Приключения Аввакума Захова

ПРИКЛЮЧЕНИЕ В ПОЛНОЧЬ
1

Спустя несколько месяцев после описанных событий учитель Методий Парашкевов, первооткрыватель залежей стратегической руды в урочище Змеица. вернулся наконец в Момчилово.

Два дня подряд старая корчма ходуном ходила, сотрясаясь от богатырского смеха и песен; молодежь лихо отплясывала хоро на перекрестке, а бай Гроздан, председатель кооператива, ради такого случая велел заколоть пару барашков, чтобы пир шел горой, как при дедах в старину.

Вскоре из Софии прибыли геологи и инженеры, разбрелись по скалам и осыпям Змеицы, перемерили ее всю вдоль и поперек. К осени, когда небо затянуло тучами и пошли затяжные дожди, изыскатели облачились в клеенчатые плащи и высокие крестьянские шапки и продолжали упорно трудиться все дни напролет. По раскисшим дорогам загудели грузовики и самосвалы, проворные «газики» с промокшими тентами сновали между ними, как жуки. Нарушился извечный покой этих нетронутых человеком мест, и старик Карабаир, привыкший лишь к перезвону колокольцев пасущихся на его склонах отар, накрыл свою голову шапкой туч и густых туманов.

Началась пора больших перемен в нашем краю.

Конечно, в те мглистые дни поздней осени самые дальновидные момчиловцы не могли предугадать грядущих новшеств. Даже я, участковый ветеринарный врач, не поверил бы, что всего через год у нас появится и кино, и клуб, и стадион, что Балабанице, которую не так давно перевели на молочную ферму, присвоят звание образцового бригадира и что бай Гроздан станет председателем объединенного трудового кооперативного земледельческого хозяйства, но Илчова корчма, несмотря на всеобщий расцвет, безнадежно дряхлела и приходила в запустение. Только я да учитель Методий каждый День поднимались по ее каменным ступеням. Мы пили вино, молчали, а иногда вспоминали Аввакума.

Я думал, что после объединения хозяйств мои отношения с доктором Начевой вступят, как говорится, в более благоприятную фазу. Ведь объединение это предвещало столько добра и благополучия для кооператоров, а я-то был и телом и душой с ними. Но мои радужные надежды не оправдались. Новая, более высокая общественная фаза, в которую вступили наши коллективы, не смогла согреть нашу остывшую дружбу. Налицо было совершенно очевидное нарушение закономерности явлений, но я с моей ветеринарной подготовкой был бессилен постичь причины этого. Судите сами. Когда капитан Матей Калудиев вместе с другими геологами в конце концов укатил от нас куда-то к черту на кулички, у меня словно гора с плеч свалилась Теперь, подумал я, бедняжке Начевой больше уже не придется терпеть ухаживания этого навязчивого, бесцеремонного типа, хотя, правда, лично ко мне он относился очень мило и я не мог жаловаться ни на что. Поэтому, провожая капитана, я радовался не за себя, а за доктора Начеву, которой он причинял много беспокойства. Короче говоря, я решил возобновить нашу старую дружбу и ни единым словом не поминать капитана — как будто его вовсе и не было. Я позвонил ей по телефону, а потом вышел прогуляться на дорогу, ведущую в Луки.

Настроение у доктора Начевой было необычайно веселое. Она держалась со мной куда свободнее, чем прежде, и так, можно сказать, интимно, что я сперва даже опешил. Чтобы сгладить неловкость положения, я поднял с земли какой-то блестящий камешек и начал его подбрасывать, а затем завел разговор об овечьих глистах и о калорийном питании для стельных коров. Говорил я с увлечением, но моя собеседница вдруг спохватилась, что ей надо навестить какую-то больную или роженицу, и бросила меня посреди дороги, даже не пожав на прощание руки.

А вечер был чудесный. Розовая дымка окутала высокое чело Карабаира; таинственная Змеица погрузилась в море голубого сумрака. Из-за бора со стороны Лук поднималась луна, в потемневшем небе мерцали Большая Медведица и Полярная звезда. Вечер был чудесный, но я вернулся домой в прескверном настроении, как ученик, неожиданно получивший двойку по любимому предмету.

Следующие дни и недели не принесли никакого улучшения. Доктор Начева почти не замечала меня. Да и я со своей стороны прикинулся равнодушным человеком, на которого женщины, вроде нее, не производят никакого впечатления Но я почему-то стал дольше обычного задерживаться в старой корчме. Дни стояли дождливые, дул холодный ветер, а в закопченном очаге так весело потрескивал огонь! Как хорошо! Я разгребал прутиком золу, сооружал из нее горы, поля и даже домики с двориками. По извилистым тропинкам между ними шла женщина с платком цвета резеды на плечах, стараясь не зацепиться за какой-нибудь колючий куст. Она ступала, как по льду, смешно прижимая к себе юбку. Я знал, что она непременно пройдет мимо меня и, когда мы встретимся с глазу на глаз, я скажу ей нечто интересное и чрезвычайно важное. Но слова не шли в голову. Я ковырял прутиком в золе, а в трубе завывал холодный ветер, и время от времени сверху падала капля дождя и тотчас испарялась на тлеющих угольях.

Выпал первый снег, замерзли дороги. Возле Змеицы выросли, словно грибы-подосиновики, деревянные постройки под черепичными крышами.

Рабочие в кожухах и ватниках рыли котлованы для мачт линии высокого напряжения. Земля затвердела от холода. По утрам кооперативный грузовик останавливался у бараков и проворные руки выгружали из кузова дюжину бидонов с парным молоком. Только что поднявшиеся с постелей парни, накинув свои кожухи и ватники, дружески кивали шоферу и наперебой угощали его сигаретами. Из трубы кухни к хмурому небу поднимался струйкой сизый дымок. А высоко поднятый на шесте красный флаг огненным крылом трепетал под напором северного ветра.

Я часто обходил скотные дворы и молочную ферму. Уходя из дому, я набивал карманы сахаром — угощением для моих четвероногих друзей. Я разламывал сладкие кубики и подносил кусочки к их влажным губам. Они с аппетитом похрустывали, качали головами и терлись косматыми лбами о мои руки. Я чесал у них за ушами, а Балабаница укоризненно смотрела на меня, поджав губы. Я ни разу не сказал ей худого слова, но с того вечера она почему-то стала косо смотреть на меня.

Кто знает, до каких пор продолжалось бы все это, если бы сама жизнь не прояснила наши омраченные отношения. Как-то утром она встретила меня с тревогой в глазах. Я было подумал, что захворала корова Рашка, и сердце у меня упало.

— В Змеицу прибыли еще люди, — сказала Балабаница, поправляя косынку.

Заглядевшись на крутой изгиб у нее над фартуком, я пробормотал:

— Чудесно! — и тихонько вздохнул.

Балабаница заметила мой необычный интерес к этому изгибу и насупилась.

— Было бы чудесно, если бы хватало молока! — сказала она с резковатыми нотками в голосе. — Людям есть надо, а у нас молока меньше становится!

Она была явно раздражена, и фартук волнующе колыхался у нее на груди.

Я не сразу вник в смысл ее слов. И не удивительно: на ферме было душно, а в духоте быстро не сообразишь.

— Да, — подтвердил я, — проблема удойности — весьма важная проблема. Ее надо решить, и в положительном смысле.

Балабаница недоуменно пожала плечами и вздохнула. Я так и не понял, почему она вздыхает.

Лишь потом до меня дошло, в чем дело. Мне стало жаль парней в кожухах и ватниках, которые останутся без стакана молока к завтраку. Я всегда увлекался зоотехникой — даже награды за нее получал. Я схватил Балабаницу за руку.

— С этой трудностью можно справиться, — мужественно заявил я, глядя ей в глаза.

Возможно, она вздрогнула от моей решительности, потому что тотчас же выдернула руку.

— Ты не болтай, — сказала она, — а надоумь нас, как сытнее кормить скотину, — и снова принялась поправлять косынку.

Балабаница — женщина деятельная, и поэтому я не обиделся на нее. К тому же в глубине души я сознавал, что она права: сложную проблему удойности можно решить только практическими мерами.

Припомнив ряд премудростей из области концентратов и использования калорийных пищевых отходов, я уселся на ворох сена и вынул свой блокнот. Не прошло и часа, как я исписал несколько страниц всякими полезными рецептами.

Впоследствии я узнал, что Балабаница созвала лучших доярок Момчилова и Лук, чтоб обсудить предложенные мною рецепты. Они внесли поправки в дозировку и состав некоторых моих рационов, а кое-что совсем вычеркнули из списка. Но важно не это. Важно то, что вскоре наши коровы стали давать столько молока, что дояркам пришлось дополнительно выписывать с кооперативного склада ведра.

Этот успех вернул нашей дружбе с Балабаницей прежнюю прелесть. Наши отношения вновь стали прекрасными. Теперь, встретив меня на улице, Балабаница самым бодрым тоном говорила: «Добрый день!» — и даже слегка кивала головой.

Аввакум сдержал свое обещание и с первым снегом навестил меня, но пробыл у нас всего три дня. С учителем Методием ему так и не привелось увидеться, потому что тот переехал в Смолян, где занял весьма важный пост в окружном народном совете. А Балабаница, узнав, что приехал Аввакум, вырядилась в свой новый кунтуш и стала будто ненароком прохаживаться мимо нашего забора, игриво изгибая стан.

Но Аввакум даже не спросил о ней. Я бы на его месте непременно помянул ее добрым словом и даже предложил бы ей прогуляться, например, до коровника. Вид оттуда изумительный: покрытые снегом поляны, сосны в снежных шапках, с обшитыми белым кружевом ветвями. Воздух прозрачен, а в солнечный день все вокруг блестит и сияет, как расплавленное серебро.

— О! — сказал бы я, встретив случайно Балабаницу. — И вы здесь? А как там наша Рашка?

Или что-нибудь еще в таком духе.

Во всяком случае, я не молчал бы, как Аввакум.