Глава 10. В саду


Высоко-высоко взлетали увитые бледно-розовым вьюном качели, а раскрасневшаяся Варюшка восторженно кричала:

– Выше! Ещё выше!

– Да ведь не удержитесь, Варвара Николавна! – смеялся Никита, ещё сильнее толкая тяжёлые качели.

– Это я-то?! Да я лучше вашего на лошади держусь! – запальчиво откликнулась Варюшка.

– Неужто?

– Не верите? Хотите пари?!

– Не спорь с ней, Никита! – подал голос Родион. – Она и впрямь как чертёнок в седле держится. Хоть без сбруи её на коня посади, так она в его гриву так вцепится, что не оторвёшь. Дядьке спасибо – обучил.

– А что сразу дядя? – обиделась Варюшка и кивнула на сестру. – Лялю-то, вот, и он научить не смог! Едва на смирной кобылке ездит. А всё потому что лошадей боится!

– Не всем же быть амазонками, – мягко улыбнулась Ольга.

– Ну, сильнее же, сильнее!

– Вам бы, Варвара Николавна, в Москву! Зимой на Девичье поле! Знаете, какие там качели? А горки? На санях-то да с высокой горы – ух! Дух захватывает!

– Я непременно упрошу матушку поехать зимой в Москву! Вы мне покажете Девичье поле, правда? И мы с вами покатаемся с гор?!

Никита рассмеялся, отчего его неправильное, но необычайно доброе лицо стало ещё добрее.

– Милая Варвара Николавна, у меня же служба. Я понятия не имею, где буду этой зимой! Но обещаю вам, что когда-нибудь мы с вами непременно прокатимся с горы на Девичьем поле.

– Вы даёте слово? – загорелась Варюшка.

– Слово офицера!

– Ты совсем замучила Никиту Романыча, – заметила Ольга, близоруко щуря небольшие серые глаза. – Отдохнула бы и сама.

– Вечно я тебе мешаю! – насупилась Варюшка. Она ловко соскочила с качелей, ещё не успевших остановиться, и Никита галантно поддержал её. Варюшка качнулась: – Что-то голова кружится… – и Никите с сияющей улыбкой. – Спасибо!

– Выпей лимонада, – посоветовала Ольга. – Такая жара сегодня…

– Да, пожалуй, – согласилась Варюшка.

– И прикажи подать мороженое в беседку. И крюшон…

Варюшка бегом помчалась к дому, а Никита, утерев испарину, опустился на траву рядом с креслом Ольги. Очень рослый, крепко сложенный, широкоплечий, он походил на доброго богатыря из русских сказок. И оттого было особенно забавно наблюдать за тем, как вилась вокруг него маленькая, юркая Варюшка, вовлекая его в свои игры.

– Вы очень понравились моей сестре, – заметила Ольга.

– Ваша сестра – чудо, – весело отозвался Никита. – Никогда не видел столь очаровательного ребёнка! Какая жалость, что у меня нет такой сестры.

– Через год-другой этот очаровательный ребёнок станет очаровательной девушкой. Впрочем, у неё и теперь голова забита романтическими мечтаниями. По-моему, она сочла, что вы очень похожи на рыцаря из её фантазий.

– В самом деле? – Никита ловким прыжком-кувырком перевернулся через голову и теперь сидел, подогнув колени, лицом к Ольге. – Что ж, не удивлюсь, если через два-три года ваша сестра станет похожа на царевну из моих сновидений.

Он как будто бы шутливо это сказал, а в то же время серьёзно. Полусерьёзно отшутилась и Ольга:

– В таком случае, вы будете как раз таким мужем, который станет носить свою жену на руках.

Родион краем уха прислушивался к разговору сестры и друга. Он с удовольствием присоединился бы к нему, но в его обязанности входило развлекать гостью… До чего же унылая обязанность! Нарочно не придумаешь…

Ксения полулежала в гамаке. Красивая отточенной красотой фарфоровых статуэток, выполненных искусным мастером. Красотой скульптур. Картин… Но не той живой и тёплой красотой, которая притягивает и располагает к себе. О чём говорить с нею и то непонятно было. На всё отвечала она робко и односложно. А большей частью, молчала, потупив очи долу. Возможно, отнюдь и неглупа была Ксения, и добра душой. Но так глубоко запрятаны были в ней эти качества, что не отыскать. Не пробудить. Да и будить, по чести признаться, желания не возникало…

Ещё поутру осторожно уведомил родитель, что они с Дмитрием Владимировичем надеются, что Родион и Ксения в будущем составят счастье друг друга. Так дословно и объявил, огорошив. И принялся всячески расхваливать достоинства суженой. И умна-то, и набожна, и добра, и скромна, и красива, как античная богиня. А, самое главное, её отец владелец многих гектаров земли к западу от Глинского. Дмитрий Владимирович, правда, хозяин некудышный, и потому мужики окрест распустились, воруют и обманывают незадачливого помещика на каждом шагу. А уж Николай-то Кириллович порядок бы там навёл! Будьте здоровы, какой! И земля бы цвела, и мужики бы нужды не ведали, и хозяевам доход изрядный был. А тогда бы как развернуться можно! Фабрику наладить, машины закупить… Да совсем на другие рельсы поставили бы дело!

Родион ошалело слушал мечтания отца. Всё продумано и умно в них. Во всём была хозяйская хватка и рачительность. Только одно вовсе забыто оказалось, что для исполнения грандиозных планов требуется подчинить им жизни двух взрослых, разумных людей, чьи планы могут быть совсем иными. Но последнего отцу и в голову не приходило. Клеменсы, ко всему, род знатный. И Ксения весьма достойная партия для сына Николая Аскольдова.

Так сразил его отец нежданно решением этим, словно из гаубицы точной наводкой позиции уничтожил, что и не сразу нашёлся Родион ответить. К тому же гости начинали прибывать. Совсем не время для семейного скандала. Выслушал терпеливо отцовы прожекты и решил отложить серьёзный разговор на вечер. Конечно, говорить ему об Аглае сразу лучше не стоит. Знал Родион крутой нрав родителя. Добро бы ещё оказался у него роман в Москве или Петербурге. Хоть бы и с той девицей с памятного бала. Одним словом, с ровней. Тогда бы отец поворчал, погрозил, но принял бы. Но с мужицкой дочерью… Нет, не поймёт и не примет. Никогда не примет. Оскорблением фамильной чести сочтёт. В этих вопросах прогрессивный хозяин оставался крайним ретроградом. И не спасёт даже то, что брат Алин – матушкин крестник и любимец, долгое время живший в доме почти за родного. И впервые с такой отчётливостью понял Родион тяжесть своего положения. А всё-таки надо было объясниться с отцом. По крайней мере, для того, чтобы не давать надежд Ксении и не вводить в заблуждение Дмитрия Владимировича.

– Отчего вы всё молчите, Ксения? Расскажите что-нибудь о себе?

– Что же рассказать? – удивлённый пожим грациозных плеч, покрытых старомодной пелериной.

– Не знаю… Вы живёте вдвоём с отцом?

– Сейчас – да. Мой младший брат болен. Врачи предписали ему южный климат… Он теперь живёт в Батуме. И матушка с ним.

– Вам, должно быть, тоскливо без них.

– Да, мы с папой очень скучаем. Но отец не может оставить дом… А я – отца… А мама не может оставить Лёню.

Даже говорила она медленно, без интонаций, не меняясь в лице. Родион старательно поддерживал едва теплящуюся беседу, следуя правилам хорошего тона, а сам неотступно думал об Аглае. Так и стояла она перед взором. Живая, тёплая, с крупными глазами, чуть раскосыми, что придавало лицу задорное выражение. Какое счастье было бы теперь бродить с нею по лесу, либо сидеть у омута, зарываясь лицом в шёлк её медовых волос… В третью встречу он подарил ей янтарные бусы, привезённые сестре, но не отданные сразу с другими подарками. Янтарь – этот солнечный камень как нельзя более подходил Але. Не серебро, не золото, не алмаз, не топаз… А скромный, но самый солнечный, налитый солнцем янтарь. Она и сама была – янтарной. Солнцем напитанной. И без солнца этого всё казалось погружённым в тень, в сумрак.

Вернулась Варюшка, а с нею старый, важный лакей Ферапонт, нёсший поднос с мороженым. Переместились в беседку, укутанную хмелем. За столом стало веселее от шуток Никиты и проказ Варюшки, от смеха прочей молодёжи и от песен всегда предпочитавшего это общество чинным посиделкам старших Жоржа, которого племянники разве что шутейно именовали дядей, так как летами годился он им лишь в старшие братья. Только Ксения оставалась меланхоличной и словно застывшей. И рядом с ней становился таким же Родион, тяготившийся мыслью о предстоящем разговоре с отцом.

Гости разъехались вечером. Ещё звучали в саду аккорды дядькиной гитары. Ещё звенел Варюшкин смех и отвечающий ей Никитин тенорок, плохо гармонировавший с его крупной фигурой. Ещё говорили о чём-то неспешно, укрывшись в прохладном гроте, мать с тётушкой Мари и Надёжиным. А отец в сопровождении двух элегантных борзых уже скрылся в своём кабинете. И, набрав побольше воздуха в лёгкие, Родион последовал за ним.

– Ну-с, что скажешь? – спросил отец, едва Родион переступил порог.

– О чём?

– О нашей гостье, разумеется.

– Скажу, что, несмотря на её красоту, эта женщина совсем не такова, какой желал бы я видеть свою жену.

– Что так? – отец надломил бровь.

– Я должен объяснять подробно? Просто Ксения не та женщина, которая могла бы составить моё счастье. А я вряд ли смогу составить счастье её.

– Основательное объяснение! Как это ты так скоро определил?

– Я взрослый мужчина, отец, и вполне знаю, что мне нужно.

– Даже так? – отец откинулся на спинку кресла, прищёлкнул пальцами по крышке золотой табакерки, украшенной эмалевой миниатюрой. – И что же тебе нужно, позволь узнать?

– Иное!

– Краткость не всегда сестра таланта. Если уж начал говорить, так договаривай, будь столь любезен.

Тон отца не предвещал ничего хорошего, но Родион решился.

– Одним словом, я люблю другую женщину.

– Вот как? И кто же она? Какая-нибудь артистка, может быть? Решил последовать примеру своего беспутного дядюшки? Так я и знал, что не стоит и представлять тебя этому паршивцу.

– Дядя Котя здесь вовсе не причём. И она не артистка.

– Кто же тогда?

– Что тебя интересует, отец? Её родовитость? Наличие земель у её родителей? У неё нет ни того, ни другого! Она не нашего круга. Но я люблю её. А остальное не имеет значения!

– Родительское благословение также не имеет для тебя значение? Или, виноват, может, ты собираешься жить с нею запросто, как твой дядя со своей подлой?

– Я собираюсь венчаться с нею.

– Никогда, – ледяным тоном отчеканил отец. – Я не потерплю мезальянсов в своей семье. Если ты желаешь связать свою жизнь с особой без рода и племени, то изволь забыть дорогу в этот дом. Тебе придётся сделать выбор. Она или твоя семья.

– Отец, слышишь ли ты сам себя? – вспыхнул Родион. – Разве на дворе шестнадцатый век? Ты приветствуешь прогресс, а сам держишься за обветшавшие обычаи, давно отжившие! Мы живём в век автомобилей, аэропланов… синематографа! В век, когда, наконец, всякий человек признан личностью, свободной и имеющий права…

– Личностей развелось немерено, это ты верно сказал! А люди-то перевелись! – отец резко поднялся, опершись на трость. Следом вскочила лежавшая у его ног борзая. – Личности всегда руководствовались долгом, обязанностями, а не похотью, которую разные шаромыжники покрывают красивым именем «прав личности». Права теперь стали на всё! Право на блуд, право на грабёж… Скоро пойдут в дома убивать и станут заявлять, что этим реализуют своё законное право! Вся риторика о правах сводится к одному единственному праву – праву на грех. Кто же дал тебе такое право?

– Мой единственный грех, что теперь я иду против твоей воли. Прости! Но идти против воли несправедливой не всегда грешно.

– Даже так? А ты, часом, не революционер ли? Сегодня отцову волю нарушить не грех, а завтра, глядишь, и приказ Государя не грех будет нарушить?

– Я прошу не оскорблять меня! Я Государю присягал, и присяге своей не изменю никогда! Но и женщине, которой я дал слово, я не изменю также. Помилуй Бог, отец! Даже в Августейшей фамилии не новость браки…

Отец не дал Родиону докончить, хватив тяжёлым набалдашником трости по столу:

– Дурак! Эти морганатические браки великих князей губят династию! Разрушают и подрывают её!

– Скорее её разрушают бесконечные браки между родственниками, коими являются все представители европейских царственных родов!

Лицо отца побелело от гнева, но он подавил в себе его вспышку. Глубоко вздохнул, снова опустился в кресло, указал тростью на дверь, велел, едва разжимая губы:

– Выйди вон. И хорошенько обдумай свою дальнейшую судьбу. Дай Бог тебе не ошибиться с выбором.

– Я уже сделал выбор, отец. Честь имею! – Родион щёлкнул каблуком и вышел из кабинета. Удаляясь, он услышал охрипший, раздражённый голос отца:

– Ферапонт! Капли мне!

И где-то зашаркали шаги старого лакея, слышавшего зов барина в любом конце дома.

Как ни тяжел был разговор, как ни тяжел выбор, а легче стало. Теперь уж никаких тайн! Как там у Ростана? «Приятно быть самим собой, а притворяться тягостно и тошно!» Теперь всё решено окончательно и бесповоротно. Отрезано. Завтра он увидит свою янтарную девочку. И скажет ей… О родительском гневе немного смягчит, чтобы она не слишком переживала о приносимой ради неё жертве… А потом они обвенчаются. И он увезёт её с собой… Слава Богу, он не конногвардеец. Там бы не простили мезальянса. Не простили ведь даже Бискупскому, хотя его избранницей была сама прима Вяльцева. Но в артиллерии всё проще… И Але, знавшей много лишений, не покажется чрезмерно тяжкой гарнизонная жизнь. Даже если гарнизон будет дальним, глухим. Как тот, что описал г-н Куприн в своём сочинении. Але не привыкать к тяготам, а, значит, не придётся разлучаться с нею.

Эти мысли подействовали на Родиона успокаивающе. Он вышел на крыльцо, с удовольствием вдохнул посвежевший вечерний воздух. Лишь бы дождаться теперь утра. А утром увидеться с нею, как сговорились накануне. И всё решить…

– Ты Жоржа не видел?

Не заметил Родион за мыслями своими, как Ляля подошла. Подслеповато щурила глаза с длинными веками, придававшими своеобразие её всегда спокойному лицу, выискивала запропастившегося дядьку.

– Нет… Ты в конюшне поищи. Где ему ещё-то быть?

– Правда, посмотрю там…

Ушла сестра, опираясь на изящный зонтик. Английская леди – ни дать, ни взять! Родион опустился на ступени, устремил взгляд на звёздное небо. Несмотря на утомительный день, спать вовсе не хотелось. Ум будоражили мечты и планы, и всё существо переполняло чувство неограниченной свободы, словно спутанного жеребца пустили, наконец, погулять вволю. Ах, только бы утро скорее!


Загрузка...