Приговоренные к приключениям

Глава 15. Последний бой

Осень 1888 года. Лондон, Ист-Энд

Варфоломей

Не люблю, когда меня бьют по голове. И по уху тоже. Здесь, в этом времени, такие вещи выглядят вполне естественно – ну, как пива выпить, что ли. Лондон, викторианская эпоха, торжество белого человека в Империи, над которой не заходит солнце. Джентльмены боксируют, простолюдины чешут кулаки. Каждый оборванец здесь, если он уж не совсем опустился и не дробит камни где-нибудь в работном доме, считает зазорным выходить на улицу без цилиндра, даже проститутки носят платья в пол, а в Букингемском дворце сидит Вдова, воспетая Киплингом. Одним словом, великая эпоха, от которой так и разит кровью, порохом, углем и ханжеством. В полный рост. Пожалуй, Древний Рим мне нравился больше…

Куда-то не туда меня занесло. Это все меланхолия, видимо оттого, что никак не получается разобраться с главной задачей, ради которой мы торчим здесь уже долго. Найти Потрошителя – обезвредить Потрошителя – выпотрошить Потрошителя… хотя вот, с последним Фараон не согласен. Добрый человек мой компаньон. По его мнению, достаточно просто пристрелить маньяка, и на этом считать нашу миссию законченной.

Сентябрь и октябрь пролетели со скоростью пули, выпущенной из «смуглой Бесс». Но так получилось, что нам не удалось предотвратить убийство ни Элизабет Страйд, ни Кэтрин Эддоус – двоих проституток, которых Потрошитель или кто-то вроде него лишил жизни в один и тот же день, 30 сентября. Дату и время мы знали, место тоже было известно благодаря отличной памяти валлийца. Бернер-стрит – та еще дыра, Уайтчепел славится трущобами, но эта была просто одной из самых выдающихся. Буквально пять шагов до относительно приличной Коммершиал-роуд, но контраст просто разительный. Рабочий клуб, который располагался по соседству, особо не скрашивал это мрачное место. Впрочем, Элизабет было все равно, она просто обходила этот район по привычному маршруту, пытаясь склеить какого-нибудь припозднившегося моряка или солдата.

30 сентября 1888 года. Уайтчепел, Девоншир-стрит

Фараон и Вар

– Слышь, парень, – Вар остановил мальчишку, по виду – ученика сапожника, который уныло тащился вдоль стены со здоровенным деревянным ведром, полным помоев. Сдвинув грязный картуз на затылок, паренек оглянулся и испуганно вжался в черные от копоти кирпичи. Вид лысого здоровенного громилы, пусть и щегольски одетого, не располагал к задушевным беседам.

– Да не дрожи ты! – досадливо поморщился повар. – Держи вот…

Шиллинг блеснул в воздухе, мальчишка шустро перехватил монету и присвистнул, не веря своим глазам.

– Это за што ж платите? – сипло спросил он, зыркая по сторонам.

– За пару слов, – цыкнул зубом Вар, крутанув между пальцами еще одну монетку, – а скажи-ка мне, малый, где тут Майкл Кидни обитает?

– Кидней? – уточнил мальчишка. – Который в доках работает?

– Ну, – в разговор вступил валлиец. Фараон артистически изобразил презрение ко всему окружающему миру, смешанное с легким похмельем. – Ты эт’, пострел, не тяни. И без тебя тошно, а тыт тут еще со всоими помоями… Кидней, или как его там, у которого баба еще такая долговязая, дает за деньги… тут он живет?

– А то! – закивал головой мальчишка и ткнул куда-то вглубь двора. – Вон там, дверь зеленая, на которой венок висит! Там они живут, второй этаж по лестнице, не ошибетесь. Только это, мистер… Кидней, он злой как бес, не то что Лиззи. Чуть что, сразу в кулаки.

– Эт’ ничего, – барственно взмахнул рукой Фараон, – эт’ мы понимаем. Ладно, катись давай, и не расплещи.

- Стой, – повар кинул вторую монетку, которую ошалевший от радости паренек поймал так же ловко, как и первую. Простучали торопливые шаги, и в переулке снова стало безлюдно. Почти.

– Ну что, изучим местность? – осведомился валлиец, скучающе оглядевшись по сторонам. Но его компаньон уже решительно шагнул в темень двора.

– Было бы что изучать… – донеслось глухо из полумрака.

Зеленую дверь можно было назвать таковой только с очень большой натяжкой. Судя по всему, у нее была долгая тяжелая жизнь. Дверь пинали грубыми ботинками, резали ножами, об нее тушили окурки дешевых сигар и даже, очень на то похоже, бились в нее головой. Венок и правда имелся: жалкая кучка сухих грязных листьев, каким-то чудом удержавшаяся среди всех треволнений.

Варфоломей толкнул дверь, но облупившиеся доски не поддались.

– На себя, – буркнул валлиец, – ты как маленький. Ясно же, что если дверь наружу открывается, то вышибить ее тяжелее. Вот и делают так.

Повар пожал плечами и дернул почерневшую латунную ручку.

Узкий коридор встретил их непередаваемой смесью запахов. Задохнувшийся от неожиданности Фараон сдавленно выругался, прикрывая нос рукавом пиджака. В застоявшемся тяжелом воздухе самым чудовищным образом перемешалось все: дух подгорелой прокисшей еды; сырость несвежей одежды, кое-как выстиранной с помощью золы; вонь дешевого крепкого табака. Дерьмо и прочие вещи окончательно закрепляли этот «букет». Проморгавшись в полумраке, валлиец с удивлением понял, что лысый здоровяк широко улыбается.

– Ты чего, Вар? – просипел он.

– Да понимаешь, я все детство в такой общаге прожил. «Все жили вместе, дружно так, система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная», – отчаянно фальшивя, пропел повар. – Конечно, так у нас не свинячили. Времена не те. Но вот запахи… о да, запахи никогда не меняются. Прямо детство золотое в полный рост.

– Ничего больше не рассказывай мне про свое детство, – уткнувшись в рукав, пробубнил Фараон. – Я помню казарму, но по сравнению с этим там была просто парфюмерная лавка.

– Вы просто слишком цивилизованы, мой друг! – Вар шутовски прикоснулся к котелку и начал, скрипя ступенями, подниматься по деревянной лестнице. Наверху кто-то лежал и богатырски храпел, добавляя в общее амбре перегарный выхлоп. Вар перешагнул через тело, меланхолично отметив:

– Надеюсь, это не наш докер.

На втором этаже приятели осмотрелись. Дверей здесь было всего две. Одна, почему-то оклеенная клочьями старых газет, была заперта на огромный висячий замок, покрытый густейшей ржавчиной. Вторая, покрашенная в темно-красный цвет, щеголяла болтавшимся на одном гвозде номером «2» и тряпкой у порога – дырявой и истертой почти до прозрачности. Тряпка, видимо, должна была заменять коврик.

– Выбор у нас не то, чтобы большой, – Фараон пожал плечами, и Вар, восприняв это как сигнал к действию, постучал в дверь кулаком. Через секунду с той стороны в доски грохнулось что-то тяжелое и пропитой, хриплый мужской голос проорал:

– Катись куда хочешь, шлюха! Я тебя пришибу, сказал же!

– Неласково нас тут встречают, – озадачился повар. Он еще пару раз саданул кулаком в дверь и встал вполоборота, предусмотрительно отодвинувшись под защиту стены.

– Да чтоб тебя, сука! – под рев разъяренного быка дверь, выбитая могучим пинком ноги, распахнулась, жалобно крякнув на петлях. В дверном проеме возник кряжистый силуэт босоногого мужчины, одетого в одни лишь штаны.

– Майкл Кидни… Кидней? – вежливо уточнил повар.

– Чего? – из дверей поперла волна густейшего сивушного перегара. – Ты хто? Да я...!

Докер взмахнул кулаком, но больше сказать ничего не успел. Удар с правой у Вара был отменный. «Каждый раз удивляюсь, а пора бы уже и привыкнуть», – отрешенно подумал валлиец, вслед за компаньоном переступая порог комнаты.

– Мы к вам, мистер Кидней, вот по какому делу… – задушевно объявил Вар, уклоняясь от встречной атаки. – Оп! Да что ж вы такой неугомонный? Н-на! Где ваша жена, мистер Кидней?

– Х-хэк! Не жена эта потаскуха мне! А ты кто? Хахаль ееный, что ль?

– Я тебе уже два ребра сломал! – заорал Вар, теряя остатки дружелюбия и вежливости. – Угомонись, идиот!

– Да я на ринге против самого Черного Питера Кери продержался десять раундов, ты, щенок! – заревел в ответ докер. – И тебя сейчас… ух!

Что-то упало так, что вздрогнул весь второй этаж. Наступила тишина.

– Ну и зачем? – спросил Фараон, усаживаясь на единственный колченогий стул, который нашелся в комнатушке. – Ты же ему точно не два ребра сломал, а все четыре.

– Кипяток какой горячий! – огрызнулся в ответ Вар. – Ты сам видел, я по-честному предлагал успокоиться. Черт… локоть об его челюсть отбил. Где таких делают? Смотри, уже шевелится. Другой бы полчаса провалялся.

– Суровый век, – пожал плечами валлиец, – и люди такие же. Не удивлюсь, если у него и ребра уже зажили.

– Ну нет, вот это я гарантирую… Кидней! Кидней! Очухивайся уже!

Повар взял со стола оловянный кувшин, понюхал содержимое, поморщился и вылил затхлую воду на голову павшего бойца. Майкл Кидней зарычал, перевалился на живот и неуклюже поднялся – сначала на четвереньки, потом на колени. И застыл так, покачиваясь. Струйки воды текли с его волос и свалявшейся бороды на голую волосатую грудь и плечи.

– Че… вы кто… – бормотал он, моргая налитыми кровью глазами.

– Мы только спросить, – успокоил его Вар. – Жена твоя где?

– Же-на…? Какая жена?

– Твоя, блин! Элизабет Страйд! Где она?

– Да откуда я знаю-то? Мы уже дня три как поругались, и эта дрянь сбежала! Еще и выгребла из кошелька у меня все до фартинга! Найду – убью!

– Ну твою же мать… – в сердцах простонал повар, тоскливо глядя на Фараона. – И тут облом.

– Давай хоть поспрашиваем, – вздохнув, отозвался его приятель. Повар, побрезговав присесть на кровать (больше было некуда), вонючую и кишевшую клопами со времен исхода Моисея, встал посреди комнаты и начал задавать вопросы.

Спустя десяток минут выяснилось, что:

– Страйд и Кидней действительно поругались, и было это не три, а все четыре дня назад («После моей двойной смены, ага», – уточнил докер.);

– никто ее не бил, сама сбежала, «исключительно по вредности характера»;

– искать «эту тварь» точно надо в ночлежке на Флауэр-и-Дин-стрит;

– пусть лучше не возвращается.

– Ладно. Больше от тебя ничего не добиться, я уже понял, – Вар развел руками. – Пойдем отсюда. Дело-то уже к вечеру, а из этого гадюшника еще как-то выбираться надо.

– Э! – подал голос Кидней, который уже встал и теперь держался руками за голову.

– Чего? – с интересом посмотрел на него повар.

– На поправку здоровья бы с вас причитается… – осклабился докер в широкой щербатой ухмылке.

– А… Это можно, – покивал головой Вар и, развернувшись на пятке, вбил кулак – теперь уже левый – в челюсть предвкушающему мзду работяге. Второй этаж дома снова содрогнулся.

– Ну зачем ты так? – поднял брови Фараон.

– Задолбало! – яростно ответил здоровяк и начал спускаться по лестнице. – Ты видел, у него там ремень валяется, с палец толщиной и весь в крови? И на роже царапины… Он же наверняка метелил ее смертным боем, потому и сбежала! Ладно, я так понимаю, тетенька, конечно, тоже не ангел, но этот шкаф слона за милую душу убьет. Пусть сейчас полежит, подумает. В доки ему попасть в ближайшую неделю точно не светит.

– Понятно, – резюмировал валлиец.

Они вышли во двор.

Ночлежка на Флауэр-стрит была еще более кошмарным заведением, чем все, что Фараону и Вару довелось увидеть в Уайтчепеле за проведенное здесь время. Шаг за порог – и полное ощущение, что вокруг раскинулся филиал ада. Здесь не было даже кроватей. Жирные от копоти и грязи стены, заплеванный, отродясь не мытый пол, черные деревянные скамьи, отполированные тысячами задниц, а над ними протянуты засаленные веревки – от стены к стене.

– Это зачем? – не понял Фараон, но повар, уже поднаторевший в местных традициях и обычаях, просветил его.

– Вот наступит поздний вечер, сюда сползутся «потерянные» со всей округи, усядутся на скамейки, а под мышки им проденут эту веревку. Натянут потуже – и сладких снов, спите сидя, веревка упасть не даст. Наступит пять утра, вышибалы веревку отвяжут, и вся эта спящая орава кучей повалится с лавок на пол. Значит все, пора и честь знать, шагайте отсюда и не задерживайтесь. Кто заработает пару пенни за день – милости просим снова на скамейку и на веревку. Так и живут…

– Кошмар, – пробормотал Фараон. В этот момент он был особенно рад тому, что их с Варфоломеем ждет чистый и уютный «Дубовый Лист».

– Ну что ты, – ухмыльнулся повар, – какой же это кошмар? Это старая добрая Англия. Эй, мисс! – заорал он, ускоряя шаг. Высокая, худая женщина в черном платье с белым воротничком, похожая на сушеную селедку, посмотрела на него без всякого интереса.

– Подожди здесь, хорошо? – Вар хлопнул валлийца по плечу и подошел к женщине, о чем-то оживленно с ней заговорив. Фараон остался стоять на углу напротив ночлежки. По привычке он было привалился к стене дома, но тут же, чертыхаясь, выпрямился и принялся отряхивать выпачканный в саже рукав визитки. «Осторожнее надо быть, – сказал он сам себе укоризненно, – это не наши чистые времена. Хотя в Ливерпуле и сейчас особо не прислониться, скажем честно».

Вар, что-то втолковывавший селедке, махнул рукой, приподнял котелок и пошел через улицу, мимоходом присвистнув вдогонку хорошенькой зеленщице, торопившейся со своей корзиной в более освещенный район, где газовые фонари исправно работали.

– Я гляжу, ты тут совсем обжился, – удивленно сказал валлиец.

– Да брось, – повар усмехнулся, – просто маскируюсь. Главное в нашем деле – выглядеть за своего.

В каком «нашем деле» повар не объяснил, но по его озабоченному лицу валлиец понял, что дела не очень.

– Нету ее тут, – процедил Вар сквозь зубы, – ушла давным-давно. Куда, понятное дело, никто не знает, но ясен день, работу работать. У них же все просто. Не заработал шесть пенсов на ночлежку – давай, оставайся на улице. А там, будь на тебе хоть с десяток нижних юбок, ночь выдержать не просто. Ну одну, ну две… А потом снесут, если не в госпиталь на койку, то в братскую могилу, как неопознанное тело.

– И что делать? – спросил Фараон. Вопрос был глупый, но надо было что-то сказать, потому что молчать было неправильно.

– Что-что… – буркнул повар. – Есть пара соображений. Сейчас мы…

Что «сейчас», договорить он не успел. Булыжники улицы загудели под чьими-то торопливыми шагами, и звонкий мальчишеский голос прорвался сквозь вечерний шум и гомон Уайтчепела.

– Мистер Бартольмью! Мистер Бартоломью! Это же вы?

– Что за…? – ошеломленно вскинулся Вар и завертел головой в поисках источника звука. Им оказался оборванный парнишка, подтягивавший саржевые штаны на помочах и зыркавший глазами из-под сползавшего на нос ветхого цилиндра, больше похожего на прокопченный блин.

– Я это! – рявкнул Варфоломей. – Чего тебе?

– Мистер Бартоломью! – обрадованно заверещал пацан. – Там это! Убивают!

– Кого? – осведомился здоровяк, машинально хрустнув костяшками кулаков.

– Там, в пабе! Убивают! Кровища! – мальчишка дышал заполошно, поводя боками, как загнанная лошадь.

– Да не части ты. Кто? Где?

– Велели за вами послать! – выкрикнул паренек и нырнул в толпу, призывно махнув рукой.

– Твою…! – выматерился Вар и кинулся следом. Фараон, скрипнув зубами, последовал за ним.

Улица возле паба была тиха и пустынна. Фонарь поодаль горел безмятежным газовым светом, чуть-чуть посвистывая, когда напор в газопроводе становился сильнее. Никаких следов потасовки не было видно. Валлиец и повар вломились в деревянную дверь и растерянно остановились на пороге.

В пабе было… да все было как обычно. За стойкой шустрил Питер, сын конопатчика, проживавшего неподалеку. Толковый парень, не зря отец очень просил пристроить его к делу; сразу научился отличать один сорт эля от другого и не путать краны. Питер вскинул недоуменный взгляд от растрепанной книги, и неуверенно улыбнулся.

– Мистер Бартоломью! – просиял он. – Вы ж говорили, что сегодня вас не ждать… А книга такая… – он восхищенно всхлипнул. – Этот автор, мистер Стивенсон, пишет так, что и не оторваться! Остров сокровищ, надо же…

– Потом, Питер, потом! – нетерпеливо прохрипел запаленным горлом Фараон, счищая об острый железный уголок остатки конского яблока с подошвы. – Где убийство? Кого убили?

– Убийство? – поразился Питер, и захлопнул книгу, вложив между страницами соломинку. – Н-не знаю, о чем вы, мистер Фараон…

– То есть? – лязгнул зубами повар, прокрутив между пальцев холодно свистнувший Зангецу.

– Все как обычно… – растерянно доложил Питер. – Выручка неплохая, пара бродяг решили было пошуметь, но их быстро успокоили…

– Так, – голос Фараона лязгнул в тишине, будто затвор винтовки, – похоже, друг мой, нас, как бы это сказать…

– Накололи, – ответная реплика Варфоломея прозвучала абсолютно безэмоционально. Синеватая сталь сантоку с шорохом скользнула в кожаные ножны на бедре.

– Похоже на то. Но кто и зачем?

– Затем, что кто-то хотел увести нас подальше от Элизабет Страйд, вот зачем.

– И что теперь?

– Теперь? А теперь мы бежим обратно! – заревел повар так, что Питер за стойкой выронил из рук том «Острова сокровищ» и присел опасливо, а несколько посетителей расплескали эль из кружек.

Фараону было нечего возразить.

Конечно, они опоздали.

Варфоломей присел над телом, распластавшимся вдоль стены в темном грязном переулке, и осторожно тронул пальцем пакетик леденцов от горла, крепко зажатых в вытянутой вверх руке.

– Вот же мразь… – проскрежетал он. Фараон сделал несколько шагов, тщательно следя за тем, чтобы не наступить в лужу крови, расползавшуюся от перерезанного горла.

– Пилера звать будем? – тихо спросил он.

– Сейчас, – повар поднялся, аккуратно шагнул назад и вдруг замер, углядев что-то в почти непроглядном мраке, стиснутом в арке между грязными стенами. – Ага… Что тут у нас?

– Нашел что-то? – спросил валлиец.

– Точно, – отозвался его приятель, и подобрал квадратик плотной бумаги, валявшийся рядом с телом. Развернул, пошуршал, чиркнул фосфорной спичкой. Помолчал и сообщил радостно.

– Набросок какой-то. Вроде углем, или сангиной… не пойму.

Помолчал еще и хрипнул невесело.

– Я понял. Теперь я точно понял.

Варфоломей

Бывают такие дни, когда не получается вообще ничего. Вот не получается – и все, как отрезало. За что ни возьмись – все валится из рук, и даже самое простое дело способно выбить вас из колеи, потому что обязательно застопорится, пойдет не так, как хотелось.

Спасти Элизабет у нас не получилось, и на место убийства Кэтрин Эддоус мы тоже не успели – пьяный кэбмен спутал адрес. Потом возница клялся и божился, что «будто помрачение какое-то, джентльмены, двадцать лет тут езжу, и ни в жисть!». Словно кто-то раз за разом ловко и незаметно уводил нас в сторону от верного пути, путал карты и заставлял время нестись сумасшедшими скачками, так что мы никуда не успевали вовремя.

Одна из теорий, которыми ученые объясняют невозможность существования машины времени, говорит о том, что прошлое изменить нельзя, оно будет отчаянно сопротивляться любым попыткам как-то его перекроить. Это как плыть в цементе: вроде бы просто пыль, но при такой структуре имеющая свойства жидкости, и не позволяющая пловцу двигаться.

Впрочем, невозможность машины времени мы успешно опровергли. «Дубовый Лист» и был той самой машиной, но вот с какой целью и кем запущенной – непонятно. Я устал ломать над этим голову еще на Юконе и решил – будь что будет, разберемся на месте.

А сейчас, после неудачи со спасением Элизабет Страйд и ее товарки я решил, что лучший способ справиться со злостью – просто поменять занятие. Поэтому я собирался приготовить еду. Викторианскую, если вам это о чем-нибудь говорит.

Фараон

Выбираться из того переулка, где прикончили Лиззи Страйд, нам пришлось осторожно и с перерывами. Мы уже было шагнули туда, откуда доносился приглушенный вечерний шум улицы, но пришлось резко развернуться, взять ноги в руки и спрятаться за наваленными у стены вонючими бочками. Судя по запаху, в них долго и мучительно умирала какая-то рыба, а потом ее забыли похоронить и оплакать. Вар рядом со мной беззвучно шевелил губами. На молитву это было не похоже, лицо уж больно злое. За бочками мы спрятались потому, что кто-то резвый и сознательный все-таки позвал полицейских, а блюстители закона прибыли на удивление быстро. Видимо, патруль как раз обходил этот квартал очередным дозором.

Первым добравшийся до тела проститутки констебль выругался и присел на корточки, осматривая труп. Потом встал и поднял над головой руку с фонарем, внимательно вглядываясь во мрак переулка. Его напарник сделал то же самое. В щель между бочками мне было видно их лица. А вот на наш счет я был совершенно спокоен. Полицейские фонари «бычий глаз» были совершенно дурацким устройством, которое давало света лишь чуть больше, чем какая-нибудь полудохлая лучина. Что этот фонарь делал хорошо, так это обжигал пальцы владельцу, неосторожно схватившемуся за раскалившееся железо. Знаю, хватался.

Пилеры осмотрели переулок и ожидаемо никого и ничего не увидели. Вислоусый констебль выругался еще раз, с чувством и расстановкой, потом поглядел на своего молодого коллегу.

– Том! Чеши-ка ты до участка, пусть высылают телегу, чтобы забрать девку. Я пока покараулю тут. Или знаешь, что? Кликни на перекрестке какого-нибудь мальчишку, у него ноги все одно порезвее, чем у нас с тобой, пусть добежит возвращается назад.

– Хорошо, сэр, – молодой кивнул и исчез. Спустя несколько мгновений констебль досадливо сплюнул, вспомнив что-то важное, дернулся вслед за ушедшим и заорал:

– Эй, Том! Том! Вот черт… – он похлопал себя по карманам. – Спички! Остались у этого олуха, чтоб его. Теперь даже не покурить.

Он поглядел на труп, потом махнул рукой и пошагал к выходу из переулка, пробормотав: «Никуда ты не денешься, красотка, полежи тут без присмотра».

Когда страж порядка ушел, мы выбрались из-за своего вонючего укрытия и, стараясь не топать, проскользнули в другую сторону. Почти у каждого переулка два выхода, если это, конечно, не тупик. Наш вывел нас к каким-то строениям, похожим на угольные склады. Немного поблуждав в темноте, мы все-таки выбрались на людную улицу. Вар уверенно определил направление на наш паб – иногда я поражаюсь своему компаньону, его умение в любом, даже незнакомом городе находить дорогу кажется почти сверхъестественным.

Усталые, замерзшие и злые мы вернулись в «Дубовый Лист». Никак не могу привыкнуть называть его новым временным именем.

Пока я стоял под душем и приводил себя в порядок, Вар, тщательно вымыв руки и ограничившись этим, начал готовить что-то странное. Обычно я не совался на кухню тогда, когда мой друг творил там очередное кулинарное волшебство (или непотребство, в зависимости от настроения и ингредиентов). Но на этот раз не утерпел. Настроение было мерзким, поэтому я прихватил бутылку виски, пару стаканов и, сунув голову в приоткрытую кухонную дверь, вопросительно уставился на повара.

– Заходи, – хмуро сказал мне Вар. Поглядел на стаканы и пожал плечами: – Тоже вариант. Наливай.

Его руки в это время двигались словно сами по себе над разделочной доской. На доске лежала здоровенная баранья нога, извлеченная с ледника.

– Что это будет? – спросил я.

– Семичасовая нога, – буркнул повар.

– Что?

– Ну вот так называется это блюдо. Семичасовая баранья нога. Вопрос не ко мне.

Мы молча выпили. Потом мой компаньон попросил подать огурцы. Уже не удивляясь, я поставил на стол корзинку, полную свежих огурцов. Вслед за огурцами сюда же отправилась корзинка кабачков, потом штук двадцать крупных помидоров, десяток огромных луковиц и столько же головок чеснока. Груду овощей Вар принялся крошить мелкими кубиками – избежал этой участи только чеснок, часть которого, впрочем, была с хрустом раздавлена полотном ножа.

После этого баранья нога лишилась костей и была щедро нашпигована цельным чесноком.

– Черт! – рявкнул повар и потряс рукой. Посмотрел на меня совершенно круглыми глазами и принялся разглядывать указательный палец. С пальца срывались крупные капли крови.

– Порезался… – в голосе Вара я услышал громадное изумление.

– Все режутся, – философски заметил я, наливая по второй.

– Ты не понял, – помотал головой мой приятель, – я лет десять не калечил себе руку, да еще при такой простой работе! Это же элементарная нарезка!

Он бросил нож на доску и вылетел из кухни, на ходу заматывая палец чистой салфеткой.

– Мануанус! – заревел Вар. Обеспокоившись, как бы чего не вышло, я поспешно проглотил виски и поспешил за поваром.

– Ты! Чувырло хоботное! – орал Вар. – Твоя работа?!

Что такое «чувырло» я не знал, но переспрашивать как-то не рискнул, видя состояние приятеля. Щетинистый монстр обнаружился там же, где и обычно. Он царственно восседал на шкафу с посудой, всячески игнорируя подбиравшегося к нему кота. При этом левым глазом Мануанус Инферналис внимательно следил за пушистым зверьком. Правый был выпучен и уставился на нас с Варом.

– Ну? – осведомился повар. – Твоих шаловливых лап дело? С чего бы я порезался-то?

Мануанус внимательно изучил окровавленный палец, потом облизнулся и шмыгнул хоботом.

– Неть, – прошипел он. – Не я.

Прежде чем возмущенный Вар спросил еще что-то, монстр встал в позу Цицерона, выступающего перед Сенатом, и разразился укоряющей речью на варварской латыни. Несмотря на то, что совсем недавно мы разговаривали на этом самом языке с Суллой, понять Мануануса было сложно. Это было наречие бандитских кварталов Субуры, щедро перемешанное со словами из арамейского, греческого и сопровождающееся шипением и рычанием. Впрочем, я понял, что Мануанус недоволен и все отрицает. «Чуть что, так сразу я!» – общий смысл пламенной речи уловить было совсем нетрудно. Ткнув когтистым пальцем в сторону Вара, наш домашний монстр обличающе заявил:

– Immortalis est? In jecorem cultellus – nemo est aeternus! (Ты что, бессмертный? Нож в печень – никто не вечен!) – а когда задохнувшийся от такой наглости повар стал, зловеще ухмыляясь, подходить ближе, Мануанус сгреб в охапку недовольно мяукнувшего кота и одним прыжком переместился на другой шкаф, громко заявляя:

– Ceterum censeo felem contrectandam esse! (И все же я убежден, что кот должен быть поглажен!)

Кот не возражал. Но, видимо, в выражении лица повара было что-то такое, отчего Мануанус Инферналис вдруг сдался, бережно поставил кота на четыре лапы, вздохнул и с видом трагического актера сказал:

– O, ilicet! (Ой, всё!)

После этого, без малейшей заминки перешел на такой же убогий английский.

– Неть. Не я. Не виновать. Самь.

– Да чтоб тебя! – взбешенный Вар махнул рукой и сантоку, секунду назад мирно лежавший в чехле, свистнул в воздухе, пролетел через весь паб и воткнулся в картину, на которой потускневший от времени парусник героически боролся с бурей.

Нависшее молчание пришлось нарушить мне.

– Все равно плохо нарисовано. Вар, теперь, когда мы разобрались, может ты пойдешь и уже приготовишь что-то определенное?

Через пару минут идиллия была восстановлена. Мануанус, что-то попискивая, устроился в своем тряпичном гнезде и засопел безмятежно. Кот продолжил скакать под столами, охотясь на сушеную кроличью лапку. А мы снова заняли место на кухне.

– Так, – повар наморщил лоб, припоминая, – теперь нужен говяжий бульон. Литров этак шесть. Хорошо, что я выварил его еще вчера.

Кряхтя, он полез на ледник и притащил кастрюлю с бульоном. Бухнул на плиту, под которой уже бушевал огонь, второй котел, одним изящным движением закинул туда баранью ногу и кусище сливочного масла размером с два моих кулака. Сыпанул щедрую горсть сухого тимьяна, соли и перца. Когда нога подрумянилась в масле, вывалил туда же покрошенные овощи, залил бульоном, к тому времени закипевшим, и закрыл котел крышкой.

– Все, – сказал он, потом поправился: – Ну, то есть, пока все. Теперь пусть варится, надо только следить и доливать бульон.

– Семь часов? – спросил я.

– Семь часов.

Удивительно, однако нога доварилась без происшествий. Надо сказать, что мясо получилось отменно – нежное настолько, что его можно было есть ложкой. Никаких происшествий больше не случилось, никто не вылил на себя кипящий бульон, нога не подгорела и не превратилась в скрюченную птичью лапу. Я заметил, что Вар все равно нервничает, но решил ничего не говорить. Ну хочет человек потрепать себе нервы, так кто ему помешает? Но потом я все-таки не выдержал.

– Что дальше-то? – спросил, глядя, как повар помешивает деревянной лопаткой в котле.

– Ты про еду, что ли? – неохотно отозвался он.

– Я вообще про все происходящее.

– Дальше действовать будем мы!.. – на какой-то неизвестный мне мотив пропел Вар, аккуратно прикрывая котел крышкой. Потом сел на стул и уставился на меня тяжелым взглядом человека, уже все решившего.

Я терпеливо ждал, покручивая в пальцах стакан с виски.

– Дальше мы его выловим и прикончим.

– Кого – «его»? Ты знаешь, кто это?

– И ты тоже знаешь.

Мой приятель порылся в кармане штанов и сунул мне тот самый свернутый лист бумаги, по краям захватанный пальцами, который он нашел в переулке. Я развернул плотный, хрустнувший на сгибе бумажный квадратик. Это был набросок – судя по всему, сделанный угольным стержнем. Сначала я ничего не понял, потом, приглядевшись, повернул лист боком, и из переплетения тонких и толстых линий вдруг выплыл рисунок комнаты. Мастерски сделано, ничего не скажешь. Видно было, что рисовальщик торопился, но при этом все штрихи были твердыми и уверенными. Я увидел темную и мрачную комнатушку с единственным окном, закопченное стекло в котором едва пропускало уличный свет. Убогая, нищая обстановка: стол, пара скособочившихся стульев, какие-то бутылки и объедки на столе. Кровать… тут я присмотрелся повнимательнее и поморщился. На развороченной кровати лежала какая-то темная масса, в которой едва угадывалось человеческое тело. Несмотря на то, что набросок был черно белым, при одном взгляде становилось понятно – тело мертвое, а кровать залита кровью. Весь набросок словно дышал смертью и безнадежностью.

– Веселенький рисунок… – я повертел лист в руке и увидел на обороте едва различимую надпись. «Логово Потрошителя». – Да… В психическом здоровье автора есть серьезные сомнения.

– Не узнаешь? – спросил Вар. Я помотал головой. – Странно. А ведь ты сам называл имя художника, еще в начале. Это Уолтер Сикерт. У него своеобразный стиль, ни с кем не спутаешь. Когда ты упомянул про него, как про возможного убийцу, у меня было время, чтобы порасспрашивать о нем.

Сикерт! Ну конечно! Теперь я смотрел на набросок совсем другим взглядом. Тот самый Уолтер Сикерт, которого многие в наши дни считают настоящим Джеком Потрошителем. Вот только доказать это не удалось никому и никогда, поскольку сам Уолтер, будучи человеком чрезвычайно хитрым и умным, не оставил никаких зацепок. Судя по некоторым исследованиям, Уолтер Сикерт был не только весьма талантливым художником, но и классическим, просто-таки хрестоматийным психопатом, хоть сейчас дай ему опросник Хэйра и карандаш. По большинству пунктов попадет в точку, я уверен. До самой своей смерти в начале сороковых годов живописец отмалчивался и ни единым словом не признался в своей причастности к кровавым уайтчепелским преступлениям. Так и прожил респектабельным господином, принятым, несмотря на свою эксцентричность, в высшем лондонском обществе.

Я вспомнил картину «Спальня Джека-Потрошителя» и снова посмотрел на набросок, который держал в руке. Да, сходство очевидно. Вот ведь мразь!

Вар, который все это время смотрел на меня, не отрываясь, улыбнулся. Это была жесткая и безрадостная ухмылка охотника, который после долгой и тяжелой погони наконец-то навел ружье и держит добычу на прицеле.

– Ты знаешь, где его искать?

– Думаю, что адрес такого известного человека найдется в любом лондонском справочнике.

– Не так-то это просто, – поморщился я, вспоминая когда-то прочитанное.

– Почему?

– Понимаешь, Вар… он может месяцами не появляться у себя дома. Насколько я помню, все биографы Сикерта писали о том, что у него был чуть ли не десяток квартир, которые он использовал, как свои убежища – где-то устраивал студии и рисовал, где-то отсыпался после ночных прогулок по городу. Любил наш паренек побродить по темным улицам… А квартиры эти Сикерт всегда снимал на вымышленные имена. Сейчас в Лондоне с этим просто, это не наш век, когда кругом камеры и всюду требуют водительские права или удостоверение личности. В эпоху Виктории хозяйки квартир больше смотрели на то, как человек выглядит. Респектабельный джентльмен, не оборванец, разговаривает вежливо и готов заплатить вперед? Порядок, вот вам ключи, сэр, живите на здоровье!

– Однако… – впечатлился Вар и крепко задумался. Потом решительно тряхнул головой и попросил: – Плесни мне еще, на два пальца. Похоже, придется ловить дяденьку прямо на месте преступления.

Я невольно похолодел, отчетливо понимая, о чем говорит мой друг.

– Мэри Келли…

– Да.

9 ноября 1888 года. Лондон, Ист-Энд, район Спиталфилдс.

Фараон и Вар

– Ненавижу… как я это ненавижу… – Фараон бормотал тихо, но злобно и достаточно отчетливо. Стоящий позади него Варфоломей поежился, поднял толстый высокий воротник шерстяного бушлата и поглубже надвинул на бритую голову засаленную кепку. Шел мелкий холодный дождь, который вот-вот мог превратиться в ледяную кашу из воды и снега. Над всем Ист-Эндом висел «гороховый суп» – смрадный туман, в котором перемешалась угольная гарь и вонь сгоревшего светильного газа, испарения от мокрой нестираной одежды и еще куча всего, о чем и думать-то совсем не хотелось.

– Прекрати свои стенания, – сказал повар, – а то подумают, что мы тут занимаемся чем-то непотребным.

– И всем будет наплевать. – резюмировал валлиец. Повар подумал и вынужден был согласиться.

– В общем, да.

– Э! Кто здеся? – хриплый голос прозвучал в темноте резко, будто карканье вороны. Фараон невольно вздрогнул; рука, скользнувшая глубоко в карман, нашарила рукоятку револьвера.

– А кто спрашивает? – насмешливо спросил Варфоломей.

– Че? Тут знаешь, чей переулок? А? – шаткая фигура, смутным пятном маячившая перед компаньонами сквозь туман, подошла ближе. Потом дернулась и вскрикнула, когда громила-повар схватил ее за плечо и подтащил к себе.

– И чей же? – спросил он с обманчивым добродушием. Фигура еще пару раз дернулась в тщетной попытке освободиться. Это был крепко подпивший мужчина, одетый в драное пальто, сплющенный грязный цилиндр и ветхие рогожные штаны, заправленные в стоптанные сапоги.

– А ты меня прогони, – в голосе Варфоломея теперь слышалось только холодное равнодушие.

– Не-не-не, я ж не со зла, – торопливо забормотал мужчина, съежившись от страха, – я ж просто… вижу, стоят, а я домой иду, здесь я живу, каждая собака знает, я Тоби Хатчинсон, работаю на стройке… Вижу, господа вы приличные, ну дак я чего, стойте себе, сколько хотите…

– Шагай, Тоби, и не оборачивайся, – повар подтолкнул Хатчинсона, и тот поспешно юркнул в двери обшарпанной «меблирашки». Варфоломей тут же забыл про пьянчужку и снова застыл неподвижно, чувствуя, как ледяные капли стекают по щекам.

Стоять пришлось еще долго. Пару раз Фараон доставал карманные часы, щелкал крышкой и, чиркнув фосфорной спичкой об сухие кирпичи на стене, до которых не добрался дождь, разглядывал циферблат.

– Третий час ночи, – прошептал валлиец, в очередной раз изучив стрелки своего «мозера».

– Где ее носит? – недоуменно шепнул в ответ его приятель, и тут же подобрался, отшагнул еще дальше в темный угол. – Замри! Вот она!

Валлиец в очередной раз удивился способностям повара: похоже, тот видел в темноте, как кошка. Сам Бриан только и услышал, что приближающееся цоканье каблуков по булыжникам. Он прижался спиной к стене и постарался притвориться чем-то неодушевленным. Просто еще одна старая доска или рухлядь, наваленная в углу переулка. Не дышать. Тише… тише...

И тут, будто продолжая скверные шутки, которые с Варфоломеем и Фараоном все это время играли неведомые силы, где-то наверху, в небе, низкие тучи словно бы раздернула чья-то рука. Дождь перестал в мгновение ока: так садовник перекрывает кран поливального шланга. И, в довершение всего, в прорехе облаков ослепительно засияла луна. «Вот это подстава!» – тоскливо подумал Варфоломей, машинально натягивая кепку почти на самый нос. Мысли валлийца были исключительно непечатными.

К счастью, луна светила девушке прямо в лицо, так что Мэри Джейн Келли вряд ли могла видеть что-то впереди. Она прищурилась и невольно прикрыла глаза рукой, продолжая торопливо идти, почти бежать в сторону своего очередного временного пристанища.

«Красивая», – холодно и отстраненно подумал Варфоломей, из своего затененного угла рассматривая лицо последней жертвы Потрошителя. Черные волосы, тонкие черты, гладкая кожа – все это так разительно отличалось от грубых лиц потасканных уайтчепелских шлюх, что повар недоверчиво прищурился. Он никак не мог понять, почему такая женщина ютится в трущобах, полных разномастного сброда, который ей не годился и в подметки. Еще одна мысль пронзила его, будто разряд тока, заставив вздрогнуть. А ведь они с Брианом – последние, кто видит это лицо. Потом, когда полицейские войдут в залитую кровью комнату, они найдут до неузнаваемости обезображенный труп, в котором опознать Мэри Келли можно будет только по одежде. Найдут... если Потрошителя не остановить. Повар скрипнул зубами и отогнал несвоевременные воспоминания прочь.

Подойдя к двери дома на Миллерс-Корт, Мэри Джейн принялась искать что-то по карманам своего черного жакета. Судя по всему, поиски ни к чему не привели, потому что проститутка фыркнула и рассмеялась.

– Ну и черт с тобой! – громко сказала она. Голос у нее был хрипловатый и мелодичный, точно у блюзовой певицы. Келли бросила копаться в карманах и громко постучала в стекло ближайшего к двери окна.

– Мэри Энн! Мэри Энн! Это я, Мэри Джейн! Спишь ты там, что ли?

Ответа не было, но женщина не унималась и продолжала стучать. Наконец, в глубине окна вспыхнул тусклый огонек свечи, который неспешно приблизился, и на проститутку сквозь грязное стекло уставилась заспанная худая женщина.

– Мэри Джейн? – зевнула она. – Ты чего тарабанишь? Опять ключ потеряла? Который час?

– Еще рано, чтобы отдыхать! – расхохоталась ее соседка. – Слушай, Мэри Энн, открой мне двери, а? А потом спи, сколько влезет. А я спать не буду, не бу-уду… – протянула она. – Сейчас ко мне придет один джентльмен, страсть какой обходительный. Хотела прийти вместе с ним, но он уверил меня, что знает этот адресок и заглянет ко мне на огонек сам. А я пока спою. Ты же любишь, когда я пою, Мэри Энн?

– Ох, только не среди ночи! – еще раз душераздирающе зевнула Мэри Энн и поплелась со свечой вглубь комнаты. Через минуту лязгнул замок входной двери. Мэри Келли быстро юркнула внутрь. Немного погодя засветилось другое окно, и компаньоны услышали, как женщина поет.

Картины детства моего встают передо мной,

И дни счастливые я часто вспоминаю,

Когда бродил в полях я беззаботный и босой,

Не ведая о том, что вскоре потеряю.

Я потерял свой дом, отца и мать,

Сестру и брата моего давно уж в землю опустили,

Но буду я всегда носить с собой

Фиалку, что росла на маминой могиле…

Фараон и Варфоломей молча слушали пение. И когда повар уже окончательно решил плюнуть на всю конспирацию, выйти из сумрака и просто постучать Мэри Келли в окно – в переулке снова послышались шаги. Теперь по булыжникам топали сразу две пары ног, одна из которых точно принадлежала мужчине: уверенная походка человека, знающего себе цену. В эти шаги вплеталась дробь женских каблучков.

– Куда ты меня ведешь, красавчик? Что это за жуть вокруг? Ты же не хочешь сделать ничего плохого с честной девушкой, ха-ха-ха! – визгливый смех заметался по переулку.

– Успокойся, Дженни… Ведь ты же Дженни, верно? – мужской голос, приятный баритон, звучал уверенно и снисходительно. – Конечно же, я не сделаю тебе ничего плохого. Сейчас мы зайдем в гости к моей подруге, и там как следует выпьем и повеселимся втроем. Как насчет стаканчика прекрасного портвейна? Это не та дрянь, что подают в местных распивочных!

– О, красавчик, да ты с фантазией! – снова захихикала женщина. – Знаешь, как уговорить девушку! А вот знаешь ли, как ублажить? М-м-м, вкусно как… Что ты мне такое дал, напомни-ка? В жизни такого не ела!

– Даже не сомневайся, милая, ублажу, – отозвался мужчина, и недобрая насмешка в его голосе прозвучала так явственно, что у Фараона встали дыбом волоски на предплечьях. – Это банан. Даже не спрашивай, каким чудом мне удалось его добыть. В Англии они не растут, а привезти его из наших заморских колоний – не пара пустяков.

– Ты такой богатый! А что делать с кожурой? Ее едят?

– Выброси, – в мужском голосе проскользнула брезгливость. Шлепок банановой кожуры о камни, потом пара шагнула из темноты на освещенный луной пятачок, и повар с валлийцем наконец-то увидели лицо чудовища.

Очень приятное, внушающее доверие и уважение лицо. Ухоженные, тщательно подстриженные бакенбарды. Прическу не оценить, она спрятана под шикарным шелковым цилиндром, явно не из дешевых. Но даже так можно не сомневаться, что над головой Уолтера Сикерта работал не какой-нибудь уайтчепелский цирюльник, а дорогой мастер своего дела, из тех, что стригут самую взыскательную публику.

Чуть крючковатый нос, красиво вылепленный подбородок, губы, четко очерченные и капризно поджатые. Аристократ. Плоть от плоти и кровь от крови Британии, которая «правит морями».

Дьявол, убивающий женщин.

Сикерт был одет в удобную дорожную крылатку: вообще-то не самая подходящая верхняя одежда для городского джентльмена. Зато очень удобная для того дела, которым он собирался заняться в скором времени. Крылатка поблескивала, но не от капель дождя, а потому что материя выглядела будто бы прорезиненной. «Ах ты, гад», – отстраненно подумал Варфоломей.

– Хи-хи, когда мы уже придем? – проститутка снова захихикала и тут же взвизгнула. – Ой, кто это?!

Варфоломей

– Так что, миста-ар, маленько надо бы подзадержаться… – развязно сказал повар, вышагнув из-за угла. Он говорил с пришепетыванием, небрежно цыкая зубом: в точности как местные бандюганы, всю жизнь промышлявшие в этих местах, родившиеся в здешних подвалах. – Подсоли-ка хлебово, богатей, а то без соли нам невкусно, а соль ныне дорога-ая…

– Что нужно? – отрывисто спросил Сикерт. Фараон и Вар – оба про себя отметили, что художник неплохо держится; встревожен, но не напуган, мужик не рохля, могут быть проблемы.

– Тебя, – так же коротко отозвался повар. – Хватит уже резать кого попало. Давай, со мной попробуй.

– Что он такое говорит, дорогуша? – пискнула проститутка, вмиг растерявшая всю свою веселость. Осталась просто напуганная и замерзшая женщина, которая еще минуту назад предвкушала теплую комнату, стаканчик джина и неплохой заработок… и которую вдруг схватили за горло. Сикерт, оскалившись, стиснул худую шею «доллимоп» рукой в перчатке, прижал к себе, уронил саквояж на камни, потянулся второй рукой куда-то в карман крылатки. Похоже, за опасной бритвой, или что там предпочитает Джек Потрошитель в это время суток?

– Ну выпотроши ее, – скучающе сказал Варфоломей, – давай-давай, не стесняйся. Одной потаскухой меньше… Только ты ведь не этого хочешь, правда? Так никакого удовольствия.

И тут все испортил Фараон. Валлиец, который до этого момента оставался невидимым, притаившись в тени, внезапно прыгнул на Сикерта сбоку – чтобы ударить в висок и разом закончить дело. Но, похоже, цепь неприятностей, которая тянулась за компаньонами уже несколько дней, еще не закончилась. Уолтеру Сикерту словно бы сам черт ворожил. Подошва ботинка Фараона попала как раз на ту самую злосчастную банановую кожуру, которую выкинула долли. Нога поехала, точно по луже разлитого масла, валлиец взмахнул руками, пытаясь удержаться, не сумел, и уже в полете со всего маху врезался затылком в кирпичный выступ, так что треск прошел по всему переулку.

Уолтер Сикерт дернулся, невольно ослабил хватку на шее проститутки, и та, рванувшись, освободилась, кинулась за спину Варфоломею, вцепилась в его рукав будто клещами.

– Не повезло… – шутовски развел руками художник, он же убийца. И снова повар отметил странность: никакого испуга, только нервное возбуждение и безумие в широко распахнутых глазах. «Твою мать, Бриан!» – со злостью подумал он, матеря про себя инициативного Фараона.

– Вали отсюда, долли, – хрипло сказал повар проститутке, которая всхлипывала сзади. Не глядя, сунул руку в карман жилета, достал оттуда пару монет. – Держи. И ротик на замок, поняла? Не зови пилеров, я тут сам разберусь…

Каблуки простучали по мокрым булыжникам. И снова тишина. Варфоломей смотрел, как дьявол во плоти сунул руку в докторский саквояж. Ампутационный нож блестел в лунном свете. Нехорошо так блестел. Жадно.

– Потанцуем? – осведомился повар. И – еле увернулся от умелого режущего удара, нацеленного в горло. Потом еще и еще. Варфоломей успел удивиться, где такому учат живописцев, а потом ему стало уже не до размышлений. Он уклонялся, парировал удары и сам бил в ответ, не отрываясь зрачками от сумасшедшего взгляда и успевая периферийным зрением фиксировать движения чужих рук, ног и ножа. В один миг он почувствовал, как резкая боль обожгла ребра – похоже, пропустил, но несерьезно.

И все-таки это не могло продолжаться бесконечно. В очередной раз отбив обухом сантоку летевшее в лицо острие хирургического ножа, Вар изловчился и провел удэ-хисиги, жестоко выкрутив локоть Сикерта. Тот глухо заорал от боли, нож зазвенел по булыжникам. Удар кулаком в голову, пинок по голени – и Джек Потрошитель распластался на земле, ошеломленно ворочаясь, будто огромный черный краб.

– С-скотина! – прошипел Варфоломей и примерился к шее маньяка, готовясь ее сломать. – Легко уйдешь…

Мир замер. Капля дождя чиркнула по щеке повара и неподвижно повисла, будто на фотографии.

– Не усложняйте, – сказал кто-то сзади. Варфоломей попробовал пошевелиться, но руки, лежащие на шее Сикерта, оставались непослушными. Легкие шаги прошелестели рядом, и повар увидел знакомое смуглое лицо, фрак, надетый прямо на голое тело, а ниже – потертые, когда-то синие джинсы.

– И снова здравствуйте, – отозвался он. Удивления не было, только злость и досада.

– Знаете, я, пожалуй, у вас заберу этот любопытный экземпляр. По приказу Катрины.

– Ты охренел, что ли? – возмутился повар, скрипя зубами и пытаясь подчинить себе руки. – А еще чего дать?

– Боюсь, что это неизбежно, – развел руками смуглый. – Могу только заверить, что здесь он больше никому не причинит вреда. И вообще больше не появится.

– И все? – Вар уже кричал в голос. – Ты его заберешь, и он станет твоей личной игрушкой, что ли?! А те, кого он убил?!

– Смерть – процесс неизбежный, – скучающе улыбнулся смуглый. – Тут не о чем говорить.

Он схватил Сикерта за ворот крылатки и не спеша потащил за собой – легко, будто художник ничего не весил. Варфоломей в отчаянии пустил в худую спину, обтянутую фраком, многоэтажный моряцкий загиб отборных матюгов.

И вдруг… Повар почувствовал, что безжизненные и мертвые колоды, прикрепленные к его плечам, снова превратились в обычные руки. Он пошарил взглядом вокруг себя и увидел на мостовой что-то, блеснувшее металлом.

Это был «уэбли», вылетевший из руки до сих пор не очнувшегося Фараона. Думать и прикидывать было некогда. Вар просто подхватил увесистый револьвер, вскинул его, целясь в Сикерта и несколько раз нажал на спусковой крючок. Смуглый, что-то почувствовав, резко обернулся и вскинул руку, но не успел. Четыре пули попали в грудь художника – легли кучно, выбивая фонтанчики крови, ни одна не прошла мимо. Повар усмехнулся и процитировал стихи поэта Беллока.

На все вопросы ваши такой дадим ответ:

У нас «максимов» много, – у вас «максимов» нет!

Опустил дымящийся револьвер. И тут же страшный удар вышиб из легких воздух, лопатки проехали по твердому камню, и сверху, загородив луну, нависло искаженное яростью лицо с оскаленными иглами белоснежных зубов.

– Ты что натворил, щенок?

Смуглый замахнулся на Варфоломея рукой со стремительно удлиняющимися когтями. И – застыл в неудобной скособоченной позе, услышав негромкое:

– Как интересно.

Катрина опустилась на корточки рядом с Варфоломеем, ловко подобрав пышные юбки. Заметила укоризненно:

– Тебя, милый, вообще нельзя оставить надолго. Ты опять во что-то впутался.

Потом она повернула голову и смуглый стремительно побледнел, втягивая когти и становясь как-то меньше ростом.

– Расскажи-ка мне, Жан-Пьер, когда я успела отдать такой приказ?

– Прости, госпожа…

– Убирайся. После поговорим.

Человек во фраке исчез, как и не было его. Синьорита Катрина вздохнула сокрушенно и пожала плечами. Потом сделала какое-то сложное движение пальцами левой руки, и труп Сикерта загорелся – ярким, бездымным пламенем. Это пламя было холодным, от него не веяло жаром, но тело художника начало с шипением таять, будто было сделано из грязного снега. Немного спустя на булыжной мостовой остался лежать только шелковый цилиндр, откатившийся к стене дома.

– А кто же теперь напишет картину «Убийство в Кэмден-Тауне»? – возмутился Варфоломей, потом со стоном приподнялся и сел. Ощущение было такое, словно его переехал грузовик, из которого потом, вдобавок, выпало здоровенное бревно и угодило повару точно в грудь.

Фараон и Вар

– Что за… – хриплый голос Фараона был полон недоумения. Валлиец, шатаясь, поднялся, и ощупал затылок. Посмотрел на пальцы. В лунном свете кровь казалась черной.

– Y una polla! – с чувством произнес он почему-то по-испански. Катрина с интересом посмотрела на него.

– Сейчас пройдет, – сказала она. И вдруг села прямо на колени ошеломленному Варфоломею, ткнулась макушкой ему в подбородок, пробормотала:

– Вот я дура… Обязательно было надо до такого довести… Прости меня, ладно? – она погладила его по саднившему боку, и боль мгновенно исчезла.

– Да ничего, – пожал плечами повар, аккуратно обнимая девушку и вдыхая невероятно прекрасный запах ее волос – что-то цветочное и одновременно горьковатое. – И не такое бывало. Хотя вру, конечно. Такого точно не бывало. Слушай, а может ты мне дашь подняться? Сидеть на холодных и мокрых булыжниках – такое себе удовольствие.

Катрина ойкнула, резво вскочила с коленей повара. Он встал на ноги и вдруг понял, что ему все это время казалось странным. Нашумели они во время драки изрядно, а револьверные выстрелы и вовсе должны были перебудить весь квартал. Но окна в домах оставались темными, никто не высовывался и не выбегал на улицу, чтобы посмотреть, что творится.

– Чудеса, – резюмировал Вар и повернулся к приятелю, – ты идти можешь?

– Вполне, – равнодушно сказал Фараон. – Только револьвер найду.

– Он у меня.

– Тогда пошли.