Приезд ревизора

II

Весть об ожидаемом приезде ревизора мгновенно разнеслась по городу. У тех из чиновников, у которых всякое душевное волнение выражается трясением поджилок, таковое совершилось благополучно. Город оживился, но это оживление было какое-то бездушное, похожее на ту суету, которая начинается во всяком губернском городе с утра каждого высокоторжественного праздника и продолжается ни более, ни менее, как до известного, судьбой определенного срока. Петр Борисыч Лепехин, охотник поиграть в двухкопеечный преферанс, внезапно вспомнил, что высшее начальство непоощрительно смотрит на такое невинное препровождение времени, и призадумался. Он почел долгом немедленно справиться об этом в Своде законов, и хотя ничего похожего на угрозу там не нашел, но на всякий случай, пришедши вечером в клуб, не только сам не торопился составить партию, но даже отказался наотрез от карточки, которую предлагал ему Порфирий Петрович.

Федор Герасимович Крестовоздвиженский, пришедши в присутствие, потребовал немедленно к себе какие-то четыре дела («знаете: те дела, по которым…») и, обнюхавши их, вдруг пришел в восторженность, замахал руками и закричал: «Завтра же! сегодня же! катать их! под суд их!»

Иван Павлыч Вологжанин неутомимо начал разъезжать по всем знакомым и собирать полезные сведения о житье-бытье крутогорских обывателей, дабы, в случае надобности, преподнесть этот букет господину ревизору и чрез то заявить свою деятельность и преданность.

В будку, которая с самой постройки своей никогда не видала будочника и оставлена была без стекол, поставили первого и вставили последние.

Пожарных лошадей выкормили, как индеек Ивана Ивановича.

Словом, всякий готовился к принятию ревизора по-своему. Только частный пристав Рогуля оказал при этом твердость духа, достойную лучшей участи. Когда ему сказали, что будет, дескать, ревизор и не мешало бы по этому случаю поболее бодрствовать и поменьше спать, то он только поковырял в носу, испил квасу, до которого был большой охотник, и молвил:

— Знаем мы этих ревизоров! не первый год на свете живем!

Но самая хлопотливая и трудная часть деятельности выпала на долю генеральши Голубовицкой. Она кстати вспомнила, что бедные города Крутогорска что-то давно не получали никакого пособия и что такое благодетельное дело всего приличнее могло быть устроено в глазах ревизора. Поэтому на совете, составленном из лиц приближенных и известных своею преданностью, было решено: немедленно устроить благородный спектакль, а если окажется возможным, то и живые картины.

— Помилуйте, Дарья Михайловна! какие же могут быть у нас живые картины! вы посмотрите на наших дам! — возражает старинный наш знакомый, Леонид Сергеевич Разбитной.

Но Дарья Михайловна, которая имеет весьма развитой стан и вообще удачно сложена, настаивает на необходимости живых картин. Выбор останавливается на четырех картинах: «Рахиль, утоляющая жажду Иакова», «Любимая одалиска», «Молодой грек с ружьем», «Дон-Жуан и Гаиде».

— Я могу взять на себя диетуру Иакова! — говорит молодой товарищ председателя уголовной палаты, Семионович, и поспешно прибавляет: — А если угодно, то и Дон-Жуана…

Дарья Михайловна в недоумении. Семионович, без сомнения, очень достойный молодой человек и отлично знает уголовные законы, но, во-первых, он имеет привычку постоянно издавать носом какой-то неприятный свист, а во-вторых, и фигура у него какая-то странная, угловатая… очень будет нехорошо! Дарье Михайловне хотелось бы отдать эти две фигуры учителю гимназии Линкину, который имеет и все нужные для того качества и к которому она чувствует род тихой дружбы.

— Вы, мсьё Семионович, будете слишком утомлены спектаклем, — говорит она.

— Это ничего, — отвечает Семионович, — я работаю скоро и легко…

— Ну, Гаиде, Одалиска и Рахиль — об этих фигурах нечего и говорить! — вступается кругленький помещик Загржембович, — эти фигуры по праву принадлежат Дарье Михайловне; но кому отдать Ламбро?

— Архивариусу губернского правления! — предлагает Разбитной.

— Вы всегда с вашими шутками, мсьё Разбитной! — говорит Дарья Михайловна, — messieurs, кто желает взять на себя Ламбро?

— Я бы охотно ее взял, — вступается Семионович, — но у меня Дон-Жуан!

— Так вы Дон-Жуана уступите… хоть мсьё Линкину!

— Признаюсь вам, что для меня положение Дон-Жуана больше симпатично… тут есть страсть, есть жизнь…

— Зато Ламбро может одеться в красный плащ, — замечает весьма основательно Разбитной, -и тут может быть великолепный effet de lumiere!

— Итак, Дон-Жуан — мсьё Линкин, Ламбро — мсьё Семионович, — говорит Загржембович, — но здесь возникает вопрос, на счет каких сумм сделать костюм для Дон-Жуана, потому что мсьё Линкин не имеет даже достаточно белья, чтобы ежедневно пользоваться чистой рубашкой?

— Можно как-нибудь из благотворительных сумм, — отвечает Дарья Михайловна.

— Да кстати бы уж и рубашку ему чистую сшить, — прибавляет Разбитной, которому досадно, что Дон-Жуан будет не он, а Линкин.

— Вы опять с вашими шутками, — сухо замечает Дарья Михайловна.

— Ну-с, хорошо-с; эта статья устроена; теперь кто же будет «Молодой грек с ружьем»?

Молодого грека должна взять на себя особа женского пола — это несомненно; ружье можно достать из гарнизонного батальона — с этой стороны тоже нет препятствия. Но кто же из крутогорских дам согласится изобразить фигуру, которая в некотором смысле делает ущерб общественной нравственности? Первое благо, которым должен обладать Молодой грек, заключается в большом и остром носе — кто из дам таковым обладает? Судили-судили, и наконец глас народный указал на коллежскую асессоршу Катерину Осиповну Немиолковскую, которая, имея точь-в-точь требуемый нос, охотно согласится облачиться и в противоестественный мужской костюм. Постановлено: отправить завтрашний день к Катерине Осиповне депутацию и усерднейше просить ее пожертвовать собой на пользу общую.

— Стало быть, живые картины улажены… Что же касается до спектакля, messieurs, — говорит Дарья Михайловна, — то он будет составлен из следующих пьес:

Комедия в 3-х действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Г. Славский Мечислав Владиславович Семионович

Г-жа Славская Аглаида Алексеевна Размановская

Г-жа Трефкина Анфиса Петровна Луковицына

Г-жа Небосклонова Анна Семеновна Симиас

Размазня Федор Федорович Шомполов (самородный комик, процветающий в палате государственных имуществ в должности помощника чего-то или кого-то)

Прындик Леонид Сергеевич Разбитной

Лакей 1-ый Экзекутор губернского правления

Лакей 2-ой Стуколкин

Комедия в 1-м действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Княгиня Дарья Михайловна Голубицкая

Полковник Леонид Сергеевич Разбитной

Мисхорин Семен Семенович Линкин

Надимов Мечислав Владиславович Семионович

Дробинкин Федор Федорович Шомполов.

— Кажется, messieurs, таким образом будет хорошо? — прибавляет Дарья Михайловна, прочитав список ролей.

Все находят, что отлично.

— Теперь, господа, — вступается Семионович, — необходимо выбрать нам режиссера… Я предлагаю возложить эту обязанность на Алоизия Целестиновича Загржембовича.

— Аксиос! — возглашают преданные.

Алоизий Целестиныч кланяется и благодарит за доверие. Он дает слово, что употребит все усилия, чтоб оправдать столь лестное поручение.

— Алоизий Целестиныч! — говорит Разбитной, — вы не забудьте, что для Шомполова необходимо, чтоб на репетициях был ерофеич и колбаса.

Все берутся за шляпы и намереваются разойтись.

— Господа! господа! — возглашает Загржембович, — как режиссер, я должен вас остановить, потому что не решен еще один важный пункт: кто будет суфлером?

— Мамаса! — говорит младший сынок Дарьи Михайловны, — я хочу быть суфьёем.

— Нет, душечка, ты будешь казачком.

— Я уз бый казачком, я хочу быть суфьёем.

— Ну, полно, душечка, ты будешь шоколад подавать!

— Я, господа, предлагаю выбрать суфлера из учеников гимназии: им часто приходится суфлировать друг друга!

— Великолепная мысль! вы золотой человек, Алоизий Целестиныч.

— L'incident est vide! — восклицает Разбитной.

Все уходят, и Семионович, заранее предвкушая доставшуюся ему роль и искрививши судорожно рот, декламирует на лестнице: «И к горю моего звания, я должен сказать, что я и обижаться не вправе, пока у нас будут взяточники». В швейцарской он уже полон негодования: «Надо крикнуть на всю Россию, — провозглашает он, — что пришла пора, и она действительно пришла, — искоренить зло с корнями», — и вместе с тем делает рукою жест, как будто действительно копается ею в земле.

По всему видно, что Семионовичу пришлась очень кстати роль Надимова. Он человек молодой и горячий и потому надеется поместить в этой роли, как в ломбарде, весь внутренний жар, беспредметно накипевший в его груди.

Что касается до Разбитного, то он хотя тоже не совсем равнодушен к ожидающим его впереди сценическим тревогам, но выражает свои чувства несколько иначе, а именно: на каждой площадке лестницы производит по одному в высшей степени козлообразному антраша, — и отправляется откушать рюмку водки к доброй знакомой своей Вере Готлибовне Пройминой.