Причуды любви

ГЛАВА XLI

Увидев ее бледное, осунувшееся личико, он остановился и воскликнул:

— Зара, вы были больны?

— Да, — с трудом выговорила она.

— Почему же мне не дали об этом знать? — поспешил сказать Тристрам, но тут же вспомнил, что это невозможно было сделать, так как никто не знал его адреса, даже его камердинер.

Зара опустилась на софу.

— Дядя Френсис телеграфировал вам в Рейтс, но вас там не было.

Тристрам, очень расстроенный, кусал губы. Как мог он начать говорить ей все те жестокие слова, которые заготовил, когда она так жалка и так кротка? Больше всего ему хотелось привлечь ее к себе, приласкать и утешить.

А Зара, сознавая, что очень слаба, боялась его слов, как своего смертного приговора. Если бы можно было хоть немного подождать! Она и не думала оправдываться. Правда, ей и в голову не приходило, что Тристрам думает, что Мимо ее любовник. Она приписывала его гнев исключительно его ненависти ко всякой лжи, тому, что, будучи прямым и искренним, он не мог простить ей обмана.

Если бы она не ослабела так от болезни, то, может быть, сохранила ясность мысли и поняла бы, что дело не в этом. Но сейчас она была очень далека от истины.

— Тристрам, — мягко сказала она, и на глазах ее показались слезы. — Я знаю, вы рассердились на меня за то, что я ничего не сказала вам о Мирко и Мимо. Но я дала слово не говорить. Если вы хотите, я расскажу вам решительно все, но только не сейчас. Если вы решили покинуть меня, значит, так нужно, и я не стану вас удерживать, но, может быть, вы будете так добры и возьмете меня с собой в Рейтс, пока я немного поправлюсь. Дядя уехал, и я чувствую себя такой одинокой… Ведь у меня нет никого близких на всем свете!

Взгляд Зары стал умоляющим, испуганным, как у ребенка, который боится остаться один в темноте.

Тристрам не мог устоять. В конце концов, ведь грех ее такой давний, и она ничего не сделала дурного с тех пор, как стала его женой. Почему же в самом деле не повезти ее в Рейтс? Она может и остаться там некоторое время после того, как он оттуда уедет. Он должен только знать одно.

— Где граф Сикипри? — хрипло спросил он.

— Мимо уехал к себе на родину, — просто ответила Зара, удивленная тоном Тристрама. — Увы, я его, вероятно, больше не увижу.

Тристрам застыл в изумлении. Как, она еще разыгрывает невинность? Может быть, впрочем, это потому, что она не англичанка и у иностранцев совсем другие взгляды на подобные вопросы?

Но главное — этот господин уехал и как будто даже совершенно исчез из ее жизни. Да, конечно, пусть едет в Рейтс, раз это ей приятно.

— Вы можете сейчас собраться? — спросил он, стараясь быть суровым, хотя ему совсем этого не хотелось. — Но дело в том, что вам вредно быть на сыром воздухе. Я ведь приехал в Лондон в открытом автомобиле, а закрытого здесь нет. — Но взглянув на Зару, он увидел, что ей совсем нельзя ехать в открытой машине, и с тревогой сказал: — Вы уверены, что можете ехать? Вы очень бледны!

— Да, да, я могу ехать, — ответила она, поднимаясь с дивана, чтобы показать, что она здорова. — Я буду готова через десять минут, а Генриетта позже привезет мои вещи поездом. — И она направилась к двери. Тристрам опередил ее и открыл дверь. Тут Зара остановилась, но затем собралась с силами и направилась к лифту. Тристрам последовал за ней.

— Вы можете подняться одна? Может быть, вас проводить? — тревожно спросил он.

— Не беспокойтесь, мне совсем хорошо, — ответила она со слабой улыбкой. — Подождите здесь, и я сейчас же спущусь обратно.

Когда через несколько минут Зара, закутанная в меха, спустилась вниз, Тристрам подал ей большую рюмку портвейна.

— Вы должны выпить все до дна, — сказал он, и она послушно выпила, не возразив ни слова.

Когда они вышли на крыльцо, оказалось, что вместо большого открытого автомобиля Тристрама их поджидала небольшая закрытая машина ее дяди, и возле сиденья лежала грелка для ног, чтобы ей было теплее.

— Благодарю вас, вы очень добры, — проговорила Зара, поднимая глаза на Тристрама.

Он помог ей войти, слуга заботливо подоткнул меховую полость, закрывавшую их колени; Зара откинулась на подушки и закрыла глаза — у нее закружилась голова.

Тристрам очень обеспокоился. Она, должно быть, была серьезно больна, и потом у нее ведь такое горе, как смерть ребенка… Эта мысль снова уязвила его — ему невыносимо было думать о ее ребенке.

Зара лежала, откинувшись назад и не говоря ни слова. Вино, которое она выпила, подействовало усыпляюще, и она задремала; голова ее при этом склонилась набок и оказалась на плече у Тристрама. Это доставило ему дивное ощущение — ее прекрасная гордая головка лежала у него на плече! Может быть, ей будет удобнее, если он станет поддерживать ее. И он с большой осторожностью, чтобы не разбудить Зару, просунул руку под ее спину и тихонько привлек ее к себе. И таким образом они ехали в продолжение двух часов.

Какие только мысли ни кружились в его голове! Ведь он безумно любил Зару. Какое ему было дело до того, что она совершила? Она больна и одинока, и поэтому пусть остается в его объятиях, но только сегодня. Вообще же он, конечно, не может простить женщину, прошлое которой столь ужасно. И к тому же она ведь не любит его! Эта мягкость и кротость — лишь результат слабости и подавленности. Но все равно! Какое блаженство держать ее в своих объятиях! Он едва удержался от искушения поцеловать ее. В этот момент раздался резкий гудок автомобиля, и Зара испуганно открыла глаза. Было уже совсем темно и она, видимо, ничего не сознавая, испуганно повторяла:

— Где я? Где я?

Тристрам быстро убрал руку с ее талии и включил свет.

— Мы едем в Рейтс, — сказал он. — Я очень рад, что вы заснули, вам это сейчас полезно.

Зара протерла глаза.

— Ах, а я видела сон. Мне снились Мирко и мама, и нам было очень весело, — тихо проговорила она как будто самой себе.

Тристрам поморщился.

— Мы уже близко к дому, то есть, я хотела сказать — к Рейтсу? — спросила Зара.

— Нет еще, до дома ехать еще часа полтора, — ответил Тристрам.

— Разве нужно это освещение? Моим глазам больно от света.

Тристрам повернул выключатель, и они снова остались в темноте. Некоторое время ехали молча, и когда Тристрам нагнулся поближе, то увидел, что Зара опять заснула. Как, должно быть, она была слаба!

Ему страшно хотелось снова привлечь ее к себе, но жаль было беспокоить — она так удобно лежала среди подушек. И Тристрам только с нежностью смотрел на нее. Но вот автомобиль остановился у ворот Рейтса, и Зара открыла глаза.

— Мне кажется, что я спала совсем недолго, — сказала она, — но теперь я чувствую себя гораздо лучше. Я очень благодарна вам за то, что вы взяли меня с собой. Мы уже в парке, правда?

— Да, и сейчас будем у дома.

Зара вдруг вскричала.

— Ах, смотрите, олень!

Действительно, большой олень испуганно застыл у дороги, ослепленный огнями фар. Но это видение длилось лишь одно мгновенье, и олень исчез в ночи.

— Сейчас же после чая вы ляжете в постель, — сказал Тристрам. — Уже половина седьмого. Я телеграфировал, чтобы вам приготовили комнаты, но не те парадные апартаменты, в которых вы жили в последний раз, а в другой половине дома, где мы живем. Там вблизи и комната вашей горничной, что будет для вас очень удобно.

— Благодарю вас, — совсем тихо прошептала Зара. Она была очень тронута его вниманием и даже радовалась, что больна.

Подъехав к дому, они вошли в переднюю и повернули в левый коридор. Ближайшей комнатой оказалась гостиная Тристрама, где было тепло и уютно, а на столе все приготовлено для чая. Зара почувствовала себя значительно лучше, синеватая бледность сошла с ее лица. Ей очень понравилась комната, которую она до сих пор еще не видела, и запах горящих поленьев и хороших сигар. Бульдог Джек спал у камина, когда они вошли, но, увидев хозяина, стал бурно выражать свою радость, и Зара погладила его по голове.

Но все, что ни делала Зара, вызывало у Тристрама чувство горечи. Зачем она так мила и кротка, когда все равно уже слишком поздно?

В ожидания чая Тристрам стал вскрывать письма. Тут была телеграмма от Френсиса Маркрута, посланная неделю тому назад, в которой он сообщал ему о болезни Зары, и письма от его многочисленных друзей. Среди них было и письмо Френсиса, написанное два дня тому назад, в котором тот кратко извещал Тристрама, что Зара перенесла большую утрату, о чем, конечно, лучше всего расскажет ему она сама, и выражал надежду, что, поскольку она совсем больна и удручена горем, Тристрам отнесется к ней с должным снисхождением и заботливостью. Значит, Маркрут знал обо всем? Это показалось Тристраму совершенно невероятным. Но, может быть, Зара сама рассказала ему в минуту горя?

Он взглянул на нее: она лежала в большом кожаном кресле и казалась такой хрупкой и усталой, что его снова охватило чувство нежности к ней. Джек, лениво поднявшись со своего места, положил передние лапы к ней на колени, как делал всегда, когда ему кто-нибудь нравился. И Зара наклонилась и поцеловала его морщинистую голову.

Это была такая милая картина домашнего уюта, что жгучие слезы вдруг выступили на глазах Тристрама. Он вскочил со своего места и отошел к окну.

Слуги внесли чай и горячие булочки. Зара стала наливать чай, затем заговорила с Джеком, мило спрашивая его, что он больше любит, сладкие булки или поджаренный хлеб. Она казалась Тристраму невыразимо очаровательной. Пленительное выражение грусти на прекрасном лице еще более подчеркивалось черным платьем, падающим мягкими складками. Он не мог насмотреться на нее и в то же время хотел, чтобы она поскорее ушла из его комнаты, потому что ее присутствие было мукой и ужасным искушением.

А Зара не могла понять, почему он проявляет такое беспокойство. И как он изменился! Какой у него печальный взгляд! Она вдруг вспомнила, каким сильным, сияющим, пышущим здоровьем он был в их свадебный вечер, и ее сердце больно сжалось.

— Генриетта, вероятно, уже приехала, — сказала она через несколько минут. — Если вы покажете мне, где моя комната, я пойду к себе.

Тристрам встал, Зара поднялась вслед за ним, и они вышли в коридор.

— Я думаю, что вам приготовили голубую комнату, в которую ведет вот эта небольшая лесенка. — И Тристрам быстро взбежал по ступеням и сверху сказал: — Да, да, это здесь, и ваша горничная тоже уже здесь.

Зара стала подниматься по лесенке наверх, а Тристрам спускался вниз, они встретились на повороте и остановились.

— Покойной ночи, — сказал он, — я пришлю вам ужин наверх, а затем вы постараетесь заснуть, и завтра утром не вставайте с постели. Я завтра будут очень занят, мне надо будет сделать много распоряжений перед отъездом. Я ведь уезжаю надолго.

Зара схватилась за перила, но Тристрам в полумраке лестницы не увидел выражения ее лица, он услышал только едва различимые слова:

— Благодарю вас, я попробую заснуть; покойной ночи!

И она пошла в свою комнату, а Тристрам спустился вниз с невыносимой тоской на душе.