошена против советских позиций западнее Берлина, чтобы пробить брешь в «котле» и соединиться с 9-й армией. Но когда Гитлер приказал Венку прорываться к району имперской канцелярии, армии уже больше не существовало. Она была разгромлена советскими войсками, так и не дойдя до Берлина. Тем не менее Гитлер продолжал передвигать на карте части Венка, посылать приказы его штабу и т. д, Геббельс и Борман не сообщили Гитлеру о разгроме армии Венка ни 25, ни 26, ни 27 апреля. 26-го Гитлер сказал Ганне Рейч: «Я все еще надеюсь, милая Ганна, что генерал Венк со своей армией подойдет с юга. Он должен отогнать русских подальше… Тогда мы снова овладеем положением», А вот что написал генерал Вейдлинг, командующий обороной Берлина, о 26 апреля: «26-е — день надежд! Все время Кребс звонил и каждый раз передавал какое-нибудь радостное сообщение… То передовые части армии Венка уже сражаются южнее Потсдама, то… в столицу прибыли три маршевых батальона, то Дениц обещал на самолетах перебросить в Берлин самые отборные части флота». Вейдлинг рекомендовал Гитлеру прорываться на запад через одну-единственную еще оставшуюся лазейку. Однако Геббельс и Борман отвергли этот план и быстро «утешили» фюрера.

28 апреля. Утром этого дня Гитлер передал по радио телеграмму Кейтелю: «Я ожидаю освобождения Берлина. Что делает армия Хейнрици? Где Венк? Что с 9-й армией? Когда Венк соединится с 9-й армией?» Вечером в ставке стало известно о переговорах Гиммлера с западными державами. Эту новость Гитлеру сообщили без всяких проволочек, что очень показательно. Геббельс и Борман, досконально знавшие психологию фюрера, исходили в своих планах из двух его «комплексов»: страха перед насильственной смертью и мании измены.

Конечно, если бы нацистский фюрер был государственным деятелем в общепринятом смысле слова, его мучили бы совсем иные мысли — об историческом возмездии, о судьбе мира и немецкого народа, о попранной справедливости и законах. Но он был тираном, и страхи его были страхами тирана. В эти последние дни Гитлер не раз повторял, что он боится, как бы его не посадили в клетку и не провезли по столицам оккупированных им государств. На предложение Вейдлинга уйти из Берлина он сказал: «Я не хочу блуждать по лесам до тех пор, пока меня не схватят». Геббельсу и Борману даже не надо было особенно подогревать этот страх: достаточно было молча выслушивать Гитлера, не возражая ему.

Второй «комплекс» Гитлера, комплекс измены, развивался с той же быстротой, что и первый. Уже в марте фюрер сказал своей секретарше: «Я не могу положиться ни на одного человека, все меня предают. От этого я совершенно болен…» Разговоры о тотальном предательстве шли в бункере Гитлера ежедневно. По свидетельству Рейч, Ева Браун бушевала и кричала, что все оказались неблагодарными свиньями и бросили своего фюрера. Последним ударом для Гитлера была измена Гиммлера. Он заплакал и разразился таким монологом: «Никто меня не щадит. Мне пришлось испытать все — разочарование, предательство… А теперь еще и он. Все кончено. Нет такой несправедливости, какую бы мне не причинили».

28 апреля. В этот вечер Геббельс был очень занят: он готовил спектакль под названием «свадьба фюрера» с Евой Браун, многолетней любовницей Гитлера. На объятых пламенем улицах Берлина Геббельс разыскал чиновника, который имел право совершать бракосочетания. Свадьба проходила с соблюдением всего нацистского ритуала. Только жених и невеста не смогли представить справок, удостоверяющих их расовую чистоту. Справок достать было негде… Бракосочетание фюрера с Евой Браун должно было, видимо, отвлечь его от реальных планов бегства. Кроме того, по замыслу режиссеров этого бракосочетания Бормана и Геббельса, оно должно было настроить Гитлера на торжественный лад, морально подготовить к другой торжественной и театральной церемонии — «героическому» уходу из жизни. По мнению некоторых очевидцев, Геббельс и Борман внушали Гитлеру, что его самоубийство будет как бы последним аккордом в духе Вагнера и древнегерманских саг. Выстрел… Яд… Верная жена Ева, которая, наподобие героинь эпоса, убивает себя на могиле вождя… и т. д. и т. п. Дешевая символика всегда была близка сердцу фюрера. На этом и сыграли его приближенные…

Существует очень много описаний фантасмагорической свадьбы ночью 29-го. Во всех этих описаниях особенно поражает лихорадочная спешка. Ее устроители не дождались даже утра — бракосочетание состоялось глубокой ночью. И еще — облик Гитлера во время церемонии. Из рассказов свидетелей видно, что он был совершенно разбит физически и морально, походил на марионетку, действующую по чужой воле.[84]

После свадьбы в четыре часа утра Гитлер продиктовал два завещания — политическое и личное. Теперь у него уже не было пути назад. Бежать из Берлина можно было только с неимоверными трудностями. Кроме того, Гитлер сжег за собой мосты — в обоих завещаниях говерилось, что он уходит из жизни. В то же утро Геббельс сделал «приложение» к завещанию фюрера, где объявил от своего имени, от имени своей жены и шести малолетних детей, что они также намерены покончить жизнь самоубийством. Подпись на завещаниях Гитлера была удостоверена четырьмя свидетелями: Геббельсом, Борманом и генералами Кребсом и Бургдорфом. Геббельс и Борман подписались также под актом о женитьбе Гитлера — теперь эти двое ни на секунду не выпускали «своего» фюрера из виду.

29 апреля Вейдлинг сообщил обитателям бункера, что не позже 1 мая советские войска займут весь Берлин, включая имперскую канцелярию. Несмотря на это, Вейдлинг снова предложил Гитлеру покинуть Берлин, К его просьбам присоединился и новый «рейхсфюрер молодежи» Аксман, который «гарантировал» Гитлеру жизнь, уверяя, что около имперской канцелярии сражаются члены гитлерюгенда, которые, дескать, умрут, но спасут фюрера. Однако Борман подсунул Гитлеру иной план — пусть, мол, из Берлина прорывается группа военных, она поторопит армию Венка, которая, как мы знаем, фактически уже была разгромлена советскими войсками. И Гитлер согласился на предложение Бормана. В этот день фюрер получил еще один психологический толчок к самоубийству — в имперской канцелярии стало известно о бесславной смерти Муссолини: 26 апреля партизаны схватили его вместе с Кларой Петаччи, 28 апреля застрелили, а 29-го переправили трупы дуче и его любовницы в Милан, где повесили на фонарях для всеобщего обозрения.

И все же, несмотря на все это, Гитлер продолжал медлить с самоубийством — трусил. 29-го в бункере еще, как обычно, проходило обсуждение военного положения. И вообще день катился своим чередом — в болтовне фюрера, в видимости какой-то деятельности, в бессмысленных приказах и распоряжениях. А между тем для Бормана и Геббельса каждая минута была дорога… Борман потребовал от Гитлера, чтобы тот написал письмо Кейтелю — благо и оказия нашлась. Один из второстепенных военных, еще оставшихся в свите Гитлера, намеревался выйти из берлинского «котла». Гитлер продиктовал письмо Кейтелю — свое последнее послание немецкому генералитету. В нем он взваливал на Кейтеля и на других немецких военачальников всю вину за поражение Германии (Борман внушил Гитлеру, что и Кейтель его предал). «Неверность и измена на протяжении всей войны, — писал фюрер, — разъедали волю к сопротивлению. Поэтому мне и не было дано привести мой народ к победе… Этот генеральный штаб нельзя сравнить с генеральным штабом в период первой мировой войны».

Последняя анафема Гитлера своим генералам кажется совершенно нелепой, если не учитывать, что для Бормана и Геббельса она в тот день была очень важна. Они боялись, что инициативу переговоров с союзниками возьмет на себя военная клика.

Вообще Борман не терял в этот день времени: он послал трех курьеров (адъютанта Гитлера майора Иоганмейера, своего советника штандартенфюрера СС Цандера и человека Геббельса Лоренса) в ставку к Деницу с завещанием Гитлера, в котором было сказано, что власть в стране передается Деницу, Геббельсу, Борману. Борман, как уже было сказано, отправил также письмо Гитлера Кейтелю и, наконец, поздно вечером послал телеграмму Деницу, в которой также писал о «предательстве» Кейтеля. Телеграмма заканчивалась словами: «Фюрер жив и руководит обороной Берлина». В той сложной интриге, которую затеяли Борман и Геббельс, им было выгодно до последней минуты действовать от имени Гитлера.

Только к вечеру 29-го Гитлер занялся своими «личными делами», т. е. подготовкой к самоубийству: велел отравить любимую овчарку Блонди и застрелить еще двух собак, находившихся в бомбоубежище. Потом он роздал своим секретаршам ампулы с ядом, начал жечь бумаги и приказал, чтобы никто не ложился спать.

В два часа тридцать минут ночи (уже наступило 30 апреля) Гитлер вышел в один из отсеков бункера, где выстроились 20 человек, и, пройдя вдоль строя, пожал каждому руку. После этого он удалился в свою комнату. А присутствовавшие на церемонии прощания… пошли в бар и начали танцевать под патефон. Они протанцевали до самого утра. Шум музыки донесся до комнаты Гитлера. Он потребовал, чтобы это безобразие кончилось. Однако Гитлер так и не решился в эту ночь на самоубийство.

Утро 30 апреля прошло, так же как всегда. Обсуждали военное положение. В 14 часов Гитлер пообедал в обществе секретарш и поварихи. Потом началось новое прощание, новые рукопожатия и невнятный лепет фюрера. Затем он и Ева Браун удалились в комнату Гитлера. На этот раз Борман и Геббельс остались дежурить у входа в узком коридорчике, причем Борман уже заблаговременно подготовил канистры с бензином, чтобы сжечь труп фюрера.

Далее, по весьма сбивчивым показаниям шоферов, секретарш, адъютантов и прочих лиц, пребывавших в это время в бункере, раздался выстрел. Это было в 15 часов 30 минут. Люди, вошедшие в комнату, увидели два трупа — труп будто бы застрелившегося Гитлера и труп Евы Браун, умершей от яда.

Для Геббельса и Бормана это был сигнал к действию. Все планы они разработали заранее и прежде всего обезвредили соперников; Геринг сидел под арестом, попытка Гиммлера вести переговоры с Западом провалилась. Нацистские генералы также не представляли опасности: после 20 июля 1944 года они как каста потеряли лицо и были объяты страхом перед гестапо. И наконец, последнее послание Гитлера Кейтелю должно было окончательно парализовать руководство немецких штабов. Таким образом, полновластными хозяевами нацистской Германии становились Геббельс и Борман, имевшие в руках завещание Гитлера. Правда, согласно этому завещанию, рейхом должен был править триумвират: Дениц, Геббельс, Борман. Но до поры до времени Геббельс и Борман могли не посвящать во все события своего партнера Деница.

Геббельс и Борман первоначально скрыли от населения Германии факт смерти Гитлера. Они сразу же призвали Вейдлинга, который мог узнать о самоубийстве фюрера от разбегавшихся из имперской канцелярии эсэсовцев, и приказали ему молчать. Вот что сообщил Вейдлинг на допросе: «Меня обязали вплоть до дальнейшего развития событий не выдавать тайны» (смерти Гитлера. — Авт.). В 18 часов 35 минут, т. е. часа через три после самоубийства Гитлера, Борману удалось связаться с Деницем. Его радиограмма гласила: «На место рейхсмаршала Геринга фюрер назначает вас, господин гросс-адмирал, своим преемником. Письменные полномочия уже посланы». В радиограмме Бормана не было ни слова о смерти Гитлера, поэтому на следующий день Дениц прислал также по радио верноподданнейшее послание Гитлеру, которое начиналось словами: «Мой фюрер, моя верность вам неизменна…»

Почему Геббельс и Борман до последней возможности скрывали от своего третьего партнера Деница действительное положение вещей? Они боялись, что Дениц начнет действовать на свой собственный страх и риск. При этом он мог сговориться с любым из нацистских фюреров — с Гиммлером или с Герингом, которого после смерти Гитлера мог выпустить из-под стражи.

Предприняв эти необходимые меры предосторожности, Геббельс и Борман начали готовиться к решающему шагу — посылке Кребса к советскому командованию с предложением капитулировать на Востоке. С этой целью они сочинили соответствующее письмо советскому Верховному командованию. В качестве парламентера Кребс был в глазах нацистов наиболее подходящей фигурой. Он не служил в гестапо, знал русский язык, был до войны помощником военного атташе в Москве. И, видимо, считался в окружении Гитлера «прорусским человеком». Характерно, что именно Кребса Борман и Геббельс сохранили до последних дней в бомбоубежище и назначили начальником генерального штаба сухопутных войск. Далеко не случайно 30 апреля Кребс оказался, что называется, под рукой у этих деятелей. На наш взгляд, это еще одно доказательство того, что план сепаратных переговоров с советским командованием возник в головах Бормана и Геббельса задолго до самоубийства фюрера.

Западные историки, как правило, не уделяют почти никакого внимания попытке Геббельса и Бормана заключить мир на Востоке. Попытку эту они оценивают как совершенно бессмысленную и даже безумную. Она и впрямь была бессмысленной и даже безумной. Но только по одной-единственной причине — Советское правительство, верное своему союзническому долгу, не пошло и не могло пойти ни на какие сепаратные переговоры с гитлеровцами.

Однако в глазах Геббельса и Бормана план этот был вполне осмысленным и даже очень хитрым. Ведь они обращались к Советскому Союзу, т. е. к той державе, которая сыграла решающую роль в победе над гитлеровской Германией. Все попытки договориться с другими военными противниками Германии за спиной СССР ни к чему не привели бы. Реалистична была с их точки зрения лишь попытка связаться с командованием Красной Армии, с главной силой, которая нанесла решающий удар по немецкой военной машине.

Далее. У Геббельса и Бормана было в руках завещание Гитлера, делавшее их полномочными представителями фашистского государства. Иными словами, они выступали в роли новых руководителей рейха.

Наконец, у Геббельса и Бормана был еще один важный козырь: минуя союзников, они сообщили СССР о смерти Гитлера и формировании нового правительства. И тем самым, по их разумению, дали советским властям явное преимущество — возможность распорядиться этим сообщением себе на пользу, а другим союзникам во вред.

Всю эту макиавеллистскую игру нельзя оценивать по меркам сегодняшнего дня. Надо понять, что, исходя из тогдашней обстановки, Борман и Геббельс вполне могли верить в осуществимость своего, продуманного до мельчайших деталей, коварного плана.

1 мая в 3 часа 50 минут утра на командном пункте 8-й гвардейской армии появился начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал пехоты Кребс. Он заявил, что уполномочен установить непосредственный контакт с Верховным командованием Красной Армии для проведения переговоров о перемирии. С момента смерти Гитлера прошло ровно 12 часов. Не так уж мало, но и не так уж много, если учесть, что Кребсу было нелегко выбраться из осажденной имперской канцелярии и дойти до командного пункта генерала В. И. Чуйкова… У Кребса было при себе письмо Геббельса, того самого Геббельса, которого западные историки пост-фактум именуют самым верным гитлеровцем, решившим покончить с собой сразу же после смерти «обожаемого» фюрера. Зачем было ему в таком случае писать письмо советскому командованию? Не следует ли предположить, «то болтовня о самоубийстве и приписка к завещанию Гитлера были необходимы Геббельсу только для того, чтобы подтолкнуть фюрера к решающему шагу?

Итак, Кребс вручил советскому командованию письмо Геббельса. Вот текст этого важного документа:

«Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера, мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем: мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 30 минут добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочил Бормана установить связь с вождем советского народа, Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери в войне».

К письму Геббельса было приложено завещание Гитлера со списком нового имперского правительства.

Все дальнейшее известно нам по мемуарам Г. К. Жукова. Маршал направил на командный пункт В. И. Чуйкова своего заместителя генерала армии 8. Д. Соколовского. Соколовский должен был потребовать от Кребса безоговорочной капитуляции фашистской Германии. «Тут же соединившись с Москвой, я позвонил И. В. Сталину, — пишет Г. К. Жуков —… Очень скоро И. В. Сталин подошел к телефону. Я доложил о самоубийстве Гитлера и письме Геббельса с предложением о перемирии». Далее Жуков приводит заключительные слова Сталина: «Передайте Соколовскому, — сказал Верховный, — никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести».

Совершенно очевидно, однако, что формула о безоговорочной капитуляции не могла устроить никого из гитлеровцев. Для Геббельса и Бормана она была равнозначна полному провалу их расчетов-ведь они выступали при этой формуле уже не как партнеры, а как разгромленные фашисты, как военные преступники.

Естественно, что Кребс не имел полномочий на безоговорочную капитуляцию. Он всеми силами пытался выторговать у Соколовского и Чуйкова разрешение создать новое правительство, которое будет вести сепаратные переговоры, а пока что заключить перемирие на Востоке.

Часов в 5 утра маршал Жуков соединился по телефону с Соколовским и сказал ему: «Передай, что, если до 10 часов не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, мы нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет у них охоту сопротивляться. Пусть гитлеровцы подумают о бессмысленных жертвах немецкого народа и своей личной ответственности за безрассудство».

В назначенное время ответа не последовало.

«В 10 часов 40 минут, — вспоминает Жуков, — наши войска открыли ураганный огонь по остаткам особого сектора обороны центра города. В 18 часов В. Д. Соколовский доложил, что немецкое руководство прислало своего парламентера. Он сообщил, что Геббельс и Борман отклонили требование о безоговорочной капитуляции.

8 ответ на это в 18 часов 30 минут с невероятной силой начался последний штурм центральной части города, где находилась имперская канцелярия и засели остатки гитлеровцев».

Утром 2 мая сдавшийся в плен генерал Вейдлинг, командовавший обороной Берлина, отдал приказ немецким войскам о прекращении сопротивления. К 15 часам с сопротивлением фашистов в столице было полностью покончено. Остатки берлинского гарнизона сдались в плен. Многие из тех, кто дрался с оружием в руках, в последние дни разбежались и спрятались.

9 мая 1945 года Германия капитулировала. День Победы стал днем торжества советского народа, его союзников по антигитлеровской коалиции и всех свободолюбивых народов.

Логика безумия

И смерть Гитлера, и агония нацистской верхушки весьма поучительны. Именно поэтому мы так подробно остановились на событиях в подземелье под имперской канцелярией. Глубоко неправильно считать их сплошным нагромождением нелепостей, хаоса, следствием нелогичных и немотивированных поступков фюрера и его окружения. Нелепость, жестокость и бессмысленность последних приказов и указов Гитлера являлись логичным продолжением его старой политики и тактики. Можно с полным правом сказать, что Гитлер и гитлеровцы остались верны себе и в дни катастрофы.

На защиту «крепости Германия» (это выражение сменило термин «крепость Европа», после того как от «крепости Европа» ничего не осталось) было брошено почти все мужское население страны. В конце сентября 1944 года Гитлер издал приказ об образовании «фольксштурма» — ополчения. Согласно приказу, все способные носить оружие мужчины были призваны в его ряды. Отряды «фольксштурма» в большинстве случаев состояли из стариков, инвалидов и подростков. Их гнали в бой почти безоружными. Естественно, что ополченцы были обречены на бессмысленную гибель, — остановить или замедлить продвижение войск Советского Союза, США и Англии они не могли.

Полновластным хозяином нацистского тыла стал Гиммлер.

5 февраля руководитель СС объявил, что он будет арестовывать родственников так называемых «изменников». Один из параграфов этого приказа Гиммлера гласил: «Ответственность за служащих вермахта, которые, сдавшись в плен, изменяют родине и которых немецкий суд приговорил к смертной казни, несут родственники: они должны будут поплатиться либо своим имуществом, либо свободой, либо жизнью. Меру наказания для родственников определяет в каждом отдельном случае рейхсфюрер СС».

Наконец, 15 февраля министр юстиции Тирак, сославшись на приказ Гитлера, сообщил о создании полевых судов во всех прифронтовых районах. В официальной мотивировке закона говорилось, что суды образованы для ускорения судопроизводства. Полевые суды состояли всего из трех человек: судьи и двух заседателей — представителей нацистской партии, вермахта, полиции и войск СС. Суды эти выносили, как правило, только смертные приговоры, и их «пропускная способность» была необычайно велика. За последние месяцы войны по приговорам полевых судов были расстреляны тысячи людей. Нацистская печать и радио во всех подробностях сообщали о казнях «изменников родины». Таким образом, Гитлер изыскал еще одну возможность удовлетворить снедавшую его жажду мести, разрушения и крови.

В феврале 1945 года фюрером овладела новая идея: официально объявить о том, что Германия не считает себя более связанной Женевскими конвенциями о правилах ведения войны, и в широких масштабах начать химическую войну. План Гитлера имел вполне реальную базу. Как раз в это время в лабораториях «ИГ Фарбениндустри» были получены два новых отравляющих вещества — «табун» и «сарин». Только страх перед тем, что ядовитые газы задушат и нацистскую «элиту», заставил Гитлера в конце концов отказаться от этой затеи.

Примерно в то же самое время в мозгу фюрера созрел другой чудовищный план. Он решил устроить напоследок гигантскую резню среди миллионов узников фашистских тюрем и лагерей. В бомбоубежище к Гитлеру прибыл руководитель одного из главных управлений СС Бергер. Фюрер вызвал его для того, чтобы обсудить с ним меры по умерщвлению узников концлагерей, эвакуированных в Баварию. В Баварию была вывезена группа заключенных — известных в прошлом политических деятелей, немецких и иностранных.

О своем разговоре с фюрером Бергер рассказал следующее: «Рука у него дрожала, нога тоже, голова дергалась и он не переставая выкрикивал: «Всех расстрелять! Всех расстрелять!»

В последние недели в гитлеровских концлагерях творилось нечто поистине чудовищное. Часть заключенных была уничтожена прямо на месте. Другую часть, и притом большую, начали увозить в глубь Германии, чтобы умертвить там. Ликвидировав лагеря в районах, которым угрожало вторжение войск союзников, гитлеровцы надеялись скрыть следы своих преступлений. Уже сама эвакуация концлагерей превратилась в акцию убийства — лишь очень незначительная часть заключенных прибывала на новое место назначения: большинство узников либо умирали в дороге, либо были уничтожены.

Воистину на последнем этапе существования гитлеровской Германии в стране разыгралась оргия убийств. Приказ следовал за приказом. Уничтожить узников концлагерей! Освободить тюрьмы! Ликвидировать находящихся в них заключенных! Полевые суды! Расстрелы! Расстрелы! Виселицы! Виселицы! Уже самый язык приказов чудовищен. Это не обычный канцелярский язык, а язык убийц. В § 6 приказа о создании полевых судов говорилось: «Смертный приговор приводить в исполнение через расстрел поблизости от места суда, А если дело идет об особенно бесчестных подлецах, то — вздергивать их на виселицу». В секретном приказе, разосланном комендантам 20 лагерей, рекомендовалось применять особую «упрощенную обработку ликвидированных особей» (жертв массовых казней. — Авт.) с целью «экономии бумаги и времени». В другом приказе, касавшемся концлагерей, в конце добавлено: «Следы обезвреживания (казней. — Авт.) тщательно устранять».

Крейслейтер Кенигсберга выпустил воззвание, в котором призывал: «Убивайте каждого труса, умника и пессимиста!»

В воззвании Геббельса от 23 апреля, которое было помещено в армейском листке «Панцербер» (газеты в Берлине уже перестали выходить), говорилось: «Запомните: каждый, кто агитирует или просто одобряет мероприятия, ослабляющие наше сопротивление, — предатель».

Но на бумаге все это выглядело даже безобиднее, чем в жизни. На практике судьи в полевых судах были желторотые мальчишки, вновь испеченные каратели, опьяненные неожиданной властью над жизнью беззащитных людей. Отбросив все формальности, всякий намек на судопроизводство, они вешали на перекрестках и вдоль дорог своих соотечественников. Иногда они прикрепляли им к груди табличку с надписью, вроде следующей: «Я, унтер-офицер Леман, был слишком труслив, чтобы защищать женщин и детей. Поэтому я и повешен здесь». Иногда обходились и без табличек.

В последние дни Гитлер был одержим особой яростью.

«Все руководство авиации надо повесить без промедления!» — орал он срывающимся голосом. Накануне смерти фюрер приказал расстрелять свояка, эсэсовского генерала Фегелейна (Фегелейн был женат на сестре Евы Браун), потому, что подозревал, его, как связного Гиммлера, в измене. Гитлер заклинал Грейма накануне его отлета (29 апреля!) из Берлина, чтобы тот захватил Гиммлера, отдал его под полевой суд и расстрелял. Даже в своем завещании он не забыл предать анафеме Геринга и Гиммлера: «Накануне моей смерти я изгоняю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю его всех прав…» А в следующем абзаце: «Накануне моей смерти я изгоняю из партии бывшего рейхсфюрера СС и имперского министра внутренних дел Генриха Гиммлера и лишаю его всех постов…»

И в то же время, в те месяцы и недели, когда на фронте и в тылу гибли тысячи безвинных людей, Гитлер занялся «проблемой» возрождения и обновления «биологического потенциала» Германии в послевоенные годы. Размышления фюрера на сей счет сохранил для потомства его верный сатрап Мартин Борман.

В свое время Борман направил свою запись (сейчас она находится в одном из архивов ФРГ) двум чиновникам министерства внутренних дел со следующей пометкой: «Прошу Вас продумать еще раз тщательно весь этот комплекс вопросов и поставить меня в известность о Вашей точке зрения».

В чем же заключался зафиксированный Борманом план Гитлера? Коротко говоря, в введении в Германии… двоеженства. В беседе с Борманом Гитлер «обосновал» свое предложение таким образом: после войны в стране, мол, окажется 3–4 миллиона женщин, у которых не будет мужей. Это означает, что рождаемость резко уменьшится. «Представьте себе только, — сетовал фюрер, — какая это будет потеря в дивизиях через 20–45 лет». Каков же выход? В протоколе Бормана он излагается так: «При достаточно высоком уровне сознания, — сказал Гитлер, — каждая женщина, родившая всего одного ребенка, должна быть заинтересована в том, чтобы другие женщины имели как можно больше детей… Но дети, естественно, не могут появиться сами собой. Кроме того, мы заинтересованы в том, чтобы не всякий мужчина имел много детей; для зачатия детей надо привлекать только наиболее здоровых мужчин и в физическом и в психическом отношениях». Отсюда Гитлер делал вывод: «Мы должны стремиться к тому, чтобы женщины, которые после войны не смогут выйти замуж, вступали бы в длительные связи с женатыми мужчинами, для того чтобы производить на свет как можно больше детей». По замыслу Гитлера, такого рода связи должны были официально приравниваться к бракам. А некоторые мужчины (очевидно, особо здоровые физически и психически) получали, согласно проекту Гитлера, право состоять в браке сразу с двумя женщинами, причем вторая жена также была обязана носить фамилию мужа. Разумеется, Гитлер рекомендовал поощрять не только связи, «приравненные к бракам», но и любые другие внебрачные отношения. В заключение документа говорилось, что государство будет наказывать всех лиц, которые вздумают воспротивиться этому порядку. «Все те, кто будет выступать против этого урегулирования, соответствующего интересам народа, — заявил фюрер, — должны быть сурово наказаны».

Итак, Гитлер вознамерился не только перекроить карту мира, не только стереть с лица земли целые народы с тысячелетней культурой, но и… уничтожить моногамию.

19 марта 1945 года Гитлер издал приказ, в котором говорилось: «На территории империи подлежат уничтожению все военные объекты, промышленные предприятия, транспорт, предприятия по снабжению населения, а также материальные ценности, которые могут быть использованы противником». Ответственность за исполнение приказа возлагалась на армейское командование (военные объекты) и на гаулейтеров и имперских наместников (промышленные предприятия и органы снабжения). Согласно приказу Гитлера, в Германии следовало взорвать все электростанции, газовые предприятия, склады продовольственных и промышленных товаров, мосты, почту и телеграф, вокзалы, вагонный парк, речные пароходы и даже водопроводные сооружения. Таким образом, фюрер пытался обречь свою империю на вымирание. Приказ о «сожженной земле» привел в удивление даже видавших виды нацистских главарей. Как мы уже писали, министр вооружения Шпеер направил Гитлеру меморандум, в котором умолял его взять обратно свое распоряжение.

Меморандум сошел Шпееру с рук. Ясно, что, если бы речь шла не о достоянии немецких монополий, приказ Гитлера был бы выполнен и министра вооружений посадили бы за решетку. Немецкие монополисты даже накануне тотальной катастрофы сумели позаботиться о себе. Фюреры нацистской экономики не хотели «без пяти минут двенадцать» связывать свое имя с приказом, затрагивающим интересы промышленников. Благо и оговорки было нетрудно найти. Союзные войска двигались так стремительно, что нацистские чиновники всегда могли сослаться на то, что они не успели уничтожить все, что им было предписано.

Приступы отчаяния сменялись у фюрера краткими периодами оптимизма и надежд. В эти часы Гитлер строил различные планы спасения. Частично они были связаны с расчетами диктатора на то, что антигитлеровская коалиция не выдержит испытания временем и рассыплется. Пожалуй, наиболее откровенно Гитлер высказал эти свои надежды на совещании в ставке 31 августа 1944 года: «В один прекрасный день напряженность во взаимоотношениях между союзниками достигнет такого накала, что наступит разрыв. Мировая история знает — все коалиции когда-нибудь да распадались. Надо только дождаться этого момента, как бы это ни было тяжело». Ту же мысль Гитлер повторил в одной из своих последних речей перед фашистским генералитетом 12 декабря 1944 года. «Коалиция наших врагов, — сказал он, — это коалиция государств, цели которых все более и более расходятся. И тот, кто, подобно пауку, сидит в своей паутине и наблюдает за развитием событий, видит, как между отдельными государствами с каждым днем обостряются противоречия. В итоге несколько значительных ударов уничтожат этот искусственно созданный фронт; он может рухнуть в любую минуту».

Разговор о непрочности антигитлеровской коалиции фюрер в большинстве случаев подкреплял одним-единственным историческим примером, примером прусского короля Фридриха И, который добился победы над Австрией благодаря тому, что распалась австро-русская коалиция после внезапной смерти царицы Елизаветы в 1761 году. Желая угодить Гитлеру, Геббельс в один из вечеров в апреле 1945 года прочел вслух выдержку из сочинения английского ученого Карлейля, в котором была изложена история этого «чуда». Чтение настолько взволновало Гитлера, что он впал в транс и начал выкрикивать: «Судьба Фридриха… судьба Фридриха… судьба Фридриха». Геббельс также пришел в состояние мистического транса и велел принести два гороскопа, которые всегда хранились в его несгораемом шкафу. Один гороскоп был составлен для Гитлера 30 января 1933 года, т. е. в день захвата власти нацистами, другой, — составленный 9 ноября 1918 года, т. е. в день, когда в Германии была свергнута монархия, — предсказывал судьбу страны. И вот нацистский диктатор и его самый «интеллигентный» министр (в «третьем рейхе» «доктор Геббельс» считался рафинированным интеллигентом, чуть ли не энциклопедистом) углубились в изучение старых гороскопов, дабы обнаружить в них «счастливые знамения».

Оказалось, что оба гороскопа сошлись на том, что в 1939 году разразится война и что в этой войне наиболее тяжелый период для Германии будет во второй половине апреля 1945 года. Далее гороскопы пророчили «стабилизацию» и даже… победу в августе 1945 года. Гороскопы настолько поразили воображение Гитлера, что, по свидетельству Геббельса, у него на глазах появились слезы. Да и сам Геббельс был потрясен до глубины души — два преступника накануне своего бесславного конца бурно возликовали. А когда через несколько дней в имперскую канцелярию поступило сообщение о смерти президента Рузвельта, Гитлер, по словам его секретарши, «впал в совершеннейший экстаз». Шутка ли, предсказания гороскопа начали сбываться! С ним, с Гитлером, повторилось то, что произошло два столетия назад с «великим Фрицем» — умерла царица Елизавета, то бишь Франклин Делано Рузвельт… Коалиция врагов Германии вот-вот рухнет!

Мы подробно описали этот эпизод, поскольку он как нельзя лучше характеризует и атмосферу в гитлеровской ставке и умонастроение главаря фашистской империи.

Но прошло еще некоторое время, и обнаружилось, что надежды на развал антигитлеровской коалиции тщетны. Экстаз, овладевший Гитлером, сменился глубоким унынием, он впал в плаксивый тон и начал, как обычно, винить весь мир в собственных просчетах и ошибках.

Наибольшие разочарования и страхи приносили Гитлеру, разумеется, события на советско-германском фронте. Час расплаты близился.

Сам по себе отказ от безоговорочной капитуляции в тех условиях был преступлением против немецкого народа. Гитлер и Геббельс — гаулейтер Берлина, отказались эвакуировать гражданское население столицы (3 миллиона человек), более того, они не стали вывозить из района боев 120 тысяч детей до десятилетнего возраста. Фюрер отдал приказ взорвать все берлинские мосты.

Наконец, по приказу Гитлера были взорваны камеры берлинского подземного канала. Для этого сформировали специальные команды саперов. Целью взрыва было затопление метро, которое, по свидетельству берлинцев, было до отказа забито людьми, спасавшимися от бомбежек и обстрелов, в том числе ранеными и больными.

Ту же тактику, что и в Берлине, сатрапы Гитлера проводили в других городах, особенно на востоке страны. В Бреслау (Вроцлаве) много месяцев подряд взрывали целые жилые кварталы и памятники старины якобы для того, чтобы обеспечить маневренность немецким войскам. 13 апреля Гиммлер отдал приказ об обороне всех немецких городов без исключения в любой ситуации. За переговоры о сдаче города он объявил смертную казнь.

20 апреля, в день рождения Гитлера, руководитель гитлеровской молодежи Аксман торжественно преподнес фюреру «подарок»: он заявил, что юнцы 1929 года рождения — иными словами, пятнадцатилетние подростки — все поголовно изъявили желание вступить в СС и ринуться в заранее обреченный бой.

Трусливо уходя от расплаты, Гитлер требовал в своем завещании от немецкого народа продолжения бессмысленной бойни. Мое желание, заявил он, чтобы немцы «ни при каких обстоятельствах не прекращали борьбу и вели ее и впредь против врагов отечества…» В другом месте завещания он написал, что дает немцам правительство, которое «выполнит обязательство всеми средствами вести войну дальше…»

На последней своей пресс-конференции Геббельс сказал: «Если даже национал-социалистов заставят уйти, то мир содрогнется, как от удара грома».

Нацистский режим с самого начала был бессовестным и лживым. До самого конца Гитлер и его сообщники обманывали народ. Они не только не хотели признать своих просчетов и провалов, но с маниакальным упорством блефовали и врали даже в трагические для Германии дни тотальной катастрофы.

31 марта статс-секретарь министерства пропаганды Науман произнес речь, в которой заявил: «Фюрер 24 февраля сказал, что в этом году мы добьемся исторического поворота. Для нас это реальность. Откуда она исходит, мы не знаем. Это знает фюрер». 20 апреля Гитлер провозгласил: «Теперь начинается тот бой фанатизма, который напоминает нашу борьбу за власть. И как ни велик в данный момент перевес наших врагов, в конце они точно так же, как раньше, несмотря ни на что, будут сломлены».

Большинство населения Германии, наглухо отгороженное от всякой объективной информации, верило самым невероятным небылицам. Более того, в нацистскую ложь до самого конца верили не только одураченные обыватели, но и часть верхушки рейха. Ведь и она, как показано выше, была в какой-то степени жертвой тотальной дезинформации. Даже в самые последние дни магия лжи сохранилась в полном объеме во всей Германии. Дурача народ, нацисты одурачили и себя. Фельдмаршал Кессельринг в своих мемуарах писал: «Еще 12 апреля 1945 года во время моего последнего доклада у Гитлера он был оптимистически настроен. …Оглядываясь назад, я хочу сказать, что он был прямо-таки одержим идеей спасения, что он цеплялся за нее, как утопающий за соломинку. Он, по-моему, был уверен в успешной борьбе на Востоке, верил в формирующуюся 12-ю армию, в различное новое оружие и, может быть, в крушение вражеской коалиции».

Лживы и сообщения о смерти Гитлера. 1 мая 1945 года по радио в Германии передали некролог, в котором говорилось: «Из главной ставки Гитлера сообщают, что наш фюрер Адольф Гитлер сегодня (!) после полудня на своем командном пункте в имперской канцелярии, борясь до последнего вздоха с большевизмом, пал за Германию». В первом обращении Деница к немецкому народу говорилось: «Наш фюрер Адольф Гитлер пал… Конец его борьбы и его безошибочно прямого жизненного пути венчает его геройская смерть в столице немецкого рейха».

И наконец, нацистский режим был до предела догматичным. Он раз и навсегда создал свою идеологию, политику и пропаганду. И никакие потрясения, никакие внешние факторы не могли ничего изменить. Гитлер не раз говорил о себе, что он идет своим путем «с уверенностью лунатика». И действительно, намеренная слепота, вернее, тупое упрямство поражают каждого, кто знакомится с документами последних дней нацистского государства… Германия переживала невиданную катастрофу— гибель миллионов людей. Берлин и десятки других городов превратились в развалины, окутанные дымом пожаров. Поезда не ходили. Электроэнергия не подавалась, грохотали взрывы, все гибло, а сгорбленный, как столетний старик, фюрер диктовал трясущимися губами своей секретарше: «И прежде всего я обязую руководство нации самым тщательным образом соблюдать расовые законы…»