Владимир Киселев КОММЕРСАНТЫ Повесть

Было это осенью тысяча девятьсот девятнадцатого года. Николай Николаевич Буробин, сотрудник Особой группы по борьбе с бандитизмом Московской чрезвычайной комиссии, после ранения находился в краткосрочном отпуске на родине в Смоленске.

И было это тогда, когда страна боролась с Колчаком, Деникиным, Юденичем, а в тылу с бандитами, саботажниками, шпионами, спекулянтами. Да и был ли вообще тыл, когда шла смертельная борьба. Буробин это чувствовал, и отпуск был ему в тягость. Но попробуй не выполни приказ начальника группы Федора Яковлевича Мартынова. Хоть и молодой, всего лет на пять постарше Буробина, а крутой человек. И уж коль он сказал: «...отправляйся в свой Смоленск, к матери на молоко, и чтобы мне здоровым вернуться...» — надо было ехать.

Обрадовал мать, явившись как снег на голову. Поправил, чем мог, хозяйство. А дней впереди еще... ведь на целых две недели прогнали. Спасибо другу детства Ивану Климову — морально поддержал.

— Да прав, тебе говорю, твой старшой, сам пойми, дурья твоя голова, куда тебе с разодранным брюхом бандюг ловить...

Убедил. Чтобы как-то скоротать время, Буробин решил помочь другу. Иван тогда работал в административно-хозяйственном отделе Смоленской железной дороги. Дел было невпроворот — только что умер начальник отдела. И все заботы свалились на Ивана. Москва со дня на день обещала прислать нового начальника, но шло время, а его все не было. Помощь Буробина оказалась кстати.

Как-то сидят друзья над срочной бумагой, голову ломают, с чего бы лучше ее начать... Слышат, кто-то к двери подошел, вытер ноги о тряпку у порога, потом, как кошка когтями, поскреб с той стороны обитую дерматином дверь, приоткрыл. В образовавшуюся щель просунулось полное лицо пожилого человека. Незнакомец улыбнулся заискивающе.

— К вам можно?

— А чего же, входите, — за хозяина ответил Николай Николаевич.

В кабинет вошли двое. Из-за полного, в возрасте, но еще бодрого мужчины выглядывал другой, крепкий на вид.

Полный окинул деловым взглядом кабинет, подошел к Буробину.

— Надеюсь, вы и есть новое начальство? Простите, что не имел чести знать вас раньше...

— А что такое? — спросил Буробин.

— Деловой разговор есть, — и он протянул руку: — Душечкин Леонид Павлович.

— Буробин Николай Николаевич, — не понимая, в чем дело, сказал чекист.

Другой мужчина назвался Слеповым Степаном Петровичем. В его голосе Буробин уловил нечто похожее на обиду человека, которого не узнали.

— Разрешите сесть? — попросил Душечкин и, не дожидаясь ответа, поставил стул рядом с чекистом, снял шляпу, расстегнул черное с бархатным воротничком пальто. — Слышал, нелегкое вам досталось кресло...

Буробин мельком глянул на друга, надеясь, может, он что понимает.

Иван пожал плечами...

Душечкин понимающе улыбнулся.

— Не буду терзать вас загадками. Видите ли, уважаемый Николай Николаевич, я имею кое-какие связи в Москве. Как бы это лучше вам сказать? У меня есть знакомые в Высшем совете народного хозяйства, в Центрутиле... и я мог бы быть для вас весьма полезен.

— Не могли бы вы пояснить?

— Извольте. До меня дошли слухи, что у вас на дороге, не все благополучно с топорами и пилами. Так я могу вам помочь избавиться от этой нужды.

— Каким образом?

— Думаю, для вас это будет необременительно. Вы дадите мне удостоверение, что я являюсь вашим уполномоченным, напишете письмо в ВСНХ с просьбой изготовить топоры и пилы из отходов стали, а остальное я все беру на себя. Обещаю, что продукцию будут изготовлять не из утиля, как вы будете просить в письме, а из лучшей стали. И поставлю ее целый вагон.

— Так, теперь ясно, — сказал Буробин. Внимательно слушая Душечкина, он старался всем своим видом показать заинтересованность...

— За эту услугу я возьму с вас немного, — продолжал Душечкин, — всего десять миллионов рублей. Разницу между государственной ценой — семьсот тысяч рублей — и назначенной мною вы, я думаю, найдете как погасить, для хозяйственника это сделать нетрудно.

Буробин смотрел на Душечкина и удивлялся: «Да, о таком никогда не подумаешь плохо». Между тем перед ним, он это чувствовал, сидел мошенник.

— Может, вы сомневаетесь, что мы сделаем продукцию из лучшего сорта стали? — поспешил добавить Душечкин. — Сами проверите. А что касается денег, отдадите их после выполнения заказа. Идет? — Душечкин протянул Буробину руку, как бы стараясь этим закрепить сделку.

— Что ж, — задумчиво сказал чекист, обменявшись коротким взглядом с другом. — Предложение ваше заманчивое, в принципе мы согласны, но нам нужна какая-то гарантия. Ведь что может получиться: мы вам выпишем документы и... — Буробин кивнул головой на дверь, — ищи ветра в поле.

Глаза Душечкина округлились, даже рот приоткрылся от удивления.

— Что вы, господь с вами, — сказал он, — неужели вам мой возраст не внушает доверия?

Он распахнул пиджак, сунул руку в боковой карман.

— Как потомственный коммерсант, никогда не терплю недомолвок, — достал кожаный толстый бумажник, протянул Буробину целую пачку документов. — Извольте.

Буробин заглянул в паспорт. Прописка московская. Просмотрел пропуска в ВСНХ, в Центрутиль... Документы были не поддельные. Душечкин действительно был вхож во многие государственные учреждения.

Возвращая документы, Буробин улыбнулся, дав этим понять, что у него по отношению к Душечкину не осталось никаких сомнений.

— Я думаю, мы примем ваше предложение. Правильно я говорю, Иван Евдокимович?

— А чего же... — друг одобрительно кивнул головой.

Попросив коммерсанта подождать, пока ему удастся согласовать этот вопрос с начальником управления, Буробин направился к двери.

— Только умоляю вас, не посвящайте его в суть нашей сделки, — попросил Душечкин, — скажите, что я лицо заинтересованное в обеспечении работой одного из московских заводов.

— Хорошо. — Буробин вышел.

С начальником управления Григорьевым Буробин познакомился еще в первый день своего посещения Климова. Оказалось, они служили в восемнадцатом году в одной дивизии на Западном фронте. Григорьев был тогда комиссаром полка, Буробин — начальником команды пеших разведчиков.

Все же для полной ясности, да и пользы дела, пришлось начальнику управления показать чекистский мандат, объяснить ситуацию.

Душечкину выписали удостоверение как сотруднику управления, составили письмо в ВСНХ с просьбой разрешить изготовить для железной дороги вагон топоров и пил из отходов стали. Эти документы Григорьев подписал и заверил печатью.

Возвратившись в кабинет друга, Буробин застал Душечкина за рассказом какого-то анекдота. Все смеялись.

— Ну вот, — сказал Буробин, вручая документы Душечкину, — все в порядке. Теперь нам следует договориться о будущей встрече. Я завтра как раз намеревался ехать в Москву.

— Превосходно. — Душечкин внимательно просмотрел удостоверение, письмо, бережно сложил их, убрал в бумажник. — Встретимся мы, пожалуй, у меня во вторник, в десять часов утра. Вас устраивает? Запишите мой адрес: Москва, Сретенка... (адрес совпадал с пропиской в паспорте). Да, у вас есть, где остановиться в Москве?

— В Замоскворечье живет дядя.

Стали прощаться. Буробина поразили глаза Слепова. Они будто говорили: «Так и не узнали меня?..»

Что поделаешь, Буробин не мог вспомнить, где ему доводилось встречаться с этим человеком. Слегка отодвинув штору, он смотрел, как коммерсанты пересекли улицу, остановили проезжающую подводу и поехали в сторону станции. Они даже не оглянулись.

— Ну прямо сказка. — Иван засмеялся. — А тебя, выходит, за мое новое начальство приняли?!

— Тем хуже для них, — задумчиво ответил Буробин. — Только прошу тебя, друг, сделай так, чтобы об этом визите не узнал больше ни один работник управления. Понял?

* * *

На следующий день Буробин выехал в Москву. От Смоленска до столицы четыреста девятнадцать километров, ему же пришлось на дорогу потратить около полутора суток. Два раза останавливались в лесу, пилили и кололи дрова для топки...

С Белорусского вокзала отправился сразу на Лубянку. Начальника Особой группы по борьбе с бандитизмом Федора Яковлевича Мартынова застал в кабинете.

— А ты почему здесь? — вопросом встретил он Буробина.

Чекист объяснил.

Мартынов насупился.

— Однако зря ты, Николай Николаевич, вооружил документами эту гниду. А что, если его по указанному адресу не окажется?

Начальник сказал, а у Буробина спина замерзла. Он и сам чувствовал, что поторопился.

— Так что же делать?

— Подумаем, Николай Николаевич, подумаем, — сказал Мартынов.

И от этого, какого-то незаметного, но доброго его «подумаем» Буробину стало спокойнее. Он знал: раз Федор Яковлевич так сказал, все будет в порядке. Несмотря на свою молодость, начальник был умен и решителен... Иначе вряд ли его поставили бы во главе такой группы... О Мартынове ходили легенды, стержнем в которых была правда. Это он помог разом задержать главарей московских банд: Гришку Адвоката, Сабана, Астафьева, когда они собрались на свадьбе у Ваньки Конька в тысяча девятьсот восемнадцатом году...

Буробин смотрел на Мартынова и терпеливо ждал.

— Вот что, — наконец сказал начальник, — до вторника еще целых двое суток. Для начала надо проверить, проживает ли он вообще по указанному адресу. Если да, наведем о нем справки. Если же его там не окажется, — Мартынов пристально посмотрел на Буробина, как будто надеялся найти подтверждение собственным мыслям, — будем вместе искать по Москве. Да, может быть, ты вспомнишь, почему тебя знает Слепов. Тогда за него зацепимся... — И вдруг замолчал, было похоже, что его мысли натолкнулись на какое-то непредвиденное препятствие. Резким движением руки расстегнул ворот гимнастерки. — Не исключено, конечно, что Душечкин появился в управлении только затем, чтобы заполучить удостоверение, дающее право беспрепятственного проезда по Смоленской железной дороге. В таком случае найти его будет труднее. Вот ведь петрушка какая получается. — И, увидев, как вдруг озадачил своим рассуждением Буробина, добавил: — Вот что, пойди-ка сейчас и изложи на бумаге все, что произошло с тобой в управлении железной дороги. А потом что-нибудь придумаем.

Пока Буробин сочинял свое объяснение, помещение группы совсем опустело. Москва успела окунуться в ночь...

Наконец документ был написан. Самое время обсудить, взвесить случившееся. Но тут раздался телефонный звонок. Оказалось, объявился Пижон — главарь банды головорезов, орудующей в Москве. Группа уже охотилась за ним третий месяц. Почерк банды был хорошо известен: жертву обирали до нитки и зверски убивали.

Руководство дало указание начальнику Особой группы доставить этого головореза в ЧК живым или мертвым.

Сегодня ночью Пижон обещался заглянуть в Марьину рощу к своей возлюбленной. Терять нельзя было ни минуты.

Всю ночь Буробин просидел в засаде у дома его подруги.

Главарь банды появился в окружении своих друзей — Шкета и Хлыста. Они шли и пьяно горланили блатные песни...

Взять Пижона живым не удалось. Разъяренный верзила бросился на Мартынова с ножом, и, если бы не выстрел Буробина, все могло кончиться плохо.

Возвратились на Лубянку, когда уже рассвело. Буробин едва успел прикорнуть в кресле, как вновь его подняли и направили на Пресню — там в одном из подвалов нашли изуродованное тело депутата местного Совета. Весь день прошел в поисках убийц, но Буробина не на минуту не покидало чувство тревоги: до встречи с Душечкиным оставались всего сутки — пора было заняться и им.

До Лубянки добрался уже вечером. Заглянул в кабинет начальника.

— Николай Николаевич, — сказал Мартынов, — ты, как всегда, кстати. Резцов тебя вызывает.

Буробин растерялся.

— Как?..

— Да ты постой, сказать кое-что требуется... — Мартынов взъерошил рукой светлые волосы и потом как гребешком зачесал их набок. — Видишь ли, какая петрушка получается. Пока ты пресненские подвалы обшаривал, мы получили данные о Душечкине. Оказалось, он действительно живет на Сретенке. Ему уже за шестьдесят, бывший полковник царской армии. Перед революцией вышел в отставку, занялся коммерцией. Как представитель торговых фирм неоднократно выезжал за границу. После революции год трудился в Центрутиле. В настоящее время нигде не работает. Имеет семью — жену, замужнюю дочь с ребенком.

Буробин, не скрывая охватившей его радости, глядел на своего начальника. «Живет все-таки Душечкин в Москве. Теперь-то уж этот коммерсант у меня не вывернется...»

Мартынов предостерегающе проговорил:

— Не обольщайся, Николай Николаевич. Тем и непонятней все это, что Душечкин не обманул тебя в самом начале. Значит, имеет дальний прицел... — У Мартынова над переносицей сошлись две складки. Он вытащил из кармана часы за металлическую цепочку, взглянул. — Однако тебе пора.

К Резцову Буробин шел терзаемый мыслями: «Начальник отдела вызывает меня, безусловно, по делу Душечкина. Неужели будет разнос, ведь просто так при своей занятости он не стал бы тратить на меня время».

Было уже восемь часов вечера. В приемной пришлось подождать минут пять.

Сергей Артемьевич поднялся Буробину навстречу.

Буробин ощутил крепкое пожатие его узкой холодной руки. В груди все замерло. «Быть разносу». И ошибся.

— Почему вы, Николай Николаевич, так вдруг переменились в лице? Рана беспокоит? — Резцов как-то мягко посмотрел на Буробина.

— Да уж нет, — успокаиваясь, сказал Буробин, — рана почти затянулась.

Разговор перешел на случай в управлении железной дороги.

— Занятно, — заметил Резцов, выслушав рассказ Буробина о Душечкине. — Для нас будет значительно проще, если он мошенник, но в его лице мы можем столкнуться и с более коварным врагом. Вы ведь не исключаете, что он пришел в управление с таким заманчивым предложением, чтобы приобрести там друзей, а может быть, и единомышленников.

Сергей Артемьевич задумался. Вид у него был усталый. Веки глаз покраснели, припухли. Буробин знал, что многие годы, проведенные в тюрьмах и ссылках, сильно подорвали здоровье Резцова.

— Сколько вам лет, Николай Николаевич? — прищурив глаза, спросил он.

— Двадцать три.

— Двадцать три, — повторил Резцов. — Если Душечкин действительно имеет дальний прицел, вам будет нелегко, ему ведь шестьдесят три. Будьте осторожны, Душечкин не так прост, как может показаться. И тем не менее, уж коль вы начали эту игру, вам ее и продолжать. Мартынов будет лишь помогать как начальник. Надеюсь, вы понимаете всю ответственность, выпавшую на вашу долю?

— Да.

— Вот и хорошо. Для пользы дела, мне кажется, вам следует побывать в административно-хозяйственном управлении Наркомата путей сообщения. Не исключена возможность, что Душечкин через вас попытается установить контакты с сотрудниками наркомата.

Резцов снял телефонную трубку, позвонил.

— Вадим Спиридонович, здравствуйте... Резцов. Как вы смотрите, если через десять минут к вам подъедет наш товарищ? Ему нужно помочь. Он расскажет...

Резцов положил трубку, задумчиво посмотрел на нее, сказал:

— Николай Николаевич, сейчас поедете в Наркомат путей сообщения к товарищу Межерову Вадиму Спиридоновичу — начальнику административно-хозяйственного управления, познакомитесь.

Буробин замялся.

— Вам что-нибудь неясно?

— Я могу ему рассказать о визите Душечкина в Смоленск?

— Даже нужно. Это старый большевик. Кстати, я уже с ним переговорил о временном назначении вас на должность начальника административно-хозяйственного отдела Смоленской железной дороги. Так что в Смоленском управлении каждый сотрудник уже знает, что вы начальник. Еще вопросы есть?

— Нет.

— Тогда не буду вас больше задерживать.

* * *

Наступил вторник, Буробин отправился к Душечкину. Дверь ему открыла женщина лет пятидесяти. Пышные седые волосы, словно туман, приятно обволакивали ее красивое с тонкими чертами лицо. Одета она была в яркий китайский халат.

— Я к Леониду Павловичу.

Женщина пропустила Буробина в коридор.

— Ленечка, к тебе пришли.

— Пускай пройдут, родная, — послышался из-за перегородки знакомый голос.

Буробин вошел в комнату. Душечкин стоял у зеркала, повязывал галстук.

— А, Николай Николаевич, — обрадовался он.

Они поздоровались как старые знакомые.

— Вы уж извините меня, я сейчас оденусь. — Он достал черный бостоновый пиджак, стал надевать. Но наткнулся на стул, чертыхнулся. — О боже, как надоела эта теснота! Вы понимаете, раньше мы занимали здесь целый этаж, теперь вот уплотнились в трехкомнатную квартиру.

— Что поделаешь. — Буробин вздохнул сочувственно и стал осматривать комнату. В ней было метров двадцать пять — тридцать, но вся она была заставлена мебелью. На стене висел портрет женщины, только что открывшей ему дверь, он был выполнен тушью. На молоденьком, необычно милом лице застыло удивление...

— Хорошая работа, не правда ли? — спросил Душечкин, заметив, с каким вниманием Буробин рассматривает портрет. — Жена моя, — с гордостью добавил он.

Душечкин сел рядом с Буробиным.

— Ну-с, Николай Николаевич, пора поговорить и о деле. А дело наше несколько осложняется... — Он тяжело вздохнул.

Буробин, готовый ко всему, насторожился.

— Страшного, конечно, ничего нет. — Душечкин добродушно улыбнулся, осторожно накрыв его руку своею: — Просто возникли новые обстоятельства. Я тут посоветовался с некоторыми товарищами... — Он замялся.

Буробину показалось, что Душечкин сейчас ему скажет о повышении гонорара за сделку, поэтому не без раздражения заметил:

— Леонид Павлович, если вы намереваетесь с меня получить нечто значительнее, о чем мы уже договорились, то знайте: я вам не дам больше ни копейки. Да притом мне просто не под силу добыть даже лишний рубль!

Душечкин смутился.

— Николай Николаевич, за кого вы меня принимаете, я же говорил вам, что всегда был честным коммерсантом...

«Коммерсантом», — подумал Буробин. Ему вспомнилось название этой операции, его предложил Мартынов — «Коммерсанты».

— Николай Николаевич, я хочу сказать, что в оформлении заказа я хотел обойтись без вашей помощи, но у меня это не получилось.

— Почему?

— Да видите ли, чтобы дать законный ход вашему письму, нужна резолюция НКПС, а я там, увы, ни родных, ни знакомых не имею. Так что начинать нам придется с вашего ведомства.

Буробин облегченно вздохнул.

— Леонид Павлович, зачем же так пугать? Резолюцию в моем наркомате нам добыть пара пустяков.

— Вот и отлично... тогда не будем терять времени!

На улице было холодно, моросил дождь, а Душечкин вдруг повеселел.

— Люблю дождь, — воскликнул он, — ибо все, что начинается с него, хорошо кончается.

До улицы Коммуны, где в доме два находилось административно-хозяйственное управление НКПС, решили идти пешком. Шли молча. Душечкин, изредка бросая рассеянный взгляд на сновавшие машины, пролетки, о чем-то думал. Буробин его не тревожил. Предстоящий визит в управление он считал проверкой, поэтому решил идти прямо к Межерову. Надо было сразу у коммерсанта рассеять всякие сомнения.

В приемной было много народу. Буробин, сославшись на то, что приехал из Смоленска по важному делу, попросил секретаря доложить о нем Межерову. В ожидании сели. Душечкин был серьезен и, чувствовалось, насторожен. Он внимательно разглядывал помещение, и было похоже, что старался запомнить в нем все и всех. Вскоре секретарь пригласила их к начальнику.

Межеров встретил Буробина так, будто и не было у них вчерашней встречи.

— Что оторвало вас от насущных дел и привело в столицу? — спросил он.

— Нужда, Вадим Спиридонович. — Буробин тяжело вздохнул и протянул письмо, которое Душечкин сунул ему еще в приемной со словами: «Тебе будет удобней — я же здесь человек новый».

Межеров быстро пробежал письмо, сочувственно посмотрел на просителей.

— Ну и мудрецы, и кому же, интересно, на ум пришла такая идея — из утиля сделать столь важные для нас инструменты?

Буробин показал на Душечкина.

— Это вот он. Вы уж простите меня, что я не представил... Леонид Павлович — старший инспектор нашего отдела, это он подсказал такой ход...

Душечкин застенчиво улыбнулся, Межеров с восхищением посмотрел на него.

— Да вам, Леонид Павлович, с такой головой разве в Смоленске надо работать... — И вдруг замолчал. — Но знаете, товарищи, я вам эту бумагу просто так не подпишу.

— Как так? — невольно вырвалось у Буробина.

С лица Душечкина разом скатилась улыбка.

— Я подпишу вам ее только при одном условии — половину заказа вы отдадите наркомату.

Буробин насупился. Он не знал, что делать. Вчера они не говорили об этом. Молчал и Душечкин, о чем-то сосредоточенно думая.

— Вы поймите меня правильно, товарищи! Как большевик, учитывая острую нужду в пилах и топорах других дорог, я просто не могу поступить иначе...

Наступила неловкая пауза. Нарушил ее Душечкин.

— Николай Николаевич, — осторожно, будто отрывая от себя кровный кусок, заговорил он, — Вадим Спиридонович прав, он же руководствуется государственными соображениями.

Буробина взорвало. Он так глянул на Душечкина, что тот осекся. «Тоже мне, добренький нашелся. Смоленская дорога ему заплатит, а что за это получит?» — было во взгляде Буробина.

Межеров взял ручку, выжидательно уставился на Буробина.

И опять не выдержал Душечкин. Он умоляюще проговорил:

— Николай Николаевич! Я думаю, нам на первое время хватит и половины, а там...

Буробин не дал ему договорить.

— Я, Леонид Павлович, не привык жить по принципу: лишь бы на первое время.

Лицо Душечкина покрылось красными пятнами. Буробин хотел еще что-то сказать, но его жестом остановил Межеров.

— Николай Николаевич, вы уж простите меня за резкость, но Леонид Павлович, чувствуется, куда лучше вас понимает сложившуюся ситуацию.

И Буробин, словно припертый к стенке, поиграв желваками, сдался.

— Подписывайте...

В неприятном молчании покинули просители кабинет начальника управления.

— Да не сердитесь вы на меня, Николай Николаевич, — уже на улице сказал Душечкин.

Эти слова оказались той каплей, которая наконец переполнила душу Буробина гневом. Он остановился и, зло глядя на коммерсанта, сказал:

— Леонид Павлович, да кто вы такой, в конце концов, чтобы вмешиваться в мои дела?! Кстати, Смоленская дорога вам не дойная корова.

— Николай Николаевич, зачем так? — Душечкин взял чекиста под руку. — Хочу вам заметить, грош была бы мне цена как коммерсанту, если бы я не предвидел такого оборота дела.

— А мне-то что из этого?

— Николай Николаевич, я сбавлю вам цену наполовину.

Буробин, удивленный, уставился на Душечкина.

Они поймали проезжавшую пролетку и, успокоенные, притихшие, покатили в Центрутиль, где коммерсант намеревался навести кое-какие справки. У Никольских ворот остановились.

— Вы не составите мне компанию? — спросил Душечкин, кивнув на часовню. — Я, признаться, верующий, и у меня вошло в привычку сюда заходить...

В часовне стоял полумрак. Помолившись, коммерсант вынул из кармана монету, бросил в ящик для приношений.

— Вот и все, долг отдали, теперь к намеченной цели!

На Старой площади они вошли в здание Центрутиля.

— Николай Николаевич, обождите меня здесь, я сейчас. — Душечкин исчез в коридоре за лестничной клеткой.

Буробин достал книжку, сел на подоконник. Душечкин не появился ни через пять минут, ни через тридцать.

Буробина стали одолевать неприятные мысли. И вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся. На него пристально смотрел мужчина средних лет с прилизанной головой, одетый в защитного цвета френч и галифе. Перехватив взгляд Буробина, он торопливо примял папиросу об урну и ушел в коридор...

Буробин невольно стал осматривать ожидающих, входящую, выходящую публику. Ему показалось, что им интересовались по меньшей мере еще двое...

Наконец появился Душечкин. Лицо его было сияющее.

— Вижу, что заждались, Николай Николаевич, но что я мог поделать?

Буробин усмехнулся.

— Это что ж такое получается, Леонид Павлович: я вас к самому начальнику управления водил, а вы меня два часа держите в вестибюле.

— Николай Николаевич, голубчик вы мой, разве я вас хотел чем-нибудь обидеть?! Конечно же, нет. Но поймите меня правильно, у нас с вами разные возможности: я ведь человек со стороны, если вы можете требовать, то я — только просить, да притом как просить... Вот и не хотел, чтобы вы видели, как я работаю. — Он добродушно и искренне улыбнулся. — Ради бога, не волнуйтесь и, пожалуйста, верьте мне — все будет хорошо.

Буробин сделал вид, что Душечкин его убедил.

— Ну вот и прекрасно, — сказал коммерсант. Он достал из бокового кармана часы, в удивлении выпятил губы. — Опять к обеду опоздал. Будет же мне от жены нагоняй. Ну да ладно! — Опять улыбнулся. — Вообще-то я доволен сегодняшним днем — встретился почти со всеми, от кого зависит металл. Завтра будет легче.

Они вышли на площадь, договорились о новой встрече и расстались. Душечкин пошел к Мясницкой, Буробин — в сторону Замоскворечья, сразу на Лубянку идти было небезопасно. И вскоре почувствовал, что поступил правильно.

При переходе Варварки его внимание привлек мужчина, который шел за ним. Буробину показалось знакомым лицо. «Неужели?» Буробин схватился за голову и, будто что-то забыл, пошел обратно. Мужчина нервно дернулся. Похоже было, что он искал, куда бы скрыться, но возле него была глухая стена дома. Тогда он надвинул шапку на глаза и торопливо прошел мимо.

«Так и есть: жировик на щеке, ямочка на подбородке...» Это был один из тех, кто бросился Буробину в глаза в вестибюле Центрутиля. «Новость!»

Буробин зашел в магазин, купил соли. Когда стал спускаться на Софийскую набережную, опять заметил этого же мужчину — он шел по Москворецкому мосту.

Дома Буробин раздеваться не стал, взял ведра, пошел за водой. Мужчина стоял в парадном соседнего дома. Сомнений не было — за ним следили. О Лубянке нечего было и думать.

* * *

На следующий день, отправляясь на встречу с Душечкиным, Буробин решил посмотреть, нет ли за ним слежки. Его сопровождал уже другой из Центрутиля. Дело оборачивалось значительно серьезней, чем он предполагал. Душечкин был рад встрече.

— А, Николай Николаевич, дорогой вы мой, пришли...

Буробин нехотя пожал ему руку.

— Что это сегодня с вами? — встревожился коммерсант.

— Да так, рана спать не давала.

— А я уже думал, не случилось ли что...

Опять пошли в Центрутиль. По дороге Душечкин заглянул в часовню...

В Центрутиле сразу поднялись на второй этаж. Остановились у двери, на медной дощечке которой было написано: «Драгин И. В.».

— Только будьте молодцом, — непонятно зачем сказал Душечкин и, подбадривающе похлопав Буробина по плечу, открыл дверь.

— Игорь Владимирович, это мы...

— А, входите, входите, — встретил их вчерашний мужчина во френче, которого Буробин видел в вестибюле. От него пахло какими-то очень приятными духами.

Познакомились.

— А я вас вчера в нашем вестибюле видел, — улыбаясь, сказал Игорь Владимирович. — Вы, наверное, Леонида Павловича ждали? — Он гостеприимно предложил раздеться.

Буробина поразила обстановка кабинета. В нем был массивный письменный стол, обтянутый мягким бордовым сукном, такого же цвета кожаное кресло, вдоль стен, выкрашенных в нежный розовый тон, стояло с дюжину полумягких кресел в бордовой обивке с резными подлокотниками, в углу у стола — сейф, отделанный под красное дерево, по бокам большого окна висели бордовые бархатные шторы, из-под них виднелись кипенно-белые тюлевые. В кабинете было просторно и светло.

«Да!» Невольно вспомнился кабинет Резцова, его обстановка. Скромный письменный стол, на нем простенький чернильный прибор, телефон, жесткий стул с высокой спинкой, справа от стола небольшой сейф, слева у окна маленький столик, около него два венских стула, в углу за коричневой раздвижной шторкой темная железная кровать, аккуратно заправленная светлым пикейным одеялом, переносная деревянная вешалка...

— Располагайтесь, товарищи, — сказал Игорь Владимирович и провалился в мягкое кресло.

Разговор начался как-то сам собой. Игорь Владимирович поинтересовался у Буробина, где он остановился в Москве, не нуждается ли в гостинице или еще в какой помощи. Потом поговорили о трудном положении на фронтах.

— А вы, если не секрет, где служили в армии? — спросил Игорь Владимирович. — Я ведь тоже всего год как снял военную форму.

Буробин с нескрываемой укоризной глянул на Душечкина: «Мы зачем сюда пришли, металл выбивать или?..»

Душечкин, внимательно следивший за разговором, улыбнулся: «Не глупи...»

Буробин стал терпеливо рассказывать.

— Подумать надо, — оживился Игорь Владимирович, — вы командовали пешей разведкой! И в тыл врага, естественно, ходили?

— За «языком», — с достоинством ответил Буробин.

— Весьма интересно, я вот в боях участвовал и с белополяками, и с кайзеровцами, но то, знаете, в боях, когда у тебя за спиной свои... А ходить в тыл, где надеяться можно, как говорится, только на свои силы, не доводилось, да я, наверное, с этим и не справился бы — духу б не хватило. — И сдержанно улыбнулся. — Ну а как попали в Управление Смоленской дороги?

Буробин смутился. Он даже вроде бы покраснел.

— Выходит, по знакомству...

— Ну-тке, ну-тке, это уже совсем интересно. — У Игоря Владимировича заблестели глаза.

— Да после того, как меня полоснуло в живот и потом подштопали, об армии, естественно, думать было нечего. Тогда командир полка и написал письмо старому своему другу Межерову. А тот меня направил поближе к дому... — Видя, с каким восторгом воспринял это сообщение Игорь Владимирович, Буробин не без улыбки подумал: «А как бы ты приятно сейчас выглядел, если бы вдруг узнал, куда меня направил командир полка на самом деле?»

Когда наконец вопросы у Игоря Владимировича иссякли, он попросил письмо. И, даже не читая его, наложил резолюцию.

Прощались приятелями.

— Для вас дверь моего кабинета всегда открыта, — говорил Игорь Владимирович, — и, если появится еще какая-нибудь нужда, заходите. Мы же Центрутиль — у нас только птичьего молока нет.

Уже в коридоре Буробин с усмешкой спросил у коммерсанта:

— Леонид Павлович, а вы не находите, что Игорь Владимирович человек со странностями?

— Это почему?

— Мы к нему за металлом пришли, а он замучил меня посторонними вопросами.

Душечкин укоризненно покачал головой.

— Удивляюсь я, Николай Николаевич, совсем несведущий в коммерции вы человек. Игорь Владимирович ответственное лицо, и как он может, не узнав, кто вы, вступать с вами в сделку. А он, если уж говорить откровенно, человек весьма осторожный. До него на этом месте чекисты троих расстреляли, а он, видите, держится — да и как держится! А все почему? Да потому, что голова! Но ты мне, скажу откровенно, сегодня понравился, держался молодцом. Ну да ладно, это, батенька вы мой, пройденный этап, давайте-ка лучше подумаем, с чего начнем завтрашний день в ВСНХ. — И стал рассказывать, кого им предстоит еще одолеть...

* * *

На ВСНХ ушла целая неделя. Душечкин таскал Буробина по кабинетам, суетился, делал вид, что изо всех сил старается пробить заказ, но чекист чувствовал, что он специально тянет время. Кстати, все эти дни за Буробиным продолжали ходить тени. Стоило ему только расстаться с коммерсантом, как тут же появлялся соглядатай. Приходилось всячески изощряться, чтобы показать им, что он не только не видит, но даже и не подозревает об их существовании. Однако время шло, и Буробину надо было повидаться с Мартыновым, рассказать о своих злоключениях, посоветоваться... Он искал момент.

Однажды, после крупного разговора с Душечкиным о волоките с заказом, Буробин возвращался домой. Коммерсант успокоил его, пообещав, что все решится завтра, якобы после возвращения из командировки какого-то важного товарища. Чтобы не тратить времени на лишние переходы, встречу назначили после обеда прямо в вестибюле ВСНХ.

Буробин шел по Никольской и думал, как бы уйти от назойливого хвоста. Где-то далеко за спиной послышалось цоканье копыт. Вот и выход. Буробин захромал, сделав вид, что споткнулся о крышку колодца водостока... Едва с ним поравнялась единственная на всей улице пролетка, сел в нее. Преследователь беспомощно заметался.

Ехать на Лубянку было рискованно. Поэтому по пути Буробин забежал на служебную квартиру, позвонил по телефону. И был рад, что застал Мартынова у себя. Начал торопливо рассказывать, почему до сих пор не зашел к нему. Хотел перечислить фамилии всех тех, с кем его познакомил Душечкин, но начальник остановил:

— Работай спокойно, потолкуем при встрече...

Когда приехал в Спасоболвановский переулок, преследователя не было. Он появился спустя несколько минут. Все получилось, как хотелось...

В ВСНХ Буробин опоздал. Дядя, готовясь к зиме, ремонтировал, утеплял окна, перестилал пол. Буробин ему помогал и был рад, что эта помощь заняла у него весь вечер и потом все сегодняшнее дообеденное время.

Душечкин нервным шагом расхаживал по вестибюлю здания ВСНХ.

— Наконец-то, — укоризненно сказал он. — Да где это вы пропадали?

— Ремонтом занимался, — виновато ответил Буробин, а про себя подумал: «И чего спрашивает, соглядатаи все равно доложат».

В гардеробе разделись. Буробина поразил праздничный вид Душечкина. На нем был новый серый в большую клетку костюм, кипенно-белая рубашка с крепко накрахмаленным воротничком, яркий модный галстук, новые коричневые полуботинки.

— Что это вы сегодня вырядились?

— Узнаете, — заговорщически ответил коммерсант.

Они остановились у двери с табличкой: «Заместитель начальника отдела по распределению заказов Ракитин Иван Федорович».

Душечкин перевел дух, торопливо осмотрел Буробина, стряхнул с гимнастерки какую-то пылинку, дал свою расческу.

— Возьмите, причешитесь получше, — и постучался.

В углу небольшой приемной за столом сидела пожилая женщина с бледным худым лицом и полировала ногти.

— Это со мной товарищ, Анна Петровна, — деловито сказал Душечкин и, пропустив Буробина вперед, прошел в кабинет.

За большим столом, заваленным бумагами, сидел пожилой мужчина. Волосы у него были всклокоченные, и весь он был какой-то неприбранный.

— Иван Федорович, здравствуйте! — Душечкин замер в ожидании и, когда Ракитин, не глядя на него, протянул руку, заискивающе и легонько пожал ее. — А это Николай Николаевич, — Душечкин сделал шаг в сторону, давая возможность Буробину подойти к столу, — начальник административно-хозяйственного отдела Смоленской железной дороги.

— Очень приятно, — Ракитин блеснул очками в роговой оправе, — рад приветствовать коллегу в своем кабинете. Присаживайтесь. Вы уж извините, но я сейчас просмотрю горящую бумагу и тогда займусь вами.

Душечкин торопливо сел, показал Буробину, чтобы он сделал то же самое.

Иван Федорович прочитал очередной лист, расписался на нем, вызвал секретаря и молча отдал ей большую кипу бумаг... Когда секретарь ушла, он снял очки и, подслеповато щурясь, стал молча рассматривать Буробина. В его взгляде проглядывались одновременно и кошачья настороженность, и детское любопытство, и сдержанность много повидавшего человека.

— Я вас слушаю, товарищи, — сказал он. Голос у него был низкий и очень приятный.

Душечкин стал рассказывать о причине визита. Ракитин его не слушал. Он продолжал рассматривать Буробина.

— Так, так, — наконец сказал он с сожалением, — обеднела ваша дорога... Подумать только — нет даже несчастных топоров и пил.

— Что поделаешь, — вздохнул Буробин.

На лице Ракитина выступила улыбка, и взгляд от этого сделался совсем липким.

— Допустим, мы сейчас как-то решим вашу проблему, а что потом? Вагонный парк у вас в негодном состоянии, локомотивы уже давно отработали свое.

Буробин, посчитав вопрос провокационным, промолчал.

— Не завидую я вашему креслу, — продолжал Ракитин.

— А вы думаете, я им доволен? Но работать где-то надо, — сказал Буробин, — а тут как-никак начальник административно-хозяйственного отдела. Звучит?

Ракитин, подслеповато глядя на чекиста, молча протер очки, надел их снова.

— Да не глядите на меня с упреком, я и отказаться от этой должности могу.

— А вот это мне уже не нравится, — в голосе Ракитина послышались недовольные нотки. — Революционер и называется революционером потому, что он непохож на других людей, он рожден для того, чтобы бороться с трудностями, преобразовывать жизнь. А вас я, Николай Николаевич, считаю революционером. И уж коль вам доверили такой пост, постарайтесь оправдать надежды, В конце концов, люди придут на помощь, в частности, и мы не останемся в стороне, да, собственно, в этом и есть одна из задач ВСНХ — оказывать помощь предприятиям и учреждениям. — Он подумал и попросил показать письмо.

Душечкин с проворством лакея достал свой бумажник.

Ракитин повертел в руках письмо, внимательно прочитал все резолюции на нем и молча вышел.

— Наш благодетель... — с почтением произнес Душечкин, глядя на закрывшуюся дверь.

— Обыкновенный проходимец, — с издевкой сказал Буробин.

Лицо Душечкина как-то сразу вытянулось, покрылось красными пятнами.

— Да что вы, Николай Николаевич, господь с вами, как же так можно!.. — Он говорил шепотом, настороженно прислушиваясь к тишине за дверью. — Светлейшая голова. Организатор... — Душечкин осекся — из приемной донеслось глухое покашливание.

Вошел Ракитин. Вид у него был задумчивый. Отдавая письмо Буробину, он с чувством собственного достоинства заметил:

— Вот видите, как сам начальник узнал, что топоры и пилы нужны для железной дороги, тут же подписал и вдобавок дал указание, чтобы ваш заказ вне очереди пустить на заводе «Бари». Так что все, что от меня требовалось, я сделал. — Он вновь посмотрел на Буробина с нескрываемой укоризной. — А мысль о дезертирстве с железной дороги выкиньте — не время. Вы нужны дороге.

Уже на улице Душечкин не без удовольствия заметил:

— Теперь, Николай Николаевич, заказ, можно сказать, у тебя в кармане. — И, вздохнув, мечтательно добавил: — А у меня денежки... Кстати, Николай Николаевич, — он осторожно взял Буробина под руку, заглянул в глаза, смутился.

— Что такое?

— Ну да ладно, отложим до лучших времен, а сейчас, я думаю, батенька вы мой, нам не мешало бы и отметить получение последней визы. Может, на радостях ко мне махнем?

У Душечкина дома они были в седьмом часу. Его жена встретила их упреками.

— Ленечка, разве так можно меня терзать? Я не знала, что и подумать. С утра ведь ушел. Слава богу, вернулся. А дочка с мужем так и пошли расстроенные в театр.

Душечкин виновато чмокнул жену в лоб.

— Лапонька, мы страшно голодны, дай нам что-нибудь поесть.

— Ох, господи! — Жена пошла на кухню.

Душечкин, глядя ей вслед, вздохнул.

— Милый мой человек, она заботится обо мне, переживает. Как все-таки приятно иметь преданного друга. — Задумался. — Ну да ладно, Николай Николаевич, вы французский коньяк пили?

Буробин пожал плечами.

— Да как вам сказать, русский самогон пробовал, немецкий шнапс видел, а вот французский даже не нюхал.

Душечкин от души рассмеялся. Они прошли в комнату.

— Сегодня попробуете, я недавно по случаю приобрел несколько бутылок. — Он достал ключ, вставил его в еле заметное отверстие в стене около портрета жены, повернул. Портрет дрогнул, подался вперед, за ним открылась ниша, уставленная множеством бутылок с яркими этикетками. Душечкин взял одну из них, поставил на стол.

В комнату с подносом вошла жена. На столе появилась лиловая фарфоровая супница с борщом, тарелочки с колбасой, сыром, ветчиной.

У Буробина к горлу подступила тошнота. Он не ел со вчерашнего вечера — у дяди не было даже хлеба. На душе стало противно.

— Э-э-э, мы еще не выпили, а вы уже размякли. — Душечкин наполнил рюмки.

— За отличный сегодняшний день! — И медленно, словно дегустируя, начал пить. Выпив, он закрыл мечтательно глаза, повел носом. — Слышишь, какой аромат?! — Нехотя ткнул вилкой в тарелку с ветчиной. — Жалость какая, лимончика нет.

Буробин промолчал. Он думал о том, где мог сегодня с утра пропадать коммерсант.

— Да что ты, Николай Николаевич, как похоронил кого? — Налил еще.

Жена поставила второе. Душечкин заглянул в сковородку, в соусницу, радостно воскликнул:

— Мое любимое — фасолевые котлеты под грибным соусом. — Притянул жену к себе, чмокнул в щеку. — Спасибо, родная моя. — Положил котлетку на тарелочку, полил соусом, поставил перед Буробиным. — Отведай, Николай, и ты узнаешь, что это за божественное кушанье... — На него словно нашло, он ел, пил и почти не хмелел. Временами доставал платок, вытирал раскрасневшееся лицо, шею. Опорожнив одну бутылку, достал вторую. — Эх, Коленька, пей, пока пьется... А все-таки мы удачно провернули дельце, ой как удачно!

Он из бумажника вытащил письмо, бережно разгладил его, засмеялся.

— Подумать только надо, этот листочек стоит пять миллионов!.. — С благоговением и нежностью поцеловал бумагу. — Ты, наверное, смотришь на меня, Николай, и думаешь: — Старый ты дурак, помешался на деньгах. Нет, я в здравом уме. Деньги для меня все... — Он осторожно накрыл руку Буробина своею. — Уж и не знаю, как лучше сказать. Ну да ладно, я заговорил о деньгах сейчас потому, что у меня туговато с ними. Ты не мог бы мне, ну, допустим, под честное слово, дать половину стоимости заказа. Понимаешь какое дело, надо немного задобрить своих людей в Центрутиле, ВСНХ — они все-таки старались, к тому же у них семьи. Да и на заводе «Бари» мне без них не обойтись. Уж будь великодушен.

Буробин, дивясь вдруг прорвавшемуся славословию коммерсанта, его смелым «ты», «Коленька», «Николай», терялся в догадках. Действительно, к чему бы это разговорился старик? Делал разные предположения, но такого не ожидал.

— Так мы же, Леонид Павлович, расчет произвести договорились после изготовления и отгрузки всей продукции.

На лице Душечкина появилась виноватая гримаса.

— Это верно, конечно, но куда от нужды денешься...

Буробин задумался. Но откуда ему было взять такие деньги? Это же не тысяча, не две. Он чувствовал, что Душечкин с нетерпением ждет ответа. А что может сказать он, человек, никогда не видевший денег больше своей получки. Сказать, что не имеет возможности достать такую сумму? Тогда коммерсант может заподозрить неладное. Пообещать — попробую, мол, достать. А где их взять?

— Ну так как же, спаситель ты мой, Николай-угодник?

— Да уж и не знаю как... Сам-то я такой вопрос решить не могу.

— А ты съезди в Смоленск.

* * *

С неприятным чувством покинул Буробин квартиру Душечкина.

«Неужели это провал?» Надо было как-то выкручиваться.

Буробин посмотрел, нет ли за ним «хвоста». Улица, по которой он шел, была тиха и безлюдна.

Дошел до дома — преследователей не было.

«Странно?!» Подумал о Лубянке — грех было упускать такой момент. «Но кого там ночью застанешь? Мартынов, если не дома, то, безусловно, на задании...»

Решил подождать до утра.

Поднялся чуть свет. Взял ведра, пошел за водой. Соглядатаев нигде не было. Опять загадка.

Отправился на Лубянку. Однако, хотя ничего подозрительного не заметил, чувство тревоги не покинуло до тех пор, пока не переступил порог дома, где размещалась его группа.

Мартынов в своем кабинете спал на стульях, накрывшись кожаной тужуркой.

— Ты чего в такую рань? — встретил он Буробина.

— Да коммерсант денег просит...

— Что-о-о? — удивленно переспросил Мартынов.

— Просит денег, половину всей суммы.

— Это еще зачем?

— Сам не пойму.

Мартынов поднялся, молча расставил по стенке стулья, повесил на вешалку тужурку, причесался.

— Тогда давай все по порядку рассказывай. Буробин рассказал.

— Топоры и пилы, — усмехнулся Мартынов, — вот ведь петрушка какая получается. Выходит, они хотят тебя потуже привязать к себе. Поэтому и следили. Теперь вот деньги... Кстати, что ты ответил Душечкину?

— Пообещал раздобыть.

Мартынов даже рассмеялся.

— Ну и молодец ты, Николай Николаевич!

Буробин не понял, то ли начальник одобряет его решение, то ли осуждает.

— Федор Яковлевич, да не мог же я сказать коммерсанту, что он никаких денег от меня не получит. Нам же в этом деле еще ровным счетом ничего не ясно.

— Николай Николаевич, я хотел сказать, что ты действительно молодец. И деньги мы ему дадим, из-под земли достанем, а дадим.

Расставшись с Душечкиным, он думал, что лучшим решением этой операции будет немедленный арест всех коммерсантов. Следствие же потом покажет, кто из них есть кто и что вообще они замышляли. И вдруг начальник высказывается за продолжение операции. Это, безусловно, хорошо, но где взять деньги? Да еще неизвестно, как к данному решению отнесется Резцов. Сергей Артемьевич поддержал Мартынова.

— Арест Душечкина и его связей производить сейчас действительно преждевременно, — сказал Резцов, поочередно выслушав чекистов. — Во-первых, ход событий показывает, что мы имеем дело не просто с отдельными преступниками, а с организацией, и, по всей вероятности, организацией контрреволюционной, иначе зачем бы им понадобилось так тщательно проверять Николая Николаевича; во-вторых, им нужна Смоленская железная дорога. Для какой цели — нам пока неясно. Поэтому задаток Душечкину придется дать. Думаю, что деньги нам найдут... — Резцов неожиданно закашлялся. Кашель был глухой, хрипящий. На усталых глазах проступили слезы. Он подтянул к подбородку ворот серого шерстяного свитера, встал, закрыл форточку.

И только тогда Буробин заметил, что в кабинете было холодно.

— Скучаю по свежему воздуху, — как-то виновато сказал Резцов, — да вот кашель.

Еще добрых полчаса чекисты были у начальника отдела. Они детально обсудили план дальнейшего поведения Буробина при встречах с Душечкиным, его связями. Согласовали поездку в Смоленск и то, как следует поступить в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств. Деньги решено было передать Душечкину в Москве через сотрудника группы Еремина, который будет выступать под видом кассира из управления железной дороги. Настоящего кассира, об этом должен будет позаботиться Буробин, направить в Москву с каким-нибудь финансовым поручением, так как не исключалось наблюдение коммерсантов за управлением.

На следующий день Буробин был в Смоленске. С поезда заспешил домой — он рассчитывал положить вещмешок, побриться и успеть заглянуть в управление. Наверное, так бы все и было, если бы не надо было ему проходить мимо палатки утильсырья.

Хозяин палатки Шаев, подбоченясь, стоял в дверях своего сарая и поджидал очередную жертву. Его сытое лицо густо поросло огненной растительностью. До революции он служил выездным у князя. После того как в семнадцатом году князь подался в Париж, с год мотался без дела. Потом открыл палатку утильсырья и как бы отгородился от всякой политики. Палатка оказалась делом прибыльным. Отовсюду к нему шли. Одни тащили ненужный хлам, чтобы очистить от него свои углы и заодно получить какую-нибудь мелочь, другие рылись в этом хламе, выискивая что-нибудь для хозяйства: кто абажур, решив жить по-культурному, кто опорки, чтоб заменить развалившиеся, а кто и одежонку какую...

Несмотря на то что дома Буробиных и Шаевых стояли рядом, семьи их никогда не дружили. Сначала потому, как говорил сам Шаев, что гусь свинье не товарищ, потом Шаев не захотел вместе с отцом Буробина идти по дороге революции. А когда Буробин-старший конфисковал у Шаева двух гнедых лошадей в пользу Советской власти, они и вовсе сделались врагами.

— Ну, Колька, — сказал тогда вдогонку отцу Шаев, — и на моей улице когда-нибудь будет праздник, только тогда я не стану у тебя конфисковывать... — Больше ничего не сказал, побоялся, в сердцах только зло плюнул на пыльную дорогу. Но зато, когда умер отец, матери начал открыто высказывать свои угрозы и все больше с издевкой.

— Хоть и говорил твой покойничек, Прасковья, что Советская власть будто господа бога энтой революцией уничтожила, ан есть, есть он, всевышний! Иначе разве убрался бы такой бугай без посторонней помощи. Глядь, господь-то сжалился над обиженным, тифу анафеме подпустил. — И, люто сверкнув глазами, словно гвоздь с одного замаха вбил: — Подожди немного, Прасковьюшка, и тебя он скоро к рукам приберет...

Буробин еще в прошлый приезд хотел зайти к Шаеву и предупредить, чтобы оставил он в покое старую женщину. Но так и не собрался. И вот теперь Шаев сам попался на его пути.

Их взгляды встретились. И вдруг Шаев, сорвав с головы картуз, низко поклонился.

— Здравия желаем, Николай Николаевич, с прибытием!

«Отчего бы это», — подумал Буробин. Однако ответил:

— Здравствуйте, Ефим Кондратьевич. — И прошел мимо. За собой услышал скрип двери, тяжелое звяканье замка. Спустя несколько шагов, переходя улицу, посмотрел на палатку.

Шаев торопливо шагал в другую сторону.

«Куда это он?» Буробин свернул на свою улицу. Свежий ветерок принес пьянящий запах пиленой сосны, веселый перестук молотков. «Не иначе как кто-то строится». Однако стук доносился со стороны его дома. Заторопился. Действительно, во дворе четверо незнакомых мужчин свежим тесом обшивали террасу. Сразу вспомнилась старая, с прогнившими углами... В отпуске Буробин как мог подлатал ее, но переделать было не из чего.

— Это что такое? — спросил у плотников.

— Террасу делаем, — ответил один из мужиков, подозрительно косясь на незнакомца.

На крыльце показалась мать. Старенький, клинышком шерстяной платок, из-под него выбивается седая, почти белая прядь волос, густо изъеденное морщинами худое милое лицо.

У Буробина заныло в груди.

— Коленька, милочек! — Мать обвила шею сына жилистыми теплыми руками.

Уже зайдя в дом, усевшись возле печки на лавку, Буробин спросил:

— Откуда это ты денег взяла терраску-то переделывать? Даже на каменные столбы ставишь.

— Да это все твой приятель...

— Какой такой приятель? — удивился Буробин.

— Да Степан Петрович... Слепов.

— Что?..

Оказалось, Слепов несколько раз заходил к матери. А вчера днем привез тесу, кирпичей, привел плотников и приказал им переделать террасу. «Некрасиво, — говорит, — получается, такой начальник, а терраса вот-вот развалится».

Не успела мать вздуть самовар, как пожаловал — легок на помине — Слепов.

— Прасковья Ильинична, — громко проговорил он с порога. — еще день, и терраса будет готова. Вот сын удивится. Прямо как в сказке. — Он снял пальто и, приглаживая рукой седеющие волосы, шагнул в передний угол. На Слепове был военного покроя, сшитый из армейского сукна костюм, высокие белые бурки. Увидев Буробина, остановился, переступил с ноги на ногу. Словно удивившись неожиданной встрече, скрипнули новой кожей бурки. — Ба, кого я вижу, вот это встреча.

Мать поставила на стол чашки, кринку с брагой, взятую у соседки для плотников на завтрашний обед, хлеб, соленые огурцы.

— Можешь себе представить, — говорил Слепов, отведав браги, — что я тебя еще вот таким знал. — Он сунул руку под стол. — Да, мой отец вместе с твоим товарняки гоняли. Они крепко дружили. Вот ведь как бывает. — Он хохотнул так, будто пилой прошелся по гвоздям. — В последний раз я тебя видел, как бы это не соврать, лет пятнадцать назад. Бегут годы... Я тогда в отпуск приезжал. Да ты должен помнить, я тебе погоны подарил.

Буробину даже стыдно стало за свою худую память. Как же он его сразу не узнал? Перед глазами всплыл один из далеких счастливых детских дней. Ему подарили погоны, да какие — офицерские! Мать пришила эти погоны на рубашку, и потом он долго играл в войну с уличными ребятишками, сгоравшими от зависти.

— А где же усы? — наивно спросил Буробин.

— Вспомнил! Да, много с тех пор воды утекло: ты стал взрослым, я — почти стариком. — Он взял огурец, с хрустом его откусил и, с неподдельным уважением глядя на Буробина, стал жевать. — А я как узнал, что вместо умершего Самсона Никаноровича, — он размашисто перекрестился, — царство ему небесное, хоть покойников не судят, зверюга был, — нового начальника ставят, так сразу решил установить с тобой приятельские отношения. А вообще-то, отцы наши дружили, и нам нет никакого резона чуждаться.

Вошла мать. На столе появилась большая сковородка картошки, зажаренной кругляками.

— Кушайте, сердешные. — И опять ушла за печку: колдовать над блинами.

— И вот только я об этом подумал, — продолжал Слепов, — как ко мне приехал мой бывший командир. У него, понимаешь, в Москве большие связи. Подумали, как лучше к тебе подъехать, вот и решили помочь дороге. А что я тебе сразу тогда не признался, так надеялся, сам вспомнишь. — Вкусная, крепкая брага, словно заведенная граммофонная пружина, не давала ему возможности остановиться. По всему чувствовалось, что он был рад встрече с Буробиным и не хотел этого скрывать. — Теперь-то у нас с тобой дела пойдут, — говорил он, — я тебе удружил, ты, глядишь, меня не забудешь. Да, ты знаешь, а я, грешен душой, молил о твоем приезде, ты мне нужен сейчас во как, — он резанул рукой по жилистой шее, — позарез. Посмотри на улицу, какая погода: позавчера был снег, вчера дождь, сегодня — мороз, чует мое нутро — поясница совсем разламывается — опять дождю быть. А у меня сырье. Совсем забыл тебе сказать: я же сейчас вроде помоечного начальника стал, — опять хохотнул, — командую местной конторой утильсырья. Так у меня на складе пропасть добра скопилась. Хоть и зовется это утилем, но все же сырье, и лежит оно, можно сказать, под открытым небом. Притом сегодня вот телеграмму получил с московской фабрики. Стоит бедняга без дела. Молят, чтобы выручал — утилю подбросил. У меня с ней давняя договоренность. — В подтверждение сказанного он протянул Буробину телеграмму, в которой действительно просили Слепова прислать на фабрику причитающееся по договору сырье.

— А при чем тут я? — спросил Буробин.

Слепов состроил гримасу.

— Николай Николаевич, вагоны нужны.

— Сколько?

— Хотел бы пару, но обязательно крытых.

— Не много? — усмехнулся Буробин. И тут же подумал: интересно, а что он повезет в этих крытых вагонах? Как быть? Опять проблема, и посоветоваться не с кем. Правда, есть Смоленское ЧК, но к местным товарищам Резцов приказал обращаться только в крайних случаях. «Чем меньше людей будут знать об этой операции, — сказал он, — тем успешнее она может пройти». Дать? А к чему это может привести? Буробин отлично понимал, что ошибаться ему нельзя, иначе может получиться так, что он вместо того, чтобы пресечь врага, невольно станет его сообщником. Нет, пожалуй, не дам.

— Николай Николаевич, — так и не ответив на вопрос Буробина, проговорил Слепов, — не скупись: нельзя же допустить, чтобы у меня сырье пропадало, а там фабрика стояла без дела. Всего ведь два вагона прошу, что стоит для железной дороги?

«Выходит, и отказать нельзя», — подумал Буробин. Однако чтобы потянуть время и все как следует продумать, решил поупрямиться.

Сошлись на том, что Слепов придет завтра в управление и там на месте они решат, как быть. На этом и расстались.

— Чует мое сердце, — заметила мать, — втянет он тебя в историю.

Буробин улыбнулся.

— Да что ты, мама, я же чекист.

— Потому и страшно.

Из рассказа матери Буробин узнал, что Слепов два года назад вернулся из армии, где служил в чине офицера. Похоронил жену. Живет с пятилетним сынишкой-калекой: у того от рождения не двигаются ноги. Ухаживает за мальчиком, а помогает ему по хозяйству дочь подруги Прасковьи Ильиничны Ксения Мелешкина, но жениться на ней Слепов не собирается.

— В общем, как ни погляди, — заключила мать, — вроде бы и несчастный он человек, а все же нехороший. И зачем девку изводит? Ты его, Колюшка, остерегайся.

Утром Буробин отправился в управление. Не успел раздеться, как там появился Слепов. На лице дружеская улыбка, в глазах — надежда.

— Ты уж прости меня, Николай Николаевич, что в такую рань, но дело не терпит.

— Да уж чего там, — Буробин сделал вид, что обрадовался приходу Слепова, — я сам такой — надо, спать не буду. Но тем не менее прежде чем что-то решить, я хочу задать тебе вопрос.

— Какой?

— Не много тебе, все-таки пару вагонов, может, сократишь?

Слепов укоризненно развел руками.

— Николай Николаевич, ты как на рынке.

Этого словно ждал Буробин.

— А то где же... — он язвительно усмехнулся. — Вы с Душечкиным за вагон пил и топоров сколько с меня содрали?

Слепов прикусил губу.

— А я тебе, думаешь, вагоны так дам, за хорошие глазки? Ошибаешься.

— Николай Николаевич, так я же тебе терраску делаю, как будет возможность, матери мяса, картошки подброшу, еще чего.

— Молодец, — опять засмеялся Буробин. На него словно нашло. Он решил основательно пощекотать нервы этому проходимцу. — Нет, Степан Петрович, уж коль нужны тебе вагоны — плати. И не как-нибудь, а наличными.

— Да ты что? — оторопел Слепов. — Креста на тебе нету.

— А на тебе?

Слепов вдруг так посмотрел на Буробина, что чекисту показалось, будто в его глазах блеснули зубы. Коммерсант, словно готовясь к кулачному бою, до хруста сжал кулаки, шагнул на Буробина.

— Зачем так шутишь, Николай Николаевич?

Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы в дверь не постучали.

Слепов метнулся к столу, испуганно пригладил ладонью разлохматившиеся волосы и надвинул на лицо маску отрешенного человека.

Вошла секретарь, подписала у Буробина какую-то записку и вышла.

Слепов не пошевелился. Он словно окаменел.

— Сколько ты будешь с этой операции иметь? — Бить так бить, решил Буробин и почувствовал, как вздрогнул коммерсант. — Миллион, пять, десять?

Слепов смотрел на него будто волк, попавший в западню.

— Хорошо, — сказал Буробин, — какая бы сумма ни была — моя любая половина. По рукам?

Слепов увидел под носом крепкую жилистую руку Буробина, вымученно улыбнулся.

— По рукам, — сказал он, — только твою долю в два миллиона я отдам после завершения этой операции, когда получу от фабрики. Наличных у меня нет, — для убедительности он вывернул карманы.

— Договорились, — сказал Буробин.

Они вместе пошли в отдел комплектований, но там неожиданно выяснилось, что порожняка сейчас не только в Смоленске, на всей железной дороге не сыщешь. Слепов сник.

— Да как же быть, надо же...

— Не паникуй, что-нибудь придумаем, — успокоил его Буробин. — Какие мы будем железнодорожники, если для себя не сможем найти, — сказал и не ошибся.

Начальник отдела комплектований доверительно им сообщил, что в ближайшие пять дней из Москвы ожидается порожняк из тридцати вагонов и уж из них-то он как-нибудь парочку урвет для Буробина.

— Это другое дело. — Слепов повеселел.

В том, что коммерсанту пообещаны вагоны, не было ничего страшного. Ведь для того чтобы подать их к его складу, понадобится подпись самого начальника управления. А он наложит на это разрешение вето. Слепов, безусловно, взорвется, но это будет уже не страшно — Буробин уедет в Москву и успеет подготовиться к новому маневру.

— Может, Николай Николаевич, я к тебе сегодня вечером забегу проводить? Как ни говори, отметить надо, — сказал Слепов.

— А ты, Степан Петрович, ведешь себя словно действительно мой друг, на худой конец — родственник. — Буробин решил коммерсанта держать на определенном расстоянии. Это, безусловно, труднее, чем быть запанибрата, но в таком случае даже в игре оставляешь за собой право сторониться подобной компании.

— Николай Николаевич... — хотел было что-то сказать Слепов.

Буробин не дал ему договорить. Он решил до конца высказаться.

— Ты думаешь, мне твое присутствие доставляет удовольствие? У нас не может быть ничего, кроме деловых отношений: я — тебе, ты — мне. Ясно?

Слепов искоса глянул на Буробина.

— А нрав у тебя, как я погляжу, батюшкин, не можешь ценить доброго отношения.

Буробин промолчал. Но это молчание словно отрезвило коммерсанта. Пятясь к двери, он примирительно сказал:

— Будешь у Леонида Павловича, от меня кланяйся.

После ухода Слепова Буробин побывал у начальника управления, обговорил все о вагонах, в своем отделе просмотрел скопившиеся бумаги, дал кой-какие распоряжения и, вновь оставив за себя Климова, с чистой душой покинул «свой» кабинет.

* * *

В Москве его ожидал новый сюрприз. Мартынов, выслушав Буробина, протянул ему несколько листков бумаги, исписанных знакомым почерком.

— Вот почитай о поведении Душечкина в твое отсутствие.

Оказалось: в первый день Душечкин никуда из дому не выходил. На второй день он побывал на заводе «Бари», где встретился с главным инженером Новгородовым. От завода до дома шел пешком чуть ли не через всю Москву. Он был задумчив, даже чем-то расстроен. Вечером вновь появился на улице. На извозчике доехал до Смоленской-Сенной площади, посидел на бульваре. Было похоже, что он что-то выжидал. Когда вечерние сумерки сменились ночной темнотой, он пошел по Арбату, не пропуская ни один магазин. В магазинах же больше смотрел на входящую публику, чем на прилавки. В Староконюшенном переулке вошел во двор одного из домов. Причем двор представлял собой три маленьких дворика, соединенных между собой арками в домах. В третьем, темном, дворике он подошел к какому-то мужчине. Они чем-то обменялись. Мужчина направился на выход в переулок, Душечкин зашел в парадное, поднялся на последний этаж, постоял на площадке лестничной клетки и, никуда не заходя, спустился. На Арбате поймал извозчика и приехал домой. Больше в этот вечер он никуда не выходил.

Неизвестный мужчина, расставшись с Душечкиным, направился в сторону Пречистенской улицы. Было слышно, как о булыжники мостовой торопливо и гулко постукивали каблуки его ботинок. Переулок был темен, тих и безлюден. Во многих местах были разбиты фонари.

Вдруг мужчину окликнули. Он остановился. Из ворот углового дома ему наперерез кто-то вышел. Не успел сотрудник ЧК сообразить что к чему, как из этих же ворот вышли еще трое. Неизвестный оказался в их окружении.

— Что ви, что ви делает? — послышался встревоженный его голос.

— А ну раздевайся, гад! — прозвучал осипший бас.

— Я буду жаловался, — вскричал неизвестный.

Послышался глухой удар. Неизвестный схватился за голову, застонал. По его карманам зашарили проворные руки грабителей.

Чекист решительно вышел из темноты.

— Атанда! — заорал кто-то. Тени грабителей метнулись в разные стороны.

— Пэккит, отдай пэккит... — закричал неизвестный и побежал во двор за грабителем.

Чекист обогнал его, забежал во двор и увидел, как на мутном желтом пятне окна мелькнула тень, потом затрещали доски забора. Он решил не стрелять и тоже перелетел через забор. Грабителя настиг в Левшинском переулке. Это оказался подросток. Чекист ремнем скрутил ему руки, обыскал. У подростка ничего, кроме пакета, не было.

В пакете оказались копии инструкций и распоряжений ВСНХ, Наркомзема, Центрутиля...

Буробин отложил бумаги, некоторое время удивленно и молча смотрел на них.

— Вот ведь петрушка какая получается, — нарушил тишину Мартынов.

— Оказывается, Душечкин еще и шпион, — сказал Буробин.

— Только ли он. — Мартынов иронически улыбнулся и, встав, словно разминая непривыкшие к сидению ноги, прошелся по кабинету. — Вся загвоздка сейчас в том, как поведет себя эта шатия-братия, узнав о пропаже пакета. Неплохо было бы узнать, кто был этот неизвестный. Судя по выговору — иностранец, но кто? Наш сотрудник даже не смог как следует его рассмотреть.

Буробину вспомнился Смоленск, первая встреча с Душечкиным. Тогда ему показалось, что это просто мошенник. Как все быстро меняется... Он достал папиросу и забыл ее прикурить.

— Так-то, Николай Николаевич, заварил ты кашу... — Мартынов зажег спичку, поднес Буробину. — На прикури и не вешай носа. Давай лучше подумаем, что теперь будем делать.

* * *

У Душечкина Буробин появился спустя сутки. Его радостно встретила жена коммерсанта.

— А, Коленька, здравствуйте, дорогой! — Глаза ее мило блеснули. — Проходите, проходите, Леонид Павлович вас ждет.

— Я слышу, я слышу, — раздался из комнаты радостный голос Душечкина. Двери комнаты распахнулись, и Буробин увидел его сияющее лицо. Душечкин был одет в пижаму, домашние тапочки. Он радушно обнял чекиста, легонько похлопал по спине, потом взял под руку и провел к себе.

Они сели на мягкий диван.

— А ты посвежел, — рассматривая Буробина, сказал Душечкин. — Подумать только, что делает с человеком здоровый провинциальный воздух! А я тут вот по-прежнему столичную пыль глотаю. Ты понимаешь, здоровье что-то шалит. Одышкой стал страдать. Нет, с меня, пожалуй, хватит житейской суеты. Вот разделаюсь с твоим заказом, соберу манатки и поеду куда-нибудь в деревню. Куплю домик, обзаведусь хозяйством и заживу спокойной жизнью. Хорошо! — Он опять вздохнул. — А ты орел, настоящий орел. Вот что такое молодость! — И как бы невзначай спросил: — Ну как твоя поездка, чем обрадуешь старика? — Но, не дождавшись ответа, что-то вспомнив, схватил Буробина за руку. — Тут мне показалось, что за мной следят. Днем ездил на завод «Бари», заказ передал. И вот возвращаюсь домой, вижу, за мной идет какой-то тип. Вечером вроде бы опять на глаза мне попался у наших ворот. Следят чекисты, подумал я и стал крутить по городу. Поехал туда-сюда, прошелся по магазинам — никого. И только тогда немного успокоился. А у тебя ничего подобного не было? — спросил он.

— Да вроде бы нет, — ответил Буробин, вспомнив «знакомых» из Центрутиля.

— Ну и слава богу! Ух, эти чекисты, ума не приложу, и где я их буду... — посмотрел на дверь. — Однако напугал я себя в тот день, ночью спал как на горячих углях. Поднялся чуть свет, пошел на улицу. Никого.

Буробин обеспокоенно улыбнулся.

— Вам, наверное, показалось все это.

— И то правда, Николай, кому я, такой старик, нужен...

Сообщение Душечкина не на шутку озадачило Буробина. Неужели, думал он, кто-то из наших сотрудников плохо сработал и попал в поле зрения коммерсанта. Так из-за пустяка можно провалить всю операцию. Сегодня же надо предупредить своих, чтобы впредь были осторожней.

Вошла жена Душечкина с большим подносом, на котором было все для чая: чайник, чашки, розетки, варенье, масло, белый хлеб.

Душечкин взялся разливать. Но рука у него задрожала, и он облил скатерть.

Буробин молча отобрал у него чайник, наполнил чашки.

Душечкин обнял дрожащую руку другой рукой, осторожно ее погладил.

— Эх, старость, старость, все начинает сдавать: и нервы, и голова, и сердце...

Стремясь отвлечь коммерсанта от мрачных дум, Буробин принялся рассказывать о своей поездке. Это действительно оживило Душечкина.

— Ну и ну, — глотнув обжигающего чаю, заинтересовался он.

Буробин стал рассказывать о том, что через два дня из Смоленска приедет кассир управления и привезет деньги.

— Я бы сам привез их, но в кассе не оказалось столько денег. Надо получать в банке. В общем, волокита. Дожидаться не стал, думаю, махну опять в Москву, расскажу все как есть, а то небось вы беспокоитесь.

Душечкин улыбнулся.

— Ты, Николай, настоящий друг, тебе я верю и знаю: ты не подведешь. — Он задумался. — А не махнуть ли нам сейчас на завод? Своими глазами посмотришь, как там идут дела, убедишься, что аванс не даром дашь. Да притом главный инженер завода Новгородов с тобой хочет познакомиться.

— С удовольствием, — сказал Буробин.

Тут же собрались, поехали. По дороге Душечкин не переставал говорить. Он рассказывал о Новгородове, с которым вместе кончали гимназию, вместе когда-то мечтали стать биологами, а пошли совершенно в разные стороны: Новгородов вдруг увлекся техникой, а Душечкин стал военным.

По рассказам Душечкина у Буробина сложилось почему-то представление о главном инженере, как о поджаром, хитреньком старикашке. И каково же было его удивление, когда из проходной завода буквально выкатился маленький, лет шестидесяти мужчина с весьма добродушным, даже простецким лицом.

— Леонид Павлович, как я счастлив тебя видеть в своих владениях! — воскликнул он, обняв Душечкина. От такой встречи у коммерсанта даже повлажнели глаза.

— Ну, здорово, дружище, — сказал он и посторонился. — А это наш основной заказчик — Николай Николаевич. Прошу любить и жаловать.

Новгородов повернулся к Буробину. Взгляд его больших смеющихся глаз словно катком прокатился по чекисту: по лицу, тужурке, брюкам, сапогам. «Хорош простачок», — подумал Буробин. Новгородов протянул ладонью вверх рыхлую руку. Поймал руку Буробина, накрыл ее сверху другой.

— Рад с вами познакомиться, Николай Николаевич, очень рад. — Он улыбнулся, и лицо его вновь приняло простецкий, даже милый вид. — Так пройдемте, товарищи, я попробую вас немного удивить и обрадовать.

Через маленькую избушку-проходную они прошли на территорию завода, пересекли грязный, захламленный двор, прошли в цех. Вид цеха был тоже запущенный и какой-то унылый. В беспорядке один к другому тесно стояли работающие станки. Около одного из них на двух железных печках в закопченных кастрюлях варилась картошка в мундире.

Новгородов шел впереди.

— Как было условлено, Николай Николаевич, — весело прокричал он, вполоборота обернувшись к Буробину, — пилы и топоры мы делаем из лучшей стали. Делаем, как говорится, на совесть — пили не испилишь. Машинисты вам будут благодарны. — Он подошел к точилу, где затачивались топоры, взял один в руки и, как бы взвешивая, добавил: — Первейший сорт стали, настоящий самокал...

Пожилой рабочий, затачивающий топоры, остановил станок, прошел в угол цеха, вытащил из кастрюли картофелину и подошел к Новгородову.

— А я, Аркадий Викторович, так скажу, — проговорил он, — гробим мы металл на эту ерунду. — Рабочий очистил картошку и без соли бросил ее в рот.

Новгородов недовольно посмотрел на него и вдруг опять улыбнулся.

— Э, Тихон, друг ты мой хороший! Специалист ты превосходный, но не политик. — И, уже посерьезнев, добавил: — Заказ-то этот государственный, значит, так надо делать.

— Конечно, конечно, — в тон ему поддакнул Душечкин.

Рабочий развел руками и пошел за другой картофелиной.

Буробин взял у Новгородова топор, повертел его, посмотрел и осторожно провел ногтем по острию. На нем остался скрученный слой ногтя.

— Отлично, — сказал Буробин. И тут же осторожно спросил: — А вы всю партию сделаете из этой стали?

Новгородов не столько обиделся, сколько удивился такому вопросу.

— За кого вы нас принимаете, Николай Николаевич?

— Какие могут быть сомнения, Коля, — вставил Душечкин, — я же тебе говорил: мы своих не подводим. — Тоном и всем своим видом он старался показать главному инженеру, что находится с Буробиным в приятельских отношениях.

К ним снова направился рабочий. Новгородов вздохнул, взял «заказчиков» под руки.

— Теперь, товарищи, пройдемте ко мне в кабинет, там все и обсудим.

Вышли во двор.

— Аркадий, а этот рабочий не напакостит? — спросил Душечкин.

— Да что ты, — засмеялся Новгородов, — ты не знаешь Тихона. Он досок от старых ящиков просил, я отказал. Дам — замолчит.

Они дошли до административного корпуса, поднялись в кабинет Новгородова.

— Вы, наверное, проголодались? — спросил главный инженер, закрыв дверь на ключ. — У меня есть немного спирта, сейчас выпьем и закрепим, так сказать, наше знакомство. — Он весело глянул на Буробина. — Я надеюсь, Николай Николаевич, мы еще с вами не раз будем встречаться.

— Он теперь наш по гроб, — вставил Душечкин.

Новгородов из сейфа достал четверть со спиртом. С подоконника взял графин с водой. Потом вытащил сало, черный хлеб, порезал все это перочинным ножом и положил на стол.

— По-спартански, так сказать, — чем богаты, тем и рады.

Душечкин, словно не желая сидеть без дела, налил спирта в стаканы.

— Хороша штука, целебная.

Подняли, по-простецки чокнулись. Новгородов сделал глоток, отставил стакан.

— Извините, но больше не могу, я все-таки на службе. Вот когда, бог даст, придете ко мне домой, я буду пить с вами на равных.

Душечкин выпил до дна, взял кусочек сала, отломил хлеба, смачно чмокнул языком.

— И все-таки ни с чем не сравним спирт. — Он глянул на Буробина. — Как, Николай, ты доволен своими топорами?! Теперь больше не скажешь, что никак не дождешься, когда их начнут делать. Признаться по совести, ты ведь поначалу не поверил мне, но нужда заставила тебя связаться со мной, страшная штука нужда... И что бы ты без меня делал?

Новгородов в знак согласия с ним закивал головой. Желая польстить Душечкину, Буробин с благодарностью улыбнулся.

Кабинет Новгородова они покинули уже во второй половине дня. Шли по какой-то грязной улице, осторожно выбирая дорогу, пока им не попался извозчик.

Душечкин опять затеял разговор о деньгах. Буробин рассчитывал аванс вручить ему послезавтра у него дома. Но коммерсант неожиданно сказал:

— Коля, если ты не будешь возражать, я поеду с тобой на вокзал встречать кассира?

Буробин понимающе улыбнулся. «Осторожный...»

Доехали до Якиманской набережной. Уже прощаясь, Душечкин вновь спросил:

— А чем, если, конечно, не секрет, ты завтра будешь заниматься?

— Да помогу дяде с полом, а то совсем он замучился. Да и в управление надо сходить — у нас туго сейчас с порожняком на дороге.

— Давай, давай. А я, пожалуй, отлежусь денек.

Однако весь следующий день Душечкин метался по городу словно заводной. После часовни он побывал в ВСНХ у Ракитина, потом отправился в Центрутиль к Драгину и уже от него покатил к Новгородову... Домой приехал поздно вечером и под хмельком.

— Эх, Николай Николаевич, — вздохнул Мартынов, ознакомившись с новыми материалами о похождениях Душечкина. — Плетут что-то коммерсанты, а что? — Он покачал головой. — Мда-а... Меня успокаивает только то, что мы знаем об их существовании и что им теперь из наших рук не вырваться. Но ухо с ними надо держать востро... и особенно тебе, Николай Николаевич.

— Стараюсь, — только и сказал Буробин.

* * *

Спустя день в пять часов вечера Буробин зашел за Душечкиным. По пути на вокзал заглянули в часовню. В ней никого не было. Душечкин подошел почти вплотную к иконе и начал усердно молиться. Молился он минут десять. Наконец достал бумажник, вытащил из него сторублевую бумажку, аккуратно сложил ее и со словами: «Не забудь мою просьбу, святая мать», — опустил в ящик для приношений.

Когда вышли из часовни, до прихода поезда оставалось еще с час. Дошли до Тверской, поймали пролетку. Около Садового кольца дорогу им преградила похоронная процессия. Стояли минут пять.

— Хорошая примета, — улыбнулся Душечкин, когда пролетка вновь тронулась, — быть сегодня удаче.

На вокзал приехали ровно в семь часов. Поезда еще не было. У входа на вокзал стояла милиция. Прошли на перрон. Встали у забора, поодаль от ожидающих. Душечкин молчал. Он несколько раз доставал из жилета часы. Буробин чувствовал, что он нервничает.

Поезд появился спустя час. Отдуваясь, он медленно подошел к перрону и, обдав встречающих едким густым паром, остановился. Из деревянных грязно-зеленых ободранных вагонов, толкаясь, полезли пассажиры. На перроне стало как на рынке в воскресный день. Милиция останавливала тех, кто был с мешками, проверяла документы.

Боясь просмотреть Еремина, Буробин встал около локомотива. Душечкин был рядом. Он рассеянно смотрел куда-то в конец состава.

И вот за толпой мешочников, замешкавшихся при виде милиции, показался Еремин. В руках он нес толстый старенький портфель.

— Да вот он, — тронув Душечкина за руку, радостно проговорил Буробин, — вон он... приехал, не подвел.

Подошли, поздоровались.

— Привез, Николай Николаевич, как уговорились, два с половиной миллиона, копеечка в копеечку. — И он протянул портфель Буробину. Буробин, будто взвесив его в руке, тут же отдал Душечкину.

У коммерсанта сделались масляными округлившиеся глаза. Он ласково и нежно погладил портфель, прижал к груди.

«Как играет!» — подумал Буробин.

Коммерсант улыбнулся:

— Ну, что теперь будем делать, ребятки? Может, ко мне пойдем, у меня там немножко коньячку осталось. — Он весело подмигнул.

Еремин, что-то прикидывая, достал кисет с махоркой, оторвал кусок газеты, свернул цигарку, затянулся.

— Москва, оно, конечно, можно бы к вам завернуть, — заговорил он, — но вот беда: завтра я должен раздавать получку своим. — Он помедлил. — А через час обратный поезд. Выходит, не могу я ваше предложение поддержать.

Душечкин обиженно посмотрел сначала на Буробина, потом на Еремина.

— Как же это, Николай Николаевич, ребятки, а?

Еремин развел руками.

— Оно, конечно, можно было бы, коньяк, слыхал, хорошая штука. Но меня, если я не приеду завтра в Смоленск, начальник... — Он жестом показал, как набрасывают на шею веревку и затягивают. — Он ведь у нас...

Буробин попытался поддержать Душечкина, но Еремин его остановил.

— Нет, не упрашивай, Николай Николаевич, не буду грех на душу брать. — Он достал из-за пазухи листок бумаги, карандаш, протянул Буробину.

— Что это?

— Ведомость. Для порядку распишись, что получил деньги, цифру поставь прописью, да я поеду...

Буробин с сомнением взглянул на карандаш.

— Он чернильный, — успокоил его Еремин. И, уже обращаясь к Душечкину, добавил: — Вы уж не обессудьте, что не могу с вами это... как его... — Он щелкнул языком. — Вот в следующий раз, если случай представится, не упущу... Страсть как охота причаститься, как его, коньяком. — Еремин раскатисто, громко засмеялся и, приветливо махнув рукой, направился к вокзалу.

Буробин и Душечкин подождали, пока он скроется, пошли к Тверской улице.

— Да, Николай Николаевич, совсем забыл, — заговорил вдруг коммерсант. — Новгородов нас завтра приглашает к себе, у него там какое-то семейное торжество. Так ты уж не откажи.

— Я не против, — сказал Буробин. Однако наотрез отказался заходить за Душечкиным, сославшись на то, что еще не разделался у дяди с ремонтом.

Условились встретиться в семь часов вечера на Котельнической набережной возле зеленной лавки.

* * *

На встречу с коммерсантом Буробин отправился, терзаемый мыслями. Действительно, зачем он понадобился Новгородову? Может, главный инженер хочет объясниться по поводу заказа?

На завод «Бари» Наркомат по военным делам направил заказ, на выполнение которого нужна была сталь особой прочности. Для контроля за исполнением заказа наркомат даже прислал своего человека. Новгородов тут же распорядился топоры и пилы делать из обычной стали.

Душечкина в обусловленном месте не оказалось. Буробин прошелся взад-вперед. Огляделся. Не видно. Между тем часы медленно стали отсчитывать восьмой час — пять минут, десять, пятнадцать. Это было непохоже на всегдашнюю пунктуальность коммерсанта. «Уж не случилось ли чего с ним?» Невольно вспомнились два с половиной миллиона, слова Резцова о том, что деньги эти народные и за их сохранность придется отвечать...

Где-то рядом с Буробиным тихо пискнула дверь. Из парадного соседнего дома показался Душечкин. Он торопливо подошел к чекисту и, молча взяв его под руку, чуть ли не потащил за собой.

— Что это вы? — удивился Буробин. А про себя подумал: «Не иначе, как наблюдал за мной».

— Так надо, — шепнул Душечкин.

Они вошли в какой-то темный двор. Под ногами зачавкала грязь. Душечкин продолжал тянуть Буробина.

— Николай, ты за собой не заметил слежки?

— Нет, а что?

Душечкин не ответил.

Вышли на улицу, пересекли ее и опять исчезли во дворе.

— Объясните мне, что хоть происходит, куда вы меня тащите-то?

Душечкин недовольно шмыгнул носом и опять промолчал.

Буробин слышал его тяжелое дыхание, чувствовалось, что быстрая ходьба ему уже не по годам.

— Иди за мной, но только так, чтобы никто не подумал, что мы вместе, — наконец сказал Душечкин и отпустил руку Буробина.

Перед ними был Брехов переулок. На противоположной стороне у приземистого, крепкого как богатырь особняка прохаживался мужчина, одетый в ватник, шапку-ушанку, сапоги.

Душечкин пересек переулок, юркнул в парадное. Буробин последовал за ним, мельком глянув на мужчину. Это был один из его преследователей.

Дверь им открыл сам Новгородов.

— Как? — спросил он.

— Все в порядке, — ответил Душечкин.

Особняк оказался значительно просторней, чем казался со стороны. В нем было пять или шесть комнат, большая прихожая и зал.

Буробина ослепил празднично украшенный стол. И чего на нем только не было! В центре стола стояло блюдо с красиво украшенным зажаренным гусем...

У рояля в углу сидели женщины. По залу разливалась мелодия какой-то нежной музыки.

— Знакомьтесь, Николай Николаевич, мои лебедушки, — влюбленно проговорил Новгородов. Он подвел Буробина к моложавой и пышной женщине. — Жена моя, Людмила Васильевна.

Женщина мило улыбнулась, протянула гостю руку. Буробин смутился и почувствовал, что краснеет. Новгородов, умиленно глядя на него, сдержанно улыбнулся и встал сбоку от жены. Он был ей чуть ли не по грудь. Буробин коснулся губами бархатно-розовой руки женщины.

— Дочь Надежда...

На Буробина из-под черных густых ресниц блеснули глаза летнего небесного цвета. Взгляд этих глаз был игрив, в нем были сразу и юная шалость, и неподдельное любопытство, и настороженность. Девушка была копией мамы. Она улыбнулась и склонилась перед чекистом в реверансе.

Новгородов готов был растаять от нежности.

— Вероника, — сказал он, представив другую дочь.

На Буробина глядели восторженные глаза девушки небольшого роста. Она была похожа на отца — такая же курносая и полная. Лицо у нее было розовое не столько от яркого электрического света, сколько от обилия веснушек и пылающей бронзы волос, уложенных в тугие косы.

Новгородов с благодарностью встретил восторженную улыбку Буробина.

— Софья...

Из-за рояля поднялась худенькая с бледным и болезненным лицом третья дочь Новгородова. Она будто нарочно собрала в себе все плохое и уродливое из внешности матери и отца.

— Наше семейное сокровище, — сказал Новгородов, — редкого дарования.

И Буробин увидел ее худые руки с длинными бледными, даже синеватыми пальцами.

— Четвертый год в консерватории учится, — с мечтательной гордостью продолжал Новгородов.

Из коридора послышался стук в дверь. Новгородов, извинившись, вышел из зала. В проеме между портьерами показались незнакомые мужчина и женщина средних лет.

Новгородов поспешил представить их Буробину.

— Лаврентий Петрович, — назвался мужчина. Его большой рост и военную выправку как бы подчеркивали защитного цвета френч, галифе, блестящие, будто лакированные, генеральские сапоги. Жена была под стать ему — высокая, стройная...

«Интересно, какой пост и где занимает Лаврентий Петрович? — подумал Буробин. — Судя по внешнему виду, не иначе как командир и, должно быть, не маленького подразделения Красной Армии». И не ошибся.

— Как поживает ваш полк? — спросил у него Душечкин.

— Спасибо, хорошо, — ответил Лаврентий Петрович, — красноармейцы дисциплину любят, а у меня, сами знаете, порядок превыше всего... — Он стал рассказывать о недавней инспекторской проверке, которая прошла на редкость удачно.

«Служит, но где?» — опять подумал Буробин.

Вскоре пришел Игорь Владимирович Драгин с женой, миниатюрной и очень симпатичной. Увидев женщин, она тут же подпорхнула к ним, с каждой радостно расцеловалась и защебетала с Людмилой Васильевной. Игорь Владимирович поздоровался с мужчинами и, попросив извинения, взял Буробина под руку, отвел в сторону. Он был все так же прилизан, подтянут и насыщен парфюмерными ароматами.

— Я слыхал, Николай Николаевич, вы только что вернулись из Смоленска? Как там обстановка?

— Это в каком смысле?

— В самом прямом, в связи с приближением фронта... — Взгляд его черных умных глаз был доверчиво-внимателен.

— Да как вам сказать, слышал, белополяки чуть ли не к Витебску подошли, а оттуда до Смоленска рукой подать...

— А что местные власти?

— Про местные власти не знаю, а вот наше управление из наркомата директиву получило с категорическим указанием всячески содействовать продвижению воинских эшелонов по железной дороге.

Из прихожей опять послышался звонок. Новгородов, смешно семеня короткими ножками, поспешил к двери.

Это пришел Ракитин с женой. Его было не узнать. Черный дорогой костюм английского покроя делал его фигуру необычайно стройной и даже элегантной. Он был аккуратно причесан, подтянут. Как он не походил на того Ивана Федоровича, которого Буробин видел тогда в ВСНХ.

В зале стихла музыка. Все с восхищением смотрели на вошедших.

Ракитин обвел присутствующих молчаливым взглядом, сдержанно поклонился.

— Вот все и собрались, — заискивающе глядя на Ракитина, сказал Новгородов, — пора к столу.

Гости стали рассаживаться. Буробин хотел было сесть рядом с Драгиным, который засыпал и засыпал его новыми вопросами, но Вероника и Надежда усадили его между собой. В ответ на укоризненный взгляд Драгина Новгородов беспомощно развел руками.

— Сегодня, Игорь Владимирович, в этом доме не я хозяин. — И предложил наполнить рюмки.

Гости оживились, стали разливать вино, водку, накладывать в тарелки закуски. Буробин, увидев, как Новгородов взял из серебряного ведерка со льдом бутылку шампанского и стал ее открывать, последовал его примеру.

С шумом вылетела пробка. Вероника радостно вскрикнула, захлопав в ладоши.

— Милые гости, — вновь раздался голос инженера, — мы сегодня собрались в нашем уютном гнездышке, чтобы отметить счастливую дату нашей семьи — восемнадцатилетие милой Вероники. Да, дорогие вы мои, мне сегодня и радостно и грустно — мы стареем, а наши бутончики, как видите, распускаются. Так поднимем же этот тост за счастливое будущее Вероники, для которого я, как отец, не пожалею своих сил!..

— Да что же ты, Аркадий Викторович, — укоризненно проговорил Ракитин, — такая дата, а нас не предупредил?

— Сюрприз, Иван Федорович, хотел устроить сюрприз, — живо ответил Новгородов, и его веселый голос, смешавшись со звоном хрусталя, восторженными возгласами гостей, рассыпался над праздничным столом.

Буробин ухаживал за девушками, положил им по кусочку балыка...

— А мне еще и салата, — сказала Вероника, — вон того, с крабами. Я страсть люблю крабы. А вы их любите?

Буробин улыбнулся. Он никогда еще не ел крабов, он даже не представлял их вкуса.

— Но крабы теряются перед тем, — продолжала восторженно Вероника, — что сейчас нам подадут.

— Что?

— Увидите, — наигранно блеснув глазами, прошептала Вероника. И тут же добавила: — Шампиньоны в сметане... Божественно!

Буробин сделал вид, что это сообщение его очень обрадовало. Посмотрел на собравшихся. За столом царило оживление. Все ели, пили, говорили... Особенно выделялся Новгородов. Он ел азартно, с аппетитом и притом не спускал довольных глаз с Вероники и Буробина. Ему, очевидно, прибавляло аппетита то, что он видел свою дочь рядом с воспитанным и к тому же симпатичным молодым человеком.

В самый разгар ужина в коридоре послышался звонок.

Новгородов даже поперхнулся. Кто бы это мог быть, говорил его встревоженный взгляд. Он направился к двери.

В коридоре пришедший — а это оказался Слепов — что-то прошептал ему. Лицо инженера от удивления вытянулось. Введя нежданного гостя в зал, он засуетился, не зная, куда его усадить. Потом попросил всех потесниться, посадил рядом с собой.

Кивком головы Слепов поздоровался со всеми, увидел Буробина.

— Очень хорошо, что вы оказались здесь, мне с вами попозже надо переговорить по нашему делу.

Новгородов тем временем, оглядев притихших гостей, сказал:

— Что это вы, друзья мои? А, понимаю, нужен новый тост. — Поднял рюмку. — Давайте выпьем теперь за Людмилу Васильевну, подарившую мне таких чудесных и милых детей.

И опять зазвенел хрусталь.

Вероника продолжала одолевать Буробина просьбами, вопросами. Надежда молча слушала их разговор и сдержанно улыбалась. Софью же, чувствовалось, тяготило свое присутствие за столом. Она с тоской смотрела на прикрытый рояль.

Новгородова как подменили. Он задумчиво вертел в руке вилку, словно забыв, для чего она предназначена, Было видно, что его одолевали заботы куда большие, чем еда или соседство Вероники с Буробиным. Наконец он не выдержал, поднялся.

— Милые наши дамы, надеюсь, вы не будете возражать, если мы, мужчины, на время покинем вас? — И, обращаясь к Буробину, добавил: — Николай Николаевич, вас я уж не буду тревожить, да и девушки не отпустят... А мы по старой привычке пойдем сразимся в покер.

Вероника радостно захлопала в ладоши.

— Спасибо, папочка, ты угадал. Мы его теперь никуда не отпустим!

Мужчины удалились в соседнюю комнату. Новгородов плотно прикрыл за собой дверь.

«Шельма, — подумал Буробин. — Они сейчас будут что-то обсуждать...»

Женщины, усевшись в уголке на диване, зашептались. Буробин и девушки перешли к роялю.

— Софьюшка, полонез Огинского... — попросила Вероника.

Софья бережно открыла рояль, села и, слегка откинув голову назад, как-то разом преобразилась. Куда вдруг девалось ее уродство. Она приподняла и опустила руки на клавиши. И в то же самое мгновение звуки радости и печали, нежности и боли заполнили зал... Буробин увидел руки Софьи, совершенно белые, с длинными нервными пальцами. Взгляд скользнул по Веронике, Надежде, задержался на двери, ведущей в соседнюю комнату.

«Почему все-таки приехал Слепов? Что они сейчас там делают? Как бы туда попасть? Может быть, попросить у девушек извинения и пойти покурить? Нет, пожалуй, нельзя — мое неожиданное появление может вызвать подозрение, насторожить коммерсантов. Логичней появиться там с кем-нибудь из девушек. Но как это сделать?»

Он стал припоминать, как выглядит эта небольшая комната, в которой собрались мужчины. Он туда входил с Драгиным покурить перед тем, как сесть за стол. Комната почти квадратная. Обстановка: обитый мягким плюшем диван, круглый инкрустированный полированный стол, полумягкие кресла, книжный шкаф. Ему представились полки, уставленные книгами в дорогих переплетах, на корешках золотое тиснение: Мопассан, Дюма, Стендаль, Чехов, Бунин, Лев Толстой, Лермонтов... И Буробин, когда Софья кончила играть, завел разговор о книгах.

— Так вы любите читать? — восторженно воскликнула Вероника.

— Разумеется, — сказал он.

— А что вы больше любите — поэзию или прозу?

— Поэзию.

— А кого из поэтов предпочитаете?..

— Лермонтова.

— Тогда, может быть, вы что-нибудь нам прочитаете?

Буробин сделал вид, что этот вопрос его несколько смутил.

— Вы знаете, после ранения и контузии у меня что-то с памятью не совсем в порядке... подзабыл.

Девушки сочувственно посмотрели на него.

— Но если у вас есть сочинения Лермонтова, я вам прочту. Когда-то в гимназии у меня что-то получалось... в общем, товарищам нравилось.

— У нас есть Лермонтов, я сейчас вам принесу, — обрадовалась Вероника и встала.

— Разрешите, я с вами, попробую сам выбрать, — поспешил Буробин.

Недовольно и настороженно встретили мужчины появление молодых людей. Новгородов даже привстал из-за стола. Взгляд у него был такой, словно его врасплох застали за каким-то интимным занятием. В комнате было накурено, карт не видно. Зато возле Лаврентия Петровича, который, когда они вошли, что-то оживленно говорил (Буробин разобрал всего несколько слов: «...восстание... ситуация.... время...»), лежал листок бумаги. На нем были нарисованы какие-то квадраты, кружочки, они были соединены между собой линиями, имелись надписи...

— Вероника, ты что? — озабоченно спросил Новгородов. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Ты же задохнешься здесь, милочка!

Вероника смутилась.

— Папочка, извини, пожалуйста, мы сейчас возьмем только книгу — Николай Николаевич изъявил желание нам почитать Лермонтова.

Буробин не торопясь стал рыться в книжном шкафу.

«Что это у Лаврентия Петровича, план?..»

Мужчины сидели словно загипнотизированные.

Как быть, думал Буробин. Оставаться в этой комнате долго было рискованно, но уж очень хотелось ему рассмотреть этот листок... Он нашел томик, в котором был «Демон», и уже собирался уходить, как услышал голос Душечкина:

— Николай Николаевич, тут у нас вопрос к тебе есть, ты не мог бы задержаться.

— Вопрос? — удивился Буробин. Он подошел к столу, взял папиросу, закурил...

Лаврентий Петрович перевернул листок. Но Буробин успел кое-что разглядеть. У него не было никакого сомнения в том, что на нем был нарисован какой-то план. В центре листа в квадрате было написано «Москва», несколько ниже в кружочке — «Кунцево».

Новгородов подождал, пока выйдет дочь, прикрыл за ней дверь.

— Так что же это получается, Николай Николаевич, — услышал за собой Буробин чей-то голос. Оглянулся. Около него стоял Слепов. Вид у него был воинственный, злой. — Мы ясно договорились, что мне дадут два вагона, а дали... две платформы. Это что, шутка?

Буробин чуть было не рассмеялся. Когда он возвратился из Смоленска и рассказал о просьбе Слепова Мартынову, начальник предложил дать ему вместо вагонов платформы. Его поддержал Резцов.

— Степан Петрович, — спокойно сказал Буробин, — я считаю, что мои коллеги поступили правильно. Как мне стало известно, в Смоленске сейчас формируется для столицы состав с продовольствием. И, естественно, не будем же мы грузить продукты на платформы.

— А почему бы под них и не выделить платформы, это даже будет очень кстати... — вставил Ракитин. Его реплика была похожа на коварный выстрел.

— Так это же преступление, везти продукты на платформах. Да меня за это...

Ракитин не дал ему договорить. Все так же спокойно сказал:

— Ничего вам не будет, Николай Николаевич, у вас есть заслуги перед Советской властью, ранение тому доказательство. А вагоны Степану Петровичу вы все равно дадите. Так надо, иначе...

— Это что, угроза? Если так, то глупо, я же только что с фронта...

Буробин видел, чего стоило Ракитину сдержаться.

— Стараюсь вам объяснить, — сказал он совсем тихо, — что со мной не стоит ссориться. Во-первых, у меня житейского опыта побольше, а во-вторых... мы теперь с вами одной веревочкой связаны...

— Так веревочка что, ее и перерезать можно...

— Ошибаетесь, молодой человек, эта веревка — преступление. Деньги, которые вы нам дали, — это взятка. А перед революционным законом одинаково отвечают и тот, кто дает, и тот, кто берет...

— Я же для дороги старался, — сказал Буробин.

— ЧК не делает скидок никому...

Буробин, будто сознавая западню, в которую попал, не скрывая раздражения, глянул на Душечкина.

— Так вот вы какой, оказывается, добренький?! «Николай, Коленька, друг, я для тебя стараюсь, я коммерсант... Топоры, пилы...» Теперь я вижу, какой вы коммерсант, Янус вы двуликий, ничтожество. Я же еще молодой, мне жить хочется.

Душечкин, не выдержав уничтожающего взгляда, брезгливо сморщился, отвернулся.

Новгородов беспокойно забарабанил пальцами по столу. Лаврентий Петрович почему-то встал около окна, Драгин — у двери.

Дело приобретало серьезный оборот.

«Может, хватит мне играть, а подать сигнал своим товарищам и враз покончить со всей этой нечистью?» Буробину было известно, что Мартынов, узнав о приглашении Новгородова, с целью предупреждения возможных эксцессов послал к его особняку группу чекистов, которая засела в подвале соседнего дома. Буробину достаточно схватить пепельницу со стола и швырнуть ее в окно, и ни один из присутствующих не уйдет отсюда... Но благоразумие удержало его от этого шага. Еще не время прибегать к подобной крайности.

Буробин сделал вид, что последние слова Ракитина поставили его в тупик.

— Так что же мне делать? — сказал он, будто смирившись со своим положением.

— Это уже другой разговор. — Ракитин вздохнул. — Вам следует добыть вагоны. Степан Петрович погрузит свое сырье, и вы эти вагоны присоедините к составу с продовольствием. Для нас просто счастливый случай, что Москва ждет состав. Ему будет дана зеленая улица.

— Когда я должен буду это сделать?

— Чем скорее, тем лучше. — И, уже обращаясь к Слепову, спросил: — Когда ближайший поезд отправляется в Смоленск?

— Завтра в шесть утра.

— Вот и отлично. Николай Николаевич, будьте добры, пристройте Степана Петровича у своего дяди. Завтра поедете вместе с ним. И прошу вас его приказания добросовестно выполнять...

— Что ж, — обреченно проговорил Буробин, — надо так надо.

* * *

До дяди шли молча. Буробин впереди, метрах в десяти от него — Слепов. Кругом было тихо. Москва уже спала. Положение Буробина было тяжелое. Надо было сообщить в ЧК о своем непредвиденном отъезде, но как это сделаешь, когда за тобой как тень идет Слепов.

Переходя улицу, Буробин осторожно, будто проверяя, нет ли движения транспорта, оглянулся. Он надеялся, что чекисты его провожают. Улица как вымерла. Больше он не оглядывался, боясь напугать Слепова. Дверь им открыл сам дядя.

— Вы уж простите меня, Иван Викторович, — проговорил Буробин и подмигнул дяде, — но я не один. Мы переночуем и уйдем.

Слепов вошел в комнату. Огляделся. Подвигал носом. Поморщился.

Комната напоминала незагруженный пульмановский вагон. Две кровати — одна деревянная просторная самодельная, на которой, прижавшись друг к другу, спали четверо мальчишек, накрытых большим куском старого шинельного сукна, другая — железная двухспальная, на ней лежала жена дяди. Стол, две скамейки да большой кованый сундук — вся обстановка. Около двери лежали доски для пола, который еще не был до конца перестелен. Густо пахло сыростью.

Дядя из чулана принес овчину, положил ее рядом с постелью Буробина, лежащей в углу на полу. Буробин вообще-то жил в общежитии, и эта постель была вынужденной, временной.

Кряхтя и сопя, Слепов опустился на овчину.

— Мда-а, — тяжело вздохнул, он, — нечего сказать, хорошо живешь, ну совсем как настоящий снабженец. — Он вдруг замолчал, насторожился.

За обоями послышалось шуршание, писк, возня...

— Мыши? — Слепов брезгливо сморщился.

— Они, — равнодушно ответил Буробин.

Слепова всего передернуло.

— Это при такой-то должности и так жить, настоящий чудак. — Он перекрестился. — Когда будем грузить, напомни мне, пяток шерстяных одеял положу. А вернемся обратно, скажу Душечкину — другую квартиру подыщем. Все-таки свои люди.

Буробин промолчал. Он лежал и думал о том времени, когда Советская Россия наконец очистится от всякой нечисти вроде Слепова, Душечкина, Новгородова... и начнет жить в счастливом и радостном труде. Тогда и у него, и у дяди, и у всех будет красивая теплая одежда, хлеб будет, сахар вволю... Настоящая жизнь будет!

Слепов вдруг судорожно дернулся во сне и засопел, как перегруженный состав.

Буробин так и не сомкнул в эту ночь глаз. Она ему показалась вечным кошмаром. Спать рядом со Слеповым было противно.

Поднялись в четыре часа вместе с дядей. Надо было торопиться на вокзал. Дядя на завтрак предложил болтушку из отрубей. Слепова при виде коричневой жижи всего так и перекоробило.

— Спасибо, — сказал он, — я не привык так рано есть. — И, уже выходя на улицу, бросил: — Захватишь мешок муки и мешок картошки... На первое время хватит, а там еще что-нибудь придумаем — нельзя, чтобы дети голодали.

Буробин не ответил. Ему надо было умудриться позвонить на Лубянку и сообщить о своем отъезде.

Попробовал отойти в уборную — Слепов последовал за ним.

«Накрепко прилип...» У Буробина все внутри кипело.

И когда, уже подходя к поезду, он увидел в толпе Еремина, ему даже дурно стало от радости.

«Порядок — если провожают, значит, Мартынов в курсе дела...»

Недалеко от Еремина увидел другого чекиста — Фомина, который уже влезал в вагон.

Поезд вскоре тронулся, чекисты не вышли. На душе стало совсем хорошо: «Втроем веселей!..»

— Вот жизнь пошла, — сокрушенно вздохнул Слепов — из столицы еду и даже завалявшегося леденца, безделушки несчастной не везу... Не могу выносить Гришуткиных слез.

Буробин не ответил — ему было вовсе не до сына коммерсанта.

Когда подъезжали к Можайску, в вагон вошли четверо красноармейцев и еще мужчина, одетый в кожаные фуражку, куртку, брюки, сапоги. Буробин узнал в нем чекиста из транспортной ЧК. Стали проверять документы. Весь вагон пришел в движение. Какой-то обросший дремучий мужик попытался пролезть под лавкой мимо красноармейцев, оставив на полке мешок, набитый тряпьем. Его задержали, мешок заставили взять. Наконец проверяющие подошли к Слепову. Коммерсант протянул удостоверение. Это было то самое удостоверение, которое Буробин выписал Душечкину.

Чекист внимательно посмотрел документ Слепова, потом Буробина, прошел дальше.

— Отличная это штука, — шепнул Слепов, заботливо убирая удостоверение. — Душечкин просил, чтобы ты достал десяток таких бланков с печатями.

— Зачем? — спросил Буробин.

— Пригодятся.

— А почему Душечкин сам меня не попросил об этом?

— Тебе же ясно сказали: выполнять все мои приказания...

В Смоленск приехали поздно вечером — около Вязьмы кто-то взорвал путь, пришлось ожидать, пока ремонтники его восстановят.

На вокзале расстались, договорившись встретиться утром в управлении железной дороги. Буробину даже не верилось, что наконец-то он остался без надзора и может спокойно обо всем подумать.

К нему подошли Еремин и Фомин.

— Что делать будем?

— Надо бы проверить коммерсанта, — попросил Буробин, — за ним сейчас глаз да глаз нужен.

— Тогда жди нас в ЧК. — И они растворились в темноте...

Председателя Смоленской ЧК Семена Ивановича Кириллова Буробин застал на работе. С ним Буробин был знаком и раньше. Это был старый путеец, коренной смолянин. Председатель только что возвратился с операции — брали главаря одной из банд. Семен Иванович сидел за своим столом и, запустив пятерню в кудри седых волос, задумчиво почесывал голову. В кабинете густо пахло махоркой.

Появление Буробина встретил грустной усмешкой.

— А, это ты, Буробин-младший. Почему так поздно? — он пододвинул чекисту пачку махорки. — Третьи сутки внучат не видел, едрена корень... Кругом бандиты. Тут и белые, и зеленые, и савинковцы, и анархисты, и просто уголовники. А людей у меня... раз, два и обчелся. Вчера на Погорелках уполномоченного убили, а позавчера на хуторе, что за березовой рощей, активиста с семьей повесили...

Он вдруг откинулся на спинку стула и устало глянул на Буробина.

— А все-таки зачем пожаловал?

— Хотел попросить у вас разрешения переночевать нашим товарищам.

— Кого-нибудь брать приехали?

— Да нет, есть подозрение, надо проверить... — Буробин не стал распространяться, а Семен Иванович — допытываться.

— Пускай ночуют, в дежурке топчаны, одеяла есть.

Через час пришли Еремин с Фоминым. Они рассказали, что Слепова проводили до дома. В окно видели, как коммерсант поужинал и лег спать.

Втроем обсудили, что будут делать завтра. Вагоны решили Слепову добыть. Погрузку сырья взять под контроль. Остальное все будет зависеть от важности груза.

Глубокой ночью Буробин покинул здание Смоленской ЧК. Еремин и Фомин вызвались его проводить — кстати, они хотели знать, где живет Буробин, чтобы, если понадобится, его быстро можно было найти.

Пошли, соблюдая осторожность. Буробин по одной стороне улицы, Еремин и Фомин в отдалении — по другой и вдоль придорожного кустарника.

Смоленск спал. На высоком звездном небе, словно врезанная, висела луна. Был легкий морозец. Дышалось свободно и легко.

Буробин думал о Слепове: «Если окажется, что он будет грузить оружие, арестуем, и дело с концом... Санкция имеется».

По давней привычке Буробин просунул руку между штакетин забора, открыл калитку. Во дворе было тихо, темно.

«Вот мать удивится — третий раз приезжаю почти подряд. Скажу, эти встречи судьба дарит нам за мои три года фронтовой жизни».

Перед крыльцом Буробин остановился. «Пожалуй, не буду будить мать, проберусь-ка на сеновал...» И только он это подумал, как от забора отделилась чья-то фигура. «Слепов? Уж не наваждение ли?..»

Слепов действительно был похож на призрак.

— Ну-с, молодой человек, докладывай, где был? — сказал коммерсант. В его голосе слышалась издевка.

«Неужели перехитрил?..»

От лунного света, освещавшего лицо Слепова сбоку, ухо было какое-то мертвенно-сизое и глаза блестели, как осколки стекол.

Буробин, то ли от неожиданного появления коммерсанта, то ли от его язвительного вопроса, вздрогнул.

— Следите? И это в таком-то возрасте?

Из-за дома появился еще человек. Это оказался продавец местной хлебной лавки.

«Неужели они заметили, как я выходил из ЧК? Не расправой ли это все пахнет?»

— Где сейчас был? — властно спросил Слепов, опуская руку в карман пальто.

«Как удивительно глупо получилось, неужели на этом и оборвется дело коммерсантов?.. Нет, не бывать этому, я сам доведу его до конца, обязательно доведу», — подумал Буробин и резко ответил:

— А какое твое дело, где я был, я тебе не подотчетный! — Буробина вдруг охватила такая злость, что он готов был сию минуту броситься на Слепова и зубами ему, гаду, перегрызть горло. Перегрызть за Советскую власть, которую подонок презирает, за то, что сытно живет, когда народ от голода пухнет, за то, что мешает нормально строиться его молодой республике... Но какая-то сила удержала его. Не время пока еще предъявлять коммерсанту счет.

— Я тебя еще раз спрашиваю, где сейчас был? — в голосе Слепова слышалась угроза.

За тучи спряталась луна. Все разом потонуло в кромешной темноте. Буробин был рад этому хотя бы потому, что не видел ненавистных глаз.

— В управлении, дела свои просматривал, ведь без меня там — как бы чего не нагородили... — уже спокойно сказал Буробин.

— В управлении, говоришь... — повторил Слепов. — Ну что ж, проверим. Алексей, — обратился он к продавцу, — сбегай-ка в управление, спроси у сторожа, был ли там Николай Николаевич. Только смотри не напугай старика.

— Будет сделано. — Алексей перемахнул через забор и огородами напрямик побежал к управлению.

В доме Буробина кто-то припал к окошку, потом послышался голос матери:

— Коленька, ты?

На пороге показалась мать с коптилкой. Она рукой загораживала пламя и смотрела из-за него, как из-за барьера, на вдруг притихший двор.

— Я, мама, — сказал Буробин.

— Да вот никак не расстанемся, — наигранно-весело сказал Слепов.

— И чего это на холоде стоите, шли бы в дом, чайку с дороги попили. У меня самовар еще не остыл.

— Вот спасибо, а то мы сами-то не догадались... — И Слепов, легонько подтолкнув Буробина, вошел за ним в дом.

То ли от тепла, милых запахов родного очага, то ли от сознания нагрянувшей беды, у Буробина закружилась голова, нестерпимо заныла рана...

«И надо же так случиться! Сейчас вернется холуй и...» Он тяжело опустился на скамейку.

Мать за печкой загремела посудой.

— Вот ведь какое дело, — вздохнул Слепов, — весь день болит у меня сегодня сердце, а к чему, не пойму. Лег было спать, а глаза, словно спички в них вставили, не закрываются. Вот и погнало меня к тебе...

Буробин в упор глянул на коммерсанта, усмехнулся.

— Выходит, если тебе не спится, значит, на моих нервах можно играть?

— Ты уж извини меня, Николай Николаевич, положение обязывает, — примирительно сказал Слепов.

Мать поставила на стол самовар.

— А я как знала, сынок, что ты приедешь, самовар все подогревала, лепешек даже напекла.

Буробин насторожился. Где-то за домом послышался приближающийся топот. Потом проскрипели половицы в сенях, и перед ними вырос продавец. Он тяжело дышал, с лица ручьями тек пот.

— Степан Петрович, не был он в управлении!..

Слепов, захлебнувшись чаем, закашлялся.

У Буробина внутри все разом до звона натянулось. «Неужели все-таки конец? Какую же я глупость совершил... Почему не сказал, что был у Климова. К нему бы коммерсант не посмел послать гонца». Буробин знал, что Слепов избегает Климова. Еще на следующий день после первого посещения коммерсантами управления он пришел к Климову — очевидно, намеревался с ним тоже установить приятельские отношения, а может быть, что-нибудь и выведать. Но Климов вежливо выпроводил непрошеного гостя.

— Если вам, Степан Петрович, нечего делать, то у меня работы по горло... И прошу вас мне не мешать, — сказал он.

Коммерсант обиделся и к Климову больше не заходил.

«Как же теперь быть?» — подумал Буробин, глядя на Слепова.

Коммерсант, чувствовалось, тоже находился в затруднительном положении. Соображая, что делать, он не торопясь поставил блюдце, достал платок, вытер заслезившиеся глаза.

— Ну, теперь что скажешь, Николай Николаевич?... — сказал он наконец.

И вот этот его вопрос словно отрезвил Буробина. Он перевел взгляд на продавца и, стараясь быть как можно спокойней, спросил:

— Алексей, а дед Егор был сильно пьяный?

— Да, — ответил продавец, глупо хлопнув глазами, — я его еле разбудил.

Это была соломинка. И за нее Буробин ухватился.

— Тогда какого черта ты мелешь?.. — повысив голос до раздраженного крика, спросил он. — Ты поинтересовался хотя бы, кто его угостил?

— Н-нет...

— Тогда сбегай и спроси! — И уже тише добавил: — Ты знаешь деда. Он, как хлебнет горькой, свою старуху именем соседки называет.

Алексей виновато развел руками.

— Нет, а что... — собираясь выполнить приказание Буробина, он даже было направился к двери.

— Погоди, — остановил его Слепов. — Совсем ты сбил меня с толку, теперь разве что узнаешь... — Он встал, поблагодарил мать за чай, примирительно протянул руку Буробину. — А ты тоже хорош, ну почему не предупредил, куда пойдешь? Значит, до завтра, встретимся в управлении.

Слепов вышел, за ним, оправдываясь, засеменил продавец. Ударами кувалды по наковальне зазвенели шаги Слепова на морозной земле. Хлопнула калитка...

Страшная пустота обрушилась на Буробина своей невыносимой тяжестью. Неужели пронесло?

К нему неслышно подошла мать, прижала его голову к своей худой вздрагивающей груди.

— Убьют они тебя, дитя мое несчастное.

Буробин щекой потерся о ее шершавую руку, глянул в лицо матери. Оно было измученное, землистое.

— Ма-ма, дорогая ты моя...

Мать вздохнула, ее рука судорожно ощупала его лицо, нос, глаза, уши и, словно запутавшись в шелковистых русых кудрях, затихла, успокоилась.

— Разве можно так волноваться, мама?..

Мать взяла его голову обеими руками, пристально посмотрела ему в глаза.

— Сон я сегодня видела, сынок, нехороший... Ты нарядный, веселый такой по улице идешь. Кругом песни, радость, цветы... Проснулась, сердцу в груди тесно. Вещий это сон, под пятницу. Быть беде.

— Да ты у меня, оказывается, еще и суеверная? — Буробин улыбнулся.

— Будешь суеверной, третьего дня твоего приятеля Сережку Михнина, что за пустырем жил да который в Совете работал, мертвым нашли... На истерзанной груди записка, штыком приколотая: «Так будет со всеми коммунистами». — Заплакала. — Ведь если они, ироды, узнают, что ты чекист, убьют, я не вынесу!..

И не успела она договорить, как в сенях что-то загремело, загрохотало, дверь распахнулась и на пороге вырос Шаев, в громадных ручищах обрез, глаза что факелы, в рыжих свалявшихся волосах солома.

— Руки вверх! Ну, чекистик, вот и пришел мой черед счет свой порешить со всем твоим отродьем.

Буробин поднялся.

— Не шевелиться-а! — От голоса Шаева жалобно зазвенела на полке посуда.

Мать спиной прижалась к Буробину, стараясь загородить его от обреза.

«Да что это сегодня за день? — подумал Буробин. — Теперь, пожалуй, без нагана не обойтись... Далеко только до кармана». Посмотрел на обрез. Черный от грязи, короткий шаевский палец лежит на спусковом крючке. И зачем мать встала впереди, глупая. Неужели теперь уйдет Слепов?..

— Мама, отойди, не мешайся, — сказал Буробин. И хотел отстранить ее.

— Руки, паскуда чекистская! — опять гаркнул Шаев.

И в то самое мгновение, когда Буробин собрался оттолкнуть мать и прыгнуть на Шаева, мать качнулась вперед. Прозвучал выстрел. У Буробина как от близкого грозового разряда заложило уши. Мать схватилась за живот, опустилась на колени... Буробин выстрелил.

Шаев ударился затылком о притолку, вывалился в сени.

— Зачем ты, мама?..

— Жив, сынок, — мать попыталась улыбнуться.

Буробин склонился над ней, хотел поднять на руки, положить на кровать. Послышался звон разбитого стекла, выстрелы...

* * *

Для Буробина этот день мог быть последним, если бы Еремин и Фомин не заметили, как во дворе его кто-то встретил. Это чекистов насторожило. Решили понаблюдать за домом.

Когда же Слепов — а его нельзя было не узнать, хотя бы по буркам, — выйдя на улицу, не ушел, а вместе с неизвестным и откуда-то вдруг появившимся еще одним мужчиной вновь проник во двор буробинского дома и затаился у окна, стало ясно — коммерсант что-то затевает. Опасения подтвердились...

После того как загремели выстрелы, чекисты открыли огонь. Неизвестный, оказавшийся продавцом местной хлебной лавки, был тут же убит, Слепов, отстреливаясь, попытался бежать, но угодил в канаву, упал и потерял пистолет. Его взяли.

Во время перестрелки во многих домах зажглись огни, но ни один из жителей не осмелился выйти на улицу. Чекистам это было на руку. Утром они распустили слух по городу, что на Буробиных напали грабители.

Слепова доставили в ЧК, мать Буробина — в больницу. Рана у нее, хотя пуля и прошла навылет, оказалась неопасной.

Буробин подождал, пока ее перевязали, дали снотворного, и тоже отправился в ЧК.

Слепов находился в небольшой темной комнате. Как он был непохож на того Слепова, который поджидал его ночью возле дома... В комнате была скамейка, он же сидел в углу на полу, обхватив свою всклокоченную седую голову руками. Вид у него был жалкий: лицо бескровное, осунувшееся, глаза ввалились, беспомощный взгляд уперся в кирпичную стену. При появлении Буробина он даже не пошевелился, только слегка вздрогнули и прищурились глаза от вспыхнувшего яркого света электрической лампочки.

Буробин молча сел на скамейку. Ему предстояло допросить Слепова. И прежде всего узнать о его сообщниках в Смоленске, чтобы не дать возможности дойти до Москвы сведениям о ночном происшествии. Это надо было успеть сделать до отправления очередного поезда в столицу.

— Степан Петрович, — заговорил он, — мне нужна твоя помощь...

Слепов вздрогнул. Будто не узнавая, посмотрел на Буробина. «Не ослышался ли?» — было в его взгляде. Чувствовалось, он ждал разговора, но ждал его как обреченный...

Буробин достал пачку папирос, протянул Слепову.

Коммерсант, взглянув в глаза чекиста, боязливо взял папиросу. Буробин зажег спичку. Слепов жадно затянулся, сквозь густой табачный дым опять пристально глянул на Буробина, затянулся еще раз, еще... Потом тяжело, с хрустом в коленях поднялся.

— Можно? — он сел рядом с Буробиным. — Скажи, что с Прасковьей Ильиничной, жива хоть она?..

— Жива, — Буробин вздохнул, — врачи говорят, что ранение легкое.

Слепов перекрестился.

— Ну и слава богу... Прямо камень с души снял. — И вроде бы улыбнулся, но эта улыбка даже не прогрела его заросшего лица. — Как нелепо все получилось...

Буробин промолчал. Раз спросил о матери, подумал он, значит, еще не все человеческое потеряно. Наступила пауза. Слепов жадно курил, погруженный в свои тяжелые думы. Буробин ждал.

— Николай Николаевич, я знаю — Советская власть теперь не простит мне... Но могу я тебя попросить сделать мне одолжение, одно-единственное?

— Какое? — спросил Буробин.

— Сходи, пожалуйста, ко мне домой и передай Ксении Сергеевне, что я ночью вынужден был вновь уехать в Москву — она, и тем более сын, правду знать не должны... хотя бы сейчас.

— Хорошо, Степан Петрович, я схожу, но и ты мне помоги.

Слепов докурил папиросу до мундштука, попросил новую и стал отвечать на вопросы...

В Смоленске его сообщниками были только Ефим Шаев и Алексей Непорочный. Больше преступные связи в своем городе не расширял — боялся провала. Их организация носит название «Спасение отечества». Втянул Слепова в нее Душечкин. Это было сразу же после того, как в восемнадцатом году он устроил его на должность начальника конторы утильсырья в Смоленске. Как утверждал Душечкин, организация их солидная и почти полностью состоит из бывших офицеров царской армии. Создана она с целью свержения Советской власти и реставрации капитализма в России. «Спасение отечества» имеет руководящий совет. Но кто конкретно в него входит, не знает. Ему известно, что Новгородов и Душечкин являются членами совета, однако чем они там занимаются, ему тоже неизвестно.

— Откуда узнал, что мы у Новгородова? — спросил Буробин.

Слепов пожал плечами.

— Про то, что у Новгородова сборище, я вообще ничего не знал. Мне стало известно только, что Душечкин там.

— Откуда?

— Он в часовне записку оставил...

«Вот тебе и верующий...» — подумал Буробин.

— Что вы обсуждали?..

— План восстания...

Слепов рассказал, что докладывал по этому вопросу Лаврентий Петрович Редько, которого, как, впрочем, и остальных гостей, он видел впервые. Срок восстания зависит от доставки в Москву оружия, которое находится на его складе утильсырья в Смоленске. Досталось оружие ему неожиданно легко.

Еще в семнадцатом году, во время одного из боев восставших рабочих с кадетами, взрывом засыпало вход в армейский оружейный погреб. В суматохе о его существовании забыли. Не вспомнили о погребе и потом, когда в городе установилась Советская власть. Так бы он и остался под землей нетронутым, если бы однажды о нем не рассказал ему Шаев. Об оружии Слепов тут же сообщил Душечкину, который предложил прямо над погребом разместить склад утильсырья. А чтобы ни у кого не возникало подозрений от этого переселения, у местных властей получить разрешение на перенос своего склада поближе к железной дороге. Когда же понадобилось перевезти оружие в Москву, стали искать надежную связь на железной дороге. Вот тогда Душечкин со Слеповым и пришли в управление... После погрузки и перед отправлением оружия он должен дать телеграмму Новгородову, который в Москве организует ему встречу. Что с оружием будет потом, он не знает. Его задача передать вагоны из рук в руки...

Закончив отвечать на вопросы, Слепов предложил Буробину посмотреть оружейный погреб.

Это оказалось бетонное сооружение, сплошь уставленное добротными маркированными ящиками разных размеров. Ящики обследовали. В них хранились трехлинейные винтовки, пулеметы, гранаты, патроны. Винтовок было 2 тысячи штук, пулеметов — 40, гранат — 6 тысяч, патронов — 50 тысяч. Оружие было освобождено от заводской смазки и приготовлено к боевому применению.

Буробин по телефону связался с Мартыновым. Во избежание преждевременной огласки операции говорили на условном языке.

Приказ начальника был неожиданным. «Игра продолжается. Оружие и Слепова доставить в Москву вместе с составом, везущим продовольствие. Состав обеспечить усиленной охраной. В вагонах, предназначенных для передачи Новгородову, оружия быть не должно. Слепова необходимо показать Новгородову. Однако Слепов должен быть каким-либо образом нейтрализован, чтобы в организации его не могли использовать, хотя бы на время...»

Буробин повесил телефонную трубку и задумался. Он был уверен, что операция на этом закончилась и теперь пора было приступать к аресту коммерсантов. И вот!..

«Состав будет встречать Новгородов, — думал Буробин. — Вагоны ему лично должен передать Слепов. Это понятно, ведь если при передаче Слепова вдруг не окажется, инженер сразу заподозрит неладное. Все предельно ясно, только как это сделать?..»

К счастью для Буробина, состав с продовольствием еще не оформили, и было время подумать.

Выход был найден. Оружие погрузили в вагоны без ящиков. А чтобы в дороге оно не повредилось, его переложили тряпьем, благо на складе этого добра оказалось в избытке. В освободившиеся ящики для тяжести наложили ржавого металла, кирпичей. Ящики тщательно закрыли, для предосторожности замазали черной краской всю прежнюю маркировку и, как было условлено, погрузили в два других вагона.

Слепову предложили при встрече с Новгородовым разыграть роль пострадавшего при погрузке оружия. Он согласился. Ему наложили на одну ногу шину, бинт в некоторых местах густо пропитали куриной кровью — имитировали открытый перелом. Забинтовали и правую руку. Отправили телеграмму Новгородову. Предупредили Мартынова.

И опять уже в который раз для Буробина потекли минуты, часы напряженного ожидания. А все ли он сделал так, как следовало?

Наконец паровоз дал свисток и, клацнув буферами, дернулись вагоны...

Слепов беспокойно огляделся.

— Я думаю, Степан Петрович, — сказал Буробин успокаивающе, — все пройдет хорошо.

— Остается надеяться, — еле слышно ответил он. И вдруг добавил: — А ты, Николай Николаевич, не забыл взять одеяла, которые я тебе показал, картошку?

— Мы все это в детский приют отдали.

Слепов помотал головой, вздохнул.

— Смотрю я на тебя, Николай Николаевич, и никак не пойму — голодный, разутый... и на тебе, отдал... Чудак, да и только...

Буробин промолчал.

Ехали в товарном вагоне, наполовину заполненном мешками с картошкой. Вагон был дырявый, но у раскрасневшейся «буржуйки» было тепло, совсем не чувствовалось, что на дворе ударил мороз. Ракитин был прав — составу с продовольствием дали зеленую улицу. Уже перед Москвой, как было задумано, затеяли чаепитие. Слепова досыта напоили чаем с малиной. Надо было, чтобы его вид не вызвал подозрения у встречающего Новгородова.

К полудню были уже у Беговой, где состав неожиданно остановил красный свет. Подумали, что диспетчерская служба освобождает ему место. Однако на путях появляется Мартынов.

— Как обстановка, Николай Николаевич?

Буробин стал докладывать.

— Операцию мы решили продолжить, — выслушав его, заметил Мартынов. — Коммерсанты готовят секретное совещание, есть сведения, что они пригласили всех главарей. Было бы хорошо, если бы на это совещание попал и ты...

Задерживаться на станции было рискованно, поэтому переговорили о самом главном. Еремин во избежание встречи с Душечкиным остался на Беговой, и состав тронулся...

Еще издали, въезжая на товарную станцию, Буробин заметил Новгородова. Он стоял у складских помещений и, словно ребенок, широко улыбаясь, приветливо махал рукой. Буробин не ответил на приветствие, он даже сделал вид, что не видит его. Едва состав остановился, спрыгнул с подножки, заспешил к дежурному по станции.

— Николай Николаевич, — крикнул Новгородов, — подождите!..

Буробин оглянулся.

Новгородов, пыхтя и отдуваясь, бежал к нему.

— А мы с Леонидом Павловичем вас с раннего утра ждем, — поравнявшись, зашептал он.

Буробин еле сдержался, чтобы не выругаться.

— У нас несчастье, а вы!

— Что такое? — Новгородов, поперхнувшись, вытаращил испуганные глаза.

— Пойди в вагон, увидишь! Прости, но мне некогда... нужен врач. — И зашагал дальше.

— Да к-как?! — Новгородов растерянно развел руками.

Когда спустя несколько минут Буробин вернулся, паровоза с двумя вагонами оружия уже не было: по распоряжению Мартынова их перегнали в другое место. Из состава полным ходом шла разгрузка продовольствия. Новгородова застал молча сидящим на корточках возле Слепова. Тот, обливаясь потом, что-то говорил. Фомин, не обращая внимания на них, возился у «буржуйки».

— Николай Николаевич, — увидев Буробина, со слезами в голосе проговорил Новгородов, — как же ты мог допустить такое?

— Так вот и допустил, — зло ответил Буробин, — лебедка старая... а ему, видите ли, везде надо было сунуть свой нос. «Вы осторожней, не разбейте ящики!..» А трос возьми да и лопни. С руки кожу как ножом срезало, а нога вообще... Да чего говорить!

Слепов, не зная куда деть глаза, опустил голову. Его потное лицо вдруг сморщилось, он задышал тяжело, с прерывистым хрипом.

Новгородов, страдальчески глядя на него, осторожно коснулся окровавленных бинтов, погладил...

— Больно?

Слепов закрыл глаза, немощно вздохнул.

— Нет мочи, Аркадий Викторович, нет мочи терпеть... — хотел еще что-то сказать и, подумав, показал глазами на сидящего к ним спиной Фомина.

Буробин тут же проводил чекиста встречать врача.

— В Смоленске бы тебе надо было в больницу лечь, — опять сказал Новгородов.

— А груз?..

Новгородов взвизгнул.

— Вот голова, его жизнь, можно сказать, висит на волоске, а он — груз. Да Николай Николаевич доставил бы твой груз. Думаешь, он не догадался о содержимом ящиков?

Буробин, поняв, что этот вопрос скорее относится к нему, чем к Слепову, хитровато усмехнулся.

— Еще бы, Аркадий Викторович, на фронте мне не раз приходилось бывать на оружейных складах.

— Вот видишь, — Новгородов с упреком глянул на Слепова.

— Э-э, нет, — засмеялся Буробин, — подобное занятие не в моем вкусе... — Он похлопал ладонью о ладонь. — Мне вот деньги за перевозку заплатите, и больше я в ваши штучки не игрок...

Новгородов искоса, снизу вверх глянул на него и, задумчиво поджав полные губы, засопел.

— Опять вы, Николай Николаевич, за свое... или забыли, что говорил Иван Федорович? Вы наш... наш кровно... И следовательно, будете впредь делать то, что прикажем. Да зачем приказывать, ваша совесть не даст поступить иначе, я же вижу.

В дверях вагона показался Фомин.

— Врач!

Новгородов поспешил к двери.

Среди множества грузчиков, похожих на муравьиные цепочки, пробирался старикашка в пенсне, с саквояжем в сухонькой руке. На его узкие плечи было накинуто зимнее пальто, из-под которого виднелся ослепительно белый халат.

— Прошу прощения, извините, — то и дело говорил он грузчикам.

За старикашкой с носилками шли два дюжих санитара.

Слепова на глазах растерявшегося Новгородова врач расспросил о случившемся, не разбинтовывая, осмотрел его и уложил на носилки.

— Где хоть искать-то его? — спросил Буробин, когда носилки понесли.

— В Солдатенковской... — не оборачиваясь, бросил врач.

Слепов поднял голову, измученно улыбнулся.

— Не забывайте! — И в этой его просьбе слышались сразу и робкая надежда, и горькое сомнение, и запоздалое раскаяние...

Новгородов рассеянно махнул рукой удаляющимся носилкам.

— Кто мог предположить... Как все некстати! — Он беспомощно осмотрелся. — Да куда же делся Леонид Павлович? Надо же уйти в такой момент... — Случившееся со Слеповым явно спутало все его карты.

Душечкин появился неожиданно откуда-то из-за складских помещений. Ему навстречу, семеня короткими ножками, заспешил Новгородов.

О чем-то переговорив, они подошли к Буробину. Вид у них был такой, будто их только что обокрали.

— Что ж теперь делать будем, Николай Николаевич? — поздоровавшись, спросил Душечкин.

— Не знаю, — ответил Буробин. — Но мне кажется, надо поскорее угнать отсюда наши вагоны, а то мало ли что...

— Разумно, — заметил Душечкин.

— Тогда не стоит терять времени, надо выбивать паровоз. Только вот начальство потребует сведений, куда мы его погоним, иначе не дадут.

— А нельзя этот вопрос как-нибудь пока обойти? — поинтересовался Новгородов. — Возьми паровоз под свою ответственность. Скажи, что через пару часов возвратишь. В конце концов придумай что-нибудь...

Мартынов при встрече с Буробиным сказал, что вагоны он попытается задержать на станции, ну хотя бы до сумерек. Во-первых, ящики целесообразно сгружать ночью, чтобы не оставалось времени на их проверку, свое же совещание коммерсанты раньше, чем вечером, не начнут — они просто-напросто не рискнут засветло собраться, ибо приход в какое-либо место многих людей может вызвать подозрение у окружающих.

Оставив Новгородова у вагонов и дав ему копию накладных на них, чтобы избежать всяких недоразумений, Буробин с Душечкиным отправились к станционному начальству. Однако, к великому огорчению Душечкина, им заявили, что свободного паровоза на станции нет. Не помогли никакие уговоры и увещевания Буробина.

— Что вы от меня хотите? — сказал раздраженно начальник. — У меня два паровоза на ремонте, дать маневровый — так у него здесь работы по горло. Ждите. С часу на час должен подойти пассажирский, тогда что-нибудь придумаем.

Возвратились к вагонам.

— Прямо чертовщина какая-то получается, — зло заметил Душечкин. — Не день сегодня, а сплошная трепка нервов.

— Может, взятку дать? — посоветовал Новгородов.

— Ты что, — осадил его Буробин, — или хочешь, чтобы нас за решетку упрятали?

Походили вдоль вагонов, помолчали.

— Да что вы, собственно, нервничаете, — сказал Буробин, — груз, считай, доставлен. А что паровоз не дают, так это, может быть, к лучшему.

— Это почему? — удивился Новгородов.

— Да ящики-то у нас, сами знаете, с чем, и сгружать их уж лучше в темноте.

Душечкин не без удивления посмотрел на Буробина. подумал, поскреб затылок.

— А ты, светлая твоя голова, пожалуй, прав. — И тут же, повеселев, добавил: — В таком случае, друзья хорошие, пока вы будете ждать, я кое-куда сбегаю — у меня сегодня масса дел, да и к Слепову заглянуть надо, подбодрить, что-нибудь передать, а то на казенном пайке и ноги протянуть недолго...

Не прощаясь, он ушел. Новгородов проводил его страдальческим взглядом, вздохнул.

— У меня бригада грузчиков ждет — разорвут они меня, черти...

Опять походили вдоль вагонов. Потом залезли в освободившуюся из-под картошки соседнюю теплушку. Разожгли потухшую «буржуйку», согрели кипятку.

— С раннего утра торчим здесь, — обжигаясь о железную кружку и стараясь отхлебнуть горячей воды, опять заговорил Новгородов, — позавтракать даже не успел. У тебя какой-нибудь корочки не найдется?

В вещмешке Буробина не нашлось ни единой крошки. Инженер совсем приуныл, замерз. Его не могли согреть ни тепло «буржуйки», ни тем более крутой кипяток...

Стало смеркаться.

— Может, сходишь к начальнику? — жалостливо попросил Новгородов. — Пока доедем, совсем стемнеет.

Буробин уже было собрался идти, как увидел спешащего Душечкина. Коммерсант улыбался — вроде бы был под хмельком.

— Нате, — сказал он весело, протягивая сверток, — это чтобы меня не съели.

Он принес батон сухой колбасы, буханку черного хлеба и даже бутылку коньяка.

Новгородов ожил, засуетился. Коньяк тут же разлили в кружки, колбасу, хлеб, так как ни у кого не нашлось ножа, наломал большими кусками.

— Совсем как в былые фронтовые времена, — потирая руки, радостно заметил Душечкин.

Выпили...

— Степан Петрович привет вам передает. К операции готовят беднягу, а он все о грузе беспокоится. — Душечкин подошел к двери, глянул на свои вагоны. — Устроился он, скажу я вам, как король, — один в палате.

Наскоро перекусив, Буробин с Душечкиным отправились к начальнику, который сразу было с ними отказался говорить. «Так требовали и вдруг исчезли...» Но потом, подумав, сказал:

— Даю тебе, Буробин, паровоз только потому, что и твоя помощь мне скоро понадобится. Только, умоляю, не задерживай!

Над землей уже опустились вечерние сумерки, когда отправились в путь. Перед этим Душечкин, опять сославшись на какие-то дела, ушел, на прощание сказав Новгородову единственное:

— Как разгрузитесь, приезжайте...

«Значит, где-то будут ждать, — подумал Буробин. — Но почему «приезжайте»? Вероятно, коммерсант с собой должен взять и меня?»

Вагоны подогнали к железнодорожному складу завода «Бари». Заждавшиеся грузчики встретили их отборной руганью. Это обрадовало Буробина. Покидая товарную станцию, он опасался, что их встретят единомышленники Новгородова, которые будут сгружать, проверять ящики... Недовольство грузчиков говорило о том, что они не посвящены в дела коммерсантов. Это меняло картину.

— Что расшумелся, Сидор?! — заискивающе улыбнулся Новгородов, по-приятельски похлопал по плечу крепкого усатого мужчину. — Задержался, понимаешь, но это не моя вина. За долготерпение я вас как положено отблагодарю. Ты же меня знаешь...

Грузчики умолкли, принялись за работу. Новгородов только успевал отдавать распоряжения, куда что ставить. Буробин вроде бы оказался лишним.

— Так я пойду, Аркадий Викторович, — сказал он, — свое выполнил, чего мне теперь...

— Обожди, — попросил Новгородов, — мы мигом. — И обещающе подмигнул. — Ты мне нужен.

Бригада грузчиков состояла из пяти человек. Но они так азартно и ловко работали с переносной лебедкой, что Буробин подивился. Вот, поистине дело мастера боится. На разгрузку и переноску ящиков они потратили каких-то два часа.

В благодарность за старания Новгородов вынес им из конторки три литра спирта, две буханки черного хлеба и сала побольше килограмма и вдобавок во всему отпустил их гулять на целые сутки.

— А не боишься, что они догадались о содержимом ящиков и теперь донесут? — спросил Буробин.

Новгородов засмеялся.

— Чего их бояться — темнота, она всегда темнота...

Склад закрыли на большой амбарный замок.

— Теперь, Николай Николаевич, пойдем ко мне, с меня, как ни говори, причитается. — И впервые за целый день улыбнулся.

— А как же склад?

— Ничего, здесь сторож...

Вышли на какую-то темную улицу. Им навстречу выехала пролетка. Новгородов и Буробин сели в нее, и возница, не проронив ни слова, погнал лошадь.

На Котельнической набережной слезли с пролетки, пошли уже знакомыми Буробину дворами.

У дома Новгородова их встретил дворник в белом фартуке. Это был все тот же когда-то следивший за Буробиным мужчина. Кивком головы он показал, что все нормально.

Дверь открыл Душечкин.

— Наконец-то, — сказал он радостно. — Все в сборе, ждем вас.

В зале новгородовского особняка стоял полумрак — горело несколько свечей. Окна были плотно занавешены одеялами и какой-то темной материей. За столом, на котором, кроме нескольких бутылок с водой, ничего не было, сидели Ракитин, Редько, Драгин и еще человек десять неизвестных Буробину людей. Незнакомые сидели и на стульях, расставленных вдоль стен. Всего было не меньше тридцати человек. Все между собой переговаривались, отчего казалось, что в зал запустили шмелиный рой.

Хрустальная люстра, висевшая над столом, как в тумане, купалась в клубах табачного дыма.

— Господа, — деловито сказал Ракитин и встал, — я думаю, возражений у вас не будет, если мы начнем наше заседание.

В зале наступила тишина.

— Вот и прекрасно... Сначала о сложившейся в стране обстановке. А она, надо сказать, нас чрезвычайно радует. Вы посмотрите, что получается... Советы стиснуты железными клещами наших доблестных армий. С одной стороны на них наступают войска Александра Васильевича Колчака, с другой — Николая Николаевича Юденича, с третьей — Антона Ивановича Деникина. На севере и востоке нам помогают войска союзников. Еще немного — и Советы будут раздавлены. Наша с вами задача помочь этому, подняв восстание в Москве. У нас с Добровольческой армией Антона Ивановича установлена тесная связь. Кстати, для координации действий ее штаб прислал к нам своего уполномоченного, полковника Звягинцева Константина Романовича.

Сидящий справа от Ракитина пожилой мужчина в военной форме без погон сдержанно кивнул седой головой.

— Мы также имеем одобрение плана восстания нашими союзниками, — говорил Ракитин, — в частности англичанами, с которыми поддерживает постоянную связь Леонид Павлович Душечкин. Нам обещали скорую помощь...

Душечкин, просияв от удовольствия, поспешил направо-налево отвесить поклоны.

Это Ракитину, очевидно, не понравилось, и он тут же добавил:

— Помощь... могла бы уже к нам поступить, если бы не печальный случай, о котором я сейчас не имею права не упомянуть. — Он стал рассказывать о встрече Душечкина с представителем английского посольства, о пропаже пакета с документами. — И мы, — продолжал Ракитин, — вместо того чтобы узнать о случившемся в тот же день, узнали только вчера. Наше счастье, что это были грабители.

Душечкин, будто его незаслуженно обидели, весь сразу как-то съежился, побледнел.

Ракитин сделал вид, что ничего не заметил.

— Рассказав об этом случае, — говорил он, — я тем самым еще раз хочу напомнить, что успех нашего дела в данный момент, как никогда, зависит от строжайшей конспирации, железной дисциплины и прежде всего честного исполнения своего священного долга перед отечеством. Без всего этого наша победа невозможна... Теперь о восстании. Возглавить его советом поручено мне. Для руководства боевыми действиями у нас создан штаб... — Перечислив всех, кто в него вошел, он остановил свой взгляд на Драгине.

— Игорь Владимирович, сколько людей мы можем сейчас поставить под ружье?

— Тысячу триста четыре человека, я считаю и полк Лаврентия Петровича, — поспешил Драгин.

— Хорошо. — Ракитин глянул на Новгородова.

— Аркадий Викторович, сколько и какого оружия мы имеем?

Новгородов, заволновавшись, с шумом поднялся. На его вмиг вспотевшем лице обозначилась растерянность. Он попытался вытянуть руки по швам, но они, смешно растопырившись, были похожи на ласты пингвина, намеревавшегося прыгнуть.

— Иван Федорович, — Новгородов откашлялся, — понимаете... — И, собравшись с мыслями, очень точно перечислил оружие, хранившееся на складе Слепова.

Нечто похожее на одобрительную улыбку появилось на властном лице Ракитина.

— Превосходно... Значит, оружия нам хватит и на тех, кто в первые минуты поддержит нас...

У Буробина неприятно закололо, засосало под лопаткой, заныла рана. Вспомнился Мартынов. Расставаясь на Беговой, он сказал:

— Николай Николаевич, пригласят они тебя на свое сборище или не пригласят, мы все равно, как они только соберутся все вместе, будем их брать.

«Если так, — думал Буробин, — значит, дом Новгородова должен быть окружен. Коммерсанты собрались. Чего медлят?..»

Он даже прислушался, но, кроме звуков булькающей воды, наливаемой Новгородовым из бутылки в стакан, ничего не услышал.

«Неужели коммерсантам удалось уйти незамеченными и Мартынов не знает, где они собрались?» — обожгла сознание страшная мысль. Ведь когда он с Новгородовым покинул железнодорожный склад, ехал в пролетке, не заметил своих... Не увидел он никого и за ушедшим с товарной станции Душечкиным. Неужели?... Если бы можно было как-то связаться с Мартыновым...

— Николай Николаевич, — раздался голос Ракитина.

Буробин чуть было не вздрогнул от неожиданности. Увидев на себе пристальный взгляд Ракитина, поднялся и невольно почувствовал, что находится в центре общего внимания.

— Вас я попрошу сразу же после совещания отправиться на склад вместе с Новгородовым — необходимо проследить, чтобы оружие было правильно распределено между боевыми группами. Вам понятно?

Буробин, сделав вид, что растерялся от неожиданного поручения, неуверенно кивнул головой.

— Групп будет двадцать... Ясно? — Несколько помедлив, Ракитин назвал пароль и отзыв для встречи на складе представителей боевых групп. Потом достал из нагрудного кармана листок. Это был тот самый листок со схемой, который Буробин видел на дне рождения Вероники. — Восстание намечено на завтра на семнадцать часов вечера. Всем сверить часы. Сейчас двадцать три часа пятнадцать минут. Сигналом восстания послужат мятежи, поднятые в Кунцеве и Волоколамске. Там начнутся погромы партийных и советских учреждений, магазинов... Мы уверены, что нас поддержат все сочувствующие и обиженные Советами. Руководить мятежом в Кунцеве будет Леонид Павлович Душечкин, в Волоколамске... — он назначил неизвестного Буробину человека. — На подавление мятежей Советы, естественно, сразу бросят чекистов, милицию, воинские части. Москва, таким образом, окажется оголенной... Вот тут-то и появятся наши боевые группы. Игорь Владимирович Драгин захватит телеграф и оповестит страну о восстании. Лаврентий Петрович Редько со своим полком блокирует Кремль... Кстати, его появление в Москве ни для кого не будет неожиданностью. У него имеется письменное распоряжение командования Красной Армии о передислокации полка из Павловского Посада в Химки...

Буробину нечем было дышать. Однако он собрал все, какие только были в нем, силы, чтобы постараться не вызвать подозрения ни у кого и, в частности, у Ракитина, который видел каждого из собравшихся и как бы с каждым говорил.

«Какой момент! — думал Буробин. — Вот бы сейчас сюда Мартынова. Да где он? Почему медлит?»

В коридоре за дверью послышался шум. Было похоже, там что-то упало.

Иван Федорович умолк, раздраженно посмотрел на дверь.

В зале сделалось непривычно тихо.

— Одну минуточку, — сказал Новгородов, — там у нас охрана... сейчас проверю. — Он на цыпочках подошел к двери, прислушался, осторожно приоткрыл...

И в следующее мгновение, оттолкнув его, в зал с пистолетом в руке ворвался Мартынов, за ним чекисты и красноармейцы...

Появление Мартынова в особняке Новгородова было настолько неожиданным, что коммерсанты растерялись. Их взяли без единого выстрела.

На квартирах главарей произвели обыски. У Драгина был обнаружен полный список членов контрреволюционной организации. У Душечкина — несколько тайников, в которых хранились копии документов особой важности ВСНХ и других государственных учреждений, десять миллионов рублей и на двадцать миллионов драгоценностей.

В эту же ночь начались аресты других членов организации. Причастные к заговору офицеры полка в Павловском Посаде были взяты под стражу, полк расформирован.

Контрреволюционная организация «Спасение отечества» прекратила свое существование.

Спустя неделю на очередном оперативном совещании сотрудников Московской ЧК по поручению Феликса Эдмундовича Дзержинского начальник отдела Резцов вручил Буробину маузер, на рукоятке которого было выгравировано: «Николаю Николаевичу Буробину за смелость и находчивость, проявленные в борьбе с врагами Советской власти».

Поблагодарив руководство ВЧК за подарок, Буробин уже было направился на место, но Резцов его остановил.

— Подождите, Николай Николаевич, — он улыбнулся, — еще не все. От нашего имени передайте, пожалуйста, вот это лично Прасковье Ильиничне. — И протянул Буробину аккуратно свернутый пуховый платок. — За ее мужественный поступок и за то, что она воспитала такого сына.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги