Преступник номер один. Нацистский режим и его фюрер

Мюнхенский путч

О мюнхенском путче 8–9 ноября 1923 года существует огромная литература. Нацисты изображали его чуть ли не как революцию, которая, дескать, явилась для НСДАП генеральной репетицией перед захватом власти. В действительности мюнхенский путч, если рассматривать его в ряду других событий, разыгравшихся в бурные двадцатые годы в Германии, являлся одним из многочисленных реакционных заговоров. Вся гитлеровская «революция» была ликвидирована за несколько минут; вдобавок она носила чисто локальный характер — за пределами Баварии о ней узнали только после того, как состоялся процесс над Гитлером и его сообщниками. Однако по прошествии времени «пивной путч» был раздут до невероятных размеров и изображался как «этапное событие в политической жизни Германии»; сей факт явился одним из самых беззастенчивых фокусов нацистской пропаганды.

1923 год вошел в историю Германии как кризисный год. Классовая борьба настолько обострилась, что привела в ряде мест к вооруженным восстаниям пролетариата.

Крупная буржуазия пыталась найти выход из тяжелого экономического и внешнеполитического положения, в котором оказалась Германия, за счет трудящихся. Правительство Куно, стоявшее у власти, ввело в начале августа новые крутые меры по снижению жизненного уровня масс и подавлению революционного движения. В ответ на это берлинские рабочие объявили всеобщую забастовку, которая вскоре распространилась на многие города Германии. 12 августа Куно был вынужден подать в отставку. Тогда правящие круги Германии образовали правительство «большой коалиции», куда, вошли и правые социал-демократы. Фактическим руководителем коалиционного правительства стал Густав Штреземан.

Правящие круги Германии решили начать наступление на рабочий класс. В конце сентября во всей Германии было объявлено чрезвычайное положение. Крайние реакционеры восприняли это как сигнал для дальнейших действий, они потребовали провозглашения открытой военной диктатуры. 1 октября в городе Кюстрин так называемый «черный рейхсвер» под руководством майора Бухруккера решил свергнуть коалиционное правительство, Однако путч был быстро подавлен.

Революционно настроенные массы ответили на новые террористические меры правящих классов и вылазки фашиствующих элементов сплочением сил, боевыми выступлениями в защиту своих прав и интересов. В стране возник революционный кризис. Под руководством коммунистической партии в центральной Германии — особенно в Саксонии и Тюрингии — массы готовились к вооруженному отпору реакции. Под давлением народа в октябре 1923 года в Саксонии и Тюрингии были образованы рабочие правительства с участием коммунистов. Напуганная успехами рабочего класса Германии буржуазия настояла на предоставлении центральному правительству чрезвычайных полномочий. Правительство мобилизовало рейхсвер. В конце октября войска рейхсвера вступили в Тюрингию и Саксонию и свергли законные правительства в этих землях.

Труднее для реакции оказалось подавить революционную борьбу в Гамбурге. Здесь дело дошло до восстания, в котором выдающуюся роль сыграл будущий вождь Коммунистической партии Германии Эрнст Тельман. Два дня — 23 и 24 октября — рабочие героически защищали свои позиции против натиска полицейских. Однако гамбургское восстание оказалось изолированным. 25 октября восставшие объявили о конце сопротивления.

Классовые бои 1923 года кончились поражением немецкого пролетариата.

Не мудрено, что именно в кризисный 1923 год реакционная верхушка обратила свои взоры на нацистов. И Гитлер решил, что его час настал. Тем более, что перед глазами у него маячило заманчивое видение — поход Муссолини на Рим в 1922 году, т. е. всего лишь за год до описываемых событий. К этому времени за спиной фюрера уже стояло 56 тысяч баварских нацистов, не считая «резервов» — различных милитаристских организаций, всегда готовых примкнуть к любому путчу.

Гитлер делал тогда ставку на противоречия в самом реакционном лагере, в частности между баварскими правителями, зараженными сепаратизмом, и Берлином.

Осенью 1923 года общегерманское правительство потребовало «нормализации» в Баварии. Между прочим, берлинские власти приказали арестовать капитана Хейса и лейтенанта Росбаха — руководителей «фрейкора», а также Эрхарда, «героя» капповского путча, с которыми блокировались нацисты. Кроме того, была запрещена «Фелькишер беобахтер» — центральный орган НСДАП.

В ответ на это в Мюнхене было объявлено «осадное положение». Монархист Густав фон Кар, баварский министр-президент, был назначен комиссаром с диктаторскими полномочиями. Баварией стал править триумвират: кроме Кара в него входили еще генерал Отто фон Лоссов, командир рейхсвера в Баварии, и полковник Ганс фон Зейссер — шеф баварской полиции. Триумвират саботировал приказы Берлина. Наконец, 24 октября глава рейхсвера Сект отстранил Лоссова от командования и назначил на его место генерала Кресенштейна. После этого триумвират окончательно взбунтовался: он объявил, что Лоссов останется на своем посту, и заставил войска принести специальную присягу баварскому правительству, что уже являлось прямым нарушением конституции. Тогда Сект предупредил, что в случае открытого неповиновения баварского правительства он пошлет в Баварию войска рейхсвера.

Гитлеру не внове было блокироваться с баварскими правящими кругами. После очередной антиправительственной речи он отправлялся на аудиенцию к правительственным чиновникам и вел с ними переговоры. Между прочим, за год до путча, когда Гитлера вызвал баварский министр внутренних дел и сказал, что, если нацисты попробуют устроить бунт, в них будет стрелять полиция, фюрер в волнении воскликнул: «Господин министр, даю вам честное слово, я никогда в жизни не устрою путча!»

Но, выступая в 1923 году на митинге, Гитлер кричал: «Наш долг — сказать, что, когда мы в ближайшее время захватим власть, мы выполним и другой долг — вздернем на виселицу предателей, негодяев и изменников, ибо виселица давно плачет по ним!» При этом слушателям было ясно, что под «негодяями и изменниками» Гитлер подразумевал берлинских и мюнхенских политиков. И в то же самое время этот «бунтовщик» буквально не вылезал из приемных баварских министров, призывая их пойти походом на Берлин. Однако Лоссов, да и весь триумвират, несмотря на явные симпатии к нацизму, боялись «похода»; после предупреждения Секта пыл баварских политиков заметно поостыл. Их тактикой было выжидание, а Гитлера это никак не устраивало.

С одной стороны на него давили его приверженцы, с другой — Гитлер хотел любой ценой получить известность, выделиться из толпы мелких политиканов, привлечь внимание более широких кругов крупного капитала к своей особе и к своей организации.

Однако при всем том Гитлер даже в тот период боялся идти на риск. И это наложило свой отпечаток на конкретные планы путча, которые до самого ноября 1923 года беспрерывно менялись. Так, по варианту, предложенному Розенбергом и Шейбнер-Рихтером, нацисты должны были 4 ноября, в «день памяти павших героев», захватить во время военного парада Кара, Лоссова, Зейссера, а также баварского кронпринца Рупрехта и заставить их силой присоединиться к «революции». План этот провалился, ибо площадь, где проходил парад, оцепила полиция. И нацисты сразу же испугались. Тогда возник другой вариант: в ночь с 10 на 11 ноября (11 ноября была годовщина капитуляции Германии) собрать вооруженных штурмовиков неподалеку от Мюнхена и войти в город, поставив триумвират перед свершившимся фактом. Однако, когда этот план был уже разработан, Гитлер прочел в газетах, что вечером 8 ноября на собрании в пивной «Бюргербройкеллер» перед промышленниками будет выступать Кар. На собрании должны были присутствовать также другие баварские политики. Гитлер решил, что это и есть самый благоприятный случай захватить всю баварскую верхушку и вынудить ее к «мятежу». Этот план был осуществлен и получил название «пивного путча».

8 ноября, примерно через полчаса после того, как Кар начал свою речь, в зал пивной вбежал Гитлер в сопровождении своих ближайших сообщников и вооруженных штурмовиков. Полиции на этом сугубо штатском сборище почти не было. Тем не менее Гитлер заранее договорился, что те немногие полицейские, которых поставят следить за порядком, не будут чинить препятствий штурмовикам. Один из нацистов — Фрик, возглавлявший, как уже было сказано, баварское министерство внутренних дел, отдал соответствующий приказ полицейскому офицеру в «Бюргербройкеллере». Таким образом, Гитлер подготовил себе почву для «геройских подвигов». С револьвером в руке он вскочил на трибуну и выстрелил в воздух. Так начался путч. Рядом с Гитлером стояли его секретарь Гесс и другой видный нацист Ульрих Граф. Входы в зал заняли вооруженные штурмовики, в вестибюль вкатили пулемет. Кар, по свидетельству очевидцев, побледнел и сошел с трибуны. На его место встал Гитлер и истерически закричал: «Национальная революция началась! Зал оцеплен шестьюстами вооруженными до зубов людьми! Никто не имеет права покинуть зал! Баварское и общеимперское правительства низложены! Образовано временное правительство! Казармы рейхсвера и полиции заняты нашими людьми! Рейхсвер и полиция выступают под знаменем со свастикой!»

Все это было, разумеется, блефом. Но блеф на сей раз удался. Приказав Кару, Лоссову и Зейссеру пройти с ним в соседнюю комнату, Гитлер принялся уговаривать триумвират возглавить нацистскую «революцию». Однако баварские политики не спешили давать свое согласие. Тогда Гитлер снова выхватил револьвер и закричал: «В моем револьвере четыре пули: три для вас, последняя для меня!» После этих слов он приставил револьвер к виску и воскликнул: «Если я завтра не стану победителем, то стану мертвецом!» Однако и это не помогло. Министры начали препираться с Гитлером. Но тут в мозгу фюрера возник еще один план, вернее, еще один обман. Он выбежал в зал и, вскочив на трибуну, заявил, что Кар, Зейссер и Лоссов уже организовали вместе с ним новое правительство. Закончил он эту речь так: «Предлагаю, перед тем как расправиться с преступниками, которые толкают сейчас Германию в пропасть, взять на себя руководство политикой временного правительства. Его превосходительство Людендорф[24] берет на себя руководство немецкой национальной армией. …Задача временного национального правительства… выступить в поход против погрязшего в грехах Вавилона — Берлина и спасти немецкий народ… Утро увидит либо новое национальное правительство в Германии, либо нас мертвыми».

Таким образом, Гитлер дважды в этот вечер поклялся, что он либо победит, либо умрет. И притом на следующее же утро. Но до утра было еще далеко.

Далее события развивались так. Триумвират принес присягу временному правительству, и Гитлер отбыл из пивной. Лоссов, Кар и Зейссер тоже ушли, сказав, что им надо отдать соответствующие распоряжения для похода на Берлин. На этом кончился первый этап «пивного путча». Покинув «Бюргербройкеллер», баварские министры немедленно связались с частями рейхсвера, перевели правительство из Мюнхена в ближайший городок и велели расклеить прокламации следующего содержания:

Утром воззвания Кара уже висели по всему Мюнхену. Впрочем, их могло и не быть. Никакого путчаг а тем более национальной «революции» не произошло. Нацисты даже не захватили ключевые позиции в городе: полицей-президиум, вокзал, электростанцию. Телеграф и тот функционировал совершенно нормально и, между прочим, принял телеграмму Секта из грешного Вавилона — Берлина, адресованную баварскому рейхсверу. В этой телеграмме приказывалось подавить мятежников. Единственный, кто действовал в ночь с 8 на 9 ноября, был Рем и союз «Рейхскригсфлагге». Рем и его отряды захватили здание командования военного округе.

Ознакомившись с обстановкой, Гитлер предпринял дав акции: послал парламентеров от имени Людендорфа в казарму 19-го полка, чтобы установить контакт все с тем же триумвиратом. Кроме того, он отправил гонца в замок кронпринца в Баварских Альпах, чтобы заручиться поддержкой его высочества. Однако обе акции окончились неудачей. Парламентеров арестовали, а гонец — лейтенант Нойнцерт, друг кронпринца, не сумел найти машину и отправился к Рупрехту поездом. К тому времени, когда он прибыл в замок, нацистскую «революцию» уже не мог спасти никто, даже баварский кронпринц.

Положение сложилось для Гитлера тяжелое, министры и «высочество» покинули его. На этом путч, возможно, и закончился бы, не будь в стане нацистов генерала Людендорфа. Людендорф был уверен, что одного его появления достаточно, чтобы рейхсвер и полиция, печатая шаг, двинулись за ним. Генерал предложил растерявшимся нацистам пойти к центру города, воссоединиться с Ремом, засевшим в здании командования военного округа, и совершить военный переворот. Гитлер долго колебался, прежде чем принял план Людендорфа, Один из иностранных журналистов описал эти колебания так: «Гитлер надел каску и сделал два шага вперед… Гитлер снял каску и снова вернулся в исходную позицию… Гитлер опять надел каску… Гитлер снял каску… Гитлер надел каску…» В конце концов Гитлер надел каску и вместе с тремя тысячами нацистов, собравшимися у «Бюргербройкеллера», направился к центру города: во главе колонны, кроме Гитлера и Людендорфа, шествовали Геринг, Шейбнер-Рихтер, Розенберг, Ульрих Граф, Вебер, Федер и Крибель. За ними ехал грузовик с пулеметами. Штурмовики были вооружены. Пройдя несколько сот метров, колонна остановилась. На мосту через Изар стоял полицейский патруль. Но Геринг выбежал из рядов и сказал, что в колонне находятся заложники — баварские министры и что, если колонну не пропустят, он, Геринг, перестреляет заложников. Нацистов пропустили, и они благополучно добрались до Мариенплатц, где в это время держал речь вождь нюрнбергских фашистов Штрейхер. Штрейхер и его слушатели присоединились к путчистам. К полудню колонна вышла на Резиденцштрассе, которая ведет к так называемой «Фельдхернхалле», то есть к пантеону с бюстами полководцев. За ней был Одеонплатц и здание, где сидел осажденный частями рейхсвера Рем. Конец узкой Резиденцштрассе заняли около 100 полицейских. Ульрих Граф выбежал вперед и закричал: «Не стрелять! С нами его превосходительство Людендорф и Гитлер». Это восклицание великолепно передавало рабское благоговение немецких нацистов перед высокими чинами. Однако на полицейских в данном случае «превосходительство» не подействовало. Они не собирались пропускать колонну. После недолгой перепалки раздался выстрел. Кто именно выстрелил — с полной достоверностью установить не удалось — не то Гитлер, не то Штрейхер. После этого началась перестрелка. На мостовую сразу же упали Шейбнер-Рихтер, который шел под руку с Гитлером, сам Гитлер (при падении он сломал себе ключицу), Геринг и еще несколько человек. Шейбнер-Рихтер был убит, Геринг ранен. Как оказалось впоследствии, нацисты потеряли 16 человек, полиция — трех. Стрельба продолжалась всего минуты две. После этого нацисты разбежались. Фюрер забрался в легковую машину, которая ехала в хвосте колонны. Один из нацистов, доктор Шульц, привез его в поместье семьи Ханфштенгль недалеко от Мюнхена.

Остальные участники путча вели себя по-разному. Людендорф и его адъютант прошли сквозь полицейскую цепь на Одеонплатц, где их арестовали. Раненого Геринга его жена в тот же день переправила в Австрию. Туда же бежал и Гесс. Через два часа после бегства Гитлера капитулировал Рем. Его тоже арестовали. На этом кончилась нацистская «революция». Сто полицейских за две минуты обратили в бегство три тысячи хорошо вооруженных людей…

Вот каков был в действительности ход событий 8–9 ноября 1923 года. Но прошло всего несколько месяцев, и уже на февральском процессе путчистов в 1924 году Гитлеру удалось «подправить» истинную картину нацистского мятежа… Прошло еще десять лет, фашисты захватили власть в Германии, и история путча была фальсифицирована от начала до конца. Поражение изображалось как победа, трусость — как героизм, предательство Гитлера по отношению к своим сообщникам — как вечная верность…

Ежегодный праздник 8–9 ноября в нацистской Германии был кульминационным пунктом всех торжеств и церемоний. 8 ноября в Мюнхен свозили несметные толпы народа. Они заполняли все улицы и площади. У «Бюргербройкеллера» выстраивались колонны «старых борцов». Геринг командовал: «Колонна старых борцов, шагом марш!» Гитлер становился в первую шеренгу. Перед ним шел Штрейхер со старым мюнхенским знаменем нацистов, которое получило название «знамя крови». За ним — «группа фюрера». Немного позади — «старые борцы», кавалеры «орденов крови». За ними рейхслейтеры, гаулейтеры, крейслейтеры и т. д. и т. д. На всем протяжении шествия, которое направлялось к Одеонплатц, тысячи барабанщиков выбивали барабанную дробь, а из громкоговорителей раздавался гимн «Хорст Вессель».[26] По пути следования колонны горело 240 светильников, на постаментах которых золотыми буквами были начертаны имена нацистов, погибших до 1933 года. Когда Гитлер подходил к очередному светильнику, он выкрикивал соответствующее имя. После того, как шествие добиралось до пантеона «Фельдхернхалле», начиналась самая торжественная часть церемонии под названием «последняя перекличка». Флаги поднимались, марши смолкали. В полной тишине Геринг выкликал имена 16 нацистов, погибших в 1923 году, и юноши из гитлерюгенда (преемственность поколений!) отвечали: «Здесь!» Это означало, что шестнадцать брошенных Гитлером путчистов стоят на «вечном посту». К подножию пантеона возлагались огромные венки. И Гитлер произносил очередную речь. После этого мимо «Фельдхернхалле» проходили десятки тысяч людей, колонна за колонной. Процессия шла до глубокой ночи при свете факелов.

Особенно торжественным было это празднество в 1935 году, когда нацисты привезли на лафетах с кладбища в «Фельдхернхалле» шестнадцать эксгумированных трупов. Заключительная часть церемонии — перекличка, орудийные салюты и т. д. — получила тогда официальное наименование «воскрешение из мертвых». Шестнадцать путчистов символически «воскресали из мертвых» и вставали на «вечный пост». На следующий день после этой мистической церемонии «Фелькишер беобахтер» писала: «Он (Гитлер. — Авт.) стоит неподвижно перед саркофагами. Человек, который уже перешагнул все пределы земного…»

Так выглядела легенда фашистской «революции», одна из многих легенд, которыми наиисты окружили свое бесславное прошлое. Создавая эту легенду Гитлер следовал пропагандистским рецептам, которые он обнародовал уже ««Майн кампф» чем наглее ложь, тем больше шансов, что тебе поверят.

Вернемся, однако, к событиям, последовавшим за «пивным путчем».

26 февраля 1924 года в Мюнхене начался суд над главными участниками путча. Он продолжался 24 дня и кончился смехотворным приговором — Людендорф был оправдан, все остальные обвиняемые (всего их было десять), в том числе и Гитлер, получили минимальные сроки тюрьмы. Между тем в обвинительном заключении было сказано, что все обвиняемые привлечены к суду как изменники родины.

Чем же объяснялось такое явное попустительство тогдашних властей по отношению к Гитлеру и его сообщникам?

Прежде всего особенностями баварской юстиции. Возглавлял ее нацист Гюртнер. После 1933 года Гюртнер, как уже говорилось, стал нацистским министром юстиции. Уже этот факт являлся гарантией безнаказанности путчистов. От Гюртнера зависел и состав суда, и состав присяжных. Но это еще далеко не все. Главные свидетели обвинения Кар, Лоссов и Зейссер были ярые реакционеры, к тому же еще замешанные во всех комбинациях фюрера. По существу они сами должны были сидеть на скамье подсудимых.

В этих условиях уже с самого начала было предрешено, что Гитлеру будет дана на суде широкая трибуна и что он станет «героем» в глазах реакции, напуганной, пусть недолгой, победой рабочих в Тюрингии и Саксонии, успехами трудящихся в Гамбурге, Берлине и других немецких городах.

Усилиями реакции вокруг процесса был создан большой шум. Все немецкие газеты прислали в Мюнхен своих корреспондентов. Приехали корреспонденты и из-за границы. Словом, фюреру было обеспечено «паблисити», о котором он раньше даже не мечтал. Конечно, героем на этом процессе должен был стать Людендорф, кумир всех реакционных сил Германии. Тем более, что как раз «его превосходительство», единственный из всех путчистов, не испугался полицейской цепи. Но Гитлеру удалось оттеснить Людендорфа на задний план и сыграть главную роль.

Основная задача Гитлера заключалась не в том, чтобы защитить собственную персону (с самого начала ему было ясно, что ей ничего серьезного не грозит), а в том, чтобы использовать суд для пропаганды фашизма. И никто его не одернул. Зато Гитлер прерывал и обрывал свидетелей, устраивал им перекрестный допрос, обращался непосредственно к публике. Вся его демагогия отлично «проходила» на процессе — фюрер бил себя в грудь кулаками и кричал, что он не изменник родины, а «истинный патриот», который хочет «счастья своему народу».

Но главным козырем Гитлера, обеспечившим ему успех не только у публики, сидевшей в зале, но и у реакции во всей Германии, был его антикоммунизм. Напуганная веймарская буржуазия, сами судьи и обвинители приветствовали Гитлера[27] за то, что он выразил их ненависть к левым силам, их страх перед этими силами. «Я хочу быть искоренителем марксизма», — заявил Гитлер. И дальше он заверил реакцию, что создал для этой цели целую «армию» — дикие орды, которые потом «будут превращены в батальоны, из батальонов в полки, из полков в дивизии». И что эти дивизии будут маршировать вместе с рейхсвером. «Настанет день, когда рейхсвер будет стоять под нашими знаменами», — сказал Гитлер. Этой программе могли аплодировать не только эсэсовцы, мюнхенские реакционеры, но и реакционеры во всей Германии, ведь Гитлер объявил, что он создал батальоны «черной сотни», которые вместе с батальонами рейхсвера готовы задушить левые силы, подавить революционное движение.

Гитлер был приговорен к пяти годам заключения в крепости, что являлось минимальным наказанием по статье «измена родине». И все же подобранные Гюртнером присяжные потребовали смягчить приговор. Тогда председатель суда заверил, что Гитлер будет помилован в кратчайший срок. Так оно и произошло.

«Майн Кампф»

В ландсбергской крепости Гитлер пробыл всего лишь с ноября 1923 по декабрь 1924 года. Режим в этой тюрьме не только не напоминал режим в застенках, куда нацисты после прихода к власти бросали своих политических противников, но и вообще не имел ничего общего с порядками во всякого рода исправительно-карательных заведениях. Гитлер и другие узники пользовались столькими благами, сколькими они, пожалуй, не пользовались в ту пору на воле: их отлично кормили, в тюрьме был оркестр, издавалась газета, у особо важных заключенных были свои денщики, которые приносили им завтрак прямо в постель. Обед был превращен в парадную церемонию: во главе стола сидел Гитлер и вел беседы на политические темы. Таким образом, пресловутые «застольные беседы» Гитлера начались уже в 1924 году в стенах ландсбергской крепости. В тюрьму разрешалось передавать все, начиная от политических брошюр и писем, кончая цветами и горячительными напитками. В этом раю Гитлер пользовался особыми привилегиями. Его камера с двумя окнами и отличным видом была несколько в стороне от камер остальных путчистов — тюремная администрация берегла покой фюрера. Гитлера особо обслуживали два его единомышленника — шофер Эмиль Морис и Гесс, будущий заместитель фюрера в нацистской партии. После того, как суд оказался столь снисходительным к нацистам, Гесс явился в Баварию из Австрии, куда он бежал после путча, чтобы и в тюрьме исполнять свои секретарские обязанности. В Лзндсберге был с большой помпой отмечен день рождения Гитлера, его тридцатипятилетие. Даже внешне ландсбергская тюрьма, как не без остроумия пишет один из гитлеровских биографов, стала первым «коричневым домом» фашистов. На стенах камер висели нацистские плакаты и картинки. В общем зале красовался большой флаг со свастикой.

Из Ландсберга фюрер вполне мог бы руководить «движением». Однако этого он не захотел. Первое время Гитлер просто отдыхал и, так сказать, набирался сил, а с ранней весны 1924 года приступил к написанию книги «Майн кампф».

Шел год 1924-й. Несмотря на то, что реакция превратила суд над Гитлером и его сообщниками в фарс, несмотря на то, что баварская тюрьма обернулась «коричневым домом», за плечами у Гитлера было поражение, впереди — весьма сложные годы. Провал путча показал слабость нацистской партии, а пивные завсегдатаи хотели быть только на стороне победителей. Да и богатых покровителей фашизма не интересовали низвергнутые нацисты. Между тем движение нуждалось в беспрерывном притоке денег — надо было бесплатно угощать штурмовиков, одевать их в соответствующую форму, снимать залы для митингов, платить вышибалам и клакерам, содержать наборщиков и художников, покупать бумагу для листовок и газет… И вот в этой-то обстановке фашистский фюрер взялся за перо.

В некоторых фундаментальных трудах о Гитлере говорится, что сей, казалось бы, странный шаг фюрера объяснялся его неуемным честолюбием, желанием главенствовать во всем. В свою очередь, эта версия связана с весьма распространенной трактовкой Гитлера как человека с… комплексом неполноценности. Думается, однако, что комплекс неполноценности (если таковой у Гитлера и был!) в данном случае ни при чем.[28] Засев в 1924 году за «Майн кампф», фюрер выполнял важный социальный заказ реакции.

В годы разброда и слабости фашизму особенно нужна была своя «идеология», своя фашистская «теория», вернее, некая демагогическая доктрина, на которой могла бы базироваться дальнейшая деятельность партии, политическая платформа для вербовки сторонников, Немецких бюргеров надо было вооружить «теоретически». Только в этом случае нацисты могли выделиться из огромной массы реакционных группок, которые возникали и исчезали в двадцатые годы в Германии.

Расчет Гитлера был весьма хитроумным, он понимал, что в XX веке, когда все неуки, в том числе и общественные, бесконечно усложнились и специализировались, обыватель менее чем когда-либо в состоянии разобраться самостоятельно в экономических, социологических, эстетических и прочих системах. И что он жаждет получить некое «евангелие», изучив которое, будет считать себя «на уровне» современности. И вот Гитлер задумал создать такого рода «евангелие», доступное каждому лавочнику и вместе с тем наукообразное. Книга Гитлера была грубой лестью по отношению к немецким обывателям, он выступал в ней не в роли популяризатора, а в роли основоположника «философской системы», обращенной непосредственно к толпе, к массам, преподносил им якобы новейшие достижения всех наук…

Ближайшее окружение Гитлера было разочаровано первым томом «Майн кампф», написанным в ландсбергской тюрьме.[29] Приспешники фюрера не без основания говорили (разумеется, шепотом), что книга Гитлера скучная, неудобоваримая и что она написана плохим языком. Некоторые современные историки также уверяют, что «Майн кампф» не достигла своей цели, ибо даже после прихода к власти нацистов эту книгу читали из-под палки. Эти историки не правь;, «Майн кампф» отнюдь не была неудачей, несмотря на то, что это — скучная, неудобоваримая книга, которую только и можно одолеть из-под палки. Миллионы немцев «Майн кампф» все же прочли, еще миллионы держали ее у себя дома. И это зачастую была их единственная книга. Многие усвоили кое-что из этого труда. Тем самым книга сделала свое черное дело, помогла вдолбить в головы большинства немцев ряд реакционных идеек, без которых было бы невозможно двенадцатилетнее господство гитлеровцев, ибо нацистская тотальная диктатура должна была базироваться на Какой-то теории, пусть самой сумбурной.

Уже гораздо позднее в связи с появлением книги «Майн кампф» в Германии рассказывали такой забавно-печальный анекдот. Популярный немецкий издатель Корф, душа «Ульштейн-ферлага» — крупнейшего и известнейшего в Веймарской республике издательства, на очередном заседании дирекции будто бы встал и сказал: «Господа, я ухожу от дел и уезжаю из Германии». На недоуменные вопросы, чем вызвано такое неожиданное решение, Корф ответил: «Я прочел книгу». — «Какую книгу?» — «Книгу Адольфа Гитлера «Майн кампф», — начал Корф, но продолжать не мог из-за гомерического хохота асех присутствующих.

Тем не менее Корф выполнил свое намерение — ушел от дел и уехал из Германии. Он был одним из немногих крупных издательских деятелей Веймарской республики, который спасся от нацистских репрессий…

Произошел ли этот эпизод на самом деле или он придуман — трудно сказать. Во всяком случае, он довольно точно передавал умонастроение либеральной интеллигенции в веймарской Германии и ее более чем беспечное отношение к самому Гитлеру и к его «теоретическому» труду…

Первоначально Гитлер назвал свою книгу «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости», потом он дал ей более краткий и в то же время более емкий заголовок — «Моя борьба».

В Ландсберге были написаны 400 страниц, т. е. первая часть «Майн кампф». В 1926 году Гитлер окончил второй том, и в книге стало 782 страницы. В тюрьме он диктовал свой труд Гессу. Многие исследователи считают Гесса то ли соавтором, то ли автором «Майн кампф». Это мнение основано на том, что Гесс был более образованным человеком, чем Гитлер. Он учился в университете, был лично знаком с некоторыми реакционными теоретиками двадцатых годов, в том числе с геополитиком Гаусгофером, который, между прочим, передал ему в ландсбергскую тюрьму «Политическую географию» Ратцеля, одного из основоположников геополитики. Однако «интеллигентность» Гесса тоже не следует преувеличивать. Он верил в астрологов, в черную магию, поступки его были лишены здравого смысла, в политике он оказался профаном. Все это, конечно, не исключает того, что Гесс внес свою лепту в «Майн кампф». Соавтором Гитлера считался одно время также некий прелат Штемпфле — музыкальный критик в газете «Мисбахский вестник» (впоследствии Штемпфле был убит по приказу Гитлера), Он якобы переписал «Майн кампф», придав книге мало-мальски приемлемый для печати вид.

В последних исторических работах, в частности в книге Иоахима Феста, эта версия отвергается. Наоборот, разбирая «Майн кампф», Фест убедительно доказывает идентичность книги с личностью ее автора. Думается, что Фест прав — «Майн кампф» сочинил Гитлер.

Книга эта написана от первого лица. Она состоит из чисто биографических пассажей, т. е. из рассказов о детстве, юности и зрелых годах автора и из бесконечных рассуждений обо всем: о внешней и внутренней политике, о расах, о евреях и немцах, о капиталистах и рабочих, об истории и будущем, об архитектуре и пропаганде, о театре, кино, литературе, о сифилисе и проституции, о церкви и воспитании детей и т. д. и т. п. Книга безапелляционна и агрессивна — все инакомыслящие объявляются «врагами», изничтожаются. Ссылки на источники, цитаты, цифры, факты и научная полемика начисто отсутствуют. Гитлер, что называется, изливает свою душу, беседуя с читателем на различные темы так, словно до него не существовало никаких наук: ни истории, ни политэкономии, ни социологии, ни философии, ни педагогики. Он преподносит читателю истины в конечной инстанции. Отсутствие всякого доказательного материала в нацистской «библии» объяснялось не только неумением Гитлера найти и привести этот материал, хотя бы и подтасованный, но и основной догмой нацизма о том, что истинная идеология основана не на логике, не на разуме, а на слепой вере, В тезисах, разработанных высшей политической школой нацистской партии уже после прихода Гитлера к власти, эта догма была сформулирована так: «Национал-социализм не может быть доказан и не нуждается в доказательствах. Он обосновывает сам себя своей деятельностью, обеспечивающей жизнь общества. Тот, кто пытается прийти к национал-социализму лишь при помощи ученических доказательств, тот не ощущает непознаваемого духовного смысла истины, т. е. национал-социалистской политики». Догма непогрешимости и непознаваемости с самого начала развязала руки Гитлеру: в «Майн кампф» он не только не заботился о минимальной логике своих откровений, но даже и о том, чтобы его высказывания на одной странице не противоречили высказываниям на другой. Многие положения фашистской книги так же взаимно исключали друг друга, как и многие пункты программы нацистской партии. Но именно это и нужно было нацистам, так как «Майн кампф» была рассчитана на самые разные прослойки немецкого общества. Нацисты, мнившие себя аристократами, с удовольствием читали восхваления аристократизма; нацисты из рабочих-видели в этой книге совсем другое — расшаркивание Гитлера перед «солью общества — людьми труда»; немецкие националисты проникались идеей своей национальной исключительности, итальянцы («Майн кампф» была издана в фашистской Италии и в других странах — союзницах Германии) цитировали строки, посвященные наднациональной общности фашизма; солидные буржуа с удовлетворением отмечали похвалы фюрера в адрес «созидательного капитала». На протяжении многих лет гитлеровцы цитировали «Майн кампф» по разным поводам. И каждый раз подходящая цитата находилась.

Вкратце содержание «Майн кампф», если вообще можно пересказать содержание столь путаной и алогичной книги, сводится к тому, что униженная и поруганная многочисленными «кровными врагами» Германия подымется из руин Версаля, образует новое здоровое иерархическое государство, основанное на расовой теории, а потом начнет расширяться: сперва включит в себя всех немцев за пределами германских границ, а в конечном счете завоюет и другие народы. О внешнеполитических амбициях Гитлера, изложенных в «Майн кампф», речь будет идти ниже. Скажем только, что, основывая свои притязания на увеличение немецких территорий, фюрер ссылался на практику германских императоров средневековья. «Ныне мы возвращаемся, — писал он, — к тому, что было шесть столетий назад». Разумеется, немецкому обывателю двадцатых годов трудно было проверить, что именно происходило в те далекие времена. Еще труднее ему было проверить центральный пункт «Майн кампф» — утверждение о том, будто истинные арийцы (читай: немцы) всегда приносили с собой наивысшую культуру, подчиняя себе другие народы и превращая их в слуг. Ариец, писал Гитлер, является «прототипом того, что мы понимаем под словом «человек». Первые культуры, вещал он далее, возникли там, где арийцы встретились с «низшими народами, завоевали их и подчинили своей воле».

Смысл этих псевдоисторических экскурсов Гитлер разъясняет сам, хотя и в более завуалированной форме: во имя культуры арийцам (немцам) опять надо «встретиться» с «низшими» народами и поработить их.

О грядущем идеальном государстве фюрер пишет немного. Он сообщает только, что «демократического мусора» в нем не будет. Что же касается экономических основ этого государства, то тут Гитлер заявляет всего лишь, что он освободит трудящихся от «процентного рабства». Об экономике в «Майн кампф» говорится весьма мало, поскольку ее автор утверждал, что идеи, мощь духа, героизм и единство народа куда важнее., чем законы экономики, которые вообще, по мнению фюрера, являлись «выдумкой интеллектуалов». «Не материальные свойства, а исключительно идеальные качества, — писал он, — ведут к созданию государства». И далее еще более откровенно: «Государство — это не… экономическая организация. Внутренняя сила государства только в редких случаях совпадает с так называемым экономическим расцветом».

Вот что Гитлер писал об империи Бисмарка: «Пруссия — сердцевина империи — возникла благодаря сияющему героизму, а не благодаря финансовым операциям или торговым сделкам. И сама империя была опять-таки чудеснейшей наградой за политику силы, которую проводили ее вожди, и за солдатское презрение к смерти».

Высшая цель арийца — блюсти чистоту крови. «Люди, — писал Гитлер в «Майн кампф», — гибнут не из-за проигранных войн, а из-за потери сопротивляемости. …Все, что не является полноценной расой на этой земле, — плевелы».

Одним из центральных положений книги Гитлера являлось провозглашение «идеи фюрера» и фюрерства, Для обоснования этой идеи Гитлер уподоблял человеческое общество биологическому организму, у которого должна быть голова, мозг. Мозг нации — ее фюрер. Избранный круг фюреров с «абсолютным авторитетом» и «абсолютной ответственностью» он противопоставлял «безответственной» демократической парламентской системе. Вместо свободы и равенства Гитлер предлагал немцам беспрекословное подчинение «во имя общего блага» и железную дисциплину.

Были ли у теории фашизма и у «Майн кампф» в частности какие-то исторические «корни» в области философии?

Ответить на этот вопрос не так легко, как это кажется на первый взгляд. Сами фашисты объявили себя наследниками чуть ли не всей предшествующей цивилизации. Геббельс торжественно уверял на могиле Хорста Весселя, будто сей герой умирал «за Гете, за Шиллера, за Канта, за Баха, за Кельнский собор…» И заявлял далее, что «мы (нацисты. — Авт.) вынуждены драться за Гете пивными кружками и ножками стульев, но когда придет час победы, мы снова раскроем объятия и прижмем к сердцу духовные ценности». Эти уверения были, разумеется, чистым блефом. Идеология фашизма не имела ничего общего с воззрениями великих представителей гуманистической культуры, более того, в конечном счете, она искажала учения и таких реакционных философов, как Ницше, Шопенгауэр, Шпенглер, которые во всех монографиях о фашизме именуются предтечами гитлеровской «философии» и на которых беспрестанно ссылались все нацисты.

«Философия» Гитлера — сплошной плагиат: отдельные положения надерганы из самых различных источников. Однако речь шла не об усвоении каких-то определенных систем или метода познания того или иного ученого, даже самого реакционного. Речь шла об отдельных тезисах, иногда фразах, которые подхватывали нацисты. При этом процесс заимствования происходил не тем способом, каким он обычно происходит, т. е. Гитлер не сообщал обывателю мысли, почерпнутые, скажем, из Ницше или Шпенглера. Свою идеологию фюрер, как говорилось выше, черпал из вторых рук, не из трудов философов, а из популярных изложений этих трудов. К тому времени, когда Гитлер появился на политической арене, реакционных теоретиков, так сказать, растаскали на клочки. Каждый обыватель уже слышал что-то о «расе господ», о «закате Европы», о «белокурой бестии» — сверхчеловеке Ницше, о том, что сильному все дозволено, о войне как о движущей силе общества. Эти обрывки мыслей, почерпнутых из различных политических, социальных и философских реакционных систем, стали мелкой разменной монетой западного мещанина. И этими-то разменными монетами воспользовался Гитлер, собрав их в одной «мошне» и дополнив собственными рассуждениями на злобу дня. Словом, реакционные, антигуманистические философы, историки, географы не столько создали идеологию национал-социализма, сколько подготовили почву для ее создания и для ее усвоения малообразованными и социально неустойчивыми элементами немецкого общества.

Больше всего отдельных положений заимствовали гитлеровцы у Ницше, Шпенглера и Шопенгауэра. Гитлер возвел Ницше в ранг величайшего ученого, предтечи национал-социалистского мировоззрения. Много позднее он не раз посещал архив Ницше в Веймаре и часто позировал фотографам, вперив восторженный взгляд в гипсовое лицо философа (бюст Ницше стоял в его апартаментах). Тирады Ницше против демократии и парламентаризма не раз цитировались в нацистской литературе. «Общество никогда не понимало под добродетелью ничего иного, кроме стремления к силе, власти, порядку». «Государство — это организованная аморальность… Оно проявляет волю к власти, к войне, к завоеваниям, к мести». Очень импонировал гитлеровцам аристократизм Ницше, его презрение к «маленькому человеку». «Никто не имеет права, — писал Ницше, — ни на существование, ни на работу, ни на счастье. Индивидуум не что иное, как жалкий червь». Ницше считал народ «постаментом для избранных натур», которые подымаются ввысь, дабы выполнить некую «высшую задачу». Очень пригодилась фашистам и теория «белокурой бестии», «великолепной, жадно стремящейся к добыче». В своем наиболее известном труде «Так говорил Заратустра» Ницше воспел войну как наивысшее проявление человеческого духа. Он вещал: «Вы должны возлюбить мир как средство к новым войнам, и короткий мир больше долгого. Мой совет вам — не работа, а сражение. Мой совет вам — не мир, а война… Вы говорите — хорошо ли это, освящать войну? Я говорю вам: Хорошая война освящает все. Война и храбрость совершили больше великих дел, нежели любовь к ближнему». И наконец, Ницше предсказывал возникновение некоей элиты, которая завоюет мир и породит сверхчеловека, В «Воле к власти» он писал: «Создается отважная господствующая раса». Он прямо утверждал, что будущее за «господами земли». Выражение «господа земли» Гитлер нередко употреблял в «Майн кампф».

Однако Ницше отнюдь не считал немецкого обывателя будущим властителем земного шара. Наоборот, в своих трудах он неоднократно заявлял, что немцы «пошлы», что «Германия портит культуру, лишь только она с ней соприкасается». Ницше не был антисемитом, не восхищался пруссачеством, а под конец жизни даже начал проповедовать идеи всеевропейского союза и мирового правительства. Но эти стороны его философии Гитлер и другие нацистские «теоретики» просто-напросто игнорировали в полной уверенности, что никто из читателей «Майн кампф» не заглянет в первоисточник.

Некоторое воздействие оказал на нацистскую «философию» и более ранний немецкий философ XIX века Артур Шопенгауэр. Отрицание Шопенгауэром познаваемости мира, всякого научного анализа и воспевание некоей мистической воли, его решительный антиматериализм помогли нацистам в их идеалистических антиисторических спекуляциях. Однако Шопенгауэр пришел в своих трудах к крайне пессимистическим выводам, которые нацисты совсем не разделяли. Наоборот, пессимизм и «неверие» в гитлеровской Германии считались одним из смертных грехов. По этой именно причине впал в немилость другой немецкий философ Освальд Шпенглер, также внесший свою лепту в антигуманистическое и антидемократическое воспитание немецкого обывателя. Книга Шпенглера «Закат Европы» пользовалась шумным успехом. Реакционная интеллигенция, юнкерство, образованные буржуа увлекались шпенглеровской критикой демократической цивилизации. Последователи Шпенглера из числа нацистов видоизменили его тезис о неизбежном упадке Запада, объявив, что гибнут лишь расово неполноценные народы, в то время как немецкий народ стоит накануне невиданного расцвета и выполняет историческую миссию, вливает животворную кровь в одряхлевший, загнивающий организм Европы. Всего этого у самого Шпенглера, разумеется, нет. Но Гитлер и нацисты препарировали на свой лад все то, что пользовалось популярностью в кругах крайней реакции и импонировало обывателям. Кроме того, Шпенглер пришелся по вкусу реакции своей ненавистью к марксизму и проповедью особого, чиновничьего «социализма», «социализма» бюрократии. Он предлагал «освободить немецкий социализм от Маркса» и уверял, что при истинном социализме и рабочий и предприниматель приобретут «статус чиновника», И наконец, Шпенглер если не прямо, то косвенно выступал за прусскую казарму и прусского фельдфебеля.

Однако умонастроение представителей крайней реакции в Германии, особенно наиболее агрессивных кругов монополистической буржуазии, формировалось не только под влиянием таких видных философов, как Ницше, Шопенгауэр и Шпенглер, а в гораздо большей степени под влиянием книг таких авторов, как Трейчке или как создатели расовой теории француз Гобино и англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен.

Про Генриха фон Трейчке, уроженца Саксонии, говорили, что он больше пруссак, чем сами пруссаки. Трейчке был профессором Берлинского университета и пользовался среди шовинистических кругов большой популярностью. На его лекции приходили не только толпы восторженных студентов, но и офицеры генерального штаба и крупные чиновники. Трейчке был теоретическим столпом агрессивного государства Вильгельма II. Со свойственной ему прямолинейностью он ратовал за сильную власть императора. Согласно его концепции, подданным надлежит быть рабами. Послушание — единственная добродетель человека, война — «наивысшее выражение мужественного начала». Трейчке был крайним националистом, восхвалял прусский милитаризм, доказывая, что «понятие государства включает в себя понятие войны, ибо суть государства — это власть». «Надежда на то, что войну удается изгнать из жизни общества, — писал он, — является не только абсурдной, но и глубоко аморальной». Война, согласно Трейчке, пробуждает благороднейшие силы в душе человека». Мир приводит к «деградации народа».

Культ силы и войны, проповедуемый Трейчке, стал одним из важных компонентов всех реакционных теорий агрессивного германского империализма, а затем перекочевал в нацистские труды, и прежде всего а гитлеровскую «Майн кампф».

По иронии судьбы предтечей нацистской расовой теории, приведшей к истреблению миллионов людей разных национальностей, в том числе и французов, как «неполноценных», являлся… француз граф Жозеф Гобино. В своем труде «О неравенстве человеческих рас» Гобино утверждал, что расовый вопрос господствует над всеми остальными историческими категориями и неравенство рас объясняет движение истории и судьбу тех или иных народов. Гобино утверждал также, что культура создана белой расой и что без превосходства этой расы невозможна никакая цивилизация. Наконец, этот французский социолог, ориенталист и писатель ввел понятие «арийской семьи народов», которая, по его словам, является самой «избранной и благородной». Гобино сетовал на то, что арийцы смешались с неарийцами. К наиболее чистым арийцам он причислял часть французов, всех англичан и ирландцев, голландцев, немецкое население между Везером и Рейном и скандинавов. Самыми чистыми арийцами Гобино провозгласил немцев, живших западнее Рейна, «Арийский немец, — говорил Гобино, — здоровое существо… Поэтому все, что он думает, говорит и делает, имеет огромное значение».

Теория Гобино была не просто антинаучной, но и противоречащей всякому здравому смыслу. Надо думать, что о графе Гобино и его потугах создать нечто совершенно оригинальное никто в наш век не вспомнил бы, если бы в начале XX столетия у него не появились ревностные пропагандисты и продолжатели в Германии, создавшие даже специальные «кружки Гобино».

Одним из последователей француза Гобино стал Хьюстон Стюарт Чемберлен, отпрыск английского аристократического рода. Чемберлен женился на дочери композитора Вагнера — Эве Вагнер, много лет прожил в Германии и стал ярым германским шовинистом. Как и Гобино, он занимался всем понемножку: литературой, музыкой, геологией, ботаникой, историей, политикой, религией. Трудно сказать, кем был Чемберлен — неуравновешенным, восторженным, психически не совсем здоровым человеком или же сознательным шарлатаном. Во всяком случае, он утверждал, что к нему являлись «демоны», которые приказывали ему взяться за очередной труд. Став убежденным немецким шовинистом, Чемберлен сперва оказался ближайшим наперсником Вильгельма II, а потом Гитлера. До самой смерти в 1927 году Чемберлен переписывался с Вильгельмом, он отправил ему 43 верноподданнейших и льстивейших письма и получил 23 ответных послания. А перед смертью еще успел благословить ефрейтора Гитлера. Уже парализованный псевдофилософ писал Адольфу Гитлеру, что ему (Гитлеру) предстоят великие дела и что тот факт, что Германия в годину «тяжелых бедствий» породила Гитлера, является доказательством ее живучести. Чемберлен а своих трудах, в общем, повторял Гобино, но с некоторыми дополнениями. Так, например, он объявил, что Христос был арийцем и что самые чистокровные арийцы — это немцы (уже все немцы!), ибо они унаследовали лучшие качества греков (?) и древних германцев. Исходя из этого, Чемберлен (здесь уже он пел не с голоса Гобино, а с голоса немецких националистов) предлагал немцам стать «господами мира». Чемберлену принадлежит еще одна, мягко выражаясь, странная идея — он приветствовал средневековье и германских варваров, которые-да спасли мир от «расового хаоса» и «вечной ночи».

От этого теоретического мракобесия недалеко было и до нацистской практики, которую проводили уже отнюдь не философы, а сам рейхсфюрер СС, всемогущий Генрих Гиммлер.

Свою лепту в лоскутную эклектичную теорию немецких фашистов внесли реакционные философы Гартман и Науман, проповедники агрессии Рорбах, Виннинг, Хаберман и генерал Бернгарди, основатели евгеники и апологеты расовой теории Ван ден Брук и Литтгарт, геопопитик Ратцель, идеологи пангерманизма Челлен и Гаусгофер, сформулировавший теорию «народ без жизненного пространства», и другой фашистский геополитик Банзе, прославлявший территориальные захваты.[30]

Их труды стали той питательной средой, в которой выросла идеология фашизма. Репке — известный буржуазный исследователь немецкого фашизма, справедливо сказал как-то, что все они вели «подрывную деятельность», расшатывая в умах немцев понятия добра и зла, морали и аморальности…

После 1933 года сфабрикованное Гитлером эклектичное варево из различных реакционных идеек было провозглашено новой религией многомиллионного народа, некоей святой догмой, озарившей своим светом человечество. А все инакомыслящие объявлены не только безграмотными невеждами, но и врагами немецкого народа и германской империи, вполне созревшими для рук палача. Вот что писал по этому поводу некий Штапель, один из фюреров германской «науки» тех лет: «В нашем государстве не существует больше свободного состязания мысли. Просто имеются мысли правильные, мысли неправильные и мысли, подлежащие искоренению…»

После прихода нацистов к власти им уже было не с кем «состязаться» — все силы «научной мысли» были направлены на истолкование, вернее, восхваление трудов фюрера, на подгонку различных действий и речей фюрера под каноны им же созданной «науки». (С этой целью во всей Германии сидели люди с профессорскими и прочими учеными званиями и подводили под каждый возглас Гитлера «философскую базу»). И наконец, на попытку «внедрить» идеологию фашизма в точные науки.

Естественно, что в этих условиях видоизменилась и роль фашистской «науки». Но здесь мы явно забежали вперед. В то время, о котором идет речь, люди на берегах Рейна, Одера и Эльбы еще не путали политику с геополитикой, биологию с расовой теорией, а математиков оценивали не по форме их черепа, а по тем знаниям, которые были заключены в этих черепах!

Гитлера выпускают из тюрьмы

20 декабря 1924 года, за четыре дня до рождества, когда немцы, сидя у елок с зажженными свечами, распевают «Тихая ночь, святая ночь», перед воротами ландсбергской тюрьмы остановилась машина. Из ворот вышел Гитлер в традиционном наряде среднего служащего тех лет, в коротком светлом пальто с поясом и в мягкой шляпе. В таком виде его запечатлели фотографы, собравшиеся в Ландсберге. Вместо пяти лет фюрер просидел всего 13 месяцев. Баварский министр юстиции Гюртнер и его друзья сделали свое дело.

Однако положение национал-социалистской партии ко времени нового появления Гитлера на политической сцене было не столь уж благополучным. И виною тому отчасти являлся он сам. Дело в том, что Гитлер назначил своим заместителем редактора «Фелькишер беобахтер» Альфреда Розенберга; крайне непопулярного в рядах нацистов. Перед арестом Гитлер передал ему записку, на которой было нацарапано карандашом: «Дорогой Розенберг, с этой минуты Вы будете возглавлять движение». Розенберг считался у нацистов «чернильной душой», «бумажной крысой». Он был, видимо, той фигурой, конкуренции которой не боялся Гитлер. По выходе из тюрьмы фюрер мог не опасаться того, что его место уже занято. Последствия назначения Розенберга сказались очень быстро — партия, формально запрещенная баварским правительством, не сумела удержаться на полулегальном положении. Она фактически распалась на несколько самостоятельных, враждовавших между собой группировок, со всеми лидерами которых заместитель фюрера Розенберг переругался. Одну из группировок под названием «Гроссдойче фольксгемайншафт» возглавляли Юлиус Штрейхер, Герман Эссер и Артур Динтер, тюрингский гаулейтер. Вторую группировку создали Грегор Штрассер, который был явным соперником Гитлера, Людендорф, Федер и Фрик (в Баварии она выступала как «Национальный блок», в Северной Германии как «Дойче фрайхайтсбевегунг»). Третью группу, сколоченную на базе штурмовых отрядов, — так называемый «Фронтбанн», возглавляли Рем и Людеке.

Из всех этих группировок самой влиятельной была группировка Штрассера. С самого начала Штрассер понял, что путч был чистейшей авантюрой. Его усилия были направлены, с одной стороны, на организацию сильной партии, а с другой — на борьбу за мандаты в рейхстаге. Здесь Штрассер добился больших успехов. Войдя в сговор с другими националистическими группами, «Дойче фрайхайтсбевегунг» получило в мае 1924 года около двух миллионов голосов и 2 мандата в рейхстаге, один из которых был выдан самому Грегору Штрассеру. После весенних выборов 1924 года в баварский ландтаг «Национальный блок» стал второй по силе баварской партией.

Первое время, сидя в тюрьме, Гитлер всячески мешал Штрассеру. Однако, готовясь выйти из крепости, он заявил, что изобрел совершенно новую тактику. Эта тактика, оцененная апологетами Гитлера как «неожиданный шаг», как «находка» и «откровение» фюрера, в действительности являлась тактикой Штрассера, т. е, тактикой проникновения в парламент, Несмотря на то, что ближайшее окружение Гитлера знало о его проклятиях по адресу парламентской борьбы, несмотря на то, что он вынудил Штрассера разорвать связи с другими националистическими группами (фюрер заявил при этом: «Сильный всегда еще более мощен, когда он остается один») и потерять на этом больше половины голосов и мандатов уже на декабрьских выборах 1924 года, Гитлеру удался его очередной трюк: он был признан автором новой тактики нацистов.

После выхода из тюрьмы перед фюрером встала задача проводить эту тактику. Но прежде всего надо было вновь сколотить партию: на первых порах добиться хотя бы внешнего единства, а потом уже усмирить всех непокорных, намертво привязать к себе колеблющихся, укрепить и сплотить местные организации вокруг центра. И тут ход рассуждений Гитлера был такой же, как у Штрассера: он понимал, что длительная борьба за голоса избирателей требует организационно очень сильной партии, достаточно послушной и гибкой, чтобы пережить периоды спадов и неудач и в нужный момент быть готовой к узурпации государственной власти.

Выйдя из крепости, Гитлер заявил, что намерен «переголосовать» веймарских правителей, хотя для этого и понадобится значительно больше времени, чем для того, чтобы их «перестрелять».

Уже через две недели после освобождения фюрер проделал маневр, который как нельзя лучше характеризовал его политические методы: добившись аудиенции у министр-президента Баварии Хольда, он клятвенно обещал ему «вести себя прилично». При этом он намеревался тут же нарушить свою клятву. После беседы с Гитлером Хольд сказал министру юстиции Гюртнеру: «Бестия обуздана, теперь можно ослабить путы». Однако 27 февраля фюрер выступил в пивной «Бюргербройкеллер» с двухчасовой речью. И сразу стало ясно, что «бестия» вовсе не обуздана, а просто перехитрила баварского министр-президента. В речи перед четырьмя тысячами своих сторонников Гитлер заявил: «Либо враг пройдет по нашим трупам, либо мы пройдем по его». Всполошившееся баварское правительство вновь запретило Гитлеру выступать. Но депо было уже сделано.

Если внимательно вчитаться в эту речь Гитлера, первую после путча и тюрьмы, нетрудно заметить, что открытые угрозы по адресу своих «явных» врагов — марксистов, евреев и веймарских министров он перемежал со скрытыми угрозами по адресу недостаточно преданных сторонников внутри движения. «Если кто-нибудь намерен ставить мне условия, — заявил Гитлер, — я скажу ему: обожди, дружок, прежде я поставлю тебе условия», И далее: «Я возглавляю движение один, и никто не вправе ставить мне условия до тех пор, пока я лично несу ответственность… А я несу ответственность безусловно за все, что происходит в движении».

Фюрер начал наводить «порядок» в нацистской партии буквально на следующий же день после того, как он вышел из тюрьмы. Первым капитулировал Штрейхер. Он и его группа явились на поклон к Гитлеру в «Бюргербройкеллер».

Другого своего сообщника Дрекслера, который, пусть номинально, считался вторым руководителем партии, Гитлер просто полностью отстранил от дел. С 1927 года имя Дрекслера в истории НСДАП вовсе не упоминается. Сложнее обстояло дело с Ремом. «Фронтбанн» — полувоенный союз, который организовал Рем, был внушительной силой, он насчитывал в своих рядах до тридцати тысяч членов и претендовал на самостоятельную политическую роль. Так, например, Рем желал, чтобы «Фронтбанн» участвовал в выборах в рейхстаг как самостоятельная партия. Еще сидя в тюрьме, Гитлер пресек домогательства Рема — в декабре 1924 года он был вычеркнут из нацистского списка кандидатов в депутаты рейхстага. После выхода из тюрьмы Гитлер отклонил предложенное Ремом соглашение, которое сводилось к тому, что Рем будет руководить военной организацией нацистов, а фюрер заниматься политикой. В ответ на это 8 апреля 1925 года Рем в письме к Гитлеру сложил с себя обязанности руководителя СА и «Фронтбанна». Ради неограниченного господства в партии Гитлер пожертвовал, таким образом, сильной военизированной группой.

Еще труднее было сладить с Грегором Штрассером. Фактически Штрассер стал наиболее влиятельным после Гитлера человеком в НСДАП, имевшим немало своих сторонников. Борьба между Гитлером и Штрассером началась сразу же и не прекращалась до самого прихода нацистов к власти, когда Гитлер, предварительно обезвредив Штрассера, одним ударом покончил с ним.

На этом этапе ни Штрассер, ни Людендорф, который в то время блокировался с ним, на собрание в «Бюргербройкеллер» не явились. Однако, если старый генерал, служивший у нацистов чем-то вроде парадной вывески, уже не представлял для Гитлера особого интереса, то у Штрассера была реальная сила. Он создал в Северной Германии целую сеть низовых организаций, установил связи с другими реакционными группами, в том числе с Немецкой национальной партией и ее руководителями Альбрехтом Грефе и графом фон Ревентлов. Кроме того, по сравнению с Гитлером у Штрассера было два важных преимущества. Ему, как члену рейхстага, нельзя было запретить выступать, и он, опять-таки как член рейхстага, пользовался бесплатным проездом, что давало ему возможность без затрат объезжать и подбадривать нацистов в самых отдаленных уголках страны. Словом, Штрассер был не только влиятельной, но и абсолютно необходимой фигурой для Гитлера. Порви тогда фюрер со Штрассером, география фашистского движения сузилась бы до пределов одной Баварии, а Гитлер понимал, что борьбу он может выиграть только в общенациональном масштабе. Затаив злобу и повременив недели две, Гитлер вызвал к себе Штрассера для переговоров. В результате возникло компромиссное решение — формально подчинившись Гитлеру, Штрассер получил на откуп всю Северную Германию, включая столицу — Берлин. Кроме того, что тоже было очень важной уступкой, Гитлер согласился на то, чтобы Штрассер выпускал свою газету «Берлинер арбайтерцайтунг» в Берлине (редактировал ее брат Штрассера Отто) и нечто вроде теоретического органа нацистов, предназначенного для верхушки НСДАП, — «Национал-социалистише брифе». Некоторое время братья Штрассер работали параллельно с баварскими фашистами, завоевывая для Гитлера «всю Германию».

26 февраля 1925 года, т. е. за день до выступления Гитлера в «Бюргербройкеллере», вышел номер вновь разрешенной баварским премьером «Фелькишер бео-бахтер»; передовую в ней написал опять-таки фюрер. Называлась она «Новое начало». Итак, в 1925 году Гитлер положил новое начало своей партии, предварительно выбросив из нее Рема и пойдя на компромисс со Штрассером.

Думается, что уже тогда Гитлер сделал самое важное открытие своей жизни — и оно было не в области теории и даже не в области пропаганды, которая при всей своей важности не являлась решающей для нацистов, как это считают многие исследователи на Западе. Главное открытие Гитлера состояло в том, что он понял необходимость создания мощного и монолитного аппарата для узурпации власти, А для создания такого аппарата необходима была прочная финансовая база. Уже говорилось, что баварские промышленники финансировали НСДАП и мюнхенский путч 1923 года. Говорилось также, что эта группа промышленников не была самой влиятельной в среде немецкого монополистического капитала. Начиная с 1925–1926 гг. Гитлер принялся активно искать себе покровителей среди промышленников Рейна и Рура. Нам известно далеко не обо всех встречах Гитлера с представителями деловых кругов. Но уже того, что известно, достаточно, чтобы понять, какое значение придавал фюрер своим связям с монополистическим капиталом еще задолго до прихода к власти.

1 декабря 1926 года Гитлер сделал многочасовой доклад о своих планах в Кенингсвинтере для представителей бизнеса. Через несколько недель он выступил в Эссене в фирме Крупна. Одну из речей Гитлера в Эссене услышал Эмиль Кирдорф, почетный председатель правления «Гельзенкирхенербергверке АГ». В 1927 году издатель Брукнер, старый покровитель Гитлера, свел его с Кирдорфом. Вот что писал Кирдорф десять лет спустя: «В 1927 году я впервые встретился с фюрером. Я поехал в Мюнхен. Четыре с половиной часа развивал мне Гитлер свою программу. Я попросил его сделать из этого его доклада брошюру. Эту брошюру я потом распространял сам в кругу промышленников. В дальнейшем, как следствие написанной фюрером и распространенной мною брошюры, состоялись многочисленные встречи фюрера с руководящими лицами в промышленности».

Кирдорф и ставший сторонником нацистов еще в 1923 году Фриц Тиссен (концерн «Тиссен и K°» в Мюльхейме) были первыми представителями крупного немецкого бизнеса, которые пошли на сделку с Гитлером. Весной 1927 года в НСДАП вступил один из руководителей концерна «ИГ Фарбен» Вильгельм Кепплер. Примерно в то же время к нацистам примкнул Отто Дитрих, бывший экономический редактор газеты промышленников «Мюнхен-Аугсбургер бергцайтунг» У Дитриха были большие связи. Он был зятем Рейсман-Гроне — издателя влиятельной «Рейниш-Вестфалише цайтунг».

Тиссен, Кирдорф, Кепплер и Отто Дитрих фактически стали агентами Гитлера в среде крупного капитала. Они свели Гитлера с Альфредом Гугенбергом, главой Немецкой национальной партии — партии немецких монополистов. Именно Тиссен, Кирдорф, Гугенберг, Зельдте (глава «Стального шлема»[31]) и Гласе подготовили сенсационный успех нацистов на сентябрьских выборах 1930 года.

Таким образом, уже к началу тридцатых годов возникла та далеко не святая троица национал-социализма, милитаризма и империализма, о которой говорил главный американский обвинитель в Нюрнберге генерал Тэйлор.

Однако первые шаги по завоеванию симпатий немецкого империализма Гитлер сделал еще до наступления экономического кризиса. Уже тогда часть монополий активно поддерживала нацистов, хотя, казалось бы, при временной стабилизации экономического и политического положения в Германии им не нужна была столь экстремистская партия. Тем не менее так оно было. Начиная с середины двадцатых годов Гитлер получал регулярную финансовую помощь от немецких промышленников. Только благодаря этому он мог создать такую сильную и мощную партию.

Надо думать, что помощь власть имущих нацистам объяснялась в первую очередь тем, что НСДАП была самой ярой антикоммунистической партией, какая существовала в сравнительно либеральной в то время веймарской Германии. Как орудие борьбы с революционно-демократическим движением, с организациями трудящихся, с Коммунистической партией Германии она вполне устраивала немецкую реакцию.

Параллельно с налаживанием связей с монополистами внутри партии продолжалась борьба за единовластие. Главным образом с так называемым «левым крылом», возглавляемым Штрассером. Борьба Гитлер — Штрассер во многом определила обстановку в НСДАП на весь период с 1925 до 1933 года.

Штрассер, внешне подчинившись Гитлеру после выхода того из тюрьмы, не потерял надежды на главенство в партии.

Что представлял собой Штрассер? Это был человек более отесанный, нежели Гитлер. И его биография, мягко говоря, была менее одиозной. Как и Гитлер, Штрассер участвовал в первой мировой войне, но в отличие от него дослужился до обер-лейтенанта. По специальности Штрассер был химиком-фармацевтом. После войны купил аптеку. В 1923 году, когда Гитлер готовил «пивной путч», Штрассер написал диссертацию под названием «Распространение и значение разведения сахарной свеклы в Германии». Некоторое время он возглавлял фабрику по изготовлению спирта и был референтом имперского министерства продовольствия. У Штрассера была профессия, твердый заработок и обеспеченная семья. Так что перед ним стоял выбор — либо целиком отдаться партийным интригам, стать функционером, либо заниматься этим между прочим. К 1925 году он полностью переключился на партийные дела. Если Гитлер славился в НСДАП как оратор, то Штрассер считался первым организатором.

Была ли у Штрассера своя платформа? Сам Грегор Штрассер, а позднее его брат Отто пытались доказать, что этот нацист номер два был «левым» и что его разногласия с Гитлером носили принципиальный характер. Однако два обстоятельства убеждают нас в том, что борьба между Штрассером и Гитлером была только борьбой за власть.

Во-первых, Штрассер, который упорно выдавал себя за «социалиста» и за защитника прав трудящихся, неоднократно блокировался с крайне правыми — от графа Ревентлова до Людендорфа, а впоследствии и до Шлейхера. Так что, когда дело доходило до реальной политики, Штрассер быстро забывал свои леворадикальные социалистические лозунги.

Во-вторых, почти все ближайшие сотрудники Штрассера, которые на словах были еще «левее» его, начиная с Геббельса, кончая Рустом и гаулейтером Кохом, после убийства Штрассера верой и правдой служили Гитлеру. Никаких «идейных» разногласий с фюрером у них не обнаружилось. Так что оппозиция Штрассера была даже не «разновидностью» немецкого фашизма. Это была просто борьба двух хищников. И Гитлер оказался в этой борьбе более вероломным, более бессовестным и более хитрым.[32]

Однако в 1925 году вопрос о том, кто кого низвергнет, далеко еще не был решен. Первый бой между Гитлером и Штрассером произошел по инициативе последнего осенью 1925 года. Конкретным поводом к выступлению Штрассера послужил вопрос об экспроприации земель и владений бывших княжеских домов. Все левые партии Германии требовали безвозмездного отчуждения княжеских владений, принадлежавших им до 1918 года. Нацистская верхушка во главе с Гитлером без всяких колебаний стала на сторону реакции, которая желала вернуть поместья их бывшим владельцам. 22 ноября 1925 года Штрассер по собственной инициативе созвал в Ганновере конференцию северогерманских функционеров. Он предполагал не только осудить позицию Гитлера по отношению к князьям, но и заменить пресловутые «двадцать пять пунктов», т. е. официальную гитлеровскую программу 1920 года, своей, штрассеровской программой, в которой, между прочим, была предусмотрена экспроприация помещичьих земель, а также промышленного капитала, установление нового экономического строя — «государственного феодализма» и замена рейхстага сословными палатами по примеру итальянских фашистов. Гитлер отказался явиться на конференцию, где он был бы в меньшинстве. В качестве своего представителя он послал Федера. Среди северогерманских бонз оказался перебежчик — кельнский гаулейтер Роберт Лей. Федер и Лей решили сорвать конференцию на том основании, что она неправомочна, поскольку на ней не присутствует фюрер. Однако им это не удалось. Конференция в Ганновере была весьма представительна: в ней участвовали гаулейтеры Ганновера — Руст, Шлезвиг-Гольштейна — Лозе, Бранденбурга — Керрль, Берлина — Шланге, Померании — Вален, представители от Мекленбурга, Брауншвейга, Силезии. Из Эльберфельда (Рейнская область), где находился штаб Штрассера, кроме него самого, прибыли гаулейтер Кауфман и секретарь Штрассера Геббельс. На словах все присутствовавшие на конференции (кроме Лея и Федера) были чрезвычайно решительны. Так, Руст заявил, что Гитлер северогерманским и западногерманским нацистам «не указ», «У нас нет папы… Как решило большинство, так и будет». Некий Гильдебрандт из Мекленбурга крикнул: «Долой мюнхенских реакционеров! Долой прислужников князей!» По некоторым сведениям, Геббельс, а по другим — Руст, заключил ганноверскую конференцию возгласом: «Я требую исключить господина Гитлера из НСДАП!»

Однако закрепить организационно свою победу Штрассеру не удалось. И Гитлер не преминул нанести ему ответный удар. 14 февраля 1926 года он созвал свою конференцию в Бамберге. Подготовил он ее куда тщательней: верные фюреру люди прибывали со всех концов Германии на грузовиках. Их было не десятки, как в Ганновере, а сотни. Начал свое выступление фюрер с заявления о том, что конференция в Ганновере была незаконной. Потом театральным жестом разорвал программу Штрассера. «Раскольники»-штрассеровцы были осуждены. Геббельс сразу переметнулся на сторону Гитлера. «Надо признать свои ошибки, — заявил Геббельс, — и присягнуть на верность господину Гитлеру». В отличие от Штрассера Гитлер не успокоился на достигнутом— он стал закреплять свою победу.

В мае 1926 года фюрер созвал в Мюнхене «генеральное собрание всех членов партии», на котором было решено, что сравнительно малочисленная группа «Национал-социалистский немецкий рабочий союз в Мюнхене» является единственным «носителем партийной идеи». Все другие организации подчиняются этому союзу и его фюреру. Кроме того, было объявлено, что «двадцать пять пунктов» являются незыблемой программой партии.

После этого Гитлер начал переманивать и перекупать ближайших сотрудников Штрассера, сея смуту и рознь в рядах северогерманских нацистов. История «перекупки» штрассеровцев и вся механика их «перековки» в стопроцентных гитлеровцев известна нам благодаря дневникам Геббельса 1925–1926 гг. В эти годы Геббельс — правая рука Штрассера — окончательно предал его. Эта эпопея закончилась тем, что Гитлер назначил Геббельса гаулейтером Берлина, который считался вотчиной братьев Штрассер. С этого времени Геббельс и Штрассер стали заклятыми врагами.

Не последнюю роль в победе Гитлера над Штрассером сыграло то обстоятельство, что фюрер в это время уже обладал большими средствами, которые он черпал от промышленников, Если Штрассер призывал своих сотрудников к умеренности и даже аскетизму, то Гитлер обеспечивал им богатую жизнь.

После разгрома оппозиции Штрассера, которая в учебниках нацистской партии изображалась как «огромная идейная победа фюрера», Гитлер занялся текущими делами. Очередной и самой важной его задачей на этом этапе была уже не вербовка новых членов, не широковещательная пропаганда, а сплочение нацистских рядов и создание очень четкой и гибкой партийной структуры, которая превратила бы аморфные организации правых экстремистов в послушное орудие верховного жреца нацистов — Адольфа Гитлера. Приблизительная структура партии была выработана уже в 1925 году. Руководство НСДАП делилось отныне на два отдела, или, как они назывались, политические организации: ПО-1 и ПО-2. Задача ПО-1 заключалась в подрыве веймарского республиканского строя, ПО-2 занималась организационными вопросами. По замыслу Гитлера, ПО-2 после захвата власти нацистами должна была стать своего рода готовым органом государственной власти. В обеих политических организациях существовали подотделы. В ПО-1 было три подотдела: «заграница», «пресса», «профсоюзы». В ПО-2 — семь: «сельское хозяйство», «правовые вопросы», «экономика», «внутренняя политика», «арбайтердинст» (организация, занимавшаяся рабочими), «техника», «раса и культура». Креме двух ПО, существовал еще специальный отдел пропаганды, подчинявшийся непосредственно фюреру. Вся Германия была поделена на 34 «гау» — области, примерно соответствовавшие избирательным округам в Веймарской республике. Кроме того, были созданы еще 4 «гау» за пределами Германии: в Австрии, Данциге (Гданьск), в Саарской и Судетской областях. Во главе «гау» стояли назначаемые Гитлером гаулейтеры. Каждая «гау» делилась на округа («крейзы»), возглавляемые крейслейтерами. В округа входили ортсгруппы, т. е. местные организации, которые, в свою очередь, состояли из ячеек («целлен»), а если ячейки были большие, то и групп («блоков»).[33] Принцип построения НСДАП был территориальный. Попытки нацистов создавать свои «блоки» на крупных заводах, как правило, оканчивались провалами.

На все более или менее значительные должности назначения производил лично фюрер. Никакой демократии в нацистских когортах не было и в помине. Дискуссии Гитлер считал «пустой болтовней». В 1929 году в НСДАП было официально отменено тайное голосование. Члены партии должны были даже при выборах партийных руководителей выражать свою «волю» поднятием рук и криками. Нацистские бонзы объявили, что такой метод значительно более «народный». Уже в двадцатых годах в партийном аппарате был создан специальный институт «наблюдателей», которых обязали записывать крамольные высказывания членов НСДАП и передавать их по инстанциям. Даже гаулейтеры были лишены какой бы то ни было самостоятельности. Гаулейтер не имел права добровольно уйти с поста. Каждый из них знал, что он в этом случае будет объявлен ренегатом и станет объектом злобы и мстительности Гитлера.

Описывая обстановку в нацистской партии в середине двадцатых годов в книге «Тенденции и люди в НСДАП», некий Альберт Кребс, который в течение 10 лет был нацистом и одно время даже занимал пост гаулейтера Гамбурга, писал: «Малейшее отклонение или самая незначительная критика предписанных догм внутри собственных рядов считались смертельной опасностью. Члены НСДАП постоянно выискивали «индивидуалистов» и «еретиков», обнаружить и уничтожить которых считалось более почетным, чем обратить в свою веру полдюжины открытых противников».

Еще в «Майн кампф» Гитлер требовал четкого различия между попутчиками и членами партии. Члены партии должны были признавать принцип фюрерства, поддерживать в себе «боевой дух».

Уже в середине двадцатых годов Гитлер учредил специальный партийный суд под названием УШЛА — «Комиссию по расследованию и улаживанию». Об этом суде в Веймарской республике ходили самые невероятные слухи. Так, многие падкие на сенсацию иностранные журналисты утверждали, что УШЛА — самая страшная организация нацистов. Майор Бух, председатель УШЛА, считался более сильным человеком, чем сам фюрер, Эти слухи, по-видимому, питались атмосферой таинственности и дешевого детектива, которой сознательно окружала себя верхушка НСДАП. Документы, доступные нам сейчас, показывают, что партийный суд был послушным орудием в руках Гитлера и его ближайшего окружения. Недаром Бух называл себя «овчаркой Гитлера», которая помогает ему «держать все стадо». Однако не только иностранные журналисты не были в курсе внутрипартийных дел нацистов. Даже сами нацисты не поняли вначале, для чего фюреру понадобился специальный суд. После возникновения УШЛА часть партии рассчитывала, что партийные суды прежде всего оздоровят НСДАП, выведут на чистую воду таких нацистских бонз, как Штрейхер, Эссер и Вебер, займутся изобличением воровства, взяточничества и коррупции. Подобного рода фактов было в ту пору великое множество. Так, некий Хюттман ограбил кассу гамбургской организации. Один из руководителей СА положил себе в карман 30 тысяч марок, которые передали в нацистскую кассу руководители реакционного профсоюза торговых служащих. В весьма влиятельной организации в Эльберфельде некий Аксель Рипке, один из десяти городских фюреров, украл партийные деньги.

Первый председатель УШЛА Хейнеман, по-видимому, считал, что ему подсудны подобные дела. Но его быстро убрали, заменив Бухом. Хейнеман просто не понял Гитлера. Председатель УШЛА Бух и его помощники — Ульрих Граф, человек с весьма темным прошлым, и молодой юрист Ганс Франк (в будущем кровавый палач Польши) были нужны Гитлеру только для того, чтобы блюсти «единство» — и выбрасывать из НСДАП всех заподозренных в крамоле. Когда Буху рассказывали об уголовном преступлении кого-либо из видных нацистов, он вопрошал: «Ну, и что?» И на этом дело кончалось. Партийный суд был одним из органов, который с первых же месяцев «нового начала» установил в партии Гитлера атмосферу страха и подозрительности.

В силу различных общественно-политических и социальных причин в Германии к концу XIX века сложился особенно мощный и разветвленный бюрократический аппарат. Прусские чиновники всегда считались образцом механической, нерассуждающей исполнительности и слепого послушания. Помещичье-юнкерская, а затем капиталистическая Германия побила своеобразный рекорд в канцелярщине — нигде в Европе не издавалось столько циркуляров и распоряжений, нигде не оформлялось столько актов, не требовалось столько справок и документов от частного лица. В какой-то степени новая партия Гитлера была сродни немецкой бюрократической машине.

Кроме того, строя свою машину власти, а потом и свое государство, нацисты внесли в него многие черты, присущие им самим — «элите сточной канавы», как их иногда называли. Гитлер и его личные друзья могли вмешиваться во все дела во всех инстанциях. Многие партийные отделы дублировали друг друга — и это было не случайностью, а системой, особенно после прихода нацистов к власти, когда партийные и государственные бонзы выполняли одни и те же функции, контролируя друг друга. Партийных чиновников все время перебрасывали из города в город, и они меняли не только места жительства, но и профессию. А это уж вовсе не было в традициях германского государства: там чиновники всю жизнь просиживали в определенном отделе определенного ведомства, медленно поднимаясь с одной бюрократической ступеньки на другую.

Но сами дефекты и изъяны в нацистской бюрократии опять-таки играли на руку Гитлеру. По свидетельству очевидцев, фюрер (в рамках железной дисциплины по отношению к руководству) поощрял неразбериху в партии. Ведь ему нужны были не просто аккуратные и послушные чиновники, но и буйные головорезы, герои «зальных побоищ», авантюристы. И Геббельс и Штрассер в двадцатых годах самолично кидались бутылками и стульями и колошматили своих противников.

Но самое главное — для того, чтобы править всей этой нацистской ратью, необходимо было науськивать друг на друга отдельных людей, разделять, чтобы властвовать. Один из помощников Рема, штурмовик Людеке, писал, вспоминая двадцатые годы: «Он (Гитлер. — Авт.) намеренно разжигал рознь, чтобы держать в руках вожжи». Альфред Розенберг, который, сидя в тюрьме перед Нюрнбергским процессом, занялся мемуарами, утверждал, что в середине двадцатых годов Гитлер «совершенно сознательно разрешал создание антагонистических групп в партии, чтобы иметь возможность играть роль верховного судьи и арбитра». Наконец, Кребс, которого мы цитировали выше, рассказывал в своей книге, как Гитлер в 1928 году с удовлетворением взирал на драки (не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова), которые возникали между гамбургскими штурмовиками и гамбургскими партийными функционерами. «Гитлер любил такие свары, — писал Кребс, — и всегда становился на сторону сильнейших, заявляя, что благодаря этому образуется элита». Побежденных, по словам Кребса, он объявлял «бунтовщиками» и «врагами единства».

Для укрепления личной власти Гитлера необходимы были также постоянные перетряски внутри партии. Даже крупные нацисты должны были помнить, что их посты и влияние целиком и полностью зависят от фюрера.

Коренная перетряска нацистской верхушки произошла уже в 1925 году: ближайшее окружение фюрера почти полностью сменилось. Шейбнер-Рихтер погиб во время путча, Эккарт умер. Людендорф порвал с Гитлером. Розенберг на время отошел от дел. Рем — тоже. Дрекслер выбыл из партии окончательно. Эссер постепенно начал терять свое влияние. Геринг фактически не участвовал в сколачивании нацистской машины, поскольку после путча бежал из Германии в Швецию, Руст, Вагнер и целая плеяда друзей Штрассера постепенно оттеснялись на менее важные посты. Зато на фашистском небосклоне взошли новые «светила»: Гиммлер, Геббельс, Лей, которых до 1925 года в НСДАП мало кто знал.

Наряду со сколачиванием сильной партии Гитлер во второй половине двадцатых годов создал также множество смежных организаций, которые должны были в будущем заменить все существовавшие в Германии общества, союзы, объединения. Эти массовые организации гитлеровцев сыграли чрезвычайно большую роль, развращая, терроризируя и подкупая широкие слои немецкого населения.

Самой главной из массовых организаций НСДАП являлся гитлерюгенд («гитлеровская молодежь»).

В системе нацизма чрезвычайно важную роль играла политическая опека над юношеством и одновременно его военная подготовка. Сочетание военной и идеологической обработки было характерной чертой и других подобных организаций, являвшихся своеобразными филиалами нацистской партии.

Кроме массовых и военизированных организаций, при НСДАП в 1925 году начали создаваться и новые штурмовые отряды или, как они именовались в целях маскировки, «Оборонно-политическая служба».

В руководстве этой «службы» было пять отделов, а командиром штурмовиков Гитлер назначил фон Эппа. Несмотря на то, что Гитлеру удалось в 1925 году отбить атаки Рема, который стремился к обособлению СА и единоличному владычеству в штурмовых отрядах, армия штурмовиков всегда представляла известную угрозу для фюрера. Ландскнехты в коричневых мундирах были настолько неконтролируемой силой, что гаулейтеры с ними не справлялись. Так, например, в конце двадцатых годов Стеннес и Пфеффер — главари берлинских штурмовиков— дважды взбунтовались против Геббельса, гаулейтера Берлина, и позволили себе крамольные выпады против самого фюрера. Чтобы подавить бунт Стеннеса, Геббельсу пришлось даже прибегнуть к помощи полиции.

А между тем «своя» армия была необходима Гитлеру: она запугивала население, придавала вес НСДАП и при всех переговорах, которые вел Гитлер с буржуазными политиками, являлась важнейшим его козырем. Поэтому уже в середине двадцатых годов была создана еще одна нацистская армия под названием «охранные отряды» — СС. Эсэсовцам дали такую же форму, как штурмовикам, только черного цвета (этот цвет Гитлер позаимствовал у Муссолини). Официально фюрер заявлял, что СС будут его личной охраной. В действительности СС были задуманы как военная организация (только более элитарная) в противовес СА, у которых уже сложились свои традиции неповиновения. Первым командиром охренных отрядов стал Иозеф Берхтольд, сотрудник «Фелькишер беобахтер». Но его быстро сменили и назначили на этот пост Рихарда Хайдена, бывшего полицейского агента. Только в 1929 году для СС нашелся настоящий фюрер. Им стал бывший секретарь Штрассера, владелец птицефермы Генрих Гиммлер, которого в нацистской партии первое время звали «Гиммлер-навоз». Когда «Гиммлер-навоз», имя которого в течение двенадцати лет наводило ужас на всю Германию и на миллионы людей в оккупированной Европе, стал во главе СС, в рядах охранных отрядов насчитывалось всего лишь 200 человек.

К 1928–1929 гг. нацистский партийный аппарат был вчерне создан.

Нацистские вельможи

После выхода из тюрьмы Гитлер обосновался в Мюнхене в двухкомнатной квартирке под самой крышей на Трирштрассе, 41. Однако уже летом 1925 года он снял себе небольшой загородный дом в 160 километрах от Мюнхена, недалеко от австрийской границы, в Баварских Альпах. Дом этот находился в курортном местечке Берхтесгаден, где после 1933 года была построена знаменитая резиденция фюрера, нечто вроде укрепленного замка. Первое убежище Гитлера в Баварских Альпах было куда скромнее — он снял за 100 марок в месяц виллу, выстроенную еще до первой мировой войны гамбургским купцом. В 1929 году Гитлер поменял и городскую свою квартиру. Он поселился в девяти больших красивых комнатах на Принцрегентенштрассе. После 1925 года фюрер разъезжал на дорогих машинах с большой свитой, хотя машины и личных шоферов имели в то время в разоренной Германии только очень богатые люди. Таким образом, в середине двадцатых годов Гитлер жил уже на широкую ногу.[34] Россказни о том, что он вел жизнь «простого солдата», явно были пропагандистским мифом, рассчитанным на обывателя. Огромный штат Гитлера, начиная от телохранителей, кончая поварами и садовниками, стоил массу денег. Да и вообще финансовая система НСДАП была построена таким образом, чтобы создать для всех крупных нацистских функционеров жизненный стандарт, который не уступал бы стандарту мультимиллионеров. Партийная казна, а после 1933 года казна огромного государства была в их полном распоряжении. В условиях фашистского тоталитарного строя, где главари были бесконтрольными и несменяемыми и где каждое выступление против них расценивалось как выступление против режима, грань между личной собственностью и государственной для них полностью стерлась. Любые, самые безумные траты, скажем Геринга, Риббентропа, Геббельса, легко проходили по графе «представительские расходы».[35]

В своих мемуарах бывший руководитель гитлерюгенда, а затем гаулейтер Вены Бальдур фон Ширах вспоминает о разговоре с Борманом, в котором тот сказал ему: «Деньги — не проблема, Бальдур. Я поговорю с фюрером, и ты получишь дотацию. Скажи мне только, сколько тебе требуется — двести тысяч или пятьсот тысяч». Система «дотаций» была широко распространена в «третьем рейхе». К своему пятидесятилетию министр экономики Функ получил «дотацию» из «фонда Гитлера» 520 тысяч марок. Начальник имперской канцелярии Ламмерс и Риббентроп также получили по полмиллиона марок.

В 1930 году во имя «престижа партии» Гитлер построил в Мюнхене помпезный «коричневый дом» — прообраз будущих партийных строений в Берлине. Фасад дома украшала гигантская свастика. Особенно поражала воображение обывателя так называемая «сенатская комната»— огромное помещение, в котором стояли 24 кресла, обитые пурпурной кожей. Чтобы проникнуть в секретариат Гитлера, которым руководил Гесс, надо было миновать внутренний двор; за секретариатом помещался кабинет Гитлера, обставленный дорогой мебелью и покрытый толстым ковром. В кабинете находился письменный стол и стол для заседаний с кожаными креслами (все это было гигантских размеров). Гитлер выходил к своим подчиненным в коричневой рубахе и высоких сапогах, некоей изобретенной им для себя полувоенной форме, которая должна была олицетворять в глазах обывателя тот неугасимый военный дух, который царил в его не столь уж могучем теле. Сверх того, к концу двадцатых годов фюрер обзавелся хлыстом, что опять-таки должно было, по-видимому, придать его внешности нечто барское и воинственное, Коричневую рубаху, сапоги и хлыст, т. е. гитлеровскую «форму», иностранные журналисты именовали в шутку «разбойничьей полуштатской формой» — Räuberzivil.[36]

Помпезность, грандиозность всегда были непременными компонентами нацистской пропаганды. Это не мешало, однако, как мы говорили выше, той же пропаганде прославлять «скромность» фюрера. Гитлер появлялся в дорогих ресторанах в обществе дам, осыпанных бриллиантами, гитлеровцы устраивали праздники, поражавшие своей роскошью; у фюрера, когда он стал канцлером, висели на стенах бесценные картины, в том числе полотна Рембрандта. И в то же время Геббельс подал сигнал нацистской пропаганде рисовать Гитлера как чрезвычайно, до аскетизма скромного человека. «Он, фюрер, — писал Геббельс в «Ангриффе» в 1933 году, — не желает роскоши и блеска прежней имперской эры». Когда Гитлер, придя к власти, водворился в резиденции рейхсканцлера, он демонстративно приказал закрыть все помещения личного пользования, оставив себе лишь две небольшие комнатки. И в Германии начали распространяться фотографии этих комнат: на одной была изображена спальня фюрера — железная кровать, тощий гардероб, небольшой столик; на второй — его кабинет: несколько обычных стульев, круглый стол и письменный стол, заваленный бумагами и книгами. В январе 1933 года Гитлер официально отказался от канцлерского жалованья, заявив, что ни одно жалованье в «третьей империи» не будет превышать тысячу марок. И немецкому мещанину было невдомек, что жест этот ровно ничего не значил: новый канцлер и его сообщники не нуждались в жалованье!

Вспоминая во время войны в своей ставке о прошлом, Гитлер неоднократно подчеркивал, что конец двадцатых годов был «счастливейшим периодом его жизни». Однако тогда у него была одна существенная забота — он не имел немецкого подданства: сперва Гитлер считался подданным Австрии, потом отказался от австрийского гражданства (из страха, что его могут выслать а Австрию) и тем самым стал человеком без гражданства. И в этом случае Гитлер поступил так же, как он поступал всегда: публично заявил, что никогда не унизится до того, чтобы просить о немецком гражданстве, а тайком посылал баварскому правительству одно прошение за другим. Однако до 1932 года эти прошения оставались без ответа.

К концу двадцатых годов относится и весьма темная любовная история между Гитлером и его племянницей Ангеликой (Гели) Раубал. О ней написано немало, еще больше написано на «общую» тему: «Гитлер и женщины».

С того времени, как Гитлер стал общегерманской «знаменитостью», т. е. с 1924 года, большинство иностранных журналистов, встречавшихся с ним, утверждали, что он — импотент.[37] Другая часть журналистов разбирала всевозможные, часто мнимые увлечения Гитлера. В донжуанский список фюрера попало множество имен: Генни Хауг — сестра шофера Гитлера, аристократка Эрна Ханфштенгль — сестра «Путци» Ханфштенгля, Сузи Линтауэр, Элеонора Бауэр — бывшая монахиня, леди Митфорд— свояченица главаря английских фашистов Освальда Мосли, Зигрид фон Лаффердт.

Впрочем, были и такие корреспонденты, которые считали, будто тот факт, что Гитлер любил появляться в обществе красивых женщин, объяснялся его стремлением скрыть свой изъян.

Эта версия, безусловно, имела некоторые основания. Странным казалось, что в, так сказать, «доисторический» период женщины не играли в жизни Гитлера никакой роли. Как ни пытались журналисты разыскать хоть одну женщину, которая была бы в прошлом связана с Гитлером, им этого не удавалось. (Напомним, что в конце двадцатых годов Гитлеру уже было под сорок).

Роман Гитлера с Раубал должен был, казалось, развеять эти слухи. Но и он был диковинный. В 1928 году Гитлер выписал в Мюнхен свою единокровную сестру Ангелу вместе с ее дочерьми — Гели и Фридл. Гели — еще совсем молоденькая девушка — по свидетельству всех знавших ее, была весьма жизнерадостной и уравновешенной особой. Она училась пению. Сестра Гитлера стала чем-то вроде экономки будущего рейхсканцлера, а Гитлер начал подчеркнуто ухаживать за Гели. Он водил ее повсюду, даже на официальные нацистские собрания. В мюнхенской квартире Гитлера и в Берхтесгадене у Гели были свои комнаты. Когда гаулейтер Вюртемберга Мундер потребовал, чтобы Гитлер либо женился на своей племяннице, либо перестал показываться с ней на людях, Гитлер немедленно выкинул его из партии. Следующей жертвой романа фюрера с Гели стал шофер и телохранитель Гитлера Эмиль Морис. По слухам, Гитлер приревновал Мориса к Гели и прогнал его с глаз долой. Казалось, Гитлер женится на своей племяннице. Однако 18 сентября 1931 года Гели Раубал была найдена мертвой у себя в комнате, В НСДАП было объявлено, что она покончила жизнь самоубийством из-за того, что провалилась на экзамене по пению. Однако этому сообщению не поверили даже самые легковерные нацисты.

Существует несколько версий смерти Гели Раубал. По одной — она покончила с собой из-за необузданного нрава Гитлера. Раубал будто бы оставила письмо, попавшее в руки патера Штемпфле, близкого друга Гитлера. Но Штемпфле оказался недостаточно молчалив, за что его и убрали в 1934 году. По другой версии — Раубал была убита Гиммлером, так как «слишком много знала». И наконец, по третьей — Гитлер убил свою племянницу собственноручно в припадке ярости. Один из баварских юристов поднял дело об убийстве, но в конце концов его прекратили.[38]

Установить сейчас истинную картину смерти Раубал не представляется возможным. Ясно только одно — прямым или косвенным убийцей Гели был Гитлер. Но это отнюдь не помешало ему на протяжении всей остальной жизни делать вид, будто он скорбит по поводу невосполнимой утраты.

Интересно, что все западные биографы Гитлера, не говоря уже о самих нацистах, писали о «трагедии» Гитлера в связи со смертью Раубал…

Но пока Гитлер переезжал с одной квартиры на другую, пока он ухаживал за Гели Раубал, строил «коричневый дом», подавал прошения о принятии в немецкое гражданство, в Германии создавалась легенда о «всемогущем» и «премудром» фюрере, которая не имела ничего общего ни с самим фюрером, ни с его действительной жизнью.

Как мы уже говорили, принцип фюрерства насаждался нацистами обдуманно и планомерно. Фашистская теория, а главное, фашистская практика неразрывно связаны с этим принципом. Возведенные в абсолют произвол и беззаконие невозможны без абсолютной власти фюрера. Это две стороны одной медали. Призвав «клоаку немецкого общества», как писал известный буржуазный социолог Репке, к управлению страной, развязав самые разнузданные инстинкты толпы, поправ все законы и все нормы человеческого поведения, нацистские главари должны были все же иметь в руках какую-то узду. Хотя бы для того, чтобы сохранять видимость порядка. И для того, чтобы в один прекрасный день не быть растерзанными своими же сторонниками, не оказаться жертвами тотальной резни. Этой уздой стал фюрер. Да и той темной, социально неустойчивой массе, к которой апеллировали нацисты, необходимо было новое божество.

Некоторые историки на Западе утверждают, будто культ Гитлера возник в Германии потому, что немцы, мол, изверились в демократии: им, дескать, наскучили слабонервные лидеры и захотелось сильного вождя. Утверждение это в корне неправильно и антиисторично. Трудно было извериться немцам в демократии, даже в буржуазном ее варианте, ведь они ее едва успели вкусить. В 1918 году из рейха бежал Вильгельм И, а уже в 1925 году президентом Германии стал Гинденбург, ярый монархист, на письменном столе которого всегда стояла фотография Вильгельма II с надписью: «В знак постоянной и вечной благодарности от Вашего всегда верного Вильгельма».

И дело здесь, разумеется, не в особом складе немецкого характера, не в свойствах немецкой психики, а в тех исторических условиях, в которых складывался в Германии капитализм и происходил переход его в империалистическую стадию. Запоздалое возникновение промышленности в Германии и замедленный «прусский путь» развития ее сельского хозяйства обусловили особую реакционность и агрессивность правящих классов страны — юнкерства и буржуазии. «В Англии и во Франции, — писал В, И. Ленин незадолго до первой мировой войны, — буржуазия господствует полновластно и почти (за малыми исключениями) непосредственно, тогда как в Пруссии первенство за феодалами, за юнкерами, за монархическим милитаризмом».[39]

В специфических условиях развития германского капитализма милитаризм, пользуясь выражением Карла Либкнехта, стал не только государством в государстве, но прямо-таки государством над государством. Он пронизал все поры государственной и общественной жизни. Казарменный дух, палочная дисциплина и верноподданничество были характернейшими приметами пруссачества, подчинившего себе всю Германию. На этом и сыграли нацисты.

Верноподданный Гогенцоллернов был готов стать верноподданным Гитлера. Пивного завсегдатая, молившегося на пышные усы кайзера, легко было «перекантовать» на усики фюрера. Тем более, что нацисты ловко сумели использовать популярную идейку о «сильной личности» как панацею от всех бед — и от послевоенной разрухи, и от кризисов, и от репараций, и от действительных и мнимых унижений Германии со стороны богатых стран-победительниц. А главное, как спасение от коммунизма.