Приключения Ньютона Форстера

Глава XXXVIII

Через несколько дней после разговора с дядей Ньютон бродил по лондонским улицам, отыскивая необходимые вещи для рейса в Индию. И вот кто-то схватил его за руку и пожал ее раньше, чем он мог вспомнить черты господина, который, по-видимому, так сердечно обрадовался ему.

— Мой дорогой мистер Форстер, я в таком восторге, что вижу вас, и так был счастлив, узнав о вашем славном столкновении с французской эскадрой! Миссис Плаузибль будет рада встретить своего товарища; она часто говорит о вас. Я должен захватить вас, — продолжал врач и вынул из кармана целую пачку карточек, взял верхнюю из них и карандашом написал на ней фамилию и имя Ньютона.

— Эго приглашение на наш вечер; вы должны почтить нас обещанием приехать завтра. К нам соберутся все современные ученые и несколько очень блестящих представителей знати. Впрочем, вы сами увидите. Итак, я скажу миссис Плаузибль, что вы будете у нас? Вы не захотите разочаровать ее?

— Если будет возможно, я приду к вам, — ответил Ньютон. — Предполагаю, час не очень точно определен?

— О, нет. С девяти до двух или трех; но если вы хотите видеть великих людей, то около одиннадцати.

— Отлично, — ответил Ньютон, — время, удобное для великих людей, удобно и для меня. Надеюсь, миссис Плаузибль здорова?

— Вполне, благодарю вас, до свидания.

И доктор Плаузибль ушел до того быстро, что Ньютон посмотрел вслед ему, желая узнать, что вызвало в нем такую поспешность. Он заметил, что Плаузибль уже горячо жал руку другому джентльмену; через несколько секунд пачка карточек снова появилась из кармана, и понадобился карандаш.

Нам необходимо вернуться немного назад, чтобы познакомить читателя со всем случившимся после того, как мисс Тевисток приняла предложение доктора Плаузибля на палубе «Бомбейского замка».

Когда судно пришло в Мадрас, нежная подруга невесты доктора, жившая в горах, отправила одну знакомую даму с порученном принять мисс Тевисток к себе, пока сама она не подготовит всего к ее путешествию внутрь страны. Эта знакомая встретила путешественницу и радушно приняла ее у себя в доме; однако намерения мисс Тевисток изменились, а потому изменилась и ее преданная привязанность к подруге ранней молодости.

Она написала ей о будущей перемене в своей жизни, затем прибавила, что так как дела мистера Плаузибля требуют его немедленного возвращения в Англию, это, к сожалению, лишит ее наслаждения обнять ту, которая владела ее сердцем. Тем не менее письмо это дышало холодностью; со своей стороны, мисс Тевисток очень обиделась на свою милую подругу, которая не соблаговолила ей ответить.

Через неделю мисс Тевисток обвенчалась с Плаузиблем, и не прошло и двух недель, как они уже отплыли на родину. Доктор Плаузибль узнал, что его жена дала ему верные сведения относительно своего состояния и что теперь он мог разъезжать в собственном экипаже.

Скоро после возвращения Плаузибль нанял дом на очень модной улице и, не желая оставаться праздным, попытался снова начать практиковать; хотя богатство, принесенное его женой, было очень значительно, однако для того, чтобы содержать в Лондоне экипаж и лошадей, ему пришлось «держаться ближе к ветру». Кроме того, он был честолюбив.

Ночной звонок с надписью «Ночной звонок», изображенной прописными буквами, чтобы люди днем запоминали, что это ночной звонок (ведь надписи этой они не могли видеть в темноте), был устроен с одной стороны дверей. Он звучал так же громко, как сигнальный, и его можно было слышать во всех домах улицы, на которой жил Плаузибль.

В каждом ремесле есть свои маленькие тайны; между прочим, врач может легко получить практику при помощи одного таинственного средства; оно заключается в том, чтобы люди думали, будто у него много пациентов. Как только установится такое мнение, он сейчас же находит практику; и доктор Плаузибль отлично знал это. К подъезду подъезжала его карета и некоторое время стояла у дверей, потом появлялся доктор и садился в экипаж. Он около трех часов разъезжал по всем частям города, стараясь сидеть так, чтобы каждый мог его видеть. И Плаузибль рассматривал что-то — как думали люди, свою книжку со списком визитов, которые ему предстояло сделать. Иногда он останавливался подле дверей дома какого-нибудь важного лица, где уже до его приезда стояло два-три экипажа, и, войдя в подъезд, спрашивал у портье какие-нибудь пустяки.

Он прибегал и к другой уловке: стучал в дом какого-нибудь титулованного человека и «по ошибке» спрашивал, дома ли другое титулованное лицо. В таких занятиях проходило утро; наконец доктор Плаузибль возвращался домой.

В течение первого месяца сторож, получавший известное вознаграждение за свои услуги, раза три в неделю дергал за ручку ночного звонка; позже его обязанности возросли; наконец колокольчик звонил каждую ночь, а иногда и по два раза в ночь, и соседи, сон которых нарушался, кляли и доктора Плаузибля, и его практику. Теперь карета поспешно подъезжала к дверям, и Плаузибль быстрыми шагами выходил из подъезда с ящиком хирургических инструментов в руках и торопливо уезжал иногда по два раза в день.

Со своей стороны, миссис Плаузибль играла роль все лучше и лучше по мере того, как ее знакомства с соседями делались обширнее. Она постоянно жаловалась на то, что ее муж врач, уверяла, что доктора Плаузибля никогда не бывает дома, что никогда нельзя знать, в котором часу им можно будет сесть обедать. Все столы в квартире супругов Плаузибль были усеяны визитными карточками важных и богатых людей, которые доктор доставал в лавке знаменитого гравера при помощи подкупленного им приказчика и в отсутствие хозяина магазина.

Наконец знания мистера Плаузибля действительно пригодились; и хотя в высшем обществе его никто не знал и даже не слыхал о нем, к нему стали обращаться семьи, стремившиеся казаться важными и знатными, воображая, будто он популярен в высшем кругу.

Так случилось, что на той же улице жил другой врач, почти против Плаузибля, но не занимавший такого хорошего положения, как его собрат. Его фамилия была Фезибль. Он не имел обширной практики, и у него на руках были жена и дети. Понятно, что Фезибль тоже хотел расширить практику и упрочить свою репутацию. После многих бесплодных попыток добиться того и другого, он наконец придумал план, который, как ему казалось, мог оказаться удачным.

— Дорогая, — однажды утром сказал он жене, — я думаю устроить вечеринку «с беседой».

— «С беседой», любовь моя? Но ведь это стоит дорого.

— Нет, не очень. И если вечер принесет мне практику, мы еще отложим денег.

— Да, моя любовь, если принесет деньги!

— Нужно что-нибудь сделать; у меня остался едва ли ни один пациент. И вот мне пришла мысль, которая должна удастся. Погоди, дорогая, сделай лекарство вот по этому рецепту и вели слуге отнести его к миссис Блюстон; хотелось бы мне иметь полдюжины пациентов вроде этой дамы. Я пишу для нее рецепты, получаю вознаграждение, потом, говоря, будто я желаю, чтобы лекарство было сделано хорошо, вызываюсь сам отнести рецепт в аптеку.

— А что такое с миссис Блюстон, моя любовь?

— Да ничего; она просто объедается, вот и все. Абернети исцелил бы ее в сутки.

— Да, но что же ты скажешь по поводу «беседы»?

— Пойди и сделай лекарство, дорогая, потом мы обсудим вопрос.

Так они и поступили. Составили список лиц, которых предполагалось пригласить, вычислили издержки, все решили.

Прежде всего стоило обратить внимание на карточки.

— Вот эти, моя любовь, — сказала миссис Фезибль мужу, входя после долгих блужданий и еще не сняв шляпу, — они стоят три шиллинга и шесть пенсов за сотню. А эти — побольше — четыре шиллинга и шесть пенсов. Которые лучше взять?

— Право, дорогая, когда рассылаешь так много визитных карточек, не следует делать излишних расходов. Карточки в три шиллинга и шесть пенсов достаточно хороши и велики.

— А за гравирование четырнадцать пенсов.

— Хорошо; это только первый расход.

— А вот это ленты для шляпок наших девочек. Я купила их в магазине «Ватерлоо» очень дешево; они хорошенькие, цвета свечки.

— А ты говорила о платьях?

— Да, моя любовь; у Салли и Пегги есть по белому платью; Бетти я дам надеть мое собственное.

Разница между «беседой» и раутом состоит в следующем: во время «беседы» предполагается, что вы будете или говорить, или слушать, что вы слишком эфирны для уничтожения закусок. На раут вы являетесь, чтобы вас давила толпа; едите мороженое, желая прохладиться. Поэтому «беседа» лучше раута для кармана, которого касается дело, ибо дешевле достать пищу для ума, нежели для тела. По-видимому, чай сделался напитком современных ученых, как нектар служил в свое время средством утоления жажды богов. В одном недавнем номере газеты я видел, что лорд Г. обещал напоить чаем географическое общество. Если бы его сиятельство знал, что на палубах кораблей существует напиток, еще более подходящий для науки, которой он занимается как президент общества, я убежден, он немедленно заменил бы им чай.

Вот почему я пользуюсь удобным случаем и сообщаю, что моряки уже давно пьют одну смесь, которая у них известна под именем «географфи», а это только слегка испорченное название его науки. Теперь я предложу лорду Г. рецепт этого прекрасного питья.

Возьмите оловянную кружку, налейте в нее очень дурно пахнущей запасной воды. Прибавьте туда немного уксусу, набросайте в жидкость корабельных сухарей, наломанных маленькими кусочками. Хорошенько смешайте все указательным пальцем. Потом указательным и большим пальцами вынимайте кусочки сухаря, кушайте их один за другим с какой угодно быстротой и запивайте жидкостью.

Это был бы самый подходящий напиток для географического общества. Назван он «географфи» не без причины: уксус с водой изображают море, а плавающие сухари — материки и острова, омываемые им.

Неужели, милорд, вы не поблагодарите меня за это сообщение?

Но мы должны вернуться к «беседе» доктора Фезибля и его жены.

Общество собралось. В дверь то и дело стучали. Всю улицу изумлял шум колес и треск железных подножек наемных экипажей. Доктор Фезибль достал несколько портфелей с печатными брошюрами, несколько индусских идолов из лавки на улице Уордоур, снабдил их ярлыками и названиями, и еще несколько сборных вещей, которые могли служить темой бесед.

Общество состояло из многих врачей и их жен; великий мистер Б. и веселый мистер В. тоже явились. Было тут несколько писателей или людей заподозренных в авторстве, человек пятнадцать аптекарей, понятно, ученых, один полковник, с полдюжины капитанов и в довершений сквайр и его леди и несколько общих знакомых, не ученых и не принадлежащих к профессии.

Для начала это было очень хорошо; и общество разошлось очень голодное, но восхищенное развлечением.

— Что это за шум? — сказала миссис Плаузибль мужу, который сидел вместе с ней в гостиной, читая «Ланцет».

— Не знаю, миссис Плаузибль.

— Опять, опять. С четверть часа тому назад тридцать раз стучались в дверь. Я слышала это. Ну, я решила узнать, в чем дело, — сказала миссис Плаузибль и позвонила.

— Томас, вы не знаете, что это там за шум? — спросила она, когда в комнате появился слуга.

— Нет, сударыня.

— Пойдите и посмотрите.

— Слушаюсь.

Пока слуга не вернулся, каждый новый стук в дверь вызывал новый приступ любопытства миссис Плаузибль.

— Ну, Томас? — спросила она, когда вошел лакей.

— С вашего позволения, у мистера Фезибля разговор, вот и все.

— Что у него?

— «Беседа», дорогая. Очень странно, что доктор Фезибль задумал устроить такую вещь, — заметил доктор.

— Я нахожу то же самое, — ответила его жена. — Он не держит экипажа! Что могло заставить его устроить «беседу»?

— Понимаю, — заметил Плаузибль, — он хочет приобрести практику. Поверь мне, это ясно как день. Приманка для макрели.

Муж и жена снова замолчали; она взялась за вязанье, он за журнал, только чтение «Ланцета» не подвигалось, а вязанье покрывалось узелками; оба супруга были мрачны. Наконец миссис Плаузибль заметила:

— Я, право, не понимаю, мой дорогой, почему бы и нам не устроить также «беседы»?

— Я сейчас думал, что у нас это вышло бы лучше; у нас очень много знакомых.

— И все почтенных, — ответила его жена. — Таким образом, мы станем известнее свету.

— И моя практика увеличится. Я скоро совсем выбью с арены Фезибля.

Результатом этой «беседы» была «беседа», конечно, в гораздо лучшей обстановке и с лучшими слушателями, нежели состоявшаяся в доме Фезибля. Плаузибль решил унизить в глазах общих знакомых своего соперника и очень усердно принялся за дело.

Он велел подать карету и за два или за три дня до назначенной «беседы» объехал всех своих друзей, имевших редкости — иностранные, континентальные; говорил о них с видом знатока, выражал желание показать их многим талантливым людям во время «беседы», предлагал карточки для входа и вернулся домой в карете, набитой редкостями и уродцами.

Киршвассер и оршад служили прибавкой к чаю в буфетной комнате; и лица, которые присутствовали у обоих докторов, заявили, что «беседа» доктора Плаузибля была гораздо лучше «беседы» в доме Фезибля. Друг пришел с этим известием к доктору и миссис Фезибль. Они постарались принять равнодушный вид, но кусали губы, чтобы скрыть досаду. Как только добрый друг ушел, миссис Фезибль сказала:

— Что ты думаешь об этом, дорогой? Некрасивый поступок со стороны доктора Плаузибля. Мне сегодня утром говорили, что многие из наших знакомых желают познакомиться с ним.

— Не нужно уступать, моя любовь. Доктор Плаузибль может один раз блеснуть, но я подозреваю, что лошади съедят доктора, уничтожат его дом и вмешаются в счеты мясника. Знаешь, мы, живущие без экипажа, можем устроить «беседу» лучше, чем у него. Только это очень неприятно, так как придется увеличить затраты.

— Действительно, очень неприятно, — ответила его жена. — Посмотри на его визитную карточку, дорогой: она вдвое больше нашей. Я нарочно выпросила ее у мистера Томкинса, чтобы сравнить с нашей.

— Что же, дорогая, придется заказать новые и на дюйм больше, чем были у него. Я решил, что раньше, чем он победит нас, дело будет стоить ему недешево.

— А ты слышал, что сказал мистер Смитсон? Они подавали оршад и киршвассер.

— Мы сделаем то же самое. Мне даже хочется подать мороженое.

— О, моя любовь, а расходы?

— Правда; но мы можем заморозить оршад и киршвассер. Простой лед, помнится, стоит два пенса за фунт.

— Ну, хорошо; это будет лучше, чем у них. И это еще не все, — ответил доктор.

Следующая «беседа», для которой Фезибль выпустил нарядные приглашения, прошла прекрасно. Собралось более многочисленное общество: Фезибль уговорил приехать к себе помещика, баронета, двух знатных леди, зазвал к себе французского графа (или искателя приключений), усатого барона, двух германских студентов в форме и с длинными волосами и довольно известную актрису.

Ему удалось раздобыть череп новозеландского вождя; немного красного снега (или красной воды, так как он растаял), привезенного капитаном Россом; кусок гранита со Скалистых гор; двуголового и двенадцатиногого котенка в спирте и с полюджины уродцев из семья птиц или пресмыкающихся. Все шло хорошо; он пожертвовал два последние полученные им гонорара на объявление об его беседе в «Утренней почте». И торжество Фезибля было полно.

Но недолго длилось оно; через десять дней Плаузибль снова разослал карточки; они были больше пригласительных билетов Фезибля, и по их краям бежал бордюр из лилий и роз. Были приготовлены лакеи, чай, кофе и ликеры, и сердце доктора Фезибля сжалось при виде того, как повара кондитеров то и дело входили в дом его соперника с корзинах и на головах. В свое общество Плаузибль залучил около пяти знаменитостей, четырех знатных дам, пользовавшихся лучшей репутацией, чем леди, посетившие Фезибля, около восьми баронетов и эсквайров, епископа из Фернандо-По, трех или четырех генералов и около дюжины французских и германских путешественников, не только с титулами, но и с орденскими ленточками в петлицах. Он достиг всего этого в ту минуту, когда встретил Ньютона Форстера и внес также его имя в список приглашенных. Часа через два Плаузибль вернулся домой, весь сияющий улыбками.

— Ну, как ты думаешь, дорогая, кто обещал быть у нас завтра вечером?

— Кто, моя любовь?

— Князь Фиццибелли.

— Да неужели! — в восторге вскрикнула она.

— Да, обещался быть непременно.

— Что скажут Фезибли? — заметила миссис Плаузибль. — Только он настоящий князь?

— Настоящий ли? О, да, конечно, отлично известный в Татарии.

— Ну, доктор, у меня также есть для тебя приятные новости. Вот записка от мистера X., ответ на твою; он обещает одолжить тебе восковую фигуру из Германии…

— Отлично, великолепно! — крикнул доктор, потирая руки. — Теперь дело пойдет на лад.

Ньютон, которому до известной степени было любопытно присутствовать на «беседе», явился в назначенный час. Его провели во второй этаж, в гостиную; подле дверей этой комнаты молодого человека встретила миссис Плаузибль в синем платье с серебряной отделкой. Благодаря тому, что комнаты не были очень велики, их переполняла толпа посетителей; Ньютона то прижимали. то толкали на пальцы чьих-нибудь ног, и пострадавшие отвечали на его извинения убийственными взглядами и словом: «Ничего».

Но вот, после громового удара в дверь, доложили: «Его высочество, князь Фиццибелли».

Будь это принято, доктор Плаузибль встретил бы этого важного гостя трубными звуками, как встречают великих людей на сцене. Ведь в наши дни невозможно без этого отличить великих людей от мелких! Но все же наемные лакеи хорошо исполнили свои обязанности, и имя князя Фиццибелли пролетело через комнату во всех направлениях. Плаузибль наступил на мозоль старухи, леди Д., толкнул мисс Первинкль и чуть не уронил французского ученого, проталкиваясь к дверям навстречу своему почетному гостю. Тот поклонился, оглядел толпу, посмотрел на подсвечники, посмотрел на часы и через пять минут стал смотреть очень усталым взглядом. Наконец Фиццибелли приказал подать себе карету и уехал. Ньютон осмотрел несколько очень странных вещей, поставленных на столах в гостиной, и прошел в переднюю, наполненную особенно густой толпой. Он решил, что там есть что-нибудь крайне интересное, и постарался пробраться в самый центр комнаты. Каково же было его изумление, когда в большом продолговатом стеклянном ящике он увидел фигуру цвета живого тела; все части этой фигуры снимались, и любопытный взгляд мог видеть вое внутренние, тоже окрашенные, части организма. Ньютон изумился; он уже видел множество вещей в других комнатах, которые казались более уместными в музее, нежели в гостиной, но это было совсем ново! Когда же в довершение всего одна ученая девица, воображавшая, что неумение стыдиться доказывает знания, стала разглядывать фигуру без краски на лице, он повернулся и ушел домой, находя, что одной «беседы» с него достаточно.

Я недолюбливаю «синие чулки»: говоря вообще, дамы не берутся за науку, пока не теряют надежды, что кто-нибудь возьмет их в жены; и особа, обладающая репутацией замечательно умной женщины, зачастую оказывается замечательно неприятной или замечательно безобразной. Понятно, существуют исключения, такие исключения, которыми может гордиться нация, женщины, исполняющие свои обязанности, одаренные умом, более могучим, чем можно найти у одного мужчины из десятков тысяч. Это небесные «синие чулки»!

Однако, остался ли Ньютон доволен, или нет, эта беседа нанесла решительный удар доктору Фезиблю, который отказался от дальнейшего состязания. Плаузибль не только захватил пальму первенства — нет, больше: он захватил всю практику.