Приговоренные к приключениям

Глава 11. Огонь, растворенный в воде (Часть 1)

Рим. Район Субура. 78 год до нашей эры

— Как в этом вообще можно ходить? — прошипел Варфоломей. Он повернулся к Фараону и пожал плечами, вложив в этот жест максимум отчаяния. — Как они в этом ходят?

— Дело привычки, я думаю, — валлиец неопределенно покрутил рукой. — Если ты с самого рожденья вынужден одеваться именно так, то рано или поздно привыкнешь. Сам посуди, они к галлам относятся, как к варварам, еще и потому, что те носят штаны. Так и называют те края «Галлия браката» - в штанах, мол, дикари.

— У меня все время ощущение, что я голый, — повар мрачно почесал коленку, украшенную старым узловатым шрамом, — ни о чем другом думать не получается.

— Просто представь, что ты на пляже. Вышел в длинной майке и купальных плавках к морю, стоишь и наслаждаешься ветерком, теплой погодой…

— Не могу.

— Вар, ты какой-то нервный, — безмятежно заметил Фараон. — Представляю, что будет, если мы с тобой, например, попадем в какую-нибудь древнюю Полинезию.

Варфоломея передернуло.

— Ой, вот надеюсь, что не попадем. Куда в твоей Полинезии воткнуть паб? Это здесь худо-бедно, но имеются заведения общественного питания, потому что дома готовят только богачи. А в Полинезии?

— Расслабьтесь, друг мой, — посоветовал валлиец. — И смотрите по сторонам… черт!

Фараон ловко увернулся от содержимого ночного горшка, выплеснутого с третьего этажа обшарпанной инсулы.

— Чтоб тебя ларвы освежевали, подлюга! — заорал он, прибавив к этому пару отборных ругательств. Из окна инсулы донесся неразборчивый ответный крик, явно с пожеланием чего-то такого же, а потом вылетела старая глиняная плошка. Дзынь! — осколки брызнули в разные стороны, с сухим треском отскакивая от стен.

— Ненавижу Субуру, — пробормотал Вар, аккуратно переступая калигами через вонючую лужу, на краю которой скрючилось чье-то тело — не понять, то ли уже мертвец, то ли просто пьяный настолько, что мало чем отличался от мертвого. — Здесь и днем-то не пробраться, а уж ночью…

— Сейчас будет перекресток, — сообщил ему Фараон, — я вон ту статую хорошо запомнил, — приятель повара ткнул пальцем в стенную нишу, где перед неряшливо раскрашенной статуэткой еле теплилась плошка с плавающим в масле фитилем, — это какая-то местная богиня из мелких, покровительница фонтана.

— А сам фонтан где? — заинтересовался Варфоломей. Пытаясь присмотреться в темноте к окружающим зданиям, он промахнулся мимо выщербленной мостовой и с плеском наступил в лужу. Длинная матерная тирада огласила ночную темень.

— Вон там, — валлиец кивнул в сторону полуобвалившегося каменного сооружения.

— Не уследила богиня, — сухо резюмировал повар, тряся ногой в калиге, — фонтан-то высох.

— Да, с водой тут не очень, — глубокомысленно отозвался его компаньон. — Обычно за такими перекрестками следят люди из разных братств, но тут, видимо, никакого братства давно нет, или разбежались все.

— А если пожар?

— А если пожар, — назидательно заявил Фараон, — то прибежит отряд вигилов и попытается его потушить. Поскольку воды нет, а при себе у них только одеяла, смоченные уксусом, то вигилы встанут подальше, чтобы кирпичом не зашибло, и будут наблюдать, как весело тут все будет гореть. Может быть, соседний дом разрушат баллистой. А «матрасники» — это у них так специальные крепкие пареньки называются, которые толстые матрасы подстилают всем, кто из окон прыгать собрался — матрасники побегают, конечно. Но потом все равно все сгорит дотла, эка невидаль…

— Бардак… — хмуро сказал Вар. И вдруг подобрался хищно, шепнул: — Погоди-ка, это что за птицы там впереди?

— Так-так, — валлиец прищурился, — может повернем назад?

— Похоже, уже поздно.

Было и правда поздно: их заметили. При свете немилосердно коптящего факела трое темных личностей шустро потрошили какого-то бедолагу, избавляя от ценных вещей. Жертва уже лежала на земле и признаков жизни не подавала.

— Э, там! Кто такие? Клянусь приаповой елдой, еще какие-то жирные сардины подвалили на наше счастье! — широко ухмыльнулся кривоглазый мужик, судя по всему — главарь. — Слышь, Крисп, а ну-ка, забей чушку!

Здоровенный детина с объемистым брюхом под грязной туникой, и тупой щетинистой рожей, расчерченной кривыми шрамами, разогнулся от лежащего тела и шагнул в сторону Вара и Фараона.

— Гладиатор, что ли? — спросил повар, ни к кому конкретно не обращаясь. — Да нет, скорее уж мясник. Ну давай, потанцуем… Эй, дубина! Смотри, будешь завтра лежать на прилавке Бычьего рынка, там никаким мясцом не брезгуют!

Фараон укоризненно покачал головой и аккуратно, чтобы не запачкаться, прислонился к стене. Здоровяк на подначку Варфоломея никак не отреагировал — только засопел сильнее и поднял увесистую деревянную колотушку, утыканную кривыми гвоздями. А потом, удивительно быстро для такого толстяка, рванулся вперед, замахиваясь. Но на том месте, куда должен был обрушиться страшный удар, вышибающий дух и мозжащий кости, уже никого не было. Варфоломей, точно чертик из коробочки, выпрыгнул из тени за плечом костолома и два раза, быстро и точно ударил своим сантоку.

— Кх-р-х-р… — сказал бандит, качаясь на непослушных ногах. Голова у него была развалена пополам почти до самых зубов. Из широкого разреза на шее хлестнула кровь. Колотушка вывалилась из ослабевших пальцев и упала в грязь. Следом повалилось грузное тело, судорожно елозя по булыжникам протертыми подошвами сандалий.

Главарь больше не улыбался, единственный его глаз изумленно расширился.

— Э! Ты знаешь, кого завалил? — хрипло спросил он. — Милон этому не обрадуется… — в его руку, как живая, прыгнула отточенная сика.

— Передай Милону мое почтение, — широко оскалился Вар, и в полутьме, кое-как освещаемой плящущими бликами факела, звонко и страшно скрежетнула сталь — это два сантоку обухами прошлись друг по другу.

— Чтоб тебя… — негромко ругнулся валлиец, подставив ногу третьему бандиту — щуплому коротышке, который метнулся к узкой щели между двумя домами. — Свидетелей нам только не хватало!

Коротышка взвизгнул затравленным зайцем, отмахнулся (Фараон едва успел увернуться от лезвия бронзовой бритвы, блеснувшего прямо перед носом) и покатился по мостовой. Точку поставил сам хозяин паба «Дубовый Лист» — обрушился сверху, морщась от ядреного чесночного духа и вони немытого тела, схватил бандита за сальные патлы и несколько раз звучно тюкнул головой об угол полуразвалившегося фонтана. От многострадального сооружения отвалился еще один кусок. Щуплый подергал ногами и затих.

— Внеси свой вклад в развал Вечного Города… — проворчал Фараон, оглядывая разрушения. Тем временем бывший повар и его соперник танцевали извечный танец людей с холодным оружием.

— Драл я твою мамашу в зад! — рявкнул кривоглазый, делая выпад сикой.

— Зря ты так… — выдохнул Варфоломей, по-прежнему скалясь. — Мог… бы… жить.

На каждом слове он делал взмах, и тяжелое лезвие падало, безошибочно находя цель. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Короткий крик, бульканье, звон сики на камнях.

— А теперь валим отсюда! — рявкнул повар.

— Погоди, а тот? — оторопел Фараон, махнув в сторону жертвы бандитов.

— Тот уже труп! Еще не хватало нарваться тут на ночной обход стражи! В Мамертины захотел?

Никакого желания оказаться в Мамертинской тюрьме у валлийца не было, и он побежал вслед за Варом, который успел прихватить какую-то тряпку — похоже, кусок туники — и на бегу вытирал сантоку, очищая сталь от крови. Они, не останавливаясь, пробежали по улице Патрициев, уворачиваясь от ночных телег, громыхающих повсюду, бросив взгляд на темную громаду башни Мамилия, выскочили на Малую Субуру, и тут Фараон запротестовал.

— Да погоди ты… — прокашлял он, дыша, как загнанная лошадь. — Куда мы бежим? Кто за нами гонится?

— Никто, — с некоторой растерянностью в голосе признал его приятель, аккуратно спрятав ножи под плащом-сагумом из грубой шерсти.

— Вот и не будем суетиться. Смотри-ка, мы уже добрались до почти освещенных мест!

— Ну слава Аполлону Светозарному, или кто у них тут за это дело отвечает…

— Слушай, — замялся валлиец. — Вар… Я тебе вопрос задам, только ты не сердись, ладно?

— Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся…

— Что?

— Да нет, это я так, — сказал Варфоломей. — Цитирую. В наш век постмодернизма и кросспостинга цитаты на каждом шагу. Хотя я опять забыл, что до изобретения постмодернизма еще две тысячи лет. Ну говори уже, слушаю.

— Вот ты опять кого-то убил. Они, конечно, бандиты, и думать бы долго не стали, что с нами делать, но…

— А. Вон ты о чем, — догадался повар. — Думаешь, откуда во мне столько неуемной кровожадности, и почему я потом не испытываю шока и стресса, не рву на себе рубаху, или тунику, к примеру?

— В общем, да.

— Друг мой Фараон, — мягко сказал Варфоломей. — Я ведь не всегда был поваром. И студентом — тоже не всегда. Я еще и в армии служил.

— Боюсь спросить — где.

— Не надо бояться риторических вопросов. Я бы и сам сказал. На острове Русском. Тебе это о чем-нибудь говорит, или я зря стараюсь сейчас, делая такое торжественное лицо?

— Что-то слышал, — неуверенно признался валлиец через минуту, наморщив лоб. — Какой-то спецназ?

— Вроде того. К сожалению, акваланга у меня нет, да и нырнуть тут не получится. А то я бы тебе продемонстрировал некоторые ухватки водоплавающих…

— Так это вроде «морских котиков»?

— Это котики вроде нас, — обиженно проворчал Варфоломей, — а мы сами по себе.

— Там тебя этому и научили?

— Главным образом, там меня научили не паниковать по пустякам. Справляться с эмоциями. Ну и, конечно, обращаться с тем, что режет и стреляет. Несколько «командировок» — ну, это у нас так называли спецзадания, не буду распространяться, оставим это, так сказать, за кадром. Так что потом, уже будучи поваром, я просто закреплял некоторые полученные знания...

— И в Японии?

— А что — Япония? Народ там, конечно, специфический, зато имеющий богатый исторический опыт по части смертоубийства. И, что характерно — чрезвычайно легко относящийся к этому делу даже сейчас.

— Ясно, — кашлянул Фараон. — Теперь как-то даже неудивительно.

— Знаешь, Бриан, — назидательно сказал повар. — То, что нас не убивает…

— … делает нас сильней?

— Нет. То нас не убивает, потому что мы убиваем это сами. И все. Вот я сейчас думаю не о том, кем был этот неведомый беспредельщик, который хотел долбануть меня дубиной, и которому я сделал трепанацию черепа. Ну был. Наверняка убивал и насиловал. Я просто поставил точку в его замечательной жизни.

— Злой ты.

— Да уж. Нечуткий.

Они помолчали.

— Холодно как-то, — наконец передернул плечами владелец «Дубового Листа». — Днем жара адская, ночью волосы дыбом.

— Рим, что тут скажешь. Не в самом удачном месте его Ромул и Рем воткнули. Нет, с точки зрения грабежа проезжих и прохожих — безусловно, удачное местечко. А вот по климату…

— Вар, — спросил валлиец, — ты говорил, что Субура «так себе район», я и сам это вижу. Тогда как вышло, что здесь поселился Цезарь?

— Вообще-то, не сам Цезарь, а его родители. Все потому, что мамаша будущего исторического персонажа — очень практичный человек. Обычно богачи предпочитают селиться в отдельных особняках, и правильно делают. В Риме это хоть какая-то возможность обеспечить себе комфорт и чистый воздух. Но если у тебя есть голова на плечах и умение ладить с людьми, то и на первом этаже инсулы можно устроиться очень даже ничего себе. Вот они и устроились.

— Почему на первом? — удивился Фараон. — Я всегда считал, что миллионерам нравится пентхауз под самой крышей.

— Это в нашем времени. Хотя какое из времен наше — я теперь уже и не знаю, — поморщился повар. — Ну сам подумай. У нас есть канализация, центральное отопление и вода, которую подают наверх под напором. Хоть до сотого этажа, если надо. А здесь, — Варфоломей небрежно ткнул пальцем во мрак, где виднелись мрачные силуэты инсул, — вода если и есть, то только в фонтанах общего пользования, то есть не выше земли. Про отопление и слыхом не слыхивали. А что до канализации, ты и сам все видел.

Фараона ощутимо перекосило. Даже сейчас, хотя самую грязную часть Субуры они миновали, в воздухе стоял весьма специфический запах: смесь отбросов, пепла, горящего масла и еще тысячи других ароматов, которые ударяли в нос человеку непривычному с силой бронебойного снаряда.

— Древние поэты говорили, что «Рим воняет», — хмыкнул Вар, покосившись на товарища. – И ведь не врали.

— Мне кажется, я в этих чертовых кальцеях больше шагу не смогу ступить, — буркнул валлиец. — Ногу натер. Ох!

Варфоломей дернул его за руку, и Фараон еле успел отскочить, чтобы не попасть под копыта меланхоличной лошади, тянущей за собой воз с обструганными досками и какими-то мешками. Ночью на улицах Вечного города было меньше народа, зато больше повозок, которым днем въезд на улицы был запрещен. Поэтому после заката все возчики спешили доставить свои грузы, сцепляясь, бранясь во все глотки и щедро отвешивая своим многострадальным клячам удары кнутов.

— Не зевай! Говорил я тебе, что калиги удобнее. Солдаты толк знают. Гвозди, толстенная подметка — в самый раз для таких мест.

— Говорил. Но кто же знал, что мы будем шляться в темноте по трущобам.

— Оно того стоило, друг мой Бриан!

— Правда? — язвительно отозвался Фараон. — Только потому, что ты сумел добыть у какого-то сомнительного типа семена этой… как ее…сиф… силь…

— Сильфиды, — негромко рассмеялся его приятель. — Хотя я предпочитаю другое название — лазерпиций.

— И что в этой траве такого особенного?

— Ну, во-первых — она исчезла вместе с Древним Римом. Последний пучок, говорят, подали к столу императора Нерона, да и сейчас, в Риме, где мы оказались, места, в которых ее можно найти, все наперечет. А во-вторых, такая редчайшая приправа, которая, — Вар на ходу загибал пальцы, — вкус делала потрясающим, пищеварение улучшала, возбуждала аппетит и поднимала тонус, за которую платили серебром по весу, — такая приправа точно должна быть в нашей кухонной коллекции. Если надо, я ее на крыше выращивать буду. Лично!

— Ладно, убедил. Так, а где это мы?

— Должны быть рядом.

Вар завертел головой по сторонам. Около каменной уличной тумбы, выкрашенной в красное, шумно блевал полуночный пьянчуга.

— Этот нам ничего не скажет. О!

Повар сделал пару шагов и обратился к фигуре, судя по очертаниям — женской, которая, подперев рукой бок, застыла в дверном проеме, очерченная дрожащим светом.

— Эй, красавица! Скажи-ка, где улица Сандальщиков?

— Чтоб тебя лемуры разорвали, Требоний! Нажрался, как скотина, еще и не заплатил! — мелодичный женский голос добавил к этой прочувствованной фразе целый ворох грязных ругательств, от которых Варфоломей аж присвистнул.

— Феллятор, говоришь? Да, подруга, не повезло тебе с клиентом. А я заплачу, смотри-ка! — монета блеснула в воздухе и тут же погасла, исчезнув в тонких цепких пальцах. Поток ругательств мгновенно оборвался.

— Конечно, господин, я подскажу! Идите сейчас прямо, отсчитайте два дома по правую руку и сверните в переулок. Минуете заведение Одноглазого Тития, там еще на стене нарисована парочка, сами поймете, чем занимаются, а ниже написано «Оппия подмахивает незадорого». Там повернете налево, и вы на Сандальщиков! А может к нам заглянете? — хихикнула женщина, лица которой Бриан так и не смог разглядеть, как ни старался.

— В другой раз, красавица, непременно. Да хранит тебя Венера Вульгивата изо всех своих сил!

Заведение Тития оба прошли молча, одновременно покосившись на корявый рисунок неприличного содержания. Надпись, про которую говорила проститутка, здесь тоже была.

— Все, я узнаю эти места, — облегченно вздохнул Вар. — Мы дома.

По сравнению с другими харчевнями, каупонами и попинами Рима, «Дубовый Лист» просто сиял огнями. На этот раз паб выглядел, как обычная деревянная дверь в стене дома. Над дверью ярко горели два фонаря, заправленные хорошим маслом, выше был нарисован тот самый дубовый лист и недвусмысленный намек — винный кувшин и блюдо с оливками. На низенькой скамеечке у самой двери неподвижно сидел огромный рослый мужик, весь бугрящийся крепкими мускулами, положив на колени увесистую короткую дубинку из твердого дерева. На смуглых плечах виднелись синие, потускневшие от времени солдатские татуировки — римская цифра, похожая на номер легиона, коряво наколотый орел с распростертыми крыльями, и еще что-то непонятное, напоминающее не то вставшего на дыбы медведя, не то какое-то чудовище.

— Интересно, — протянул Вар, разглядывая здоровяка, — экий он все-таки расписной, я еще в прошлый раз приметил. Жуков явно ошибался…

— Кто? — переспросил валлиец.

— Да есть у нас один знаток римской истории. Его лекции очень популярны. Так вот, он любит утверждать, что, мол, татуировок у римских граждан во времена поздней Республики не было. Говорит — только варвары себя такими расписывали, а квиритам как-то не подобало. А я всегда был уверен, что это не так. Ну вот сам подумай — служишь ты лет пятнадцать в каком-нибудь Восьмом Галльском… хотя это уже Империя, но по времени почти рядом. Кругом такие же отморозки как ты — от войны к войне, годами в одном строю, без семьи, только и работы, что маршировать, да убивать. «Щит вверх! Коли!» Развлечения немудреные — выпивка, продажная любовь, хороший мордобой, ну еще в термы сходить на увольнительную, если повезет оказаться не в какой-нибудь Парфии, где воду в день по чашке выдают. А у варваров, которые на тебя прут, все тело в татухах. Говорят — чтобы богов почтить. И задумывается наш легионер: боги — это хорошо. Богов чтить надо. Почему бы на себе не нарисовать что-нибудь в честь Марса? Или меч… о, точно, гладий! Гладий — он всегда с тобой, он вернее жены. А можно перед дембелем с однополчанами закутить и дружно набить себе символ легиона, да хоть номер когорты… Всегда солдаты так делали и будут делать, хоть до нашей эры, хоть после.

Фараон кивнул задумчиво.

Охранник поднял на Вара и Фараона пустой взгляд, когда они подошли к двери, но не пошевелился и ничего не сказал, тут же опустив глаза. Повар толкнул дверь, и та удивительно бесшумно открылась, мягко повернувшись на хорошо смазанных бронзовых петлях.

— Слушай, — спросил он валлийца озадаченно, — ты с этим големом у двери пробовал поговорить?

— А сам как думаешь? Еще вчера. В ответ – никакой реакции. Но потом тут двое пьяных сцепились, так он их скрутил моментально, никто не успел даже понять ничего. Раз! — и все. Уже второй раз на моих глазах. Похоже, «Дубовый Лист» умнеет не по дням, а по часам…

— А может, это…

— Не-ет! — Фараон яростно замотал головой. — Только не говори мне, что это Мануанус его сделал!

— Неть, — солидно пропищал кто-то прямо у него за плечом. — Онь самь.

— Легок на помине, — вздохнул Фараон. В пустом помещении трактира-каупоны было тихо и светло, несколько светильников горели ровным ярким пламенем без копоти. Мануанус Инферналис, выглядевший особенно щетинистым, вольготно полулежал на широкой каменной полке рядом с дверью. При этом монстр был на манер тоги закутан в грязно-белую тряпку с пурпурной полосой.

— Ты где это взял? — изумился Варфоломей.

— Сенатор-рь… — неопределенно отозвался Мануанус, показывая тощей когтистой лапкой куда-то вдаль. — Пьянь… Пропиль, ушель.

— В одной тунике, что ли? — изумление повара все росло. — Свят-свят. Как здесь вообще сенатор оказался? Я думал, на Виа Сандалариа никого из патрициев даже мешком сестерциев не заманишь!

Мануанус хрюкнул задумчиво. Тем временем Фараон, уже успевший смыть с себя уличную пыль, заклеить мозоль пластырем и выпить кружку воды, с наслаждением вытирал лицо полотенцем. Внезапно он нахмурился.

— Странно, кстати. А почему никого нет-то? Ночь, конечно, но тут и по ночам полно желающих горло промочить. Вчера ребята из погребального братства в это время только начинали разогреваться. Или день какой-то особенный?

— Выгналь! — гордо проскрипел Мануанус. — Всехь! Гнусь и мерьзь! Спать надь!

— Легионеров на него нет, — горько пожаловался Фараону Вар. — Клиентов отпугнул, скотина! Смотри, центуриона какого-нибудь позовем, чтобы тебя в гробницу запечатал. Тут этих гробниц за городом — тьма тьмущая.

Щетинистый монстр недовольно заворчал и опасливо притих, поплотнее замотавшись в обрывок тоги.

В это время в дверь постучали. Стук был властным и резким — чувствовалось, что стучавший знает себе цену и не привык долго ждать.

— Что за… — пробормотал Фараон. — А охранник наш там зачем сидит? В пыль он рассыпался от скуки, что ли?

Стук повторился. Дверь — крепкая, двойная, пробитая гранеными гвоздями с квадратными шляпками — не шелохнулась, но из-за нее раздался громкий голос:

— Да что тут, все вымерли, что ли, клянусь эриниями? Я хочу выпить! Честному квириту что теперь — идти в какую-нибудь драную богами дыру, где даже света нет?

— Господин… — кто-то безуспешно пытался уговорить громкоголосого. — Господин, на вилле есть все, что душе угодно…

— Моей душе, Евтерпий, угодно сейчас глотнуть дрянного винца именно здесь, посреди Рима! Если бы я хотел тускуланского со снегом или фалернского из золотого кубка, я бы так и сказал. К манам твою виллу, здесь живые люди, а не угодливые рожи прихлебателей!

— Господин…

— Эй, там! Если жжете масло в светильниках, значит и гостей ждете! Открывайте, у меня в горле пыльно, как в нубийской пустыне!

— Какой настойчивый клиент, — с интересом заметил Варфоломей, машинально доставая из-под плаща сантоку и пряча его под стойку каупоны. — Надо пустить.

Валлиец молча пожал плечами и откинул засов. Дверь тут же распахнулась, и внутрь ворвался невысокий худой мужчина в сенаторской тоге, один конец которой, небрежно перекинутый через плечо, то и дело чиркал по земле, собирая пыль. Мужчина прищурился от яркого света и обвел взглядом харчевню.

— Какое интересное место, а? — протянул он насмешливо, чуть шепелявя. Через секунду его светло-голубые, почти прозрачные глаза воткнулись в лицо Вара, как два сверла. На лице, почти старческом, изборожденном морщинами и состоящем словно бы из одних резких углов и впадин, эти глаза невольно приковывали к себе внимание — настолько остро и пронзительно они смотрели. Вару показалось, будто в них полыхает постоянно сдерживаемая ярость. Но тут человек широко ухмыльнулся, и это ощущение пропало без следа.

— С каких пор в этих убогих переулках не жалеют света? А, Евтерпий?

— Не знаю, господин, — растерянно отозвался тот, кого назвали Евтерпием. Имя греческое, но по виду это был типичный вольноотпущенник, сопровождающий своего патрона по злачным местам. Еще двое — охранники с факелами, переминались с ноги на ногу у дверей, а за ними виднелось невозмутимое, как кирпич, лицо голема. Худой мужчина уверенно уселся за ближайший стол, и прищелкнул костлявыми пальцами.

— Ну что ж, хозяин! Тащи-ка сюда свою лучшую кислятину! Посмотрим, чем, кроме светильников, меня сможет удивить твоя дыра…

— Это не дыра, господин, — с достоинством возразил Бриан. Он повертел головой туда-сюда, потом мысленно махнул рукой и достал с полки первый попавшийся глиняный кувшин. «Не подведи!» — про себя обратился валлиец к «Дубовому листу». Треснула застывшая смола на горлышке, хрустнула печать, и в стеклянный кубок с бульканьем полилось темно-красное вино.

— Никакой горькой смолы, убедись сам, — Фараон долил кубок до краев чистой водой и пододвинул к гостю. Тот нетерпеливо схватил стеклянный сосуд и принялся пить — так, словно весь день с самого утра умирал от мучительной жажды.

С каждым глотком его рыжие брови ползли все выше. Наконец он оторвался от кубка, шумно выдохнул и утер ладонью подбородок.

— Вот это да… Евтерпий, ты только попробуй! Клянусь Венерой, такого вина я не пил даже на пирах у Ариобарзана в Киликии, а уж там-то варвары знают толк в том, как надо напиваться! Уважил ты меня, хозяин, и удивил не на шутку.

Взгляд ледяных глаз опять воткнулся в лицо валлийца. Тот добродушно рассмеялся.

— Рад услужить! Не покажется ли дерзостью с моей стороны узнать имя высокого гостя?

— Высокого гостя… — эхом повторил мужчина насмешливо. — С чего ты взял, что я высокий?

— Тога на тебе, уважаемый, из такой ткани, какую не на каждом патриции из знатного рода можно увидеть, я уж не говорю про сенаторов. Опять же манеры… Ты привык к власти, это же видно.

— Ладно, ладно, — посетитель махнул рукой и снова потянулся к ополовиненному кубку. — Дерзостью это точно не покажется, особенно после такого вина. Да и скрывать мне нечего. Я Луций из рода Корнелиев, также известный, как…

— Сулла! — потрясенно выдохнул Варфоломей.

Некоторое время назад. Рим, 78 год до нашей эры

Варфоломей

— Мы здесь уже второй день, — сказал Фараон, — и я отчетливо понимаю, что античность мне совершенно не нравится.

Мой компаньон стоял за каменной стойкой заведения и нехорошо улыбался, разглядывая толпу гуляк за длинным столом в глубине нашей каупоны.

— Воспринимай это как новый жизненный опыт, — посоветовал я, пытаясь справиться с бронзовой решеткой плиты. — Что же — Средневековье лучше?

— Не лучше, — задумчиво проговорил валлиец. — Грязнее, грубее, но… Ближе как-то, что ли.

— Ты уже забыл средневековый Лондон? — невинно осведомился я. Проклятая решетка никак не хотела вставать на место, пламя пару раз обожгло мне руку, и я зарычал от злости. Уф! Встала, наконец-то. Можно поставить котел и дождаться, пока закипит вода.

— Да, Лондон… — Бриан фыркнул. — Вот уж где было грязно и гадко. Если бы существовал какой-нибудь рейтинг городов тех лет, я бы Лондону поставил ноль звезд. Из пяти.

— Вот-вот. А здесь, конечно, никто не носит кружева. Зато есть акведук. И канализация. И кстати, мы очень удачно провалились во времени.

— Почему это? — Фараон подозрительно поглядел на меня.

— Потому что сейчас идет 676 год ab Urbe condita. От основания Города — Рима, то есть. Нам привычнее говорить — 78 год до нашей эры.

— И что в нем такого хорошего?

— Попади мы в прошлое года на четыре раньше — угодили бы в развеселое время. Как говорил один киноперсонаж: «Стены Рима можно было красить кровью». Луций Корнелий Сулла…

Тут я невольно осекся, и выругал себя за то, что увлекся и повысил голос, который у меня и так тихим не назовешь. Потому что увидел, как дернулся мужичок в заношенной, когда-то коричневой тунике не по размеру, подпоясанной какой-то узловатой веревкой. Сидел он совсем рядом с нами и неспешно ел оливки из большой миски, запивая их легоньким подогретым винцом — мой приятель несколько минут назад самолично подал ему это немудреное кушанье.

— Друг! — прошипел мужичок, поводя из стороны в сторону кривым носом и опасливо стреляя глазами. — Негоже поминать тут Суллу! Нынче он уже не диктатор, это верно. Но всемогущие боги не зря дали одному человеку такую власть. То, что он сотворил в Риме…

Тут дверь каупоны распахнулась, ввалились несколько крепких мастеровых, жаждущих влить в пересохшие глотки вина побольше и подешевле — и мужичок замолчал, втянул голову в плечи, потянувшись к своему стакану.

— Ладно, — я понизил голос и тоже стал почти шептать. За стреляющим в плите огнем меня было практически не слышно, — в общем, Сулла стал диктатором и устроил проскрипции. Вывесил списки врагов Рима — и понеслось. Все наперебой кинулись резать глотки тем, кто в этих самых списках. Да еще и по ошибке прихватили часть тех, кого в этих списках быть не могло. «Ошибочка вышла, квириты, извините!» Кровищи было столько, что до сих пор у всех в памяти эти воспоминания очень даже живенькие и неприятные.

— И что, прямо всех резали? — напряженно спросил Фараон.

— Нет, ну что ты! — успокоил я его. — Только богатых, как правило. Ну, или состоятельных хотя бы. Какой толк резать бедняка, что ты с него возьмешь? Черепок с фитилем и кувшин мочи, по ошибке названной вином? Колченогую табуретку из каморки в инсуле?

Я высыпал в котел крупу и стал ее помешивать, потом плеснул туда же плошку оливкового масла и, наконец, добавил горсть тертых кореньев.

— Сулла был мудр… Хотя чего это я? Он и сейчас должен быть еще жив, всего лишь начало года…

— Да, дела… — резюмировал мой друг.

— Эй, почтенный! — крикнул нам краснорожий детина, по виду — грузчик или мясник откуда-нибудь с рынка. — А чего у вас ни одной девицы нет? Кто мне вина поднесет?

— Я поднесу, хочешь? — мрачно, однако вежливо отозвался я. Не люблю, когда перебивают.

— Ты? — краснорожий смерил меня взглядом, и в глазах его мелькнула тень уважения, когда он покосился на сбитые костяшки… ну не люблю я Средневековье, антисанитария сплошная, любая царапина заживает плохо. — Да я так, поинтересовался, без задней мысли. Какая разница, кто вино подает, верно ведь? Клянусь Геркулесом, покровителем мясников, тут у вас чисто и прохладно. Что еще нужно честному квириту?

Его товарищ, такой же краснолицый, но гораздо более пьяный, высказал свое полное согласие добродушным мычанием.

— Будет вам вино, ребята, — сказал Фараон. Кстати, на этот раз валлиец выглядел как типичный римлянин — худой, темноволосый, лет сорока, с прямым носом, грубоватыми чертами лица, жесткими складками у рта и короткой солдатской стрижкой. Ни дать, ни взять — ветеран в отставке, вылитый портрет императора Филиппа Араба. «Дубовый Лист» по неведомой нам прихоти приделал ему на щеку кривой, страшного вида шрам.

— Где воевал-то? — спросил мясник примирительно.

Фараон ухмыльнулся, и я понял, что он сейчас обязательно что-нибудь ляпнет.

— У Мария был. Под Верцеллами выхватил в лицо копьем от кимвра какого-то.

Мясник подавился остатком вина и громко закашлялся.

— Смелый ты. Про Мария нынче говорить не принято…

— А чего? — валлиец удивился и развел руками. — Они тогда с Суллой заодно бились, против варваров. Чего скрывать-то?

— А н-не… не врешь? — пьяно спросил спутник мясника.

— Про Верцеллы? Да нет. Или тебе «рога» от шлема дать пощупать? — Бриан провел пальцем по челюсти около шеи. — Так вот они, на всю жизнь намозолил шкуру.

— Засохни, Мутий! — цыкнул на кореша мясник. — Верит он, чего бы не верить? Сколько с меня будет за кувшин?

— Смотря какой, — хмыкнул я, не удержавшись. — Фалернское, массикское, цекубское?

— Фалернское! — расхохотался краснорожий весело, аж компания в углу обернулась на громогласный гогот. — Ну ты сказанул! Фалернское — это ты меня с богачом с Палатина не спутал, часом? Хорошо бы хлебнуть такого винца, да только я раз в жизни пробовал — когда Луций Корнелий Долабелла, — тут мясник огляделся по сторонам, словно раздумывая, кого призвать в свидетели, потом махнул рукой, — когда Долабелла праздновал свой триумф, раздолбавши лузитан. Было это лет около двадцати назад, думаю. Я тогда только в возраст вошел, но винцо уже любил, ох как! И фалернского на том триумфе было хоть залейся, всем наливали, кто попросит. Отменное вино, из погребов самого Луция Корнелия…

— Корнелии — ик! — они такие! — звучно сказал пьяный, воздевая немытый палец к потолку, и тут же снова уронил голову на стол, звучно ударившись лбом об струганые доски.

— Да чтоб тебя! — мясник в сердцах пристукнул кулачищем, привыкшим к тяжелому топору, себе по коленке. — Надо ж было так нажраться на радостях после удачной сделки, а?

— А вот сейчас и посмотрим, — подмигнул ему Фараон, — есть ли у меня то, чего не было у Долабеллы. Не будь я Авл Мурий, если не сумею кое-что раздобыть!

Он нагнулся и исчез под стойкой. Краснорожий недоуменно нахмурился, но мой приятель уже выпрямился, сжимая в руке горло пузатой амфоры из красноватой глины. Он сорвал печать с горлышка и принюхался.

— Сегодня я добрый, точно сам триумфатор! Подставляй-ка стакан, и положи вот сюда, — Бриан постучал пальцем по столу, — ровно один асс. Такой цены тебе больше нигде не предложат, уж поверь.

Мясник сунул свой толстый нос в стакан и расплылся в широченной щербатой улыбке.

— Быть не может!

— Может-может, — авторитетно успокоил его «Авл Мурий», выступающий в роли доброго вестника богов и виночерпия одновременно.

— Настоящее фалернское! Да какое! — восторженно крякнул здоровяк, осушив стакан наполовину. Он звякнул монетками в мошне, потом решительно выгреб одну и приложил ее к столешнице с треском, точно отчаянный игрок в домино.

— Вот! Денарий даю! Не жалко! Налей кувшинчик, а? Век буду богов за тебя просить!

Взмах ладони — и серебряный денарий исчез со стола, а широкий кувшин приземлился донышком точно в винный круг, оставленный стаканом.

— Сегодня твой день, достойный квирит, — и снова Фараон подмигнул так заговорщически, что я чуть не расхохотался, но спохватился: черт, каша! Каша же пригорит! — Не ведаю твоего имени, но вижу, что ты честный малый.

— Муний Приск меня кличут! — осклабился краснорожий. — Эх, вот же свезло мне сегодня!

Фалернское с бульканьем устремилось в бездонную глотку, а я тихо спросил у валлийца:

— И что это было, а?

— Не знаю, — прошипел он. — Я просто полез под стойку наугад. Лезу и думаю – «хоть бы это было хорошее вино!» И вот тебе на!

— Чему удивляешься? — хмыкнул я. — Забыл, что ли, как было в Лондоне? Когда тот судья пригубил кружку, а потом аж затрясся и как заорет: «Откуда у вас, паршивцев, такой эль? Такого эля я не пил даже с герцогом Как-Его-Там-Не-Помню!» Еле отбрехались тогда. Поосторожней с желаниями, дружище.

Валлиец скорбно покивал головой. Мясник тем временем выдул половину кувшина, и даже не поморщился. Хотя, конечно, это же не водка.

— По-скифски пьешь, приятель? — хмыкнул Фараон, пристально разглядывая краснорожего. — Может, воды?

— Не… — здоровяк потряс головой, — Пусть хлыщи разбавляют, которым по утрам рабы розовую водичку подают, чтоб рот полоскать. Что до меня, то я тебе так скажу: такое вино портить водой из акведука — кощунство!

Он икнул и вытер рот тыльной стороной ладони, усеянной густыми черными волосами.

— Я из трибы Субурана, коренной, а у нас слабаков нет! — гордо сообщил мясник. Потом поглядел на меня: — Эй, а ты из какой? Не похож ты на здешнего...

— Клустумина, — не моргнув глазом, отозвался я. Честно говоря, других названий я попросту не помнил.

— Ну-у? — радостно завопил мясник. — Так у меня жена из Клустумины! Тут же рукой подать, прямо рядышком!

— Точно, — согласился я. — Вот я сюда и перебрался, далеко ходить не пришлось.

— А ты откуда, Авл Мурий?

— Из Кампании. Триба Фалерна, слыхал про такую?

— Не-а! Но название хорошее, потому что на вино похоже!

— Да, там у нас делают такое винцо, что сам Сципион Африканский оценил.

— Если оно такое же хорошее, как то, что ты мне налил, то, клянусь подземными богами, я бы хотел там жить! — проревел краснорожий в восторге.

— Зачем? — удивился Фараон. — Живи в Риме! А вино к тебе само доберется.

Шутка была на «троечку», но отчего-то привела мясника в совершеннейший восторг. Он хохотал так, что со стен сыпалась штукатурка.

— Само! — всхлипывал он. — Само доберется!

Громкий смех привлек внимание компании мастеровых, которые, судя по всему, тоже крепко поддали, но до поры до времени сдерживались.

— Эй, ты! — рявкнул один из них. — Глотка у тебя больно громкая!

— А ты что, — немедленно отреагировал мясник, — привык, что твой дружок тебе на ушко нежно шепчет, пока тебя охаживает?

— Ах ты, тварь! — взревел мастеровой, и взвился из-за стола. Я взялся за увесистый дрын, который сам же предусмотрительно поставил у плиты, но это не понадобилось. Скрипнула дверь, и в зал каупоны кто-то ввалился — мне показалось, что оживший платяной шкаф. Мелькнули синие татуировки на крепких мускулах, глухо стукнула дубинка, врезаясь в щетинистые бритые головы — раз и два — каменной крепости локоть своротил чей-то нос. Потом настала очередь выноса тел. Не прошло и пяти вдохов, как гуляки в бессознательном состоянии отправились за порог. Шкаф коротко оглядел нас, оставшихся, мазнул стеклянным взглядом по лицу основательно протрезвевшего мясника и молча закрыл за собой дверь. За все это время он не произнес ни слова.

— Ого, — помотал головой краснорожий, — вот это я понимаю. Клянусь печенью авгура, такого я даже в легионе не видывал. Это кто?

Вопрос был адресован Фараону, и тот безмятежно пожал плечами.

— Сторож, — коротко ответил он. — Наняли по случаю.

— Хороший случай, — пробурчал здоровяк. — Смотрю на него, и прямо чувствую, как он меня в бараний рог… голыми руками… А ведь я быков кулаком укладывал! — пьяно похвастался он. — Помню, в Остии…

Дальше гуляка понес какую-то ахинею, вспоминая былые годы, а я тихонько спросил:

— Бриан, откуда у нас сторож?

— А я почем знаю? — зыркнул на меня валлиец. — Честно? Не представляю, когда он появился.

Я хотел что-то ответить, но тут все мысли про неведомо откуда взявшегося сторожа вылетели у меня из головы. Потому что ухо выловило в бессвязной речи мясника слово, от которого мое сердце дало ощутимый перебой и застучало чаще.

«Лазерпиций».

— Что ты сказал? — я подскочил к мяснику, набулькал ему вина в опустевший стакан и потряс за плечо. — Лазерпиций? Где?

— Редкая травка, — прокряхтел выпивоха. — Ой какая редкая! Еще лет двадцать назад на каждом углу сыпали в еду. А сейчас даже за золото почти не отыскать. Но я знаю одного… одного…

Он уронил голову на грудь и засопел.

— Черт! — я раздосадованно закусил губу. Удача проплывала мимо.

— Да что такое-то? — непонимающе спросил Бриан, но я перебил:

— Погоди-погоди! Стой!

Потом ввинтился обратно, в узкое пространство между стойкой и плитой, схватил ковш с холодной водой и плеснул ее на голову мяснику.

— А! Ты чего? Э? — заорал тот, отфыркиваясь.

— Выпей, друг! — поспешно сказал я, подталкивая к нему стакан. — Лазерпиций? Где его взять?

И он рассказал.

Фараон

Я смотрел на худого, измученного какой-то болезнью человека, преждевременно постаревшего — и никак не мог понять: это правда он, Сулла, несколько лет держал Рим в кулаке?

Но тут бывший диктатор снова усмехнулся, отхлебнув вина, и в его взгляде мелькнуло что-то этакое… Описать это трудно, такие искорки я видел у старых, битых жизнью инструкторов из Иностранного легиона, которые прошли не то, что огонь, воду и медные трубы, а просто прошвырнулись в ад и обратно, не стоптав ботинок. У них в зрачках вечно плескалась такая вот стылая водичка, от которой мороз продирал даже самых отчаянных головорезов. Поглядишь — и становится ясно, что ни своей, ни чужой жизнью эти мужики не дорожат, и, если надо, не задумываясь это продемонстрируют. Настоящая сила — она ведь не в объеме бицепса или в крутом изгибе нижней челюсти. Она в том, готов ли человек заплатить самую высокую цену. Кинуться на врагов, которых вдесятеро больше. Убить, не думая, во что ему это обойдется, и как больно будет потом.

Сулла был из таких. Сейчас он мирно сидел, беседуя с Варом, но легко было представить, как он выхватывает гладий из ножен и сам, лично, во главе когорты, штурмует стену вражеской крепости. Наплевав на знатность и древность рода, на то, что только утром читал на греческом труды философов...

— Отменное, отменное винцо, — повторил Луций Корнелий, блаженно жмурясь. — Жаль только, не забирает оно меня, как раньше… Даже если пью неразбавленным, как степной варвар. Течет, как вода, только вкус во рту остается, а добрый хмель проходит мимо. Как молодость…

— Да, чего покрепче бы не помешало, — хмыкнул Вар.

— Где же ты найдешь покрепче? — морщины на лице Суллы собрались вокруг хищной улыбки. — Во всем Риме не отыскать вина лучше, чем сейчас есть у меня на вилле… Чем было у меня на вилле, — поправился он, глянув на кубок в своей руке. — Помнится, в одном из походов мне приносили кувшин редкого вина… Рассказывали, будто в тех краях, откуда оно, зима такая суровая, что земля становится камнем, а вода застывает так, что железом не разбить. Виноделы замораживают вино, и делают это столь аккуратно, что вымерзает лишь вода, а вся крепость остается. Да, я помню, как один глоток того вина ударял в голову! Я заплатил за него золотом по весу.

И тут я решился.

— Для чего вино, — сказал я пренебрежительно, — если есть вещь куда лучше?

Сулла с интересом посмотрел на меня. Я вернул ему такой же прямой взгляд и шагнул за дверь в соседнюю комнатушку. Потянулся к шкафу, на дверце которого была красками изображена какая-то батальная сцена, и достал бутылку.

Мануанус Инферналис, развалившийся на шкафу, совсем человеческим жестом повертел когтистым пальцем у виска и тихо пропищал:

— Ужась!

— Тихо ты! — цыкнул я на него, стараясь, чтобы этого никто больше не услышал. — Не кому же попало наливаю!

Да уж, наливать кому попало сорокалетний «Балвени» — мало найдется преступлений хуже.

Я вышел из комнаты, и взгляд Луция Корнелия сразу же будто примагнитился к пузатой бутылке в моей руке. Вар вытаращил глаза.

— Ого!

— Из старых запасов, — подмигнул я ему. Порылся, извлек из сундучка три оловянных стаканчика. Не стеклянные, конечно, но ничего. Выставил стаканчики на стол, со скрипом вывернул пробку. И аккуратно налил всем троим — вольноотпущеннику не полагается, незачем баловать бывшего раба.

Сулла потянулся к своему стаканчику, но я поднял ладонь.

— Погоди, Луций Корнелий. Это не вино, его не пьют залпом, чтобы опустошить кубок. Это напиток намного крепче и благороднее. Сперва поднеси его к носу и понюхай.

Сулла вдохнул и изумленно отдернул голову — машинально, сам того не осознавая.

— Что это такое? Клянусь Венерой и Фортуной, моей покровительницей, ничего подобного я… — он замолчал и еще раз сильно потянул воздух носом, склонив голову над стаканчиком.

— Теперь, Сулла, пригубь, но только немного, — сказал я. — Ты должен привыкнуть и оценить.

Римлянин поднес стаканчик к губам. Его глаза расширились.

— Не спеши глотать сразу. Покатай напиток во рту. А вот теперь можешь проглотить.

— Ух! — выдохнул Сулла. — Невероятно!

— Теперь сделай несколько небольших глотков. И посиди молча, почувствуй, как тепло растекается по жилам.

Он последовал моему совету, и я увидел, как на высоком лбу появилась испарина. Потом Луций Корнелий Сулла Феликс поставил опустевший стаканчик на стол и закрыл лицо ладонью. В каупоне воцарилась тишина. Сулла что-то пробормотал, с силой провел ладонью по морщинам, будто разглаживая их, и посмотрел на меня. Я заметил, что его глаза стали ярко-голубыми.

— Ты маг? — спросил бывший диктатор. Я так растерялся, что промычал что-то невразумительное, и только спустя несколько секунд ответил:

— Что? Нет, конечно, я никакой не маг!

— Но ты только что совершил самое настоящее чудо. Даже несколько чудес. Во-первых, у меня болела голова — от вина со мной такое случается, даже от хорошего. А теперь она не болит. Во-вторых, я впервые вижу, чтобы огонь можно было растворить в воде. И в-третьих, ты заставил меня вспомнить…

— Что вспомнить? — переспросил я, чувствуя, что выгляжу довольно глупо.

— Юность, — кратко отозвался Сулла. Он улыбнулся — на этот раз не хищной, а какой-то грустной и мечтательной улыбкой — и покачал головой. — Как же мне не считать это волшебством?

Потом великий римлянин встряхнулся и рассмеялся.

— А как насчет того, чтобы повторить это волшебство, уважаемый Авл Мурий?

— Запросто, — сказал я, оценивая уровень виски в бутылке.