Приключения Ричарда Шарпа. Том 1

Глава 1

Мисс Сэвидж исчезла. И французы наступали.

Наступление французов было более неотложной проблемой. Беспорядочная мушкетная пальба слышалась уже на окраине, и за ближайшие десять минут пять или шесть пушечных ядер пробили крыши зданий на северном берегу реки. Гребень горы прикрывал дом от орудийного огня, но в тёплом весеннем воздухе посвистывали шальные мушкетные пули, раскалывающие толстые плитки черепицы на крыше и срезающие тёмную блестящую сосновую хвою. Дом был большой каменный, белёный, с окнами, закрытыми тёмно-зелёными ставнями, с написанным над входом на деревянной табличке золотыми буквами названием — «Красивый Дом». Но на самом деле дом, расположенный высоко на крутом склоне реки Дору в Северной Португалии, на окраине Опорто, не был красивым, а наоборот, весьма уродливым и угловатым, хотя его резкие линии смягчались темными кронами сосен, которые, наверное, давали прохладу летом. Птица вила гнездо на одной из сосен, и всякий раз, когда пули свистели в ветвях, взлетала, пронзительно крича и тревожно кружила в воздухе, прежде чем вернуться к прерванному занятию. Множество беженцев торопились мимо Красивого Дома по склону холма к паромам и понтонному мосту через Дору. Некоторые гнали свиней, коз и коров, другие толкали ручные тележки, доверху загруженные пожитками, а один тащил на закорках старика.

Ричард Шарп, лейтенант второго батальона 95-ого полка Королевских стрелков, расстегнул бриджи и помочился на нарциссы, цветущие на клумбе в палисаднике. Земля была влажной, потому что ночью прогремела гроза. Молния сверкала над городом, гром взрывал небо, и небеса, казалось, разверзлись, а теперь на горячем солнце ночная сырость исходила паром. Гаубичный снаряд, похожий на бочонок, достиг высшей точки траектории полёта и стремительно ринулся вниз. В небе стелился серый дымок его горящего запала. Шарп попытался по нарисованной усиком дыма кривой догадаться, где расположена гаубица.

— Уже совсем близко, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь.

— Вы совсем утопите бедные цветочки, — заметил сержант Харпер, и поспешно добавил «сэр», увидев выражение лица Шарпа.

Гаубичный снаряд взорвался в путанице переулков у реки; чуть позже звуки канонады загремели ещё громче, и по их стаккато стало ясно, что пушки совсем близко. Новая батарея, подумал Шарп. На окраине, не больше полумили, бьют по северному флангу. Мушкетная пальба, похожая на потрескивание горящего сухого кустарника, стихала, и это значило, что пехота защитников Опорто отступала. Шарп едва бы мог предъявить им обвинение в трусости. Большая, но дезорганизованная португальская армия пыталась помешать маршалу Сульту захватить второй по величине город Португалии, и французы побеждали.

Через палисадник Красивого Дома вниз по холму, со всей резвостью, которую только могли развить их ноги, бежали одетые в синие мундиры португальские пехотинцы. Заметив зелёные мундиры британских стрелков, они замедлили шаг, словно желая показать, что не поддались панике. Шарп посчитал это хорошим знаком. У португальцев, очевидно, была гордость, и такая армия сумеет в следующий раз достойно показать себя. Но не ополченцы, которые обычно бежали с поля боя. Патриотично настроенные, но необученные добровольцы не могли противостоять закалённой в боях французской армии.

И мисс Сэвидж до сих пор не нашлась.

Капитан Хоган, военный инженер, коренастый седоватый ирландец средних лет с проницательным взглядом и располагающими к общению манерами, вышел на крыльцо Красивого Дома, тщательно закрыл за собой дверь, обозрел небо и выразительно выругался. Шарп застегнул бриджи. Две дюжины его стрелков тщательно, как если бы они никогда не видели таких вещей прежде, осматривали своё оружие, проверяя все важные в бою детали. Хоган добавил ещё несколько изощрённых выражений и примолк, следя за полётом очередного французского ядра.

— Видите, Ричард, — сказал он, когда ядро благополучно их миновало, — мимо. Эти жалкие сифилитики нас не обманут.

Ядро рухнуло на расположенные ниже кварталы города, круша крыши. Хоган вынул табакерку и глубоко вдохнул понюшку табака.

— Благослови Вас Бог, — сказал сержант Харпер.

Хоган чихнул, и Харпер улыбнулся.

— Ее зовут Кэтрин или, скорее Кейт, — сказал Хоган, игнорируя сержанта, — Кейт Сэвидж, девятнадцати лет, и её необходимо, видит Бог, отыскать! Сбежала! Хорошая порка — вот в чем она нуждается, Ричард. Ножнами от сабли, до крови, вот так!

— Так где она, чёрт побери? — спросил Шарп.

— Ее мать считает, что она, возможно, отправилась в Вилла Реаль де Зедес. У них там поместье. Туда они всей семьёй ездят отдохнуть от летней жары, — недовольно прищурился на утреннее солнце Хоган.

— Но зачем она туда направилась, сэр? — спросил сержант Харпер.

— Потому что она — глупая девятнадцатилетняя девчонка, растущая без отца, — сказал Хоган, — и хочет поступать, как ей вздумается. Потому что она отбилась от рук и не слушается мать. Потому, что она — дурочка, которая заслуживает, чтобы её хорошенько проучили. Потому что… О, я не знаю, почему ещё! Потому что она молода и думает, что всё знает. Наверное, именно поэтому.

— Эта Вилла Реаль далеко? — спросил Шарп, — Почему бы просто не забрать её оттуда?

— Я пообещал её матери, что вы именно это и сделаете, Ричард. Вы пойдете в Вилла Реаль де Зедес, найдёте глупую девчонку и переправите её за реку. Мы будем ждать вас в Вилла Нова, а если проклятые французы её захватят — тогда в Коимбре.

Он замолк, записывая свои инструкции на клочке бумаги.

— И если лягушатники возьмут Коимбру, то мы будем ждать вас в Лиссабоне, а если ублюдки возьмут и Лиссабон, то мы будем лить в штаны в Лондоне, а вы будете Бог знает где. Не влюбляйтесь в нее, — продолжил он, вручая Шарпу листок бумаги, — не связывайтесь с глупой девчонкой, не пытайтесь её проучить, хотя она этого действительно заслужила, и — ради Бога! — не потеряйте ни её, ни подполковника Кристофера. Я понятно всё объяснил?

— Подполковник Кристофер пойдёт с нами? — упавшим голосом спросил Шарп.

— А я разве вам не сказал? — с невинным видом спросил Хоган.

В этот момент, грохоча копытами и колёсами, с конюшенного двора выехала карета вдовы Сэвидж. Карета была доверху загружена багажом, кое-какой мебелью и двумя скатанными в рулон коврами, привязанными сзади. Кучер, кое-как угнездившийся среди полудюжины позолоченных стульев, придерживал вороную кобылу Хогана.

Хоган забрал у него поводья и сел в седло с подножки кареты.

— Вы присоединитесь к нам через несколько дней, — уверил он Шарпа. — Предположительно, вам потребуется шесть-семь часов, чтобы добраться до Вилла Реаль де Зедес, столько же — до парома в Барка д’Авинтас и затем спокойненько домой. Вы знаете, где Барка д’Авинтас?

— Нет, сэр.

— Это там, — Хоган указал в восточном направлении. — Четыре мили отсюда.

Он вставил начищенные ботинки в стремена, приподнялся в седле, чтобы расправить полы синего мундира.

— Если вам повезёт, вы присоединитесь к нам завтра ночью.

— Я не понимаю…, - начал было Шарп, но смолк, потому что дверь открылась и на залитое солнцем крыльцо вышла вдова Сэвидж, мать пропавшей девушки. В свои сорок лет она была красивой женщиной, высокой и стройной, с бледным лицом и высоко поднятыми, словно в удивлении, бровями.

Она быстро спустилась, потому что над головой просвистело пушечное ядро, а тревожащая мушкетная пальба стала слышна так близко, что Шарп поднялся на ступени крыльца и посмотрел на гребень холма, где между большой таверной и церковью уходила за горизонт дорога на Брагу. Португальское шестифунтовое орудие только что заняло позицию рядом с церковью и теперь стреляло в невидимого врага. Португальцы в спешке укрепили средневековые стены палисадами и земляными насыпями, но малый калибр орудия, неумело выбранная позиция по центру дороги позволяли предположить, что этот рубеж скоро падёт.

Оплакивающую свою потерю миссис Сэвидж капитан Хоган убедил как можно быстрее сесть в карету. Двое слуг, нагруженные чемоданами, последовали за хозяйкой.

— Вы найдёте Кейт? — спросила госпожа Сэвидж у Хогана, открыв дверцу.

— Ваша дорогая дочь очень скоро соединится с вами. Господин Шарп позаботится об этом, — с успокоительными интонациями в голосе сказал Хоган и пинком закрыл дверцу кареты.

Миссис Сэвидж была вдовой одного из многих британских виноторговцев, которые жили и работали в городе Опорто. Она была богата, — как предполагал Шарп, даже весьма богата, потому что владела прекрасной каретой и большим домом, но, очевидно, глупа, иначе покинула бы город уже два или три дня назад. Она осталась, очевидно, поверив заверениям португальского командования, что их армия остановит Сульта. Подполковник Кристофер, который когда-то квартировал в этом непонятно почему так названном Красивом Доме, обратился к британской армии, расположившейся к югу от Дору, чтобы послали отряд для сопровождения госпожи Сэвидж в безопасное место. Эту миссию поручили Хогану, потому что он находился ближе всего к Опорто, а Шарп с его стрелками обеспечивал Хогану защиту в то время, как инженер составлял карту местности северной Португалии. Вот таким образом Шарп оказался на северном берегу Дору с двадцатью четырьмя стрелками, чтобы сопроводить госпожу Сэвидж и других британских подданных из Опорто куда-нибудь подальше от боевых действий. Это было достаточно простым заданием, пока на рассвете вдова Сэвидж не обнаружила, что ее дочь сбежала из дома.

— Я не понимаю, — упорно подолжал допытываться Шарп, — почему она убежала?

— Вероятно, влюбилась, — легкомысленно заявил Хоган. — Девятнадцатилетние девушки, начитавшиеся романов, невероятно влюбчивы. Надеюсь, вы постараетесь вернуться через два дня, Ричард, или возможно даже завтра. Только дождитесь подполковника Кристофера, он будет вами непосредственно командовать.

Он наклонился с седла и понизил свой голос так, чтобы никто, кроме Шарпа, не мог услышать его:

— Присматривайте за подполковником, Ричард. Я беспокоюсь за него.

— Лучше бы вы беспокоились обо мне, сэр.

— Разумеется, Ричард, я волнуюсь и за вас.

Хоган выпрямился в седле, помахал на прощание рукой и направил свою кобылу вслед за выезжающей из ворот каретой госпожи Сэвидж, присоединяясь к потоку беглецов, движущихся к Дору.

Стук колёс и копыт стих. Солнце показалось из-за облаков. Французское ядро ударило в одно из цветущих деревьев на вершине холма, и взрыв взметнул в воздух облако розовых в рассветном небе лепестков.

— Как на свадьбе, — пробормотал Хэгмэн, потом покосился на шальную пулю, срикошетившую от черепицы, и достал из кармана ножницы. — Давайте закончим с волосами, сэр?

— Почему бы нет, Дэн? — сказал Шарп.

Он сел на ступени крыльца и снял мундир.

Харпер проверил, следят ли часовые за северным направлением. Отряд португальской конницы появился на гребне, где единственное орудие смело вело ответный огонь по французам. Мушкетные залпы говорили о том, что пехота ещё держала оборону, но все больше войск отступало мимо дома к реке, и Шарп знал, что через несколько минут линия обороны вокруг города окончательно падёт.

Хэгмэн начал подстригать.

— Вам не нравится, когда уши закрыты?

— Мне нравится покороче, Дэн.

— Коротко, как хорошая проповедь, сэр, — сказал Хэгмэн. — Теперь сидите спокойно, не шевелитесь.

Шарп дёрнулся от боли, когда Хэгмэн проткнул остриём ножниц вошь, поранив кожу головы. Хэгмэн невозмутимо поплевал на ранку и стёр показавшуюся кровь.

— Думаете, они захватят город, сэр?

— Похоже на это.

— А потом пойдут на Лиссабон?

— До Лиссабона путь неблизкий, — сказал Шарп.

— Конечно, сэр, но их так много, а нас маловато.

— Скоро прибудет Уэлсли.

— Да, вы говорили нам, сэр, — отозвался Хэгмэн, — но сможет ли он сделать чудо?

— Вы дрались в Копенгагене, Дэн, — сказал Шарп, — и здесь, на побережье. (Он подразумевал сражения при Ролико и Вимейро) Вы знаете ответ на свой вопрос.

— Если смотреть с линии огня, сэр, то все генералы выглядят одинаково, — заметил Хэгмэн. — И кто знает, действительно ли сэр Артур приедет сюда?

Это был, в конце концов, только слух, что сэр Артур Уэлсли заменит генерала Крэддока, и не все верили ему. Многие думали, что британцы должны выйти из игры и позволить французам захватить Португалию.

— Поверните голову направо, — сказал Хэгмэн.

Ножницы щелкали деловито, не остановившись даже когда ядро попало в церковь на вершине холма. Белёная колокольня покрылась трещинами и, подняв тучу пыли, обрушилась. Португальская конница скрылась в пороховом дыму, и только слышен был звук полковой трубы. Ударил мушкетный залп — и наступила тишина. За гребнем холма, должно быть, горел какой-то дом, потому что длинный язык чёрного дыма потянулся на запад.

— Почему этот дом назвали так — «Красивый Дом»? — поинтересовался Хэгмэн.

— Не знал, что вы умеете читать, — удивился Шарп.

— Я не могу, сэр, но Исайя прочитал это мне.

— Танг! — повысил голос Шарп. — Почему этот дом назвали «Красивый»?

Исайя Танг, худой и длинный, вечно мрачный парень (в отличие от остальных, он был грамотным, а в армию попал, потому что напился и протрезвел уже в казарме, в результате чего потерял приличную работу в конторе) усмехнулся:

— Потому что его хозяин был добрый протестант, сэр. Это из книги Джона Баньяна, — объяснил Танг, — «Путешествие Пилигрима».

— Слыхал о такой, — кивнул Шарп.

— Некоторые люди считают это полезным чтением, — заметил Танг, — Это описание странствия души от греха до спасения, сэр.

— Такое читать — только зря по ночам свечи переводить, — проворчал Шарп.

— Так вот, там герой — благочестивый христианин — посещает Красивый Дом, сэр, — Танг проигнорировал сарказм Шарпа, — и беседует с четырьмя девственницами.

Хэгмэн засмеялся:

— Давайте и мы войдём, сэр. Может, и нам повезёт, а?

— Вы слишком стары для девственниц, Дэн. — сказал Шарп.

— Предусмотрительность, — продолжал Танг, — Благочестие, Благоразумие и Милосердие.

— Это что ещё за чёрт?

— Имена девственниц, сэр, — ответил Танг.

— Кровавый ад… — пробормотал Шарп себе под нос.

— Точно. Он и есть источник Милосердия… Оттяните воротник, сэр, вот здесь… — заметил Хэгмэн, подравнивая волосы Шарпа по линии высокого воротника. — Кажется, он был занудным стариканом, этот мистер Сэвидж, если так назвал свой дом… Итак, почему капитан оставил нас здесь, сэр?

— Он хочет, чтобы мы позаботились о подполковнике Кристофере, — сказал Шарп.

— Чтобы заботиться о подполковнике Кристофере, — медленно проговорил Хэгмэн, и по его интонации было ясно, что идея ему не понравилась.

Хэгмэн, браконьер из Чешира, с его поистине смертоносным для врагов искусством управляться с винтовкой Бейкера, в отряде Шарпа был старше всех.

— Значит, подполковник Кристофер сам о себе позаботиться не может?

— Капитан Хоган оставил нас здесь, Дэн, — ответил Шарп. — Значит, он считает, что подполковник нуждается в нас.

— Капитан Хоган хороший человек, сэр, — признал Хэгмэн. — Можете отпустить воротник. Почти всё.

И всё-таки, почему капитан Хоган оставил Шарпа и его стрелков? Шарп обдумывал эту проблему, пока Хэгмэн заканчивал его стричь. И почему Хоган, уезжая, строго предупредил присматривать за подполковником? Шарп встречал подполковника только однажды, в верховьях реки Кавадо, в горах, где Хоган работал над составлением карты. Подполковник и его слуга переночевали с ними у костра. Кристофер Шарпу не понравился: он был слишком надменен и презрительно отозвался о работе Хогана. «Вы составляете карту местности, Хоган, — говорил подполковник, — А я — карту намерений тех, кто эту местность населяет. Человеческий разум — очень сложная вещь. Реки и мосты рисовать гораздо проще». Больше он никак не пояснил, чем занимался и ради каких целей, а утром следующего дня уехал. Ещё он говорил, что квартировал в Опорто. Наверное, тогда он познакомился с миссис Сэвидж и её дочерью, и Шарп задавался вопросом, почему подполковник Кристофер не убедил вдову поскорее уехать из города.

— Закончено, сэр, — объявил Хэгмэн, заворачивая ножницы в кусок телячьей кожи. — Теперь будете ежиться от холодного ветра, сэр, как только что остриженная овца.

— Вы тоже должны постричься, Дэн, — сказал Шарп.

— Это же ослабляет мужчину, сэр, чертовски ослабляет…

В этот момент в гребень холма врезались два пушечных ядра, причём одно из них оторвало ногу португальскому солдату. Стрелки хладнокровно проследили за тем, как через мгновение ядро, разбрызгивая кровь, врезалось в садовую ограду через дорогу.

Хэгмэн хихикнул:

— Вот вам и Предусмотрительность. Она и есть, сэр, ни отнять, ни прибавить!

— Раз про это написано в книге, Дэн, — сказал Шарп, — То этого в жизни не бывает.

Он поднялся на крыльцо и с силой толкнул дверь, но она была заперта. Где, чёрт его побери, подполковник Кристофер? Португальцы толпой отступали вниз, к реке, и были настолько напуганы, что теперь уже не пытались рисоваться перед британцами, а просто бежали. Пушку сняли с позиции, и пули впивались в стволы сосен, щёлкали по черепице, ставням и каменным стенам Красивого Дома. Шарп застучал в запертую дверь, но никто ему не ответил.

— Сэр! — окликнул его сержант Патрик Харпер. — Сэр!

Шарп оглянулся и увидел подполковника Кристофера, выезжающего из конюшенного двора. Подполковник, вооружённый саблей и пистолетами, ковырял в зубах деревянной зубочисткой. Видимо, он тщательно и регулярно проделывал эту процедуру, потому что его улыбка была просто ослепительна. Его сопровождал слуга-португалец, который вёз на запасной лошади огромный чемодан, настолько плотно набитый шелками и атласами, что не даже закрывался.

Подполковник Кристофер придержал свою лошадь, вынул зубочистку изо рта и в удивлении воззрился на Шарпа:

— Что же, спрашивается, вы здесь делаете, лейтенант?

— Прикомандирован к вам, сэр, — ответил Шарп.

Он посмотрел на чемодан. Неужели Кристофер мародерствовал в Красивом Доме? Подполковник проследил взгляд Шарпа и прикрикнул на своего слугу:

— Закрой его, чёрт побери, закрой его!

Несмотря на то, что слуга хорошо говорил по-английски, Кристофер разговаривал с ним на португальском. Затем он вновь обратил внимание на Шарпа:

— Вы хотите сказать, что капитан Хоган приказал вам сопровождать меня?

— Да, сэр.

— И как, чёрт возьми, вы предполагаете делаете это, а? У меня есть лошадь, Шарп, а у вас — нет. Вы со своими людьми, наверное, будете бежать следом?

— Капитан Хоган приказал мне, сэр, — тупо повторил Шарп.

В бытность свою сержантом он научился справляться с капризами вышестоящих чинов. Говорить надо коротко, без эмоций и не полениться повторить, если не помогло с первого раза.

— Приказал что? — терпеливо спросил Кристофер.

— Сопровождать вас, сэр. Оказать помощь в поисках мисс Сэвидж.

Подполковник Кристофер вздохнул. Это был брюнет лет сорока, но ещё моложавый; возраст выдавали лишь морщинки, когда он прищуривал серые глаза. На нём были черные ботинки, простые черные дорожные брюки, черная треуголка и красный с чёрным мундир. Этот мундир навёл Шарпа во время первой встречи с полковником на мысль спросить, служил ли Кристофер в Грязной Полусотне, в 50-ом полку, но подполковник расценил вопрос как недопустимую дерзость. «Все, что Вы должны знать, лейтенант, так это то, что я служу в штабе генерала Крэддока. Вы знакомы с генералом?» Крэддок командовал британской армией в южной Португалии, и если наступление Сульта продолжится, должен был остановить его. Шарп воздержался от дальнейших расспросов, но позже Хоган предположил, что подполковник был, вероятно, «политическим» солдатом, подразумевая, что он не был никаким солдатом вообще, а форму носил для удобства. «Я не сомневаюсь, что когда-то он служил, — сказал Хоган, — Но не теперь. Я думаю, что он прибыл к Крэддоку из Уайтхолла.»

«Конногвардеец?»

«Не думаю», — сказал Хоган.

Конная гвардия была штабом армии, но простодушный Хоган считал, что Кристофер являлся частью чего-то гораздо более тёмного и зловещего. «Мир — замысловатое место, Ричард, — объяснил он, — а Министерство иностранных дел полагает, что мы, солдаты — тупоголовые болваны, поэтому они посылают своих людей, чтобы подчищать наше дерьмо. И, конечно, чтобы вынюхивать». Казалось, именно этим подполковник Кристофер и занимался. «Он говорит, что он составляет карту намерений, — размышлял Хоган, — И я думаю, он послан, чтобы определить, стоят ли наши интересы в Португалии того, чтобы их защищать, и будут ли португальцы воевать вместе с нами. И когда он решит, что узнал достаточно, он сначала пошлёт отчёт в Министерство иностранных дел, а потом доложит Крэддоку».

«Конечно, нужно защищать Португалию», — заявил тогда Шарп.

«Нужно ли? Присмотритесь, Ричард, и вы увидите, что португальского государства более нет». В мрачных словах Хогана была грустная правда. Португальская королевская семья сбежала в Бразилию, оставив государство без власти, и после их отъезда в Лиссабоне начались беспорядки. Значительная часть португальской аристократии в настоящее время была гораздо более заинтересована в защите от буйства черни, чем в защите своей страны от французов. Множество офицеров португальской армии перешло на сторону французов и присоединились к так называемому Португальскому Легиону, а те, что пока не дезертировали, были неопытны; португальские солдаты представляли собой неорганизованную и вооружённую устаревшим оружием (если это можно было считать оружием) толпу. Кое-где, как в Опорто, власть перешла в руки повстанцев, вооружённых пиками, копьями, топорами и мотыгами. Прежде, чем французы подошли к городу, повстанцы уничтожили половину местного дворянства и вынудили другую половину сбежать или держать оборону в своих усадьбах, хотя англичан они пока не трогали.

Таким образом, Португалия была на грани краха, но Шарп также не мог не заметить, как простые люди ненавидели французов, как португальские солдаты старались не показать охватившей их паники, проходя мимо ворот Красивого Дома. Опорто, конечно, потерян, но за Португалию было пролито много крови. Впрочем, сейчас, глядя на множество солдат, отступающих вслед за шестифунтовой пушкой к реке, это было трудно себе представить.

Подполковник Кристофер посмотрел на отступающих португальцев, затем перевёл взгляд на Шарпа.

— О чем же, интересно, думал капитан Хоган? Каким образом вы можете быть мне полезны? — риторически вопросил он и продолжил, — Ваше присутствие только замедлит моё продвижение. Хоган, конечно, хотел оказать любезность, но во всём этом весьма мало здравого смысла. Вы можете вернуться к нему, Шарп, и передать, что я не нуждаюсь в помощи, чтобы спасти эту проклятую дурочку.

Подполковник должен был возвысить голос, потому что канонада и треск выстрелов звучали всё громче.

— Он дал мне приказ, сэр, — сказал Шарп упрямо.

— А я даю Вам другой, — Кристофер говорил снисходительным тоном, словно с несмышлёным ребёнком.

Он пристроил блокнот на широкой луке седла и достал карандаш. В этот момент ядро попало в цветущие деревья, и в воздух поднялось облако лепестков.

— Французы воюют с вишнями, — небрежно заметил Кристофер.

— С Иудой, — ответил Шарп.

Кристофер посмотрел на него взглядом, полным оскорблённого недоумения:

— Что вы имеете ввиду?

— Это дерево Иуды, — пояснил Шарп.

Кристофер все еще выглядел оскорбленным, тогда вмешался сержант Харпер:

— Это не вишня, сэр. Это — Иудино дерево. На таком же повесился Искариот, после того, как предал нашего Господа.

Кристофер всё ещё с подозрением смотрел на Шарпа, затем, казалось, поверил, что его не хотели никоим образом оскорбить.

— Значит, говорите, это не вишня? — сказав это, он лизнул грифель карандаша. — «Приказываю вам, — диктовал он вслух и одновременно писал. — «вернуться на южный берег реки немедленно»… Повторяю — немедленно, Шарп, немедленно! — «и присоединиться к капитану инженерных войск Хогану. Подпись: подполковник Джеймс Кристофер, утро среды 29 марта в году от Рождества Христова 1809-м».

Он подписался с затейливым росчерком, вырвал страницу из блокнота, свернул пополам и вручил Шарпу.

— Я всегда считал, что тридцать серебренников — необычайно дёшевая цена за самое известное предательство в истории. Иуда, вероятно, повесился от досады, что продешевил. Теперь ступайте, — заявил он величественно, — «и не останавливайтесь, пока не исполните миссию».

Видя замешательство Шарпа, он пояснил, направляя лошадь к воротам:

— Это «Макбет», лейтенант, трагедия Шекспира. И я действительно прошу вас поспешить, так как враг может оказаться здесь буквально в следующую минуту.

В этом, по крайней мере, он был прав. Клубы пыли и дыма поднимались там, где на севере располагался центр оборонительных рубежей Опорто. Там португальцы сопротивлялись наиболее ожесточённо, но огонь французской артиллерии разрушил укрепления, и они были взяты штурмом. Большинство защитников города отступило. Шарп видел, как Кристофер со слугой пробились через толпу беженцев и свернули на улицу, которая вела на восток. Кристофер не отступал вместе со всеми, на юг, он собирался отыскать пропавшую девчонку Сэвидж, и ему необходимо было выбраться из города прежде, чем в него войдут французы.

— Хорошо, парни, — приказал Шарп, — Начинается штурм. Сержант! Немедленно вниз, к мосту!

Ворчание Вильямсона о том, что «вот, пожалуйста, дождались», Шарп предпочёл пропустить мимо ушей. Он вообще предпочитал игнорировать комментарии Вильямсона, надеясь, что парень одумается без его вмешательства, но понимал, что чем дольше всё это тянется, тем более жёсткие меры придётся в конце концов принять. Шарп надеялся, что Вильямсон это тоже понимает.

— В две шеренги! — кричал Харпер. — Не растягиваться!

Пушечное ядро пролетело над их головами, когда они выбежали за ворота на круто уходящую вниз дорогу к Дору. Дорога была забита беженцами — гражданскими и военными — которые торопились попасть на южный берег, хотя Шарп считал, что французы форсируют реку завтра или послезавтра, поэтому найти там спасение было весьма проблематично. Португальская армия отступала к Коимбре, а может и к Лиссабону, где располагалась шестнадцатитысячная британская армия под командованием Крэддока, которую кое-кто из лондонских политиков собирался отозвать домой. «Как можно противостоять, — вопрошали они, — с таким малым контингентом британских войск против мощной французской армии? Маршал Сульт вступил в Португалию, ещё два французских соединения — на востоке, в Испании». Воевать или бежать? Никто не знал, как поступят англичане, но Шарп слышал, что сэра Артура Уэлсли должны снова послать в Португалию, чтобы он принял командование у Крэддока, а это означало, что англичане намерены воевать. Шарп надеялся, что слухи в этот раз правдивы. Он воевал в Индии под командованием сэра Артура, был с ним в Копенгагене, потом при Ролика и Вимейро, и Шарп считал, что в мире нет лучшего военачальника.

Шарп был уже на полпути к подножью холма. Скатанная шинель, ранец, винтовка, патронташ и кавалерийский палаш в ножнах подпрыгивали и гремели во время бега. Немногие офицеры вооружались винтовками, но Шарп когда-то служил рядовым, и ему было не по себе без тяжёлой винтовки на заплечном ремне. Харпер поскользнулся на мостовой, но недавно подбитые гвоздями подошвы башмаков помогли ему удержаться на ногах. Между домами уже виднелась река. В этом месте, вблизи от устья, Дору была столь же широка как Темза в Лондоне, но, в отличие от Лондона, река здесь бежала между гор. Город Опорто, где находился Красивый Дом, принадлежавший много лет занимающемуся бизнесом в Португалии семейству Сэвидж, располагался на крутом северном берегу, в то время как Вилла Нова де Гайя был на южном, и именно в там жила большая часть британских подданных: Крофты, Тэйлор-Флэдгэйты, Бёрмейстры, Смит-Вудхаузы и Голды. Экспорт вина до войны приносил португальской казне чрезвычайную выгоду. Теперь же на вершине холма в Вилла Нова, на террасе женского монастыря, расположилась дюжина португальских пушек. Французские орудия с северного берега били по ним, круша каменные плиты террасы. Ядра свистели над головой стрелков, канонада гулко гремела, как недавняя ночная гроза. Пороховой дым и густые тучи пыли от разрушенных зданий висели в воздухе, бросая тень на белые стены монастыря. Харпер снова поскользнулся и на этот раз упал.

— Чёртовы ботинки, — выругался он, поднимая выпавшую из рук винтовку.

Стрелки увязли в плотной толпе беженцев.

— Иисусе, — Пендлтон, самый юный из стрелков, первым увидел то, что творилось на реке, и выпучил глаза от удивления.

Когда на рассвете вместе с капитаном Хоганом Шарп и его люди переходили узкий понтонный мост, направляясь в Опорто, на нём было пустынно, теперь же его по нему медленно, очень медленно двигались тысячи людей и стада домашнего скота, а некоторые силой прокладывали себе дорогу в противоположном направлении, на север.

— Как, черт возьми, мы прорвёмся, сэр? — спросил Пендлтон.

Шарп не знал, что ответить.

— Продолжайте движение! — скомандовал он и направил своих людей в переулок, который круто спускался к реке.

Перед ними, цокая копытцами по камням мостовой, бежала коза с оборванной верёвкой на шее. Пьяный португальский солдат лежал у стены с ещё полным бурдюком на груди, рядом валялся мушкет. Шарп, чтобы его стрелкам не пришла в голову та же соблазнительная мысль, спихнул бурдюк на булыжники и со всей силы наступил на него, разрывая кожу. Возле реки улицы стали более узкими, среди теснящихся многоэтажных домов попадались мастерские и склады. Здесь толпа беженцев стала гуще. Каретный мастер забивал дверь досками, — предосторожность, которая только раззадорит французов, и они непременно разорят его дом и разгромят всё, что не смогут унести. Выкрашенный красной краской ставень бился на ветру о стену. Брошенное бельё полоскалось на верёвках, натянутых над головами между домов. Пушечное ядро пробило крышу, разбрасывая вокруг осколки черепицы. Собака с рассечённой черепком до кости лапой хромала под гору и тихонько скулила. Женщина вопила, зовя потерявшегося ребенка. Вереница маленьких сирот, одетых в одинаковые домотканые крестьянские рубашонки, кричала от ужаса, а две монахини пытались расчистить для них проход в толпе. Священник бежал от церкви с массивным серебряным крестом на одном плече и грудой вышитых одеяний на другом. Через четыре дня ведь Пасха, вспомнил Шарп.

— Действуйте прикладами, — кричал Харпер, призывая стрелков пробиваться сквозь толпу, которая заблокировала узкие арочные ворота, ведущие на набережную.

Телега, загруженная мебелью, перевернулась, и Шарп приказал оттащить хлам в сторону, расчищая дорогу. Спинет, а может быть, клавесин, покрытый тонкой инкрустацией, был разбит в щепки и превратился в кучу мусора. Кое-кто из стрелков, сдерживая винтовками толпу, расчищал дорогу к мосту для сирот. Рухнула груда корзин, и множество живых угрей заскользили, как змеи, по булыжной мостовой. Французы уже развернули пушки на вершине холма и были готовы бить прямой наводкой через реку по португальской батарее, расположившейся на террасе женского монастыря.

Хэгмэн предупреждающе крикнул, указывая на трёх солдат в синих мундирах, выскочивших из переулка, и дюжина винтовок угрожающе вскинулась, но Шарп вовремя заметил высокие плюмажи и заорал, призывая своих людей опустить оружие:

— Это португальцы!

Он приказал вынуть кремни, чтобы не допустить случайного выстрела в толпе. Пьяная шлюха, крутившаяся в дверях таверны, попыталась обнять одного из португальских солдат, но он оттолкнул её. Это привлекло внимание Шарпа, и он успел заметить, что двое его людей, Вильямсон и Тэррант, исчезли за дверями таверны. «Чёртов Вильямсон!» — подумал он, и, приказав Харперу двигаться дальше, последовал за этими двумя в таверну. Тэррант обернулся, собираясь дать отпор, но слишком медленно, и Шарп ударил его под-дых, врезал своей головой ему в лоб, попал кулаком Вильямсону в горло и еще раз добавил Тэрранту по физиономии, после чего вытолкнул обоих на улицу. Он не сказал ни слова и не собирался с ними разговаривать, провожая пинками к воротам.

За воротами толпа беженцев была ещё плотнее, потому что у пристани находились около тридцати британских торговых судов, пойманных в ловушку упрямым западным ветром. Моряки ждали до последнего момента перемены ветра, и теперь должны были спасаться. Те, кому повезло, гребли на шлюпках на другой берег Дору, неудачники влились в хаотическое столпотворение, пробиваясь к мосту.

— Идём здесь! — Шарп провел своих людей по галерее вдоль складов, пробиваясь сбоку от толпы, в надежде подобраться к мосту.

Высоко в небе грохотали пушечные ядра. Португальскую батарею заволокло пороховым дымом, с каждой минутой всё более плотным, его пронзали огненные отблески в момент выстрелов. Язык чёрного дыма вытянулся вдоль зажатой холмами реки, и ядра с нарастающим грохотом неслись вверху навстречу французам.

Взобравшись на груду пустых корзин из-под рыбы, Шарп смог увидеть мост и прикинуть, сколько его людям потребуется времени, чтобы благополучно пересечь реку. Он понимал, что времени осталось совсем немного. Все больше португальских солдат отступало к реке по круто уходящим вниз улицам, и французы не могли далеко отстать от них. Шарп слышал уже близкий треск выстрелов как аккомпанемент грому артиллерийских орудий. Он разглядел карету миссис Сэвидж, но не на мосту: она пересекала реку на громоздкой виной барже и уже приближалась к южному берегу. Ещё несколько барж пересекали реку, но их вооружённые команды взяли на борт лишь тех, кто смог за это заплатить. Шарп понимал, что мог бы силой прорваться на одну из лодок, но для этого нужно было пробиться через толпу женщин и детей к причалу.

Мост был более предпочтительным путём к отступлению. Он представлял собой дощатый настил, положенный поверх восемнадцати больших винных барж, поставленных на якорь против течения реки и приливных волн, докатывающихся сюда со стороны океана. Сейчас мост был заполнен толпой испуганных беженцев, совершенно обезумевших, когда французские ядра начали падать в реку, поднимая столбы брызг. Шарп обернулся, чтобы посмотреть на северный склон, и увидел зелёные мундиры французской конницы, появившейся ниже облака порохового дыма, окутавшего вершину холма, а вражеская пехота уже спускалась вниз по дороге.

— Боже, храни Ирландию, — выдохнул за его спиной Патрик Харпер, и Шарп, зная, что сержант-ирландец произносил эту короткую молитву, только когда обстоятельства становились совсем уж безнадёжными, оглянулся назад, на реку, чтобы увидеть, что же произошло.

И понял, что теперь им никогда не перейти реку по мосту. Никому теперь это не под силу — после того, что случилось.

— Сладчайший Иисусе, — прошептал Шарп еле слышно, — Сладчайший Иисусе…

На полпути через реку, по центру русла в понтоне португальские инженеры смонтировали разводной мост так, чтобы винные баржи и небольшие суда могли пройти вверх по течению. Разводной мост, построенный из дубовых брёвен с настилом из дубовых же досок, располагался в широком промежутке между понтонами и поднимался при необходимости на канатах через шкивы на мощных столбах, закреплённых с помощью железных распорок. Учитывая тяжесть механизма и самого разводного моста, инженеры установили правило, что этот участок во избежание перегрузки мог пересекать только один фургон, воз или воинское соединение, но теперь понтон был так переполнен беженцами, что просел под их весом как раз посередине. Баржи, составляющие понтон, как и все суда, давали течь; полагалось регулярно откачивать воду из трюмов, но команда, которая была обязана это выполнять, бежала вместе со всеми на южный берег. Трюмы барж постепенно заполнялись, мост оседал; две центральные баржи, соединённые разводным мостом, уже полностью скрылись под водой, и быстрое течение начало ломать настил. Люди на понтоне закричали, некоторые остановились, другие ринулись вперёд. Середина моста медленно погружалась в серую воду, напиравшая с берега толпа выталкивала беженцев на мост, который оседал всё глубже.

— Иисусе, — пробормотал Шарп.

Он видел, как несчастных начало смывать с моста, он слышал их вопли.

— Боже, храни Ирландию, — повторил Харпер и перекрестился.

В центре под воду ушла уже сотня футов настила, разводной мост с толпящимися на нём людьми вдруг исчез в круговороте пенящейся воды, словно срезанный бурным течением. Несколько понтонов вздыбились, перевернулись и исчезли в бурунах, и мост через Дору исчез, но люди на северном берегу, не подозревая об этом, продолжали двигаться вперед, выталкивая несчастных туда, где среди обломков моста кипела белая пена. Крики толпы становились всё громче, и это только увеличило панику, так что люди ещё отчаяннее стали прорываться вперёд, к провалу, где несчастные тонули или пытались удержаться на воде, увлекаемые течением. Пороховой дым, принесённый предательским порывом ветра, скрыл от глаз ужасную картину. Чайки кричали и кружились в воздухе. Португальская армия пыталась сдержать французов на улицах города, но это было бессмысленно. Французы превосходили их числом, заняли господствующую высоту и прибывали с каждой минутой. Беженцы на мосту кричали, как грешники в день Страшного Суда, пушки грохотали, на улицах города трещали мушкетные выстрелы и пламя пожаров, вызванных огнём артиллерии, эхо отражало от стен звон копыт по мостовым…

— Те малютки, — сказал Харпер, — Господь поможет им…

Сирот в серовато-коричневых рубашонках столкнули в реку.

— Надо добраться до проклятых лодок!

Но экипажи барж уже гребли к южному берегу, и не было никаких лодок, чтобы спасти утопающих, только смерть и ужас в холодной серой реке, череда маленьких голов, влекомых вниз по течению бурными волнами, — и Шарп ничем не мог им помочь. Он не мог добраться до моста, а выкрикиваемые им предупреждения на английском никто не понимал. Пули уже свистели над рекой и некоторые попадали в людей на мосту.

— Что, черт возьми, нам делать? — спросил Харпер.

— Ничего, — ответил резко Шарп, — Выбираться отсюда.

Он отвернулся от обречённых на смерть людей и приказал своим стрелкам двигаться вдоль причала на восток. Многие решили поступить так же в надежде, что французы ещё не захватили центр города. Перестрелка на улицах не прекращалась, а португальские пушки стреляли теперь из-за реки по городским кварталам, захваченным французами, и орудийная канонада заглушалась грохотом рушащихся кирпичей и черепичной кровли.

Шарп остановился у края причала, упиравшегося в высокую стену, чтобы удостовериться, что никто из его людей не отстал, и оглянулся на мост. Множество людей наприравшей сзади толпой было сброшено с остатков моста в зияющий провал, который наполнился телами, пенные буруны захлёстывали их с головой. Одетый в синий мундир португальский солдат шёл по головам несчастных к барже, к которой когда-то крепился разводной мост. Другие следовали за ним, прыгая по утопленникам: тем, кто ещё цеплялся за жизнь и мертвецам. На таком расстоянии крики уже не были слышны.

— Что произошло? — спросил Додд, самый скромный в команде.

— Господь избрал для нас иной путь, — ответил Шарп и повернулся к Харперу, — Все здесь?

— Все на месте, сэр, — доложил Харпер.

У верзилы ирландца слёзы стояли в глазах.

— Бедные малютки, — прошептал он дрожащим голосом.

— Мы ничего не могли сделать, — сквозь зубы бросил Шарп, и хотя это было правдой, он не почувствовал никакого облегчения. — Вильямсон и Тэррант провинились.

— Снова?

— Снова, — ответил Шарп и подумал, насколько глупы могут быть люди, предпочитающие скорее напиться и попасть в плен к французам, чем бежать из захваченного врагом города. — Теперь уходим отсюда!

Он последовал за бегущими горожанами, которые сворачивали в проход, прорезавший древнюю городскую стену, построенную в те времена, когда сражались в латах с мечами и арбалетами. Против современного оружия замшелые камни не устояли бы и двух минут, и горожане пробили в старинных, но ставших бесполезными укреплениях, широкие проходы. Через один из таких проходов, миновав канаву — всё, что осталось от крепостного рва — Шарп вывел своих людей в раскинувшийся за стенами новый город.

— Всадники, сэр, на холме! — предупредил Хэгмэн.

Шарп посмотрел налево и увидел отряд французской конницы, направленный, чтобы окружить отступающих. Это были драгуны, полсотни или даже больше, вооружённые палашами и короткими карабинами. Их медные шлемы были скрыты под чехлами, чтобы отполированный металл не блестел на солнце.

— Продолжайте бежать! — закричал Шарп.

Драгуны либо не заметили стрелков, либо не собирались вступать с ними в бой; они направлялись к расположенному у дороги на склоне холма большому белому зданию под черепичной крышей, возможно, школе или больнице. Широкая дорога шла от холма на север, и там были драгуны, ещё одна, поуже — на юг, между холмом и рекой. Шарп свернул туда, надеясь добраться до берега Дору, но драгуны, наконец, заметили их и, развернув лошадей, перерезали путь вдоль реки. К ним уже спешило на помощь подкрепление — французская пехота. Проклятье! Шарп оглянулся и увидел, что ещё больше французов преследует их от пролома в городских стенах. Он, скорее всего, оторвался бы от пехоты, но перед ним был драгуны, и нужно было вначале преодолеть это препятствие, а потом занять оборону на дороге.

Людям, спасающимся из города, некуда было деваться. Некоторые карабкались в гору, к тому большому белому зданию, другие, в отчаянии, возвращались назад. Артиллерия продолжала свой поединок над рекой; французские пушки отвечали португальской батарее, от залпов которой в нижнем городе возникло много пожаров, так как ядра разбивали печи и очаги. Темный дым от горящих зданий смешивался с сероватым пороховым и застилал сплошной пеленой берег реки, где утонули дети. Ричард Шарп попался в капкан.

Подполковник Джеймс Кристофер на самом деле подполковником не был, хотя когда-то был приписан капитаном к Линкольнширскому полку и все еще в нём числился. При крещении ему дали имя Джеймс Август Mередит Кристофер, а в школе его звали Джем. Его отец был врачом в маленьком городишке Сэксилби, но этот факт Джеймс Кристофер не признавал, предпочитая упоминать, что его мать была троюродной сестрой графа Рошфорда, и именно благодаря влиянию Рошфорда Кристофер из Кембриджского университета попал в Министерство иностранных дел, где его знание языков, впитанная с молоком матери учтивость и сообразительность гарантировали успешную карьеру. Вышестоящие начальники очень скоро уверились, что он исполнителен и надёжен. Он считался представительным и перспективным молодым сотрудником, высказывающим здравые и толковые суждения, хотя на самом деле это всего лишь означало, что он во всём разделял точку зрения своих начальников. Благодаря сложившемуся о нём мнению он и получил нынешнее назначение, совершенно секретное, о подробностях которого было известно лишь Министерству. Задача Джеймса Кристофера состояла в том, чтобы доложить правительству, благоразумно ли в дальнейшем сохранять контингент британских войск в Португалии.

Окончательное решение, конечно, принимал бы не Джеймс Кристофер. Он был своим человеком в Министерстве иностранных дел, но остаться или уйти будет решать премьер-министр, хотя рекомендации Кристофера могли оказать влияние на исход дела. Армия, конечно, хотела остаться, потому что война давала шанс продвижения по службе, и Секретарь министерства хотел, чтобы войска остались, потому что терпеть не мог французов, но кое-кто в Уайтхолле имел более реалистичные взгляды на происходящее, и Джеймс Кристофер был послан, чтобы прощупать обстановку в Португалии. Либералы, оппозиция нынешнему правительству, опасались повторения разгрома, следствием которого стала Ла-Корунья. Лучше, утверждали они, ныне признать реальность того, что происходит, и искать с французами взаимопонимания, и либералы имели достаточно влияния в Министерстве иностранных дел, чтобы направить Джеймса Кристофера в Португалию. Армейским не сообщили об истинном содержании его поручения, но присвоили внеочередной чин подполковника и назначили помощником генерала Крэддока. Кристофер использовал систему армейской связи и разведки, чтобы пересылать отчёты в английское посольство в Лиссабоне, откуда они нераспечатанными направлялись прямо в Лондон. Премьер-министр нуждался в достоверной информации о происходящем, и предполагалось, что Джеймс Кристофер эту информацию предоставлял, хотя в последнее время многие факты были им сфабрикованы. Он разглядел в военной грязи дорогу к светлому, обеспеченному будущему.

Не сомневаясь, он выехал из Опорто на расстоянии пушечного выстрела от французов. Несколько мушкетных выстрелов заставили его двигаться быстрее, но у него и его слуги были прекрасные ирландские лошади, и они быстро оторвались от преследователей, которые особенно не упорствовали в своём намерении их догнать. Они направились к холмам, проскакали вдоль виноградников и углубились в лес, где среди дубов и сосен остановились, чтобы дать отдых лошадям.

Кристофер пристально посмотрел назад, на запад. Солнце высушило дороги после ночного ливня, и облако пыли на горизонте отмечало продвижение французских обозов к недавно захваченному Опорто. Над городом, скрытом за холмами, поднимался высокий столб чёрного дыма от горящих зданий и непрерывно стреляющих орудий, залпы которых, даже приглушённые расстоянием, были подобны непрерывным громовым раскатам. Французы не потрудились преследовать Кристофера настолько далеко от города. Бригада землекопов углубляла канаву и не обращала внимания на беженцев, двигающихся по дороге, словно война их не касалась. Британских стрелков среди беженцев Кристофер не заметил и даже удивился бы, встреть он их так далеко от города. Несомненно, они были уже или убиты, или взяты в плен. О чём только Хоган думал, приказывая Шарпу сопровождать его? Неужели проницательный ирландец что-то заподозрил? Но как Хоган мог узнать? Кристофер размышлял об этом недолго и пришёл к выводу, что Хоган не знал о его делах, а просто пытался оказать услугу.

— Сегодня французам повезло, — заметил Кристофер, обращаясь к своему португальскому слуге, молодому человеку худым, серьёзным лицом и высокими залысинами.

— Сатана когда-нибудь возьмёт их, сеньор, — ответил слуга.

— Временами людям приходится помогать Сатане делать его дело, — сказал Кристофер.

Он вынул из кармана маленькую подзорную трубу и посмотрел на далёкие холмы.

— В следующие несколько дней, вам придётся увидеть вещи, которые покажутся вам странными, — сказал он, все еще пристально глядя через линзы.

— Как скажете, сеньор, — согласился слуга.

— Есть многое, Гораций, что и не снилось вашим мудрецам…

— Как скажете, сеньор, — повторил слуга, размышляя, почему английский офицер назвал его Горацио, когда его на самом деле звали Луис, но решил, что лучше будет не спорить.

Луис работал в Лиссабоне парикмахером, иногда обслуживал сотрудников британского посольства, и они рекомендовали его Кристоферу как надёжного слугу. Кристофер платил хорошие деньги, настоящим золотом, английским, и даже если англичане были безумцами и неправильно понимали смысл слов, всё равно они чеканили лучшую в мире монету, а это значило, что полковник Кристофер мог называть Луиса как ему угодно, пока платил ему тяжёлыми гинеями с изображением Святого Георгия, поражающего дракона.

Кристофер искал хоть какие-нибудь признаки погони, но его подзорная труба была маломощной, со старыми, поцарапанными линзами, и с ней он видел немногим больше, чем невооружённым глазом. Он всегда хотел купить себе получше, но не имел возможности. Подполковник сложил трубу, убрал её в седельную сумку и, достав свежую зубочистку, привычно зажал в зубах.

— Вперед, — сказал он резко и повёл слугу лесной тропой через холм и вниз, к большому сельскому дому. Было ясно, что Кристофер знал маршрут хорошо, потому что без колебаний выбирал дорогу и без опаски осадил лошадь у ворот фермы.

— Конюшня в той стороне, — указал он Луису на сводчатую галерею, — Синяя дверь ведёт в кухню, обитатели предупреждены о нашем появлении и ожидают нас. Мы проведем ночь здесь.

— Не в Вила Реаль де Зедес? — переспросил Луис, — Я слышал, что вы обещали искать мисс Сэвидж?

— Ваши успехи в освоении английского языка просто блестящи, раз вы уже способны подслушивать, — ответил Кристофер недовольно, — Завтра, Луис, завтра мы будем искать мисс Сэвидж.

Кристофер легко спешился и бросил поводья Луису:

— Расседлайте лошадей, найдите мне чего-нибудь перекусить и принесите в мою комнату. Кто-нибудь из слуг скажет вам, где я расположился.

Луис поводил лошадей по двору, пока они не остыли от бега, расседлал, напоил и накормил. Потом зашёл в кухню, где кухарка и две служанки не выказали никакого удивления по поводу его появления. Луис не раз бывал в разных домах, где его хозяина знали, но здесь оказался впервые. Он чувствовал бы себя более уверенно, если бы Кристофер отступил за реку, но ферма была надёжно укрыта в холмах, и, возможно, французы не доберутся сюда. Слуги объяснили Луису, что этот дом принадлежал некоему лиссабонскому купцу, который приказал им выполнять все пожелания полковника Кристофера.

— Он часто здесь бывает? — спросил Луис.

— Он здесь бывает с женщиной, — захихикала кухарка.

Это объясняло, почему Луис не бывал здесь раньше, и он подумал, кто же была эта женщина.

— Он просил поесть, — сказал Луис, — А что за женщина?

— Симпатичная вдова, — сказала кухарка и вздохнула, — Но вот уже месяц как мы её не видели. Он обещал на ней жениться.

У неё на плите стояла кастрюля с горячим куриным супом, и кухарка наполнила миску, нарезала холодную баранину и собрала на поднос вместе с графином красного вина и свежевыпеченным хлебом.

— Передайте подполковнику, что к приезду его гостя всё будет готово.

— Гостя? — смущенно переспросил Луис.

— Гостя к обеду, так он сказал. Теперь торопись, а то суп остынет. Вверх по лестнице и направо.

Луис понес поднос наверх. Это был прекрасный дом, крепкий и богатый, со старинными картинами на стенах. Дверь в комнату подполковника была приоткрыта. Кристофер, должно быть, услышал его шаги, потому что приказал входить без стука.

— Поставьте у окна, — распорядился он.

Кристофер переоделся, и теперь вместо формы английского офицера он был в плотно облегавших его лазурных кавалерийских брюках, подбитых чёрной кожей и расшитых шнуром по бокам снизу и до пояса. Новый мундир подполковника был в тон к брюкам и щедро украшен серебряным галуном вокруг высокого, жёсткого красного воротника. На левом плече красовался кавалерийский ментик, подбитый мехом, а на столе лежали длинная сабля и высокий черный кивер с серебряной кокардой, на которой красовался французский триколор.

— Я же сказал, что Вы будете удивлены, — заметил Кристофер Луису, который, действительно, смотрел на хозяина, разинув рот.

Луис, наконец, обрел дар речи.

— Вы…,- он колебался, не зная, что и сказать.

— Я — английский офицер, Луис, и вы это хорошо знаете, но на мне форма французского гусара. Ах! Куриный суп, он мне так нравится. Крестьянская пища, но очень вкусно.

Он прошёл к столу и, скривившись, потому что его бриджи были очень тесными, сел на стул.

— Мы ждём сегодня к обеду гостя.

Так мне сказали, — ответил Луис холодно.

— Вы будете прислуживать за столом и не покажете смущения тем, что мой гость — французский офицер.

— Француз? — переспросил Луис с отвращением.

— Француз, — подтвердил Кристофер, — И не один, а в сопровождении эскорта. Вероятно, большого эскорта, и они все могут посчитать подозрительным, что их офицер встречается с англичанином. Вот почему я надел это.

Он выразительным жестом указал на своё одеяние и улыбнулся Луису:

— Война — как шахматы. Есть два игрока, один выигрывает, другой — проигрывает.

— Франция не должна выиграть, — резко сказал Луис.

— В шахматах есть чёрные и белые фигуры, — продолжил Кристофер, не обращая внимания на протест слуги. — Все они повинуются общим правилам. Но кто придумал эти правила, Луис? Именно он всем управляет. Не игроки, конечно, и не фигуры, а человек, который придумывает правила.

— Франция не должна победить, — повторил Луис, — Я — хороший португалец!

Кристофер вздохнул и решил объяснить попроще для своего глупого слуги:

— Вы хотите избавить Португалию от французов?

— Конечно!

— Тогда сегодня днём вы подадите мне обед, учтиво оставите свои мысли при себе и будете доверять мне.

Потому что Кристофер видел истину и собирался переписать правила по-своему.

Шарп смотрел вперед, туда, где драгуны четырьмя лодками перегородили дорогу, соорудив баррикаду. Обойти её было невозможно: дорога шла между двух домов, справа — река, слева — крутой склон холма, по которому спускалась французская пехота, позади французов было ещё больше, и единственный выход из капкана проходил прямо через баррикаду.

— Что делать, сэр? — спросил Харпер.

Шарп выругался.

— Плохо, да? — Харпер вскинул винтовку, — Мы можем снять нескольких ребят с баррикады.

— Можем, — согласился Шарп, но это лишь разозлит французов, а не заставит отступить.

Он мог прорваться, он был уверен в этом, потому что его люди хорошо стреляли, а баррикада была так себе, но Шарп понимал, что потеряет при этом половину своих людей, а остальные ещё должны были спастись от преследования желающих отомстить кавалеристов. Он мог бороться, он мог даже победить, но он мог не выжить. Была только одна возможность, но Шарп не хотел признаться в этом. Он никогда не сдавался. Даже думать об этом было противно.

— Примкнуть штыки, — крикнул он.

Его люди удивились, но послушались. Вынув из ножен длинные штыки, они надели их на дула винтовок. Шарп достал свой тяжёлый кавалерийский палаш — целый ярд острой стали.

— Хорошо, парни. В четыре шеренги!

— Сэр? — Харпер бестолково уставился на него.

— Вы слышали меня, сержант! В четыре шеренги! Быстро!

Сержант выкрикнул приказ строиться. Французская пехота, подходящая со стороны города, была всего лишь в ста шагах сзади. Слишком далеко для прицельного выстрела из мушкета, хотя один француз попытал счастья, и выпущенная им пуля впилась в белёную стену дома у дороги. Звук выстрела разозлил Шарпа.

— Сейчас! — резко крикнул он, — Вперёд!

Они понеслись вниз по дороге к недавно воздвигнутой баррикаде, до которой было двести шагов. Серые воды Дору текли справа от них, а слева — поле, усеянное остатками прошлогодних стогов сена, маленькими и растрёпанными, словно ведьмины шляпы. Хромая корова со сломанным рогом смотрела на них. Некоторые беженцы, отчаявшиеся преодолеть импровизированный контрольно-пропускной пункт драгунов, остановились на поле и ждали, как решится их судьба.

— Сэр? — Харперу удалось догнать Шарпа, который опережал своих людей на добрую дюжину шагов.

— Сержант?

Он всегда говорил «сержант», отметил Харпер, когда дела шли плохо, и никогда в этих случаях не называл его «Патрик» или «Пат».

— Что мы делаем, сэр?

— Мы штурмуем баррикаду, сержант.

— Они выпустят нам кишки, извините за это выражение, сэр. Чёртовы педерасты распотрошат нас.

— Знаю, — пробормотал Шарп, — И ты это знаешь. А знают ли это они?

Харпер видел, что драгуны целятся в них, уперев карабины в кили перевёрнутых лодок. Карабин, как мушкет, в отличие от винтовки, был гладкоствольным и не отличался точностью попадания. Это означало, что драгуны будут выжидать до последнего момента, чтобы произвести залп, и этот залп будет убийственным для одетых в зелёные куртки врагов на узком пространстве дороги перед баррикадой.

— Я думаю, они знают, сэр…

Шарп в душе согласился, хоть и не произнёс этого вслух. Он приказал примкнуть штыки, потому что со штыками винтовки смотрелись более угрожающе, чем без них, но драгун, казалось, стальные лезвия ничуть не испугали. Они построились так, чтобы в залпе был задействован каждый карабин, и Шарп понимал, что придётся сдаться, но не хотел сдаваться просто так, до выстрелов. Он побежал быстрее, надеясь, что хоть кто-нибудь выстрелит раньше общей команды, и это было бы для Шарпа поводом остановиться, бросить наземь палаш и спасти жизнь своим людям. Крайне опасный для него план, но единственно возможный, если только Бог не сотворит чудо.

— Сэр! — Харпер изо всех сил пытался не отставать от Шарпа. — Они убьют вас!

— Назад, сержант, — рявкнул Шарп, — Это приказ.

Он хотел, чтобы драгуны стреляли в него, а не в его людей.

— Они же, чёрт возьми, вас прикончат!

— А может, струсят и убегут, — бросил Шарп через плечо.

— Боже, храни Ирландию, — пробормотал, задыхаясь, Харпер. — С какой стати?

— Потому что Бог носит зелёную куртку, — прорычал Шарп, — А ты как думал?

И в этот момент французы, действительно, сбежали.

Глава 2

Шарп всегда был удачлив. Возможно, не по-крупному: конечно, не было удачей то, что его родила шлюха в Кошачьем переулке, которая умерла, не успев оделить сына материнской нежностью и любовью, не была удачей его жизнь в лондонском приюте, в мрачных стенах которого ни капли не заботились о детях. Но в малом, в те моменты, когда успех от провала отделяет расстояние в калибр мушкетной пули — в этом он был удачлив. Эта удача вывела его к туннелю, где султан Типу попался в ловушку, эта удача оторвала голову ординарцу при Ассайе и дала Ричарду Шарпу шанс сопровождать сэра Артура Уэлсли, когда его лошадь была убита ударом пики, и сэр Артур упал наземь в толпе врагов. Вот такая удача, зачастую весьма сомнительного свойства, — но даже Шарп не поверил в неё, когда увидел, что драгуны удирают прочь от баррикады. Может, он уже мёртв? Или это сон? Но он слышал за спиной победный рёв своих людей и понимал, что это — наяву. Враг, действительно, бежал, и Шарп остался жив, и его люди не будут отправлены во Францию в плен.

Он услышал отрывистые звуки мушкетных выстрелов — и понял, что на драгунов напали с тыла. Плотный пороховой дым висел между домами вдоль дороги, он сползал со стороны сада на склоне холма, на котором возвышалось большое белое здание. Но Шарп был уже перед баррикадой. Он вскочил на лодку, испачкавшись свежей смолой, которой было покрыто её дно. Драгуны не обратили на него внимания, стреляя по окнам, но один зелёномундирник обернулся, увидел Шарпа и выкрикнул предупреждение. Офицер выскочил из дверей дома, стоявшего на берегу реки, и Шарп, спрыгнув с лодки, своим палашом ранил его в плечо и с силой оттолкнул к стене. Драгун, первым заметивший его, выстрелил. Пуля попала в скатанную шинель. Шарп пнул офицера между ног и повернулся к незадачливому стрелку. Тот попятился, бормоча: «Нон, нон…», — и Шарп рубанул его палашом по голове. Хлынула кровь, оглушённый тяжёлым лезвием драгун упал под ноги стрелков, штурмующих низкую баррикаду. Они с криком ринулись врукопашную, не слушая Харпера, который приказывал им дать по драгунам залп.

Выстрелили, наверное, только три винтовки, остальные поберегли заряды и пошли в штыковую на врага, который не мог противостоять нападению и с фронта, и с тыла. Драгунов обстреливали из дома, расположенного в пятидесяти ярдах ниже по дороге, из домов и садов сзади — со всех сторон. Узкий пятачок дороги заволокло пороховым дымом, гремели крики и эхо выстрелов, пахло кровью, и люди Шарпа дрались со свирепостью, поразившей французов. Драгунов учили сражаться саблями в конном бою, и они были не готовы к кровавой пешей рукопашной со стрелками, закалёнными годами драк в тавернах и казармах. Парни в тёмно-зелёных куртках были смертоносны в ближнем бою, и выжившие драгуны отступили к поросшему травой речному берегу, где паслись их лошади, а Шарп приказал своим людям двигаться дальше на восток.

— Пусть уходят, — кричал Шарп, — Брось, брось! — Так на крысиных боях кричали терьеру, который, увлёкшись, продолжал терзать уже мёртвую крысу. — Брось! Не останавливаться!

Французская пехота была уже близко, из Опорто могла подойти и кавалерия, и первым делом следовало убраться как можно дальше от города.

— Сержант!

— Слушаюсь, сэр! — отозвался Харпер, таща вниз по улице прочь от французов стрелка Танга. — Двигайся, Исайя! Шевели конечностями!

— Я убью ублюдка, сержант, я его убью!

— Ублюдок уже сдох! Теперь вперёд!

На улице гремели выстрелы из карабинов. Где-то поблизости, не смолкая, кричала женщина. На заднем дворе одного из домов убегающий драгун споткнулся о груду сплетённых из ивового прута рыбных садков и упал рядом с мёртвым французом, который, умирая, запутался в бельевых верёвках, сорвал их и лежал теперь на груде белья, пятная простыни своей кровью. Гэйтекер прицелился в драгунского офицера, усмирявшего свою испуганную лошадь, но Харпер не дал ему выстрелить:

— Не останавливаться! Вперёд!

Слева от Шарпа мелькнули синие мундиры, он повернулся, поднял палаш и увидел, что это португальцы.

— Это друзья! — крикнул он стрелкам. — Видите, это португальцы!

Португальские солдаты спасли его от позорного плена, устроив засаду французам, и теперь присоединились к отряду Шарпа в отчаянном отступлении на восток.

— Не останавливаться! — кричал Харпер.

Некоторые из стрелков задыхались и замедлили бег, но уцелевшие драгуны открыли по ним сзади стрельбу из карабинов, и это заставило прибавить скорость. Большинство пуль прошло выше, но одна, шальная, врезалась в мостовую рядом с Шарпом и срикошетила в тополь, а другая попала Тэрранту в бедро. Стрелок упал и закричал, Шарп схватил его за воротник и потащил на себе. Река и дорога, вьющаяся вдоль неё, сворачивали влево, на берегу показались деревья и кусты. Этот лесок был слишком близко от города, чтобы обеспечить безопасность, но в нём можно было укрыться на время, чтобы передохнуть.

— К деревьям! — закричал Шарп. — К деревьям!

Тэррант кричал от боли, требуя, чтобы его оставили в покое, за ним по дороге тянулся кровавый след. Шарп затащил его в лесок и только здесь позволил опуститься наземь, а сам выбежал на дорогу, приказывая своим людям развернуться в линию под прикрытием деревьев.

— Пересчитайте их, сержант! — приказал он Харперу.

И стрелки, и португальские пехотинцы — все вместе — начали перезаряжать оружие. Шарп вскинул свою винтовку и выстрелил в кавалериста, который преследовал их, скача вдоль берега реки. Встав на дыбы, лошадь сбросила наездника. Остальные драгуны выхватили сабли, полные решимости отомстить, но французский офицер громкими криками призвал их остановиться. Он догадался, что пытаться с кавалерией штурмовать густой лес, где засела пехота, было равносильно самоубийству. Надо было дождаться подхода французской пехоты и уничтожить врага.

Дэниел Хэгмэн ножницами, которыми стриг Шарпа, разрезал штанину на раненой ноге Тэрранта. Наземь потекла кровь, и Хэгмэн сморщился:

— Считайте, что он потерял сустав, сэр.

— Он не сможет идти?

— Он никогда не сможет ходить сэр, — сказал Хэгмэн.

Тэррант злобно выругался. Для Шарпа он был смутьяном, этот угрюмый парень из Хартфордшира, который никогда не упускал шанса напиться или поскандалить, но трезвым он был хорошим стрелком и не терялся в бою.

— Всё будет хорошо, Нед, — успокоил раненого Хэгмэн. — Останешься жив.

— Понеси меня — попросил Тэррант своего друга, Вильямсона.

— Оставьте его! — резко оборвал Шарп. — Заберите винтовку, боеприпасы и штык.

— Вы не можете вот так бросить его здесь, — воспротивился Вильямсон, не давая Хэгмэну расстегнуть патронную сумку друга.

Шарп схватил Вильямсона за плечо и оттащил подальше.

— Я приказал оставить его!

Ему тоже это не нравилось, но он не позволить замедлить движение отряда, а у французов раненому Тэрранту окажут гораздо больше помощи, чем смог бы любой из людей Шарпа. Стрелок попадёт во французский госпиталь, под присмотр французских докторов, и, если не умрёт от гангрены, то, вероятно, его обменяют на французского военнопленного. Тэрранта отправят домой как калеку, и всё закончится, вероятно, работным домом. Шарп пробрался меж деревьев к Харперу. Пули карабинов свистели в ветвях, клочья листьев сеялись вниз, оставляя просветы, сквозь которые под кроны деревьев заглядывало солнце.

— Никто не отстал? — спросил Шарп у Харпера.

— Нет, сэр. Что с Тэррантом?

— Пуля в бедре, — ответил Шарп, — Придётся его оставить.

— Не буду по нему скучать, — пожал плечами Харпер, хотя до того, как Шарп сделал ирландца сержантом, Харпер был своим в компании смутьянов, возглавлял которых Тэррант.

Теперь Харпер стал бичом нарушителей порядка. Удивительно, подумал Шарп, как изменили человека три полоски на рукаве мундира.

Шарп перезарядил свою винтовку, опустился на колено под лавровым деревом, поднял оружие и посмотрел на французов. Большинство драгунов было верхом, некоторые спешились и пытали удачу, стреляя по зарослям из карабинов, хотя расстояние для хорошего выстрела было слишком большим. Но через пару минут, подумал Шарп, к ним подойдёт подкрепление — сотня готовых к бою пехотинцев. Пришло время уходить.

— Сеньор, — юный португальский офицер показался рядом с деревом и поклонился Шарпу.

— Позже! — Шарпу не хотелось показаться грубым, но сейчас некогда было тратить время на любезности. Он отвернулся от португальского офицера. — Дэн! Вы взяли оружие Тэрранта?

— Всё здесь, сэр, — винтовка раненого висела у Хэгмэна на плече, а на поясе — патронная коробка.

Шарп не хотел, чтобы французам досталась винтовка Бейкера, и так достаточно неприятностей, чтобы ещё оставить врагу лучшее из когда-либо созданного оружие.

— Идём сюда! — Шарп приказал двигаться на север, удаляясь от реки.

Он преднамеренно оставил дорогу. Дорога шла вдоль реки, и на лугах, раскинувшихся по берегу, конница могла беспрепятственно их преследовать, зато тропа шла на север через лес, и Шарп выбрал её, используя деревья как прикрытие. Выше на склоне деревьев было меньше, лес сменился рощей низкорослых дубов, чья толстая кора шла на изготовление винных пробок в Опорто. Шарп вёл людей в быстром темпе, дав короткий привал через полчаса, когда они поднялись к дубам, и отсюда внимательно осмотрел обширную долину. Город был всё ещё виден на западе, там клубился дым от многочисленных пожаров и плыл над дубовыми рощами и виноградниками. Солдаты отдыхали. Шарп опасался преследования, но французы, очевидно, торопились разграбить Опорто и завладеть самыми красивыми женщинами, и не намеревались преследовать горстку солдат, бегущих в горы.

Португальские солдаты шли вместе со стрелками Шарпа, и их офицер, который уже пытался заговорить с Шарпом, приблизился вновь. Он был очень молод, строен, высок и одет в новёхонькую форму. Его офицерская сабля, висящая на белой перевязи, расшитой серебром, и красующиеся на поясе пистолеты выглядели настолько чистыми, что, как подозревал Шарп, ещё ни разу не использовались по назначению. Парня можно было бы назвать красивым, если бы не слишком уж тонкие усики, а его манеры позволяли предположить, что он джентльмен и получил хорошее воспитание. В его умных тёмных глазах застыло отчаяние, что было неудивительно, ведь он видел, как Опорто был сдан захватчикам. Он поклонился Шарпу:

— Сеньор?

— Я не говорю на португальском, — сказал Шарп.

— Лейтенант Висенте, — представился офицер на хорошем английском языке.

Его тёмно-синий мундир, украшенный серебряными пуговицами, с красными манжетами и высоким красным воротником был на белой подкладке. Кивер с номером 18 на значке добавлял к его и без того немалому росту ещё добрых шесть дюймов. Он запыхался, его лицо блестело от пота, но он помнил о хороших манерах.

— Поздравляю вас, сеньор.

— Поздравляете меня? — не понял Шарп.

— Я видел вас, сеньор, там, на дороге. Я считал, что вам остаётся только сдаться, но вместо этого вы пошли в атаку. Это было… — Висенте сделал паузу и нахмурился, пытаясь подобрать подходящее слово. — Это было очень смело. — продолжил он и затем смутил Шарпа, снимая кивер и вновь кланяясь. — И я приказал своим людям напасть на французов, потому что хотел поддержать вашу храбрую атаку.

— Это было не смело, а чертовски глупо, — возразил Шарп, -

— Вы поступили смело, — настойчиво повторил Висенте. — И мы салютуем вам.

Он на мгновение замер, видимо, и впрямь собираясь сделать шаг назад и отсалютовать саблей, но Шарп успел предотвратить эту глупость, задав вопрос, сколько у Висенте в отряде людей.

— Тридцать семь, сеньор, — с серьёзным видом доложил португалец. — Мы из Восемнадцатого полка, гарнизон Порто.

Он назвал Опорто так, как его назвали сами португальцы. Полк, рассказал он, оборонял наскоро построенные укрепления на северной окраине города, потом отступил к мосту, где началась паника и всё смешалось. Висенте двинулся на восток, и с ним тридцать семь солдат, только десять из которых были из его собственной роты.

— Нас было больше, — признался он. — Но только мы выжили. Один из моих сержантов назвал меня дураком, когда я приказал вступить в бой, чтобы спасти вас, и мне пришлось расстрелять его, чтобы помешать распространять среди людей… Как это сказать?… Ах, да, отчаяние… А затем я привёл подкрепление вам в помощь.

Несколько секунд Шарп ошеломлённо смотрел на португальского лейтенанта и, наконец, спросил:

— Вы сделали что?

— Я повёл этих людей обратно, чтобы помочь вам. Я — единственный офицер, который остался от моей роты. Капитан Роха был убит ядром на позициях, а остальные… Я не знаю, что с ними случилось.

— Нет, — прервал его Шарп. — Перед этим… вы сказали, что расстреляли своего сержанта?

Висенте кивнул:

— Конечно, за это я предстану перед судом. Буду молить о снисхождении. — В его глазах стояли слёзы. — Но сержант ведь сказал, что вы уже мертвецы, и нас перебьют вместе с вами. Он подбивал солдат снять форму и скрыться.

— Вы поступили правильно, — сказал Шарп, удивлённо качая головой.

Висенте вновь поклонился:

— Вы льстите мне, сеньор.

— И прекратите называть меня сеньором, — остановил его Шарп. — Я — лейтенант, как и вы.

Висенте отступил на полшага, не скрывая удивления:

— Вы…?

Он хотел спросить, почему, но сообразил, что подобный вопрос прозвучит грубо. Шарп был старше него, вероятно, лет на десять, и если он всё ещё был лейтенантом, тогда, по-видимому, он не был хорошим солдатом. Хороший солдат к тридцати годам уже должен сделать карьеру.

— Но я уверен, сеньор, что вы главнее меня, — продолжил Висенте. -

— Не может быть, — ответил Шарп.

— Я был лейтенантом всего две недели.

Настала очередь Шарпа удивляться:

— Две недели?

— Конечно, перед этим я прошёл подготовку… — сказал Висенте. — И во время учёбы я много читал о деяниях великих полководцев.

— Вы учились?

— Я — адвокат, сеньор.

— Адвокат! — Шарп не смог скрыть инстинктивного отвращения.

Он вылез из английской сточной канавы, и любой, кто там родился и жил, знал, что причиной большинства несправедливостей и притеснений, которые приходилось переносить, были адвокаты. Адвокаты были слугами дьявола, которые провожали на виселицу мужчин и женщин, паразитами, руководившими бейлифами; они умели использовать законы как ловушки для неосторожных и богатели на своих жертвах, а потом становились политиканами и получали возможность придумать ещё больше законов, чтобы разбогатеть ещё больше.

— Ненавижу проклятых адвокатов, — прорычал Шарп, помнивший о том, что случилось после смерти леди Грейс, когда адвокаты лишили его каждого заработанного пенни.

Воспоминания о Грейс и о мёртвом ребёнке, которого она родила, воскрешали былые страдания, и он пытался заставить себя не думать об этом.

— Я действительно ненавижу адвокатов, — сказал он.

Висенте был настолько ошеломлён враждебной реакцией Шарпа, что не знал, как на это реагировать.

— Я был адвокатом до того, как взял в руки оружие, чтобы защитить свою страну, — пояснил он, — Я работал в Реаль Компанья Вельха, которая регулировала вопросы виноторговли.

— Если бы мой сын захотел стать адвокатом, — сказал Шарп, — Я бы задушил его своими собственными руками и затем помочился бы на его могилу.

— Вы женаты, сеньор? — вежливо спросил Висенте.

— Нет, чёрт возьми, я не женат.

— Значит, я неправильно вас понял, — пожал плечами Винсенте, затем указал жестом на своих усталых солдат. — Итак, мы здесь и, я думаю, могли бы соединить силы.

— Возможно, — неохотно согласился Шарп. — Но я хочу, чтобы вы уяснили себе, адвокат. Если вы служили всего две недели, тогда я — главный. Я приказываю. И никаких проклятых адвокатов чтобы рядом не было.

— Конечно, сеньор, — хмуро согласился Висенте, очевидно, оскорблённый заявлением Шарпа.

«Проклятый адвокат, — думал Шарп, вот незадача». Он понимал, что вёл себя невоспитанно, тем более, этот изысканный молодой адвокат оказался настолько отважен, что решился застрелить своего сержанта и спас его людей от верного плена, и понимал также, что должен принести извинения за свою грубость. Однако вместо этого он вдумчиво осматривал местность на юге и западе, пытаясь найти признаки погони и поражаясь, из какого ада ему удалось вырваться. Он вынул свою прекрасную подзорную трубу, подарок сэра Артура Уэлсли, и пристально вгляделся туда, откуда они прибыли, и, наконец, увидел за деревьями то, что искал. Пыль. Много пыли, поднимаемой копытами, ботинками или колесами. Это, возможно, были беженцы, движущиеся на восток по дороге вдоль реки, или это, возможно, были французы. Точно Шарп не мог сказать.

— Вы будете пытаться попасть на южный берег Дору? — спросил Висенте.

— Да. Но здесь поблизости нет никаких мостов, верно?

— Только в Амаранте, — ответил Винсенте, — И ещё на реке Тамега. Это… как сказать? Река со стороны? Приток, спасибо, да, это приток Дору. Как только пересечёте Тамега, будет мост через Дору в Пеко де Рега.

— В той стороне есть французы?

Висенте отрицательно покачал головой:

— Нам говорили, что там генерал Сильверия.

Сказано-то одно, а на деле могло быть совсем другое, думал Шарп.

— И ещё есть паром через Дору, — спросил он, — Недалеко отсюда?

Висенте кивнул:

— В Барка д’Авинтас.

— Насколько это близко?

Висенте ответил почти сразу:

— Пешим ходом полчаса. Возможно, меньше.

— Так близко? — но если это совсем рядом с Опорто, французы могли уже быть там. — А как далеко до Амаранте?

— Мы могли бы быть там завтра.

— Завтра… — отозвался эхом Шарп, затем вновь раздвинул подзорную трубу и посмотрел на юг.

Та пыль была поднята французами? Они двигались к Барка д’Авинтас? Предполагали ли французы, что беженцы могут использовать паром для переправы? А может быть, они даже не знают о его существовании? Был лишь один способ всё узнать.

— Как добраться до Барка д’Авинтас? — спросил он Висенте, показывая жестом на тропу, которая вилась через рощу пробковых дубов. — Тем же путём, каким мы шли?

— Есть более быстрый путь, — ответил Висенте.

— Тогда ведите.

Некоторые из стрелков спали, но Харпер поднял их пинками, и они пошли вслед за Винсенте прочь от дороги, спускаясь в тихую долину, где виноградные лозы росли аккуратными рядами. Потом поднялись на другой холм и шли через луга, усеянные маленькими стогами сена, оставшимися с прошлого года. Цветы усыпали траву, обвивали старые стога и живые изгороди. Никакой тропы не было видно, хотя Висенте вел их уверенно.

— Вы знаете, куда идёте? — через некоторое время подозрительно спросил Шарп.

— Я знаю эту местность, — уверил стрелка Винсенте. — И знаю хорошо.

— Выросли здесь?

Висенте отрицательно покачал головой:

— Я из Коимбры. Это далеко на юге, сеньор, но я знаю эту местность, потому что я принадлежу, — он поправился. — принадлежал к обществу, которое отдыхает в этих местах.

— Общество, которое отдыхает в деревне? — удивился Шарп.

Висенте покраснел:

— Мы — философы, сеньор, и поэты.

Шарп настолько удивился, что не сразу смог переспросить:

— Кто-кто?

— Философы и поэты, сеньор.

— Проклятье! — только и сказал Шарп.

— Мы верим, сеньор, что здесь, в сельской местности, живёт вдохновение, — продолжал Висенте. — Здесь всё естественно, в то время, как города, построенные людьми, есть средоточие людского зла и пороков. Если вы желаете найти естественное совершенство, то оно — здесь.

Он опасался, что не смог подобрать правильные английские слова, чтобы выразить то, что подразумевал.

— Здесь есть, я думаю, — добавил он. — Естественное совершенство, которое мы ищем.

— Таким образом, вы приезжаете сюда для вдохновения?

— Да, конечно, — пылко подтвердил Висенте.

Давать вдохновение адвокату, подумал Шарп с неприязнью, то же самое, что поить крысу лучшим бренди.

— Позвольте мне предположить, что члены Вашего общества рифмующих философов — все мужчины, — сказал он, скрывая насмешку. — Среди вас нет женщин, верно?

— Откуда вы знаете? — изумился Висенте.

— Я же сказал — это только предположение.

Висенте кивнул:

— Конечно, это не значит, что нам не нравятся женщины. Вы не должны думать, что мы не хотим приглашать их в компанию, но они отказываются присоединиться к нашим обсуждениям. Мы бы приветствовали их появление, но…

Он примолк.

— На женщин это похоже, — сказал Шарп.

Женщины, как он мог судить по своему опыту, предпочитали компанию проходимцев прелестям беседы с трезвыми и серьезными молодыми людьми, такими, как романтичный и мечтательный лейтенант Висенте, чьи тонкие черные усики были, очевидно, взращены в попытке придать себе более взрослый и искушённый вид, но преуспели лишь в том, что он казался ещё более юным.

— Скажите мне кое-что, лейтенант, — спросил он.

— Джордж, — прервал его Висенте. — Меня зовут Джордж, как вашего святого.

— Так скажите мне кое-что, Джордж. Вы говорили, что получили военную подготовку. Что это было?

— Нам читали лекции в Порто.

— Лекции?

— По военной истории. О Ганнибале, Александре и Цезаре.

— Книжные знания? — спросил Шарп, не скрывая насмешки.

— Книжные знания, — смело ответил Висенте. — Это так естественно для адвоката, который, кроме всего прочего, спас вашу жизнь, лейтенант.

Шарп проворчал, зная, что заслужил эту — весьма вежливую — отповедь:

— Что действительно произошло, когда вы спасли меня? Я знаю, что вы стреляли в одного из своих сержантов, но почему французы не услышали, что вы сделали это?

— Ах! — Висенте нахмурился, размышляя. — Я буду честен, лейтенант, я сказал вам не всю правду. Я стрелял в сержанта прежде, чем я увидел вас. Он подбивал солдат снять мундиры и бежать. Некоторые так и поступили, остальные не слушали меня, и я его застрелил… Это было очень грустно. Мы были в таверне у реки, рядом с тем местом, где французы устроили баррикаду.

Шарп не видел таверны; он был слишком занят тогда, пытаясь спасти своих людей от драгунов.

— Тогда я увидел вас. Сержант Мачедо, — Висенте указал на приземистого человека со смуглым лицом, ковыляющего сзади, — хотел отсидеться в таверне, но я сказал солдатам, что пришло время бороться за Португалию. Большинство, казалось, не слушало, тогда я вынул пистолет, сеньор, и вышел на дорогу. Я думал, что погибну, но считал, что должен подать пример.

— И ваши люди пошли за вами?

— О да, — с теплотой в голосе произнёс Висенте. — И сержант Мачедо смело сражался.

— Я думаю, что, несмотря на то, что вы — проклятый адвокат, вы — чертовски замечательный солдат, — сказал Шарп.

— Я? — поразился молодой португалец, но Шарп знал, что только настоящий лидер смог бы вывести солдат из таверны, чтобы устроить засаду драгунам.

— Так значит, все ваши философы и поэты вступили в армию? — спросил Шарп.

Висенте выглядел смущенным:

— Некоторые присоединились к французам, увы.

— К французам?!

Лейтенант пожал плечами:

— Есть мнение, сеньор, что будущее человечества предрекли французы — французские мыслители. Мы, португальцы, как мне кажется, несколько старомодны, и в результате многих вдохновляют идеи французских философов. Они отвергают церковь и всё устаревшее, не признают монархию и презирают незаслуженные привилегии. Их идеи представляются весьма захватывающими. Вы об этом читали?

— Нет, — ответил Шарп.

— Но я люблю свою страну больше, чем господина Руссо, — сказал печально Висенте, — И вот таким образом, сейчас я — солдат, а не поэт.

— Весьма правильное решение, — подвёл итог Шарп. — Нужно же сделать что-то полезное в жизни.

Они миновали небольшую возвышенность, и впереди Шарп увидел реку и деревеньку на берегу. Он указал на неё Винсенте:

— Это — Барка д’Авинтас?

— Да, — ответил Висенте.

— Черт побери, — пробормотал с горечью Шарп, потому что французы уже были там.

Река осторожно вилась меж зелёных холомов, окутанных голубой дымкой, и между тем местом, где сейчас находился Шарп, и берегом расстилались луга, виноградники, стояла деревенька, и ручей нёс свои воды к реке и проклятым французам. Множеству драгунов. Зелёномундирные кавалеристы спешились и теперь гуляли по деревне с беззаботным видом. Шарп, устроившийся за кустами утёсника, сделал знак своим людям залечь.

— Сержант! Развернуть позицию вдоль гребня холма!

Он оставил Харпера строить позицию, а сам вынул подзорную трубу и уставился на врага.

— Что делать мне? — спросил Висенте.

— Ждать, — ответил Шарп.

Он настроил прибор, поражаясь ясности увеличенного изображения: можно было разглядеть дырки на подпругах драгунских лошадей, которые паслись на лужайке к западу от деревни. Он посчитал лошадей. Сорок шесть. Возможно, сорок восемь. Трудно сказать более точно, потому что некоторые животные были связаны попарно. Назовём это полусотней. Он повёл трубой влево и увидел поднимающийся над деревней дым, может быть — с берега реки. Маленький каменный мост был переброшен через ручей, текущий с северного склона. Шарп не видел жителей деревни. Может быть, они убежали? Он посмотрел на запад, в сторону Опорто, но французов там не было. Возможно, драгуны были отрядом, посланным для преследования отступающих.

— Пат!

— Сэр? — Харпер подобрался и присел около него.

— Мы можем взять этих ублюдков.

Харпер позаимствовал у Шарпа трубу и смотрел на юг добрую минуту.

— Их сорок — пятьдесят?

— Около того. Удостоверьтесь, что наши парни готовы стрелять.

Шарп оставил трубу Харперу и спустился за гребень холма, чтобы найти Висенте.

— Соберите своих людей. Я хочу говорить с ними. Вы переведете.

Шарп подождал, пока тридцать семь португальцев не собрались. Большинство смотрели на него с неприязнью, несомненно, задаваясь вопросом, почему ими командует иностранец.

— Меня зовут Шарп! — сказал он солдатам в синих мундирах. — Лейтенант Шарп, и я был солдатом в течение шестнадцати лет.

Он подождал, пока Висенте не закончит переводить, потом указал на самого юного, на первый взгляд, португальского солдата, лет семнадцати, а, возможно, и года на три помоложе.

— Я бегал с мушкетом раньше, чем ты появился на свет. И мне это было по душе. Я был солдатом, как и вы. Ходил в строю.

Переводивший Висенте бросил на Шарпа удивлённый взгляд. Стрелок не обратил на это внимания.

— Я воевал во Фландрии, — продолжил Шарп. — Воевал в Индии, в Испании, в Португалии. И я никогда не прекращал сражаться. Никогда.

Португальцы только что отступили со своих позиций к северу от Опорто, и всё ещё болезненно переживали своё поражение, но выступающий перед ними человек выглядел непобедимым, и некоторые, видя шрам на его лице и решительный взгляд, верили в это.

— Теперь мы будем воевать вместе, — продолжил Шарп. — И это означает, что мы намерены победить. Мы намерены выгнать проклятых французов из Португалии!

Кое-кто из солдат улыбнулся.

— Не переживайте о том, что случилось сегодня. Это не было вашей ошибкой. Вами командовал епископ! Какая польза от проклятых епископов? То же самое, что сражаться под руководством адвоката.

Винсенте бросил на Шарпа быстрый негодующий взгляд, но перевёл, должно быть, точно, потому что его люди заухмылялись.

— Мы собираемся отправить ублюдков назад, во Францию, — говорил Шарп. — И за каждого португальца или англичанина мы убьём два десятка.

Некоторые португальцы стукнули прикладами мушкетов оземь в знак одобрения.

— Но прежде, чем мы вступим в бой, вы должны знать, что у меня есть три правила, и лучше вам усвоить их сейчас, — подвёл итог Шарп. — Потому что, если вы нарушите эти правила, то, проклятье, с Божьей помощью, я вас порву.

Последние слова Винсенте перевёл несколько нервно.

Шарп сделал паузу, потом поднял один палец:

— Вы не напиваетесь без моего разрешения, — он поднял второй палец. — Воровать нельзя, если только вы не голодны. Взять вещь у врага воровством не считается. — Это было встречено улыбками. Он поднял третий палец. — И вы дерётесь, словно дьявол у вас на хвосте. Это всё. Вы не напиваетесь, вы не воруете, и вы дерётесь, как черти. Понятно?

Солдаты закивали.

— И прямо сейчас вы начнёте воевать, — продолжил Шарп. — Вы выстроитесь в три шеренги и дадите залп по французской коннице.

Он предпочёл бы две шеренги, но так воевали только британцы. Во всех прочих армиях строились в три, и он поступит так же, хотя тридцать семь солдат в три шеренги образуют очень небольшой фронт.

— И вы не нажмёте спусковой крючок, пока лейтенант Висенте не отдаст приказ. Вы можете доверять ему! Он — хороший солдат, ваш лейтенант!

Висенте покраснел и, наверное, при переводе поскромничал, но усмешки на лицах его людей позволяли предположить, что суть слов Шарпа он передал верно.

— Удостоверьтесь, что ваши мушкеты заряжены, — сказал Шарп, — Но не поднимайте стволы. Я не хочу, чтобы враг догадался, что мы здесь, из-за того, что какой-нибудь небрежный дурак выставит дуло мушкета вверх. И убивайте этих ублюдков с удовольствием.

Завершив свою речь этим кровожадным пожеланием, он вернулся к гребню холма и опустился на колени рядом с Харпером.

— Что они делают? — спросил он, кивком указывая на драгун.

— Пьянствуют, — ответил Харпер. — Выступили перед ними с проповедью?

— Что?

— Не напивайтесь, не воруйте и бейтесь, как черти. Проповедь мистера Шарпа.

Шарп улыбнулся, забрал у сержанта подзорную трубу и нацелил её на деревню, где десятка два драгунов в расстёгнутых зелёных мундирах пили из бурдюков. Другие обыскивали домишки. Женщина в разорванном чёрном платье выбежала из одного дома, но была схвачена кавалеристом и утянута обратно.

— Я думал, что местные жители ушли, — сказал Шарп.

— Я видел несколько женщин. Наверное, их там больше, мы их просто не видим, — сказал Харпер и провёл ручищей по ружейному замку. — Так что мы собираемся сделать с ними?

— Мы нассым им в морду, — заявил Шарп. — А когда они решат нанести ответный удар, мы их перебьём.

Он сложил трубу и объяснил Харперу в подробностях свой план.

Возможность осуществить нападение на драгунов предоставили виноградники. Виноградные лозы росли тесными широкими рядами поперёк склона, от ручья слева до рощи справа; их ряды разделяла тропинка, по которой передвигались рабочие, ухаживая за растениями. Это давало для стрелков Шарпа надёжное прикрытие до окраины деревни. Двое беспечных французских часовых расположились на краю деревни, но никакой угрозы в раскинувшихся перед ними весенних полях и садах не замечали. Один из них даже отставил карабин и набивал табаком маленькую трубку.

Шарп расположил людей Висенте поближе к тропе, а стрелков послал на запад, к загону, где паслись лошади драгун. Потом он поднял свою винтовку, устроил ствол между скрюченными корнями виноградной лозы и прицелился в ближайшего часового. Он выстрелил, приклад ружья ударил его в плечо. Звук все еще отзывался эхом от стен деревни, когда его стрелки принялись расстреливать лошадей. Их первый залп убил шесть или семь животных, раненых было гораздо больше, они заметались в панике. Две сумели вырвать из земли колья, к которым их привязали и поскакали к забору, пытаясь спастись, но раздался второй залп, и они повернули назад. Множество лошадей ржали и падали. Полудюжина стрелков следила за деревней и открыла огонь по первым драгунам, бросившимся к загону. Пехотинцы Висенте, присев между виноградных лоз, не обнаруживали себя. Когда дым от выстрела рассеялся, Шарп увидел, что часовой, в которого он стрелял, полз по улице, оставляя кровавый след, и выстрелил снова, на сей раз — в офицера, бегущего к загону. Множество драгунов, опасаясь потерять своих прекрасных лошадей, пытались отвязать их, и пули поражали и людей, и животных. Наконец командир драгунов сообразил, что спасти лошадей можно, лишь прогнав нападавших, и, выкрикивая приказы, направил кавалеристов в виноградники.

— Продолжайте стрелять в лошадей! — закричал Шарп.

Это была грязная работа. Крики раненных животных рвали сердце; раненый мерин, пытающийся ползти, упираясь передними ногами, выглядел душераздирающе, но люди Шарпа продолжали стрелять. Драгуны, которых пощадили пули, бежали к винограднику, уверенные, что имеют дело с небольшой горсткой партизан. Драгуны задумывались как конная пехота, и потому многие вооружились карабинами — короткоствольными мушкетами, с которыми они могли воевать в пешем строю; другие предпочли длинные сабли, но все они ринулись к тропе, которая поднималась среди виноградных лоз. Шарп предположил, что драгуны выберут именно этот путь, потому что подниматься по крутому склону, продираясь через заросли виноградных лоз было трудно. Вот почему он расположил Висенте с его людьми рядом с тропой. Вступив в виноградник, драгуны сгруппировались, и Шарп решил было взять командование португальцами на себя, но в этот момент Висенте приказал своим людям встать.

Португальские солдаты появились перед растерявшимися драгунами как по волшебству. Шарп одобрительно наблюдал, как Висенте позволил своим людям без спешки прицелиться, а потом приказал открыть огонь. Французы отчаянно пытались укрыться от залпа, рассыпавшись в стороны, но виноградные лозы стесняли их, и португальский залп ударил в толпу кавалеристов, скучившихся на узкой тропе. С правого фланга, где находился Харпер, стрелки сделали свой залп, так что французы получили с обеих сторон. Пороховой дым окутал виноградник.

— Примкнуть штыки! — закричал Шарп.

Дюжина драгун была убита, остальные бежали. Они думали, что воюют с кучкой необученных крестьян, а вместо этого столкнулись с превосходящим их числом регулярным воинским соединением. Их наскоро организованные боевые порядки рухнули, половина лошадей убита, и теперь из дыма появилась пехота с примкнутыми штыками. Португальцы шагали по мёртвым и раненым драгунам. Один из французов, раненый в бедро, нашёл силы перевернуться с пистолетом в руках, и Висенте выбил у него оружие ударом сабли и отбросил в ручей. Уцелевшие драгуны бежали к лошадям, и Шарп приказал своим стрелкам отгонять их выстрелами, но не идти врукопашную.

— Не подпускайте, сдерживайте их, — кричал он. — Пугайте! Лейтенант! — он искал Висенте. — Направляйтесь в деревню!

Он понимал, что должен сдержать французов по фронту, но опасался оставить раненых драгунов у себя в тылу, поэтому приказал трём стрелкам разоружить кавалеристов, раненых залпом отряда Висенте:

— Купер! Танг! Слеттер! Я хочу, чтобы эти ублюдки нам больше не помешали!

Португальцы уже были в деревне, выбивали двери, проверяли дома и собирались у церкви, стоявшей рядом с мостиком через ручей.

Шарп бросился к загону, полному мёртвых, умирающих и мечущихся в панике лошадей. Несколько драгунов пытались отвязать их, но ружейный огонь заставил врага отступить. Теперь Шарп стал обладателем дюжины лошадей.

— Дэн! — позвал он Хэгмэна. — Добейте раненых, чтобы не мучались. Пендлтон, Харрис, Кресакр! Туда!

Он направил этих троих к западу от загона, куда отступили драгуны, и Шарп предполагал, что они укрылись в густой рощице, росшей в ста шагах от загона. Троих, конечно, было явно недостаточно, чтобы отразить даже самую слабую контратаку французов, и Шарп собирался вскорости послать им подкрепление, но сначала он хотел удостовериться, что деревня полностью очищена от противника.

Барка д’Aвинтас оказалась маленькой деревушкой, домики которой раскинулись вдоль дороги, спускавшейся к небольшой пристани на реке, куда причаливал паром. И дым, который Шарп приметил раньше, шёл от похожего на баржу судна с дюжиной уключин в бортах. Судно сгорело почти до ватерлинии, но всё ещё дымило; ниже корпус был продырявлен и заполнен водой. Шарп посмотрел на бесполезное теперь судно, на реку, которая в этом месте была более чем сто ярдов в ширину, — и выругался.

Харпер подошёл к нему, бросил винтовку.

— Иисусе, — пробормотал он, глядя на паром. — Судьба неласкова и к людям, и к зверям, верно?

— Кто-нибудь из наших парней ранен?

— Нет, сэр, ни царапины. И португальцы — то же самое, все живы. Они молодцы, верно? — он присмотрелся к горящему судну. — Сладчайший Иисус, это и есть паром?

— Это клятый Ноев ковчег, — резко ответил Шарп. — Что, по-вашему, это ещё могло бы быть?

Он был зол, потому что надеялся без проблем переправить на этом пароме своих людей через Дору, а теперь попал в переплёт. Шарп отошёл подальше, потом повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, что Харпер передразнивает его, скорчив рожу.

— Вы нашли таверну? — спросил он, игнорируя насмешку.

— Ещё нет, сэр, — ответил Харпер.

— Так найдите, поставьте часовых, потом пошлите побольше людей к дальней стороне загона.

— Да, сэр!

Французы подожгли сараи на берегу, и Шарп, пригибаясь ниже стелющегося дыма, принялся пинками выбивать полуобгоревшие двери. Он обнаружил в одном сарае груду просмолённых тлеющих сетей, но в следующем был просмолённая же лодка с красиво изогнутым носом. Сарай горел, но огонь не достиг лодки, и Шарп успел наполовину вытащить её, прежде чем ему на помощь подоспел лейтенант Висенте. Другие сараи уже охватило пламя, но, по крайней мере, эта лодка была спасена, и Шарп считал, что она могла благополучно вместить приблизительно полдюжины людей. Это означало, что до конца дня они все переправятся через реку. Шарп собирался просить Висенте поискать вёсла, но увидел, что на бледном лице юноши застыло потрясённое выражение. Казалось, он готов заплакать.

— Что произошло? — спросил Шарп.

Винсенте молча указал на деревню.

— Французы поиграли с женщинами? — спросил Шарп, направляясь к домам.

— Я не назвал бы это играми, — сказал Висенте горько, — И у нас есть пленный.

— Только один?

— Есть ещё два, — ответил Висенте, поморщившись, — Но этот — лейтенант. Он был без штанов, поэтому не смог убежать.

Шарп не спрашивал, почему пленный драгун был без штанов. Это и так ясно.

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Он должен предстать перед судом, — сказал Висенте.

Шарп притормозил и воззрился на лейтенанта.

— Перед судом? — переспросил он удивлённо.

— Конечно.

— В моей стране, — сказал Шарп, — за изнасилование вешают.

— Но не без суда, — возразил Висенте, и Шарп предположил, что португальские солдаты хотели убить заключенного немедленно, и что Висенте остановил их, руководствуемый высокоморальными убеждениями о недопустимости самосуда.

— Дявольщина! — взорвался Шарп. — Сейчас вы не адвокат, вы — солдат. Вы не в суде. Вы убиваете врагов.

Многие жители Барка д’Aвинтас сбежали от драгунов, но некоторые остались, и большинство из них собрались возле дома, который охраняло полдюжины людей Висенте. Мертвый босой драгун без рубашки, мундира, брюк лежал возле церкви. Он, должно быть, стоял у стены, когда его застрелили, потому что на побеленных камнях остался кровавый след. Собака обнюхивала его ноги. Солдаты и селяне расступились, чтобы пропустить Шарпа и Висенте в дом, где молодого драгунского офицера, светловолосого, худого и угрюмого, охраняли сержант Мачедо и ещё один португальский солдат. Лейтенант надел брюки, но не успел их застегнуть, и теперь поддерживал руками. Увидев Шарпа, он затараторил по-французски.

— Вы говорите на французском языке? — спросил Шарп Висенте.

— Конечно, — отозвался тот.

Но Висенте хотел судить этого блондинистого француза, и если позволить ему вести допрос, он добьется не истины, а оправданий. Поэтому Шарп выглянул на улицу.

— Харпер! — он подождал, пока сержант подошёл. — Мне нужны Танг или Харрис.

— Я буду говорить с этим человеком, — запротестовал Висенте.

— Вы понадобитесь в следующий раз, — отрезал Шарп и прошёл в заднюю комнату, где плакала девочка лет четырнадцати, не больше.

Ее лицо покраснело, глаза опухли от слёз, она неровно, постанывая, дышала, иногда вскрикивая с отчаянием в голосе. Она была завёрнута в одеяло, на левой щеке наливался синяк. Старшая женщина, одетая во все черное, пыталась успокоить девочку, которая, увидев Шарпа, закричала ещё громче, заставив его в смущении ретироваться.

— Спросите у неё, что случилось, — сказал он Висенте, затем обернулся навстречу вошедшему в дом Харрису.

Среди людей Шарпа самыми образованными были Харрис и Танг. Танг попал в армию по пьяни, в то время как рыжеволосый весельчак Харрис утверждал, что был добровольцем, ищущим приключений. Их он получил теперь сполна.

— Этот кусок дерьма, — сказал Шарп Харрису, дёрнув француза за светлые волосы. — Был пойман со спущенными штанишками на молоденькой девочке. Спроси у него, что он может сказать в своё оправдание, прежде чем мы его прикончим.

Он вышел на улицу и сделал большой глоток из своей фляги. Вода была теплой и солоноватой. Харпер ждал его у лошадиной поилки посреди улицы, и Шарп подошёл к нему.

— Всё в порядке?

— Ещё два лягушатника там, — Харрис указал большим пальцем себе за спину, на церковь. — Думаю, живые.

Церковное крыльцо охраняли четверо португальцев из отряда Висенте.

— Что они там делают? — спросил Шарп. — Молятся?

Высокий ирландец пожал плечами:

— Прячутся.

— Мы не можем забрать ублюдков с собой, — сказал Шарп. — Тогда почему мы их не расстреливаем?

— Господин Висенте говорит, что мы не должны этого делать, — ответил Харпер. — Он так внимательно присматривает за пленными, этот господин Висенте. Он ведь адвокат, верно?

— Он кажется вполне приличным парнем… для адвоката, — признал неохотно Шарп.

— Приличные адвокаты — это те, которые лежат на шесть футов под маргаритками, вот так вот, — заявил Харпер, — И этот не запретит мне пойти и пристрелить тех двух ублюдков. Говорит, что они всего лишь пьяные, и это, конечно, правда. И всё же это против законов Божьих!

— Мы не можем просто расправиться с пленными, — сказал Шарп.

Он вытер пот со лба и снова надел кивер. Козырёк еле держался, но сейчас он ничего не мог с этим поделать.

— Возьмите Танга и расспросите этих двоих, — предложил он. — Если они просто по дороге выпили, не заплатив, местного вина, то отберите у них всё ценное и дайте пинка под зад — пусть идут туда, откуда пришли. Но если они кого-нибудь изнасиловали…

— Я знаю, что делать, сэр, — сказал Харпер мрачно.

— Тогда сделайте это, — сказал Шарп.

Он кивнул Харперу, затем вернулся к церкви, туда, где ручей впадал в реку. Минуя небольшой каменный мост, дорога шла на восток через виноградник, мимо окруженного стеной кладбища и затем через пастбища на берегу Дору. Местность была открытая, и если подойдут французы, и ему придётся отступать, он не решился бы использовать дорогу. Он молил Бога, чтобы хватило времени на переправу, и это побудило его вернуться в деревню, чтобы поискать вёсла. Или, может, верёвку? Если верёвка окажется достаточно длинной, можно бы натянуть её через реку и буксировать лодку взад-вперед, что, несомненно, было быстрее, чем грести.

Он как раз думал, достаточно ли длинны верёвки от колоколов в этой церквушке, когда из дома вышел Харрис и доложил, что пленного зовут лейтенант Оливье, 18 драгунский полк, и что он, будучи пойман со спущенными штанами, отрицает, что насиловал девочку.

— Говорит, что французские офицеры не могут так поступать, — сказал Харрис. — Но лейтенант Висенте говорит, что девочка клянётся — он сделал это.

— Так сделал или нет? — спросил Шарп раздражённо.

— Конечно, сделал, сэр. Он признался во всём, когда я ему поддал, — заявил Харрис с довольным видом. — Но продолжал настаивать, что она сама его хотела. Говорит, что хотела, чтобы он её утешил, после того, как её изнасиловал сержант.

— Хотела утешиться, — пробормотал со злостью Шарп. — Он, получается, был вторым в очереди?

— Пятым, — сказал выразительно Харрис. — Так говорит девочка.

— Господи, — сказал Шарп. — Если считается справедливым пороть педерастов, тогда этих следует вздёрнуть!

Он вернулся к дому, возле которого крестьяне гневно кричали на француза, взиравшего на них с презрением, более пристойным на поле битвы. Винсенте пытался защитить его от расправы и обратился к Шарпу за помощью, чтобы сопроводить Оливье в безопасное место.

— Он должен предстать перед судом, — настаивал Висенте.

— У него только что был суд, — отрезал Шарп, — и я признал его виновным. Я сейчас врежу ему, а потом повешу.

Взволнованный Висенте не собирался отступать.

— Мы не можем упасть до уровня варварства! — утверждал он.

— Я не насиловал ее, — сказал Шарп, — Так не равняйте меня с ним.

— Мы воюем, чтобы мир стал лучше, — объявил Висенте.

Секунду Шарп смотрел на юного португальского офицера, не веря своим ушам, затем спросил:

— Что случится, если мы его здесь оставим, а?

— Мы не можем так поступить, — ответил Висенте, сознавая, что селяне отомстят французу гораздо более жестоко, чем предлагал Шарп.

— А я не могу взять с собой пленных, — настаивал Шарп.

— Мы не можем убить его! — Висенте даже покраснел от негодования, не намереваясь отступать. — И здесь мы его оставить не можем. Это равносильно убийству.

— О, Христова благодать! — раздражённо бросил Шарп.

Лейтенант Оливье не говорил по-английски, но, кажется, понял, что его судьба висит на волоске, и следил за спором между Шарпом и Висенте как ястреб.

— И кто же будет судьей и присяжными? — спросил Шарп, но Винсенте не успел ответить, потому что с западной окраины прозвучал выстрел, потом снова, затем выстрелы затрещали один за другим.

Французы возвратились.

Подполковнику Джеймсу Кристоферу понравилось носить гусарскую форму. По его мнению, форма была ему к лицу — придавала властность и внушительность, — и он долго восхищался собой перед трюмо в тесной спальне деревенского дома, поворачиваясь то левым, то правым боком. Он решил, что это из-за длинных кисточек на сапогах и высокого жесткого воротника, который заставлял стоять совершенно прямо с поднятым вверх подбородком, и из-за узкого мундира, который так сильно его обтягивал, что худощавый и ладный Кристофер должен был втянуть живот, чтобы застегнуть крючки и пуговицы на расшитой серебряным шнуром груди. Форма заставляла его чувствовать себя облечённым властью, её элегантность подчёркивал подбитый мехом ментик, драпированный на левом плече, и серебряные цепочки на ножнах сабли, позванивающие, когда он ходил взад-вперёд по террасе, ожидая своего гостя. Он сунул зубочистку в рот, нервно орудуя ей между зубами и пристально вглядываясь в поднимающийся вдали столб дыма от горящих в захваченном городе зданий. Горстка беженцев остановилась на ферме, прося еды. Луис побеседовал с ними и потом рассказал Кристоферу, что сотни, если не тысячи людей утонули, когда понтонный мост разрушился. Беженцы утверждали, что это сделали французы огнём своих орудий. Ненависть Луиса к врагу, подпитанная этими слухами, расцвела ещё пышнее, и он с неприветливым выражением смотрел на хозяина, пока Кристофер наконец, не потерял терпение:

— Это — только форма, Луис! Это не признак измены!

— Французская форма, — недовольно пробурчал Луис.

— Вы желаете, чтобы Португалия была свободна от французов? — отрезал Кристофер. — Тогда ведите себя с уважением и забудьте эту форму.

Теперь Кристофер шагал по террасе, чистил зубы и непрерывно следил за дорогой, которая вела за холмы. Часы в гостиной пробили три, и едва отзвенел последний удар, как большая колонна всадников появилась не вершине холма. Это были драгуны, которые могли обеспечить французскому офицеру, собиравшемуся встретиться с Кристофером, защиту от партизан и отступающих португальских войск.

Драгуны 18-го полка остановились в лощине ниже усадьбы, у ручья, где можно было напоить лошадей. Их укороченные спереди зелёные мундиры были запорошены белой пылью. Некоторые, увидев Кристофера во французской гусарской форме, спешили приветствовать его, но большинство не обратили на него внимания, ведя лошадей к ручью. Англичанин направился к своему гостю.

Это был Аржантье, капитан-адъютант 18-го драгунского полка, и по его улыбке было понятно, что он знал и любил подполковника Кристофера.

— Форма вам идёт, — сказал Аржантье.

— Я нашёл её в Опорто, — ответил Кристофер. — Она принадлежала бедняге-военнопленному, умершему от лихорадки, и портной подогнал её для меня.

— И получилось прекрасно, — отозвался Аржантье восхищенно, — Вам не хватает только cadenettes.

— Сadenettes?

— Косичек, — объяснил Аржантье и добавил, что французские гусары отращивают длинные волосы в знак принадлежности к элите кавалерии, а лысые или носят парик, или приделывают к киверу поддельные cadenettes.

— Я не уверен, что хочу отращивать косички, — весело сказал Кристофер, — Но, может быть, найду какую-нибудь девчонку с тёмными волосами и отрежу у неё пару хвостиков, а?

— Хорошая идея, — заметил Аржантье.

Он одобрительно наблюдал, как его эскорт выставил охранение, потом с благодарностью улыбнулся угрюмому Луису, который принёс ему и Кристоферу по бокалу vinho verde, золотистого белого вина долины Дору. Невысокий, с открытым честным лицом, рыжими, влажными от пота, волосами, и отметиной от кивера на лбу, Аржантье пригубил вино и удивился, насколько оно хорошо. Его улыбка была лёгкой, что отражало его правдивую натуру. Кристофер же скорее презирал француза, но понимал, что он будет ему полезен.

Аржантье допил вино.

— Вы слышали об утонувших в Опорто? — спросил он.

— Мой слуга говорит, что вы разбили мост.

— Наверное, они так и говорят, — с сожалением ответил француз. — Мост разрушился под весом беженцев. Это был несчастный случай. Прискорбный несчастный случай, ведь если бы люди остались в своих домах и оказали нашим солдатам достойный прием, тогда не был бы никакой паники на мосту. Они все были бы сейчас живы. Винят нас, но к нам это не имеет никакого отношения. Мост не был достаточно прочен, но кто его строил? Португальцы.

— Печальный несчастный случай, вы говорите, — сказал Кристофер, — Но все равно я должен поздравить вас с быстрым захватом Опорто. Это выдающийся военный подвиг.

— Он был бы более выдающимся, если бы наш противник лучше воевал, — заметил Аржантье.

— Я полагаю, что ваши потери не были чрезмерны?

— Совсем невелики, — ответил непринуждённо Аржантье. — Но половина нашего полка, которую послали на восток, попала в засаду у реки, и там мы потеряли многих. В этой засаде приняли участие какие-то британские стрелки. — он обвиняющее посмотрел на Кристофера. — Я не думал, что в Опорто были британские войска.

— Не должны были быть, — сказал Кристофер. — Я приказал им переправиться на южный берег.

— Тогда они не послушались вас, — сказал Аржантье.

— Кто-то из стрелков погиб? — спросил Кристофер, в надежде, что Аржантье сообщит о смерти Шарпа.

— Я не был там. Я находился в Опорто, получал ордера на постой, искал провиант и бегал с поручениями.

— И я уверен, вы превосходно справляетесь с обязанностями, — вежливо заметил Кристофер, после чего пригласил гостя в дом, где Аржантье выразил восхищение изразцовым камином в столовой и простой железной люстрой над обеденным столом.

Сама еда была незатейливой: цыпленок, бобы, хлеб, сыр и хорошее красное вино, но капитан Аржантье остался доволен.

— Наш рацион был урезан, — объяснил он. — Но теперь всё будет по-другому. Мы нашли в Опорто много провизии и склады, до крыши наполненные хорошим британским порохом и пулями.

— Вы и в них испытывали недостаток? — спросил Кристофер.

— Боеприпасов у нас много, — ответил Аржантье. — Но британский порох лучше. У нас нет другой селитры, кроме той, что счищаем со стен выгребной ямы.

Кристофер мысленно поморщился. Лучшая селитра, являющаяся основой для пороха, привозилась из Индии, и он никогда не думал, что во Франции её может не хватать.

— Думаю, что порох был британским подарком португальцам.

— Которые теперь подарили его нам, — заметил Аржантье. — К огромному восхищению маршала Сульта.

— Тогда перейдём к делу, — предложил Кристофер. — Чтобы у маршала появился повод для недовольства.

— В самом деле, — спохватился Аржантье и примолк, потому что они, наконец, должны были обсудить то, ради чего встретились, весьма странную, но увлекательную идею.

Они собирались поднять — называйте, как угодно: мятеж, восстание или переворот, — в армии маршала Сульта. Тем не менее, это был шанс закончить войну. Аржантье объяснял, что в армии Сульта было много недовольных. Кристофер и раньше слышал это от своего гостя, но не прерывал его, понимая, что ему необходимо чем-то оправдать свою нелояльность. Француз рассказывал, что некоторые офицеры, да и все набожные католики, были смертельно оскорблены поведением их армии в Испании и Португалии. Церкви осквернялись, монахинь насиловали.

— Даже святые причастия были осквернены, — в голосе Аржантье слышались нотки ужаса.

— Я едва могу поверить в это, — поддакнул Кристофер.

Другие офицеры были просто настроены против Бонапарта. Аржантье был католиком и монархистом, но он был готов действовать сообща с теми, кто всё ещё сочувствовал якобинцам и считал, что Бонапарт предал революцию.

— Они не являются нашими союзниками в дальнейшей перспективе, конечно, — сказал Аржантье — Но они присоединятся к нам в сопротивлении тирании Бонапарта.

— Я молюсь об этом, — заявил Кристофер.

Британское правительство давно знало, что была тайная организация французских офицеров, которые выступали против Бонапарта. Они назвали себя Philadelphes. Из Лондона послали агентов в поисках их неуловимого братства, но пришли к заключению, что их численность слишком незначительная, идеалы — слишком неопределенные и, зачастую, противоречат друг другу, чтобы в перспективе они смогли добиться успеха.

Все же здесь, в далёкой северной Португалии, различные по убеждениям противники Бонапарта нашли то, что объединяло всех. Кристофер впервые услышал об этом от французского офицера, взятого в плен на северной границе Португалии. Дав обещание не предпринимать в дальнейшем враждебных действий, он жил в Браге почти на свободе; его единственное ограничение состояло в том, что он должен был оставаться в пределах бараков ради собственной безопасности. Кристофер выпивал с недовольным офицером и услышал рассказ о волнениях среди французов, которые начались из-за непомерных амбиций одного человека.

Николас Жан де Дью Сульт, герцог Далмации, маршал Франции и командующий армии, которая ныне вторгалась в Португалию, видел, что многие из тех, кто служил императору, стали принцами, даже королями, и считал, что его собственное герцогство было плохой наградой за карьеру, гораздо более блестящую, чем у других маршалов Империи. Сульт был солдатом в течение двадцати четырех лет, генералом — пятнадцать и маршалом — пять лет. При Аустерлице, где император одержал свою самую пока значительную победу, маршал Сульт покрыл себя славой, далеко превзойдя маршала Бернадотта, который, однако, стал принцем Понте Корво. Жером Бонапарт, самый младший брат императора, праздный экстравагантный мот, все же был королем Вестфалии, а маршал Мюрат, вспыльчивый хвастун — королем Неаполя; Луи Наполеон, ещё один брат императора — королём Голландии. Все они являлись ничтожествами, в то время как Сульт, который знал себе цену, оставался обычным герцогом, и это было недостаточно.

Но теперь древний трон Португалии пустовал. Королевская семья, спасаясь от французского вторжения, сбежала в Бразилию, и Сульт захотел занять освободившийся стульчик. Подполковник Кристофер сначала не поверил рассказу, но заключенный поклялся, что это правда. Кристофер переговорил с немногими пленными, которые были захвачены в боях на северной границе, и услышал от них ту же историю. Они говорили, что ни для кого не являются тайной претензии Сульта на трон, и что амбиции маршала вызывают недовольство его собственных офицеров, которые вдали от дома вынуждены были переносить тяготы войны лишь для того, чтобы возвести Сульта на опустевший трон. Поговаривали о мятеже, и Кристофер как раз озадачился вопросом, как бы ему проверить, насколько эти слухи серьёзны, когда повстречал капитана Аржантье.

Отважный Аржантье путешествовал по северной Португалии в гражданском платье, утверждая, что он является виноторговцем из Верхней Канады. Если бы его поймали, то расстреляли бы как шпиона, поскольку он вёл не разведку территории перед наступающей французской армией, а пытался выявить тех из португальских аристократов, которые согласятся поощрить Сульта в его притязаниях; ведь если маршал решит объявить себя королём Португалии или, скромнее, королём Северной Лузитании, он должен предварительно убедиться, что в Португалии есть влиятельные персоны, поддерживающие узурпацию освободившегося трона. Аржантье вёл переговоры с подобными людьми, и Кристофер, к его удивлению, обнаружил, что в северной Португалии было много аристократов, церковников и ученых, которые ненавидели собственную монархию и полагали, что иностранный король из просвещенной Франции будет более полезен их стране. Было собрано немало подписей под документом, одобряющим тот факт, что Сульт намеревался объявить себя королём.

И когда это случится, обещал Аржантье Кристоферу, армия взбунтуется. Война должна быть остановлена, или иначе, как огромный пожар, она поглотит всю Европу. Это было безумие, говорил он, безумие императора, решившего завоевать весь мир.

— Он считает себя Александром Великим, — печально говорил Аржантье, — И если он не остановится, от Франции ничего не останется. С кем мы должны ещё воевать? Кто следующий? Австрия? Пруссия? Великобритания? Испания? Португалия? Россия?

— Только не Россия, — заметил Кристофер, — Даже Бонапарт не настолько безумен.

— Он безумен, — настаивал Аржантье, — И мы должны избавить Францию от него.

И начало будет положено мятежом, который должен вспыхнуть, когда Сульт объявит себя королём.

— Ваша армия недовольна, — позволил себе согласиться Кристофер. — Но последует ли она за вами в случае мятежа?

— Я не состою в числе лидеров, — сказал Аржантье, — Но лидеры объявят себя. И они желают вернуть армию во Францию, чего, уверяю вас, хочет большинство солдат. Они поддержат мятеж.

— Кто эти лидеры? — быстро спросил Кристофер.

Аржантье колебался. Любой мятеж был опасным делом, и если личности лидеров станут известны, начнётся оргия расстрельных команд. Кристофер понял его сомнения.

— Если мы должны убедить британские власти, что ваши планы стоит поддерживать, мы должны назвать им имена. Мы должны. И вы должны доверять мне, вашему другу. — Кристофер приложил руку к сердцу. — Клянусь вам честью, что никогда не выдам этих имён. Никогда!

Убеждённый его пламенным заверением, Аржантье перечислил людей, готовых возглавить восстание против Сульта: полковник его собственного полка Лафитт, брат полковника, полковник Донадье 47-го линейного полка.

— Их уважают, — искренне сказал Аржантье. — И люди последуют за ними.

Он назвал и другие имена, которые Кристофер записал в блокнот, заметив, что ни один из мятежников не был чином выше полковника.

— Внушительный список, — притворно улыбнулся Кристофер. — Теперь скажите мне другое. Кто для вас в армии самый опасный противник?

— Наш самый опасный противник? — Аржантье был озадачен вопросом.

— Кроме маршала Сульта, конечно, — продолжил Кристофер. — Я хочу знать, кого мы должны опасаться. Кого, возможно, следовало бы обезвредить?

— А-а-а, — Аржантье, наконец, понял, что имелось ввиду, и некоторое время обдумывал проблему. — Вероятно, бригадир Виллар.

— Я не слышал о нем.

— Убеждённый бонапартист, — неодобрительно заявил Аржантье.

— Назовите по буквам его имя, — и Кристофер записал: «бригадир Анри Виллар». — Надеюсь, он ничего не знает о вашем плане?

— Конечно, нет! — успокоил его Аржантье. — Но этот план не может быть осуществлён без британской поддержки. Генерал Крэддок поможет?

— Генерал Крэддок поможет, — сказал Кристофер уверенно.

Он некоторое время назад докладывал о результатах своих бесед с военнопленными генералу, который увидел в готовящемся мятеже альтернативу войне с французами и поощрил Кристофера заниматься этим вопросом.

— Но увы, — продолжал подполковник. — Распространяются слухи, что он будет скоро заменен.

— И кто новая фигура?

— Уэлсли, — резко ответил Кристофер. — Сэр Артур Уэлсли.

— Действительно ли он хороший генерал?

Кристофер пожал плечами:

— У него хорошие связи. Младший сын графа. Закончил Итон. Считается, что у него недостаточно ума ни для чего, кроме армии, но многие говорят, что он преуспел у Лиссабона в прошлом году.

— Против Лаборде и Жюно! — со злостью пробормотал француз.

— И перед этим у него были некоторые успехи в Индии, — добавил Кристофер.

— О, в Индии! — Аржантье улыбнулся. — Слава, завоёванная в Индии, обычно рушится под залпами в Европе. Но этот Уэлсли захочет воевать с Сультом?

Кристофер тоже об этом задумался.

— Я считаю, что он не захочет проиграть, — сказал он, наконец. — И если он поймёт, насколько сильны ваши желания, он будет сотрудничать с вами.

На самом деле Кристофер совсем не был уверен в том, что говорил. Ходили слухи, что Уэлсли — человек холодный, рассудочный, и он не мог одобрить авантюру, успех которой зависел от слишком многих факторов. Но Кристофер собирался поймать свою рыбку в этой неразберихе. Он вообще сомневался, что мятеж удастся поднять, и его, на самом деле, совсем не заботило, что думают Крэддок или Уэлсли, но полученную информацию можно использовать с великой выгодой. В настоящий момент, так или иначе, было важно, чтобы Аржантье видел в Кристофере союзника.

— Скажите мне, — обратился он французу, — Зачем вам нужен союз с нами?

— Нам необходим политический авторитет Британии, — ответил Аржантье. — Мы хотим, чтобы Великобритания убедила португальских лидеров принять Сульта в качестве их короля.

— Я думал, что вы уже нашли много сочувствующих.

— О да, — подтвердил француз. — Но они боятся открыто объявить свои намерения, опасаясь мести толпы. Но если Великобритания поддержит их, они станут посмелее. Им не обязательно даже заявлять о своей поддержке публично, достаточно писать письма Сульту. И, затем, есть интеллигенты, — усмехнулся Аржантье кисло, — Большинство из них поддержит любого, кроме их собственного правительства; их тоже нужно ободрить, чтобы они нашли в себе храбрость выступить в поддержку Сульта.

— Я уверен, что мы были бы счастливы помочь вам, — сказал Кристофер, хотя не был уверен ни в чём вообще.

— И мы нуждаемся в гарантии, — твердо заявил Аржантье, — Что, если мы начнём восстание, британцы не используют в своих интересах ситуацию, напав на нас. Мне нужно обещание вашего генерала.

— И я думаю, что он даст это обещание, — кивнул Кристофер. — Но прежде, чем он сделает это, он захочет лично оценить вероятность вашего успеха, и захочет, мой друг, получить эти сведения лично от вас. — Кристофер открыл графин, но не стал разливать сразу. — И я думаю, что вы должны лично выслушать его. Я думаю, что вы должны отправиться на юг, чтобы встретиться с ним.

Аржантье слегка удивился, услышав это предложение, но немного подумав, кивнул.

— Вы обеспечите мне безопасный проход через британские позиции?

— Гораздо больше, мой друг! Я отправлюсь с вами настолько далеко, насколько вы сможете сопровождать меня через расположение французской армии.

— Тогда в путь! — радостно откликнулся Аржантье. — Мой полковник даст мне разрешение, как только узнает, что мы собираемся предпринять. Но когда? Надо спешить, не так ли? Завтра?

— Послезавтра, — твердо сказал Кристофер. — Завтра у меня неотложное дело, но если вы присоединитесь ко мне в Вила Реаль де Зедес завтра днём, то на следующий день мы двинемся в путь. Это вас удовлетворит?

Аржантье согласился.

— Вы должны объяснить, где это — Вила Реаль де Зедес?

— Я объясню вам, — Кристофер поднял бокал. — Но вначале выпью за успех нашего предприятия.

— Аминь, — Аржантье присоединился к тосту.

И подполковник Кристофер улыбнулся, потому что он переписывал правила.

Глава 3

Шарп бегом пересёк загон, где по глазам и ноздрям мёртвых лошадей уже ползали мухи. Он споткнулся о металлический колышек, к которому привязывали лошадей драгуны, и едва не упал лицом вперед, тем самым избежав встречи с просвистевшей мимо пулей. Пуля была на излёте, но даже такая может убить.

Его стрелки вели огонь от загона, дымки от винтовок Бейкера стелились вдоль низкой стены.

Шарп присел около Хэгмэна:

— Что случилось, Дэн?

— Драгуны вернулись, сэр, — сказал Хэгмэн лаконично, — И с ними есть пехота.

— Вы уверены?

— Застрелил одного синего ублюдка, и пока двух зелёных.

Шарп вытер пот с лица, затем прополз несколько шагов вдоль стены, туда, где пороховой дым был не такой густой. Драгуны залегли и стреляли с опушки леса в сотне шагов. Слишком далеко для их карабинов, подумал он, но на дороге, бегущей через лесок, виднелись синие мундиры. Наверное, пехота готовилась к атаке. Откуда-то — близко — слышался странный клацающий шум, который он не смог опознать, но, так как это, казалось, не предвещало угрозы, он его проигнорировал.

— Пендлтон!

— Сэр?

— Найдите лейтенанта Висенте. Он в деревне. Прикажите ему немедленно отводить людей на север.

Шарп показал на тропу через виноградники, ту же, которой они вошли в Барка д’Aвинтас, и где ещё лежали убитые в первой стычке драгуны.

— И, Пендлтон, скажите ему, чтобы поспешил. Но постарайтесь быть вежливым.

Пендлтон, карманник из Бристоля, самый юный из людей Шарпа, выглядел озадаченным:

— Вежливым, сэр?

— Назовите его «сэр», чёрт вас задери, и отдайте честь, но быстро!

Проклятье, думал Шарп, сегодня они не смогут спастись, переправившись через Дору на курсирующей взад и вперёд маленькой лодке, не присоединятся к капитану Хогану и британской армии. Вместо этого им придётся прорываться на север из ада, и делать это быстро.

— Сержант! — он посмотрел налево и направо, выглядывая Патрика Харпера через вьющийся вдоль стены винтовочный дым. — Харпер!

— Я здесь, сэр! — Харпер подбежал сзади. — Разбирался с теми двумя лягушатниками в церкви.

— Как только португальцы входят в виноградник, мы валим отсюда. Кто из наших остался в деревне?

— Харрис там, сэр, и Пендлтон, конечно.

— Пошлите кого-нибудь удостовериться, что они ушли, — Шарп устроил винтовку поудобнее на стене и послал пулю в строящуюся на дороге пехоту. — И, Пат, что вы сделали с теми лягушатниками?

— Они взяли деньги, собранные для бедных, — заявил Харпер, любовно погладив свой вложенный в ножны штык. — Я послал их к чёрту.

Шарп усмехнулся:

— И если будет шанс, поступите так же с ублюдочным французским офицериком.

— С удовольствием, сэр, — заявил Харпер и отбежал к домам через загон.

Шарп перезарядил. Французы почему-то слишком осторожничали. Они уже должны были напасть, но, подвергнувшись нападению, вероятно, полагали, что в Барка д’Aвинтас войск противника гораздо больше, чем две объединившихся роты, да и винтовочный огонь, видно, напугал драгун, которые не могли отличиться подобной точностью стрельбы. Трупы, лежащие в траве у края леска, свидетельствовали, что спешенным французским всадникам преподали урок стрельбы по мишеням из винтовки Бейкера. Французы не использовали винтовки, считая, что спиральная нарезка, придававшая пуле вращение в стволе, повышая точность, делает перезарядку слишком медленной. Они, как и большая часть британской армии, полагались на быстрее перезаряжающийся, но гораздо менее точный мушкет. Человек мог находиться в пятидесяти ярдах от мушкета и иметь хороший шанс выжить, но позиция в сто шагов перед винтовкой Бейкера в руках толкового стрелка гарантировала смерть, поэтому драгуны отступили в деревья.

В лесу также была пехота, но что эти ублюдки затевали? Шарп приставил заряженную винтовку к стене, вытащил свою подзорную трубу, прекрасный инструмент, сделанный в Лондоне Мэтью Бергом и подаренный сэром Артуром Уэлсли после того, как Шарп спас его жизнь при Ассайе. Он опёр трубу на поросший мхом парапет и направил её на передовую роту французской пехоты, построенную в три шеренги и защищённую деревьями. Шарп искал любые признаки готовности к атаке, но солдаты стояли расслабленно, опираясь о приклады мушкетов, даже штыки не примкнули. Он повернул трубу, внезапно ощутив страх при мысли, что французы могут попытаться отрезать ему путь к отступлению, проникнув в виноградник, но не увидел ничего настораживающего. Он снова вернулся к леску, увидел блик света, чёткий яркий кружок, — и понял, что это офицер, который, стоя на коленях, укрывшись в тени, отбрасываемой листвой, смотрит на деревню через подзорную трубу. Офицер, несомненно, пытался понять, сколько вражеских войск в Барка д’Aвинтас и как на них напасть. Шарп убрал свою трубу, поднял винтовку и устроил её на стене. Осторожно, думал он, теперь — осторожно. Убей офицера — и отсрочишь атаку французов, потому что офицер — тот, кто принимает решения. Шарп взвёл курок, прижался к ложу щекой, правым глазом в просвет прицела поймал более тёмный участок тени, бывший синим мундиром француза, потом сделал корректировку выстрела, подняв ствол на лезвие ножа, так, чтобы он скрыл цель. Пуля ведь в полёте немного снижается. Ветер был слабый, недостаточный для того, чтобы отклонить её влево или вправо. Над ухом грохали выстрелы винтовок, струйка пота потекла мимо зажмуренного левого глаза Шарпа. Он потянул спусковой крючок, винтовка ударила его в плечо, от горьковатого порохового газа защипало глаз, крупинки горящего пороха обожгли щёку, и облако дыма поднялось над стволом, скрыв цель. Шарп обернулся и увидел, что отряд лейтенанта Висенте отступает в виноградник вместе с тридцатью или сорока гражданскими. Харпер возвращался через загон. Странный щёлкающий звук усилился, и Шарп понял, что это был стук пуль французских карабинов о каменную стену.

— Мы очистили деревню, сэр, — доложил Харпер.

— Можно уходить, — сказал Шарп удовлетворённо, ведь враг оказался настолько медлительным, что дал ему время отвести своё войско.

Он отправил Харпера и большую часть «зелёных курток» к Висенте, приказав взять с собой дюжину французских лошадей. Каждая из них стоила в деньгах целое состояние, которое они могли бы заполучить когда-нибудь, если воссоединятся с армией. Шарп, Хэгмэн и ещё шестеро заняли позиции вдоль стены и принялись стрелять с такой скоростью, с какой позволяла быстрая зарядка винтовок. Это означало, что они не использовали пыжи, а просто вкладывали пули в ствол. Шарп не заботился о точности, он хотел, чтобы французы слышали выстрелы, видели плотное облако порохового дыма и не знали, что их враг ушёл.

Он потянул спусковой крючок, и кремень рассыпался на бесполезные осколки. Закинув за плечо винтовку, он отступил под прикрытием дыма, увидел, что Висенте и Харпер уже углубились в виноградник, и прокричал оставшимся стрелкам немедленно уходить. Хэгмэн приостановился, чтобы выстрелить в последний раз, и только тогда побежал. Шарп был с ним, отступая последним. Всё так легко получилось, французы, казалось, повержены, — и именно тогда Хэгмэн упал.

Сначала Шарп думал, что Хэгмэн споткнулся об один из металлических колышков, к которым драгуны привязывали своих лошадей, но вдруг увидел кровь на траве, и что Хэгмэн выронил винтовку, а пальцы его правой руки медленно сжимаются и разжимаются.

— Дэн! — Шарп упал на колени и увидел крошечную рану над левой лопаткой Хэгмэна.

Шальная пуля карабина, несмотря на дым, нашла свою цель.

— Не останавливайтесь, сэр, — прохрипел Хэгмэн. — Я готов.

— Пошёл к чёрту, — прорычал Шарп и перевернул Хэгмэна на спину.

Спереди раны не было, и это означало, что пуля засела внутри. Хэгмэн захрипел и сплюнул пенистой кровью.

Шарп услышал, что Харпер кричит ему:

— Ублюдки приближаются, сэр!

Всего лишь минуту назад, подумал Шарп, я поздравлял себя с тем, как легко это вышло, и вот всё рухнуло.

Он поднял винтовку Хэгмэна, закинул на плечо рядом с собственной и поднял старого браконьера.

Хэгмэн задыхался и всхлипывал, его голова тряслась.

— Оставьте меня, сэр.

— Я не оставляю вас, Дэн.

— Больно, сэр, болит…, - всхлипнул Хэгмэн.

Его лицо было смертельно бледно, изо рта полилась струйка крови. Рядом с Шарпом оказался Харпер и забрал Хэгмэна из его рук.

— Оставьте меня здесь, — еле слышно сказал Хэгмэн.

— Заберите его, Пат!

Из виноградника позади них начали стрелять винтовки и мушкеты, пули свистели в воздухе. Шарп подтолкнул вперёд Харпера и последовал за ним, пятясь, видя, как синие французские мундиры появляются в облаке дыма, оставленного их собственным неровным залпом.

— Давайте, сэр! — крикнул Харпер, сообщая Шарпу, что Хэгмэн уже находится в относительной безопасности среди виноградных лоз.

— Несите его на север, — сказал Шарп, скрываясь в винограднике.

— Рана плохая, сэр.

— Несите его! Заберите его отсюда.

Шарп наблюдал за французами. Три роты пехоты вышли на пастбище, но не предприняли попыток последовать за Шарпом на север. Они должны были видеть колонну португальских и британских солдат, движущуюся через виноградник в сопровождении дюжины захваченных лошадей и толпы напуганных крестьян, но не преследовали их. Видимо, захватить Барка д’Aвинтас было для них важнее, чем прикончить людей Шарпа. Даже когда Шарп устроился на холмике в полумиле к северу от деревни и принялся наблюдать за французами через подзорную трубу, они не попытались приблизиться, чтобы разобраться с ним. Они могли с лёгкостью преследовать его, но вместо этого порубили лодку, спасённую Шарпом из горящего сарая, и сожгли обломки.

— Они перекрывают реку, — объяснил Шарп Висенте.

— Перекрывают реку? — не понял Висенте.

— Хотят быть уверены, что лодки есть только у них. Им не нужны португальские или британские войска, которые могут пересечь реку и напасть на них с тыла. Это означает, что будет чертовски трудно найти другой способ переправиться.

Шарп направился к Харперу. Руки ирландского сержанта были в крови.

— Как он?

Харпер покачал головой.

— Очень плохо, сэр, — уныло сказал он. — Думаю, проклятая пуля у него в лёгком. Когда он кашляет, идут кровавые пузыри. Бедный Дэн.

— Я не оставлю его, — сказал Шарп упрямо.

Он бросил Тэрранта, и его дружки — такие, как Вильямсон, — будут недовольны, что Шарп не сделал того же и с Хэгмэном. Но Тэррант — пьяница и бузотёр, а Хэгмэн весьма полезен. Он был самым старым и здравомыслящим среди стрелков Шарпа, его авторитет помогал сдерживать горячие головы. Кроме того, Шарпу понравился старый браконьер.

— Сделайте носилки, Пат, — сказал он, — Понесём его.

Носилки соорудили из курток, в рукава которых вставили два ясеневых шеста. Пока шла работа, Шарп и Висенте, наблюдая за французами, обсуждали, как ускользнуть от них.

— Пойдём на восток, к Амаранте, — португальский лейтенант разровнял землю и нацарапал щепкой схему. — Это Дору. Здесь Порту. Мы вот здесь. — Он показал на берег реки рядом с городом. — Самый ближний мост в Амаранте. — Он сделал пометку значительно дальше к востоку. — Мы можем быть там завтра или днём позже.

— Они тоже могут, — мрачно буркнул Шарп, кивнув на французов в деревне.

Из рощицы, где французы так долго готовились к атаке на людей Шарпа, появилась пушка. Ее тащили шесть лошадей, на трёх ехали стрелки в тёмно-синей форме. Двенадцатифунтовое орудие было прицеплено к двуколке, служившей осью для тяжёлого ствола. Позади запряжённая четырьмя лошадьми повозка везла запасное колесо орудия и гробоподобный снарядный ящик, на котором ехали полдюжины стрелков. Даже на расстоянии в полмили Шарп слышал звон цепей и стук колёс. В молчании он наблюдал, как на дороге появились гаубица, потом второе двенадцатифунтовое орудие, а потом и отряд гусар.

— Думаете, их направили сюда? — тревожно спросил Висенте.

— Нет, — сказал Шарп. — Они нами не интересуются. Они идут в Амаранте.

— Если они хотят попасть в Амаранте, эта дорога им не подойдёт. Она никуда не ведёт. Им нужно двигаться на север к главной дороге.

— Они не знают этого, — предположил Шарп. — Они движутся на восток по любой дороге, которую находят.

Из-за деревьев появился ещё один отряд пехоты и артиллерийская батарея. Маленькая армия двигалась в восточном направлении, и была лишь одна причина, по которой её послали на восток: они собирались захватить мост в Амаранте и защитить левый фланг французов.

— Амаранте, — уверенно сказал Шарп. — Ублюдки направляются туда.

— Значит, мы не можем идти в Амаранте, — заметил Висенте.

— Можем, только не по этой дороге. Говорите, есть главная дорога?

— Здесь, — Висенте нацарапал на земле другую дорогу к северу от них. — Она высоко в горах. Там, вероятно, также французы. Вы действительно хотите идти в Амаранте?

— Я должен пересечь реку, — сказал Шарп. — Там есть мост и португальская армия. То, что туда направляются проклятые лягушатники, ещё не означает, что они захватят мост.

А если они это сделают, подумал он, то можно последовать на север от Амаранте, пока не будет найдено место переправы за далёким берегом Тамега, которого ещё не достигли французы.

— Можно добраться до Амаранте не по дороге? Пройти полями?

Висенте подтвердил:

— Мы пойдем на север, в деревню, вот сюда, — он указал на пустое место на своей схеме. — Затем повернём на восток. Деревня находится на краю холмов, за ними начинается… Как это сказать?… Дикая местность. Мы бывали там.

— Мы? — спросил Шарп. — Поэты и философы?

— Мы собирались там, — ответил Висенте. — Проводили ночь в таверне и возвращались. Я сомневаюсь, что там будут французы. Там нет дороги в Амаранте. Вообще никакой дороги.

— Итак, мы идём в деревню на краю дикой местности, — подвёл итог Шарп. — И как же она называется?

— Вила Реаль де Зедес, — пояснил Висенте. — Она получила своё название, потому что тамошние виноградники когда-то принадлежали королю. Теперь они — собственность…

— Вила Реаль де — что?…

— Зедес, — Висенте был озадачен тоном и усмешкой Шарпа. — Вам знакомо это место?

— Незнакомо, но там я хотел бы найти девчонку.

— Девчонку? — выражение лица португальского лейтенанта стало неодобрительным.

— Девятнадцатилетнюю девчонку, — ответил Шарп. — И верите ли вы этому или нет, но это — моя обязанность.

Он обернулся, чтобы посмотреть, готовы ли носилки, и внезапно напрягся от гнева.

— Что, черт возьми, он здесь делает?

Шарп имел в виду французского драгуна, лейтенанта Оливье, который наблюдал, как Харпер осторожно укладывает Хэгмэна на носилки.

— Он должен предстать перед судом, — сказал Висенте упрямо, — Здесь он под арестом и под моей личной защитой.

— Кровавый ад! — взорвался Шарп.

— Это — вопрос принципа, — настаивал Висенте.

— Принципа! — закричал Шарп. — Это — вопрос проклятой глупости, проклятой адвокатской глупости! Мы находимся в центре кровавой войны, не на чёртовой выездной сессии суда присяжных в Англии. — он увидел, что Висенте не понимает его, и проворчал. — О, неважно… Сколько займёт путь до Вила Реаль де Зедес?

— Мы должны быть там завтра утром, — холодно ответил Висенте, затем посмотрел на Хэгмэна. — Если он не замедлит наше продвижение.

— Мы будем там завтра утром, — сказал Шарп.

А потом он спасет мисс Сэвидж и узнает, почему она убежала. После этого, с Божьей помощью, он убьет проклятого драгунского офицера, и никакой адвокат его не удержит.

Загородный дом Сэвиджей, который называли вилла де Зедес, располагался не в самом Вила Реаль де Зедес, а высоко на вершине холма к югу от деревни. Это небольшое поместье с побеленными стенами, чьи изящные линии подчёркнуты каменной кладкой, виднелось за когда-то принадлежавшими королю виноградниками. Ставни были выкрашены голубым, высокие окна первого этажа украшены витражом, изображающим герб семейства, которому когда-то принадлежал дом. Мистер Сэвидж купил виллу вместе с виноградниками, потому что она располагалась в горах, была покрыта толстой черепичной крышей и окружена деревьями, увитыми глициниями; летом всё это обеспечивало благословенную прохладу. Семья Сэвиджей переселялась сюда каждый июнь и жила до октября, пока не возвращалась в Красивый Дом в Опорто. С тех пор, как мистер Сэвидж умер от сердечного приступа, дом стоял пустым, за исключением полудюжины слуг, которые жили в его задней половине, работали на маленьком огороде и спускались с горы в деревенскую церковь на мессу. На вилле Зедес была часовня, и в старые дни, когда в длинных прохладных комнатах жили владельцы герба, слугам разрешали ходить на мессу в семейной часовне, но господин Сэвидж был верным протестантом, он приказал убрать алтарь, статуи, и часовню стали использовать, как кладовую.

Слуги были удивлены, когда мисс Кейт неожиданно приехала в дом, они приветствовали её реверансами и поклонами и приготовили удобную комнату. Пылезащитные чехлы сняли с мебели, голубые ставни открыли, чтобы впустить весеннее солнце. Разожгли камин, чтобы прогнать застоявшийся зимний холод, но в первый вечер Кейт не осталась в доме у огня, а вместо этого сидела на балконе над крыльцом виллы и смотрела вниз, на подъездную аллею, обсаженную увитыми глицинией кедрами. Опустились вечерние тени, но никто не приехал.

Кейт, едва не плача, отправилась спать, но проснулась утром в приподнятом настроении и, к недовольству потрясённых слуг, спустившись из спальни в великолепный вестибюль, отделанный чёрным и белым мрамором, с изящно изогнутой беломраморной лестницей, настояла, чтобы в гостиной вычистили камин, украшенный изразцами, на которых изображалось сражение при Альбаротте, где Жоао осрамил кастильцев; приказала, чтобы во второй спальне проветрили постель и разожгли огонь. Потом вернулась на балкон над крыльцом и следила за дорогой до тех пор, пока не прозвонили утренние колокола в Вила Реаль де Зедес, и на дороге ниже кедровой рощи не появились два всадника. Её душа воспарила от радости. Всадник, едущий впереди, был так высок, так статен, так мрачно красив и в то же время трогательно печален, потому что его жена умерла, рожая их первого ребенка, и ребенок умер тоже… От мысли, что этот прекрасный человек перенёс такое горе, у Кейт едва не потекли слёзы, но всадник привстал в стременах и помахал ей, и Кейт снова затопило счастье, и она сбежала по лестнице, чтобы встретить своего возлюбленного на ступеньках дома.

Подполковник Кристофер, в простом чёрном сюртуке, белых дорожных бриджах и в треуголке с двумя золотыми кисточками, спрыгнул с лошади. Луис, его слуга, на запасной лошади вёз большой чемодан, заполненный одеждой Кейт, которую Кристофер забрал из Красивого Дома, как только ее мать уехала. Кристофер бросил Луису поводья, подбежал к крыльцу, взлетел на ступеньки и взял руки Кейт в свои. Он поцеловал её, провёл ладонью по шее и худенькой спине, чувствуя пробежавшую по её телу дрожь.

— Я не мог приехать вчера вечером, моя любовь, — сказал он ей, — Неотложные обязанности, вы понимаете…

— Я понимаю, что это ваш долг, — Кейт, сияя, не отрывала от него глаз.

— Ничто иное не держало бы меня вдали от вас, ничто, — Кристофер наклонился, поцеловал её в лоб, затем отступил на шаг, всё ещё держа её, и пристально вгляделся в её лицо.

Она, подумал подполковник, самая красивая девушка в мире и очаровательная в своей застенчивости, покрасневшая и смущённо улыбающаяся.

— Кейт, Кейт, — сказал он с шутливым упрёком. — Вы околдовали меня, я до конца жизни не смогу отвести от вас глаз.

Её черные волосы были убраны в причёску, открывавшую высокий лоб, с двумя длинными завитыми локонами там, где французские гусары носили свои cadenettes. Прекрасный облик дополняли полные губки, маленький носик, и глаза, то трогательно серьезные, то искрящиеся весельем. Девятнадцатилетняя, длинноногая, как жеребенок, жизнерадостная и доверчивая, в этот момент она была полна любви к своему прекрасному возлюбленному.

— Вы видели мою мать? — спросила она.

— Я обещал ей, что буду искать вас.

Кейт виновато отвела глаза:

— Я должен был сказать ей…

— Ваша мать захочет, чтобы вы вышли замуж за человека состоятельного, ведущего спокойную жизнь в Англии, — сказал Кристофер. — Не за такого авантюриста, как я.

На самом деле мать Кейт не одобрила бы этот брак, потому что она сама надеялась выйти замуж за Кристофера. Когда Кристофер это понял, он и переключил своё внимание с матери на дочь.

— Если бы мы просили её благословения, она отказала бы мне в вашей руке, — продолжил он. — А если бы вы поведали ей наши намерения, она нашла бы способ помешать нам.

— Она не смогла бы, — тихо сказала Кейт.

— Но сейчас, — сказал Кристофер, — неодобрение вашей матери не имеет значения, а когда она узнает, что мы женаты, тогда, я уверен, она сможет полюбить меня.

— Женаты?

— Конечно. Вы думаете, что мне не дорога ваша честь? — Он улыбнулся её смущению. — В деревне есть священник, который, я уверен, поженит нас.

— Я… не знаю, — Кейт поправила причёску, одёрнула платье и ещё сильнее покраснела.

— Вы готовы, — Кристофер предупредил ее протест, — И вы выглядите очаровательно.

Кейт ещё сильнее покраснела и прикрыла декольте своего летнего платья, которое она очень тщательно выбрала из тех, что хранились на вилле. Это было английское платье из белого льняного полотна, вышитого колокольчиками, переплетенными с листьями аканта, и она знала, что платье ей очень идёт.

— Моя мать простит меня? — спросила она.

В этом Кристофер весьма сомневался.

— Конечно, — пообещал он. — Я знаю, что такое часто случается. Ваша дорогая мать хочет только лучшего для вас, но как только она узнает меня, она, конечно, поймёт, что я буду заботиться о вас, как ни о ком другом.

— Я уверена в этом, — сказала Кейт сердечно.

Она никогда не понимала, почему подполковник Кристофер был настолько уверен, что ее мать отнесется к нему неодобрительно. Он объяснял это тем, что он двадцатью одним годом старше Кейт, но он выглядел намного моложе, и девушка была уверена, что подполковник любил ее. К тому же многие мужчины имеют жён намного моложе себя, и Кейт не думала, что мать может смутить разница в возрасте. Кристофер также утверждал, что небогат, и это более весомая причина для отказа. Кейт тоже так считала, но бедность Кристофера не смущала ее, это только, казалось, делало их любовь более романтичной… И вот теперь она выйдет замуж за него.

Он свёл её со ступенек крыльца.

— Здесь есть экипаж?

— В конюшнях есть старый кабриолет.

— Тогда мы пойдём в деревню, а Луис заберёт нас в экипаже обратно.

— Прямо сейчас?

— Вчера время без вас, — сказал Кристофер торжественно. — Тянулось так томительно, моя любовь.

Он послал Луиса за кабриолетом и рассмеялся:

— Я едва не прибыл сюда в неподходящей компании.

— Неподходящей?

— Один проклятый дурак-инженер — простите мой солдатский лексикон! — послал недотёпистого лейтенанта стрелков и его солдат-оборванцев чтобы спасти вас! Я вынужден был отослать его. Отправляйтесь, сказал я, и не смейте останавливаться. Бедный парень.

— Почему бедный?

— Дорогая моя! В тридцать лет — и всё ещё лейтенант? Ни денег, ни перспектив, и прошлые грехи, как мусор, с плеч не стряхнёшь — велики, как гибралтарская скала.

Он предложил ей опереться на его локоть и повёл вниз по аллее, увитой глициниями.

— У лейтенанта стрелков довольно своеобразная репутация. Вы слышали о леди Грейс Хэйл? Вдове лорда Хэйла?

— Никогда, — ответила Кейт.

— Какую же уединённую жизнь вы ведёте в Опорто! — беспечно улыбаясь, заявил Кристофер. — Лорд Уильям был очень известным человеком. Я работал в тесном сотрудничестве с ним в Министерстве иностранных дел какое-то время, но потом по поручению правительства он отправился в Индию и имел несчастье возвращаться назад на военно-морском судне, которое приняло участие в Трафальгарской битве. Лорд Хэйл, как говорят, проявил себя необыкновенным храбрецом и погиб в сражении, но потом разразился потрясающий скандал, потому что его вдова устроила свою совместную жизнь с офицером стрелков — тем самым. О боги, о чём только думала леди Грейс?

— Он не джентльмен?

— Конечно, он не был рождён джентльменом! — заявил Кристофер. — Бог знает, из-под какого камня в наши дни в армии выкапывают подобных офицеров? И леди Грейс сожительствовала с ним! Очень странно! Но некоторым женщинам благородного происхождения нравится ловить рыбку в грязном пруду, и, к сожалению, она оказалась одной из них, — он неодобрительно покачал головой. — Это плохо кончилось, потому что она забеременела и умерла в родах.

— Бедная женщина! — сказала Кейт, восхищаясь самообладанием своего возлюбленного, которому эта история должна была, конечно, напомнить о смерти его первой жены. — И что случилось с ребенком?

— Я полагаю, ребенок также умер. Но это к лучшему. Во-первых, был положен конец скандалу, а во-вторых, какое будущее ждало этого младенца? Несомненно, отец ребёнка был тем несчастным стрелком, который, как предполагалось, должен был сопроводить вас за реку. Я его взнуздал, можно сказать, — Кристофер засмеялся, вспоминая сопутствующие обстоятельства. — Он грозно хмурился и утверждал, что у него есть приказ, но я не собирался потакать его глупостям и приказал ему убраться с глаз. Я не желал, чтобы этот скандально известный негодяй присутствовал на моей свадьбе!

— Вы правы, — согласилась Кейт.

— Конечно, я не сказал ему, что знаю о его репутации. Незачем смущать бедолагу.

— Вы правы, — ответила Кейт и сжала руку своего возлюбленного.

Луис догнал их в маленьком запылённом кабриолете из конюшен виллы, в который он запряг собственную лошадь. Кристофер остановился на полпути к деревне, нарвал хрупких диких нарциссов, которые росли на обочине дороги и настоял, чтобы Кейт вплела их в свои тёмные волосы, а затем снова поцеловал её и сказал, что она прекрасна. Кейт думала, что это самый счастливый день в её жизни. Солнце светило, легкий ветерок перебирал яркие цветы на лугу, и её мужчина был рядом.

Отец Жозеф ждал в церкви, будучи приглашённым Кристофером ещё по дороге на виллу, но прежде, чем начать церемонию, священник отвёл англичанина в сторону.

— Думаю, то, что вы желаете совершить, неправильно, — сказал он.

— Неправильно, отец?

— Вы — протестанты? — спросил священник и, когда Кристофер кивнул, вздохнул. — Церковь говорит, что только те, кто причащаются, могут вступать в брак.

— И ваша церковь права, — сказал Кристофер примирительно.

Он посмотрел на Кейт, стоящую перед белым альарём, и подумал, что она похожа на ангела с желтыми цветами в волосах.

— Скажите мне, отец, — продолжил он, — вы заботитесь о бедных в своем округе?

— Это — христианский долг, — ответил отец Жозеф.

Кристофер достал несколько золотых английских гиней из кармана (это были не его собственные деньги, их выдало Министерство иностранных дел на деловые расходы) и вложил их в руку священника, сжав его пальцы вокруг монет.

— Позвольте мне сделать вклад в ваше благое дело. — сказал он, — И позвольте просить вас дать нам благословение, как и всем. Благословение на латыни, отец, которое даст нам божью защиту в эти смутные времена. А позже, когда закончится война, я приложу все усилия, чтобы убедить Кейт получить у вас наставления в вере. И сам сделаю это, разумеется.

Отец Жозеф, сын батрака, смотрел на монеты и думал, что он никогда не видел так много денег, и о том, сколько проблем могли решить эти деньги.

— Я не могу служить мессу для вас, — твёрдо сказал он.

— Я не хочу мессу, — согласно кивнул Кристофер. — Я не имею права на мессу. Я только хочу вашего благословения.

Он хотел только, чтобы Кейт считала себя замужем. Несколько слов на латыни. Священник мог тараторить хоть молитвы похоронного обряда, это было не важно.

— Только благословение от вас, отец, — это всё, что я хочу. Благословение от вас, от Бога, и от святых. — он достал из кармана ещё несколько монет и отдал их священнику, который решил, что благословение не может никому повредить.

— И вы действительно собираетесь получить наставления в вере? — спросил отец Жозеф.

— Я уже давно ощущал, что Бог призывает меня присоединиться к вашей церкви, — ответил Кристофер. — И, полагаю, я должен принять его волю. И тогда, отец, вы сможете заключить наш брак должным образом.

Отец Жозеф облачился, вошёл в алтарь, где опустился на колени, перекрестился, а потом подняся и обернулся с улыбкой к Кейт и высокому, красивому мужчине рядом с ней. Священник плохо знал Кейт, поскольку семья Сэвидж никогда не водила знакомства с сельскими жителями и, конечно, не посещала церковь, но слуги с виллы говорили о ней только хорошее, и отец Жозеф, хотя он был холостяком, мог сказать, что эта девочка была редкой красавицей. Поэтому его голос был полон теплоты, когда он призывал Бога и святых одобрить союз этих двух душ. Он чувствовал себя виновным, что теперь они будут вести себя как женатые люди, хотя женаты не были, но такие вещи были распространены, и в военное время хороший священник должен знать, когда закрыть глаза на некоторые несоответствия порядку.

Кейт слушала слова на латыни, которую не понимала, смотрела мимо священника на алтарь, где поблёскивающий серебряный крест был накрыт черной прозрачной завесой, потому что Пасха еще не наступила, и чувствовала, как бьётся её сердце, ощущала руку любимого, властно сжимающую её пальцы, и ей хотелось кричать от счастья. Будущее казалось золотым, простираясь под лучами солнца перед нею дорогой, усыпанной цветами. Это была не совсем та свадьба, о которой она мечтала. Она хотела вернуться в Англию, которая для неё и её матери всё ещё была домом, и пройти там по проходу между скамьями в сельской церкви, заполненной её румяными родственниками, чтобы её забрасывали лепестками цветов и зёрнами пшеницы, а потом сесть в фаэтон, запряжённый четвёркой лошадей и направиться в таверну, где на обед будет подана говядина, пиво и доброе красное вино. А, может, она была бы более счастлива, если бы только ее мать была в церкви, но она утешала себя, что они помирятся, она была совершенно уверена в этом. Внезапно Кристофер сжал её руку так сильно, что причинил ей боль.

— Скажите «Я согласна», — приказал он ей.

Кейт покраснела.

— О, я согласна, — сказала она. — Я, действительно, согласна.

Отец Жозеф улыбнулся ей. Через небольшие, высоко прорезанные в стенах окна церкви солнечный свет озарял её увитую цветами голову, и отец Жозеф поднял руку, чтобы благословить Джеймса и Кэтрин крестным знамением… В этот момент двери церкви со скрипом отворились, впуская внутрь поток солнечного света и зловоние, словно от навозной кучи.

Кейт обернулась и увидела в дверях солдат. Они стояли против света, и она могла различить только их очертания, но у них за плечами было оружие. Она решила, что это французы и задохнулась от страха, но полковник Кристофер казался совершенно невозмутимым, поскольку наклонился к ней и поцеловал ее в губы.

— Мы женаты, моя любимая, — сказал он мягко.

— Джеймс, — выдохнула она.

— Моя дорогая, дорогая Кейт, — подполковник улыбнулся ей. — Моя дорогая, дорогая жена.

Потом он обернулся на звук шагов, резко прозвучащих в маленьком нефе. Это были медленные, тяжёлые шаги подбитых гвоздями ботинок, неуместно громко стучащих по древним камням. Офицер шёл к алтарю. Он оставил своих людей на церковном крыльце и вошёл один. Когда он подошёл ближе, стало слышно, как звенит в ножнах его длинный меч. Он остановился и вгляделся в бледное лицо Кейт, и Кейт содрогнулась, потому что у офицера в оборванным потёртом зелёном мундире выражение загорелого лица было тяжелее железа, а пристальный взгляд можно было определить как нахальный.

— Вы — Кейт Сэвидж? — спросил он, удивляя ее, потому что вопрос был задан по-английски, тогда как она посчитала его французом.

Кейт ничего не сказала. Ее муж был рядом, и он защитит ее от этого неприятного, пугающего и наглого человека.

— Это — вы, Шарп? — требовательно спросил подполковник Кристофер. — Ей-Богу, это вы! — он был странно взволнован, его голос сделался неприятно визгливым, и он усилием воли взял себя в руки. — Что, черт возьми, вы делаете здесь? Я приказал вам уходить на юг, за реку, чёрт бы вас побрал!

— Был отрезан, сэр, — ответил Шарп, не глядя на Кристофера и не сводя глаз с лица Кейт, обрамлённого вплетёнными в волосы нарциссами. — Я был отрезан лягушатниками, сэр, большим количеством лягушатников. Я прорвался, сэр, и прибыл, чтобы найти мисс Сэвидж.

— Её больше нет, — холодно сказал подполковник. — Позвольте мне представить вас моей жене, Шарп, госпоже Джеймс Кристофер.

Кейт, искренен верившая, что стала замужней женщиной, услышав своё новое имя, подумала, что её сердце разорвется от счастья.

Только что соединившиеся подполковник и госпожа Кристофер вернулись на виллу в пыльном кабриолете, обогнав Луиса и солдат, которые шли следом. Хэгмэн, все еще живой, ехал теперь в ручной тележке, хотя тряска этого транспортного средства, казалось, причиняла ему больше боли, чем передвижение в носилках.

Лейтенант Висенте тоже выглядел больным, он был настолько бледен, что Шапр опасался, как бы бывший адвокат не подхватил в последние дни какую-нибудь болезнь.

— Вы должны показаться доктору, когда он приедет, чтобы ещё раз взглянуть на Хэгмэна, — заявил Шарп.

В деревне был доктор, который уже обследовал Хэгмэна, объявил, что тот умирает, но пообещал днём заехать на виллу и снова осмотреть пациента.

— У вас такой вид, словно живот расстроился, — продолжал Шарп.

— Это не болезнь, — ответил Висенте — Не то, что доктор может вылечить.

— Тогда что?

— Это — мисс Kатерина, — с несчастным видом пробормотал Висенте.

— Кейт? — Шарп удивлённо воззрился на него. — Вы знаете ее?

— Каждый молодой человек в Порто знает Кейт Сэвидж. Когда ее послали в школу в Англии, мы тосковали о ней, и когда она приплыла назад, это было, словно солнце взошло.

— Она довольно симпатичная, — признал Шарп и лишь потом осознал, в чём на самом деле сейчас признался ему адвокат. — О, черт…

— Что? — оскорбился Висенте.

— Не хватало, чтобы вы влюбились!

— Я не влюблён, — заявил Висенте, все еще оскорбленный, но было очевидно, что Кейт Кристофер его очаровала. Последние два или три года он набюдал за ней издалека и мечтал о ней, когда писал свои стихи; мысли о ней отвлекали его, когда он пытался погрузиться в свою философию, фантазии о ней не оставляли его, когда он рылся в пыльных книгах по юриспруденции. Она была как дантова Беатрис, недосягаемая английская девушка из большого дома на холме… И вот теперь она замужем за подполковником Кристофером!

Вот чем, думал Шарп, объясняется исчезновение глупой сучки. Она тайно сбежала! Но он всё же не мог понять, почему она скрывала свои чувства от матери, которая конечно одобрила бы ее выбор? Кристофер, насколько Шарп мог судить, благородного происхождения, богат, должным образом образован и, к тому же, джентльмен, — то есть, всё то, чего о Шарпе сказать, конечно, было нельзя. Кристофер тоже сильно злился и, когда Шарп достиг виллы, встретил его на ступеньках и вновь потребовал объяснить присутствие стрелка в Вила Реаль де Зедес.

— Я сказал вам, — повторил Шарп. — Нас отрезали. Мы не смогли пересечь реку.

— Сэр, — Кристофер оборвал его и замолчал, ожидая, что Шарп повторит обяснения, но Шарп молчал и смотрел мимо него в прихожую, где Кейт распаковывала большой кожаный чемодан, доставая свою одежду.

— Я дал вам приказ, — настойчиво напомнил о себе Кристофер.

— Мы не смогли пересечь реку, потому что не было моста. Он рухнул, — повторил Шарп. — Мы пошли к парому, но проклятые лягушатники сожгли его, так что теперь мы идем в Амаранте, но не можем двигаться по дорогам, потому что там лягушек, как вшей. И быстро идти я тоже не могу — у меня раненый. Есть ли здесь комната, куда мы можем его определить?

Кристофер сразу не ответил. Он ждал, чтобы Шарп добавил к своей тираде слово «сэр», но стрелок упрямо молчал. Кристофер вздохнул и посмотрел вдаль, туда, где в небе кружил канюк.

— Вы собираетесь остаться здесь сегодня вечером? — спросил он отстранённо.

— Мы шли три часа, — ответил Шарп.

Он не был уверен, что именно три, потому что у него не было часов, но, наверное, что-то вроде этого.

— Мы отдохнем и выступим завтра на рассвете.

— Французы захватят Амаранте, — сказал Кристофер, -

— Без сомнения, — неприветливо отозвался Шарп. — Но что ещё я могу сделать?

Кристофер вздрогнул от стона Хэгмэна.

— Позади дома есть конюшня, — сказал холодно подполковник. — Разместите раненого там. И кто это, чёрт возьми?

Он заметил пленника Висенте, лейтенанта Оливье. Шарп проследил взгляд Кристофера.

— Лягушатник, — ответил он. — Которого я собираюсь вздёрнуть.

Кристофер с ужасом уставился на Шарпа, но тут из дома вышла Кейт и приблизилась к нему. Он привлёк её к себе и обратился к Оливье:

— Monsieur! Venez id, s’il vous plait. (Мсье, подойдите, пожалуйста!)

— Он — пленный, — объяснил Шарп.

— Офицер?

— Лейтенант 18-го драгунского полка, — неохотно сказал Шарп.

Оливье с трудом протиснулся через ряд угрюмых стрелков, охранявших его.

Кристофер смерил Шарпа взглядом, полным высокомерного недоумения, и холодно сказал:

— Общепринятая практика предполагает разрешить офицеру дать слово чести. Где сабля лейтенанта?

— Это не мой пленный, а лейтенанта Висенте, — отозвался Шарп. — Лейтенант — адвокат. У него, видите ли, есть странная идея, что офицер должен предстать перед судом, а я всего лишь собирался его повесить.

Кейт тихо вскрикнула.

— Может, вам лучше зайти в дом, моя дорогая? — предложил Кристофер, но она не двинулась с места, и он не настаивал.

— За что вы собирались его повесить? — всмето этого спросил подполковник.

— Потому что он насильник, — непримиримо заявил Шарп, и это побудило Кейт снова вскрикнуть.

На сей раз Кристофер всё же вытеснил её в прихожую и резко сказал:

— Думайте, что говорите, в присутствии моей жены.

— Когда та девушка пристутствовала в своём доме, этот ублюдок изнасиловал ее, — парирвал Шарп. — Мы взяли его со спущенными брюками и болтающимся «инструментом». И что мне с ним было делать? Угостить его бренди и предложить ему партию в вист?

— Он — офицер и джентльмен, — заявил Кристофер, весьма заинтересованный тем, что Оливье служил в 18-м драгунском, то есть — вместе с капитаном Аржантоном. — Где его сабля?

Лейтенант Висенте, который забрал саблю у Оливье, представился, и Кристофер потребовал, чтобы французу вернули оружие. Португалец попытался объяснить, что Oливье обвиняется в преступлении и должен быть осуждён, но подполковник на безупречном португальском отверг эти доводы:

— Военные конвенции предполагают, что офицеры не должны подвергаться суду, как гражданские лица. Вы это должны знать, если вы — адвокат, как заявляет Шарп. Разрешение гражданского суда над военнопленными вызовет ответную реакцию. Судите этого человека и казните его, и французы сделают то же самое с каждым португальским офицером, взятым в плен. Вы понимаете это, конечно?

Винсенте признал силу аргумента, но не собирался сдаваться:

— Он — насильник!

— Он — военнопленный, — возразил Кристофер. — И вы передадите его под мой контроль.

Висенте все еще пытался сопротивляться. Кристофер, в конце концов, был в гражданском!

— Он был взят в плен солдатами португальской армии! — упрямо стоял на своём лейтенант.

— А я — подполковник британской армии Его Величества и, думаю, выше вас званием. Поэтому вы повинуетесь моему приказу, иначе окажетесь перед судом военного трибунала.

Висенте, потерпев поражение, отступил, и Кристофер, слегка поклонившись, вручил Оливье его саблю.

— Вы окажете мне честь подождать внутри? — предложил он французу, и, когда совершенно свободный Оливье вошёл в дом, Кристофер взбежал по ступенькам и посмотрел поверх голов Шарпа и Висенте на белое облако пыли, появившееся на тропе, тянущейся от дороги. Большой отряд всадников приближался к деревне, и Кристофер понял, что это — каитан Аржантон со своим эскортом. Тревога омрачила его лицо, он взглянул на Шарпа, потом на приближающихся кавалеристов. Он не мог позволить им встретиться!

— Шарп, — заявил он. — Я даю вам ещё один приказ.

— Как скажете, сэр, — неохотно отозвался Шарп.

— Вы останетесь здесь и будете охранять мою жену, — сказал Кристофер. — Это ваши лошади? — Он указал на дюжину лошадей, захваченных в Барка д’Aвинтас, большинство которых были все еще осёдланы. — Я возьму двух.

Он заглянул в прихожую и подозвал Оливье:

— Мсье! Вы будете сопровождать меня. Мы отправляемся прямо сейчас. Дражайшая? — он взял Кейт за руку. — Вы останетесь здесь и будете ждать моего возвращения. Я отлучусь ненадолго. Самое большее — на час.

Он наклонился, поцеловал пальцы Кейт, затем поспешно вышел, вскочил в седло, подождал, пока к нему не присоединится Оливье, а потом оба всадника поскакали вниз по дороге.

— Оставайтесь здесь, Шарп! — крикнул, отъезжая, Кристофер. — Никуда не уходите! Это — приказ!

Висенте проводил Кристофера и француза взглядом, пока они не скрылись вдали:

— Зачем он взял француза?

— Бог его знает, — отозвался Шарп.

Пока Додд и три других стрелка повезли Хэгмэна к конюшне, он поднялся на крыльцо, вынул свою превосходную подзорную трубу, устроив её на краю резного каменного вазона, и направил на приближающихся всадников. Зелёные мундиры с розовой отделкой, коричневые чехлы на отполированных шлемах… Французские драгуны! Сотня? Может, и больше. Всадники придержали лошадей, увидев появившихся из деревни Кристофера и Оливье. Шарп передал трубу Харперу.

— О чём этот скользкий педераст говорит с «граппо» (по французски — «жабами», но на английском слово звучит как «говнюки»)?

— Бог его знает, сэр, — отозвался Харпер.

— Так понаблюдайте за ними, Пат, понаблюдайте, — сказал Шарп, — И если они приблизятся, сообщите мне.

Он вошёл в дом, пинком небрежно распахнув массивную дверь. Лейтенант Висенте не сводил преданного и восхищённого взгляда с Кейт Сэвидж, которую, очевидно, нужно было называть уже Кейт Кристофер. Шарп снял кивер, пригладил рукой недавно подстриженные волосы.

— Ваш муж отправился вести переговоры с французами, — сказал он и, натолкнувшись на хмурый неприветливый взгляд девушки, задался вопросом, чем именно она недовольна: тем, что её муж общается с французами, или тем, что он, Шарп, имел наглость обратиться к ней. — Вы можете мне объяснить, почему?

— Вы должны спросить его, лейтенант, — ответила она холодно.

— Меня зовут Шарп.

— Я знаю ваше имя.

— Для друзей — Ричард.

— Хорошо, что у вас есть хоть какие-то друзья, мистер Шарп, — заявила Кейт.

Она смело смотрела на него, и Шарп подумал, какая же она красавица. Именно такие лица живописцы увековечивают на своих картинах. Было неудивительно, что все эти заумные поэты и философы, приятели Висенте, поклонялись ей, как божеству, не смея приблизиться.

— Итак, почему подполковник Кристофер беседует с лягушатниками, мэм?

Кейт захлопала глазами, удивлённая не тем, что её муж ведёт беседы с врагом, а потому, что её впервые назвали «мэм».

— Я сказала вам, лейтенант, — сказала она не слишком любезно. — Спросите у моего мужа.

Шарп обошёл вестибюль. Он восхитился изогнутой мраморной лестницей, пристально рассмотрел прекрасный гобелен, изображающий охотниц, преследующих оленя, и два бюста, стоящие в нишах напротив друг друга. Бюсты, очевидно, были привезены из Англии господином Сэвиджем, потому что один изображал Джона Мильтона, а на другом была подпись «Джон Баньян».

— Меня послали за вами, — сказал он Кейт, всё ещё не сводя глаз с Баньяна.

— За мной, мистер Шарп?

— Капитан Хоган приказал найти вас и проводить к вашей матери. Она волнуется за вас.

Кейт покраснела:

— У моей матери нет никакой причины волноваться. У меня теперь есть муж.

— Теперь? — спросил Шарп. — Вы вышли замуж сегодня утром? Мы это видели в церкви?

— Это не ваше дело! — в отчаянии выпалила Кейт.

Висенте расстроился. Ему казалось, что Шарп запугивает обожаемую им женщину.

— Если вы замужем, мэм, то это, конечно, не моё дело, — заявил Шарп. — Я же не могу забрать замужнюю женщину у её мужа, не так ли?

— Конечно, нет, — отрезала Кейт, — И мы действительно поженились этим утром.

— Мои поздравления, мэм, — отозвался Шарп и остановился перед превосходными старинными напольными часами с маятником. Их циферблат украшали улыбающиеся луны и надпись «Томас Томпэн, Лондон». Он открыл полированную дверцу и дёрнул гирьку, чтобы привести в действие механизм.

— Думаю, ваша мать обрадуется, мэм.

— Не ваше дело, лейтенант, — еле сдерживаясь, ответила Кейт.

— Жаль, что её здесь не было, а? Ваша мать была в слезах, когда я видел её в последний раз. — Шарп дразнил её. — Он и вправду подполковник?

Вопрос застал Кейт врасплох, особенно после известия, что её мать была расстроена. Она покраснела, потом приняла надменный и оскорблённый вид.

— Конечно он — подполковник, — негодующе заявила она. — А вы — наглец, мистер Шарп.

Шарп засмеялся. Шрам на щеке придавал ему зловещее выражение, но когда он улыбался или смеялся, его лицо становилось совсем другим, и Кейт, к ее удивлению, почувствовала, что ее сердце на мгновение замерло. Она помнила историю, которую Кристофер рассказал ей, о том, как леди Грейс погубила свою репутацию, живя с этим человеком. Кристофер выразился так: «ловила рыбку в грязном пруду», — но внезапно Кейт позавидовала леди Грейс, а затем вспомнила, что меньше часа назад вышла замуж, и очень устыдилась. Но всё же, думала она, этот проходимец ужасно привлекателен, когда улыбается… и он продолжал ей улыбаться.

— Вы правы, — сказал Шарп, — Я наглец. Всегда таким был и, наверное, буду. Прошу прощения, мэм. — он ещё раз осмотрелся. — Это — дом вашей матери?

— После смерти отца это — мой дом, — сказала Кейт. — Теперь, я предполагаю, это — собственность моего мужа.

— Мой человек ранен, и ваш муж сказал, что он должен быть размещен в конюшне. Мне не нравится, что раненый находится в конюшне, когда в доме столько комнат.

Кейт покраснела, хотя Шарп не понял, по какой причине, и указала на дверь, ведущую в заднюю половину дома:

— Слуги располагаются возле кухни, и я уверена, что там найдётся удобная комната.

Она отступила в сторону и вновь жестом показала дверь на половину слуг:

— Не хотите ли посмотреть?

— Непременно, мэм, — сказал Шарп, но не сдвинулся с места, продолжая изучающее разглядывать её.

— Что-нибудь ещё? — спросила Кейт, смущённая его помрачневшим пристальным взглядом.

— Поздравляю с заключением брака, мэм.

— Спасибо, лейтенант.

— Поспешный брак, — Шарп сделал паузу, увидел вспышку гнева в её глазах и вновь ей улыбнулся. — Такое бывает в военное время. Я покручусь снаружи, мэм.

Он оставил её восхищённому поклонению Висенте и вышел на крыльцо.

— Ублюдок всё ещё беседует?

— Говорит с «граппо», сэр, — доложил Харпер, не отрывая глаз от трубы. — Ближе не подходят. Полковник полон неожиданностей, верно?

— Как пудинг сливами.

— Что мы делаем, сэр?

— Мы перенесём Дэна в комнату для слуг за кухней. Доктор посмотрит его. Если его можно везти, мы пойдём в Амаранте.

— Захватим девчонку?

— Нет, если она замужем, Пат. Проклятье, если она замужем, мы не можем так поступить с ней. Она теперь принадлежит ему, как дом, капитал и бочки. — Шарп почесал за воротником место, где его укусила вошь. — Симпатичная девочка.

— Она-то? Я не заметил.

— Лживый ирландский ублюдок…

Харпер усмехнулся:

— Ну, она приятна для глаза, сэр, но она — замужняя женщина.

— Руки прочь, да?

— Жена подполковника? — ответил в тон Харпер. — Я бы на вашем месте об этом не мечтал.

— Я не мечтаю, Патрик, — сказал Шарп — Я думаю, как нам убраться отсюда. Как вернуться домой.

— В расположение армии? Или в Англию?

— Бог его знает. Куда хотели бы вы?

Их второй батальон 95-го стрелкового полка сейчас находился в Англии, в своих бараках в Шорнклиффе. Шарп и его люди были отрезаны от остальных «зелёных курток» во время аръергардных боёв при отступлении к Виго, и им не удалось соединиться со своими. Об этом позаботился капитан Хоган. Ему была нужна защита во время составления карт диких территорий на границе между Португалией и Испанией, и команда отличных стрелков, по его мнению, была просто послана ему небесным провидением. Умело перепутанная документация, «случайно» направленные не по назначению депеши, выцарапанные из армейской казны деньги — и Шарп со своей ротой остались на войне.

— В Англии меня ничто не держит, — сказал Харпер. — Здесь я счастлив.

— А парни?

— Большинству здесь нравится, некоторые хотят домой. Кресакр, Симс — просто ворчуны. Джон Вилямсон хуже. Он говорит, что вы здесь потому, что хотите выслужиться, и что ради этого пожертвуете всми нами.

— Он так говорит?

— И даже хуже.

— Хорошая мысль, кстати, — беспечно заметил Шарп.

— Но я не думаю, что кто-нибудь верит ему, кроме нескольких ублюдков. Большинство из нас знает, что мы здесь случайно. — Харпер покачал головой. — Рано или поздно я должен буду сделать Вильямсону выволочку.

— Вы или я, — согласился Шарп.

Харпер снова посмотрел в трубу:

— Ублюдок возвращается. А тот, другой, остаётся у них.

Он вернул Шарпу трубу.

— Оливье?

— Он, дьявол его побери! — Харпер был возмущён.

В трубу Шарпу было видно, что Кристофер едет назад к деревне в сопровождении гражданского, судя по его одежде, и это — не лейтенант Оливье. Тот, видимо, в сопровождении драгун отправился на север.

— Эти говнюки, должно быть, видели нас, — сказал Шарп.

— Ясно, как белый день, — согласился Харпер.

— И Лейтенант Oливье сказал им, что мы здесь… Тогда, чёрт возьми, почему они оставили нас в покое?

— Он заключил с ублюдками договор, — предположил Харпер, имея ввиду Кристофера.

Шарп подумал, с какой стати английский офицер будет договариваться с врагом.

— Надо врезать ему, — заявил Шарп.

— Нельзя. Он полковник.

— Тогда два раза, — беспощадно продолжил Шарп. — И проклятая правда сразу выйдет наружу.

Они замолчали, потому что Кристофер уже, не торопясь, подъезжал к дому. Человек, сопровождающий его, был молод, рыжеволос и в простой гражданской одежде, но на крупе его лошади виднелось французское армейское клеймо, да и седло было армейское. Кристофер с интересом посмотрел на подзорную трубу, которую Шарп держал в руках.

— Вы, наверное, сгораете от любопытства, Шарп, — сказал он с необычной сердечностью.

— Мне любопытно, почему наш пленный был возвращен врагу.

— Потому что я принял такое решение, конечно, — Кристофер спешился. — Он обещал не воевать против нас, пока французы не вернут британского военнопленного, равного по званию. Все нормально, Шарп, нет повода для возмущения. Это — мсье Aржантье, который собирается вместе со мной посетить генерала Крэддока в Лиссабоне.

Француз, услышав в разговоре своё имя, нервно поклонился Шарпу.

— Мы идем с вами, — заявил Шарп, игнорируя француза.

Кристофер покачал головой:

— Не думаю, Шарп. Мсье Аржантье примет меры, чтобы нам позволили переправиться по понтонному мосту в Опорто, если он восстановлен. Не думаю, что наши французские друзья позволят полуроте стрелков пересечь реку у них перед носом, не так ли?

— Если вы договоритесь с ними, то всё возможно, — сказал Шарп. — Кажется, у вас довольно дружественные взаимоотношения.

Кристофер бросил поводья Луису, потом жестом предложил Аржантье спешиться и проследовать за ним в дом.

— «Есть многое, Горацио, на свете, о чём не снилось вашим мудрецам»… — процитировал Кристофер и, проходя мимо Шарпа, бросил. — У меня есть кое-какие планы относительно вас.

— У вас есть планы относительно меня? — переспросил Шарп грубо.

— Полагаю, что в армии Его Величества короля Британии подполковник превосходит чином лейтенанта, саркастически заметил Кристофер. — Так было всегда, и разве это не означает, что вы подчиняетесь моему руководству? Итак, когда я вас вызову, вы придёте за новыми указаниями. Мсье?…

Он холодно смерил Шарпа с головы до ног и вместе с Аржантье поднялся по ступенькам.

На следующее утро пошёл дождь и похолодало. Серая завеса ливня, принесённого с запада, из Атлантики холодным ветром, который сорвал лепестки глициний, словно победитель знамёна побеждённого врага, бил в ставни виллы и гулял холодными сквозняками по галерее. Шарп, Висенте и их люди спали на конюшне, а часовые дрожали от холода и вглядывались во влажную мглу. Шарп, делая обход в середине ночи, видел свет, пробивающийся из-за дрожащих от ветра ставен в одном из окон, и с верхнего этажа ему послышался крик — так кричит попавшее в беду животное. В течение нескольких секунд он был уверен, что узнал голос Кейт, но потом убедил себя, что это либо ему показалось, либо это ветер воет в дымоходе. На рассвете он пошёл проведать Хэгмэна. Старый браконьер был весь в поту, но живой. Он спал и во сне несколько раз громко произнёс: «Эми… Эми…». Доктор, который вчера посетил раненого, фыркнул, пожал плечами и заявил, что Хэгмэн умрет. Рану он промыл, перевязал, но деньги взять отказался.

— Держите влажными повязки, — сказал он Висенте, который переводил разговор для Шарпа. — И ройте могилу.

Последние слова португальский лейтенант не перевёл.

Шарпа вызвали к подполковнику Кристоферу вскоре после восхода солнца. Полковник был укутан в горячие полотенца перед бритьём.

— Он работал парикмахером, — сказал полковник. — Разве не так, Луис? Вы ведь были парикмахером?

— И хорошим, — заметил Луис.

— Вы смотрите так, словно хотите научиться этому ремеслу, Шарп. Сами подстригались, верно?

— Нет, сэр.

— А похоже. Словно крыса обгрызла.

Бритва проскребла вниз по подбородку. Луис вытер лезвие о фланель и прдолжил.

— Моя жена должна будет остаться здесь, — сказал Кристофер. — Я недоволен.

— Недовольны, сэр?

— Она не будет в безопасности в каком-нибудь другом месте, не так ли? Она не может ехать в Опорто, там полно французов, которые насилуют всё живое, а также, вероятно, и мёртвое, но ещё свежее. Это место пока безопасно. Итак, она останется здесь, и будет удобнее, Шарп, если она останется здесь под защитой. Вы станете охранять мою жену, ваш раненый товарищ выздоровеет, вы отдохнёте, размышляя над тем, насколько неисповедимы пути Господни… А примерно через неделю я вернусь, и вы сможете покинуть виллу.

Шарп выглянул в окно, где садовник косил лужайку, наверное, первый раз в году. Коса скользила в траве, усыпанной бледными лепестками глицинии.

— Миссис Кристофер может сопровождать вас на юг, сэр, — предложил он.

— Нет, проклятье, не может, — отрезал Кристофер. — Это слишком опасно. Капитан Аржантон и я — мы должны пройти через линию фронта, и это будет нелегко, если мы возьмём с собой женщину.

Настоящая причина, конечно, состояла в том, что он не хотел, чтобы Кейт встретила свою мать и рассказала ей о своём браке.

— Кейт останется здесь, — подвёл итог Кристофер. — И вы будете относиться к ней с уважением.

Шарп ничего не ответил, не сводя с подполковника взгляда. Тот неловко пошевелился.

— Конечно, будете. Уезжая, я поговорю с деревенским священником и договорюсь, чтобы селяне поставляли для вас пищу. Хлеб, бобы и бычок — вашим людям на неделю должно хватить, а? И — ради Бога! — не обнаруживайте себя. Я не хочу, чтобы французы разграбили этот дом. И ещё… В подвалах, чёрт побери, много прекрасного порто, и я не хочу, чтобы ваши жулики добрались до него.

— Они не тронут порто, сэр, — пообещал Шарп.

Вчера вечером Кристофер показал Шарпу письмо за подписью генерала Крэддока. Письмо было сильно затёрто, особенно вдоль сгибов, чернила выцвели, но оно совершенно ясно гласило на английском и португальском языках, что подполковник Джеймс Кристофер выполняет чрезвычайно важное задание, и любой английский или португальский офицер обязан подчиняться распоряжениям подполковника и оказывать любое содействие, которое он потребует. Подделкой письмо никак не выглядело, оно свидетельствовало, что Кристофер имео право отдавать приказы Шарпу, и теперь он старался проявлять по отношению к подполковнику большую почтительность, чем до вчерашнего вечера.

— Хорошо, хорошо. Это всё, Шарп. Вы свободны.

— Вы идёте на юг, сэр? — вместо того, чтобы немедленно уйти, спросил Шарп.

— Я же сказал, что нам предстоит встреча с генералом Крэддоком.

— Тогда, возможно, вы захватили бы моё письмо к капитану Хогану?

— Пишите быстро, Шарп, очень быстро. Я должен отправляться.

Шарп написал несколько слов. Писать он не любил, потому что в школе не учился, и знал, что его стиль изложения столь же неуклюж, как коряв почерк. Он сообщил Хогану только о том, что был окружён на северном берегу, что ему дан приказ оставаться на вилле, и как только приказ будет выполнен, он немедленно вернётся к исполнению своих обязанностей. Шарп предполагал, что Кристофер прочтёт его письмо, поэтому не упоминал в нём о подполковнике, не критиковал его распоряжений. Он отдал письмо Кристоферу, который в сопровождении француза — оба в гражданском — уехали около 9-ти утра. Луис поехал с ними.

Кейт тоже написал написала письмо, адресованное матери. Утром она была бледной и заплаканной, что Шарп приписал грусти из-за расставания с новобрачным, но, по правде говоря, Кейт расстроилась, потому что Кристофер не позволил ей отправиться с ним. Эту идею подполковник категорически отказался даже рассматривать:

— Мы направляемся в очень опасное место. Переход линии фронта, дорогая, чрезвычайно рискован, и я не могу подвергнуть вас такой угрозе.

Увидев, что Кейт расстроилась, он взял её за руки:

— Неужели вы полагаете, что я хочу так скоро расстаться с вами? Разве вы не понимаете, что только долг, высокий долг способен заставить меня покинуть вас? Вы должны доверять мне, Кейт. Я думаю, что доверие очень важно в браке, не так ли?

И Кейт, пытаясь сдержать слёзы, согласилась с ним.

— Вы будете в безопасности, — пообещал Кристофер. — Шарп будет охранять вас. Я знаю, что он выглядит неотесанным, но он — английский офицер и, значит, почти джентльмен. И у вас много слуг, чтобы составить вам компанию. — он нахмурился. — Надеюсь, присутствие здесь Шарпа вас не беспокоит?

— Нет, — ответила Кейт. — Я постараюсь не встречаться с ним.

— Не сомневаюсь, что он будет только рад этому. Леди Грейс, возможно, приручила его немного, но он явно чувствует себя не в своей тарелки в цивилизованном обществе. Я уверен, что вы будете в полной безопасности, пока я не вернусь. Если вы волнуетесь, может быть, оставить вам пистолет?

— Нет, — сказала Кейт, зная, что в оружейной комнате отца был пистолет, к тому же она не думала, что ей понадобится пистолет, чтобы удерживать Шарпа в рамках приличия.

— Как долго вы будете отсутствовать? — спросила она.

— Неделю. Самое большее — десять дней. Точнее сказать не могу, но будьте уверены, моя дорогая, что я уже спешу вернуться к вам.

Она передала ему письмо для матери. Письмо, написанное при свечах перед рассветом, должно было рассказать миссис Сэвидж, как дочь её любит и сожалеет о том, что обманула мать, но теперь она замужем за замечательным человеком, которого миссис Сэвидж, разумеется, полюбит, как собственного сына. Кейт обещала, что присоединится к матери, как только сможет, а до того времени вверяет себя, своего мужа и мать божьему заступничеству.

Полковник Джеймс Кристофер прочитал письмо своей жены по пути в Опорто, а затем и письмо Шарпа.

— Что-то важное? — спросил капитан Аржантье.

— Ерунда, мой дорогой капитан, просто ерунда, — беспечно ответил Кристофер и перечёл письмо Шарпа во второй раз.

— Милосердный Боже! — сказал он. — И как они позволяют столь безграмотным личностям в наши дни нести службу Его Величеству?!

С этими словами он порвал оба письма в крошечные клочки. На мгновение, подхваченные холодным, пронизанным дождём ветром, они закружились позади лошади, словно снежинки.

— Полагаю, нам потребуется пропуск, чтобы пересечь реку?

— От штаба я доберусь один, — ответил Аржантье.

— Хорошо, — сказал Кристофер. — Очень хорошо.

Капитану Аржантье было неизвестно, что в седельной сумке подполковника было третье письмо. Кристофер написал его в самых изящных выражениях на прекрасном французском языке, а адресовано оно было бригадиру Анри Виллару, стороннику маршала Сульта, человеку, которого остерегались Aржантье и остальные заговорщики. Кристофер улыбался, вспоминая радости прошлой ночи и предвосхищая их скорое продолжение. Он был счастлив

Глава 4

— Паутина, — прошептал Хэгмэн. — Паутина и мох. Это поможет, сэр.

— Паутина и мох?

— Припарка, сэр. Паутина, мох и немного уксуса. Наложить на обёрточную бумагу и туго привязать.

— Доктор говорит, что нужно просто держать повязки влажными, Дэн, и больше ничего.

— Мы знаем лучше чем доктор, сэр, — голос Хэгмэна был еле слышен. — Моя мать всегда говорила: уксус, мох и паутина. — он затих, хрипло дыша, потом добавил. — И оберточная бумага. Моего отца, сэр, когда его подстрелил привратник из Данхема, она вылечила уксусом, мхом и паутиной. Она была замечательной женщиной, моя мать.

Шарп, сидящий у постели раненого, подумал, стал бы он другим человеком, если бы знал свою мать, если бы был воспитан ею. Он вспомнил, как леди Грейс, умершая три года назад, однажды сказала ему, что он полон гнева. Не потому ли в нём этот гнев? Но его он заставил себя, как всегда, перестать думать о Грейс. Это всё ещё было слишком больно. Он заставил себя улыбнуться:

— Вы говорили об Эми, когда спали, Дэн. Это ваша жена?

— Эми? — Хэгмэн заморгал удивлённо. — Эми? Я о ней годы не вспоминал. Она была дочкой ректора, сэр, дочкой ректора, и она делала вещи, о которых ректорская дочь не должна даже знать.

Он хихикнул, это, должно быть, отозвалось болью, и Хэгмэн скривился и застонал, но Шарп был уверен, что у Хэгмэна есть шанс. Первые два дня его трепала лихорадка, но она прекратилась.

— Долго мы здесь пробудем, сэр?

— Так долго, сколько понадобится, Дэн. Если правда — сам не знаю. Мы остаёмся здесь, пока не выполним приказ полковника.

Письмо генерала Крэддока и заявление Кристофера, что он едет к главнокомандующему, сильно изменили отношение Шарпа к подполковнику. Подполковник был явно по горло в своей загадочной работе. Шарп теперь задавался вопросом, верно ли он истолковал слова капитана Хогана о том, что за Кристофером надо присматривать. Может, Хоган хотел, чтобы он защищал подполковника, который занят чем-то необычайно важным? Так или иначе, Шарп выполнял приказ, от исполнения которого его мог освободить лишь подполковник. И всё же он чувствовал вину, потому что он со своими людьми отдыхал на вилле, в то время, как на юге и востоке война продолжалась.

По крайней мере, он думал, что боевые действия продолжаются, потому что достоверных известий в течение нескольких дней никто сообщить не мог. Коробейник, продававших костяные пуговицы, стальные булавки и штампованные оловянные медальоны с ликом Девы Марии, сказал, что португальцы все еще удерживают мост в Aмаранте, где они отразили атаку большой французской армии. Он также утверждал, что французы направились на юг, к Лиссабону. Затем распространился слух, что маршал Сульт всё ещё в Опорто. Монах, который просил подаяния на вилле, принёс те же новости.

— Это хорошо, — заметил Шарп в разговоре с Харпером.

— Почему это, сэр?

— Если Сульт сидит в Опорто, есть ли шанс, что он возьмёт Лиссабон? Нет, потому что дальше Опорто лягушатники не продвинулись.

— Но, говорят, они уже к югу от реки!

— Возможно, несколько проклятых кавалеристов, — ответил беспечно Шарп, хотя его беспокоило отсутствие информации о происходящем.

К своему удивлению, Шарп ждал возвращения подполковника Кристофера, который мог рассказать о развитии событий.

Кейт, несомненно, ждала мужа с ещё большим нетерпением, чем Шарп. В течение первых нескольких дней после отъезда подполковника она избегала Шарпа, но чем дальше, тем чаще они встречались у постели Хэгмэна, которому Кэйт приносила еду и подолгу сидела и беседовала с ним. Постепенно она убедилась, что Шарп вовсе не грубый мужлан, как показалось ей вначале, и она начала приглашать его в парадные комнаты на чай, который заваривала собственноручно в украшенном лепными розочками фарфоровом чайнике. Иногда компанию им составлял и лейтенант Висенте, но он почти ничего не говорил, только сидел на краешке стула и не сводил с Кейт печального обожающего взгляда, а если она с ним заговаривала, краснел и запинался. Кейт отводила взгляд, тоже смущенная, потому что ей, кажется, лейтенант тоже нравился. Шарп чувствовал, что она всегда была очень одинока. Однажды вечером, когда Висенте проверял посты, она рассказала, как росла в большом доме в Опорто единственным ребёнком, как её посылали учиться в Англию.

— Нас было три девочки, мы жили в доме пастора, — рассказывала она.

Это был холодный вечер, и она сидела у огня, разожжённого в изразцовом камине гостиной.

— Его жена учила нас готовить, убирать и шить, — продолжала Кейт. — А пастор преподавал священное писание, немного французского, немного математики и Шекспира.

— Я столькому не учился, — сказал Шарп.

— Вы же не дочь богатого купца, — улыбнулась Кейт.

Позади нее кухарка вязала в вечернем сумраке. Когда Кейт находилась в обществе Шарпа или Висенте, с ней всегда была одна из служанок, видимо, чтобы у мужа не было никаких оснований для подозрений.

— Отец хотел, чтобы я во всём достигла совершенства, — задумчиво продолжала Кейт. — Он был странным человеком, мой отец. Он делал вино, но не пил его. Говорил, что Бог этого не одобряет. Подвал здесь полон хорошего вина, и он добавлял к нему каждый год всё больше, но никогда не открывал бутылку для себя, — дрожа, она придвинулась к огню. — Помню, что в Англии всегда было холодно. Я это ненавидела, но мои родители не хотели, чтобы я училась в Португалии.

— Почему нет?

— Они боялись, что я заражусь папизмом, — промолвила она, нервно перебирая бахрому шали. — Мой отец был очень настроен против папизма. Он хотел, чтобы я вышла замуж только за последователя англиканской церкви, а иначе…

— Что иначе?

— Я потеряла бы свое наследство, — ответила она.

— Теперь это не страшно, — сказал Шарп.

— Да, — отозвалась она, поднимая на него глаза, в которых отражались блики огня. — Да…

— Это и есть то самое наследство? — спросил Шарп, подозревая, что вопрос неделикатный, но ему было интересно.

— Этот дом, виноградники, — Кейт, очевидно, нисколько не оскорбилась. — Винодельня. Сейчас всем этим управляет пока опекун, хотя моя мать пользуется доходами, конечно.

— Почему она не вернулась в Англию?

— Она жила здесь больше двадцати лет, — ответила Кейт, — Здесь её друзья. Но теперь? — она пожала плечами. — Возможно, она вернётся в Англию. Она всегда говорила, что вернётся домой, чтобы снова выйти замуж.

Она задумчиво улыбнулась.

— А здесь она не может выйти замуж? — спросил Шарп, вспоминая красивую женщину, садящуюся в карету возле Красивого Дома.

— Здесь все — паписты, мистер Шарп, — смеясь, заявлиа Кейт. — Хотя я подозреваю, что она нашла кого-то не так давно. Она начала больше следить за собой. Одежда, волосы… Впрочем, может быть, мне это показалось.

На мгновение она примолкла. Спицы кухарки пощёлкивали, полено лопнуло, испустив фонтан искр. Одна пролетела сквозь каминную решётку и затлела на коврике. Шарп наклонился и придавил её подошвой. Часы Томпэна в вестибюле пробили девять.

— Мой отец полагал, что женщины в его семье могут сбиться с пути добродетели, поэтому он всегда хотел, чтобы винодельню унаследовал сын, — продолжала Кейт, — Этого не произошло, поэтому он постарался связать нам руки.

— Тем, что вы должны выйти замуж за последователя англиканской церкви?

— Только за конфирмованного англиканца, который бы пожелал изменить своё имя и взять фамилию Сэвидж.

— Значит, теперь полковник — Сэвидж?

— Пока нет, — сказала Кейт. — Он сказал, что подпишет бумаги у нотариуса в Опорто, а затем пошлёт опекунам в Лондон. Я не знаю, как мы сможем отослать письмо в Лондон сейчас, но Джеймс найдет путь. Он очень находчив.

— Он таков, — сухо подтвердил Шарп. — Но он собирается остаться в Португалии и делать порто?

— Да-да! — подтвердила Кейт.

— И вы тоже останетесь?

— Конечно! Я люблю Португалию и знаю, что Джеймс хочет остаться. Он немного рассказал о себе, когда поселился у нас в Опорто.

Она рассказала, что Кристофер приехал в Новый год и квартировал некоторое время в Красивом Доме, хотя большую часть времени проводил в разъездах где-то на севере. Она не знала, чем он занимался.

— Это не моё дело, — сказала она.

— А что он делает теперь на юге? Это тоже не ваше дело?

— Но он не рассказывает мне! — защищаясь, воскликнула она, потом нахмурилась. — Он вам не нравится, не так ли?

Шарп был смущен, не зная, что и сказать.

— У него хорошие зубы…

Эта сдержанная характеристика достоинств подполковника огорчила Кейт.

— Я слышала, били часы? — спросила она.

Шарп понял намек.

— Пора проверить часовых, — сказал он и, выходя, оглянулся и снова залюбовался Кейт: её тонкими чертами лица, бледной кожей, которая, казалось, светилась в бликах пламени камина.

И сразу же постарался забыть её, потому что начал обход постов.

Шарп заставлял стрелков много работать, патрулируя владения виллы, роя заградительные укрепления на дороге, чтобы меньше времени и сил оставалось на ворчание, но Шарп и сам понимал, насколько сомнительной была ситуация, в которую они попали. Кристофер с лёгкостью отдал приказ, чтобы он остался и охранял Кейт, в то время, как вилла не была приспособлена для обороны против врага. Он стояла высоко на поросшем лесом холме, но не на вершине, а на склоне, и выше росли деревья с толстыми стволами, среди которых мог бы укрыться пехотный корпус и напасть на поместье. Выше деревьев, на скалистой вершине располагалась старая псторожевая башня, и оттуда Шарп часами осматривал окрестности.

Каждый день он видел французские войска. По долине к северу от Вила Реаль де Зедес шла дорога на восток к Амаранте, и вражеская артиллерия, пехота и фургоны двигались по ней каждый день. Охраняя их, отряды драгунов патрулировали вокруг. Иногда вспыхивали отдалённые, слабые, едва слышимые перестрелки. Шарп предполагал, что деревенские жители заманивали в засаду захватчиков. Он пытался определить, где это происходило, но ни разу не увидел засады, и никто из партизан не искал встречи с Шарпом, хотя они должны были знать, что в деревне есть португальские и британские солдаты. Он замечал передвижения драгунов в пределах мили от окраины Вила Реаль де Зедес, два их офицера рассматривали виллу в подзорные трубы, но ни в деревню, ни в поместье никто не наведался. Неужели это устроил Кристофер?

Спустя девять дней после отъезда подполковника мэр деревни принес Висенте газету из Опорто. Качество печати было отвратительное, что озадачило Висенте.

— Я никогда не слышал о «Diari dо Porto»? — сказал он Шарпу, — Это какая-то ерунда!

— Ерунда?

— Здесь говорится, что Сульт должен объявить себя королем Северной Лузитании! Что множество португальцев поддерживают эту идею. Кто? Почему? У нас уже есть король.

— Наверно, газету выпускают на французские деньги, — предположил Шарп, хотя истинные намерения врага для них, отрезанных от всего мира, продолжали оставаться тайной.

Доктор, приезжавший осмотреть Хэгмэна, считал, что маршал Сульт собирал силы, чтобы двинуться на юг, поэтому в его планы не входило растратить людей и время в ожесточённых перестрелках в северных горах.

— Как только он завладеет всей Португалией, — сказал доктор, — Тогда он обыщет все окрестности.

Он сморщил нос, снимая зловонный компресс с груди Хэгмэна и покачал головой в изумлении: рана была чистая. Хэгмэну стало легче дышать, он уже мог сидеть в кровати и ел с аппетитом.

На следующий день Висенте покинул виллу. Доктор сообщил новости, что генерал Сильверия в Амаранте отважно защищает мост через Тамегу, и португалец решил, что его обязанность — помочь соотечественникам. Но через три дня он вернулся, потому что между Вила Реаль де Зедес и Амаранте кишмя кишели драгуны. Неудача сильно удручила Висенте.

— Только время потерял, — сказал он Шарпу.

— Насколько хороши ваши люди? — спросил Шарп.

Вопрос озадачил Висенте.

— Насколько? Такие же, как все, думаю.

— И все одинаковы?

В тот же день он заставил своих стрелков и португальцев сделать по три выстрела из португальских мушкетов. Стрельбы проходили перед домом, а время Шарп засекал по часам Томпена, стоявшим в вестибюле.

Шарп произвёл три выстрела легко. Он половину своей жизни делал это, и мушкеты португальцев были изготовлены в Британии — старые знакомые. Он раскусил патрон, почувствовал солёный вкус пороха, высыпал содержимое в дуло, протолкнул шомполом обёртку и пулю, высыпал остаток на зарядную полку, нажал курок, ощутил удар приклада в плечо, опустил приклад, раскусил второй патрон… Его стрелки одобрительно улыбались, потому что действовал он быстро.

Сержант Мачедо единственный из португальцев повторил достижение Шарпа: сделал три выстрела за сорок пять секунд. Пятнадцать стрелков и двенадцать португальцев делали по выстрелу каждые двадцать секунд, но остальные действовали медленнее, и Шарп с Висенте приступили к их обучению. Вильямсон, один из тех, кто отстрелялся неудачно, ворчал, что глупо было заставлять его стрелять из гладкоствольного мушкета, если у него — винтовка. Свои недовольства он высказывал достаточно громко, чтобы все слышали, считая, что Шарп, как обычно, проигнорирует его заявления, и весьма огорчился, когда Шарп приказал ему выйти из строя.

— У вас есть жалобы? — с вызовом спросил Шарп.

— Нет, сэр, — Вильямсон с недовольной физиономией смотрел мимо Шарпа.

— Cмотрите на меня, — сказал Шарп.

Вилямсон мрачно повиновался.

— Вы учитесь стрелять из мушкета, как положено солдату, — заявил Шарп. — Потому что я не хочу, чтобы португальцы считали, что мы относимся к ним с пренебрежением. — Вильямсон оставался угрюмым, поэтому Шарп продолжил. — И, кроме того, мы сражаемся вместе в тылу противника. Что, если ваша винтовка сломается, и вам придётся взять в руки мушкет? Есть и ещё одна причина.

— Какая, сэр? — спросил Вильямсон.

— Если вы, черт раздери, не станете выполнять мои распоряжения, я накажу вас, потом ещё и ещё, пока вам это не станет поперёк горла, и тогда вы попытаетесь прекратить это, выстрелив в меня.

Вильямсон уставился на Шарпа с таким выражением, словно действительно собирался стрелять в него, но Шарп смотрел ему прямо в глаза, и Вильямсон отвёл взгляд.

— У нас так патроны кончатся, — грубо буркнул он.

Вильямсон в чём-то, возможно, был прав, но Кейт Сэвидж отперла оружейную комнату отца, где нашёлся бочонок пороха и формы для отливки пуль. По приказу Шарпа изготовили новые патроны, используя страницы сборников проповедей из библиотеки виллы. Пули оказались мелковаты, но для учебных стрельб годились, и в течение трёх дней солдаты стреляли из мушкетов и винтовок за дорогой. Французы, наверняка, слышали стрелковую подготовку, отзывающуюся эхом в холмах, и видели поднимающийся над деревней пороховой дым, но не наведались посмотреть, что происходит. Не было и подполковника Кристофера.

— Но французы придут, — заявил Шарп Харперу однажды днём, поднимаясь с ним по склону холма, возвышающемуся над виллой.

Не нравится мне это, — ответил великан-ирландец. — Думаю, они притворяются, будто не знают, что мы здесь.

— И когда они придут, то порвут нас в клочки, — заключил Шарп.

Харпер пожал плечами — мол, возможно, — потом нахмурился:

— Куда мы идём?

— На вершину, — ответил Шарп.

Он провёл Харпера через лес к скалистому склону, а там было рукой подать до старой сторожевой башни на вершине.

— Вы никогда здесь не были?

— Я рос в Донеголе, — ответил Харпер. — И там нас учили никогда не лезть на гору.

— Почему?

— На вершине если что уронишь, оно покатится вниз, сэр. Пока, запыхавшись, карабкаешься вверх, потеряешь то, что оставил внизу. Иисусе Христе, здесь до небес рукой подать!

Тропа шла вдоль скалистого хребта к вершине, с обеих сторон от неё вниз уходили такие крутые склоны, что лишь коза смогла бы вскарабкаться по ненадёжной каменистой осыпи, идти же по самой тропе было безопасно. Путь заканчивался у подножия сторожевой башни.

— Мы устроим здесь форт, — объявил Шарп с энтузиазмом.

— Боже упаси, — охнул Харпер.

— Мы обленились, Пат, размякли. Ничего не предпринимаем. Это плохо.

— Но зачем что-то строить? — спросил Харпер. — Это уже — крепость! Сам дьявол не смог бы взять этот холм, если бы его защищали!

— Здесь две тропы, — Шарп проигнорировал это замечание. — Эта и другая, на южной стороне. Их нужно перегородить стенами. Каменными стенами, Пат, достаточно высокими, чтобы прикрыть человека, который ведёт стрельбу стоя. Здесь много камня.

Шарп повёл Харпера под обрушившейся аркой входа и показал, что башню построили над естественным углублением на вершине, и осыпающиеся со стен камни постепенно заполнили яму.

— Вы хотите, чтобы мы перетащили весть этот камень и построили новые стены? — поразился Харпер.

— Я говорил с Кейт Сэвидж об этом месте, — сказал Шарп. — Эту старую башню возвели сотни лет назад, Пат, когда здесь были мавры. Они убивали христиан, и по приказу короля построили сторожевую башню, чтобы видеть приближение мавританской конницы.

— Очень разумное решение, — заметил Харпер.

— Кейт рассказывала, что народ долин посылал сюда разные ценности, чтобы уберечь от языческих ублюдков. Монеты, драгоценности, золото. Все это здесь так и лежит, Пат. Произошло землетрясение, башня обрушилась, и местные жители считают, что под тоннами камня так и лежит сокровище.

— И почему они не выкопали его, сэр? — скептически возразил Харпер. — Жители деревни не производят впечатление дураков. Святое Семейство, Иисус, Мария и Иосиф! Если б я знал, что на холме в яме есть это проклятое золото, не проводил бы время с плугом и бороной!

— Ну да, верно, — ответил Шарп, лихорадочно придумывая достойный ответ на совершенно резонное возражение Харпера, ведь сочинённая им история расползалась по швам. — Видите ли, с золотом похоронили ребёнка, и легенда гласит, что его призрак будет посещать дом того, кто потревожит его останки. Конечно, если дом расположен поблизости, — добавил он поспешно.

Харпер отнёсся к истории равнодушно. Он смотрел на уходящую вниз тропу.

— Значит, вы хотите построить здесь форт?

— И нужно запастись водой, — добавил Шарп.

Отсутствие источника было слабым местом этой позиции. Если бы ему пришлось обороняться от французов на вершине, он не хотел сдаться только из-за жажды.

— Мисс Сэвидж, — он не мог думать о ней, как о «миссис Кристофер», — обеспечит нас бочками.

— На солнце вода протухнет, — заметил Харпер.

— Добавим в воду немного бренди, — Шарп вспомнил, что во время плавания в Индию и обратно вода всегда слегка отдавала ромом. — Бренди я найду.

— И вы действительно ожидаете, что я поверю, будто под теми камнями есть золото, сэр?

— Нет, — признал своё поражение Шарп. — Но я хочу, чтобы люди хоть немного верили в это. Строить стены будет тяжело, Пат, и мечты о сокровище не повредят.

Золото они не нашли, но под весенним солнцем вершина превратилась в настоящую крепость, где горстка пехоты могла дожить до старости в осаде. Древние строители выбрали отличное место: оно не только возвышалось над обширной территорией, позволяя вести наблюдение, но его, к тому же, легко было защитить. Нападавшие могли подойти только с севера или юга, и в обоих случаях они должны были двигаться по узким тропам. Шарп, обследуя южную тропу, нашёл под валуном проржавевшую стрелу и показал её Кейт, когда она в широкополой соломенной шляпе поднялась на вершину, чтобы посмотреть на башню. Кейт долго вертела стрелу в руках.

— Кажется, это не очень старинное, — заметила она.

— Я думал, что этим, может быть, ранили какого-нибудь мавра.

— Местные все еще охотились с луками и стрелами во время моего дедушки.

— Ваша семья уже жила тогда здесь?

— Сэвиджи поселились в Португалии в 1711 г. — сказала она гордо.

Она пристально смотрела на юго-запад, в направлении Опорто, и Шарп знал, что она надеется увидеть на дороге приближающегося к деревне всадника, но за все прошедшие дни от её мужа не пришло никакого известия. Не приезжали и французы, хотя они должны были видеть, как его люди работают на вершине холма: складывают каменные заграждения через тропы и поднимают по ним бочки с водой, которые спустили в освободившуюся от камней яму. Люди ворчали, что работают, как мулы, но Шарп знал, что лучше для солдата быть усталым, чем праздным. Некоторые, подстрекаемые Вильямсоном, говорили, что это — пустая трата времени, нужно бросить этот холм и разрушенную башню и идти на юг, к армии.

— Каково это, — говорил Вилямсон своим приятелям. — Мы тут горбатимся, а он жену подполковника щекочет!

Если бы Шарп это услышал, он, наверное, согласился бы с этим. Конечно, он не щекотал Кейт, но наслаждался её обществом и убедил себя, что есть приказ или нет, он должен защитить её от французов.

И, хотя не приехали ни французы, ни подполковник, вместо них приехал Мануэль Лопес. Он прискакал на вороном коне, осадив жеребца так круто, что тот встал на дыбы. Девяносто девять из ста наездников были бы сброшены наземь, но Лопес был невозмутим и контролировал ситуацию. Он усмирил коня и усмехнулся, глядя на Шарпа.

— Вы — англичанин, — сказал он по-английски, — И я ненавижу англичан, но не так, как испанцев, а испанцев ненавижу меньше, чем французов.

Он спешился и протянул руку:

— Я — Мануэль Лопес.

— Шарп.

Лопес смотрел на виллу так, словно прикидывал, чем здесь можно поживиться. С выразительным лицом, острым взглядом и быстро вспыхивающей улыбкой, он был на дюйм ниже Шарпа, рост которого составлял шесть футов, но казался крупнее, внушительнее, хотя и не выглядел толстым.

— Если я был испанцем — ночами я благодарю Господа, который не допустил этого! — я назвал бы себя как-нибудь драматически, например, Палач, или Принц Смерти (так звали вожаков партизанских отрядов, которые сильно осложняли жизнь французам), — сказал он. — Но я — скромный португалец, и меня зовут «Школьный Учитель». Я действительно был им. Мне принадлежала школа в Брагансе, где я преподавал неблагодарным маленьким ублюдкам ангийский, латынь, греческий, алгебру, риторику и искусство верховой езды. Я также учил их любить Бога, чтить короля и пукать в лицо испанцам. Теперь, вместо того, чтобы тратить впустую время на дураков, я убиваю французов. — он отвесил Шарпу экстравагантный поклон. — И этим я прославился.

— Я о вас не слышал, — сказал Шарп.

Лопес вызывающе улыбнулся.

— Зато французы обо мне слышали, сеньор, — сказал он. — И я слышал о вас. Кто этот англичанин, который живет в безопасности к северу от Дору? Почему французы оставили его в покое? Кто этот португальский офицер, который живет в его тени? Почему они здесь? Зачем они строят игрушечный форт на Холме Сторожевой Башни? Почему они не воюют?

— Всё это хорошие вопросы, — сухо произнёс Шарп.

Лопес снова бросил взгляд на виллу.

— Всюду в Португалии, где нагадили французы, сеньор, они разрушили такие места. Они украли картины, переломали мебель и осушили винные погреба. Но в этом доме войны не было, верно?

Он обернулся и посмотрел на дорогу, где появились двадцать-тридцать мужчин.

— Мои «ученики», — объяснил Лопес. — Они должны отдохнуть.

С этой оборванной бандой Лопес нападал из засады на обозы, которые везли боеприпасы французам, воюющим против португальской армии, всё ещё удерживающей мост в Амаранте. «Школьный Учитель» потерял в перестрелках много людей и признавал, что первые успехи сделали его самоуверенным. Два дня назад французские драгуны настигли его в чистом поле. Почти половина его людей была убита, остальным удалось скрыться.

— Ненавижу зелёных ублюдков, — рычал Лопес. — Их самих и их длинные сабли. Я привёл «учеников» сюда, чтобы восстановиться. Здесь, похоже, безопасно.

Кейт не понравилось, что «ученики» останутся в доме.

— Скажите ему забрать их в деревню, — сказала она Шарпу, и тот передал её предложение «Школьному Учителю».

— Ее отец тоже был напыщенным ублюдком, — сказал Лопес, смеясь.

— Вы знали его?

— Я знал о нем. Он делал вино, но сам не пил из-за своей глупой веры, и не снимал шляпы, когда мимо проносили святое причастие. Что за человек? Даже испанцы снимают шляпу перед святым причастием, — Лопес пожал плечами и сунул в рот отвратительную вонючую сигару. — Моим людям будет хорошо в деревне. Мы останемся так долго, чтобы зажили самые плохие раны. Потом мы вернёмся на войну.

— Мы тоже, — сказал Шарп.

— Вы? — удивился «Школьный Учитель». — Вы же теперь не воюете?

— Подполковник Кристофер приказал нам оставаться здесь. Это дом его жены.

— Я не знал, что он женат.

— Вы знаете его?

— Он приезжал ко мне в Брагансу. Мне тогда еще принадлежала школа, и у меня была репутация влиятельного лица. Полковник в беседе со мной хотел узнать, какие в Брагансе настроения, желает ли население бороться с французами. Я ответил, что все в Браганге хотят утопить французов в их собственной моче. Так мы и делаем. — Лопес помолчал. — Слышал я, что у подполковника были деньги для любого, кто согласен воевать против французов, но мы никогда не видели собранной им армии.

Он снова посмотрел на дом:

— Значит, вилла принадлежит его жене? И французы сюда не приходят?

— Подполковник Кристофер ведёт переговры с французами, — объяснил Шарп. — И сейчас он находится на юге; организовывает встречу французского офицера с главнокомандующим британских войск.

Несколько мгновений Лопес молча смотрел на Шарпа, потом спросил:

— Зачем французскому офицеру вести переговоры с британцами?

И ответил сам, так как Шарп промолчал:

— Только по одной причине. Они хотят подписать мир. Британия собирается удрать, оставить нас страдать без всякой помощи.

— Этого я не знаю, — ответил Шарп.

— Мы разобьем их с вами или без вас, — зло выплюнул Лопес и приказал своим людям привести его лошадь, собраться и следовать за ним в деревню.

Встреча с Лопесом заставила Шарпа чувствовать себя ещё более виноватым. Другие воевали, а он ничего не делал! Той же ночью, после ужина, он попросил Кейт уделить ему время для беседы. Было поздно, Кейт уже отослала слуг в их помещение за кухней, и Шарп ждал, что кто-нибудь из них вернётся, чтобы сыграть роль компаньонки, но вместо этого Кейт привела его в галерею. Было темно, свечи не зажигали. Кейт подошла к одному из окон и подняла занавески, впуская бледную лунную ночь. Глицинии, казалось, пылала в серебристых лучах. Ботинки часового похрустывали гравием дорожки.

— Я знаю, что вы собираетесь сказать, — промолвила Кейт. — Настало время уходить.

— Да, — согласился Шарп. — И я думаю, что вы должны идти с нами.

— Я должна ждать Джеймса, — ответила Кейт.

Она подошла к буфету и в свете луны налила стакан порто.

— Это вам, — сказала она.

— Что вам говорил подполковник? Как долго он предполагал отсутствовать?

— Неделю, возможно десять дней.

— Прошло больше двух недель. Почти три.

— Он приказал, чтобы вы ждали здесь, — сказала Кейт.

— Но не вечность, — ответил Шарп.

Он подошел к буфету и взял стакан превосходного порто Сэвиджей.

— Вы не можете оставить меня здесь, — прошептала Кейт.

— Я не собираюсь этого делать, — ответил Шарп.

Лунный свет отразился в её глазах, хотя лицо оставалось в тени, и он почувствовал острую ревность к подполковнику Кристоферу.

— Я думаю, вы должны уехать.

— Нет, — отозвалась Кейт с нотой раздражения, затем повернулась к Шарпу, на её лице была написана мольба. — Вы не можете оставить меня здесь одну!

— Я — солдат, — сказал Шарп, — И я достаточно долго ждал. В этой стране идёт война, а я сижу здесь, как болван.

В глазах Кейт стояли слёзы.

— Что с ним случилось?

— Возможно, в Лиссабоне он получил новые распоряжения, — предположил Шарп.

— Тогда почему он не пишет?

— Потому что мы находимся на оккупированной территории, мэм, — жёстко ответил Шарп. — И он не может отправить нам сообщение.

Но это вряд ли, думал Шарп. У Кристофера, кажется, много друзей среди французов. Может, подполковника арестовали в Лиссабоне. Или он убит партизанами.

— Он, вероятно, ждёт вас, чтобы вместе уехать на юг, — сказал он, вместо того, чтобы высказать эти мысли вслух.

— Он послал бы сообщение, — возразила Кейт. — Я уверена, что он едет сюда.

— Вы уверены? — спросил Шарп.

Она присела в позолоченное кресло у окна.

— Он должен вернуться, — сказала она тихо, и по её тону Шарп понял, что она уже ни на что не надеется.

— Если Вы думаете, что он вернётся, то ждите его, — сказал он, — Но я со своими людьми ухожу на юг.

Ночной переход на юг, к берегу реки, найти лодку — любую! Даже бревно подойдет, что-нибудь, чтобы переплыть Дору.

— Вы знаете, почему я вышла за него замуж? — внезапно спросила Кейт.

Вопрос настолько изумил Шарпа, что он ничего не ответил, только пристально смотрел на него.

— Я вышла за него, потому что жизнь в Опорто так уныла, — сказала Кейт. — Мы с матерью живём в большом доме нa холме, адвокаты рассказывают нам, что происходит на виноградниках и в винодельне; другие леди приезжают к нам на чай; по воскресеньям мы ходим в англиканскую церковь – и это всё, что хоть когда-нибудь случается.

Шарп все еще молчал в смущении.

— Вы думаете, что он женился на мне из-за денег, не так ли? — спросила Кейт.

— Разве не так?

Она молча смотрела на него, и Шарп почти ждал, что она разнгевается, но вместо этого она покачала головой и вздохнула:

— Я надеюсь, что это не так, хотя знаю, что брак — азартная игра. Мы не можем знать наверняка, чо получится, но надеемся. Мы вступаем в брак, надеясь, мистер Шарп, и иногда всё получается так, как мечталось. Вы не согласны?

— Я никогда не был женат, — уклонился от ответа Шарп.

— Но вы хотели?

— Да, — сказал Шарп, подумав о Грейс.

— Что случилось?

— Она была вдовой. Мы думали, что если бы она вышла замуж за меня, это только всё усложнило. Так говорили её адвокаты. Ненавижу адвокатов.

Вспоминая об этом, он, как всегда, ощутил боль утраты и попытался заглушить её, выпив залпом свой порто.

Потом подошёл к окну и посмотрел на залитую лунным светом дорогу, туда, где поднимающийся над деревней печной дым застилал звёзды над северными холмами.

— Потом она умерла, — резко сказал он.

— Я сожалею, — голос Кейт был совсем тихим.

— Надеюсь, для вас всё обернётся удачно.

— Надеетесь?

— Конечно.

Шарп повернулся к ней; они стояли рядом, так близко, что ей пришлось откинуть голову назад, чтобы заглянуть ему в глаза.

— На что я действительно надеюсь, так на это, — склонившись, он очень нежно поцеловал её в губы.

Она напряглась, но позволила ему поцеловать себя, и, когда он выпрямился, опустила голову и — он знал это — заплакала.

— Я надеюсь, вы будете счастливы, — сказал он ей.

Кейт не подняла глаз.

— Я должна запереть дом, — промолвила она, и Шарп понял, что теперь ему нужно уйти.

Он дал своим людям следующий день на подготовку. Починить ботинки, загрузить ранцы провиантом. Шарп удостоверился, что каждая винтовка вычищена, кремни новые, патронные коробки полны. Харпер застрелил двух драгунских лошадей на мясо. Ещё на одну лошадь посадили Хэгмэна, чтобы удостовериться, что он в состоянии удержаться в седле и не слишком страдает от боли. Другая лошадь была для Кейт. Она возражала, что не может путешествовать без компаньонки, и Шарп оставил решение за ней:

— Остаётесь или уходите, мэм, но мы выступаем сегодня вечером.

— Вы не можете оставить меня! — заявила Кейт рассерженно, будто Шарп никогда не целовал её, и она ему это не позволяла.

— Я — солдат, мэм, — ответил Шарп. — И я ухожу.

Но он не ушёл, потому что тем вечером, когда на землю спустились сумерки, вернулся подполковник Кристофер.

Полковник был верхом на вороной лошади и сам весь в чёрном. Когда несущие караул на дороге Додд и Пендлтон приветствовали его, Кристофер коснулся выточенным из слоновой кости черенком стека одной из кисточек кисточек своей двуугольной шляпы. Луис ехал следом, и пыль из-под копыт их лошадей оседала на ручейках осыпавшихся лепестков глициний по обоим сторонам дороги.

— Очень похоже на лаванду, верно? — Кристофер заметил Шарпу, спешиваясь. — Они должны попытаться выращивать здесь лаванду. Это получилось бы, не так ли?

Ответа он и не ждал, потому что уже направлялся к дому, широко раскинув объятья навстречу Кейт:

— Моя милая!

Шарп, на языке которого вертелись десятки вопросов, стоя на крыльце, посмотрел на Луиса. Слуга раздражённо поднял бровь и повёл лошадей за дом. Сумерки сгущались над полями. С уходом солнца в воздухе потянуло колючим холодком, словно зима не хотела уступать место весне.

— Шарп! — позвал подполковник из дома. — Шарп!

— Сэр? — Шарп толкнул приоткрытую дверь и вошёл.

Кристофер стоял перед горящим камином, подняв полы камзола, чтобы согреться.

— Кейт рассказывает, что вы вели себя хорошо. Спасибо, — гнев, отразившийся на лице Шарпа, заставил его продолжить с улыбкой. — Это шутка, парень, просто шутка. У вас что, нет чувства юмора? Кейт, дорогая, стакан хорошего порто был бы более чем кстати. О-о, вот теперь я согрелся, на самом деле согрелся… Итак, Шарп, никакой активности французов в окрестностях?

— Они близко, но не слишком, — коротко ответил Шарп.

— Не слишком? Думаю, вам в этом повезло. Кейт говорит, что вы нас покидаете?

— Сегодня вечером, сэр.

— Не думаю, — Кристофер принял стакан порто из рук Кейт и осушил его за один раз. — Просто восхитительно! — сказал он, уставившись на опустевший стакан. — Это наше?

— Наше лучшее, — уточнила Кейт.

— Не слишком сладкий. Это — признак прекрасного порто, согласны, Шарп? И дожен сказать, что не ожидал такого от белого порто. Весьма хорош! Я всегда думал, что у него должен быть отвратительный букет, в лучшем случае — женский напиток, но белый порто Сэвиджей действительно очень хорош. Мы должны производить это порто бочонками, когда настанут мирные времена, верно, дорогая?

— Если вы так считаете, — сказала Кейт, улыбаясь мужу.

— Неплохо сказано, Шарп, вам не кажется? (По-английски «рipes of port» — «бочка порто» и «рiping days of peace» — «мирные времена»). Игра слов, как говорится. — Кристофер ждал комментария Шарпа, но, не дождавшись, нахмурился. — Вы останетесь здесь, лейтенант.

— Почему это, сэр? — спокойно спросил Шарп.

Кристофер удивился. Он ожидал резкого сопротивления, но вопрос был задан в мягкой форме. Подполковник нахмурился, задумавшись, что сказать.

— Я ожидаю некое событие, Шарп, — наконец ответил он.

— Событие, сэр?

— Вам кажется, что война продолжается. Но это совсем не бесспорно. Мы, возможно, на лезвие ножа от мира.

— Это хорошо, сэр, — отозвался Шарп так же доброжелательно, — Именно поэтому мы должны остаться здесь?

— Вы должны остаться здесь, Шарп, — в голосе Кристофера послышалось раздражение, так как он уловил издёвку за нейтральным тоном ответных реплик. — И также это относится к вам, лейтенант. — он обратился к вошедшему в комнату Висенте, который слегка поклонился Кейт. — Нынешнее спокойствие покоится на очень шатком основании. Если французы обнаружат британские войска к северу от Дору, они решат, что мы нарушаем договорённость.

— Мои солдаты — португальцы, — спокойно возразил Висенте.

— Это одно и то же! — отрезал Кристофер. — Мы не должны раскачивать лодку. Не дожны подвергать опасности срыва недели трудных переговоров. Если что-то можно решить, не допуская большего кровопролития, мы должны сделать всё, чтобы гарантировать это. И ваш вклад в этот процесс — то, что вы остаётесь здесь. И кто, к дьяволу, те проходимцы в деревне?

— Проходимцы? — переспросил Шарп.

— Два десятка вооружённых до зубов тёмных личностей, наблюдавших за мной, когда я проезжал мимо. Так кто они, чёрт возьми?

— Партизаны, — пояснил Шарп. — Иначе говоря — наши союзники.

Сарказм не пришёлся по вкусу Кристоферу.

— Скорее, идиоты, готовые опрокинуть телегу с яблоками, — брюзгливо заявил он.

— И во главе с человеком, которого вы знаете, — продолжал Шарп. — Его зовут Мануэль Лопес.

— Лопес… Лопес… — Кристофер хмурился, пытаясь вспомнить. — Ах, да! Парень, который в своей школе порол сыновей избранных дворянских семейств Брагансы! Весьма буйный тип, не так ли? Хорошо, я поговорю с ним утром. Нельзя, чтобы он испортил дело, и то же самое уясните себе вы оба. — он посмотрел на Шарпа и Висенте. — И это приказ.

Шарп не стал спорить, а спросил вместо этого:

— Вы привезли ответ от капитана Хогана?

— Я не видел Хогана. Оставил ваше письмо в штабе Крэддока.

— А генерал Уэлсли ещё не прибыл?

— Он не прибыл, — ответил Кристофер. — Но командующий гернерал Крэддок согласен с моим решением оставить вас здесь.

Посмеиваясь про себя над хмурым Шарпом, подполковник достал из планшета лист бумаги и вручил Шарпу.

— Вот, лейтенант, — сказал он голосом мягким и ласковым, как шёлк, — это развеет ваши сомнения.

Шарп прочёл бумагу, которая оказалась приказом о передаче отряда лейтенанта Шарпа под командование подполковника Кристофера за подписью генерала Крэддока. Чтобы получить этот приказ, Кристофер одурачил генерала уверениями в том, что нуждался в защите. Хотя, по правде говоря, Кристоферу было просто приятно держать Шарпа на коротком поводке. Приказ заканчивала фраза, озадачившая Шарпа.

— Что такое «pro tem», сэр? — спросил он.

— Вы никогда не изучали латынь, Шарп?

— Нет, сэр.

— Господи, и где вы учились?! Это означает «в настоящее время». Ранее, действительно, я не был вашим непосредственным начальником, но, я думаю, вы согласитесь, что теперь должны строго следовать моим приказам?

— Конечно, сэр.

— Возьмите бумагу, Шарп, — сказал Кристофер раздраженно, когда тот попытался возвратить приказ Крэддока. — Она написана для вас, и если вы время от времени будете перечитывать документ, это поможет вам припоминать о вашем долге, который состоит в повиновении моим приказам и пребывании здесь. Если установится перемирие, то нашей стороне невыгодно будет признавать факт нахождения к северу от Дору воинского подразделения. Таким образом, вы должны сидеть здесь тихо, как мышь в норке. Теперь простите, господа, я хотел бы провести некоторое время со своей женой.

Винсенте поклонился и вышел, но Шарп задержался:

— Вы останетесь здесь, сэр?

— Нет, — Кристофер ответил неохотно, но изобразил вежливую улыбку. — Мы с вами, моя любовь, — он повернулся к Кейт. — вернёмся в Красивый Дом.

— Вы поедете в Опорто? — изумился Шарп.

— Я же сказал вам, Шарп, всё меняется. «Есть многое, Гораций, что и не снилось вашим мудрецам…» Доброй ночи, лейтенант.

Шарп вышел на крыльцо. Висенте стоял у парапета, откуда открывался прекрасный вид на лежавшую внизу долину. Португальский лейтенант пристально вглядывался в темнеющее небо, на котором проступали первые звёзды. Он предложил Шарпу грубо скрученную сигару и прикурил от своей.

— Я говорил с Луисом, — сказал он.

— И? — Шарп курил редко и теперь едва не задыхался от резкого дыма.

— Кристофер уже пять дней находится на северном берегу. Он был в Порто и вёл переговоры с французами.

— Но на юге-то он был?

Висенте кивнул:

— Они были в Коимбре, встречались с генералом Крэддоком, потом вернулись в Порто. И капитан Аржантон с ним.

— Так, что, черт возьми, делается?

Висенте выпустил струйку дыма в сторону луны.

— Может, они вели переговоры о мире. Луис этого не знает.

Возможно, это действительно были переговоры о мире. После Ролика и Вимейро, когда побеждённых французов отправляли на британских кораблях домой, подобное соглашение уже было заключено. Теперь ведутся переговоры о новом? По крайней мере, теперь Шарп был уверен, что Кристофер встречался с Крэддоком, и у него был требующий исполнения приказ, который частично помог справиться с недоверием к подполковнику.

Подполковник уехал вскоре после рассвета. На восходе где-то на севере слышалась перестрелка, и Кристофер вместе с Шарпом всматривались в туман, застилающий долину. Шарп в его подзорную трубу ничего не мог разглядеть, а вот Кристофер остался под впечатлением прибора Шарпа.

— Кто это «АW»? — спросил он у Шарпа, прочитав надпись.

— Один мой знакомый, сэр.

— Не Артур ли Уэлсли? — удивился Кристофер.

— Один мой знакомый, сэр, — упрямо повторил Шарп.

— Этому знакомому вы, должно быть, понравились, потому что это — чертовски щедрый подарок. Я возьму это и поднимусь на крышу. Я мог бы увидеть оттуда гораздо больше, чем в мою чёртову трубу.

Шарпу это совсем не понравилось, но Кристофер не дал ему шанса отказать. Совершенно спокойно он приказал Луису запрячь кабриолет и забрать тех лошадей, которых Шарп захватил в Барка д’Авинтас.

— Можете не беспокоиться о лошадях, Шарп, — заявил он. — Я забираю их из ваших рук. Скажите, чем ваши люди занимаются в течение дня?

— Дел не так много. Тренируем солдат Висенте.

— Они в этом нуждаются, не так ли?

— Могли бы попроворнее управляться со своими мушкетами, сэр.

Кристофер принес из дома чашку кофе и дул на него, чтобы остудить.

— Если будет мир, тогда они снова могут стать сапожниками или кем там они были до того, как стали шаркать ногами в мешковатых униформах. — он отхлебнул кофе. — Кстати, говоря о форме, Шарп, вы бы приобрели новую.

— Я поговорю со своим портным, — заявил Шарп и, прежде чем Кристофер успел отреагировать на его дерзкую выходку, задал серьёзный вопрос:

— Вы думаете, что будет мир, сэр?

— Вестьма многие лягушатники считают, что Бонапарт откусил больше, чем может прожевать, — беспечно ответил Кристофер. — А Испания очень трудно переваривается.

— А Португалия?

— В Португалии беспорядки, но Франция не удержит Португалию, если не удержит Испанию, — он проследил взглядом за Луисом, выводящим из конюшни кабриолет. — В воздухе ощутимо запахло переменами. И вы, Шарп, не смеете разрушить всё это. На одну неделю — всего одну! — вы тихо тихонько заляжете здесь, а потом я передам вам весточку, и вы вернётесь со своими товарищами на юг. А если повезёт, будете дома к июню.

— Вы имеете в виду, в армии?

— Я имею в виду, в Англии, разумеется, — ответил Кристофер. — Приличное пиво, Шарп, крытые соломой крыши, крикет на артиллерийском плацу, колокольный звон, толстые овцы, пухлые пасторы, стройные женщины, добрая говядина, — одним словом, Англия. То, что все ждут с нетерпением, а, Шарп?

— Да, сэр, — Шарпа мучил вопрос, почему он подозревал Кристофера больше всего, когда подполковник пытался вызвать у него симпатию.

— Так или иначе, нет никакого смысла даже пытаться переправиться, — сказал подполковник. — Французы сожгли каждую лодку на Дору, так что постарайтесь уберечь своих парней от неприятностей, а я увижу вас через неделю-две. — Кристофер выплеснул наземь кофейную гущу. — А если я не смогу сам, то пришлю сообщение. Между прочим, я оставил вашу подзорную трубу в зале на столе. У вас ведь есть ключ от дома, верно? Держите своих ребят подальше от всего этого, они хорошие парни. Хорошего вам дня, Шарп.

— И вам, сэр, — сказал Шарп и, пожав подполковнику руку, незаметно вытер ладонь о свои французские кавалерийские брюки.

Луис запер дом. Кейт застенчиво улыбнуласт Шарпу, а подполковник взялся за вожжи кабриолета. Луис взял под уздцы драгунских лошадей и последовал за кабриолетом вниз к Вила Реаль де Зедес.

Харпер подошёл к Шарпу.

— Мы должны оставаться здесь до подписания мира? — ирландец, очевидно, подслушивал.

— Он так сказал.

— А вы что думаете?

Шарп посмотрел на восток, в сторону Испании. Небо там белело не от облаков, разгорающейся дневной жары, и оттуда, с востока доносилась едва слышная, прерывистая канонада. Этот орудийный огонь был доказательством того, что за мост в Амаранте всё ещё бились французы и португальцы.

— По мне, это миром не пахнет, Пат.

— Люди здесь ненавидят французов, сэр.

— А политиканы заключат мир, — сказал Шарп.

— Эти скользкие ублюдки делают то, что им выгодно, — согласился Харпер.

— Но капитан Хоган не чувствовал в воздухе запаха мира.

— А мимо него ничего не проскочит, сэр.

— Но у нас приказ от генерала Крэддока.

Харпер скривился:

— Вы уже большой мальчик, чтобы слушаться приказов.

— Генерал хочет, чтобы мы оставались здесь. Бог его знает, почему. В этом ветре, Пат, есть чо-то странное. Может, это и есть мир. Бог его знает, что вы и я будем тогда делать.

Он пожал плечами, затем пошел в дом, чтобы забрать свою подзорную трубу. Но её не было. На столе не было ничего, кроме серебряной подставки для писем.

Кристофер украл трубу. Ублюдок, подумал Шарп, чёртов проклятый гнусный ублюдок. Подарок Уэлсли пропал!

— Это название мне никогда не нравилось, — заявил подполковник Кристофер. — Этот Красивый Дом вовсе не красив.

— Так его назвал отец, — сказала Кейт. — Это из «Путешествия Пилигрима».

— Утомительное чтиво, мой Бог, весьма утомительное!

Они вернулись в Опорто, где подполковник Кристофер открыл заброшенные подвалы Красивого Дома, где обнаружилмножество пыльных бутылок старого порто и vinho verde, белого вина, которое на самом деле было золотистого цвета. Несколько бутылок он уже выпил, прогуливаясь в саду. Цветы распускались, лужайку недавно скосили, и единственное, что портило замечательный день, был запах гари. Прошёл почти месяц со дня падения города, но дым всё ещё поднимался кое-где от руин в нижнем городе, где зловоние было ещё более ужасным из-за вони разлагающихся среди пепла трупов. Говорили об утопленниках, всплывающих с каждыи приливом.

Подполковник Кристофер сидел под деревом кипариса и наблюдал за Кейт. Она была красива, просто великолепна, и тем утром он вызвал хорошего французского портного, обшивавшего маршала Сульта, и заставил его снять со смущённой Кейт мерки для французской гусарской формы.

— Зачем бы мне носить такую одежду? — спросила Кейт.

Кристофер не стал говорить ей, что видел француженку, одетую в такую форму, в облегающие лосины и мундир настолько короткий, что не скрывал восхитительный зад. У Кейт ноги были длинее и стройнее, и подполковник, который чувствовал себя богачом благодаря деньгам, вытребованным у генерала Крэддока для поощрения мятежников Аржантона, заплатил портному возмутительно много, только бы он сшил форму быстро.

— Зачем вам носить эту форму? — ответил он на вопрос Кейт. — Потому что в брюках удобнее ездить верхом, потому что это заверяет наших французских друзей, что вы не враг им, и — это главное, моя дорогая! — потому что это понравилось бы мне.

Эта последняя причина, конечно, была наиболее убедительна.

— Вам действительно нравится это название — «Красивый Дом»? — спросил он её.

— Я к нему привыкла.

— Значит, у вас нет к нему каких-то особых чувств? Это ведь не вопрос веры?

— Веры? — Кейт, одетая в белое льняное платье, нахмурилась. — Я считаю себя христианкой.

— Вы протестантка, — поправил её муж, — Как и я — протестант. Но не кажется ли вам, что название дома звучит несколько вызывающе в римско-католическом обществе?

— Сомневаюсь, что многие здесь читали Баньяна, — с неожиданным сарказмом заявила Кейт.

— Но те, кто прочитали, почувствуют себя оскорблёнными, — Кристофер улыбнулся ей. — Я, если вы помните, дипломат. Моя работа — выпрямлять кривое и сглаживать шершавое.

— Именно этим вы здесь и занимаетесь? — Кейт указала на раскинувшийся внизу город, где французы повелевали разграбленными зданиями и озлобленными, запуганными людьми.

— О, Кейт, — печально ответил Кристофер. — Это — прогресс!

— Прогресс?

— «Есть многое, Горацио, на свете, что и не снилось вашим мудрецам»…

Кейт, которая за свой короткий брак уже не однажды слышала это изречение, с трудом скрыла раздражение и заставила себя внимательно вслушиваться в рассуждения мужа, развенчивающего отжившие свой век суеверия.

— Короли свергнуты, Кейт, и многие страны неплохо живут и без них. Когда-то это считали невозможным! — рассуждал он, меряя лужайку нетерпеливыми шагами. — Но это не бунт против Божественного предопределения, это — новый мировой порядок. Что видят здесь обычные люди? Войну. Да, это война, но между кем и кем? Францией и Великобританией? Францией и Португалией? Нет! Это война между старым и новым порядком. Суеверию брошен вызов. Я не защищаю Бонапарта, Боже, нет! Он — хвастливый авантюрист, но также он инструмент. В том пожаре, что он разжёг, сгорает устаревшее, косное. Он расчищает место для новых идей. Разум! Вот что даёт жизнь новому порядку, Кейт — это разум!

— Я думала, это свобода, — пожала плечами Кейт.

— Свобода! У человека нет никакой свободы, кроме свободы повиноваться правилам, но кто придумывает правила? Если повезёт, Кейт, это будут разумные мужчины, придумывающие разумные правила. Умные мужчины. Проницательные мужчины. Это, Кейт, сообщество образованных мужчин, которые создают правила в соответствии с принципами рационализма. В Великобритании есть люди, которые понимают, что должны принять эти условия. И мы должны способствовать формированию нового порядка. Если мы будем сопротивляться этому, мир всё равно обновится, но без нас, и мы окажемся побеждены Разумом. Таким образом, мы должны искать пути взаимодействия с тем, что происходит.

— С Бонапартом? — в голосе Кейт послышалось отвращение.

— Со всеми странами Европы! — с энтузиазмом заявил Кристофер. — С Португалией и Испанией, с Пруссией и Австрией, с Голландией и — да! — с Францией. Мы имеем больше общего, чем различного, и всё же мы воюем друг с другом! Какой в этом смысл? Не может быть прогресса без мира, Кейт! Вы же хотите мира, моя любовь?

— О, да, конечно! — ответила Кейт.

— Тогда доверяйте мне, — сказал Кристофер, — Положитесь на меня, я знаю, что делаю.

И она действительно доверяла ему, потому что она была молода, а ее муж был намного старше, намного опытнее и искушённее во всяких сложных вопросах, тогда как она часто действовала инстинктивно.

Но это доверие подверглось серьёзному испытанию, когда следующей ночью четыре французских офицера и их любовницы приехали в Красивый Дом на ужин. Старшим среди них был бригадный генерал Анри Виллар, высокий статный мужчина, который был очарован Кейт и, целуя её руки, всё нахваливал и дом, и сад. Слуга Виллара принёс в подарок корзину бутылок вина, хотя едва ли это было тактично, ведь вино принадлежало Сэвиджам и было захвачено французами на одном из британских судов, загнанных в ловушку у причала Опорто западным ветром.

После ужина три младших офицера развлекали леди в доме, а Кристофер и Виллар гуляли по саду, и дым их сигар плавал под чёрными кипарисами.

— Сульт беспокоится, — признался Виллар.

— Из-за Крэддока?

— Крэддок безобиден, как старушка, — зло выплюнул Виллар. — Он ведь хотел уйти в отставку в прошлом году? А вот что относительно Уэлсли?

— Он более трудный противник, — признал Кристофер, — Но не факт, что он появится здесь. У него есть враги в Лондоне.

— Политические враги, имеется в виду? — спросил Виллар.

— Верно.

— Для солдата это самые опасные враги, — заметил Виллар, который был сверстником Кристофера и фаворитом Сульта. — Нет, маршал беспокоится, потому что у нас потери при защите обозов в тылу. В этой проклятой стране вы убиваете двух крестьян, вооружённых фитильными ружьями, а ещё двадцать словно вырастают из скал, и в руках у них уже хорошие британские мушкеты, которые им прислала ваша проклятая Англия.

— Кода вы захватите Лиссабон и порты, поставки оружия прекратятся.

— Мы сделаем это в своё время, — пообещал Виллар. — Но мы могли бы добиться большего, имея в своём распоряжении пятнадцать тысяч человек.

Кристофер остановился на краю сада и несколько секунд смотрел на реку. Город раскинулся внизу, и дым от тысяч кухонных очагов туманил вечерний воздух.

— Сульт собирается объявить себя королём?

— А вы знаете, как его теперь за глаза называют? Король Николас! — весело сказал Виллар. — Нет, он не будет объявлять себя королём. Он, наконец, осознал, что это бессмысленно. Его не поддержат ни местные жители, ни армия, да и Император за это ему яйца оторвёт.

— Но ему хочется? — усмехнулся Кристофер.

— Ещё как! Но Сульт умеет остановиться вовремя. Обычно у него это получается.

Именно Виллар вчера по распоряжению Сульта разослал генералам письма, чтобы осторожно выяснить, не они ли поощряют португальцев поддерживать монархические намерения главнокомандующего. Виллар считал это безумием, но Сульт был поглощен идеей стать королевской особой.

— Я сказал ему, что он спровоцирует мятеж.

— И это правда, — согласился Кристофер. — Вы должны знать, что Аржантон был в Коимбре, встречался с Крэддоком.

— Аржантон дурак, — прорычал Виллар.

— Но полезный дурак, — заметил подполковник. — Позвольте ему продолжить переговоры с британцами, это отвлечёт его сторонников от открытого противостояния. Им не придётся прилагать усилия, если, как вы говорите, ваша армия уже на грани мятежа.

— Да и получится ли у них? Сколько офицеров среди сторонников Аржантона? — спросил Виллар.

— Достаточно, и я располагаю списком их имён.

Виллар рассмеялся:

— Я могу арестовать вас, англичанин, и пара моих сержантов выбьет из вас эти имена через две минуты.

— В своё время вы получите эти имена, — спокойно ответил Кристофер. — А сейчас возьмите кое-что взамен.

И он передал Виллару конверт.

— Что это?

В саду было слишком темно, чтобы прочесть хоть строчку.

— План сражения, разработанный штабом Крэддока. Часть его армии в Коимбре, но большинство частей в Лиссабоне. В целом у него шестнадцать тысяч британских штыков и семь тысяч португальцев. Обратите внимание и на другие детали, например, на слабую артиллерию.

— Насколько слабую?

Три батареи шестифунтовиков и одна — трёхфунтовых. Говорят, скоро прибудет более тяжёлая артиллерия, но об этом говорили много и раньше, а воз и ныне там.

— Трёхфунтовики! — рассмеялся Виллар. — Они собираются забрасывать нас камнями! — он похлопал конвертом по ладони. — Итак, что вы хотите от нас взамен?

Кристофер немного помолчал, потом заметил:

— Мне кажется, генерал, что в будущем Европой станут управлять из Парижа, а не их Лондона. Здесь у вас тоже появится свой собственный король.

— Верно, и это может быть даже «король Николас», если он поспешит взять Лиссабон, но у Императора полна конюшня праздных братьев. Один из них, вероятно, получит Португалию.

— Но, кто бы это ни был, я могу быть полезным для него.

— Передав нам это, — Виллард продемонстрировал конверт. — И несколько имен, которые я в любое время могу выбить и из Аржантона?

— Как все солдаты, — вежливо ответил Кристофер. — Вы не слишком дальновидны. Когда вы завоюете Португалию, генерал, вам придётся умиротворять её. Я знаю, кому можно здесь доверять, кто будет работать с вами и кто ваши секретные враги. Я знаю, кто будет говорить вам одно, а делать совсем другое. Я поделюсь с вами всеми секретами британского Министерства иностранных дел. Я знаю, кто здесь шпионит для Великобритании, кто им платит. Я знаю секретные коды, которые они используют, и маршруты, которыми следуют их сообщения. Я знаю, кто будет работать на вас и кто будет работать против вас. Я знаю, кто будет лгать вам, и кто скажет вам правду. Короче говоря, генерал, я могу спасти от смерти тысячи ваших, когда вы пошлёте войска против засевших в горах крестьян.

Виллар рассмеялся:

— А если нам не повезёт в Португалии? Что будет с вами, когда мы уйдём?

— Тогда я буду владельцем фирмы Сэвиджей, — спокойно ответил Кристофер. — А мои хозяева просто решат, что мне не удалось разжечь мятеж в вашей армии. Но я сомневаюсь, что Вы проиграете. Есть ли что-нибудь, что до сего времени помешало исполнению воли императора?

— Ла-Манш, — сухо ответил Виллар, закуривая сигару. — Вы разыскали меня, чтобы сообщить о готовящемся мятеже, но никогда не говорили, что хотите взамен. Так скажите же сейчас, англичанин.

— Торговать порто, — сказал Кристофер, — Я хочу торговать порто.

Простота ответа настолько озадачила Виллара, что он приостановился:

— Торговать порто?

— Мне не нужны винодельни Крофтов, Тэйлор-Флэдгейтов, Бурмистров, Смит-Вудхаузов, Доу, Гулдов, Сэндемэнов, у меня уже есть — или скоро будет — дело Сэвиджей. Я просто хочу стать единственным грузоотправителем.

Виллару потребовалось несколько секунд, чтобы осознать размах требований:

— Вы собираетесь управлять половиной экспортной торговли Португалии! Вы станете богаче Императора!

— Не совсем, потому что император обложит меня налогом, а я его не смогу обложить налогом. Богаче всех тот, кто сам налоги не платит, зато все платят ему.

— Но вам ещё очень много останется.

— И это, генерал, именно то, что я хочу.

Из окон Красивого Дома лились музыка — кто-то играл на клавесине — и женский смех. Виллар рассеянно смотрел себе под ноги, размышляя о том, что мир, в конце концов, наступит, и лощёный англичанин мог бы приблизить этот день.

— Вы не назвали мне имён, но выдали планы британцев, — сказал он резко. — Но я всё ещё не уверен, что вы откровенны со мной. Я хочу большего, чем бумажки. Я хочу, англичанин, чтобы вы дали мне нечто более материальное и доказали, что находитесь на нашей стороне.

— Мне нужно подписаться кровью? — улыбнулся Кристофер, который ожидал подобного условия.

— Кровь подойдёт. Только не португальская, а британская кровь.

— Деревня Вила Реаль де Зедес, где у Сэвиджей есть виноградники, несмотря на войну, остаётся удивитально безмятежным местечком. — потому что Кристофер договорился, чтобы драгуны, находящиеся под командованием одного из заговорщиков, товарища Аржантона, патрулировали эту местность. — Но если вы наведаетесь туда с небольшим отрядом ваших людей, то обнаружите отряд британских стрелков. Их всего лишь дюжина, но с ними есть некоторое количество португальских солдат и мятежников. Всего не более сотни человек. Они ваши, но взамен прошу одного — вилла должна остаться в неприкосновенности. Она принадлежит семье моей жены.

На севере заворчал гром, и контуры кипарисов проступили на небе, освещённом мгновенной вспышкой зарницы.

— Вила Реаль де Зедес? Где это?

— Деревня недалеко от дороги на Амаранте, — сказал Кристофер. — Мне жаль, что я не могу предложить вам большего, но это серьёзное свидетельство моей искренности. Тот отряд, что вы там найдёте, не доставит вам неприятностей. Британский лейтенант, который ими командует, не кажется мне особо сообразительным. Если в тридцать лет он всё ещё лейтенант, это говорит о многом.

Ещё один раскат грома заставил Виллара с тревогой посмотреть на север.

— Нам надо вернуться прежде, чем начнётся дождь, — сказал он и, помолчав, добавил. — Вас не волнует, что вы предаете свою страну?

— Я ничего не предаю, — сказал Кристофер, и сейчас он не лгал. — Если плодами завоеваний Франции, генерал, воспользуются лишь французы, тогда Европа будет считать вас авантюристами и угнетателями. Но если вы поделитесь властью, если нации Европы будут сотрудничать друг с другом, мы достигнем давно предсказанного мира разума и процветания. Разве это не то, чего хочет ваш император? Он говорит об объединённой Европе, единых законах, единой нации — европейцах. Разве я предаю Европу?

Виллар скривился:

— Наш Император много чего говорит, англичанин. Он — корсиканец, поэтому бывает склонен к нелепым мечтаниям. А вы, видно, тоже мечтатель?

— Я — реалист, — ответил Кристофер.

Он использовал информацию о готовящемся мятеже, чтобы снискать расположение французов, теперь он обеспечит их доверие, предлагая горстку британских солдат как жертву. Шарп и его люди должны умереть, чтобы приблизить великолепное будущее Европы.

Глава 5

Потеря подзорной трубы мучила Шарпа. Он утешал себя тем, что это была безделушка, хоть и полезное, но излишество, а становилось только хуже. Это была не только награда за спасение сэра Артура Уэлсли, но и память о его удаче, открывшей путь наверх, к повышению по службе. Бывал дни, когда ему с трудом верилось, что он сумел стать офицером Короля, и тогда он смотрел на подзорную трубу и думал о том, как далеко его занесло из приюта на Брухауз-лейн. Шарп, конечно, отказывался признавать это и никогда не рассказывал, что означает памятная табличка на корпусе трубы, но понимал, что окружающим это всё же известно. Они смотрели на него и представляли, как он сражается с демонической яростью под беспощадным индийским солнцем, и содрогались от страха.

Теперь труба была у проклятого Кристофера.

— Вы вернете её, сэр, — пытался утешить его Харпер.

— Я, чёрт побери, тоже надеюсь на это. Слышал, что Вильямсон вчера вечером подрался в деревне?

— Слегка, сэр. Я оттащил его.

— Кого он замесил?

— Одного из людей Лопеса. Такого же злобного ублюдка, как сам Вильямсон.

— Я должен наказать его?

— Господи, нет, сэр. Я позаботился об этом.

Но Шарп всё же запретил отныне походы в деревню, хоть и понимал, что его людям это не понравится. Харпер пытался заступиться за них, намекая, что в Вила Реаль де Зедес есть симпатичные девчонки:

— Есть там одна тоненькая крошка, сэр, до слёз хороша… Парни всего-то хотят сходить туда вечерком, поздороваться.

— И оставить там пару-тройку младенцев.

— Это тоже, — согласился Харпер.

— А девочки не могут прийти сюда? — спросил Шарп. — Я слышал, что некоторые так поступают.

— Верно, мне так рассказвали, некоторые приходят, сэр.

— Включая одну тоненькую крошку с рыжими волосами, которая до слёз хороша?

Харпер следил за канюком, кружащим над поросшими кустарником склонами холма, на вершине которого строился форт.

— Некоторым из нас нравится ходить в деревенскую церковь, сэр, — сказал он, упорно не желая говорить о рыжеволосой девчонке по имени Мария.

Шарп улыбнулся:

— И сколько же у нас набирается католиков?

— Я, сэр, Доннели, Картер, Мак-Нил… О, и Слеттер, конечно. Остальные идут прямой дорогой в ад.

— Слеттер? — удивился Шарп. — Но Фергус не католик.

— Да я и не говорю, что католик, сэр, но он ходит на мессу.

Шарп не смог сдержать смех:

— Хорошо, я разрешаю католикам пойти на мессу.

Харпер ухмыльнулся:

— Значит, к воскресенью все станут католиками.

— Это армия, — сказал Шарп. — и любой желающий измениться в лучшую сторону должен получить мое разрешение. Но вы можете взять на мессу четверых и вернуться к полудню. Если я обнаружу там кого-нибудь ещё, вам отвечать.

— Мне?

— Вы — сержант, не так ли?

— Но парни видят, что солдаты лейтенанта Висенте ходят в деревню, и не поймут, почему им нельзя.

— Они — португальцы, знают местные порядки. Мы — нет. Рано или поздно из-за девчонок произойдёт свара, которая действительно доведёт до слёз. Нам это ни к чему, Пат.

На самом деле проблемой были не женщины, хотя Шарп знал, что из-за них в любой момент мог бы начаться конфликт, если бы кто-нибудь из его стрелков напился. Истинной причиной его беспокойства была доступность выпивки. В деревне две таверны торговали бочковым дешёвым вином, и если половина его людей напьётся в стельку, боеспособность роты тоже уполовинится. Конечно, было искушение ослабить поводок, потому что положение, в которое попали стрелки, было весьма странным. Они не имели возможности соединиться с армией, не знали, что происходит и пребывали в вынужденном бездействии, поэтому Шарп старался побольше загрузить их работой. Вокруг форта наращивали дополнительные каменные редуты. Шарп нашёл в сарае инструменты и заставил стрелков расчищать тропу через лес и носить к сторожевой башне связки дров. Когда это было закончено, он организовал патрулирование окрестностей села, не для того, чтобы искать врага, а чтобы уставшие люди падали на закате и спали как убитые до самого рассвета. Каждый день на рассвете Шарп устраивал построение и накладывал взыскание за оторванную пуговицу или налёт ржавчины в винтовочном замке. Стрелки стонали, но неприятностей с деревенскими не было.

Бочки в деревенских тавернах не были единственной опасностью. Подвал виллы был полон как порто в бочках, так белого вина в бутылках, под которыми ломились стойки. Вилямсону удалось найти ключ, который, вероятно, был спрятан в кухонной фляге, и он вместе с Симсом и Гейтекером упились в зюзю превосходным вином Сэвиджей. Пьянка закончилась далеко за полночь метанием камней в ставни виллы.

Поскольку вся троица должна была заступить на пост под руководством Додда, человека надёжного, Шарп поговорил вначале с ним:

— Почему вы не доложили о них?

— Я не знал, где они были, сэр. — Додд смотрел в стену над головой Шарпа.

Конечно, он врал, но только из мужской солидарности. Шарп сам был таким, когда стоял в шеренге, и ничего другого он не ждал от Мэтью Додда, так же, как Додд не ожидал ничего, кроме наказания.

Шарп глянул на Харпера:

— Есть для него работа, сержант?

— Повар жаловался, что вся кухонная медь нуждается в хорошей чистке, сэр.

— Заставьте его попотеть, — сказал Шарп. — И никакой винной порции в течение недели (солдаты имели право на пинту рома в день, и в отсутствии спирта Шарп понемногу выдавал красное вино из бочки, которую он вынес из подвала виллы).

Симса и Гейтекера в полной выкладке он заставил спуститься, а потом подняться по дороге к вилле с ранцами, полными камней. Несчастных рвало до изнеможения, они мучились от жестокого похмелья, но бдительно присматривавший за ними Харпер пинками заставил вычистить рвоту с дороги собственными руками и продолжать идти.

Висенте договорился, чтобы деревенский каменщик заложил кипричом вход в винный погреб. А пока Додд начищал котлы с песком и уксусом, Шарп приказал Вильямсону следовать за ним и углубился в лес. Он почти ненавидел Вильямсона и испытывал желание выпороть его, но Шарпа самого когда-то пороли, и он не хотел применять подобное наказание. Вместо этого он нашёл полянку среди лавров и палашом процарапал на поросшей мхом земле две параллельные линии — один ярд длиной и на расстоянии один ярд друг от друга.

— Я не нравюсь вам, не так ли, Вильямсон?

Вильямсон молчал, не сводя красных опухших глаз с линий. Он понимал, для чего их нарисовали.

— Каковы три моих правила, Вильямсон?

Вильямсон избегал встретиться с Шарпом взглядом. Это был крупный мужчина с грубым лицом, обрамлённым длинными бакенбардами и испещрённым оспинами, со сломанным носом. Он попал в армию из Лестера, где его обвинили в краже двух подсвечников из церкви Святого Николая, и он завербовался, чтобы не стать висельником.

— Не воровать, не напиваться и хорошо драться, — сказал Вильямсон низким басом.

— Вы и вправду вор?

— Нет, сэр.

— Вы чёртов вор, Вилямсон. Именно поэтому вы находитесь в армии. И вы напились без разрешения. Хоть драться-то вы можете?

— Вы знаете, что могу, сэр.

Шарп расстегнул перевязь и позволил оружию свалиться наземь, потом снял кивер и мундир и бросил их следом.

— Скажите мне, почему я вам не нравлюсь, — потребовал он.

Вильямсон смотрел в сторону, на деревья.

— Давайте! — сказал Шарп. — Скажите, чёрт вас возьми! Я не собираюсь наказывать вас за то, что вы ответили на вопрос.

Вильямсон, старательно избегая смотреть ему в глаза, выпалил:

— Нас здесь не должно быть!

— Верно.

Вильямсон, не обращая внимания на реплику, продолжил:

— С тех пор, как умер капитан Мюррей, мы отступали самостоятельно. Нужно вернуться в батальон. Мы к нему приписаны. И вы никогда не были нашим офицером, сэр. Никогда!

— Теперь я — ваш офицер.

— Это не по правилам.

— Значит, вы хотите домой, в Англию?

— Там наш батальон, и я хочу быть с ним.

— Но здесь идёт война, Вильямсон. Проклятая война. И мы в ней застряли. Мы не просили, чтобы нас здесь оставили, мы не хотели оставаться, но мы — здесь. И мы остаемся.

Вильямсон бросил на Шарпа взгляд, полный негодования, но промолчал.

— Впрочем, вы можете отправиться домой, Вильямсон, — сказал Шарп, и мрачное лицо солдата слегка оживилось. — Для этого есть три пути. Первый — если из Англии придёт приказ о нашем возвращении. Второй — это если вас ранят настолько тяжело, что отошлют домой за негодностью к службе. И третий. Вы становитесь на линию и дерётесь со мной. Победите вы или проиграете, Вильямсон — я обещаю отослать вас домой как только смогу, первым же проклятым судном. Всё, что вы должны сделать — это драться со мной.

Шарп стал у своей линии. Он предлагал Вильямсону старый добрый уличный бой: соперники стоят друг против друга, касаясь носками линии, и месят друг друга кулаками до крови, до изнеможения.

— Деритесь со мной в полную силу, понятно? — сказал Шарп. — Никакой капитуляции после первого удара. Вы должны пустить мне кровь, чтобы доказать, что вы стараетесь. Врежьте мне в нос. Должно получиться.

Он ждал. Вильямсон облизнул губы.

— Давайте! — рыкнул Шарп. — Деритесь со мной!

— Вы — офицер, — сказал Вильямсон.

— Не сейчас. Никто не видит. Только вы и я, Вильямсон. Я ведь не нравлюсь вам. Я даю шанс врезать мне. И если у вас получится, к лету будете дома.

Он не знал, каким образом сможет сдержать обещание, да и не думал, что ему потребуется это делать. Все ещё помнили ту примечательную драку между Харпером и Шарпом, в которой они едва не убили друг друга, но Шарп всё же победил. В тот день стрелки кое-что уяснили для себя про своего офицера.

И Вильямсон не пожелал провторять пройденное.

— Я не буду драться с офицером, — заявил он с видом оскорблённого достоинства.

Шарп отвернулся, нарочито медленно подобрал с земли куртку.

— Тогда найдите сержанта Харпера и скажите, что примете то же наказание, что и Симс и Гейтекером. — Шарп резко повернулся и рявкнул. — Немедленно!

Вильямсон бросился бежать к вилле. Отказавшись от драки, он опозорил себя. Теперь его следовало остерегаться, но дело того стоило. Конечно, никто не узнает, что произошло на поляне в лесу, но люди почувствуют, что Вильямсон был посрамлён, это уменьшит его влияние в отряде. Шарп застегнул пряжку пояса и медленно пошёл к дому. Он волновался за своих людей, переживал, что потеряет их уважение, потому что не смог стать хорошим офицером. Шарп вспоминал Бласа Вивара и сожалел, что не умел, как испанский офицер, добиваться повиновения солдат одним словом, жестом, взглядом. Возможно, это приходит с опытом. По крайней мере, он не потерял ни одного человека. Они все были в строю, за исключением Тэрранта и тех немногих, кто в госпитале в Коимбре оправлялся от лихорадки.

Прошёл месяц со дня падения Опорто. Форт на вершине горы был почти достроен, и, к удивлению Шарпа, его люди работали с удовольствием. Дэниэл Хэгмэн уже потихоньку ходил, и когда он немного окреп, Шарп вынес на солнышко кухонный стол, сидя за которым Хэгмэн разбирал, чистил и смазывал одну за другой винтовки. Те, кто убежал из Опорто, или вернулись в город, или нашли приют в других местах, но действия французов создавали всё новых беженцев. Повсюду, где партизаны устраивали засады, лягушатники разорили близлежащие деревни. Даже там, где засад не было, фермы беспощадно опустошались в поисках провианта. Всё больше народа стекалось в Вила Реаль де Зедес, привлечённые слухами, что французы почему-то обходят деревню стороной. Почему — не знал никто, хотя старухи заявляли, что долина находится под покровительством Святого Жозефа, чья статуя в натуральную величину красовалась в церкви. Деревенский священник, отец Жозеф, поощрял эти слухи. Под его руководством статую вынесли из церкви, украсили отцветающими нарциссами и короновали лавровым венком, а потом обнесли вдоль границ деревни, чтобы показать святому точные границы земель, нуждающихся в его защите. Народ верил, что Вила Реаль де Зедес самим Богом предназначено стать прибежищем от ужасов войны.

Май начался дождём и ветром. Последние цветы, опавшие с деревьев, лежали в траве мокрыми ворохами розовых и белых лепестков. И французы всё так же обходили деревню стороной. Мануэль Лопес считал, что они слишком заняты, чтобы беспокоиться о Реаль де Зедес.

— У них неприятности, — говорил он удовлетворённо. — От Сильверия в Амаранте у них колики в брюхе, а дороги на Виго перекрыты партизанами. Они отрезаны! Нет пути обратно! Так что здесь они нас не потревожат.

Лопес часто пробирался в соседние селения, изображая коробейника, продающего крестики и образки, и из своих вылазок приносил новости о французах.

— Днём они патрулируют дороги, ночью напиваются — говорил он. — Они хотят вернуться домой.

— И ещё они ищут продовольствие, — заметил Шарп.

— Ищут, да, — согласился Лопес.

— И однажды, когда проголодаются, придут сюда.

— Подполковник Кристофер им не позволит, — беспечно сказал Лопес.

Они с Шарпом шли по дороге к вилле. У ворот — ближе Шарп своим стрелкам-протестантам подходить к деревне не позволял — на посту стояли Харрис и Купер. Надвигался дождь. Северные холмы уже скрылись за серым занавесом, и Шарп дважды услышал раскаты грома. Возможно, это был отзвук орудийной канонады из Амаранте, но слишком уж громкий.

— Скоро мы уходим, — объявил Лопес.

— Возвращаетесь в Брагансу?

— Нет, в Амаранте. Мои люди выздоровели. Пришло время снова взяться за оружие.

— Сделайте одну вещь, прежде чем уйдёте, — сказал Шарп, игнорируя скрытую в последней реплике Лопеса критику. — Прикажите беженцам уходить из деревни. Пусть идут домой. Скажите им, что Святой Жозеф устал и не сможет защитить их, когда придут французы.

Лопес покачал головой и уверенно заявил:

— Французы не придут.

— И когда они придут, я не смогу защитить деревню, — так же упрямо продолжил Шарп. — У меня недостаточно людей.

Лопес скривился в отвращении:

— Будете защищать только виллу, потому что она принадлежит английской семье?

— Я не буду защищать чёртову виллу! — зло бросил Шарп. — Я буду обороняться на вершине, потому что хочу выжить. Ради Бога, нас меньше шести десятков, а французы пришлют полторы тысячи!

— Они не придут, — бросил Лопес, раздражённо обрывая с ветки высохшие белые цветы. — Никогда не доверял Сэвиджевскому порто! — он показал Шарпу лепестки. — Это бузина. Недобросовестные виноделы добавляют бузинный сок в вино, чтобы сделать его вкус богаче.

Он стряхнул с ладони лепестки, и Шарп внезапно вспомнил тот день в Опорто, день, когда французы взяли город, когда на Дору тонули беженцы. Тогда пушечное ядро ударило в дерево, рассыпая розовато-красные лепестки, Кристофер решил, что это вишнёвый цвет, а Шарп сказал, что это — дерево Иуды…

— Боже! — пробормотал Шарп. — Он — проклятый предатель!

— Кто?

— Чёртов подполковник!

Это была, конечно, всего лишь догадка, внезапное озарение, но теперь все кусочки мозаики сложились в целую картину. Шарп долго разрывался между неясными подозрениями в измене и неопределённой верой в некую таинственную дипломатическую миссию, которую подполковник выполнял, но теперь он вспомнил выражение лица Кристофера при упоминании имени Иуды. Тогда он не только оскорбился, он испугался! Кристофер оказался не просто вором — предателем.

— Вы правы, — сказал он удивленному Лопесу. — Пришло время драться. Харрис!

Он повернулся к воротам.

— Сэр?

— Найдите сержанта Харпера. И лейтенанта Висенте.

Висенте пришёл первым. Шарп не смог объяснить, почему он настолько уверен, что Кристофер — предатель, но Висенте не стал с ним спорить. Кристофер был ненавистен португальцу, потому что женился на Кейт, к тому же ему, как и Шарпу, надоела беззаботная жизнь на вилле.

— Добудте продовольствие, — настойчиво сказал Шарп. — Сходите в деревню, попросите, чтобы они испекли хлеб; закупите столько солёного и копчёного мяса, сколько сможете. Я хочу, чтобы к вечеру у каждого человека был рацион на пять дней.

Харпер проявил осторожность.

— Я думал, что у вас приказ, сэр.

— Он есть, Пат, от генерала Крэддока.

— Господи, сэр, это неповиновение приказу главнокомандующего.

— А кто передал приказ? — спросил Шарп. — Это сделал Кристофер. Он обманул Крэддока, как и остальных.

Относительно этого он не был уверен, у него не было доказательств, но и смысла в том, чтобы прохлаждаться на вилле он тоже не видел. Шарп собирался идти на юг, положившись на то, что капитан Хоган защитит его от гнева генерала Крэддока.

— Мы выйдем сегодня вечером, когда сгустятся сумерки, — сказал он Харперу. — Проверьте у всех снаряжение и боеприпасы.

Харпер глубоко втянул ноздрями воздух:

— Пойдёт дождь, сэр. Дождь — это плохо.

— По божьей воле кожа у нас непромокаемая.

— Думаю, будет лучше, если мы выйдем после полуночи, сэр. Пусть дождь кончится.

Шарп покачал головой.

— Я хочу уйти отсюда, Пат. Мне что-то стало здесь неуютно. Пойдём на юг. К реке.

— Я думал, «граппо» забрали все лодки.

— Не хочу идти на восток, — Шарп кивнул в сторону Амаранте, откуда доносились отзвуки боя. — А на западе только лягушатники…

На севере — только горы, голые скалы и ничего, кроме голода. На юге — река, и где-то по ту сторону Дору — британская армия. Не могли же французы уничтожить лодки на всём протяжении обрывистого северного берега!

— Лодку мы найдём, — пообещал он Харперу.

— Сегодня вечер будет тёмный, сэр. Нам повезёт, если найдём тропу.

— Ради Бога! — воскликнул Шарп, раздражённый пессимизмом Харпера. — Мы патрулировали окрестности целый чёртов месяц! Мы найдём дорогу на юг.

К вечеру у них было два мешка хлеба, немного очень твердого копченого козьего мяса, два круга сыра и мешок бобов. Шарп распределил всё среди стрелков, потом, под настроение, пошёл на кухню и стянул две большие коробки чая. Он решил, что если бы Кейт была здесь, она, конечно, не отказалась бы подарить стрелкам немного хорошего китайского чая. Он отдал одну коробку Харперу, другую положил в свой ранец.

Начался дождь. Капли барабанили по черепице и скатывались водопадами на каменные плиты двора. Дэниэл Хэгмэн смотрел на дождь из ворот конюшни.

— Я себя прекрасно чувствую, — заверил он Шарпа.

— Мы можем сделать носилки, Дэн, если вы почувствуете себя плохо.

— Господи, нет, сэр! Я в полном порядке, в полном порядке!

Никто не хотел выходить под этот ливень, но Шарп был настроен использовать каждый час темноты, чтобы пробраться к Дору. Он надеялся достигнуть реки завтра к полудню, там он позволит людям отдохнуть, в то время как он разведает берег в поисках возможности для переправы.

— Надеть ранцы! — приказал он. — Готовность к выходу.

Он наблюдал, не проявит ли Вильямсон признаки неповиновения, но тот торопился вслед за остальными. Висенте раздал винные пробки, и солдаты заткнули ими дула мушкетов и винтовок. Оружие не заряжали, потому что при таком дожде пороховой заряд превратится в серую слякоть. Некоторые заворчали, услышав приказ Шарпа: «Выходим!» — но, сгорбившись, все последовали за ним во двор и дальше в лес, где дубы и белоствольные берёзы раскачивались под порывами ветра и потоками дождя. Через четверть мили Шарп промок до костей, но он утешал себя, что, скорее всего, мерзкая погода удержит французов под крышей. Под затянувшими небо чёрными, раздувшимися от влаги тучами, казалось, задевавшими иззубренные развалины сторожевой башни, стемнело раньше обычного; вечер быстро сменялся ночью. Шарп обогнул холм с запада и, выйдя из-за деревьев, с сожалением бросил взгляд на возведённые ими из старых камней стены форта.

Он приказал сделать короткий привал, чтобы дождаться отставших. Дэниэл Хэгмэн, казалось, держался хорошо. Харпер, с пояса которого свисали два копчёных козьих окорока, поднялся по склону на несколько футов выше, чтобы присоединиться к Шарпу, который смотрел на появляющихся из-за завесы ливня людей.

— Проклятый дождь, — заявил Харпер.

— Когда-нибудь он закончится.

— Да ну? — с простодушным видом отозвался Харпер.

В этот момент Шарп заметил блик света в виноградниках — слишком тусклый, маленький и слишком близко к подножию холма, чтобы быть молнией, — но он знал, что ему это не почудилось. Если бы чётров Кристофер не украл подзорную трубу! Он пристально вглядывался в то место, где видел короткий отсвет, но не видел ничего подозрительного.

— Что случилось? — Висенте поднялся по склону и присоединился к нему.

— Кажется, я видел какой-то отблеск, — сказал Шарп.

— Я вижу только дождь, — пожал плечами Харпер.

— Может, осколок стекла? — предположил Висенте. — Я как-то нашёл римские вещицы возле Энтрос-Риос. Две разбитые вазы и несколько монет эпохи Септимуса Севера.

Шарп не слушал, наблюдая за виноградниками.

— Я отдал монеты в семинарию в Порто, — продолжал Висенте, повышая голос, чтобы его было слышно в шуме ливня. — Святые отцы создали там небольшой музей.

— Солнце не отражается от стекла, когда идёт дождь, — размышлял вслух Шарп.

Но ведь что-то блеснуло там, некий отсвет от мокрой гладкой поверхности. Он всматривался в просветы между стенами виноградных лоз и вдруг снова увидел то, что искал. Он выругался.

— Что там? — спросил Висенте.

— Драгуны! — сказал Шарп. — Их, мерзавцев, много. Они спешились и наблюдают за нами.

Тот блик был тусклым отсветом медного шлема. Наверное, в защитном чехле на шлеме была прореха, и это обрнаружило человека, бегущего вдоль живой изгороди. Теперь, когда Шарп различил зелёный мундир среди зеленых виноградных лоз, он увидел и остальных.

— Ублюдки собирались нас заманить в засаду, — сказал он, чувствуя невольное восхищение врагом, использовавшим столь мерзкую погоду, чтобы уничтожить их.

Шарп понял, что они, должно быть, появились в окрестностях Вила Реаль де Зедес днём, и он их проглядел. Значит, они видели построенный на вершине форт и поняли, что это должно было стать его убежищем.

— Сержант! — рявкнул он Харперу. — На вершину! Живо!

И молился, чтобы не было слишком поздно.

Подполковник Кристофер переписал правила, но все же шахматные фигуры могли передвигаться лишь так, как им предписано традицией. И знание этих традиций позволяло ему предвидеть исход партии с большей, как он полагал, проницательностью, чем большинству игроков.

Было два возможных результата французского вторжения в Португалию. Или победят французы, или, что гораздо менее вероятно, португальцы с их британскими союзниками так или иначе вытеснят армию Сульта.

Если бы французы победили, Кристофер стал бы владельцем виноделен Сэвиджей, союзником, которому доверяют новые хозяева страны, и богатым настолько, что это трудно было представить.

Если бы победили португальцы и их британские союзники, он объяснил бы своё присутствие на оккупированной территории содействием существующему лишь в воображении его сторонников заговору Аржантона, а крах предполагаемого мятежа оправдает провал его планов. Затем ему придётся переставить несколько пешек, чтобы остаться владельцем виноделен Сэвиджей, которых будет достаточно, чтобы сделать его богатым человеком, хоть и не настолько, чтобы это трудно было представить.

Он не мог проиграть, пока пешки ходили так, как им полагалось. Одной из таких пешек был майор Анри Дюлон, заместитель командира 31-ого вольтижёрского полка, являвшегося одним из первоклассных французских формирований легкой пехоты на территории Португалии. Дюлону не было равных во всей армии. Он был жесток, смел и безжалостен. Этим ранним майским вечером, насмотря на низкую облачность, дождь и ветер, работа майора Дюлона состояла в том, чтобы по южной тропе привести своих вольтижёров на вершину холма, к сторожевой башне, возвышающейся над виллой, в то время, как драгуны окружат деревню. Бригадир Виллар приказал не выпускать разношёрстные вражеские отряды, собравшиеся в Вила Реаль де Зедес.

Именно Виллар предложил напасть в сумерках. Чаще всего для неожиданной атаки выбирают рассвет, но Виллар считал, что бдительность солдат притупляется в конце дня.

— Они с нетерпением предвкушают встречу с бурдюком вина, распутной девкой и горячей едой, — заявил он Кристоферу, когда назначил для атаки время без четверти восемь вечера.

В это время солнце уже садится, но до половины девятого держатся сумерки. Впрочем, облачность была такой плотной, что Виллар сомневался, не стемнеет ли сразу. Хотя это значения не имело. Дюлону дали отличные часы фирмы Брегет, и он обещал, что его люди будут на Холме Сторожевой Башни без четверти восемь, в то же самое время, когда драгуны завершат окружение деревни и виллы. Оттуда, сверху, часть вольтижёров атакует виллу с юга.

— Сомневаюсь, что Дюлон останется и будет наблюдать за боем, — сказал Виллар Кристоферу. — Он — кровожадный сукин сын.

— Вы поручили ему самое опасное задание, верно?

— Только если враг будет на вершине, — объяснил бригадир. — Я надеюсь захватить их внезапно, подполковник.

Кристоферу казалось, что план Виллара сработал. Без четверти восемь драгуны ворвались в Вила Реаль де Зедес, не встретив почти никакого сопротивления. Перед атакой ударил гром, молния расколола небо и отразилась серебряными сполохами на лезвиях длинных драгунских сабель. Возле таверны и у церкви кто-то беспорядочно отстреливался, и двое драгун были ранены. Позже Виллар, допрашивая оставшихся в живых, обнаружил, что в деревне на излечении находилась группа партизан. Кое-кто из них скрылся, но восьмерых прикончили, а ещё больше, включая главаря, так называемого Школьного Учителя, взяли в плен.

Ещё сотня драгун направилась к вилле. Командовавший ими капитан должен был соединиться с пехотой, спускавшейся из леса. Ему предстояло обеспечить охрану виллы от разграбления.

— Не хотите пойти с ними? — спросил Виллар.

— Нет, — Кристофер смотрел, как деревенских девушек заталкивали в таверну.

— Понимаю, — усмехнулся Виллар. — Здесь будет весело.

И развлечение, обещанное Вилларом, началось. Селяне ненавидели французов, а те с тем же пылом ненавидели селян. К тому же в деревне обнаружили партизан, а всем известно, что подобных паразитов надо беспощадно вытравливать. Пленных партизан во главе с Мануэлем Лопесом загнали в церковь и заставили разбить в щепки алтарь, резные ограждения и статуи святых и сложить обломки большой грудой в центре нефа. Отец Жозеф призывал прекратить вандализм, но драгуны сорвали с него одежды, и, порвав рясу на полосы, нагого привязали к большому распятию, которое висело над алтарём.

— Эти священники — хуже всех, — объяснил Виллар Кристоферу. — Они призывают народ бороться против нас. Нам придётся убить каждого попа в Португалии.

К церкви сгонялись и другие пленники. Любой крестьянин, в доме у которого находили огнестрельное оружие, кто попытался оказать сопротивление, был схвачен. Отцу, пытавшегося защитить свою тринадцатилетнюю дочь, в церкви драгунский сержант переломал руки и ноги большим молотом, взятым с наковальни деревенской кузницы.

— Так намного проще, чем связывать их, — объяснил Виллар.

Кристофер содрогнулся, услышав хруст ломающихся под молотом костей.

Некоторые из мужчин плакали, другие кричали, но большинство хранили упорное молчание. Отец Жозеф читал отходную молитву, пока драгун не успокоил его, сломав челюсть ударом сабли.

Уже совсем стемнело. Дождь всё ещё стучал по церковной кровле, но уже не столь яростно. Отсвет молнии озарил снаружи окна, когда Виллар подошёл с горящей свечой к груде обломков алтаря и расколотой мебели, посыпанной порохом из зарядов драгунских карабинов. Он поместил свечу в центр кучи и отошёл. Мгновение огонёк был маленьким, слабым, колеблющимся от сквозняка, безобидным, но вдруг зашипел — и вспыхнул ярким, быстрым пламенем. Раненые громко закричали, когда дым заклубился вокруг потолочных балок. Виллар и драгуны отступили к двери.

— Бьются, как рыбы, — заметил Виллар, наблюдая, как люди пытались подползти к огню в тщетной надежде погасить его. — Дождь замедлит горение, но не сильно, — смеясь, объяснил он Кристоферу. — Когда загорится крыша, им придёт конец. Но на это потребуется немало времени. Лучше нам покинуть это место.

Драгуны вышли, заперев за собой церковные двери. Дюжина из них осталась мокнуть под дождём, чтобы удостовериться, не перекинется ли огонь на другие постройки или, что маловероятно, не попытается ли кто-нибудь выбраться из огня. Виллар же в сопровождении Кристофера и группы офицеров направился в самую большую деревенскую таверну, ярко освещённую множеством свечей.

— Будем ждать рапорта от пехоты о завершении операции, — заявил Виллар. — А пока поищем, чем занять время, не так ли?

— Верно, — Кристофер придержал треуголку, потому что пришлось пригнуть голову, входя в дверь таверны.

— Мы будем есть, — сказал бригадир Виллар, — И пить, — он посмотрел на девушек, выстроенных вдоль стены в главном зале трактира. — Что вы об этом думаете?

— Соблазнительно, — ответил Кристофер.

— Верно, — Виллар всё ещё не полностью доверял Кристоферу.

Англичанин пока старался держаться в стороне, но теперь Виллар намеревался проверить его.

— Выбирайте, — сказал он, указав на девушек.

Солдаты, охранявшие пленниц, засмеялись, а девушки тоненько завизжали. Если бы англичанин побрезговал, этим он обнаружил бы свою нерешительность или, что ещё хуже, симпатию к португальцам. Даже во французской армии были офицеры, которые считали, что плохо обращаясь с португальцами, армия лишь усугубляет свои проблемы, но Виллар, как и большинство французов, полагал, что португальцы должны быть жестоко наказаны, чтобы никогда больше не смели поднимать руку на солдат наполеоновской армии. Насилие, мародёрство и вандализм были, по мнению Виллара, тактически верными действиями в ответ на сопротивление населения, и теперь он хотел увидеть, присоединится ли к этим действиям Кристофер, сумеет ли вежливый англичанин разделить с французами их сегодняшнюю победу.

— Поторопитесь, — заметил Виллар. — Я обещал моим людям, что те, которых не возьмём мы, достанутся им.

— Я возьму вон ту девчонку, рыжую, — по-волчьи оскалившись, заявил Кристофер.

Девушка вскрикнула, но в ту ночь в Вила Реаль де Зедес многие кричали. Так же, как и на холме к югу от деревни.

Шарп бежал. Он подгонял солдат, чтобы как можно быстрее добраться до вершины холма, и успел промчаться ярдов сто, прежде чем немного успокоился и понял, что всё делает неправильно.

— Оставить оружие! — крикнул он. — Бросить груз!

Стрелки оставили только винтовки, ранцы и патронные коробки. Люди лейтенанта Висенте сделали то же самое. Шесть португальцев и такое же количество стрелков остались, чтобы стеречь мешки с продовольствием и шинели, а остальные последовали за Шарпом и Висенте. Теперь они передвигались гораздо быстрее.

— Вы видели там этих ублюдков? — задыхаясь, спросил Харпер.

— Нет, — ответил Шарп, но он понимал, что французы постараются взять форт, потому что эта высота господствовала над окрестностями.

Это означало, что они послали не меньше роты, чтобы обойти холм с юга и скрытно подняться на вершину, и необходимо было их опередить. У Шарпа не было доказательств, что французы участвовали в этой гонке, но он считал, что нельзя недооценивать врага. Приходилось только молиться, чтобы французы уже не заняли форт. Дождь припустил сильнее. В такую погоду никакое оружие стрелять не будет. Придётся драться мокрой сталью, кулаками и прикладами. Ботинки Шарпа вязли в мокром мху и скользили по камням. Он совсем задохнулся, но всё же взобрался по боковому склону и вышел на тропу, которая вела на вершину холма с севера. Шарп, чтобы загрузить людей работой, заставил их расширить и утрамбовать дорогу, вырубив ступени в самых крутых местах и установив перила из берёзовых жердей, и теперь это позволило ускорить движение. До вершины оставалось совсем немного, но он решил пока не смыкать ряды. Сейчас важнее всего подняться на вершину. Тот, кто придёт вторым, отправится прямиком к дьяволу. Он всматривался в вихри туч и потоки дождя, но не увидел ничего, кроме мокрых камней и ослепительно вспыхнувшей молнии, ударившей в каменную стену. Шарп подумал о том, что деревня обречена. Он сожалел, что не мог ничего сделать, но у него было слишком мало людей, чтобы защитить селян, и он пытался предупредить их о грозящей опасности.

Дождь бил в лицо, ослепляя. Он скользил на бегу. В боку кололо, ноги горели огнём, дыхание с хрипом вырывалось из горла. Винтовка моталась на плече, патронная коробка билась о левое бедро. Шарп вытащил палаш из ножен, но выронил его, когда, поскользнувшись, схватился за выступ скалы. Пока он подбирал оружие, его нагнал Висенте. Харпер отстал шагов на двадцать, еле дыша. Шарп оттолкнулся от валуна и побежал дальше. На востоке вспыхнула молния, очертив чёрные контуры холмов и косо хлещущие потоки дождя. Гром прокатился по небу, оглушительно грохоча. Шарпу казалось, что он поднимается в сердце шторма, чтобы присоединиться к неведомым богам войны. Буря рвала его на части. Его кивер снесло с головы. Ветер вопил, стонал, был полон дождём и раскатами грома, и Шарпу казалось, что он уже никогда не доберётся до вершины, но вдруг перед ним выросла первая линия укреплений его маленького форта, где тропа зигзагом шла между двумя небольшими редутами. Молния ударила вниз, справа высветилась тёмная, мокрая бездна, из которой они только что поднялись. В течение краткого мига он думал, что вершина пуста, но потом увидел отсвет молнии, отразившейся от лезвия штыка, и понял, что французы уже здесь. Вольтижёры Дюлона за несколько секунд до этого заняли сторожевую башню, но не успели добраться до северных редутов, где появились люди Шарпа.

— Выбросьте их оттуда! — проревел Дюлон своим солдатам.

— Бей ублюдков! — крикнул Шарп.

Его клинок скользнул по штыку, скрежетнул по дулу мушкета, и он ринулся вперёд, отбросив врага и нанося лбом сокрушительный удар ему в нос. Его обогнали те, кто шли следом, в темноте рядом зазвенели штыки. Шарп добавил оглушённому противнику эфесом палаша по физиономии, вырвал у него мушкет, отбросил в сторону и поспешил навстречу группе французов, пытавшихся организовать оборону высоты. Они целились из своих мушкетов, и Шарпу оставалось надеяться, что в этом водяном смерче кремнёвые замки просто не сработают. Двое сцепились слева от него, Шарп рубанул сбоку по синему мундиру. Француз уклонился от клинка, и Харпер сбил его с ног ударом приклада.

— Боже, спаси Ирландию, — Харпер диким взглядом смотрел на французов возле сторожевой башни.

— Мы собираемся атаковать этих ублюдков! — крикнул Шарп стрелкам, собирающимся около него.

— Боже, спаси Ирландию…

— Огонь! — скомандовал французский офицер.

Кремни щёлкнули о сталь, но высеченные искры умерли в потоках дождя.

— Теперь прикончим их! — проревел Шарп. — Немедленно, дьявол их побери!

Французы были на его вершие, на его земле, и в его душе бушевал гнев столь же мощный, как буря, ревущая в небе. Он ринулся в гору, длинные штыки французских мушкетов опустились вниз. Шарп не забыл, как дрался в Гавилгуре на крутом склоне бреши, и он повторил тот же приём: поднырнул под штык, схватил француза за ногу и сдёрнул вниз. Француз с криком покатился по склону, и в него вонзились три штыка. Португальцы Висенте, понимая, что не могут стрелять во врага, начали швырять в них камни, и под их градом лягушатники дрогнули. Повинуясь приказу Шарпа, стрелки пошли врукопашную. Отбив удар штыком палашом, он перехватил мушкет левой рукой и дёрнул на себя, так, чтобы его противник напоролся на штык Харпера. Харрис рассекал воздух топором, которым он обычно расчищал дорогу через заросли берёз, лавров и дубов в лесу, и французы расступались перед этим страшным оружием. Камни свистели в воздухе, и стрелки Шарпа, захлёбываясь рычанием, пробивались с боем наверх. Француз пнул Шарпа в лицо, но Купер перехватил его ботинок и перерубил ногу штыком. Могучий Харпер вращал винтовкой, как дубиной, сбивая французов с ног. Стрелок завалился назад, хлещущую из горла кровь немедленно смыл дождь. Его место занял португальский солдат, нанося штыком удары и выкрикивая оскорбления. Держа палаш обоими руками, Шарп вонзал его в тело, поворачивал, вытаскивал и наносил удар снова. Ещё один португалец рядом с ним вонзил свой штык в пах французу; сержант Мачедо, оскалив зубы, дрался ножом. Лезвие, влажно блестя, окрасилось кровью, которую смыло струями дождя, — и вновь окрасилось кровью. Французы отступали к открытой каменной площадке перед руинами сторожевой башни; офицер зло кричал на них, потом выступил вперёд, подняв саблю. Шарп встретил его, клинки сшиблись, и Шарп нанёс врагу удар головой в лоб. Вспышка молнии высветила гримасу удивления на лице француза, но он, очевидно, учился в той же «школе», потому что немедленно попытался пнуть Шарпа в пах и нанести удар пальцами по глазам. Шарп уклонился и хотел врезать противнику в челюсть эфесом палаша, но офицера оттащили назад двое его солдат, спася от сокрушительного удара.

Высокий сержант-француз налетел на Шарпа, крутя мушкетом. Пытаясь отстраниться, Шарп упал, но Висенте сделал прямой выпад саблей, и её остриём разорвал сержанту трахею. Хрипя, как дырявый бурдюк, француз рухнул, фонтанируя брызгами розовой, разбавленной дождевой водой, крови. Потрясённый Висенте отступил назад, но его солдаты шли вперёд мимо него, врываясь в южные редуты, с энтузиазмом дырявя французов штыками. Нож сержанта Мачедо застрял в груди француза, он схватил французский мушкет, орудуя им, как дубиной. Вольтижёр попытался вырвать оружие из его рук, и сержант выпустил ствол, а потом пнул его в живот. Поскользнувшись на краю утёса, француз ошеломлённо выпучил глаза, поскользнулся и рухнул с криком вниз. Его длинный вопль прервался влажным ударом о скалы где-то далеко внизу, мушкет загремел о камни, но всё потонуло в раскатах грома. Молния пронзила тучи. Шарп заорал своим людям:

— Обыщите башню!

С лезвия его палаша капала смешанная с дождевой водой кровь. Новая вспышка молнии высветила большой французский отряд, поднимающийся по тропе с юга. Они были на полпути к вершине. Шарп понял, что они сейчас столкнулись с авангардом. Им повезло, что основные силы противника, которые должны были занять высоту, опоздали, иначе они с лёгкостью отразили бы отчаянную контратаку Шарпа и Висенте. Висенте размещал людей на позиции в расположенном ниже на тропе редуте. Один из стрелков лежал мёртвым возле сторожевой башни.

— Это Шон Доннели, — сказал Харпер.

— Жаль, — сказал Шарп. — Хороший был человек.

— Маленький злобный ублюдок из Дени, — заметил Харпер. — Остался должен мне четыре шиллинга.

— Он хорошо стрелял.

— Когда не был пьян, — согласился Харпер.

Пендлтон, самый юный из стрелков, принёс Шарпу его кивер:

— Нашёл на склоне, сэр.

— Что вы там делали, когда должны были драться? — требовательно спросил Харпер.

— Я только нашёл это, сэр, — Пендлтон был испуган.

— Вы кого-нибудь убили? — настаивал Харпер.

— Нет, сержант.

— Тогда сегодня вы не заработали свой клятый шиллинг, не так ли? Райт! Пендлтон! Вильямсон! Додд! Симс!

Харпер организовал группу, чтобы вернуться туда, где лежал оставленный перед атакой груз. Шарп послал двух человек раздеть мёртвых и собрать оружие и боеприпасы. Гарнизона, который Висенте сформировал в южной части форта, было достаточно, чтобы удержать французов от попытки второго штурма высоты, и португальский лейтенант присоединился к Шарпу у сторожевой башни, где ветер свистел в разбитых камнях.

— Что мы можем сделать для деревни? — спросил он.

— Ничего.

— Там женщины! Дети!

— Я знаю.

— Мы не можем оставить их!

— Что вы хотите, чтобы мы сделали? — спросил Шарп. — Чтобы мы пошли и спасли их? А что в это время произойдёт здесь? Ублюдки захватят высоту, — он ткнул пальцем во французских вольтижёров, которые топтались на полпути к вершине, не зная, продолжать ли подъём или оставить свои намерения. — А когда вы доберётесь до деревни, что вы найдёте там? Драгунов! Сотни проклятых драунов! И когда погибнут последние из ваших солдат, вы почувствуете удовлетворение от мысли, что попытались спасти деревню… Нет, вы ничего не можете сделать для них.

Но Висенте был упрям:

— Мы должны попробовать.

— Вы хотите послать людей в патруль? Сделайте это, но остальные будут здесь. Это место — наш единственный шанс остаться в живых.

Висенте содрогнулся:

— Вы не собираетесь идти на юг?

— Если мы спустимся с этого холма, — сказал Шарп, — драгуны скосят нас своими чёртовыми саблями. Мы в ловушке, лейтенант.

— Вы позволите мне послать патруль в деревню?

— Троих, — уступил Шарп.

Он бы даже троим не разрешил идти с Висенте, но видел, что портулагьский лейтенант отчаянно хочет узнать, что случилось с его соотечественниками.

— Передвигайтесь скрытно, лейтенант, — приказал Шарп, — Укрывайтесь в деревьях. Передвигайтесь очень осторожно.

Висенте вернулся три часа спустя, так и не добравшись до деревни. Вокруг Вила Реаль де Зедес было слишком много драгун и синемундирной пехоты.

— Я слышал крики, — сказал он.

— Да, — согласился Шарп. — Вы сделали, что могли.

В долине, ниже виллы, сырой тёмной ночью горела деревенская церковь. Это был единственный свет, который он видел во мраке. Ни звёзд, ни мерцающих огоньков свечей и ламп в деревенских окнах — только мрачное красное пламя пожара. И Шарп понимал, что завтра французы придут сюда снова.

Утром французские офицеры завтракали на террасе, укрытые сенью увившей решётки виноградной лозы. Деревня изобиловала продовольствием, и на завтрак подали недавно испеченный хлеб, ветчину, яйца и кофе. Дождь прошёл, в ветре ещё ощущалась его влага, в долине пряталась ночная тень, но небо обещало тёплый солнечный день. Дым сожженной церкви плыл на север, и с ним — тошнотворный запах горелой плоти.

Рыженькая Мария принесла подполковнику Кристоферу его утренний кофе. Подполковник извлёк изо рта зубочистку из слоновой кости и весело поблагодарил её:

— Obrigado, Мария.

Мария содрогнулась, но торопливо кивнула и удалилась.

— Она заменила вашего слугу? — спросил бригадир Виллар.

— Несчастный парень куда-то делся, — пожал плечами Кристофер. — Сбежал.

— Хорошая замена, — заметил Виллар, следя за Марией. — Она гораздо симпатичней.

— Была, — согласился Кристофер. — Но будет симпатичной снова.

Лицо Марии было покрыто ужасными синяками и всё распухло, и от былой красоты осталось немного.

— Вы сильно избили её, — с лёгким упрёком сказал Виллар.

Кристофер отхлебнул свой кофе.

— У англичан есть поговорка, бригадир. Чем больше колотишь собаку, женщину и ореховое дерево, тем лучше.

— Ореховое дерево?

— Говорят, чем сильнее трясёшь ствол, тем больше нападает орехов. Понятия не имею, верно ли это, но точно знаю, что женщину надо сломать, как собаку или лошадь.

— Сломать? — Виллара покоробил хладнокровный цинизм Кристофера.

— Глупая девчонка сопротивлялась, — объяснил Кристофер, — Устроила драку. Я показал, кто её хозяин. Каждой женщине нужно показать это.

— Даже жене?

— Особенно жене, — сказал Кристофер, — Хотя тут надо действовать медленнее. Хорошую кобылу надо объезжать неторопливо. Но эту нужно было быстро вздуть. Я не возражаю, если она злится на меня, но никто не хочет, чтобы жена кисла от недовольства.

Не у одной Марии сегодня утром было разбито лицо. У угрюмого майора Дюлона на переносице красовалась чёрная отметина. Именно он с небольшой группой своих людей добрался до сторожевой башни, опередив британских и португальских солдат, и был потрясён свирепостью, с которой враг напал на него.

— Позвольте мне вернуться, mon General, — умолял он Виллара.

— Конечно, Дюлон, конечно.

Виллар не обвинял офицера в ночном конфузе. Оказалось, что британские и португальские солдаты, которые должны были оказаться на конюшенном дворе за виллой, почему-то двинулись на юг и оказались на полпути к сторожевой башне, когда начался штурм. Но майор Дюлон не привык терпеть неудачи, и поражение больно ударило по его гордости.

— Разумеется, вы вернётесь, — заверил его бригадир. — Но не сразу. Думаю, мы вначале позволим проделать этот грешный путь les belles fille.

— Красивым девушкам? — Кристофер удивился, зачем это Виллару посылать девушек к сторожевой башне.

— Так император называет пушки, — объяснил Виллар. — На батарее в Валенго есть пара гаубиц. Я уверен, что артиллеристы будут рады позволить нам поиграть их игрушками, не так ли? Один день учебных стрельбищ — и те идиоты на вершине будут сломлены, как и ваша рыжая.

Бригадир кинул взгляд на девушек, которые готовили завтрак.

— Я осмотрю нашу цель после завтрака. Может быть, вы предоставите мне честь воспользоваться вашей подзорной трубой?

— Конечно, — Кристофер передал трубу через стол. — Но будьте осторожнее, мой дорогой Виллар. Это очень ценная для меня вещь.

Виллар достаточно знал английский язык, чтобы прочесть на латунной табличке инициалы:

— Кто это — «АW»?

— Сэр Артур Уэлсли, разумеется.

— И за что же он выразил вам благодарность?

— Неужели вы ожидаете, что джентльмен ответит на подобный вопрос, мой дорогой Виллар? Это было бы хвастовсто. Будет достаточно сказать, что я получил сей дар не за то, что ваксил его ботинки.

Кристофер скромно улыбнулся и обратил своё внимание на хлеб и яйца.

Офицер с запросом о паре гаубиц в сопровождении двухсот драгун быстро съездили назад в Валенго и вернулись тем же утром. Правда, только с одной гаубицей. Но Виллар знал, что этого более чем достаточно. Стрелки были обречены.

Глава 6

— На самом деле вам нужна мортира, — сказал лейтенант Пеллетье.

— Мортира? — бригадного генерала Виллара удивила самоуверенность лейтенанта. — Вы считаете себя вправе давать такие советы?

— Вам нужна мортира, — упёрся Пеллетье. — Проблема в том, что цель расположена на высоте.

— Проблема, лейтенант, — заявил Виллар с явным намеком на невысокое звание Пеллетье. — в том, чтобы наглые ублюдки на той проклятой вершине захлебнулись в собственном дерьме, — он ткнул пальцем в руины сторожевой башни. — Я не хочу ничего слышать о высоте. Я хочу знать, что они уничтожены.

— Уничтожение — это наша работа, мсье, — ответил лейтенант, совершенно не задетый гневной тирадой Виллара. — но, чтобы это сделать, я должен приблизиться к наглым ублюдкам.

Лейтенант был очень молод, настолько, что Виллар задался вопросом, начал ли Пеллетье бриться. К тому же он был худой, как палка, и его белые лосины, белый жилет и короткий тёмно-синий мундир висели на нём, как тряпьё на чучеле. Тощая шея торчала из жёсткого синего воротника, на длинном носу красовались очки с толстыми линзами, придававшими ему вид несчастной, полудохлой от голода рыбы. С истинно рыбьим хладнокровием Пеллетье повернулся к своему сержанту:

— Двухфунтовым на двенадцать градусов, верно? Если мы приблизимся примерно до трёхсот пятидесяти toise?

— Toise? — Бригадир знал, что стрелки пользовались старыми единицами измерения, в которых он не рзбирался. — Какого черта вы не говорите по-французски?

— Триста пятьдесят toise? Это примерно…, - Пеллетье замялся, производя подсчёты.

— Шестьсот восемьдесят метров, — встрял его сержант, столь же худой, бледный и молодой.

— Шестьсот восемьдесят два, — уточнил Пеллетье.

— Триста пятьдесят toise? — вслух размышлял сержант. — Двухфунтовым зарядом? На двенадцать градусов? Думаю, получится, мсье.

— Может быть, — пробормотал Пеллетье и повернулся к бригадиру. — Цель высоко, мсье.

— Я знаю, что высоко, — с сарказмом заметил Виллар. — Это ведь холм.

— Сложилось мнение, что гаубицы замечательно поражают цели на высотах, — продолжил Пеллетье, игнорируя сарказм Виллара. — На самом деле угол подъёма ствола у гаубицы чуть больше двенадцати градусов от горизонтали. Мортира имеет угол подъёма значительно больше, но, наверное, ближайшая мортира есть лишь в Опорто.

— Я хочу всего лишь, чтобы эти ублюдки сдохли! — прорычал Виллар, и вдруг ему на память пришло кое-что ещё. — А почему трёхфунтовый заряд? Артиллерия использовала трёхфунтовые заряды при Аустерлице.

Он хотел добавить: «Ещё до вашего рождения», — но сдержался.

Сержант-артиллерист был настолько поражён невежеством бригадира, что выпучил глаза, но Пеллетье понял причину его недоумения и попытался объяснить доступно:

— Только трёхфунтовый. Эта гаубица из Нанта, мсье. Отлита в Средневековье, до революции, и качество отливки просто ужасное. Её напарница взорвалась три недели назад, мсье, и убила двух человек в расчёте. В металле был воздушный пузырь. Я же говорю — ужасное качество отливки. Из неё небезопасно стрелять зарядами свыше двух фунтов.

Гаубицы обычно развертывались в парах, но произошедший за три недели до этого взрыв оставил Пеллетье с единственной гаубицей в батарее. Это была странная, словно игрушечная пушка, взгромоздившаяся на несоразмерно большой для неё лафет: ствол длиной всего в двадцать восемь дюймов торчал между колесами, высотой в человеческий рост. Зато это орудие могло то, на что не были способны другие полевые орудия: стреляло высокой дугой. Ствол полевого орудия редко поднимался больше, чем на один-два градуса от горизонтали, и его ядро летело по пологой траектории, а гаубица выстреливала заряды высоко вверх, и они летели вниз на врага. Её предназначение состояло в том, чтобы поражать оборонительные укрепления или вести огонь поверх голов пехоты. Гаубицы никогда не стреляли твёрдыми зарядами. Ядро, выпущенное из обычного полевого орудия, ударяясь о землю, подпрыгивало, летело дальше, и даже после четвёртого или пятого удара о землю всё ещё обладало достаточной силой удара, чтобы искалечить или убить. Выпущенное же в воздух и упавшее потом на землю ядро, вероятнее всего, просто зарылось бы в грунт и не нанесло никакого другого повреждения. Гаубицы стреляли зарядами, заключёнными в оболочку, которые взрывались при ударе о землю.

— Дважды по сорок девять, мсье, потому что у нас с собой и боезапас взорвавшейся гаубицы, — ответил Пеллетье, когда Виллар спросил его, сколько зарядов у него в наличии. — Девяносто восемь разрывных снарядов и двадцать два снаряда с картечью. Двойной боезапас!

— Забудьте про картечь! — приказал Виллар.

Картечь, мелкая, как дробь для утиной охоты, применялась для поражения живой силы на открытых пространствах, а не для пехоты, укрывшейся среди скал.

— Забросайте снарядами ублюдков. Если понадобятся ещё боеприпасы, мы привезём ещё. Но вам они не понадобятся, потому что вы уничтожите ростбифов, не так ли? — добавил Виллар недобро.

— Мы здесь именно для этого, — с удовлетворением заявил Пеллетье. — И, со всем моим уважением, мсье, пока мы здесь беседуем, ни одна англичанка не овдовеет. Лучше я поищу место развёртывания орудия, мсье. Сержант! Лопаты!

— Зачем лопаты? — спросил Виллар.

— Нужно выровнять основание, сэр, — ответил Пеллетье. — Видите ли, Бог не думал об артиллеристах, когда творил мир. Он создал слишком много камней и слишком мало ровных мест. Но мы исправляем его недоделки.

Он повёл своих людей к холму в поисках площадки, которую можно выровнять под позицию. Всё это время подполковник Кристофер осматривал гаубицу, но теперь, когда Пеллетье оставил их, заметил:

— Вы отправляете на войну школяров?

— Он, кажется, дело знает, — неохотно признал Виллар. — Ваш слуга вернулся?

— Проклятый мошенник пропал. Должен был побрить меня.

— Побрейтесь сами, а? — усмехнулся Виллар. — В жизни встречаются проблемы, подполковник, иногда весьма крупные.

А иногда, подумал он, просто убийственные — наподбие тех, что ждут дезертиров, укрывшихся на вершине холма.

Наступил сырой рассвет. Порывы ветра стремительно несли облака с юго-востока. На рассвете Додд разыскал на северном склоне холма беженцев, которые прятались в скалах от французского патруля, двигавшегося вдоль опушки леса. Их было семеро: шестеро оставшихся в живых бойцов из отряда Мануэля Лопеса и Луис, слуга Кристофера.

— Это всё подполковник, — сказал он Шарпу.

— Как это?

— Подполковник Кристофер. Он там, в деревне. Он привёл их, он сказал им, что вы здесь!

Шарп посмотрел вниз, где столб чёрного дыма поднимался от обугленных развалин церкви.

— Ублюдок, — сказал он спокойно, потому что удивлен не был.

Уже не был. Он только винил себя в том, что не сразу сообразил, что Кристофер — предатель. Луис рассказал обо всём: о поездке на юг ради встречи с генералом Крэддоком, о званом обеде в Опорто, где французский генерал был самым дорогим гостем, и о том, как Кристофер иногда носил вражескую форму, — но честно признал, что не знал о кознях подполковника. Луис видел у Кристофера драгоценную подзорную трубу Шарпа, и ему удалось украсть старую трубу подполковника, которую он торжественно преподнёс Шарпу со словами:

— Сожалею, что она не ваша собственная, сеньор, но подполковник носит её в кармане мундира. Я теперь буду драться за вас, — добавил он гордо.

— Вам приходилось воевать? — спросил Шарп.

— Человек может всему научиться, — сказал Луис. — И никто лучше парикмахера не сможет перерезать горло. Я, обыкновенно, думал об этом, когда брил клиентов. Это, должно быть, легко. Конечно, я никогда этого не делал, — торопливо добавил он, чтобы Шарп не подумал, что имеет дело с убийцей.

— Думаю, лучше я побреюсь самостоятельно, — улыбнулся Шарп.

Висенте выдал Луису один из захваченных французских мушкетов и коробку боеприпасов, и парикмахер присоединился к отряду, засевшему в редуте на вершине. Людей Лопеса привели к присяге как потругальских солдат. Один из них сказал, что предпочитает рискнуть пробираться на север к партизанам, но сержант Мачедо с помощью кулаков заставил его принять присягу.

— Хороший парень этот сержант, — одобрительно заметил Харпер.

Влажность, ощущающаяся в воздухе после дождя, вначале сгустилась туманом, потому что мокрые склоны парили под утренним солнцем, но постепенно утро становилось всё более жарким, и дымка рассеялась. Теперь со всех сторон холма стало видно драгун. Они патрулировали долину, ещё один большой отряд перекрыл южную тропу; спешенные, они следили за фортом от опушки леса. Шарп понимал, что их окружили, и пытаться бежать бессмысленно: порубят на фарш.

Широкое лицо Харпера, внимательно следящего за перемещениями врага внизу, блестело от пота.

— Знаете, сэр, я кое-что заметил с тех пор, как вы стали нами командовать в Испании.

— Что?

— Нас всегда окружает превосходящий числом враг.

Шарп не обратил внимания на заявлеие Харпера, оценивая обстановку.

— Что-нибудь заметили?

— То, что мы окружены и их больше, сэр?

— Нет, — Шарп замолчал, вслушался и нахмурился. — Ветер с востока?

— Более или менее.

— Не слышно канонады, Пат.

Харпер вслушался:

— Господи, сохрани, вы правы, сэр.

Висенте это тоже заметил и заглянул в сторожевую башню, где Шарп устроил командный пункт.

— Из Амаранте ничего не слышно, — печально сказал португальский лейтенант.

— Значит, там сражение закончилось, — прокомментировал Харпер.

Висенте перекрестился, признавая этим поражение португальской армии, оборонявшей мост на Тамега.

— Мы не знаем, что произошло, — попытался подбодрить его Шарп.

По правде говоря, его тоже угнетала мысль, что Амаранте пал. Пока с востока звучала отдалённая канонада, все были уверены, что кто-то воюет с французами, что война продолжается, и есть надежда, что они когда-нибудь соединятся с союзниками, но тишина утра была зловещей. И если португальцы отступили в Амаранте, что делают британцы в Коимбре и Лиссабоне? Садятся на корабли в широком устье Тахо, готовые к отправке домой? Из Испании уже выгнали армию сэра Джона Мура, и теперь удирает и меньший контингент из Лиссабона? Внезапно Шарп почувствовал противный страх при мысли, что он — последний британский офицер в Северной Португалии, последний кусок пирога, который готовится сожрать жадный враг.

— Это ничего не означает, — соврал он, видя тот же самый страх на лицах своих товарищей. — Прибудет сэр Артур Уэлсли.

— Неплохо бы, — сказал Харпер.

— Он и правда так хорош? — спросил Висенте.

— Он, чёрт возьми, лучше всех, — но это пылкое заявление ободряющего действия не возымело, и Шарп решил занять чем-нибудь Харпера, чтобы ему было некогда киснуть.

Провиант, который удалось донести до сторожевой башни, сложили в одном из углов руины, где Шарп мог контролировать его сохранность. Так как позавтракать ещё не успели, он распорядился, чтобы Харпер проконтролировал распределение:

— Давайте порции поменьше, сержант. Один Бог знает, как долго нам здесь сидеть.

Висенте вышел вслед за Шарпом на маленькую площадку перед сторожевой башней, с которой можно было наблюдать за передвижениями находящихся далеко внизу драгунов. Волнуясь, он бессознательно дёргал отпоровшийся кончик белого шнурка, украшавшего его тёмно-синюю форму, и всё сильнее его отрывал.

— Вчера я впервые убил человека саблей, — выпалил он и, нахмурившись, оторвал ещё пару дюймов оторочки. — Это тяжело.

— Особенно такой саблей, как эта, — кивнул на ножны лейтенанта Шарп.

Сабля португальского офицера была тонкой, слишком прямой и не выглядела прочной. Такая годилась для парада, для того, чтобы красоваться перед дамами, но не для грязной драки под дождём.

— Посмотрите на мой, — Шарп погладил висящий в ножнах на поясе свой тяжёлый кавалерийский палаш. — Он не режет, он рубит ублюдков, нанося тяжёлые удары. Этим клинком можно зарубить быка. Найдите себе палаш, Джордж. Такие клинки сделаны для убийства. А с саблей пехотного офицера можно танцевать.

— Мне было трудно смотреть ему в глаза, когда убиваешь, — сказал Висенте.

Я понимаю, — ответил Шарп. — Но вы всё сделали правильно. Думаете, лучше смотреть на саблю или штык? Но только если видишь глаза противника, понимаешь, что он собирается делать. И никогда не смотрите туда, куда собираетесь нанести удар. Продолжайте смотреть в глаза и наступайте.

Висенте, наконец, сообразил, что отрывает шнурок от мундира и запихнул висящий кончик в петлицу.

— Когда я стрелял в своего сержанта, это, казалось, происходило не со мной. Словно в театре. Но он не пытался меня убить, как тот, вчера вечером. Это было страшно.

— Проклятье, это и должно быть страшным, — сказал Шарп. — В такой драке, в темноте, под проливным дождём, много чего может случиться. Нужно действовать быстро и безжалостно, Джордж, наносить удар за ударом.

— Вы отлично сражались, — сказал Висенте печально, словно жалея Шарпа.

— Я очень долго был солдатом, а наша армия много воюет. Индия, Фландрия, Дания, теперь вот здесь.

— Дания? Что вы там делали?

— Бог его знает, — пожал плечами Шарп. — Это всё их флот. Он нам был нужен, они не захотели его отдавать, поэтому мы пошли и забрали его.

Он пристально всмотрелся в группу французов, которые, раздевшись до пояса, ниже по северному склону, ярдах в ста от опушки леса, начали расчищать площадку среди папоротников.

Он вынул подзорную трубу, которую ему дал Луис. Она была маленькая, словно игрушечная, внешняя линза свободно болталась, из-за чего изображение получалось размытым, а увеличение — вполовину от того, что давала его собственная труба, но это всё же лучше, чем ничего. Он нацелил её, прижал внешнюю линзу кончиком пальца и посмотрел повнимательнее на французов.

— Дерьмо.

— Что случилось?

— У этих ублюдков орудия, - пояснил Шарп. — Молите бога, чтобы это не была клятая мортира.

Висенте удивился и попытался рассмотреть орудие, но ничего не увидел.

— А что будет, если это мортира?

— Мы все умрём, — Шарп представил себе орудие со стволом, похожим на котёл, высоко выбрасывающее в воздух снаряды, которые отвесно падают прямо им на головы. — Или умрём, или попытаемся бежать, и нас схватят.

Висенте перекрестился второй раз за утро. Шарп не видел, чтобы он делал это в первые недели их знакомства, но за последнее время Висенте далеко ушёл от прежней адвокатской жизни, в которой правили законы и рассудок. К нему возвращались древние инстинкты, он начал верить в удачу, предрассудки и судьбу, слепую и беспощадную.

— Я не вижу орудие, — сдался он, наконец.

Шарп показал на работающих французов:

— Те педики ровняют площадку, чтобы лучше прицеливаться. Нельзя допускать перекоса орудия, если хочешь стрелять точно.

Он спустился на несколько футов по северной тропе:

— Дэн?

— Сэр?

— Видишь, где ублюдки собираются поставить орудие? Насколько это далеко?

Хэгмэн, пристроившись в расщелине между валунов, присмотрелся.

— Немного меньше семисот шагов, сэр. Слишком далеко.

— Мы можем попробовать?

Хэгмэн пожал плечами:

— Я могу, но может быть, позже?

Шарп согласился. Лучше не показывать французам дальнобойность винтовки, когда положение станет по-настоящему отчаянным. Так как Висенте, похоже, ничего не понял, пришлось пояснить:

— Винтовочная пуля летит далеко, но нужен гений, чтобы попасть точно. Дэн — почти гений.

Он подумывал взять несколько стрелков, спуститься вниз по склону и с расстояния трёхсот или четырёхсот ярдов попортить жизнь ариллеристам, но орудийный расчёт с той же дистанции ответит им картечью. На склонах много скальных выступов, но немногие достаточно велики, чтобы защитить человека от картечи, и он неизбежно понёс бы потери. Шарп все же пошел бы на это, если бы орудие действительно оказалось мортирой: такое орудие никогда картечью не стреляло, — но в любом случае французы ответят на его вылазку шквальным мушкетным огнём. Аткак и контратака. Он колебался. Единственное, что оставалось — молиться, чтобы это не была мортира.

Это была не мортира. Через час после того, как артиллеристы начали ровнять площадку, прикатили орудие, и Шарп увидел гаубицу. Ничего хорошего, но у его людей появился шанс: снаряд гаубицы ударит в землю под углом, можно будет укрыться за большими валунами на вершине. Висенте позаимствовал маленькую подзорную трубу и наблюдал за тем, как французские артиллеристы готовили боеприпасы. С длинного гробоподобного снарядного ящика сняли обитую мягкой подстилкой крышку (артиллеристы обычно на ней сидели во время переездов), и взгляду открылись уложенные ровными рядами мешки с порохом и снаряды.

— Это какое-то маленькое орудие, — сказал Висенте.

— Ему не нужно иметь длинный ствол, — пояснил Шарп. — Гаубица стреляет не на меткость. Она высоко выбрасывает снаряды в воздух, а они уже падают на нас. Будет много шума, но мы выживем.

Он сказал так, что, чтобы ободрить Висенте, но сам не был настолько уверен. Два-три удачно разорвавшихся снаряда могли нанести большой урон. Но всё же гаубица — это не мортира, и его люди немного перевели дух, наблюдая за приготовлениями артиллеристов. На пятьдесят шагов перед гаубицей поставили малеький флажок, чтобы командир расчёта мог оценить силу ветра, способного отклонить полёт снаряда на запад. Было подготовлено место для отката орудия при выстреле, а потом артиллеристы начали поднимать короткий ствол. У полевого орудия для этого был приспособлен винт, но в гаубицах использовали старомодные деревянные клинья. Тощий офицерик — видно, командир расчёта — использовал для этого самые большие клинья, чтобы поднять ствол орудия под максимальным углом, ведь только в этом случае его снаряды долетели бы до скал на вершине холма. К орудию уже поднесли мешки с порохом, и Шарп увидел блик солнца, отразившегося от стали. Офицер, вероятно, укорачивал фитиль снаряда.

— В укрытие, сержант! — закричал Шарп.

Каждый уже нашёл для себя место, хорошо защищённое крупными камнями. Большинство стрелков укрылось в редуте, но несколько, включая Шарпа и Харпера, спрятались в сторожевой башне, там, где лестница когда-то вела на бастион. От лестницы осталось всего четыре ступени, и они поднялись по ним к зияющему пролому в северной стене. Расположившись там, Шарп мог видеть, что делали французы.

Оружие окуталось дымом, потом послышался гулкий грохот взорвавшегося пороха. Шарп разглядел в небе тонкий прерывистый дымок, оставленный горящим фитилём. Над головами послышался свист летящего снаряда, который, если судить по дымному шлейфу, пронёсся всего на два фута выше развалин башни и взорвался где-то на южном склоне. Все выдохнули с облегчением.

— Фитиль слишком длинный, — заметил Харпер.

— Они это исправят, — сказал Танг.

Дэниэл Хэгмэн, бледный, сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза. Висенте и большинство его людей расположились ниже по склону за огромными — величиной с дом — валунами. Им ничего не угрожало, но если бы снаряд срикошетил от стены сторожевой башни, то мог упасть среди них. Шарп постарался не думать об этом. Он сделал всё, что мог, и понимал, что не может создать для каждого абсолютно безопасные условия.

Они ждали.

— Ну вот, опять, — пробормотал Харрис.

Харпер перекрестился. Шарп выглянул из пролома и увидел, что артиллерист подносит к стволу запал. Он не стал ничего говорить своим людям, потому что их предупредит грохот выстрела, его не интересовала и сама гаубица. Он не хотел пропустить момент начала атаки. Это ведь было так очевидно: дайте залп, чтобы британцы и португальцы пригнули головы — и посылайте пехоту вперед. Но никаких приготовлений к штурму Шарп не увидел. Драгуны держались на расстоянии, пехота была вне поля зрения, и только артиллеристы продолжали свою работу.

Запущенный снаряд прочертил дугу к вершине холма. После первого выстрела фитиль укоротили, и снаряд упал и взорвался точно среди скал. Теперь выстрелы следовали один за другим, без перерыва, и каждый снаряд взрывался раскалёнными свистящими в нагромождениях валунов осколками. Но французы, кажется, не сознавали, насколько надёжным укрытием были камни. На вершине стояла пороховая вонь, дым плыл густой, как туман, окутывая покрытые лишайником камни сторожевой башни, но чудесным образом все остались целы. Один из людей Висенте был легко ранен шальным осколком в плечо, но это было единственным несчастным случаем. Однако это было тяжёлое испытание. Люди сидели, сгорбившись, отсчитывая в обратном порядке время между выстрелами, следовавшими ровно раз в минуту. Пока тянулись секунды затишья, все молчали. Каждый выстрел начинался грохотом от подножия холма, потом был свист, потом удар снаряда о землю, ещё один взрыв пороховой начинки внутри — и визг разлетающихся осколков лопнувшей оболочки. Один снаряд сразу не разорвался, и все, затаив дыхание, ждали несколько секунд, но фитиль, видимо, оказался дефектным.

— Сколько же у них этих чёртовых снарядов? — спросил Харпер через четверть часа.

Никто ему не ответил. Шарп помнил, что у британских шестифунтовиков в зарядном ящике и передке орудия вроде бы помещалось более сотни зарядов, но у французов всё могло быть иначе, и он не стал ничего говорить. Вместо этого он обошёл форт — от башни до людей, укрывшихся в редуте, — с тревогой осмотрел склоны холма, но не нашёл признаков готовящейся атаки.

Он возвратился к башне. Хэгмэн вытащил маленькую деревянную флейту, которую вырезал, пока выздоравливал, и наигрывал отрывки знакомых мелодий и трели, напоминавшие пение птиц. Очередной снаряд разорвался на вершине, осколки градом застучали в стену башни, но хриплые звуки флейты прорезались сквозь стихающий грохот.

— Я всегда хотел научиться играть на флейте, — сказал Шарп просто так, ни к кому конкретно не обращаясь.

— А я хотел бы на скрипке, — заявил Харрис.

— Ты и без скрипки громко скрипишь, — отозвался Харпер.

Все засмеялись, а Харпер лишь усмехнулся свысока. Шарп мысленно считал секунды и представлял себе, как гаубицу закатывают на место, в ствол заталкивают мокрую губку, чтобы погасить тлеющий в задней части ствола невзорвавшийся порох, и ариллерист зажимает пальцем запальное отверстие, из которого вырывается струя пара. Потом в ствол заталкивают холщовые мешки с порохом и шестидюймовый снаряд с аккуратно подрезанным фитилём, торчащим из деревянной пробки. Артиллерист через запальное отверстие протыкает наполненный порохом мешок, потом в отверстие вставляется начинённую порохом тростинку — запал. Расчёт отступает, затыкая уши, один из французов поджигает запал…

В этот момент раздался грохот, и дымящий запалом снаряд, влетев в брешь в стене башни, рухнул прямо у их ног, застряв между мешками с продовольствием. От тлеющего фитиля поднималась струйка дыма. Шарп понял, что сейчас они умрут или будут покалечены при взрыве, и, не раздумывая, прыгнул вниз. Он попытался выдернуть фитиль, но было уже поздно, и тогда он упал на снаряд животом. «Я не хочу, — пронеслось в сознании. — Не хочу умирать… По крайней мере, быстро… это будет быстро… и не придётся больше придумывать, что делать… и все останутся целы… Дьявол, да когда же она взорвётся-то?!». Он встретился взглядом с Дэниэлом Хэгмэном, который, с выпученными глазами, смотрел на него, выпустив из губ флейту.

— И долго вы собираетесь высиживать это проклятое яйцо? — хриплым от пережитого страха голосом спросил Харпер.

Хэгмэн засмеялся, к нему присоединились Харрис, Купер, да и сам Харпер. Шарп привстал со снаряда и увидел, что деревянная пробка, в которую был вставлен фитиль, обуглилась, но сам фитиль-таки выпал. Он поднял чёртов снаряд, швырнул его в отверстие и услышал, как он с грохотом покатился вниз по склону.

— Милосердный Боже, — пробормотал Шарп.

Он взмок от пота, его била дрожь. В полуобморочном состоянии он прислонился к стене, глядя на своих людей, которые надрывали со смеху животы.

— О, господи, — выдавил он.

— Если бы это яичко треснуло, сэр, вас точно бы пронесло, — сказал Хэгмэн, и все закатились с новой силой.

После всего, что случилось, Шарп совершенно обессилел.

— Если вы, ублюдки, ни на что другое не способны, тогда накрывайте на стол, — заявил он. — Раздайте всем попить.

Он нормировал потребление воды, как и пищи, но день стоял жаркий, и пить хотелось всем. Шарп вышел из башни вслед за стрелками. Висенте, который понятия не имел, что только что случилось, но увидел второй неразорвавшийся снаряд, взволнованно спросил:

— Что случилось?

— Фитиль выскочил, — ответил Шарп.

Он спустился к северному редуту взглянуть на гаубицу. И сколько же у ублюдков, чёрт возьми, боеприпасов? Они стали стрелять пореже, но это, возможно, потому что устали артиллеристы, а не из-за нехватки снарядов. Шарп видел, как они зарядили орудие, но даже не пригнулся. Снаряд взорвался позади башни. При выстреле гаубица отскочила на восемь или девять футов, намного меньше чем полевое орудие. Стрелки, налегая плечами на колёса, вернули её на место. Воздух дрожал от жары: с неба палило солнце и низким, стелющимся огнём горела трава. Пламя, вылетающее с каждым выстрелом из ствола, оставило широкую проплешину почерневшей травы и папоротников перед гаубицей. Шарп заметил ко-что ещё, что озадачило его, и он торопливо раздвинул маленькую подзорную трубу Кристофера, проклиная себя за то, что потерял свою. Артиллерийский офицер присел у колеса гаубицы с поднятой рукой. Зачем он это делал? Солнце уже склонялось к западу, тени удлинились, и Шарп увидел, что на выровненной площадке торчат из земли два камня размером с двенадцатифунтовое ядро. Как только колёса коснулись камней, офицер опустил руку, и артиллеристы начали заряжать.

Шарп нахмурился, размышляя. Зачем французский офицер отметил камнями место установки колёс перед выстрелом? Окованные железом колёса оставляют глубокие колеи в грунте, которые и служат для артиллеристов отметинами, куда надо вернуть орудие после выстрела. Но всё же они позаботились вкопать там камни. Он быстро пригнуся за стеной, потому что из клуба дыма прилетел новый снаряд. Он недолетел, и осколки с грохотом обрушились на низкую каменную стену редута. Пендлтон высунул голову из-за бруствера:

— Почему они не стреляют ядрами, сэр?

— Гаубицы ядрами не стреляют, а из пушки вверх не выстрелишь. — раздражённо ответил Шарп, всё ещё поглощённый мыслью о тех камнях.

Зачем они там? Может, ему почудилось? Но, посмотрев в трубу, он снова их увидел.

Вдруг стрелки отошли от гаубицы. Появились десятка два пехотинцев, но не для атаки, а для охраны оставленного орудия.

— Они ужинать пошли, — предположил Харпер.

Он принёс воду на передний рубеж и теперь сидел рядом с Шарпом. Он смущённо ухмыльнулся:

— То, что вы сделали, сэр, было очень храбро.

— Вы, чёрт возьми, сделали бы то же самое.

— Да нет, чёрт возьми, — с неожиданной злостью выпалил Харпер. — Я выскочил бы из проклятой двери, как ошпаренная кошка, если бы только не отказали мои проклятые ноги.

Он увидел одиноко стоящую пушку.

— На сегодня они закончили? — спросил он.

— Вряд ли, — ответил Шарп, и вдруг понял, зачем там эти камни.

И понял, как это использовать.

Обосновавшись на вилле, бригадир Виллар первым делом налил себе бокал самого лучшего белого порто Сэвиджей. Он расстегнул синий мундир и даже верхнюю пуговицу брюк, чтобы освободить местечко для замечательно приготовленной бараньей лопатки, которую он разделил с Кристофером, своими офицерами и тремя дамами. Дамы были француженками, но, разумеется, не жёнами. Одна из них, чьи золотые волосы блестели при свете зажжённых свечей, сидела рядом с лейтенантом Пеллетье, который сквозь очки неотрывно смотрел на глубокую ложбинку между её мягко очерченными грудями, куда в сокровенную тень по припудренной коже стекали ручейки пота. Её присутствие настолько ошеломило Пеллетье, что он совершенно онемел, и вся его уверенность, которую он демонстрировал при первой встрече с Вилларом, растаяла.

Бригадир, удивленный тем, какой эффект произвела женщина на артиллерийского офицера, наклонился вперёд и принял свечу из рук майора Дюлона, чтобы прикурить сигару. Ночь была тёплой, окна открыты, и большая бледная ночная бабочка порхала вокруг зажёных канделябров в центре стола.

— Действительно ли в Англии принято, чтобы женщины уходили после ужина из-за стола, прежде, чем подадут сигары? — спросил Виллар Кристофера между затяжками, чтобы сигара как следует раскурилась.

— Заслуживающие уважения женщины — да. — чтобы ответить, Кристофер вынул изо рта зубочистку.

— Даже заслуживающие уважения женщины, думается, составят достойную компанию хорошей сигаре и бокалу порто, — Виллар, которого сигара настроила на благодушный лад, откинулся на спинку стула и радушно заявил. — Я точно знаю, кто сможет ответить на следующий вопрос: во сколько завтра начнётся рассвет?

Офицеры молча переглянулись. Пеллетье, покраснев, промолвил:

— Восход солнца, мсье, начнётся в четыре двадцать, но уже в десять минут четвёртого будет достаточно светло.

— Вы такой умный… — прошептала ему блондинка, которую звали Аннет.

— А луна не будет давать достаточно света? — спросил Виллар.

Пеллетье покраснел настолько, что о его щёки, казалось, можно было прикуривать сигару.

— О лунном свете сейчас не стоит и говорить, мсье. Последнее полнолуние было тридцатого апреля, а следующее будет…

Его голос совсем увял, потому что все, кто сидели за столом, воззрились на него в полном изумлении от столь глубоких познаний.

— Продолжайте, лейтенант, — благосклонно высказался Виллар.

— Следующее будет двадцать девятого числа этого месяца, а сейчас — луна находится в первой четверти, мсье, она очень невелика, и света от неё мало.

— Мне нравится темная ночь, — шепнула ему Аннетт.

— Вы настоящая ходячая энциклопедия, лейтенант, — заметил Виллар. — Но какой же урон нанесли сегодня ваши снаряды?

— Боюсь, очень небольшой, мсье, — Пеллетье, задыхаясь от запаха духов Аннет, выглядел так, словно был готов упасть в обморок. — Вершина очень хорошо защищена валунами, мсье. Если они укрывались, то вряд ли понесли серьёзный урон… хотя я уверен, что мы убили одного или двоих.

— Только одного или двоих?

Пеллетье смутился.

— Нам нужна моритра, мсье.

Виллар улыбнулся:

— Когда человек испытывает недостаток в инструментах, лейтенант, он использует то, что есть под рукой. Разве не так, Аннетт? — с улыбкой он вытащил из кармашка жилета массивные часы, открыл крышку. — Сколько снарядов у вас осталось?

— Тридцать восемь, мсье.

— Расходуйте их экономнее, — приказал Виллар и приподнял бровь в наигранном удивлении. — Разве вам нечем заняться, лейтенант?

Ночью гаубица должна была продолжать огонь, не давая осаждённым на вершине спать. За час до рассвета орудийный огонь затихнет, и, по плану Виллара, когда враг заснёт, его пехота начнёт штурм на рассвете.

Пеллетье поспешно встал:

— Конечно, мсье, и… спасибо, мсье.

— Спасибо?

— За ужин, мсье.

Виллар беспечно отмахнулся — мол, пустяки, не стоит.

— Я сожалею, лейтенант, что вы не можете остаться и продолжить развлечения. Уверен, что мадемуазель Анетте понравились бы истории о том… как надо заправлять заряд в ствол, — сказал он с двусмысленной ухмылкой.

— Вы так считаете, мсье? — удивился Пеллетье.

— Ступайте, лейтенант, — махнул рукой Виллар, и Пеллетье сбежал, преследуемый по пятам громким смехом. — Бог знает, откуда их берут. Вытаскивают из колыбели, вытирают материнское молоко с губ и посылают на войну. Однако молодой Пеллетье своё дело знает.

Он немного покрутил свои часы на цепочке, затем засунул их в карман.

— Светает в десять минут четвёртого, майор, — напомнил он Дюлону.

— Мы будем готовы, — мрачно ответил Дюлон, всё ещё переживающий из-за неудачи прошлой ночью; синяк на его лице ещё больше почернел.

— И, надеюсь, отдохнёте?

— Мы будем готовы, — повторил Дюлон.

Но Виллар, казалось, подразумевал нечто большее.

— Амаранте взят. Часть армии Луазона вернётся в Опорто, и это значит, майор, что у нас будет достаточно войск, чтобы двинуться на Лиссабон.

— Надеюсь, что это так, мсье, — согласился Дюлон, не понимавший, куда клонит Виллар.

— Но генерал Ёдле всё еще пробивается к Виго. Фуа гоняется по горам за партизанами. Это значит, что наши силы распылены. Даже если мы получим бригаду Делаборда из армии Луазона и драгун Лорже, мы не сконцентрируем свои силы в достаточной степени для удара на Лиссабон.

— Я уверен, что нас всё равно ждёт успех, — в духе лояльности заметил Дюлон.

— Но для успеха нам нужен каждый человек, майор. И я не хочу, чтобы столь нужная в предстоящем наступлении пехота занималась охраной военнопленных.

За столом наступила тишина. Дюлон слегка улыбнулся в знак того, что понял намёк бригадира, но ничего не сказал.

— Я ясно высказался, майор? — настойчиво спросил Виллар.

— Совершенно ясно, мсье.

— Примкните штыки, — добавил Виллар, стряхивая пепел с сигары. — И хорошенько поработайте ими, майор.

Дюлон смотрел в сторону. Его мрачное лицо было непроницаемым, но он не собирался подвергать приказ сомнению.

— Пленных не будет, мсье.

— Хорошая идея, — улыбнулся Виллар. — А теперь идите и поспите немного.

Майор Дюлон ушёл, а Виллар налил ещё порто.

— Война жестока, но жестокость иногда необходима, — сказал он напыщенно и посмотрел на остальных офицеров, сидящих по обе стороны стола. — А вы готовьтесь к маршу в Опорто. Нам нужно всё закончить к восьми утра, а выступим, наверное, в десять?

К тому времени сторожевая башня на холме уже должна была пасть. Не прекращая огонь всю ночь, гаубица будет держать отряд Шарпа в напряжении, и, когда на рассвете усталых людей сморит сон, в сером, точно вольчя шкура, предрассветном сумраке вымуштрованные вольтижёры Дюлона начнут убивать.

Стемнело. Шарп подождал, пока последний из его людей не скрылся в сумерках, и когда вокруг осталась только холодная темнота, обошёл каменную стену редута и почти наощупь начал спуск вниз. С ним порывался идти Харпер; ирландец даже расстроился, что ему не позволили сопровождать командира, но Харперу предстояло взять на себя командование стрелками, если Шарп не вернётся. Шарпу хотелось взять Хэгмэна, но старик ещё не совсем оправился. Пришлось составить команду из молодого, проворного и хитрого Пендлтона, а также метких и сообразительных Танга и Харриса. Каждый из них нёс по две винтовки. Свой палаш Шарп оставил Харперу, опасаясь, что тяжёлые, окованные металлом ножны будут стучать о камни и выдадут его врагу.

Они спускались медленно, с трудом. Тонкий серп луны давал скудный свет, но и его то и дело отнимали тени блуждающих по небу облаков, и приходилось двигаться наощупь. Они молчали, но всё равно Шарпу казалось, что их перемещение сопровождатеся слишком большим шумом. Хорошо, что ночь тоже была полна шорохов: стрёкот цикад, вздохи ветра на склонах холма, тявканье лисицы где-то вдалеке. У Хэгмэна получилось бы лучше: он ходил в темноте с осторожностью прирождённого браконьера, а каждый из четвёрки стрелков, спускающихся по длинному склону холма, родился и вырос в городе. Пендлтон, насколько знал Шарп, был из карманником из Бристоля. Танг — из Лондона, а вот откуда Харрис, Шарп не помнил, и, когда они остановились, чтобы отдышаться и попытаться разглядеть во тьме хоть что-нибудь, спросил его об этом.

— Из Личфилда, сэр, — прошептал Харрис. — Оттуда же, откуда Сэмюэль Джонсон.

— Джонсон? — Шарп не помнил это имя. — Это который из первого батальона?

— Очень может быть, сэр, — согласился Харрис.

Они продолжили спуск. Склон стал более пологим, к передвижению вслепую они тоже приноровились и стали производить меньше шума. Шарп гордился ими. Возможно, они не родились разведчиками и диверсантами, как Хэгмэн, но они ими стали. Ведь они носили зелёные куртки.

Прошло уже около часа с тех пор, как они начали спуск от сторожевой башни, когда Шарп увидел то, что ему было нужно. Мерцающий жёлтый огонёк. Он сразу же погас, но Шарп понял, что это кто-то из артиллеристов на мгновение отодвинул створку фонаря, выпустив блик света. Разгорелась крошечная красная искра пальника. Слишком далеко, но время у него было.

— На землю, — прошипел Шарп. — Зажмурьтесь!

Они прикрыли глаза, и мгновение спустя орудие изрыгнуло в ночь дым, пламя и снаряд, который со свистом пролетел над их головами. Даже сквозь сомкнутые веки Шарп видел тусклый свет, а когда открыл глаза, словно ослеп на несколько секунд. Его окутывал запах порохового дыма, и в нём мелькнул огонёк пальника, отложенного стрелком.

— Вперед! — скомандовал он, и они двинулись ниже по склону холма.

Фонарь снова мигнул, потому что расчёт подвигал колёса орудия назад к двум камням, и нужно было убедиться, что гаубица выстрелит точно. Эта идея и пришла в голову Шарпа на закате: французы отметили место установки орудия камнями, потому что так было легче, чем по колеям, ставить орудие. Значит, ночью будет обстрел, а уж как поступить в этом случае, он знал.

Прошло много времени, прежде чем гаубица выстрелила снова. Шарп и его команда были уже в двухстах шагах и чуть выше того места, где расположился расчёт. Стало ясно, что артиллеристы нарочно собираются стрелять пореже, чтобы в течение всей короткой ночи беспокоить его людей. Это значит, паузы между выстрелами будут длинными.

— Харрис! Танг! — прошептал он. — Направо! Если станет жарко, возвращаетесь к Харперу. Пендлтон! Вперёд!

Он вёл парня налево, пригнувшись, наощупь через нагромождение камней, пока, по его прикидкам, они не удалились приблизительно на пятьдесят шагов от тропы. Затем он устроил Пендлтона позади валуна и сам укрылся за низкими зарослями утёсника.

— Вы знаете, что делать.

— Да, сэр.

— Желаю хорошо развлечься.

К своему собственному удивлению, Шарп тоже испытывал эмоциональный подъём. Его радовала возможность обмануть врага, хотя, возможно, французы ожидали подобной вылазки и были готовы к ней. Но некогда переживать об этом, пришла пора внести в события немного хаоса. Он ждал, ждал, и даже почти уверил себя, что на сегодня артобстрел закончен, но тут ночную тьму пронзил длинный язык белого, ослепительно яркого пламени, который мгновенно поглотило облако дыма. Шарп на мгновение увидел металлический блеск отброшенного назад силой отдачи орудия; его вращающиеся колёса подбросило в воздух на целый фут. На несколько мгновений яркий свет ослепил его. Потом он снова увидел жёлтый огонёк из-за приоткрытой створки фонаря: это стрелки вручную подкатывали колёса гаубицы к камням.

Шарп прицеллся в фонарь. Несмотря на то, что его глаза ещё не привыкли к темноте, светлый квадрат он видел достаточно ясно. Он ещё только нажимал спусковой крючок, когда кто-то из стрелков справа выстрелил, фонарь упал, его створки раскрылись, и Шарп увидел два силуэта, очерченных ярко вспыхнувшим светом. Он нажал на спусковой крючок, услышал выстрел Пендлтона, схватил вторую винтовку и прицелился вновь. Какой-то француз посдскочил, чтобы погасить фонарь, но три винтовки выстрелили одновременно, и Шарп в том числе. Послышался громкий и звонкий лязг: одна из пуль срикошетила о ствол гаубицы.

Фонарь всё же утащили. Свет погас.

— Перемещаемся! — скомандовал Шарп Пендлтону, и они отбежали влево.

У французов кто-то застонал, прерывисто дыша, затем более громкий голос призвал к тишине.

— Наземь! — прошептал Шарп.

Они залегли. Шарп воспользовался передышкой, чтобы перезарядить свои винтовки. Там, откуда они с Пендлтоном только что ушли, мерцал крохотный огонёк. Вероятно, от тлеющего пыжа занялась трава. В темноте рядом с ними двигались ещё более тёмные силуэты: французские пехотинцы, охранявшие артиллерийский расчёт, рыскали вокруг в поисках стрелявших. Они ничего не нашли, растоптали затухающий огонёк и вернулись к деревьям.

Шарп слышал ротот голосов и понял, что французы пытаются решить, что делать. Скоро стало ясно, до чего ои додумались. Затопало множество ног. Пехоту послали прочесать окрестности вверх по склону, но в темноте, пробираясь через заросли папоротников, солдаты спотыкались о камни, запутывались в кустарнике, сыпля проклятиями. Офицеры и сержанты злобно поносили хитрых мерзавцев, которые успели рассеяться и спрятаться, а, может быть, хотят заманить их в засаду. Через некоторое время, никого не обнаружив, они потянулись назад, к деревьям. Ждать пришлось долго. Наконец Шарп услышал, как со скрежетом забивается новый заряд в дуло гаубицы.

Никто уже долгое время не стрелял, беспорядочные поиски результатов не принесли, и французы, вероятно, решили, что нападавшие скрылись. Французы чувствовали себя в совершенной безопасности, потому что один из артиллеристов совершенно по-дурацки помахал пальником, чтобы его наконечник разгорелся поярче. Температура была достаточной, чтобы поджечь запал, но ему, видимо, было нужно рассмотреть в темноте запальное отверстие. Окончательно подписывая себе смертный приговор, он подул на медленно тлеющий в зажиме пальника фитиль, и кто-то — Танг или Харрис — выстрелил в него. Даже ожидавший этого Шарп вздрогнул от гулкого звука выстрела и увидел короткую вспышку вырвавшегося из дула пламени. Упавший пальник был поднят, гаубица выстрелила, французская пехота построилась и сделала нестройный залп туда, где в темноте скрывались Танг и Харрис.

Снова загорелась трава. Один огонёк весело заплясал перед гаубицей, ещё два — поменьше — вспыхнули от пыжей французских мушкетов. Шарпа снова ослепила вспышка орудийного пламени, но он всё же видел расчёт у колёс гаубицы, вскинул винтовку, выстрелил, сменил оружие и выстрелил снова, целясь в группу людей, толкающих колёса орудия. Один упал. Выстрелил Пендлтон. Ещё два выстрела справа. Возле них тоже затлела трава, предательский огонь обнаружил стрелков, превратив их в заметные для пехоты цели. Они принялись отчаянно тушить искры, но вначале Пендлтон выстрелил из второй винтовки, и Шарп увидел, как упал довольно далеко от гаубицы артиллерист, потом по последнему разу выстрелил Танг или Харрис.

Шарп и Пендлтон отступили на пятьдесят шагов и перезарядили.

— Мы здорово покусали их, — заметил Шарп.

Небольшие группы французов, громко перекликаясь, бросились обыскивать склон холма вновь — и вновь ничего не нашли.

За полчаса Шарпу удалось сделать ещё четыре выстрела, а потом они с Пендлтоном вернулись в форт. Подъём занял почти два часа, но дался легче, чем спуск, потому что небо уже посветлело, и на нём чётко вырисовывались контуры холма и руин сторожевой башни на вершине. Танг и Харрис появились час спустя. Прошипев часовому пароль, они, ещё не остывшие от своих подвигов, принялись взволновано делиться впечатлениями.

Гаубица выстрелила ещё дважды за ночь. Первый раз картечь грохнула ниже по склону, второй раз снаряд взорвался в пламени и дыме к востоку от сторожевой башни. Никто не выспался, но Шарп был бы удивлён, если кто-нибудь смог бы спокойно заснуть после пережитых днём испытаний. Перед рассветом, когда на востоке небо посветлело, он обошёл позиции, чтобы удостовериться, что все бодрствуют. Харпер разводил костерок у стены сторожевой башни. Ночью Шарп запретил жечь огни, которые могли стать для французских артиллеристов превосходным ориентиром, но теперь, когда день начал разгораться, стало безопасно вскипятить воду для чая.

— Можно здесь хоть навсегда остаться, сэр, пока есть чем чай заваривать, — заметил Харпер. — Но если заварка кончится, придётся капитулировать.

Вдоль горизонта на востоке посветлела серая полоса. Всю ночь продрожавший рядом с Шарпом Висенте совершенно замёрз.

— Думаете, они придут? — стуча зубами, спросил он.

— Придут, — уверенно ответил Шарп.

Он понимал, что запас снарядов у гаубицы не беконечен, и есть лишь одна причина вести огонь в течение ночи: чтобы измотать нервы осаждённых и сделать их лёгкой добычей во время штурма.

Французы должны были появиться на рассвете.

Ночь бледнела, темнота сменилась серым призрачным полумраком, плывущие высоко над головой облака налились белизной, зазолотились и зарумянились.

В этот момент пришла смерть.

— Сэр! Мистер Шарп!

— Я вижу их!

Темные мундиры, укрывшиеся в ещё не растаявших тенях на северном склоне. Это либо французская пехота, либо спешенные драгуны.

— Винтовки наизготовку!

Над верхним краем редута поднялись стволы винтовок Бейкера.

— Ваши люди не стреляют, помните? — сказал Шарп португальскому лейтенанту.

— Разумеется.

Мушкеты безнадежно неточны на расстоянии более шестидесяти шагов, и Шарп решил придержать залп потругальской пехоты как заключительный аккорд, а поначалу позволить своим стрелкам преподать французам урок наглядного преимущества семи канавок нарезки в стволах винтовок. Висенте слегка подпрыгивал на месте, не в силах сдержать нервозность, то и дело облизывал сохнущие губы и ожесточённо дёргал себя за кончик усов.

— Мы ждем, пока они не достигнут той белой скалы, да?

— Да, — подтвердил Шарп и неожиданно спросил. — Почему вы не сбреете эти усы?

Висенте ошеломлённо уставился на него, не веря своим ушам:

— Почему я не сбрею усы?

— Сбрейте их, — посоветовал Шарп. — Без них вы будете выглядеть старше. Не так похоже на адвоката. Луис побрил бы вас.

Этот разговор отвлёк его от собственных волнений. Он посмотрел на восток, где над низиной клубился туман. Оттуда он не ждал угрозы. Ещё четыре стрелка следили за южной тропой — всего четыре, потому что он был почти уверен, что французы сконцентрируют силы на севере, — и, как только это подтвердится, он собирался вернуть и их на северный редут, доверив охрану южной тропы нескольким португальцам.

— Стреляем по готовности, парни, — приказал Шарп. — Не берите слишком высоко.

Шарп об этом не знал, но атака французов запаздывала. Дюлон хотел, чтобы его люди оказались на вершине прежде, чем начнёт светать, но подъём в темноте по склону холма занял гораздо больше времени, чем предполагалось. Кроме того, вольтижёры были сонными и усталыми после того, как всю ночь преследовали призраков, которые вполне наяву убили одного артиллериста, ранили ещё троих и вселили страх божий в оставшуюся часть расчёта. Отдавая приказ не брать пленных, Дюлон чувствовал невольное уважение к врагу, с которым ему предстояло встретиться.

Началась бойня. У французов были мушкеты, у британцев — винтовки, французы карабкались по узкой тропе на вершину и представляли собой лёгкие цели. В первые несколько секунд вниз покатились шестеро вольтижёров. Ответный залп Дюлона должен был сокрушить форт вместе с его гарнизоном, но всё больше винтовок стреляло, всё больше порохового дыма окутывало вершину, всё больше пуль свистело в воздухе, и Дюлон понял то, что считал прежде болтовнёй: насколько опаснее нарезной ствол винтовки. На дистанции смертельного выстрела из британской винтовки, залп целого батальона из мушкетов вряд ли убьет хоть одного человека. Даже пули вылетали из ствола мушкета и винтовки с различным звуком. Винтовочные пронзали воздух со свистом. Винтовка при выстреле не кашляла, как мушкет, а издавала резкий щелчок, и человека, поражённого винтовочной пулей, отбрасывало дальше, чем если бы он получил пулю из мушкета. Дюлон видел теперь стрелков, потому что они привстали за укрытием редутов, чтобы перезарядить винтовки, не обращая внимания на снаряды, которые время от времени по дуге перелетали над головами французской пехоты и взрывались на гребне. Дюлон орал на своих людей, приказывая им стрелять в зелёные мундиры врага, но пули мушкета на таком расстоянии били слабо и неточно, зато винтовки сражали наповал, и вольтижёры отказывались ступать на тропу. Дюлон, понимая, что необходимо подбодрить людей, и веря, что удачливый человек сможет успеть достигнуть редута до того, как будет сражён, решил подать пример. Он приказал солдатам следовать за ним, поднял саблю и закричал:

— Да здравствует Франция! Да здравствует Император!

— Прекратите огонь! — скомандовал Шарп.

Никто не последовал за Дюлоном — ни один человек. Он добежал до редута один, и Шарп, признавая храбрость француза, вышел вперёд и отсалютовал палашом. Дюлон обернулся и увидел, что за ним никого нет. Посмотрев на Шарпа, он отсалютовал ему, затем сильным толчком загнал свою саблю в ножны, выразив этим жестом отвращение к трусости своих людей, не пожелавших умереть во имя Императора. Дюлон кивнул Шарпу, повернулся и спустился по тропе вниз. Через двадцать минут французы отступили.

Рядом с людьми Висенте, которые были построены в две шеренги на площадке возле башни, готовые дать так и не потребовавшийся залп, взорвался снаряд. Двоих убило. Осколок другого снаряда попал Гайтекеру в ногу, распоров правое бедро, хотя кость не была сломана. Шарп не посчитал это серьёзным ранением. Во время штурма гаубица вела огонь, но теперь всё стихло. Солнце поднялось высоко, долину залил яркий свет. Сержант Харпер начал день, вылив в горячий ствол винтовки чашку чая, чтобы смыть пороховой нагар.

Глава 7

Перед полуднем на холм поднялся мрачный французский солдат с белым флагом переговорщика, привязанным к стволу мушкета. Его сопровождали два офицера — один в мундире французской пехоты, а второй — подполковник Кристофер в красной форме британской армии с отделкой и манжетами чёрного цвета. Перед редутом они на десяток шагов опередили знаменосца.

Шарп и Висенте вышли навстречу. Висенте был потрясён вшешним сходством между Шарпом и французским пехотным офицером, человеком высоко роста, черноволосым, со шрамом на правой щеке и синяком на переносице. Его рваный синий мундир украшали отделанные зелёным шнуром эполеты, свидетельствующие о том, что он служил в лёгкой пехоте, а на расширенном кверху кивере была прикреплена пластинка из белого металла с выгравированным французским орлом и номером 31. Торчащий из-за значка султанчик красно-белых перьев выглядел новеньким и свежим по сравнению с грязной и заношенной формой.

— Сначала мы прикончим лягушатника, потому что он — опасный ублюдок, — сказал Шарп Висенте. — А потом медленно порежем Кристофера на кусочки.

— Шарп! — Висенте, как адвокат, хоть и бывший, испытал шок. — Они находятся под белым флагом!

Они остановились в нескольких шагах от подполковника Кристофера, кторый вынул изо рта зубочистку и выбросил её.

— Как поживаете, Шарп? — спросил он любезно и протянул руку для приветствия, оставшегося безответным. — Подождите минутку, — он открыл крышку трутницы и прикурил сигару.

Когда сигара разгорелась, он прикрыл трутницу и улыбнулся.

— Моего товарища зовут майор Дюлон. Он не говорит по-английски, но хотел познакомиться с вами.

Шарп кинул взгляд на Дюлона, узнал в нём офицера, который утром храбро штурмовал его редут. Ему было неприятно, что хороший офицер, хоть и враг, стоит радом с предателем. Предателем и вором.

— Где моя подзорная труба? — требовательно спросил он.

— У подножия холма, — небрежно заявил Кристофер. — Я верну вам её позже, — он затянулся дымом и посмотрел на трупы французов между скал. — Бригадир Виллар слегка нетерпелив, не так ли? Хотите сигару?

— Обойдусь.

Подполковник сделал глубокую затяжку.

— Вы преуспели, Шарп. Горжусь вами. Тридцать первый не привык к потерям, — он кивнул в сторону Дюлона. — Вы показали проклятым лягушатникам, как умеют воевать англичане.

— И ирландцы, и шотландцы, и валлийцы, и португальцы, — ответил Шарп.

— Это на вас похоже — помнить все эти уродские национальности, — пожал плечами Кристофер. — Но теперь всё кончено, Шарп. Окончательно. Настало время оставить ваши рубежи. Лягушатники предлагают почётную капитуляцию, и всё такое. Вы уходите с оружием, знамёнами, и пусть то, что было, останется в прошлом. Они не слишком довольны, но я убедил их поступить так.

Шарп снова взглянул на Дюлона, и прочёл во взгляде француза что-то вроде предупреждения. Дюлон ничего не сказал, но стоял он позади Кристофера и на два шага в сторону, словно дистанцировался от миссии подполковника.

Шарп смерил Кристофера взглядом:

— Думаете, я — идиот?

Кристофер проигнорировал выпад.

— Я не думаю, что вы успеете добраться до Лиссабона. Крэддок уходит через день-два вместе с армией. Они возвращаются домой, Шарп. В Англию. Итак, для вас лучше всего попасть в Опорто. Французы согласились репатриировать всех британских граждан, судно отправится через неделю или две. Вы и ваши товарищи сможете взойти на его борт.

— Вместе с вами? — спросил Шарп.

— Очень даже может быть, Шарп. И — простите мне некоторую нескромность! — мне кажется, что на родине меня примут как героя. Человек, который принес мир в Португалию! Может быть, меня посвятят в рыцари, как вы думаете? Не то, чтобы я желал этого, но думается, Кейт понравится быть леди Кристофер.

— Если бы вы были не под белым флагом, я выпотрошил бы вас прямо здесь и сейчас, — сквозь зубы сказал Шарп. — Я знаю всё о ваших делах. О званых ужинах с французскими генералами. О том, как вы привели их сюда и натравили на нас. Вы — проклятый предатель, Кристофер, всего лишь проклятый предатель.

Страстность его обвинений заставила мрачного майора Дюлона слегка улыбнулся.

— О, мой дорогой, вот это заявление! — лицо Кристофера страдальчески сморщилось, он отвёл взгляд и несколько секунд рассеянно смотрел на валявшийся рядом с тропой труп французского пехотинца, потом решительно покачал головой. — Я прощу вам ваши дерзкие, необдуманные заявления, Шарп. Предполагаю, до вас добрался мой негодный слуга? Это он вам наговорил? Вероятно, да. У Луиса непревзойдённый талант всё понимать неправильно, — он опять затянулся, выдохнул струйку дыма, которую немедленно унёс ветер. — Меня, Шарп, послало сюда наше правительство, чтобы определить, стоит ли бороться за Португалию, стоит ли проливать за неё британскую кровь. Я решил — уверен, вы не согласитесь со мной — что не стоит. Тогда я перешёл к выполнению второго пункта данных мне поручений: договориться о приемлемых условиях с французами. Не об условиях капитуляции, а об условиях взаимовыгодного компромисса. Мы отзываем свои войска, но и они уходят, хотя ради формаьности им позволят чисто символически пройти победным маршем по улицам Лиссабона. То есть, «bonsoir, adieu» and «au revoir» — «здравствуйте, прощайте и до встречи». К концу июля на территории Португалии не останется ни одного иностранного солдата. Я добился этого, Шарп, и вот ради чего я обедал с французскими генералами, французскими маршалами и французскими офицерами, — он сделал паузы, ожидая какой-либо ответной реакции, но Шарп сохранял скептическое выражение, и Кристофер вздохнул. — Всё, что я говорил — правда, Шарп, конечно, в это трудно поверить, но…

— Знаю, — зло прервал его Шарп. — «Есть многое на свете, что и не снилось вашим проклятым мудрецам», но что, черт возьми, вы делаете здесь? И почему надевали французскую форму? Луис рассказал мне об этом.

— Нельзя же носить красный мундир у французов в тылу, Шарп! — ответил Кристофер. — А гражданская одежда в наши дни не внушает уважения, поэтому — да, действительно! — я иногда ношу французскую форму. Это a ruse de guerre, военная хитрость!

— Какая, к чертям, хитрость? — прорычал Шарп. — Эти ублюдки прытались убить моих людей, а вы привели их сюда!

— О, Шарп, — печально сказал Кристофер. — Чтобы подписать меморандум по поводу заключенного между нами соглашения, мы должны были найти спокойное, уединённое место, где на наши действия не повлияло бы мнение несведущей толпы. Я предложил в качестве такового виллу. Признаюсь, я не подумал о том, что ставлю вас в затруднительное положение. Это было моей ошибкой. Я сожалею. — он даже изобразил что-то вроде поклона. — Когда французы прибыли сюда, они решили, что ваше здесь присутствие — ловушка. Не слушая моего совета, они попытались напасть на вас. Ещё раз прошу у вас прощения, Шарп, но теперь недоразумение прояснилось. Вы можете покинуть это укрепление. Вы не сдаётесь, вы уходите с оружием, с высоко поднятой головой, и с моими искренними поздравлениями. Естественно, можете быть уверены, что ваш полковник узнает о ваших здешних подвигах.

Он тщетно ждал ответа, но не дождавшись, улыбнулся:

— И, конечно, я буду иметь честь вернуть вам вашу подзорную трубу. Я совершенно забыл захватить её сейчас.

— Вы ничего не забыли, чёртов ублюдок, — выплюнул Шарп.

— Шарп, не будьте жестоки, — осуждающе сказал Кристофер. — Поймите, что дипломатия использует деликатные методы, хитрость и — да! — и обман. И попытайтесь понять, что я договорился о вашем освобождении. Вы можете спуститься с этого холма со славой.

При этом лицо подполковника выглядело совершенно бесхитростным и чистосердечным.

— Что случится, если мы останемся? — спросил Шарп.

— Не имею ни малейшего представления, — ответил Кристофер. — Но постараюсь узнать, если, конечно, вы действительно этого желаете. Но предполагаю, Шарп, что французы воспримут ваше упорство как враждебный жест. В этой стране есть люди, выступающие против нашего плана мирного урегулирования. Они дезинформированы и предпочитают достигнутому ценой переговоров миру продолжение военных действий. Если вы останетесь здесь, то поощрите их глупое упорство. Думаю, если вы будете настаивать на том, чтобы остаться, это будет расценено как нарушение сроков заключения мира. Французы доставят из Опорто мортиры и приложат все усилия, чтобы убедить вас покинуть это место.

Он снова сделал затяжку, потом содрогнулся от отвращения, увидев, как ворон выклёвывает глаза у лежащего неподалёку трупа.

— Майор Дюлон хотел бы забрать своих людей, — он обвёл рукой с зажатой в ней сигарой трупы, оставшиеся после утренней работы стрелков.

— У него есть один час, — ответил Шарп. — Пусть поднимутся десять человек, без оружия. Скажите ему, что несколько моих людей тоже будут на склоне, и тоже — без оружия.

Кристофер нахмурился:

— Почему ваши люди выйдут из укреплений?

— Мы должны похоронить своих мёртвых, а у нас там — сплошная скала.

Кристофер опять закурил.

— Думаю, для вас лучше всего было бы спуститься вниз прямо сейчас, — осторожно напомнил он.

— Шарп покачал головой:

— Я подумаю об этом.

— Подумаете? — с раздражением переспросил Кристофер. — И сколько времени, могу я вас спросить, у вас займёт период размышлений?

— Сколько нужно, — ответил Шарп. — Я иногда очень медленно соображаю.

— У вса один час, лейтенант, — сказал Кристофер. — Только один час.

Он сказал что-то по-французски Дюлону, который кивнул Шарпу. Шарп ответил тем же. Кристофер выбросил недокуренную сигару, развернулся на каблуках и ушёл.

— Он лжёт, — сказал Шарп.

Висенте был в этом не уверен.

— Почему вы так думаете?

— Я скажу вам, почему я уверен, — ответил Шарп. — Говнюк не стал мне приказывать мне. Мы в армии. Здесь не уговаривают, здесь отдают приказы. Выполняйте — и без разговоров. Раньше он мне приказывал, а сегодня — нет.

Висенте перевёл разговор сержанту Мачедо, который вместе с Харпером был приглашён на совещание. Оба сержанта, как и Висенте, выглядели обеспокоенными, но ничего не сказали.

— Почему он не приказал вам? — спросил Висенте.

— Потому что он хочет, чтобы я спустился добровольно. Потому что впереди нас ничего хорошего не ожидает. Он знал это и лгал.

— Вы не можете быть в этом уверены, — серьёзно заметил Висенте, снова становясь похожим на адвоката, а не на солдата, которым был теперь.

— Мы ни в чём, чёрт возьми, не можем быть уверены, — проворчал Шарп.

Висенте посмотрел на восток.

— Канонада в Амаранте стихла. Может быть, заключён мир?

— С какой стати? — спросил Шарп. — Зачем они вообще на вас напали?

— Чтобы прекратить наши торговые отношения с Великобританией.

— А зачем им теперь уходить? Торговля начнется снова. Они не закончили свою работу, а французы так быстро не сдаются.

Висенте приумолк на несколько секунд, потом заметил:

— Может быть, они поняли, что их ждут большие потери? Чем глубже вторгаются они в Португалию, тем больше врагов у них появляется, тем длиннее коммуникации, которые они вынуждены защищать, чтобы обеспечить поставку продовольствия и боеприпасов. Может быть, они решили прислушаться к голосу разума?

— Проклятые лягушатники не понимают значения этих слов, — ответил Шарп. — И есть ещё кое-что. Кристофер не показал мне никаких бумаг, верно? Думаю, никакое соглашение не подписано.

Висенте кивнул, признавая силу этого довода.

— Если хотите, я спущусь к ним и попрошу показать бумагу.

— Никакой бумаги нет, — отрезал Шарп. — И никто не спустится с этой вершины.

Висенте помолчал, потом спросил:

— Это приказ, сеньор?

— Это приказ, — твёрдо ответил Шарп. — Мы остаёмся.

— Тогда мы остаёмся, — согласился Висенте.

Он хлопнул Мачедо по плечу, и они вернулись к своим людям, чтобы рассказать, что случилось.

Харпер присел рядом с Шарпом.

— Вы и впрямь во всём этом уверены?

— Конечно, не уверен, Пат, — раздражённо отозвался Шарп. — Но думаю, он лжёт. Он даже не спросил, скольких мы потеряли! Если бы он был на нашей стороне, то спросил бы, ведь так?

Харпер пожал плечами, не зная, что и сказать.

— Так мы уедем отсюда?

— Они возьмут нас в плен и отошлют в чёртову Францию.

— Или домой?

— Если война закончена, то да, Пат, мы поедем домой. Но если война закончилась, об этом нам скажет кто-нибудь ещё. Португальский офицер, например. Но не Кристофер. И если война закончилась, почему нам дают всего час на капитуляцию? Мы могли бы раздумывать хоть до конца наших жизней, а не один час.

Шарп посмотрел на склон, откуда последние тела убитых утром французов убирались похоронной командой, которая поднялась по тропе под белым флагом и без оружия. Их привёл Дюлон, он же догадался принести две лопаты, чтобы люди Шарпа смогли похоронить своих мёртвых: двух португальцев, погибших от взрыва снаряда на рассвете, и стрелка Доннелли, который ещё с ночного штурма высоты лежал под грудой камней.

Висенте приказал сержанту Мачедо и троим солдатам выкопать две могилы. Вторую лопату Шарп вручил Вильямсону:

— Выройте могилу. На этом ваше наказание закончено.

После стычки в лесу Шарп постоянно давал Вильямсону тяжёлые поручения, пытаясь сломить его дух, но ему казалось, что Вильямсон наказан уже достаточно.

— И оставьте здесь свою винтовку, — добавил он.

Вильямсон схватил лопату, отшвырнул винтовку и, сопровождаемый Доддом и Харрисом, спустился туда, где над сплошным скальным основанием было достаточо почвы, чтобы вырыть в ней глубокую могилу. Харпер и Слеттер принесли труп и скатили его в яму. Харпер прочитал молитву, и Слеттер благочестиво склонил голову. Теперь Вильямсон, голый до пояса, сгребал землю в могилу, а Додд и Харрис наблюдали, как французы уносят последних своих мертвецов.

Харпер тоже посматривал на французов.

— Что будет, если они притащат мортиру? — спросил он.

— Нас крупно поимеют. Но многое может произойти, пока они доставят сюда мортиру.

— Что?

— Я не знаю, — сказал Шарп раздраженно.

Он и впрямь не знал, что делать. Кристофер был очень убедителен, и лишь из упрямства Шарп убеждал себя, что подполковник лжёт. Из упрямства… и ещё потому, что ему запомнилось странное выражение глаз майора Дюлона.

— Может, я неправ, Пат. Может быть. Может быть, мне просто нравится эта ситуация.

Харпер улыбнулся:

— Нравится?

— Мне нравится быть подальше от армии. Капитан Хоган, конечно, порядочный человек, но остальные? Я их едва могу вынести.

— Они болваны, — согласился Харпер. — Про таких матушка говорила — «голова, как пудинг».

— Мне лучше, когда я сам решаю, — сказал Шарп. — А здесь я сам по себе. Поэтому мы остаёмся.

— Думаю, вы правы, — заметил Харпер.

— Вы действительно так считаете? — поразился Шарп.

— Думаю, вам виднее. Моя матушка всегда говорила, что я на голову слабоват.

Шарп рассмеялся:

— Идите чистить винтовку, Пат.

Купер накипятил воды, и кое-кто из стрелков уже промывали ей стволы винтовок. Каждый выстрел оставлял тонкий ствол порохового нагара, который, если его не удалить, со временем приведёт винтовку в негодность. Горячая вода смывала нагар. Некоторые стрелки предпочитали мочиться в ствол. Хэгмэн влил кипяток, потом прочистил ствол шомполом.

— Хотите, почищу вашу, сэр? — спросил он.

— Это может подождать, Дэн, — ответил Шарп.

Сержант Мачедо и его похоронная команда вернулись, а его могильщики задерживались. Он пошёл в северный редут и увидел, что Харрис и Додд утаптывают землю на могиле Доннелли, а Вильямсон стоит, опершись на лопату.

— Вы что, ещё не закончили? — крикнул им Шарп. — Поспешите!

— Заканчиваем, сэр! — отозвался Харрис.

Они с Доддом подобрали с земли мундиры и стали подниматься к вершине. Вильямсон поднял лопату, посмотрел им вслед, а потом внезапно развернулся и бросился вниз, к подножию холма.

— Иисусе! — Харпер подскочил к Шарпу и вскинул винтовку.

Шарп оттолкнул дуло. Не жизнь Вильямсона он пытался спасти, но пока длилось перемирие, единственный выстрел мог дать сигнал открыть ответный огонь из гаубицы, в то время, как Додд и Харрис были на открытом месте.

— Ублюдок! — выплюнул Хэгмэн, наблюдая, как Вильямсон несётся со всех ног, словно ожидая выстрела в спину.

Для Шарпа это было признанием его несостоятельности как офицера. Вильямсон ему не нравился, но дезертирство подчинённого для любого офицера — позор. Офицера не накажут, конечно, а дезертира, если поймают, расстреляют, но для Шарпа это был полный провал в качестве командира.

Харпер был поражён реакцией Шарпа и, не понимая причины его отчаяния, попытался его утешить:

— Нам без этого ублюдка даже лучше, сэр!

Додд и Харрис, ошеломлённые выходкой сослуживца, и кинулись его догонять, но Шарп им не позволил.

— Мне не следовало посылать Вильямсона рыть могилу, — сокрушённо сказал он.

— Да почему же? — пожал плечами Харпер. — Вы не могли предвидеть, что он сбежит.

— Мне не нравится терять своих людей.

— Это не ваша ошибка! — заявил Харпер.

— А чья же тогда? — злясь на себя, рявкнул Шарп.

Вильямсон догнал французскую похоронную команду. Видимо, он присоединится к Кристоферу. Единственным — маленьким! — утешением было то, что он не забрал с собой винтовку. Но всё же Шарп понимал: это была неудача.

— Лучше вам пойти в укрытие, — сказал он Харперу. — Скоро их проклятая пушка заговорит снова.

До окончания заявленного часового перемирия оставалось ещё десять минут, когда гаубица выстрелила вновь. Ни у кого на вершине часов не было, и они не поняли этого. Снаряд ударился о камень ниже северного редута и отрикошетил в небо, где и взорвался в облаке серого дыма, пламени и свистящих осколков. Один раскалённый осколок вонзился в приклад винтовки Додда, остальные загрохотали в камнях. Шарп, все еще переживая из-за дезертирства Вильямсона, следил за главной дорогой в долине. На ней появилось облако пыли, можно было разглядеть всадников, движущихся с северо-запада, со стороны Опорто. Может, это везли мортиру? Если так, то нужно было придумывать план спасения. Возможно, если они будут двигаться быстро, удастся прорваться через кордоны драгунов на запад и подняться в горы, где среди скал всадники не смогут преследовать их, но это будет стоить большой крови. Тогда не попробовать ли сделать это ночью? Но если сейчас по дороге везут мортиру, то её успеют пустить в дело ещё до наступления сумерек. Он вглядывался в далёкую дорогу, проклиная паршивую подзорную трубу Кристофера и убеждая себя, что всё равно невозможно разобрать, мортиру ли везут, или просто скачет кавалерийский отряд — слишком далеко.

— Мистер Шарп, сэр! — это был Дэн Хэгмэн. — Можно я попробую подстрелить ублюдков?

Первым побуждением расстроенного Шарпа было приказать старому бракоьеру не тратить время впустую. Но он почувствовал, что его люди тоже смущены поступком Вильямсона. Многие из них, вероятно, боялись, что он накажет всех за грехи одного, кое-кто, возможно, хотел бы последовать за Вильямсоном, но дезертирство товарища было упрёком им всем. Они были подразделением, друзьями, они гордились друг другом, а один из них сознательно отказался от боевого братства. Хэгмэн хотел восстановить хотя бы часть былой гордости, и Шарп согласился.

— Давайте, Дэн. Но только вы. Только Хэгмэн! — обратился он к другим стрелкам.

Он знал, что все они с увлечением постреляют в артиллерийский расчёт, но расстояние было огромным, почти предельная дистанция выстрела винтовки, и только Хэгмэн мог попытаться попасть в цель. Шарп снова посмотрел на облако пыли, окутавшее всадников, которые свернули на тропу в Вила Реаль де Зедес, но так и не увидел, есть ли с ними какая-нибудь повозка. Он направил подзорную трубу на расчёт гаубицы и увидел, что они заряжают в ствол новый снаряд.

— Спрятаться в укрытии!

Один только Хэгмэн остался на открытом месте. Он засыпал в дуло витовки порох из рожка. Обычно он использовал патрон — порция пороха и пуля, для удобства завёрнутые в вощёную бумагу, — но для выстрела на семьсот ярдов он решил использовать высококачественный порох из рожка. Он засыпал побольше обычной порции, потом отложил винтовку и, порывшись на дне сумки с патронами, среди заварки, разыскал горстку пуль.

Снаряд пролетел далеко от сторожевой башни и взорвался на крутом западном склоне, не причинив никакого вреда, и, хотя грохот взрыва ударил в барабанные перепонки, и осколки зло взвизнули в камнях, Хэгмэн даже головы не пригнул. Он покатал пальцем по ладони каждую пулю, пока не нашёл одну идеальной формы. Тогда он убрал остальные и поднял винтовку снова, отодвинув медную пластинку, прикрывавшую выточенный в ложе пенал на два отделения. В большем лежали инструменты для чистки оружия, а в меньшем — кусочки промасленной тонкой кожи. Он взял один лоскуток, закрыл пенал и обратил внимание на то, с каким вниманием за ним наблюдает Висенте.

— Медленно работаю, сэр, верно?

Хэгмэн обернул пулю в кусочек кожи, чтобы при выстреле пороховые газы не рассеивались, и вся сила взорвавшегося в стволе пороха вытолкнула пулю из ствола. Он втолкнул пулю в ствол и с помощь шомпола попытался уплотнить её. Это была нелёгкая работа, и лицо Хэгмэна исказилось от прилагаемых им усилий. Шарп забрал у него винтовку, упёр конец стального шомпола в камень и медленно нажал на винтовку, пока внутри ствола пуля не вдавилась с характерным скрипом в порох. Тогда он вынул шомпол, вставил его в держатель под стволом и вернул оружие Хэгмэну, который насыпал порох из рожка на полку. Хэгмэн погладил почерневшим от пороха указательным пальцем кремень, опустил предохранитель и улыбнулся Висенте:

— Она — как женщина, сэр. Заботься о ней, и она позаботится о тебе.

— Ага, особенно если позволить мистеру Шарпу поработать шомполом, — с невинным видом заметил Харпер.

Висенте рассмеялся, а Шарп внезапно вспомнил про всадников, вновь схватился за подзорную трубу и навёл её на дорогу к деревне — но опоздал: они уже скрылись за деревьями, над дорогой стояла только взбитая копытами пыль. Он выругался с досады. Впрочем, привезли ли мортиру, он узнает достаточно быстро.

Хэгмэн устроился полусидя, опираясь верхней частью спины о камень, скрестив лодыжки и уперев ствол винтовки между ботинками. Так как длина винтовки составляла почти четыре фута, он неловко изогнулся, чтобы упереть медный торец приклада в плечо. Наконец он устроился, и, хотя поза выглядела неуклюжей, стрелки одобрили то, как твёрдо он держал винтовку.

— Ветер, сэр?

— Слева направо, Дэн, — ответил Шарп. — Очень лёгкий.

— Очень лёгкий, — тихо повторил Дэн и оттянул назад курок.

Послышался тихий скрип пружины, потом щелчок. Хэгмэн прицелился и тщательно совместил цель с прицелом на стволе. Ему пришлось неловко вывернуть шею, чтобы наклониться к стволу. Он вдохнул, чусть выдохнул и задержал воздух. Остальные тоже пеерстали дышать.

Хэгмэн слегка повёл стволом налево и приспустил приклад, чтобы поднять ствол. Это был не только невероятно дальний выстрел, но ещё и под гору, что, как известно, очень трудно. Никто не двигался. Шарп наблюдал за командой гаубицы через подзорную трубу. Артиллерист уже подносил пальник, и Шарп знал, что должен отдать приказ людям укрыться, и тем самым нарушить концентрацию Хэгмэна, но именно в этот момент Хэгмэн спустил курок. Грохот выстрела поднял в воздух птиц, дымок завился овкруг скал, и Шарп увидел, что стрелок крутанулся на месте, выронил пальник и зажал рану в правом бедре. Несколько секунд он ещё пытался удержаться на ногах, но всё же упал.

— Правое бедро, Дэн, — объявил Шарп, зная, что Хэгмэн не может увидеть результаты выстрела сквозь пороховой дым. — Вы ранили его. В укрытие! Все! Немедленно!

Потому что другой артиллерист воспользовался пальником. Они едва успели спрятаться, как снаряд взорвался перед большим валуном. Шарп хлопнул Дэна по спине:

— Невероятно, Дэн!

— Я хотел попасть в грудь, сэр.

— Вы подпортили ему денёк, Дэн, чёрт возьми, — заявил Харпер.

Другие стрелки тоже поздравляли Хэгмэна. Они гордились им, были рады, что старик окончательно встал на ноги и был хорош, как всегда. И выстрел так или иначе компенсировал предательство Вильямсона. Они снова были элитой, стрелками.

— Повторить, сэр? — спросил Хэгмэн.

— Почему бы нет?

Если мортиру привезли, её расчёт будет напуган, обнаружив, что находится в пределах досягаемости смертоносных винтовок.

Хэгмэн снова начал тщательно готовить винтовку к выстрелу, но едва он бернул следующую пулю в кожаную «рубашку», как, к удивлению Шарпа, гаубицу оттащили за деревья. На мгновение Шарп обрадовался, но потом перепугался, что гаубицу убрали, чтобы использовать позицию для мортиры. Он ждал, леденея от страха, но никакой мортиры не появилось. Вообще никто не появился. Даже пехота, располагавшаяся поблизости от гаубицы, скрылась в леске, и весь северный склон был очищен от противника. Драгуны ещё некоторое время патрулировали холм с востока и запада, но через полчаса уехали на север, в сторону деревни.

— Что случилось? — спросил Висенте.

— Бог его знает.

Внезапно Шарп увидел большую колонну французов: пехота, кавалерия, гаубица, — и все они уходили из Вила Реаль де Зедес, вероятно, в Опорто. Он пристально вглядывался, ошеломлённый, не смея верить тому, что он видел.

— Наверное, это какая-то уловка, — пробормотал он, передавая трубу Висенте.

— Может, это и вправду — мир? — предположил Висенте после нескльких минут созерцания отступающих французов. — Может, война действительно закончилась? Почему бы они решили отступить?

— Они уходят, сэр, — заметил Харпер. — И это — единственное, что имеет значение. — он взял трубу у Висенте и увидел только хвост уходящего обоза, телегу, везущую раненых французов. — Иисус, Мария и Иосиф! — возликовал он. — Они и впрямь уходят!

Но почему? Это и есть мир? Или группа всадников, которая привела Шарпа в такую панику, привезла вовсе не мортиру, а приказ отступить? Или это и впрямь уловка? Французы надеются, что он спустится к деревне и даст драгунам шанс атаковать их на равнине? Он, как обычно, не знал, что и подумать.

— Я спускаюсь, — сказал Шарп. — Я, Купер, Перкинс, Кресакр и Симс. — он намеренно назвал двух последних, дружков Вильямсона, которых, наверное, подозревали в намерении последовать за дезертиром; тем самым он хотел показать, что всё ещё доверяет им. — Остальные остаются здесь.

— Я тоже хотел бы пойти, — заявил Висенте и, увидев, что Шарп сбирается отказать, пояснил. — Я хочу посмотреть на деревню, сеньор. Хочу увидеть, что случилось с нашими людьми.

Висенте, как и Шарп, взял пятерых своих солдат. Сержантов Харпера и Мачедо оставили за старших, и патруль начал спуск. Когда они миновали веерообразную подпалину в том месте, где стояла гаубица, Шарп был почти уверен, что вот сейчас из леса ударит залп, но ничего не произошло, и вот они уже сами вошли под сень деревьев. Он и Купер шли осторожно, высматривая засаду среди лавров, берёз и дубов, но всё вокруг дышало безмятежным покоем. Тропа привела их к вилле, которая, с закрытыми от солнца синими ставнями, выглядела целёхонькой. Полосатая кошка тщательно вылизывалась, сидя на нагретых солнцем каменных плитах у ворот конюшни и прервала своё занятие, чтобы с негодованием посмотреть на солдат, а потом продолжила умываться. Шарп попробовал открыть кухонную дверь, но она была заперта. Он подумал было выбить её, но решил пока повременить и обошёл дом, направляясь к крыльцу. Парадный вход тоже был заперт. Он медленно отступил от стен, вглядываясь в окна и ожидая, что сейчас они откроются, и раздастся залп, но большой дом словно спал под лучами дневного солнца.

— Думаю, здесь пусто, — возбуждённо заявил Харрис.

— Вероятно, вы правы, — согласился Шарп и двинулся вниз по дороге.

Гравий захрустел под его ботинками, и он сошёл к обочине, сделав знак остальным поступить так же. День был жарким, но птицы почему-то молчали. И тогда он почувствовал этот запах. Вначале он вспомнил Индию и даже на одну безумную секуду вообразил, что чудом перенёсся в эту таинственную страну, ведь именно там он так часто ощущал этот запах, густой, сильный, сладковатый, от которого тошнило до рвоты. Перкинс, почти столь же юный, как Пендлтон, выглядел так, как будто его выворачивало наизнанку.

— Дышите глубже, — сказал Шарп ему. — Будет легче.

Висенте, тоже смертельо бледный, посмотрел на Шарпа:

— Это…

— Да, — ответил Шарп.

Так пахла смерть.

Вила Реаль де Зедес не был большим селом, не славился он и местными святынями. Паломники не приезжали помолиться в здешней церкви. Святой Жозе почитался в этих местах, но его влияние не распространялось дальше окрестных виноградников. Но при всей своей незначительности это было совсем неплохое место для того, чтобы растить здесь детей. На виноградниках Сэвиджей всегда можно было найти работу, почва обильно плодоносила, и даже рядом с самыми бедными домишками раскинулись огороды. Кое-кто разводил коров, свиней, большинство же — кур, хотя теперь никакого скота и птицы не осталось. Никакой местной власти над селянами не было. Самым влиятельным человеком после англичан с виллы, считался отец Жозе, который также являлся местным учителем. Он иногда гневался, но недобрым его назвать не смог бы никто.

Теперь он был мёртв. Его изуродованное тело лежало в пепле посреди обрушившихся обугленных стропил церкви, окружённое другим обгоревшими трупами. На улице валялась мёртвая собака. Из её пасти натекла лужица крови, теперь высохшая на солнце, а над раной гудело облако мух. Ещё больше мух вилось вокруг таверны, и Шарп, заглянувший внутрь, содрогнулся. Мария, та самая девушка, что так нравилась Харперу, лежала распростёртая на единственном уцелевшем столе. Она была распята лезвиями ножей, воткнутыми в её ладони, и мухи ползали по окровавленному животу и грудям. В таверне были расколоты каждая бутыль, каждый горшок, бочка, изломана вся мебель, кроме того самого стола. Шарп отбросил винтовку и вытащил ножи из ладоней Марии. Её руки, освобождённые от лезвий, соскользнули вниз. Перкинс заглянул в дверь и замер, потрясённый.

— Не стойте, — приказал Шарп. — Найдите одеяло, что-нибудь, чтобы накрыть её.

— Да, сэр.

Шарп вышел на улицу. У Висенте в глазах стояли слёзы. В нескольких домах нашли мёртвых, везде — кровь, но никого живого. Все, кто остался в живых, убежали из деревни, спасаясь от ничем не оправданной жестокости завоевателей.

— Мы должны были остаться здесь, — сказал Висенте зло.

— И умереть вместе с ними?

— Их никто не защитил!

— С ними был Лопес, — напомнил Шарп. — И он не смог оказать сопротивление. Если бы он мог, он тоже не остался бы здесь. И если бы мы остались и сражались, сейчас были бы мертвы и мы, и эти люди.

— Мы должны были остаться, — упорно твердил Висенте.

Шарп отвернулся от него:

— Купер! Симс!

Стрелки вскинули винтовки. Сначала вывстрелил Купер, Шарп сосчитал до десяти, и Симс тоже спустил курок. Это был сигнал Харперу и остальныс спускаться вниз.

— Найдите лопаты, — приказал Шарп Висенте. — Мы похороним их.

На окружённом каменной стеной кладбище в сарайчике нашлись лопаты.

— Копайте не слишком глубоко, но чтобы животные до них не добрались.

— Почему же неглубоко? — в голосе Висенте послышались ноты обиды за погибших сельчан, которых собирались хоронить в оскорбительно мелких могилах.

— Потому что, когда в деревню вернутся их родственники, они перезахоронят своих мёртвых.

Шарп взял под навесом большой кусок мешковины, чтобы перетащить на кладбище обугленные трупы из развалин церкви. Левая рука отца Жозе оторвалась, когда он попытался отделить тело от обугленного креста. Симс увидел это и подошёл, чтобы помочь перетащить почерневший труп на мешковину.

— Я отнесу, сэр, — сказал Симс, хватаясь за край.

— Не советую вам удаляться от меня.

Симс сначала смутился, а потом выпалил:

— Мы не собираемся бежать, сэр, — сказал и испугался резкого ответа командира на своё дерзкое заявление.

Шарп же, глядя на него, видел такого же, как он сам, вора, выпивоху, неудачника, такого же стрелка, и потому улыбнулся:

— Спасибо, Симс. Потом скажете Пату Харперу, чтобы угостил вас своей святой водой.

— Святой водой?

— Бренди, которое у него налито во второй фляжке. Он думает, я про это не знаю.

Позже, когда остальные спустились с холма и помогли похоронить убитых, Шарп вернулся к церкви, где его нашёл Харпер:

— Посты расставлены, сэр.

— Хорошо.

— Симс говорит, что я должен дать ему немного бренди.

— Надеюсь, вы так и сделали.

— Так и сделал, сэр. И мистер Висенте, сэр, хочет произнести молитвы.

— Надеюсь, Бог их услышит.

— Вы тоже пойдёте?

— Нет, Пат.

— Я так и думал, — великан-ирландец пробрался через груду пепла.

Там, где на алтарь обрушилась кровля, стропила ещё тлели, но он разгрёб обугленные обломки и вытащил погнутое закопчённое распятие всего дюйма четыре размером. Харпер положил его на ладонь и перекрестился.

— Мистер Висенте горюет, сэр.

— Я знаю.

— Он считает, что мы должны были защитить деревню, но я сказал ему, сэр, я сказал ему, что убив собаку, кролика не поймаешь.

Шарп не сводил взгляда с поднимающегося над стропилами дымка.

— Возможно, нам следовало остаться.

— Вы говорите прямо, как ирландец, сэр. Мы не знаем, что могло бы случиться. Уверен, что нас всех перебили бы. И если вы увидите, что винтовка Гэтейкера опять не стоит на предохранителе, не наказывайте его слишком сильно. У него там винты совсем разболтались.

Шарп усехнулся в ответ на попытку Харпера отвлечь его.

— Я знаю, что мы поступили правильно, Пат. Только жаль, что лейтенант Висенте этого не видит.

— Он — адвокат, сэр, а они, проклятье, всё видят как-то неправильно. И он ещё молодой. Про таких у нас говорят: «Продаст корову за кувшин молока».

— Мы поступили верно, — настойчиво повторил Шарп. — Но что теперь?

Харпер попытался выправить погнутое распятие.

— Когда я был совсем маленьким, я потерялся, — сказал он. — Мне было тогда семь или восемь. Меньше, чем Перкинсу, во всяком случае. Возле деревни появились английские солдаты, в красных мундирах. Я по сей день не знаю, что они там делали, но я от них убежал. Они не преследовали меня, но я всё равно бежал и бежал, потому что от красных ублюдков ничего хорошего ожидать не приходилось. Я бежал, пока заблудился. Черт знает, где я оказался. И я пошёл вдоль ручья и добрался до хутора, где жила моя тётушка. Она отвела меня домой.

Шарп рассмеялся, и, хотя ничего смешного на самом деле в рассказе Харпера не было, никак не мог остановиться.

— Мэри. Тетушка Мэри, да упокоится её душа, — сказал Харпер и засунул распятие в карман.

— Хорошо бы ваша тётушка Мэри оказалась здесь, Пат. Но мы не потерялись. Мы пойдём на юг. Найдём лодку, переправимся. Дальше пойдём на юг.

— А если армии уже нет в Лиссабоне?

— Прогуляемся до Гибралтара, — ответил Шарп, понимая, что этого никогда не произойдёт.

Если действительно подписан мир, кто-нибудь, у кого на это есть полномочия, отправит их в ближайший порт. Если идёт война, он присоединится к тому, кто воюет. Всё очень просто.

— Мы пойдём ночью, Пат.

— Значит, вы думаете, война ещё не кончилась?

— О, Пат, для нас война не кончилась, — сказал Шарп, глядя на развалины церкви и думая о Кристофере. — Мы, чёрт возьми, очень даже воюем.

Висенте не сводил взгляда со свежих могил. Он кивнул, когда Шарп предложил ночью идти на юг, но не проронил ни слова, пока они не оказались за оградой кладбища, а тогда обронил:

— Я иду в Порто.

— Думаете, подписан мир?

— Нет, — отрезал Висенте, потом безразлично пожал плечами. — Может быть. Не знаю. Но знаю, что там подполковник Кристофер и бригадир Виллар. Я не воевал с ними здесь, но я достану их там.

— Значит, вы решили умереть в Опорто?

— Может быть, — гордо заявил Висенте. — Никто не избежит смерти.

— Никто, — согласился Шарп. — Но если вы решили драться, то это нужно делать с умом.

— Как драться я научусь. А как убивать, мне уже известно.

Это был самоубийственный план, но Шарп не стал спорить. Вместо этого он сказал:

— Я планирую вернуться тем же путём, каким мы пришли сюда. Я легко смогу отыскать его. Когда попаду в Барка д’Авинтас, найду лодку. Должно же найтись хоть что-нибудь, способное плавать.

— Уверен, у вас получится.

— Пойдёмте вместе, — предложил Шарп. — От Барка д’Авинтас недалеко до Опорто.

Висенте согласился, и его люди пристроились в хвост отряда Шарпа, когда он покидал деревню. Шарп был рад этому, потому что ночь выдалась непроглядно тёмной, и, несмотря на то, что он надеялся отыскать дорогу, без Висенте они бы совершенно заплутали. Отряд двигался крайне медленно и в конце концов сделал привал в середине ночи, а потом ускорил темп, когда на востоке небо стало серым, как волчья шкура.

Шарп сомневался насчёт возвращения в Барка д’Авинтас. Это было рискованно, потому что деревня слишком близко к Опорто, но с другой стороны он знал, что там надёжное место для переправы. Наверняка удастся найти обломки домов или сараев, чтобы соорудить из них плот. Висенте в этом с ним был согласен, утверждая, что на остальном протяжении русло Дору представляет собой скалистое ущелье, где трудно отыскать спуск к реке или переправу. Конечно, была вероятность, что французы будут охранять Барка д’Авинтас, но Шарп считал, что они удовольствуются тем, что сожгли все лодки в деревне.

Рассвет застал их среди поросших лесом холмов. Они остановились у ручья и позавтракали чёрствым хлебом и копчёным мясом, настолько жёстким, что солдаты шутя предлагали наделать из него подмёток на свои ботинки. Кое-кто ворчал, потому что Шарп запретил разводить костёр и кипятить чай. Шарп поднялся, грызя сухарь, на вершину холма и осмотрел окрестности через маленькую подзорную трубу. Вокруг не было ни души. Вниз по ручью в долине стоял пустой дом; в одной миле к югу поднималась колокольня — и никого.

Висенте присоединился к нему.

— Думаете, здесь могут быть французы?

— Я всегда это предполагаю, — ответил Шарп.

— А британцы, как вы думаете, действительно отправились домой?

— Нет.

— Почему?

— Если бы мы хотели домой, мы сделали бы это ещё после отступления сэра Джона Мура.

Висенте посмотрел на юг.

— Я понимаю, что мы не смогли бы защитить деревню.

— Я тоже хотел бы помочь им.

— Но там были мои соотечественники.

— Я понимаю, — сказал Шарп.

Он попытался представить французов в долинах Йоркшира или на лондонских улицах: горящие дома, разгромленные пивные, кричащих женщин, но так и не смог ощутить холодок ужаса, испытанного им в Вила Реаль де Зедес. Почему-то не получалось. Харпер, наверное, смог бы, потому что пережил подобное дома, но Шарп не смог.

— Зачем они это делают? — в голосе Висенте слышалось испытываемое им страдание.

Шарп сложил подзорную трубу и неловко шаркнул ногами. На следующий день после того, как удалось отбить у французов форт, он высушил мокрые ботинки перед огнем, но поставил их по неосторожности слишком близко. Подошва начала отходить, и из правого ботинка теперь торчал палец.

— На войне нет никаких правил, — ответил он.

— Правила есть, — упёрся Висенте.

Шарп возразил:

— Большинство солдат нельзя назвать святыми. Они — пьяницы, воры, мошенники, неудачники; они вступают в армию, потому что иначе попались бы в лапы мерзавцев-судей. Им выдают оружие и приказывают убивать. Дома за это бы повесили, а в армии хвалят тех, кто хорошо умеет убивать, и, если вы не держите их крепко в руках, им начинает казаться, что можно убивать, кого угодно. Мои парни, — он указал на стрелков, отдыхавших под пробковым дубом, — хорошо знают, чёрт их возьми, что будут наказаны, если переступят черту. Но если я спущу их с поводка? Они разорвут в клочья Португалию, потом натворят дел в Испании и не остановятся, пока их не пристрелят. — Шарп понимал, что сейчас его немного занесло, и потому смутился. — Поймите, мне они нравятся. Они неплохие ребята, просто неудачники, и они, дьявольщина, прекрасные солдаты. Но у лягушатников-то нет выбора. У них всё решает воинская повинность. Какой-нибудь несчастный ублюдок сегодня работает пекарем или каретником, а завтра он уже в форме и за половину континента от дома. Они в бешенстве из-за это, а у французов солдат не порют, поэтому нет никакой возможности держать их под контролем.

— А вы порете солдат?

— Я — нет, — он хотел было сказать Висенте, что его самого пороли под палящим солнцем на плацу, давно, ещё в Индии, но потом решил, что это будет смахивать на хвастовство. — Я всего лишь отвожу их за угол и бью. Это гораздо быстрее.

Висенте усмехнулся:

— Я так не могу.

— Можете вместо этого вынести им приговор, — заявил Шарп. — Я бы скорее врезал, чем запутывать дело, но вы адвокат…

Он подумал, что, если бы побил Вильямсона, то, может быть, сумел бы удержать его под контролем. А может, и нет.

— Далеко до реки? — спросил он, меняя тему разговора.

— Часа три, не больше.

— Вместо того, чтобы здесь себе задницы драть, можно было бы идти дальше.

— А французы? — немного нервно спросил Висенте.

— Их нет ни здесь, ни там, на юге. Ни дыма, ни птиц, кружащих над деревьями, словно кошка их спугнула. И французские драгуны воняют за милю. У их лошадей под сёдлами язвы гниют.

Они пошли дальше. На траве ещё лежала роса. Опустевшая деревня, через которую они прошли, выглядела целёхонькой. Видно, селяне заметили их и попрятались. Конечно, люди там были: на лавровых кустах сохло бельё, — но, хотя сержант Мачедо громко выкрикнул, что они пришли с дружественными намерениями, никто так и не вышел. Среди белья выделялась мужская рубашка отличного качества с костяными пуговицами, и Шарп заметил, что Кресакр приостановился, пропуская остальных вперёд.

— За воровство вешают, — напомнил Шарп. — И здесь для этого есть несколько подходящих деревьев.

Кресакр притворился, что не слышал, но прибавил шаг.

Достигнув Дору, они остановились. До Барка д’Aвинтас нужно было ещё немного пройти на запад, но люди устали, и они сделали привал в лесу на высоком обрыве. Лодок на реке не было видно. Далеко на юге поднимался столб дыма, на западе небо тоже заволокло дымкой из очагов Опорто. Висенте сказал, что до переправы чуть больше часа, но Шарп решил остаться здесь до следующего утра. Человек шесть стёрли ноги, раненый в бедро Гетейкер мучился от боли. Один из солдат Висенте шел босиком, и Шарп подумывал, не снять ли и ему свои развалившиеся ботинки. Была и ещё одна причина подождать.

— Если в деревне французы, лучше подкрасться на рассвете. А если их нет, целый день уйдёт на то, чтобы построить плот.

— А что делать нам? — спросил Висенте.

— Вы всё ещё хотите идти в Опорто?

— Там — место расположения моего полка. Люди волнуются. У некоторых там семьи.

— Проводите нас до Барка д’Aвинтас, — предложил Шарп. — А потом идите домой, но не спеша и осторожно. Думаю, всё будет хорошо.

Он так не думал, но сейчас и сам не знал, что будет верно, а что — нет.

Они отдыхали. Часовые расположились на краю леса, остальные спали. Когда после полудня всех разморило от жары, Шарпу показалось, что он услышал отдалённые раскаты грома, но на небе не было ни облачка. Возможно, это грохот артиллерийской канонады? Харпер спал, похрапывая, и Шарп уж решил, что принял за гром богатырский храп ирландца, но тут снова услышал слабый звук… хотя, наверное, ему и впрямь показалось. Он пихнул в бок Харпера.

— Что случилось?

— Я пытаюсь расслышать, — сказал Шарп.

— А я пытаюсь уснуть.

— Да слушайте же!

Но стояла тишина, только под обрывом слышался плеск воды, да листья шелестели под дующим с востока ветром.

Шарп раздумывал, не пойти ли на разведку в Барка д’Aвинтас, но решил этого не делать: не хотелось разделять и без того маленький отряд. Впрочем, какие бы опасности не подстерегали их в деревне, они могли подождать до утра. Уже в сумерках ему вновь послышался гром, но порыв ветра унёс слабый отзвук.

На рассвете было тихо, и под туманной дымкой река блестела, как полированная сталь. Луис, который вступил в отряд Висенте, оказался хорошим сапожником и починил самые ветхие ботинки. Он сам предложил побрить Шарпа, но тот в ответ покачал головой:

— Побреюсь, когда переправимся через реку.

— Надеюсь, вы не решили отпускать бороду, — заметил Висенте.

Они медленно шли по тропе, петлявшей вдоль обрывистого берега. Тропа была неровной, заросшей и изрытой колёсами телег, но ничего подозрительного вокруг не было. Тропа превратилась в ровную дорогу вдоль виноградников, а впереди показались белые стены домов, ярко освещённые восходящим солнцем.

Французов в Барка д’Aвинтас не было. Десятка два людей при виде одетых в форму оборванцев, показавшихся на мостике через ручей, попрятались в разорённых домах, но Висенте успокоил их. Деревенские рассказали, что лодок в деревне нет, все сожгли французы. Французы здесь появлялись редко. Иногда конный драгунский патруль, грохоча копытами, влетал в деревню, проверял переправу, отнимал провизию, а потом уезжал обратно. Местные поделились и другими новостями, хотя знали они мало. Одна женщина, которая торговала яйцами, оливковым маслом и копчёной рыбой на рынке в Опорто, рассказала, что французы контролируют северный берег от Опорто до моря, но Шарп большого значения её словам не придал. Её муж, сутулый великан с узловатыми, как древесные корни, руками, нехотя позволил соорудить плот из кое-каких обломков нехитрой деревенской мебели.

Шарп поставил часовых на западной околице, там, где был ранен Хэгмэн. Он забрался на дерево и был поражён, что оттуда видны у самого горизонта очертания зданий в Опорто. Среди них выделялось то самое большое белое здание под черепичной крышей, которое запомнилось ему ещё с того раза, как они впервые встретились с Висенте, и Шарп был потрясён, что оно расположено так близко, не более, чем в трёх милях. Разумеется, там, на холме, у французов должен быть свой пост. И, конечно, у них была подзорная труба, чтобы следить за дорогами, ведущими в город. Но ему нужно было пересечь реку в этом месте, и поэтому он спустился на землю и отряхивал от древесного мусора свой мундир, когда за его спиной послышалось невнятное мычание. Шарп в удивлении обернулся и увидел парня в изорванной одежде со всклоченными грязными рыжими волосами, ярко-синими глазами и безвольным слюнявым ртом. Он снова замычал, а потом разразился кудахчущим смехом, и Шарп догадался, что это безобидный деревенский дурачок. Шарп знал одного такого в Йоркшире. Его звали Ронни. Родители приковывали его цепью к пеньку на лугу, и он пугал коров, разговаривал сам с собой и рычал на девушек. Но этот назойливо хватал Шарпа за рукав и тянул к реке.

— Нашли себе дружка, сэр? — развеселился Танг.

— От таких — одни неприятности, сэр, — заметил Перкинс.

— Он ничего плохого не хочет, — заспорил Танг. — Он хочет, чтобы вы поплавали, сэр.

Шарпу удалось высвободиться из цепких пальцев дурачка.

— Как тебя зовут? — спросил он, но сообразил, что глупо по-английски разговаривать с душевнобольным португальцем.

Однако дурачок настолько обрадовался, что с ним заговорили, что заухмылялся, забормотал что-то невнятно и запрыгал. Он снова ухватил Шарпа за руку.

— Я буду звать тебя Ронни, — сказал Шарп. — Что ты хочешь?

Стрелки засмеялись, но Шарп всё равно собирался идти на берег, чтобы прикинуть, какой путь предстоит ему проделать на плоту, поэтому он позволил увлечь себя вперёд. Ронни всю дорогу кудахтал что-то бессмысленное. На берегу он потащил Шарпа направо, и, когда тот попытался выпутаться из его удивительно сильной хватки, покачал головой и повёл дальше, через тополя, густые заросли кустарника. Наконец он отпустил Шарпа и хлопнул в ладоши.

— Ты не такой уж дурак, верно? — покрутил головой Шарп. — На самом деле, ты, Ронни, чёрт возьми, просто гений.

Кода Шарп в первый раз попал в Барка д’Aвинтас, он видел сожжённый и затопленный паром, но их, оказывается, было два! Это низкое, широкое тяжёлое судно могло перевезти небольшое стадо овец или даже телегу с лошадьми. Сейчас оно был притоплено камнями в ручье, который разлился под деревьями, образовав небольшое болотце. Селяне, видимо, решили спрятать свою главную ценность до мирных времён, и потому промолчали о ней. Французы же не подозревали о существовании второго парома.

— Ты, чёрт возьми, гений, — повторил Шарп и отдал Ронни последний кусок хлеба — единственное, чем он мог наградить парня.

Но у него теперь была лодка.

А потом он снова услышал гром. На сей раз он прогремел близко, и сразу стало ясно, что и не гром это вовсе, что Кристофер лгал, и никакого мира в Португалии подписано не было.

Потому что это была артиллерийская канонада.

Глава 8

Звуки пушечных выстрелов разносились с запада вдоль обрывающейся в воду крутыми берегами долины реки, так что неясно, шёл бой к северу или югу от Дору. Шарп даже не был точно уверен, что это отголоски сражения. Возможно, французы установили батареи для защиты города от нападения с моря и обстреливали находящиеся в прибрежных водах корабли. Возможно, они просто проводили учения. Но одно было бесспорно: он никогда не узнает, почему идёт стрельба, если не подберётся поближе. Он бегом вернулся в деревню. Ронни поспевал за ним, загребая пыль ногами, и что-то невнятно выкрикивал. Найдя Висенте, Шарп сообщил:

— Паром здесь есть. Этот парень показал, где он спрятан.

— Вы слышали выстрелы? — растерянно спросил Висенте.

— Посмотрим, что это значит. Подойдём поближе к городу, — сказал Шарп. — Но нужно попросить местных жителей поднять паром. Он может нам понадобиться.

— Пойдут все?

— Все. Но я хочу, чтобы паром был готов к полудню.

Мать Ронни, приземистая скрюченная женщина в чёрном, оттащила сына от Шарпа, ругая его пронзительным голосом. Шарп объяснил ей, что Ронни — герой и отдал последний кусок сыра из ранца Харпера, а потом повёл свою разношёрстную группу вдоль берега на запад.

То, что они увидели, было странно. Сады, оливковые рощи, крытые скотные дворы и виноградники вдоль северного берега Дору были превращены в укреплённый рубеж. Кое-где у подножия холма, на вершине которого стояло большое здание под черепичной крышей, расположились орудия. Они то стреляли залпом, словно в бою, то замолкали. Иногда по несколько минут не слышалось ни одного выстрела, или стреляло лишь одно орудие, и гулкий звук отзывался эхом от холмов южного берега, возвращался к северному и раскатывался по речной долине.

— Может, стоит пойти в семинарию, — Висенте указал на большое белое здание.

— Там французы, — отозвался Шарп.

Он укрылся за оградой и говорил очень тихо. Было весьма странно, что нигде не видно французских часовых, но, вероятно, французы разместили солдат в этом большом здании, которое, как замок, доминировало над рекой к востоку от города.

— Что, вы говорите, это за здание?

— Семинария.

— Что?

— Школа для священников. Я когда-то хотел стать священником.

— О Господи! — воскликнул Шарп. — Вы хотели быть священником?!

— Подумывал об этом, — ощетинился Висенте. — Вам не нравятся священники?

— Не очень-то.

— Тогда я рад, что стал адвокатом, — усмехнулся португальский лейтенант.

— Вы, Джордж, не адвокат, — сказал Шарп. — Вы, чёрт возьми, солдат, как и все мы. И это — комплимент.

Последние из его людей пересекли лужок и присели рядом с ним за оградой. Если французы и впрямь засели в семинарии, то они или крепко спят, или, что более вероятно, принимают их синие и зелёные мундиры за свою форму. Португальские синие мундиры темнее французских, так же, как зелёные куртки стрелков темнее формы драгунов, но на расстоянии цвета путаются. Или там и нет никого? Шарп достал маленькую подзорную трубу и долго рассматривал белый дом. Семинария была просто огромна: четыре высоких этажа, и только вдоль южной стороны он насчитал, по крайней мере, девяносто окон, но ни в одном из них, ни на плоской крыше, покрытой красной черепицей, Шарп не заметил движения.

— Мы пойдём туда? — спросил Висенте.

— Возможно, — осторожно ответил Шарп.

Идея выглядела соблазнительно, потому что из здания открывался замечательный вид на город, но он не был уверен, что французов в семинарии нет.

— Вначале мы прогуляемся вдоль берега, — принял он решение.

Шарп пошёл со своими стрелками. Их зелёные куртки лучше маскировались в листве, давая небольшое преимущество, если бы впереди встретился французский пикет. Но они опять никого не встретили. Кроме того, Шарп не заметил никакой активности на южном берегу, хотя орудия стреляли, и весь затенённый склон холма, на котором возвышалась семинария, заволокло грязно-белым облаком порохового дыма, сползавшего в речную долину.

Теперь на пути попадалось больше домов, в основном — хижин, примостившихся на берегу, а их сады представляли собой запутанный лабиринт виноградников и оливковых деревьев, в которых укрывались стрелки, продлжая путь на запад. Над ними справа нависала громада здания семинарии. Бросая взгляд на неё, Шарп холодел от страха, представляя себе орду французов, скрытую за отблёскивающими на солнце стёклами закрытых окон, но ни разу не заметил там никакого движения.

Завернув за угол, Шарп вдруг увидел французского солдата. Между навесом, под которым стояла недостроенная лодка, и берегом реки, на мощёном дворе, он, присев на корточки, совершенно забывшись, играл со щенком. Шарп торопливо приказал своим людям остановиться. Враг оказался пехотинцем. Он был в семи или восьми шагах от Шарпа, спиной к нему, его кивер и мушкет лежали на булыжниках. Щенок, понарошку рыча, трепал его правую руку. Но если есть один француз, значит, их должно быть больше. Должно быть! Возможно, это французский патруль? Шарп осматривал двор, окружённый живой изгородью из тополей и густых кустов, но никакого движения возле покосившихся навесов лодочной мастерской заметно не было.

Тут француз либо услышал шарканье ботинка, либо ощутил на себе враждебный взгляд, потому что вскочил, повернулся, потом сообразил, что его мушкет лежит на земле, наклонился, чтобы схватить его, — и замер, увидев ствол винтовки Шарпа, нацеленный ему в лицо. Шарп покачал головой и указал стволом винтовки, что француз должен встать прямо. Тот повиновался. Он оказался мальчишкой, не старше Пендлтона или Перкинса, с круглым бесхитростным лицом. Он выглядел перепуганным и невольно отшатнулся, когда Шарп быстро шагнул к нему, а когда схватил за шиворот и потащил за угол, захныкал. Шарп прижал его к стене, снял с пояса штык и выбросил в реку.

— Свяжите его, — приказал он Тангу.

— Давайте просто перережем ему горло, — предложил Танг.

— Свяжите его, заткните рот, и сделайте это на совесть, — настоял Шарп и подозвал Висенте. — Я видел только одного.

— Их должно быть больше, — уверенно заявил Висенте.

— Бог знает, где они прячутся.

Шарп снова заглянул за угол. На опустевшем дворе щенок трепал мушкет француза, вцнпившись зубами в наплечный ремень.

— Никого не видно, — прошептал Шарп Харперу.

— Он не мог быть совсем один.

И всё же во дворике никто не появлялся.

— Я хочу пошарить в тех деревьях, — прошептал Шарп, показывая на тополя за навесом.

— Давайте, сэр, — согласился Харпер, и они вдвоём перебежали открытое пространство до деревьев.

Ни один мушкет не выстрелил, никто не закричал, предупреждая об опасности, только щенок, воображая, что это новая интересная игра, поскакал за ними.

— Давай, возвращайся к мамке! — сказал ему Харпер, но щенок затявкал в ответ.

— Господи! — Шарпа потряс совсем не этот шум, а то, что он увидел.

Предполагалось, что французы стремятся разрушить все лодки по северному берегу Дору, но перед ним, пришвартованные в заводи, стояли три огромные винные баржи. Целых три! Шарп подумал, что их могли продырявить, и, пока Харпер зажимал назойливому щенку пасть, пробрался по липкой грязи и взобрался на ближайшую баржу. С северного берега баржи надёжно укрывали заросли деревьев и кустов, и, возможно, именно поэтому французы их не обнаружили. Что было ещё лучше, баржа, на которой находился Шарп, оказалась неповреждённой. В её трюме было много воды, но, когда он попробовал её на вкус, вода оказалась не солёной, которую в Дору два раза в день заносит приливом, а пресной, дождевой. Шарп, расплёскивая воду, пошарил в трюме, но не нашёл прорубленных топором пробоин. Затем он с трудом пробрался на боковую палубу, где истёртой верёвкой были привязаны сложенные вместе шесть длинных тяжёлых весел. На корме, закреплённая вверх дном ниже уровня палубы, нашлась даже маленькая лодка, потрескавшаяся и облезлая, но с вёслами.

— Сэр! — громким шёпотом привлёк его внимание Харпер.

Он укзывал на противоположный, южный берег, и Шарп, взглянув в том направлении, увидел красномундирника. Одинокий всадник в треуголке, скорее всего, британский офицер, смотрел прямо на него. Шарп помахал ему, но ответа не дождался. Очевидно, соотечественник не признал зелёную куртку стрелка.

— Соберите всех, немедленно, — приказал Шарп Харперу, затем снова посмотрел на всадника.

Он сомневался, не был ли это подполковник Кристофер, но этот офицер был коренастее, и у его лошади хвост был подрезан, в то время, как Кристофер, подражая французам, хвост у своей лошади не подрезал. Офицер оглянулся, будто бы говорил с кем-то, хотя Шарп на противоположном берегу никого больше не видел, потом снова посмотрел на Шарпа и принялся энергично жестикулировать, явно приказывая ему немедленно явиться на доклад.

Шарп колебался. Было очевидно, что офицер на противоположном берегу старше его по званию, и, как только он пересечёт реку, то сразу окажется в тисках железной армейской дисциплины. А он хотел свободы действий. Если послать кого-нибудь из своих людей, результат получится тот же. Тогда Шарп подумал о Луисе и, подозвав его, помог подняться на борт баржи.

— Вы сможете управлять маленькой лодкой? — спросил он.

Луис на мгновение заколебался, но потом ответил твёрдо:

— Смогу.

— Тогда сплавайте черех реку и узнайте, что хочет тот британский офицер. Скажите ему, что я должен разведать обстановку в семинарии. Ещё скажите, что, кроме этих барж, есть ещё паром в Барка д’Aвинтас.

Шарп предположил, что британская армия, продвигаясь на север, была остановлена рекой. Орудия французов и англичан ведут артиллерийскую дуэль через Дору, но без плавсредств британцы не могут наладить переправу. И где, чёрт его возьми, находится флот?

Харпер, Мачедо и Луис вручную спустили ялик с борта и протащили по липкой грязи, пока не достигли такой глубины, что он закачался на воде. Луис взялся за вёсла, уселся поудобнее и умело отчалил. Он посмотрел через плечо на южный берег, прикидывая курс, и начал энергично грести. Шарп увидел, что к офицеру присоединился второй всадник, тоже в красном мундире и чёрной треуголке. Мышеловка захлопывалась, чтобы снова поймать его. Он спрыгнул с баржи и прошлёпал по грязи к берегу.

— Вы остаетесь здесь, — приказал Шарп Висенте. — А я обыщу холм.

Сначала Висенте, казалось, был готов заспорить, но потом согласился, и Шарп приказал стрелкам следовать за ним. Перед тем, как реку скрыли деревья, Шарп оглянулся. Луис уже почти доплыл до противоположного берега. Шарп пробрался через заросли лавра и увидел дорогу, по которой они бежали из Опорто, а слева — дома, где люди Висенте укрывались, пытаясь спасти свои шкуры. Французов не было. Он снова кинул взгляд на здание семинарии, но там не было заметно признаков активности. «К чёрту это, надо пойти и посмотреть!» — подумал Шарп.

На случай, если начнётся стрельба, он приказал подняться на холм, где можно было организовать защищённую позицию в редко стоящих посреди пастбища деревьях и у ветхого навеса. Хотя, если предположить, что в большом доме засели французы, местечко всё равно гиблое. Шарп понимал, что должен проявлять больше осторожности, но никто не пытался стрелять в него из окон, никто не бросал ему вызов, и он ускорил темп продвижения настолько, что на крутом подъёме ноги свело от боли.

Вот так, быстро и без потерь, они добрались до семинарии. Окна первого этажа были забраны решётками, внутрь вели семь дверей под арочными проёмами. Шарп попытался открыть ближайшую к нему дверь пинком и здорово ушиб ногу, потому что она оказалась заперта. Присев у стены, он решил подождать отставших. Отсюда была видна долина до самого Опорто. Французские пушки с холмов стреляли в скрытую холмом цель на южном берегу. Там, насколько помнил Шарп, стоял большой женский монастырь, где в день захвата города лягушатниками располагалась португальская батарея, ведущая дуэль с французами через реку.

— Все здесь, — доложил Харпер.

Шарп пошёл на запад вдоль сложенной из массивных каменных блоков стены здания. Он предпочёл бы другой путь, но понимал, что главный вход в семинарию должен быть со стороны города. Он пробовал открыть каждую из дверей, но все они были заперты. Какого чёрта здесь нет французов? Их не видно было даже на окраинах города, до которого теперь оставалось не больше полумили. Наконец стена повернула направо, и он увидел лестницу, поднимающуюся к резной парадной двери. Часовых у входа не было, но зато теперь Шарп, наконец, увидел французов. На дороге, петляющей в долине к северу от семинарии, двигался обоз фургонов, запряжённых волами, и их сопровождали драгуны. Шарп в маленькую подзорную трубу Кристофера рассмотрел, что это везут раненых. Сульт отсылал инвалидов во Францию? Или госпитали переполнились, и легкораненых переводят в тыл? Очевидно, лягушатники вовсе не готовились к походу на Лиссабон. Может быть, в Португалию всё-таки прибыл сэр Артур Уэлсли, и британская армия перешла к активным действиям?

Парадный вход в здание осенял каменный крест, расколотый мушкетными пулями. Шарп повернул большую ручку из кованого железа, и, к его удивлению, окованная гвоздями дверь оказалась незапертой. Он распахнул дверь стволом винтовки и увидел пустую прихожую с плиточным полом и стенами, выкрашенными в болезненно-зелёный цвет. Висевший на стене портрет измождённого святого был продырявлен пулями. Грубо намалёванная рядом картинка, изображавшая французского солдата с женщиной, доказывала, что французы в семинарии побывали, хотя теперь их видно не было. В полной тишине стук подошв ботинок, усиленный эхом, звучал особенно громко.

— Иисус, Мария и Иосиф! — воскликнул Харпер, осмотрев показавшийся внизу тёмный коридор, и перекрестился. — Такой огромный домина! Сколько же проклятых попов нужно этой стране?

— Зависит, от того, сколько здесь грешников. — отозвался Шарп. — Надо обыскать это место.

Он оставил шестерых стрелков внизу для охраны и спустился вниз, чтобы открыть одну из дверей, выходящих к реке. Это должно было стать путём отступления на случай, если французы всё же заявятся. Как только он обеспечил безопасность, стрелки обыскали спальни, ванные, кухни, столовую и классы огромного здания. В каждой комнате валялись обломки мебели, в библиотеке тысячи изорванных книг были рассыпаны по полу, но ни мёртвых, ни живых не нашлось. В разгромленной часовне алтарь раскололи в щепки, а хоры превратили в уборную.

— Ублюдки. — тихо пробормотал Харпер.

Гэтейкер, на чьей винтовке предохранитель, действительно, висел на одном винте, с видом знатока рассматривал намалёванную на побеленной стене, как раз там, где над алтарём висел триптих, изображающий сцены Рождества Богородицы, картинку, на которой трое французских драгун в весьма забавных позах совокуплялись с двумя женщинами.

— Неплохо, — заявил он уважительно, словно ценитель на летней выставке Королевской Академии художеств.

— Мне нравятся женщины попышнее, — отозвался Слеттер.

— Идём дальше! — рявкнул Шарп.

Самой важной задачей сейчас было найти винный погреб, а Шарп не сомневался, что погреб здесь есть. Но когда погреб, наконец, нашёлся, лейтенант с облегчением увидел, что французы добрались до него раньше и не оставили ничего, кроме пустых бочонков и битых бутылок.

— Настоящие ублюдки! — с чувством обронил Харпер.

Впрочем, если бы этого не сделали французы, Шарп перебил бы здесь всё сам, чтобы не дать своим людям упиться до бесчувствия. И это заставило его осознать то, что он уже принял решение оставаться в этом здании, пока будет возможность. Французы, несомненно, не собирались покидать Опорто, но кто бы ни владел городом, семинария господствовала над восточными окраинами.

Семинария оказалась не такой уж и большой, как казалось со стороны. Её длинный южный фасад с бесчисленными окнами выходил к реке, но в сторону Опорто смотрело меньше дюжины окон. На противоположной стороне было пристроено выступающее на север крыло. В угловом пространстве между двумя крыльями здания рос яблоневый сад, в котором несколько деревьев срубили на дрова. Две другие стороны сада защищала высокая каменная стена. Попасть на территорию семинарии можно было через кованые железные ворота, выходящие в сторону Опорто. Под навесом, в груде плетёных ловушек для птиц, от которых защищали плодовые кустарники, Шарп разыскал старую кирку и вручил её Куперу.

— Начинайте рыть лаз, — сказал он, указывая на длинную стену. — Патрик! Найдите еще инструменты. Выделите шестерых людей, чтобы помочь Купу, а остальных пошлите на крышу. Но они не должны обнаруживать себя. Понимаете? Они должны действовать скрытно.

Сам Шарп направился в большую комнату, служившую, как он решил, кабинетом директора семинарии, разграбленную, как и всё вокруг. Искромсанные, с оторванными корешками книги толстым слоем устилали пол, стол перевёрнут, изрезанная, наполовину сгоревшая картина, изображавшая какого-то святого, лежала в очаге. Единственным целым предметом было угольно-чёрное распятие, висевшее высоко над каминной доской.

Шарп посмотрел в маленькую подзорную трубу через открытое окно, расположенное над парадной дверью семинарии, на город, лежащий так дразнящее близко. Нарушая свои собственные инструкции действовать скрытно, он перегнулся через подоконник и вытянул шею в надежде рассмотреть, что происходит на южном берегу. Ничего важного видно не было. И вдруг сзади раздался голос:

— Вы, должно быть, лейтенант Шарп. Меня зовут Уотерс, подполковник Уотерс. Вы молодец, Шарп, молодец, чёрт вас побери!

Шарп резко повернулся и увидел офицера в красном мундире, шагающего к нему через груды беспорядочно разбросанных книг и бумаг.

— Я Шарп, сэр, — признал осторожно он.

— Проклятые лягушатники спят, — заявил Уотерс.

Он был коренастый, кривоногий, что выдавало в нём опытного кавалериста, с обветренным лицом. Шарп решил, что ему слегка за сорок, но обильная седина старила его.

— У них здесь должно было расположиться не меньше половины батальона, верно? И ещё несколько артиллерийских батарей. Наши враги слишком беспечны, они, чёрт их дери, дрыхнут.

— Это вас я видел на южном берегу? — спросил Шарп.

— Совершенно верно. Я встретился с вашим португальским другом. Он толковый парень! Он привёз меня сюда, и сейчас мы пытаемся спустить на воду проклятые баржи. — Уотерс ухмыльнулся. — Это поворотный момент, мой родной. Если мы сможем заставить проклятые корыта плавать, мы переправим ударную Бычьешкурников, затем — остальную часть 1-ой бригады. Интересно, когда маршал Сульт сообразит, что мы влезли к нему с чёрного хода, а? Здесь есть какой-нибудь ликёр?

— Ни капли, сэр.

— Молодец! — заявил Уотерс, видимо, посчитав, что Шарп сам уничтожил источник искушения перед приходом красномундирников.

Он подошёл к окну, вытащил из кожаной сумки, висящей на плече, большую подзорную трубу и уставился на Опорто.

— Так что случилось, сэр? — спросил Шарп.

— Что случилось? Мы выгоняем из Португалии лягушатников! Оп-оп, кар-кар — и, чёрт подери, мы успешно избавляемся от ублюдочного отродья! Вы только посмотрите на это! — он жестом показал на город. — Они даже не предполагают, что мы уже в городе! Ваш португальский друг сказал, что вы были в окружении. Это верно?

— С конца марта.

— Это чудо, — объявил Уотерс. — Вы неподражаемы!

Полковник взгромоздился на подоконник и пояснил ошеломлённому Шарпу, что в Португалию и впрямь приехал сэр Артур Уэлсли:

— Он приехал меньше трёх недель назад и взялся за армию всерьёз, ей-Богу! Крэддок был неплох, но хватка у него не та. Мы выступили в поход, Шарп. Левой-правой, левой-правой, и пусть тот, кто отстанет, отправляется к дьяволу. Британская армия уже здесь. — он указал на виднеющийся за женским монастырём высокий холм на южном берегу. — Проклятые лягушатники, похоже, думают, что мы придём с моря. Их люди либо в городе, либо охраняют побережье.

Шарпу стало стыдно, что он не поверил торговке из Барка д’Aвинтас, которая говорила то же самое.

— Сэр Артур хочет пересечь реку, — продолжал Уотерс. — Ваши приятели дали нам три баржи, и вы говорите, что есть ещё и паром?

— В трёх милях вверх по реке, сэр.

— Вы неплохо поработали этим утром, Шарп, — дружелюбно усмехнулся Уотерс. — С нашего берега мы о подобной удаче могли лишь молиться.

— Французы не заподозрят, что мы уже здесь?

— Не должны. Наверное, лучше моему красному мундиру убраться от окна, а? — подполковник засмеялся и отошёл вглубь комнаты. — Молюсь, чтобы лягушатники заснули сладким сном, потому что, если они очнутся, то дневная переправа обещает стать горяченьким дельцем, разве не так? Сколько каждая из тех трёх барж сможет перевезти за раз? Человек тридцать? И один Господь знает, сколько времени уйдёт на один рейс. Мы суём свои головы в пасть тигра, Шарп.

Шарп не стал говорить, что он уже несколько недель живёт, засунув голову в пасть тигра. Вместо этого он смотрел на долину, разделявшую город и семинарию, пытаясь вообразить, как будут действовать французы, когда они всё же нападут. Скорее всего, они пойдут напрямую, поднимаясь по склону холма, на который выходило северное крыло здания. Склон был совершенно лишён укрытий, за исключением единственного деревца с бледными листьями, росшего прямо посередине подъёма. Нападающие попытаются добраться до ворот сада или до парадной двери. Это значит, что им придётся пересечь широкую подъездную площадку, на которой разворачивались кареты посетителей семинарии, и здесь атака может быть остановлена мушкетным и винтовочным огнём из окон и с плоской черепичной крыши.

— Гиблое место! — подполковник Уотерс, видимо, думал о том же.

— Не хотел бы я штурмовать этот склон, — согласился Шарп.

— Думаю, на том берегу поставят артиллерию, чтобы ещё немного осложнить им дело, — бодрым тоном предположил Уотерс.

Шарп надеялся на это. Он не понимал, почему нет британской артиллерии на той самой террасе женского монастыря за рекой, где в марте располагались португальские батареи. Это была крайне удачная позиция, но сэр Артур Уэлсли, видимо, расположил пушки среди портовых кварталов, которых было из семинарии не видно.

— Сколько времени? — спросил Уотерс и тут же сам ответил на свой вопрос, вытащив большие часы в форме репы. — Почти одиннадцать!

— Вы прибыли с подчинёнными, сэр? — спросил Шарп, потому что на красном мундире Уотерса кроме потускневшего золотого шитья не было знаков принадлежности к какому-либо полку.

— Я — один из офицеров разведки сэра Артура Уэлсли, — пояснил Уотерс. — Мы идём впереди, чтобы искать дорогу для остальных, прямо как те парни в Библии, которых Иисус Навин послал найти путь к Иерихону. Помните эту историю? Там ещё шлюха по имени Раав помогала им скрываться. Евреям очень повезло, верно? Там посланцев встречает проститутка, меня здесь приветствует стрелок, но это всё же лучше, чем слюнявый поцелуй проклятого драгуна-лягушатника.

Шарп усмехнулся:

— Вы знаете капитана Хогана, сэр?

— Любителя картографии? Конечно, я знаю Хогана. Головастый парень, весьма головастый! — Уотерс внезапно замолк и уставился на Шарпа. — Мой Бог, конечно! Вы и есть его потерявшийся стрелок, не так ли? Наконец я понял, кто вы! Хоган всегда говорил, что вы не пропадёте. Великолепно, Шарп! Прибыли господа Бычьешкурники.

Висенте вместе со своими людьми привели к семинарии тридцать красомундирников, но вместо того, чтобы войти со двора в отпертую Шарпом дверь, они обошли здание по периметру и теперь таращились на Уотерса и Шарпа снизу, от парадной двери. На мундирах вновь прибывших была отделка цвета бычьей шкуры — тёмно-жёлтая, которая указывала на их принадлежность к 3-ему пехотному Кентскому полку. Они взмокли после подъёма по крутому склону под палящим солнцем. Командовавший ими худощавый лейтенант заверил подполковника Уотерса, что с остальных двух барж уже высаживается новая порция десанта, а потом удивлённо спосил Шарпа:

— Что, интересно, здесь делают стрелки?

— Первыми появляются на поле боя и последними покидают его, — отпарировал Шарп любимым девизом Королевских стрелков.

— Первыми? Вы, наверное, перелетели через реку, — лейтенант смахнул пот со лба. — Здесь есть вода?

— Бочка у парадной двери, — учтиво подсказал Шарп. — С наилучшими пожеланиями от 95-го Королевского стрелкового полка.

Прибывало всё больше людей. Местные жители, желая помочь союзникам, организовали команды гребцов и, движимые взмахами тяжёлых вёсел, баржи сновали взад-вперед по реке. Каждые двадцать минут ещё от восьмидесяти до девяноста солдат поднималось на холм. Во главе одной из групп прибыл генерал сэр Эдвард Пейджет, который принял командование над разрастающимся гарнизоном от Уотерса. Пейджет был молодым человеком лет тридцати, энергичным и нетерпеливым; свой высокий чин он получил, благодаря богатству своей аристократической семьи, но у него была репутация генерала, который нравился солдатам. Он поднялся на крышу семинарии, где теперь расположились стрелки, и увидев в руках Шарпа маленькую подзорную трубу, позаимстововал её:

— Потерял собственную, — пояснил он. — Осталась где-то среди багажа, а багаж остался в Лиссабоне.

— Вы прибыли с сэром Артуром Уэлсли? — спросил Шарп.

— Три недели назад, — бросил Пэйджет, рассматривая город.

— Сэр Эдвард — заместитель командующего, — добавил Уотерс.

— Это не такая уж значительная должность, потому что я никогда не в курсе его планов, — раздражённо заявил Пэйджет. — Что случилось с этой чёртовой трубой?

— Придерживайте внешнюю линзу, сэр, — посоветовал Шарп.

— Возьмите мою. — Уотерс предложил свой инструмент.

Сэр Эдвард озадаченно нахмурился, глядя на город. — Непонятно, что же делают проклятые французы?

— Спят, — пожал плечами Уотерс.

— И им вряд ли понравится, когда они проснутся, — заметил Пэйджет. — Егерь спит, а в его владениях браконьеры! — он вернул трубу Уотерсу и обратился к Шарпу. — Чертовски рад, что здесь есть стрелки, лейтенант. Смею предположить, что у вас будет возможность потренироваться в стрельбе.

Новая группа британцев поднималась на холм. Теперь у каждого окна вдоль западного фасада семинарии было по несколько красномундирников, на длинной северной стене также с четверть огневых точек были укомплектованы. Под стеной сада были прорыты лазы; там заняли позиции португальцы Висенте и гренадёры Бычьешкурников. Французы воображали, что в Опорто они в полной безопасности, и следили за устьем реки, в то время, как у них в тылу, на высоком холме к востоку от города формировалась ударная группа британских войск. Боги войны туго закручивали гайки. Что-то неизбежно должно было сломаться.

Офицеры в вестибюле Палаццо Карранкас следили, чтобы все посетители непременно разувались.

— Его великолепие спит, — объясняли они, подразумевая маршала Николаса Сульта, герцога Далмации, которого ныне именовали не иначе, как король Николас.

Великолепный вестибюль, похожий на сказочную пещеру, с высокими сводчатыми потолками и полом из мраморных плит, усиливал эхом стук подкованных каблуков и отражал его вверх по лестнице к спальне маршала. Ранним утром поспешно вошедший гусар запутался шпорами в ковре на лестнице и растянулся, огласив палаццо ужасным грохотом ножен своей сабли. Разбуженный маршал потребовал от офицеров штаба, чтобы более никто не смел нарушить его сон. Конечно, эти офицеры не могли заставить умолкнуть британские пушки, стреляющие из-за реки, но, вероятно, маршал не был настолько чувствителен к орудийному огню, как к стуку каблуков.

Маршал пригласил на завтрак дюжину гостей, которые прибыли к девяти утра и теперь ожидали в большой приёмной, расположенной в западном крыле дворца. Её высокие стеклянные двери открывались на террасу, украшенную цветущими в каменных вазонах цветами и окружённую лавровыми кустами, которые пожилой садовник подрезал длинными ножницами. Гости — все, кроме одной — мужчины, и все, кроме двоих — французы, — прогуливались по террасе, с южной балюстрады которой открывался вид на реку и, соответственно, на орудия, стрелявшие из-за Дору. На самом деле было почти ничего не видно, потому что британская артиллерия расположилась на улицах Вила Нова де Гайя, и даже с помощью подзорных труб всё, что удалось рассмотреть гостям — это клубы грязноватого порохового дыма. Грохот пушечных ядер, крушащих стены здания у причало Опорто, были слышны куда личше. Единственной заслуживающей вниманя картиной были останки понтонного моста, который французы восстановили в начале апреля, но известие о подходе британской армии во главе с Уэлсли вынудило его взорвать. Три обгоревших понтона ещё раскачивались течением, удерживаемые якорями, а остальные были разорваны взрывом на мелкие части и унесены течением в океан.

Кейт была единственной женщиной, приглашённой на завтрак к маршалу, и её муж был непреклонен в своём желании, чтобы она непременно надела гусарскую форму. Эта настойчивость была вознаграждена восхищёнными взглядами, которые остальные гости не сводили с длинных ног его жены. Сам Кристофер был в гражданской одежде, в то время как остальные десять приглашённых офицеров — в форме. Присутствие среди них женщины заставляло их прилагать усилия притворяться беззаботными, не обращая внимания на британскую канонаду.

— Они стреляют в наших часовых шестифунтовыми ядрами, — заявил драгунский майор в великолепной форме с аксельбантами и золотым шитьем. — Это всё равно как бить муху дубинкой, — он прикурил сигару и тихо сказал приятелю. — С таким задом она просто обязана быть француженкой.

— С таким задом она обязана лежать в постельке.

— Согласен.

Кейт сторонилась французских офицеров. Она стыдилась нескромной гусарской формы, но гораздо хуже ей казалось то, что её могли заподозрить в симпатии к французам.

— Вы должны сделать над собой усилие, — потребовал Кристофер.

— Я стараюсь, — с горечью ответила она. — Стараюсь не радоваться каждому выстрелу британских пушек.

— Вы смешны.

— Я? — оскорбилась Кейт.

— То, что вы видите — просто демонстративный жест. — Кристофер указал на клубы порохового дыма, который стелился над красными черепичными крышами Вила Новы. — Да, Уэлсли уже здесь, но дальше ему идти некуда. Он застрял. На реке нет средств переправы, а флот не сможет прорваться сквозь форты на побережье. Единственное, что Уэлсли сможет сделать — это забросить несколько ядер на окраины Опорто, а потом вернётся в Коимбру или Лиссабон. В шахматах, дорогая, подобное положение считается безвыходным. Сульт не может двинуться на юг, потому что у него нет подкреплений, а Уэлсли — на север, потому что у него нет лодок. А если проблему не может решить армия, её начинают решать дипломатически. Именно поэтому я здесь, поймите.

— Вы здесь, потому что симпатизируете французам, — сказала Кейт.

— Это чрезвычайно оскорбительное для меня замечание, — надулся Кристофер. — Я здесь потому, что умные люди должны, наконец, закончить эту затянувшуюся войну. Чтобы сделать это, нужно вступить в контакт с врагом, и я не могу вести переговоры, находясь на другом берегу реки.

Кейт не стала отвечать. Она больше не верила оправданиям своего мужа по поводу его дружбы с французами или его высокопарным рассуждениям о новых веяниях в мировой политике. Чтобы окончательно не сойти с ума, она старалась думать о простом и понятном: чтобы быть вместе с теми, кто сейчас сражается за Португалию. Кейт хотелось бы пересечь реку и присоединиться к тем, кто на другом берегу, но не было ни лодок, ни моста, который бы не охраняли французы, — словом, никакого способа убежать. Кейт заплакала, и Кристофер, который не понимал, откуда у красивой женщины взялись столь бредовые мысли, и терпеть не мог внешних проявлений душевных мук, отвернулся от неё, ковыряя в зубах зубочисткой из слоновой кости.

Слёзы Кейт катились по щекам и падали на грудь и плитки террасы. Она отошла от мужа и приблизилась к садовнику, который, не торопясь, подрезал лавры.

— Как я могу переправиться через реку? — спросила она по-португальски.

Садовник, не глядя на неё, продолжал свой труд.

— Никак.

— Мне очень нужно!

— Они будут стрелять в вас, если попытаетесь, — он окинул взглядом гусарскую форму, тесно обтягивающую её фигуру, и отвернулся. — Они в любом случае будут стрелять.

Часы в вестибюле палаццо пробили одиннадцать, кода маршал Сульт спустился по широкой лестнице. Он был в шёлковом халате поверх брюк и рубашки.

— Готов ли завтрак? — требовательным тоном осведомился он.

— Завтрак накрыт в голубой приёмной, мсье, — ответил адъютант. — Ваши гости уже собрались.

— Хорошо, хорошо! — Сульт подождал, пока двери перед ним распахнут, потом вошёл, приветствуя широкой улыбкой своих гостей.

— Можете занять свои места. Ах, я вижу, у нас сегодня без церемоний, — заметил он, подходя к длинному буфету, на котором в серебряной посуде был сервирован завтрак.

Маршал продвигался вдоль буфета, по очереди поднимая крышки с блюд:

— Ветчина! Роскошно! Тушёные почки! Превосходно! Говядина! Немного языка, хорошо. И печень. Действительно, выглядит вкусно. Доброе утро, подполковник! — приветствовал он Кристофера, который ответил поклоном. — Очень мило с вашей стороны принять моё приглашение. И вы привели вашу хорошенькую жёнушку? Ах, да, вот и она. Превосходно, просто превосходно. Садитесь здесь.

Сульт указал на стул рядом с собой. Маршалу понравился англичанин, который выдал ему имена заговорщиков, замышлявших устроить бунт, если он объявит себя королём. Своих амбиций Сульт не оставил, но понимал, что прежде, чем принять корону и скипетр, он должен оттеснить британскую и португальскую армию, прибывшую из Коимбры.

Этот демарш ранее пассивного противника его удивил, но не встревожил. Река охранялась, маршал был уверен, что на южном берегу нет речных судов, пригодных для переправы. Британцы могли хоть вечность сидеть на противоположном берегу Дуоро. Стёкла в высоких окнах задребезжали от раската орудийного грома, и Сульт отвернулся от блюд с угощением:

— Наши артиллеристы этим утром малость оживились, верно?

— Это, в основном, британские орудия, — пояснил адъютант.

— И чем они занимаются?

— Обстреливают наших часовых на причале. Бьют по мухам шестифунтовыми ядрами.

Сульт засмеялся:

— И это наш хвалёный Уэлсли? — он улыбнулся Кейт и жестом предложил ей занять место справа от него. — Так приятно завтракать в компании прелестной женщины.

— А ещё лучше пообщаться до завтрака, — заметил пехотный полковник, и Кейт, которая говорила по-французски, о чём присутствующие не догадывались, покраснела.

Сульт загрузил свою тарелку печенью и беконом и занял место за столом.

— Итак, они стреляют в наших часовых. А что мы делаем в ответ?

— Ведём ответный огонь, — ответил адъютант. — Вы не взяли почек, мсье? Положить вам?

— О да, Келье. Я люблю почки. Есть новости из Кастело де Сао?

На этот мощный форт с большим гарнизоном на северном берегу Дору, там, где река впадает в море, возлагалась обязанность не допустить нападения британцев с моря.

— Они сообщают о двух фрегатах, мсье, которые держатся на расстоянии; больше в поле зрения судов не наблюдается.

— Трусит, верно? Уэлсли боится до дрожи. — удовлетворённо подвёл итог Сульт и обратился к Кристоферу, — Налейте себе кофе, подполковник, и, если не трудно, чашечку для меня. Благодарю вас. — Сульт принялся намазывать хлеб маслом. — Я говорил с Вилларом вчера вечером. Он оправдывается. У него множество оправданий!

— Наступит завтра, мсье, и мы захватим этот холм, — сказал Кристофер.

Кейт опустила покрасневшие от слёз глаза в пустую тарелку. Он уже говорит про себя и французов «мы»!

— Завтра? — презрительно бросил Сульт. — Он должен был сделать это в первый же день, сразу же, как только прибыл!

Сульт вернул Виллара из Вила Реаль де Зедес, как только узнал о выдвижении из Коимбры британской и португальской армий, но его злило, что столь большое подразделение оказалось не в состоянии уничтожить маленький отряд противника. Конечно, сейчас это не имело значения. Главное — преподать хороший урок Уэлсли.

Сульт не думал, что это будет слишком трудно. Он знал, что британская армия мала, что артиллерии у Уэлсли мало. Эти точные сведения были получены от капитана Аржантона, который был пять дней назад арестован. Ему обещали жизнь в обмен на информацию, и он рассказал всё, что наблюдал во время своей второй поездки к британцам, когда он лично встречался с Уэлсли. Именно Аржантон предупредил о начале выступления армии союзников, и это позволило Сульту вовремя отвести свои полки с южного берега, чтобы они не попали в окружение. Теперь Уэлсли застрял на южном берегу реки, не имея лодок, чтобы пересечь её, если, конечно, лодки не доставит британский флот… но это было совершенно фантастическое предположение. Два фрегата, трусливо рыскающие на почтительном расстоянии от берега — это не опасно. Вряд ли это могло заставить задрожать коленки герцога Далмации.

Аржантон был арестован благодаря разоблачению Кристофера, и это делало Сульта должником англичанина. Кристофер сообщил имена других заговорщиков: Донадье из 47-го полка, братьев Лаффит из 18-го драгунского, ещё трёх или четырёх офицеров. Сульт решил пока не предпринимать против них ничего. Арест Аржантона послужит им предупреждением, к тому же они были популярны в армии, да и череда расстрелов вызовет негодование. Предпочтительнее было показать изменникам, что он знает их имена, и намекнуть, что их жизнь зависит от поведения в будущем. Лучше держать таких людей на привязи, чем в могиле.

Кейт беззвучно плакала, слёзы катились по её щекам, и она отвернулась, чтобы скрыть переживания, но Сульт всё равно заметил.

— Что случилось? — мягко спросил он.

— Она боится, мсье, — сказал Кристофер.

— Боится?

Кристофер показал жестом на окно, дребезжащее от орудийной канонады.

— Женщины и война, мсье — это несовместимо.

— Скажите ей, что не нужно бояться, — добродушно заявил Сульт. — Британцы не могут пересечь реку, а если они попробуют, то будут отбиты. Через несколько недель прибудет подкрепление, — хорошо бы так и случилось, подумал маршал, потому что иначе он и сам не знал, как продолжать наступление.

Он сделал паузу, чтобы Кристофер перевёл его слова, потом продолжил:

— И затем мы двинемся на юг, чтобы насладиться всеми удовольствиями, которые может предложить Лиссабон. Скажите ей, что к августу будет мир. О, это наш повар!

Толстый француз с экстравагантными усами, в забрызганном кровью переднике и с заткнутым за пояс устрашающего вида разделочным ножом вошел в комнату.

— Вы посылали за мной, мсье? — недовольно спросил он.

— О да! — Сульт потёр удовлетворённо руки. — Надо составить меню на ужин, сержант Деро. К ужину будет шестнадцать человек. Что вы предлагаете?

— У меня есть угри.

— Угри! — удовлетворённо улыбнулся Сульт. — Фаршированные белым соусом и грибами? Превосходно!

— Я сделаю из них филе, — упрямо заявил сержант Деро. — обжарю с петрушкой и приготовлю в красном винном соусе. Перед этим подам ягнёнка. Есть очень хороший ягненок.

— Замечательно! Люблю ягнятину! Сделаете к ней соус с каперсами?

— Соус с каперсами? — с отвращением воскликнул Деро. — Уксус убьёт вкус ягнятины! А у меня — замечательный, нежный, жирный ягнёнок!

От взрыва задребезжали оконные стёкла и жалобно зазвенели грушевидные хрустальные подвески люстр над столом, но ни маршал, ни повар этого даже не заметили.

— Я запеку ягнёнка с небольшой толикой гусиного жира, — тоном, не допускающим обсуждения, отрезал Деро.

— Хорошо-хорошо, — согласился Сульт.

— На гарнир — лук, ветчина и немного белых грибов.

Торопливо вошёл взволнованный офицер, потный и красный:

— Мсье!

— Момент, — нахмурился Сульт. — Лук, ветчина и немного белых грибов? И, возможно, немного ломтиков шпика, сержант? Это хорошо идёт с ягнёнком.

— Там уже будет порезанная ветчина, — упорно стоял на своём Деро. — маленькие луковки и немного белых грибов.

Сульт сдался:

— Знаю, на вкус это будет превосходно. И — Деро — спасибо за завтрак. Спасибо.

— Лучше сьели бы сразу, как только было приготовлено, — хмуро заявил Деро и удалился.

Сульт улыбнулся повару и недовольно воззрился на прервавшего его офицера:

— Вы — капитан Броссар, верно? Хотите завтракать? — маршал указал ножом с кусочком масла на кончике место в конце стола. — Как поживает генерал Фуа?

Броссар был адьютантом Фуа, и у него не было времени ни позавтракать, ни обсуждать здоровье генерала Фуа. Он еле сдерживал рвущиеся из глубины души эмоции и с трудом справился с собой, чтобы доложить по форме:

— Британцы, мсье — они в семинарии.

Сульт недоверчиво уставился на него:

— Они — где?

— Британцы в семинарии.

— Но губернатор уверил меня, что лодок нет!

Все лодки перевели на северный берег, где они были в распоряжении французов и недоступны для тех, кто подошёл с юга.

— Ни одной на их берегу, мсье! Но, однако, они переправляются. Они уже заняли холм.

Сульт почувствовал, что его сердце ёкнуло. Холм, на котором расположилась семинария, доминировал над дорогой в Амаранте, а эта дорога вела к складам в Испании и армии Люсона, расположенной на реке Тамега. Если британцы перережут дорогу, они уничтожат французскую армию по частям, и репутация Сульта будет погублена. Маршал вскочил, опрокинув стул.

— Прикажите генералу Фуа отбросить их за реку, — проревел он. — Немедленно! Ступайте! Отбросьте их за реку!

Офицеры поспешно ушли, оставив Кейт и Кристофера одних. Увидев на лице мужа выражение чрезвычайной паники, Кейт ощутила приступ злорадства. Окна дребезжали, люстры звенели, британцы наступали.

— Просто великолепно! Среди нас есть Королевские стрелки! Это благословение Божье! Я и не знал, что в 1-й бригаде есть кто-то из 95-го полка, — говорил крупный румяный человек с лысеющей головой и приветливым лицом. — Вас-то нам и не хватало!

Если бы на нём не было формы, он был бы похож на добродушного фермера, который где-нибудь на английском рынке загоняет своих упитанных овец в загон в ожидании аукциона домашнего скота.

— Это — папаша Хилл, — пояснил Харрис Пендлтону.

— Так-так, молодой человек, — надулся генерал Хилл. — Разве можно произносить прозвище офицера, когда он может это услышать? Надо бы наказать вас.

— Извините, сэр, — Харрис не думал, что его замечание будет услышано.

— Но вы — стрелок, и потому вы прощены. И весьма потрёпанный стрелок, должен вам сказать! Куда катится армия, если не во что приодеться перед боем? — он улыбнулся Харрису, порылся в кармане и вытащил горстку миндаля. — Вот вам кое-что, чтобы занять ваш язык, молодой человек.

— Спасибо, сэр.

Теперь на крыше семинарии было уже два генерала: генерал Хилл, который из за своей природной доброжелательности заработал заработал прозвище «папаша Хилл», командующий 1-ой бригады, силы которой переправлялись через реку, присоединился к сэру Эдварду Пэйджету как раз вовремя, чтобы увидеть прибытие трёх французских батальонов из восточного пригорода Опорто. Батальоны под руководством сержантов и капралов в низине перестраивались в две колонны для штурма семинарии. Одна колонна должна была двигаться в сторону фасада семинарии, другая формировалась на северном фланге, около дороги на Амаранте. Кроме того, чтобы не допустить получения засевшими в семинарии британцами подкреплений, французы выдвинули артиллерийскую батарею с приказом потопить баржи. Построенные колонны ждали, когда баржи будут потоплены, и артиллеристы перенесут огонь на семинарию.

Шарп зря задавался вопросом, почему Уэлсли не поставил орудия в женском монастыре: как только французские батареи развернулись для стрельбы, невидимая ранее британская батарея выдвинулась на террасу монастыря.

— Вот вам и припарка для французов! — воскликнул генерал Хилл, когда увидел внушающий уважение ряд мощных орудий.

Первой открыла огонь пяти-с-половинойдюймовая гаубица, подобная той, что обстреливала Шарпа на Холме Сторожевой Башни. Она стреляла снарядами круглой картечи, новейшим видом оружия, которое было изобретено подполковником Шрапнеллом и являлось военным секретом Великобритании. Оболочка снаряда начинялась мушкетными пулями и расположенным в центре пороховым зарядом таким образом, чтобы при взрыве пули и осколки корпуса поражали противника. Чтобы импульс выстрела усилил поражающее действие снаряда, необходимо было сократить до минимума время между попаданием снаряда и взрывом внутри его оболочки, поэтому артиллеристы должны были с необыкновенной точностью рассчитать длину запальных шнуров. Артиллеристы, которые стреляли из гаубицы, были в этом деле мастерами.

Выстрелом гаубицу отбросило назад, снаряд перелетел по дуге через реку, оставляя за собой тонкий след дыма от горящего фитиля, и взорвался на расстоянии двадцати ярдов впереди и футов на двадцать выше первого из французских орудий, как это и было задумано. Взрыв образовал в воздухе облако белого порохового дыма, визжащих осколков металла и красных капель крови. Лошади и французский артиллерийский расчёт — все четырнадцать человек — были убиты или изранены, а само орудие сброшено с лафета.

— О Господи, — пробормотал Хилл, забыв о том, с какой кровожадностью он приветствовал появление британских батарей. — Вот это да… Бедняги…

Радостные крики британских солдат, приветствовавших успех своих артиллеристов, потонули в грохоте выстрелов других орудий. Английская артиллерия, пользуясь тем, что в своём орлином гнезде на южном берегу они доминировали над французами, шрапнелью, разрывными снарядами и ядрами размазали французскую батарею. Французские артиллеристы отступили, бросив свои пушки, истошно кричащих раненых лошадей и убитых. Затем британские артиллеристы опустили стволы своих орудий и обстреляли плотные ряды французской пехотной колонны в низине с фланга. Ядра проносились через шеренги, картечь распарывала воздух над головами, с лёгкостью скашивая целые отделения.

Французские офицеры, с ужасом взирая на уничтоженную артиллерию, отдали приказ наступать. Барабанщики, располагавшися в глубине колонн, начали отбивать ритм. В это время ядро пропахало в шеренге синих мундиров кровавую борозду. Сквозь барабанную дробь, крики раненых и умирающих было слышно: „Vive I’Empereur!”

Шарп и раньше видел построение в колонны, но до сих пор не мог понять, чем оно хорошо. Британская пехота, сражаясь с пехотой противника, строилась в две шеренги, и каждый солдат имел возможность задействовать мушкет. Если угрожала конница, пехота перестраивалась в каре из четырёх шеренг — и опять каждый имел возможность выстрелить. Во французских же колоннах солдаты, находящиеся в центре строя, не могли стрелять, не рискуя поразить своих товарищей впереди.

Колонна была примерно сорок человек в ширину и двадцать в глубину. Французы использовали плотное построение, потому что так необученным солдатам было проще вступать в сражение, да и на слабого противника это производило впечатление. Но действовать так против красномундирников было самоубийством.

— Vive I’Empereur! — выкрикивали французы в такт барабанам, хотя их голоса звучали слабо, ведь шеренги поднимались по крутому склону, и у людей сбивалось дыхание.

— Боже, храни короля Георга! — запел очень хорошим тенором генерал Хилл. — Да здравствует славный Георг, и берите пониже прицел!

Солдаты на крыше заухмылялись. Хэгмэн оттянул курок и прицелился во французского офицера, карабкавшегося по склону с саблей в руке. Стрелки Шарпа расположились на крыше северного крыла семинарии. Перед ними была колонна, которую миновал убийственный огонь британской артиллерии. Ещё одна батарея только что развернулась ниже на южном берегу реки и добавила свой огонь к тому, что лился с террасы женского монастыря, но та колонна, что наступала с севера, была невидима для артиллеристов. Их предстояло отбросить назад винтовочным и мушкетным огнём. Португальцы Висенте заняли позиции у прорытых в северной стене сада лазеек. Благодаря тому, что в семинарии было очень много солдат, у каждой лазейки находилось по три-четыре человека. Каждый мог выстрелить, отодвинуться для перезарядки, а в это время его место занимал другой. Увидев, что у некоторых солдат на мундирах зелёная отделка Берширского полка, Шарп понял, что переправа Бычьешкурников уже закончилась и прибывают новые батальоны.

— Первыми — офицеров! — скомандовал Шарп стрелкам. — Мушкеты молчат. Это приказ для винтовок!

Мушкеты на таком расстоянии только потратят пули впустую, но его стрелки не промахнутся. Он выждал секунду, потом выдохнул:

— Огонь!

Офицер, которого держал на прицеле Хэгмэн, дёрнулся, взмахнув руками. Его сабля улетела назад, в ряды французов. Еще один упал на колени, схватившись за живот, третий — за плечо. Передняя шеренга переступила через убитых. Всё больше пуль вонзалось в линию синих мундиров, и они не выдержали и дали залп по семинарии. Звук залпа оглушил, пули защёлкали о стены, и зазвенели разбитые стёкла, дым затянул склон туманной дымкой. Он скрыл французов на несколько секунд, но, когда они вынырнули из облака дыма, выстрелили несколько винтовок, и упал ещё один офицер. Пропуская одиноко растущее на склоне деревно, колонна разделилась, но, миновав его, соединилась вновь.

Первыми начали стрелять те, кто занимал позиции в саду, красномундирники, высунувшиеся из окон семинарии, и стрелки Шарпа тоже спустили курки. После залпа всё заволокло плотным дымом, пули опрокинули наземь первые ряды колонны. Её единство нарушилось, потому что шедшие следом старались не наступить на убитых или раненых товарищей.

— Прицел ниже! — орал сержант Бычьешкурников. — Не тратьте зазря свинец Его Величества!

Подполковник Уотерс принёс на крышу воды для умирающих от жажды стрелков. Пороховая селитна, попадавшая в рот при раскусывании патрона, сушила рот, и межу выстрелами люди жадно глотали воду.

Колонна, наступавшая с запада, была уже рассеяна. Там тоже стреляли винтовки и мушкеты, но артобстрел с южного берега приносил гораздо больший урон. Артиллеристам нечасто выпадал шанс поработать по такой лёгкой цели, как фланг пехотной колонны, и они работали, как черти. Шрапнель в воздухе бешено разбрызгивалась огненными искрами, пушечные ядра ударялись оземь и врезались в шеренги, снаряды взрывались в гуще колонны. Трёх барабанщиков сразила картечь, ядро оторвало голову юному барабанщику, и музыка стихла. Пехота заколебалась и начала потихоньку отступать. Мушкеты плюнули залпом разом с трёх этажей семинарии, большое здание на мгновение полыхнуло вспышками пламени, а потом окуталось толстым слоем порохового дыма, стелившегося из каждого окна. Из лазеек под стеной пули подстегнули нерешительных, отступление западной колонны ускорилось и превратилось в паническое бегство, её ряды спутались.

Ядра долетали до окраины города на противоположном конце долины, обрушивая кровли, разбивая каменную кладку. Среди руин уже вспыхнули первые очаги пожаров. Часть отступавших бежали на север, туда, где наступавшая колонна была прикрыта от орудийного огня зданием семинарии. Северная колонна с большими потерями продолжала наступать, масса людей, казалось, впитывала пули, как сухой песок — воду; сержанты и офицеры непрерывно выдвигали солдат в передние шеренги на замену мёртвым и раненым. Колонна с большими потерями поднялась на холм и обнаружила, что до ближайшего входа — садовых ворот — нужно двигаться вдоль стены по периметру. Французы остановились и начали отстреливаться. Недавно прибывший лейтенант Нортхемптонширского полка упал со вздохом, получив пулю прямо в лоб. Ещё одна порвала рукав мундира Шарпа. Множество красномундирников, толкая друг друга, заряжали, упирая для скорости шомпола в парапет, и стреляли вниз, в скопление французских мундиров, сквозь туман порохового дыма. Один француз смело выбежал вперёд и попытался выстрелить через лазейку, но был сражён прежде, чем достиг стены. Выстрелив, Шарп оглянулся на своих людей. Пендлтон и Перкинс, самые юные, стреляли с улыбками на лицах. Купер и Танг перезаряжали для Хэгмэна, и старый браконьер спокойно отстреливал врагов одного за другим.

Над головами просвистело пушечное ядро, и, обернувшись, Шарп увидел, что на западном холме, на окраине города французы развернули батарею. Британская батарея на террасе женского монастыря немедленно накрыла её залпом, и маленькая часовня с колокольней, расположенная рядом, исчезла в облаке дыма, а потом колокольня обрушилась. Один из беркширцев обернулся, чтобы поглазеть на это, и пуля попала ему прямо в рот, круша зубы и рарывая язык; с потоком крови он выплюнул бессвязное ругательство.

— Не смотреть на город! Продолжать стрелять! Продолжать стрелять! — орал Шарп.

Сотни французов стреляли из своих мушкетов вверх; большинство пуль впустую ударяли в каменные стены, но некоторые находили цель. Додд получил лёгкое ранение в руку, но продолжал стрелять. Одному красномундирнику пуля попала в горло, и он умер, задыхаясь. Одинокое деревце на склоне холма дёргалось, словно живое, когда в него попадали пули, и ошмётки листьев падали с него в олаках дыма из французских мушкетов. Сержант Бычьешкурников упал, поймав пулю под ребро. Наконец сэр Эдвард Пэйджет послал людей с западной стороны крыши, где враг был уже разбит, чтобы добавить огневой мощи северному крылу. Мушкеты пыхали огнём, кашляли дымом и выплёвывали свинец, дым сгущался. Сэр Эдвард улыбнулся Папаше Хиллу:

— А они храбрые, эти ублюдки!

Пэйджет был вынужден кричать, чтобы его расслышали из-за грохота выстрелов.

— Они не устоят, Нед. — отозвался Хилл. — Они не устоят.

Хилл был прав. Французы, поняв всю тщетность обстрела каменных стен, уже начали отступать. Сэр Эдвард, радуясь столь лёгкой победе, поднялся на парапет, чтобы увидеть, как отступающая вражеская колонна распадается и начинает панически убегать. Он стоял там, поблёскивая золотыми шнурами аксельбантов в лучах солнца, застилаемого облаками дыма, но несколько упрямых французов всё ещё продолжали стрельбу, и сэр Эдвард вдруг застонал, схватившись за руку повыше локтя. Шарп увидел, что рукав щегольского красного мундира генерала порван, и белый осколок кости торчит сквозь шерстяную ткань и окровавленную плоть.

— Иисусе! — выдохнул Пэйджет, страдая от ужасной боли.

Пуля раздробила его локоть и прошла навылет. Он едва держался на ногах и был очень бледен.

— Отправьте его к доктору. — приказал Хилл. — Вы будете в порядке, Нед.

Пэйджет заставил себя стоять прямо. Адъютант попытался перевязать рану своим шейным платком, но Пэйджет отстранил его.

— Теперь командуете вы, — сквозь стиснутые зубы выдохнул он, обращаясь к Хиллу.

— Видимо, да, — согласился Хилл.

— Продолжайте стрелять! — кричал Шарп своим стрелкам.

Не имело значения, что стволы винтовок раскалились настолько, что до них невозможно было дотронуться, важно было прогнать уцелевших французов с холма ил, что ещё лучше, убить их. Топот множества ног предупредил о подходе к семинарии французских подкреплений, чтобы, наконец, любым способом прекратить переправу британцев через реку.

Королева этого сражения — британская артиллерия — поражала любое французское орудие, осмелившееся обнаружить себя. Как только отважный орудийный расчёт противника делал попытку направить орудие на причал в надежде поразить одну из барж, их поражала шрапнель или картечь. Британская батарея на берегу была достаточно близко, чтобы стрелять через реку. Начинка шрапнельных снарядов, как дробь во время охоты на уток, убивала за один раз шесть-семь человек, и через некоторое время французские артиллеристы прекратили свои попытки и скрылись среди домов у причала.

Французская атака на северном склоне прекратилась. В траве остались мёртвые, раненые, брошеные мушкеты; сама трава кое-где горела, подожжённая тлеющими пыжами. Уцелевшие отступили в долину, к дороге, ведущей в Амаранте. Одинокое дерево на склоне выглядело так, словно подверглось нашествию саранчи. Вниз по склону, громыхая, катился барабан. Сквозь дым Шарп видел французское знамя, но неясно, был ли это штандарт с орлом.

— Прекратить стрельбу! — скомандовал Хилл.

— Почистить стволы! — крикнул Шарп. — Проверьте кремни!

Французы вернутся. Обязательно вернутся.

Глава 9

Группировка войск, сосредоточенных в семинарии, продолжала пополняться. Прибыла даже дюжина португальских ополченцев, вооружённых охотничьими ружьями, с патронташами, в сопровождении толстого священника, которого все красномундирника приветствовали дружным смехом, потому что у него было короткоствольное ружьё с расширяющимся, наподобие воронки, дулом, — такие берут с собой возницы дилижансов для защиты от разбойников на большой дороге. Красномундирники растопили печи в кухне и принесли на крышу большие котлы с чаем и кипятком — чтобы смочить пересохшее горло и промыть стволы мушкетов и винтвовк от порохового нагара. Принесли и десять ящиков патронов — не настолько хороших, какие делают для стрельбы из винтовок, но подходящих на случай нужды. Харпер наполнил патронами свой кивер и теперь раскладывал их на парапете, к которому стрелки прислонили винтовки и шомполы, и ворчал:

— И это, сэр, они считают подходящими патронами?!

Французы усиливали свою группировку в северной низине. Шарп считал, что им следовало бы разместить там мортиры, но пока орудий там не появлялось. Может быть, все мортиры находились на западной окраине Опорто для обороны от британского флота, и их невозможно было настолько быстро перевезти.

В северной стене прорыли дополнительные амбразуры. Двое солдат из Нортхемптонширского полка прикатили к стене пару огромных бочек для сбора дождевой воды и соорудили в воротах садового сарая заграждение, скрываясь за которым можно было вести огонь.

Харрис принёс Шарпу кружку чая, потом огляделся по сторонам и вынул из патронной коробки холодную цыплячью ножку:

— Думаю, вам это придётся по вкусу, сэр.

— Где вы это взяли?

— Нашёл, сэр, — неопределённо пожал плечами Харрис. — И вот ещё для вас, сержант.

Харрис вручил вторую ножку Харперу, затем вытащил для себя грудку, отряхнул от прилипших крупинок пороха и с жадностью вгрызся в мясо.

Только теперь Шарп понял, что ужасно проголодался, и цыплёнок показался восхитительным на вкус.

— Так откуда эта роскошь? — спросил он снова.

— Думаю, это должно было стать обедом для генерала Пэйджета. — признался Харрис. — Но он, наверное, потерял аппетит.

— Думаю, так оно и есть, — согласился Шарп. — Нельзя позволить пропасть такой хорошей курице.

Заслышав грохот барабанов, он посмотрел вниз и увидел, что французы снова строятся, теперь — только со стороны северного крыла семинарии. Кое-кто из французов теперь нёс лестницы, взятые, видимо, с разрушенных британскими снарядами зданий.

— По местам! — приказал он, зашвырнув обглоданную кость в сад. — Когда подойдут поближе, старайтесь попасть в людей с лестницами.

Даже если не брать во внимание его дальнобойные винтовки, он сомневался, что французы смогут подойти достаточно близко, чтобы приставить лестницы к стене сада, но лучше было подстраховаться. Большинство его стрелков использовало короткие минуты затишья, чтобы зарядить только что вычищенные винтовки завёрнутыми в бережно сохраняемые на такой случай в пенале приклада кожаные лоскутки пулями и качественным порохом. Это означало, что их первые выстрелы станут поистине смертельно точными. Когда французы подойдут ближе, и поле боя застелет плотная завеса порохового дыма, они перейдут на патроны, жертвуя точностью ради скорострельности. Шарп точно так же зарядил свою винтовку. Едва он вернул на место шомпол, к нему подошёл генерал Хилл.

— Никогда не стрелял из винтовки, — признался Хилл.

— В точности так же, как из мушкета, сэр, — ответил Шарп, смущённый тем, что генерал выделил его из толпы солдат.

— Можно мне? — Хилл взял оружие из рук Шарпа. — Весьма красивое. По весу — почти такое же, как мушкет, — генерал задумчиво погладил приклад винтовки Бейкера.

— Прекрасная вещь, — пылко заявил Шарп.

Хилл прицелился вниз, под холм, притворился, что взводит курок и стреляет, — и вернул винтовку Шарпу:

— Хотел бы я испробовать эту штуку, но ведь, если я промахнусь, об этом вся армия станет судачить. И я от этого промаха вовек не отмоюсь.

Он говорил громко, и Шарп понял, что стал участником маленького представления. На самом деле Хилла не интересовала винтовка. Он хотел отвлечь людей от надвигающейся снизу угрозы, он весьма искусно польстил им, намекнув, что они умеют делать что-то такое, чего не может сам генерал, и сумел вызывать улыбки на лицах солдат. Шарп восхищался способностью Хилла завоёвывать словом сердца подчинённых, но он восхищался также и сэром Артуром Уэлсли, который никогда не стал бы делать ничего подобного. Уэлсли не обращал внимания на солдат, но они всё же дрались, как черти, стремясь увидеть на его лице выражение сдержанного одобрения.

Шарп никогда не тратил время и силы, переживая о том, почему некоторые родились, чтобы стать офицерами, а другим не повезло. Он сумел преодолеть препятствие, но из-за этого система не стала справедливее. И всё же жаловаться на неравенство — то же самое, что негодовать на то, что солнце слишком печёт, или ветер не туда дует. Неравенство существовало и будет существовать всегда, но Шарпа удивляло другое: что такие, как Хилли или Уэлсли, поднявшиеся до высоких чинов благодаря богатству и привилегиям, оказывались превосходными командирами. Не все генералы были хороши, многие оказывались откровенными бездарностями, но Шарпу обычно везло: его командиры знали своё дело. Шарпа не волновало, что сэр Артур Уэлсли был сыном аристократа и щедро оплатил свой путь по карьерный лестнице, что он был холоден, как адвокатское милосердие. Длинноносый мерзавец знал, как надо побеждать, а только это и имело значение.

И сейчас как раз предстояло разбить французов. Колонна, которая наступала под грохот барабанов, была намного больше, чем первая. Французы, уверенные в том, что они невидимы для британских пушек подбадривали себя громкими выкриками: „Vive I’Empereur!” В этот момент перед наступающей колонной, вызывав приветственные крики британской группировки, взорвался выпущенный из гаубицы заряд шрапнели. Британские артиллеристы стреляли вслепую, поверх здания семинарии, но получилось неплохо: после первого же выстрела среди шеренг наступающих французов установилась мёртвая тишина.

— Стреляют только винтовки! — приказал Шарп. — Огонь по готовности. Не тратьте впустую кожаные пыжи! Хэмгмэн, ваш — вон тот большой парень с саблей.

— Я его вижу, сэр, — отозвался Хэгмэн и передвинул винтовку, прицеливаясь в офицера, который, подавая подчинённым пример, шагал перед шеренгами, словно идеальная мишень.

— Остальные — цельтесь в тех, кто с лестницами, — напомнил остальным Шарп, подошёл к парапету, опустился на левое колено и поднял винтовку к плечу.

Он прицелился в голову человека, несущего лестницу, зная по опыту, что в полёте пуля пройдёт ниже, угодив в живот или пах. Ветер дул в лицо, значит, бокового отклонения не будет. Он выстрелил, и пороховой дым немедленно ослепил его. Следом выстрелил Хэгмэн, потом затрещали остальные винтовки. Мушкеты пока молчали. Шарп сдвинулся влево, чтобы дым не мешал рассмотреть поле боя. Офицера с саблей он не увидел, как не увидел и жертв винтовочного залпа: их поглотила наступающая колонна, шеренги которой переступала через убитых и раненых. Лестницу подхватил кто-то в четвёртой или пятой шеренге. Он нащупал в патронной коробке новый заряд и начал перезаряжать винтовку.

Он заряжал, не глядя. Этому его учили. Это он мог делать и во сне. Как только он справился, первые мушкеты дали залп из амбразур под садовой стеной, тут же, открыли огонь из окон и с крыши, и семинария окуталась дымом. Над головами с грохотом пронеслись снаряды. Один пролетел настолько низко, что Шарп едва успел пригнуться. Винтовочные и мушкетные пули врезались в шеренги французов. В семинарии было около тысячи солдат, защищённых каменными стенами, а враги перед ними — как на ладони. Шарп выстрелил ещё раз, потом прошёлся по крыше за спинами своих людей, присматриваясь к их работе. Слеттеру пришлось выдать новый кремень; у Тэрранта заело спусковой механизм, и Шарп вручил ему винтовку Вильямсона, которую Харпер тащил ещё от Вила Реаль де Зедес. Барабаны врага гремели уже близко. Первые пули из французских мушкетов уже застучали в стены семинарии. Шарп перезарядил свою винтовку.

— Они стреляют вслепую, — подбодрил Шарп своих людей. — Не тратьте впустую патроны. Цельтесь вернее.

Это было трудно сделать из-за дыма, застилающего склон, но по прихоти ветра завеса иногда рассеивалась, обнаруживая синие формы французов, которые были уже настолько близко, что можно было рассмотреть лица. Шарп прицелился в человека с огромными усами, выстрелил — но результата не увидел из-за облака порохового дыма, вылетевшего из ствола винтовки.

Грохот боя оглушал: непрерывный треск мушкетных выстрелов, наводящий ужас грохот барабанов, свист снарядов над головой и крики раненых и умирающих. Красномундирник, занявший позицию рядом с Харпером, едва не упал с крыши с окровавленной головой, но сержант оттащил его от парапета, пятная алой кровью черепицу крыш. Далеко — наверное, на южном берегу реки — оркестр играл „The Drum Major”. Шарп поймал себя на том, что стукнул прикладом винтовки в такт мелодии. Крутясь в воздухе, со стороны французов прилетел шомпол какого-то новичка, который от испуга спустил курок прежде, чем закончил заряжать. Шарп вспомнил, как во Фландрии, во время его самого первого сражения, когда он был ещё красномундирником-новичком, у одного парня мушкет дал осечку. Он этого не заметил, перезарядил, спустил курок, перезарядил ещё… После сражения из ствола его мушкета извлекли шестнадцать невыстреливших зарядов. Как же, чёрт его задери, звали этого парня? Хотя служил он в Йоркширском полку, родом он был из Норфолка и говорил на тамошний манер. Шарп так и не смог вспомнить его имя, и это ужасно раздражало. Мушкетная пуля просвистела у лица, другая ударилась в парапет крыши и расколола черепицу. Внизу, в саду солдаты Висенте и красномундирники, не целясь, высовывали стволы в амбразуры, спускали курки и отодвигались, давая возможность следующему сделать выстрел. В саду Шарп заметил зелёные куртки и предположил, что в бой вступил 60-ый полк Королевских американских стрелков, приписанный к бригаде Хилла. Правда, по мнению Шарпа, они принесли бы больше пользы, стреляя с крыши, чем паля вслепую из винтовок Бейкера через узкие амбразуры. Одинокое дерево на склоне сотрясалось, словно в бурю; на его поломанных ветвях едва ли остался хоть один лист. Его голые ветки, непрерывно сотрясаемые от попадающих в них пуль, овевал пороховой дым.

Шарп поднял винтовку, упёр в плечо, прицелился в скопление синих мундиров совсем близко от стены сада и выстрелил. В воздухе непрерывно свистели пули. Черт побери, почему ублюдки не отступали? Группа отважных французов попыталась двинуться вдоль стены к западному фасаду семинарии, чтобы добраться до ворот сада, но британские артиллеристы заменили этот маневр. Взрывы размазали кровь и грязь по террасе и побеленной садовой стене. Люди Шарпа кривились от напряжения, проталкивая пули в грязные от порохового нагара стволы. Чистить винтовку было некогда, приходилось вбивать заряд в ствол и спускать курок. Огонь! Снова огонь! Французы отвечали тем же. Безумная дуэль продолжалась, и над застилающим всё дымом Шарп видел, что из города с севера по долине движется целая орда французский пехоты.

Двое солдат в одних рубашках пронесли вдоль крыши два ящика патронов.

— Кто желает? — выкрикивали они, подражая лондонским уличным торговцам. — Свежие патроны! Кто желает? Свежие патроны! Свежий порох!

Один из адьютантов генерала Хилла принёс к парапету фляги с водой. Сам Хилл, покрасневший и взволнованный, стоял рядом с солдатами в красных мундирах, чтобы показать, что он рискует так же, как и они. Генерал поймал пристальный взгляд Шарпа и в ответ развёл руками, словно извиняясь, что дело оказалось тяжелее, чем он ожидал.

На крышу поднялось подкрепление с начищенными мушкетами и полными патронными коробками. Среди них были и стрелки из 60-го, офицер которых, должно быть, сообразил, что занял плохую позицию. Он вежливо поклонился Шарпу и приказал своим людям рассредоточиться вдоль парапета. Огонь с крыши и из окон бил сплошной стеной, пороховой дым сгущался, но французы упорно пытались преодолеть садовую стену без поддержки артиллерии. Двое лягушатников смогли взобраться на стену, но замерли в растерянности и были немедленно схвачены, сдёрнуты вниз и забиты насмерть прикладами мушкетов. Семь убитых красномундирников лежали на посыпанной гравием дорожке со скрещенными на груди руками; кровь, вытекающая из их ран, застывала и чернела. Гораздо больше мертвых британцев лежало в коридорах семинарии, куда их оттащили от больших окон, чтобы удобнее было целиться в мечущихся французов.

Ещё одна колонна поднималась по склону, чтобы пополнить расстроенные шеренги первой, но, хотя осажденные в семинарии не могли этого знать, прибытие подкреплений являлось свидетельством поражения французов. Маршал Сульт ради того, чтобы сформировать резерв, вывел из города все пехотные подразделения, фактически оставив его — впервые с момента захвата в конце марта. Жители Опорто ринулись к реке, вытаскивая лодки из сараев, мастерских, со дворов, где оккупанты держали их под охраной. Рой мелких судёнышек сейчас грёб через реку мимо разрушенных останков понтонного моста, к причалам Вила Нова де Гайя, где их ждала бригада гвардейцев. Офицер, тревожно вглядевшись в противоположный берег Дору, чтобы удостовериться, что там их не ждёт засада, приказал своим людям занять места в лодках. Гвардейцы уже гребли к городу, а лодки всё прибывали, всё больше красномундирников переправлялось на тот берег. Сульт не подозревал, что находящийся под контролем его армии город, заполняли враги.

Об этом не знали ни те, кто сейчас штурмовал семинарию, ни те, кто её оборонял, и вторая гигантская колонна поднималась в смертоносную круговерть пуль, летящих с крыши и из окон семинарии. Шум стоял, как при Трафальгаре. Тогда Шарпа ошеломил непрерывный грохот корабельных батарей, теперь же непрерывные выстрелы мушкетов сливались с жутким людским воем. Земля на вершине холма пропиталась кровью. Пытаясь спастись, французы использовали тела своих мёртвых товарищей, как защиту от пуль. Немногие уцелевшие барабанщики еще пытались вести рассыпающиеся колонны вверх, но послышался предупреждающий крик сержанта-француза, потом ещё и ещё… Внезапно дым рассеялся и склон опустел. Французы увидели гвардейскую бригаду, направляющуюся к ним через долину.

Французы побежали. Они храбро сражались против каменных стен, вооружённые одними мушкетами, но теперь их охватила паника. Растеряв всю дисциплину, они побежали по дороге, ведущей к Амаранте. Остальные французы — кавалерия и артиллерия — уходили через верхние кварталы города, спасаясь от переправляющихся через Дору красномундирников и мести горожан, которые, вооружившись ножами для разделки рыбы и дубинками, рыскали по переулкам и улицам в поисках раненых французов.

На улицах Опорто стоял крик и вой, но над изрытыми пулями стенами семинарии опустилась тишина. Генерал Хилл, чтобы усилить звук, сложил ладони рупором и крикнул:

— Следуйте за ними! Я хочу догнать их!

Красномундирники и стрелки из 1-ой бригады, сформировав шеренги, двинулись на восток.

— Стрелки! Ко мне! — приказал Шарп своим парням. — Почистить винтовки!

Он не отправил их в погоню. Сегодня стрелки сделали немало, пришло время дать им отдохнуть.

Мертвецов оставили на крыше. Длинные полосы крови, оставшиеся на черепице, когда их оттаскивали от парапета, уже подсохли. Дым медленно развеивался, воздух стал заметно чище. Везде на склонах холма валялись брошенные французами ранцы и сами французы: мёртвые и ещё нет. Раненый пытался укрыться в зарослях обрызганной кровью цветущей амброзии. Собака обнюхивала труп. Вороны, расправив чёрные крылья, кружили над мертвецами. Женщины и дети из пригорода уже начали обирать лежащие на поле боя тела. Раненый пытался отползти от девочки, которой было не больше одиннадцати лет, но она вынула из-за пояса передника нож для забоя скота с костяной ручкой и клинком, истончившимся от частых заточек до узкой стальной полоски, и перерезала французу горло. На её личике появилась недовольная гримаса: кровь брызнула на передник. Её маленькая сестричка тащила за ремни связку из шести мушкетов. Между трупами дымили огоньки, затлевшие от мушкетных пыжей. Толстый португальский священник, держа в одной руке своё смешное короткоствольное ружьецо, другой рукой сотворил крестное знамение над французами, которых сам помогал убивать.

Оставшиеся в живых французы в панике бежали. Город Опорто был отбит.

Письмо, адресованное Ричарду Шарпу, эсквайру, ожидало его в гостиной Красивого Дома, на каминной доске. Оно чудесным образом пережило вселение в дом на постой расчёта британских королевских артиллеристов, которые первым делом изрубили в комнате на дрова всю мебель, и уже хотели было использовать письмо для растопки, но именно в этот момент появился капитан Хоган и выхватил бумагу из очага прежде, чем её успели поджечь. Он прибыл в поисках Шарпа и расспросил стрелков, не оставляли ли в доме каких-нибудь сообщений, в надежде, что Шарп мог попытаться подать ему весточку.

— Здесь живут англичане, парни, — пояснил он артиллеристам, разворачивая незапечатенное письмо. — Поэтому вытирайте ноги и приберите после себя.

Он прочитал короткое сообщение, задумался ненадолго.

— Предполагаю, что никто из вас не видел высокого офицера стрелков 95-ого? Никто? Ладно, если он появится, передайте ему, чтобы шёл в Палаццо Карранкас.

— Это где, сэр? — спросил артиллерист.

— Большое здание внизу. Там штаб, — пояснил Хоган.

Хоган знал от подполковника Уотерса, что Шарп ещё утром был жив, но найти его никак не удавалось, и он послал в город на поиски потерявшегося стрелка двух ординарцев.

Через Дору уже налаживали новый понтонный мост. Город праздновал вновь обретённую свободу с флагами, вином и музыкой. Сотни французских заключенных сидели под охраной на складе, длинный ряд отбитых пушек выстроили на речном причале, возле которого освобождённые британские корабли поднимали на мачты свои флаги. Мараш Сульт отступал к мосту в Амаранте, не подозревая, что генерал Бересфорд, новый главнокомандующий португальской армией, уже захватил мост и поджидает их.

— Если они не смогут переправиться в Амаранте, то куда они пойдут дальше? — спросил тем вечером Уэлсли в синей приёмной Палаццо Карранкас, где он со своим штабом угощался блюдами, приготовленными для маршала Сульта и найденными ещё горячими в духовке на дворцовой кухне.

Сэр Артур любил ягнятину, но, по его мнению, лук, ломтики ветчины и грибы совершенно испортили вкус блюда.

— Я думал, французы разбираются в кулинарии, — проворчал он и потребовал, чтобы ординарец принёс из кухни бутыль винного уксуса.

Он счистил осквернившие мясо грибы и лук, полил мясо уксусом и заявил, что теперь это можно есть.

Убрав остатки еды, офицеры столпились, прижав руками углы карты, которую капитан Хоган развернул на столе. Сэр Артур задумчиво водил по карте пальцем:

— Они хотят, разумеется, вернуться в Испанию. Но как?

Он думал, что на этот вопрос сможет ответить подполковник Уотерс, старший из офицеров разведки, но Уотерс не бывал на севере страны и потому предоставил право отвечать капитану Хогану, самому младшему по званию из всех офицеров, кто собрался в этой комнате. Несколько недель перед вторжением Сульта Хоган провёл, нанося на карту Трэс Монтэс — дикие северные горы с извилистыми дорогами, быстрыми речками и немногочисленными узкими мостами. Португальские войска теперь торопились уничтожить эти мосты и перерезать дороги, которые могли привести французов в их укрепления в Испании. Но к северу от дороги, соединяющей Опорто и Амаранте Хоган обнаружил лазейку, которой могли воспользоваться французы.

— Если Амаранте взят, сэр, и наши союзники захватят завтра Брагу… — Хоган покосился на сэра Артура, который подтвердил это предположение нетерпеливым кивком, — … то тогда Сульт сел в лужу. Ему придётся пересечь Сьерра де Санта Каталина, а там нет дорог, пригодных для гужевого транспорта.

— А что там есть? — спросил Уэлсли, рассматривая на карте участок, на который практически не было нанесено никаких обозначений.

— Козьи тропки, по которым можно пройти только пешком, волки и очень сердитые крестьяне. — сказал Хоган. — Как только он доберётся до этого места, сэр, — он показал на север Сьерра де Санта Каталина. — он найдёт дорогу домой, но, чтобы до неё добраться, ему придётся бросить свои фургоны, пушки, телеги — всё, что невозможно унести на спине человека или мула.

Гром прокатился над городом. По крыше и стёклам незанавешенных окон застучали сначала редко, потом всё чаще капли дождя.

— Чёрт бы побрал эту погоду, — проворчал Уэлсли, зная, что она замедлит преследование разгромленных французов.

— Над безбожниками тоже льёт дождь, — заметил Хоган.

— Чёрт бы побрал и их тоже, — отрезал Уэлсли.

Ему не слишком нравился Хоган. Во-первых, он ему достался от Крэддока, во-вторых, он был ирландцем, а это напоминало Уэлсли то, что он и сам родился в Ирландии, чем генерал не особенно гордился; в-третьих, Хоган явно не был высокорождённым, а сэру Артуру нравилось, когда его окружение могло похвастсться хорошим происхождением. Но Уэлсли был готов признать свои предубеждения ошибочными, потому что неразговорчивый Хоган был, очевидно, весьма компетентен, да и подполковник Уотерс, которому Уэлсли доверял, очень тепло отзывался об ирландце.

— Итак, — Уэлсли подвёл итог обсуждению — они находятся на дороге между Опорто и Амаранте, и, если они решат избежать встречи с Бересфордом, они отступят на север. В холмы. Куда они пойдут потом?

— К этой дороге, сэр, — указал карандашом на карте Хоган. — Она идёт от Браги до Чавеса, сэр, и, если ему удастся пройти Понте Ново и добраться до деревушки Руиванс. — он сделал карандашом отметку на карте. — то там он найдёт тропу на север через холмы к Монталегре. Это — рукой подать до границы Испании.

Адьютанты сэра Артура теснились возле стола, вглядываясь в карту при тусклом свете свечи. Один же из присутствующих, невысокий и бледный, в гражданском платье изысканного покроя, явно тяготился всеми этими подробностями. Он вяло потянулся в кресле, всем своим видом изображая, что его тонкую натуру оскорбляют низменные рассуждения о картах, дорогах, холмах и мостах.

— Вот эта дорога, сэр, — продолжал объяснять Хоган, ведя карандашом от Понте Ново до Монталегре. — Это просто дьявольское наваждение. Чтобы продвинуться на полмили, придётся пройти пять миль. И самое лучшее, сэр, дорогу пересекают несколько рек, небольших, но текущих в глубоких ущельях, с быстрым сильным течением. Их можно пересечь только по мостам. Если португальцы смогут разрушить хоть один из этих мостов, сэр, господин Сульт будет пойман в ловушку. Ему придётся идти напрямую через горы, и всю дорогу черти будут поджаривать им пятки.

— Дай Боже португальцам успеть, — проворчал Уэлсли, морщась при звуках усиливающегося дождя, который, несомненно, замедлит продвижение его союзников, пытающихся перекрыть дороги, по которым французы могут отступить в Испанию.

Они уже поставили им преграду в Амаранте, но северные горы раскинулись широко… А армия Уэлсли, одержав триумфальную победу в Опорто, будет преследовать французов, выдавливая их, словно поршень, навстречу португальской армии. Уэлсли снова вперился взглядом в карту:

— Вы чертили это, Хоган?

— Так точно, сэр.

— И она верна?

— Так точно, сэр.

Сэр Артур был крайне недоволен. Если бы не погода, он уже сложил бы в мешок головы Сульта и его людей, но дождь чертовски затруднил преследование. Адьютантов послали с приказами подготовить британскую армию к маршу на рассвете: чем скорее начнётся, тем лучше. Раздав приказы, сэр Артур зевнул. Ему совершенно необходимо было до утра хоть немного поспать. В этот момент высокие двери резко распахнулись, и в приёмную вошёл совершенно промокший, оборванный и заросший щетиной лейтенант королевских стрелков. Увидев генерала Уэлсли, он крайне удивился, но инстинктивно встал по стойке смирно.

— О господи! — недовольно воскликнул Уэлсли.

— Я думаю, вам знаком лейтенант… — начал было Хоган.

— Конечно, я знаю лейтенанта Шарпа, — отрезал Уэлсли. — Но я хочу знать, что он здесь делает? В Испании уже нет 95-го полка!

Хоган снял подсвечники с углов карты и позволил ей свернуться в трубку.

— Это моя инициатива, сэр Артур, — спокойно пояснил он. — Я нашёл лейтенанта Шарпа и его людей, когда они блуждали в горах, и взял их под свою опеку. С тех пор он сопровождал меня в моих поездках к границе. Я вряд ли справился бы с французскими патрулями без его помощи, сэр Артур, а с мистером Шарпом мне гораздо спокойнее.

Всё то время, пока Хоган пытался прояснить ситуацию, Уэлсли буравил Шарпа пристальным взглядом.

— Вы потерялись? — весьма недружелюбно спросил он.

— Были отрезаны от своих, сэр, — ответил Шарп.

— Во время отступления к Ла-Корунье?

— Да, сэр.

На самом деле они отступали к Виго, но это было не столь важно. За долгую службу Шарп усвоил, что старшим офицерам нужно отвечать так коротко, как только возможно.

— И где же, чёрт побери, вы были последние несколько недель? — едко поинтересовался Уэлсли. — Прятались?

— Так точно, сэр, — отрапортовал Шарп, и штабные офицеры замерли, почуяв намёк на дерзость, который прозвучал в кратком ответе.

— Я приказал, чтобы лейтенант нашел молодую англичанку, которая потерялась при падении Опорто, сэр, — торопливо объяснил Хоган. — Фактически, я приказал, чтобы он сопровождал подполковника Кристофера.

Произнесённое имя прозвучало резко, словно щелчок кнута. Никто не сказал ни слова, хотя молодой человек в гражданском, который до того притворялся засыпающим от скуки, но широко открыл изумлённые глаза при первом упоминании имени Шарпа, теперь всем своим видом выразил крайнее внимание и даже выпрямился в своём кресле. Он был худощав, даже хрупок, бледен, словно боялся солнца, и что-то кошачье, почти женственное проскальзывало в его манерах. Его изящный костюм был уместен в лондонской гостиной или парижском салоне, но среди загорелых штабных офицеров Уэлсли в грязных мундирах он был похож на избалованную декоративную собачку в стае охотничьих собак.

— Так, значит, вы были с подполковником Кристофером? — прервав затянувшуюся паузу, спросил Уэлсли.

— По приказу генерала Крэддока, сэр. — Шарп вынул из сумки приказ и положил на стол, но Уэлсли не удосужился взглянуть.

— Какого чёрта Крэддок сделал это? — резко спросил он. — Кристофер даже не офицер, он, чёрт его дери, лакей из Министерства иностранных дел!

Последние слова были шпилькой в адрес молодого человека, который, вместо того, чтобы защитить «честь мундира», легкомысленно — мол, «ерунда!» — махнул рукой с аристократически тонкими белыми пальцами, а потом, заметив, что Шарп смотрит на него, сделал приветственный жест. В этот момент Шарп узнал в нём лорда Памфри, с которым встречался последний раз в Копенгагене. Насколько Шарпу было известно, лорд являлся видной шишкой в таинственном Министерстве иностранных дел, но что он делал здесь, в Опорто? В этот момент Уэлсли наконец соизволил развернуть приказ Крэддока, пробежал его взглядом и бросил на стол:

— Так что Кристофер приказал вам?

— Чтобы я оставался в местечке под названием Вила Реаль де Зедес, сэр.

— Зачем, спрашивается?

— Чтобы нас там убили, сэр.

— Чтобы вас там убили? — спросил сэр Артур обманчиво тихим голосом.

Он знал, что Шарп весьма дерзок и, хотя когда-то стрелок и спас ему жизнь, сейчас он был готов смешать его с грязью.

— Кристофер привёл в деревню французов, сэр. Они напали на нас.

— Как-то не очень верится, — саркастически усмехнулся Уэлсли.

— Не очень, сэр, — согласился Шарп. — Но их было двенадцать сотен, сэр, а нас — только шестьдесят.

Он не сказал больше ни слова. В большой комнате повисла гнетущая тишина. Все мысленно произвели нехитрое вычисление. Двадцать к одному. Раскат грома разорвал небо, и отсвет молнии сверкнул на западе.

— Двенадцать сотен, Ричард? — в интонации Хогана слышалось предположение, что Шарпу следовало бы уменьшить эту цифру.

— Возможно, больше, сэр, — упрямо стоял а своём Шарп. — Против нас был 31-й вольтижёрский, их поддерживали по крайней мере один полк драгун и гаубица. Только одна, сэр. Тем не менее, они отступили, — он замолчал, он снова никто не произнёс ни слова, и тогда Шарп вспомнил, что не упомянул о своём союзнике. — Со мной был лейтенант Висенте из 18-го португальского полка, и его тридцать с лишним храбрых парней немного помогли нам. К сожалению, он потерял несколько человек. Я тоже потерял двоих. Один из моих дезертировал, сэр. К сожалению.

Во время новой паузы, ещё более длинной, офицеры глазели на Шарпа во все глаза, и он, чтобы отвлечься, попытался пересчитать свечи на длинном столе. Наконец лорд Памфри нарушил тишину:

— Вы утверждаете, лейтенант, что мистер Кристофер привёл войска, чтобы уничтожить вас?

— Да, сэр.

Памфри улыбнулся:

— Он привёл их? Или они привели его?

— Он привёл их, — решительно отрезал Шарп. — А потом у него хватило чёртовой наглости подняться на холм и сказать мне, что война закончилась, и мы должны спуститься и позволить французам позаботиться о нас.

— Благодарю вас, лейтенант, — сказал Памфри с преувеличенной любезностью.

Снова возникла пауза. Подполковник уотерс откашлялся:

— Вспомните, сэр, что именно благодаря лейтенанту Шарпу мы этим утром получили наш флот.

Иными словами, он давал понять сэру Артуру Уэлсли, что надо проявить хоть немного, чёрт побери, признательности.

Но сэр Артур был не в настроении выражать признательность и продолжал буравить Шарпа взглядом. Тут Хоган вспомнил про письмо, которое ему удалось спасти в Красивом Доме, и он вытащил его из кармана:

— Это для вас, лейтенант, — он передал бумагу Шарпу. — Оно не было запечатано, и я взял на себя смелость прочесть…

Шарп развернул письмо и прочёл вслух: «Он уходит с французами, и заставляет меня сопровождать его, но я не хочу».

Письмо было написано Кейт и явно в большой спешке.

— «Он», насколько я понимаю, это Кристофер? — спросил Хоган.

— Да, сэр.

— Значит, тода, в марте, мисс Сэвидж пропала из-за подполковника Кристофера? — продолжал Хоган.

— Да, сэр.

— Она любит его?

— Она вышла за него замуж, — ответил Шарп и был озадачен проступившим на лице лорда Памфри выражением крайнего и неприятного удивления.

— Несколькими неделями ранее подполковник Кристофер, ухаживал за матерью мисс Сэвидж. — объяснил Хоган Уэлсли.

— И как этот забавный факт поможет нам понять действия Кристофера? — очень недовольным тоном спросил сэр Артур.

— Весьма забавный, если не больше, — заметил Памфри, встал, стряхнул пыль с безукоризненной манжеты и улыбнулся Шарпу. — Вы действительно уверены, что Кристофер женился на этой девушке?

— Так точно, сэр.

— Тогда он очень плохой мальчик, потому что уже женат, — улыбнулся лорд Памфри, явно наслаждаясь впечатлением, которое на присутствующих произвели его слова. — Он женился на дочери Куртнелла десять лет назад, наивно веря, что она стоила восемь тысяч годового дохода, но затем обнаружил, что красная цена ей — шестипенсовик. Я слышал, он не очень доволен браком. Итак, сэр Артур, новости, которые сообщил лейтенант Шарп, дают ответ на вопрос, кому предан подполковник Кристофер.

— Каким образом? — озадаченно спросил Уэлсли.

— Кристофер не мог надеяться жить в двойном браке, если связывал своё будущее с Великобританией или освобождённой Португалией. Но во Франции или Португалии, находящейся под властью Франции, никому не будет дела, сколько жён он оставил в Лондоне.

— Но вы говорили, он собирался вернуться.

— Я предполагал это, — поправил генерала Памфри. — В конце концов, он играл за обе стороны. Если он будет считать, что мы побеждаем, он, несомненно, решит вернуться и, несомненно, он будет тогда отрицать, что жеился на мисс Сэвидж.

— Она может думать по-другому. — сухо заметил Уэлсли.

— Если она будет жива и сможет заявить об этом, в чём я сильно сомневаюсь. — сказал Памфри. — Нет, сэр, ему нельзя доверять, и мои хозяева в Лондоне были бы очень благодарны, если вам удастся решить проблему подполковника Кристофера.

— Вы хотите этого?

— Этого не я хочу. — Памфри настаивал очень решительно для столь внешне слабого и тщедушного человека. — Этого хочет Лондон.

— Вы в этом уверены? — неприязненно спросил Уэлсли.

— Он владеет некоторой секретной информацией, — неохотно признал Памфри. — включая коды Министерства иностранных дел.

Уэлсли заржал, как конь:

— Да он уже передал всё французам!

— Я в этом сомеваюсь, сэр, — заявил Памфри, с хмурым видом придирчиво исследуя свои ногти. — Игрок обычно придерживает лучшие карты. В конце концов, Кристофер захочет заключить сделку — или с нами, или с французами — и я должен сказать, что правительство Его Величества не желает ни того, ни другого.

— Тогда я предоставляю его судьбу вам, мой лорд, — заявил Уэлсли с видимым отвращением. — И, поскольку это, несомненно, означает грязную работу, я предоставляю вам услуги капитана Хогана и лейтенанта Шарпа. А что делаю я? Я ложусь спать.

Он коротко кивнул и оставил приёмную в сопровождении адьютантов, уносящих стопки бумаг.

Лорд Памфри прихватил со стола графин с vinho verde и вернулся к своему креслу с наиграно тяжёлым вздохом.

— От сэра Артура у меня коленки дрожат, — объявил он, делая вид, что не замечает потрясённого выражения на лицах Шарпа и Хогана. — Вы действительно спасли ему жизнь в Индии, Ричард?

Шарп промолчал, и за него ответил Хоган:

— Именно поэтому он так ужасно относится к Шарпу. Носатый не любит быть кому-либо обязан, и особенно такому, как Шарп — рожденному вне брака мошеннику.

Памфри содрогнулся:

— Знаете, что мы в Министерстве иностранных дел больше всего не любим? Ездить за границу. Здесь столько неудобств… Но я всё же здесь, и мы должны уделить внимание нашим обязанностям.

Шарп пересёк комнату, подойдя к одному из больших окон, и уставился в мокрую темноту за стеклом.

— Каковы будут мои обязанности? — спросил он.

Лорд Памфри, не стесняясь, опрокинул стаканчик вина.

— Говоря вкратце, Ричард, ваша обязанность состоит с том, чтобы найти мистера Кристофера и затем… — он не договорил, но вместо этого выразительно чиркнул себя по горлу пальцем.

Шарп увидел этот жест, отразившийся, словно в зеркале, в тёмном окне.

— Кто такой этот Кристофер? — спросил Шарп.

— Он? Он, Ричард, охотник, причём довольно умный; один из тех, которые угрозами и кнутом стараются пробиться в первые ряды преследователей, расталкивая остальных. В Министерстве было мнение, что у него прекрасные перспективы, если, конечно, он сможет держать в узде свои личные амбиции. Кристоферу нравилось интриговать. Министерство иностранных дел занимается этим по необходимости, выполняя секретные миссии, он же — просто в своё удовольствие. Однако, несмотря на это, у него, как считали, были задатки превосходного дипломата, и в прошлом году его послали сюда, чтобы прощупать настроения португальцев. Были слухи, к счастью, не подтвердившиеся, что значительная часть населения, особенно на севере, симпатизирует французам, и Кристоферу предстояло определить, так ли это.

— Разве это не могло сделать посольство? — резонно спросил Хоган.

— Это неизбежно было бы обнаружено и могло вызвать обиду у народа, с которым у нас очень давные союзнические отношения. К тому же сотрудники посольства могли передать нам только те мнения, которые были бы для нас желательны. Предполагалось, что Кристофер будет изображать английского джентльмена, путешествующего по Северной Португалии, и, таким образом получит объективную информацию из независимых источников. Но, как вы видите, он не утерпел и воспользовался удобной возможностью, тем более что Крэддоку пришла в голову глупая идея присвоить ему внеочередной офицерский чин… Кристофер начал строить свои планы. — Лорд Памфри вгляделся в потолок, на котором кутил какой-то бог в окружении танцующих нимф. — Я лично думаю, что мистер Кристофер сделал ставки на каждую лошадь в забеге. Он поощрял мятежников, но, подозреваю, он их и предал. Первое должно было заверить нас, что он действует в наших интересах, второе обеспечило ему доверие французов. Он в любом случае оказался бы на стороне победителей. Но главная интрига состояла в том, чтобы обогатиться за счёт женщин семейства Сэвидж. — Памфри примолк и мило улыбнулся. — Всегда восхищался двоежёнцами! Мне и одной жены много, а они готовы справиться с двумя!

— Вы говорите, он собирается вернуться? — спросил Шарп.

— Это всего лишь предположение. Джеймс Кристофер не тот человек, чтобы сжечь за собой мосты; у него всегда подготовлены пути для отступления. Я уверен, у него запланирован вариант, который позволит ему вернуться в Лондон, если французы не оправдают его надежд.

— Итак, я должен пристрелить ублюдочного засранца. — подвёл итог Шарп.

— Ну, мы в Министерстве выразились бы несколько иначе, — серьёзно заметил Памфри. — Но вы, я вижу, ухватили самую суть. Найдите и застрелите его, Ричард, Боже, благослови вашу винтовку.

— А что вы здесь делаете? — догадался спросить Шарп.

— Кроме того, что испытываю всяческие неудобства? — спросил Памфри. — Меня послали, чтобы контролировать Кристофера. Он передал генералу Крэддоку новости о готовящемся мятеже. Крэддок — отдадим ему должное! — сообщил об этом в Лондон. Всех чрезвычайно взволновала идея вывести из подчинения Бонапарта его армию в Испании и Португалии, но было ясно, что кто-то мудрый и рассудительный должен прибыть на место, чтобы провернуть этот план. Естественно, этим «кто-то» оказался я.

— И теперь о плане можно забыть. — заметил Хоган.

— О да! — язвительно парировал Памфри. — Кристофер устроил встречу капитану Аржантону с Крэддоком. Когда Крэддок был сменён, Аржантон самостоятельно перешёл линию фронта, чтобы встретиться с сэром Артуром. Он хотел гарантий, что наша армия не будет предпринимать действий во время мятежа у французов, но сэр Артур слышать ничего не хотел о заговорах и предложил ему поджать хвост и убираться туда, откуда пришёл. Так что никаких заговоров, никаких таинственных посланцев в плащах и с кинжалами, у нас просто война, по-старинке. Но, вероятно, я излишне требователен. Хотя мистер Кристофер, если верить письму знакомой вам дамы, ушёл с французами, значит, он полагает, что у них всё ещё есть шанс выиграть эту войну.

Хоган открыл окно, вдыхая запах дождя, потом повернулся к Шарпу:

— Нам пора идти, Ричард. Нужно составить план.

— Да, сэр. — Шарп взял свой помятый кивер, попытался согнуть козырёк, чтобы вернуть ему правильную форму, и, наконец, стесняясь, решился спросить. — Мой лорд, вы помните Астрид?

— Конечно, я помню прекрасную Астрид, милую дочь Оле Сковгаарда. — вежливо ответил Памфри.

— Я хотел спросить, знаете ли вы что-нибудь о ней, — покраснев, продолжал Шарп.

Лорд Памфри действительно знал о ней много интересного, но сказать это Шарпу было никак нельзя, потому что Астрид и её отец лежали в могилах, задушенные по приказу лорда Памфри.

— Я слышал, что в Копенгагене была эпидемия, — сочувствующим тоном произнёс его светлость. — Малярия или холера… Не помню точно. Увы, Ричард. — он махнул рукой.

— Она мертва?

— Боюсь, да.

— О… — потрясённо промолвил Шарп, вспоминая, что подумывал уйти со службы и жить с Астрид в чистой благопристойной Дании.

Что-то мешало ему видеть, и он заморгал.

— Очень жаль, — выдавил он.

— И мне весьма жаль, — с лёгкостью отозвался Памфри. — Но расскажите мне, Ричард, о мисс Сэвидж. Можно предположить, что она красива?

— Да, — ответил Шарп.

— Я так и думал, — согласился Памфри.

— И она умрёт, если мы не поспешим, — резко бросил Хоган Шарпу.

— Да, сэр, — заторопился Шарп.

Хоган и Шарп шагали под вечерним дождём в гору к зданию семинарии, где Шарп расквартировал своих людей.

— Вы знаете, что лорд Памфри — один из тех нежных мальчиков, которые похожи на девочек? — раздражённо спросил Хоган.

— Знаю.

— Его могут повесить за это, — злорадно заметил Хоган.

— Но он мне нравится.

— Он — змея. Таковы все дипломаты — хуже адвокатов.

— Он не высокомерный. Он разговаривает со мной, как с равным.

— Думаю, Ричард, вы очень нравитесь лорду Памфри, — захохотал Хоган; он его плохого настроения не осталось и следа. — И как же, чёрт возьми, мы собираемся найти бедную девчушку и её подлого муженька?

— Вы поедете со мной? — спросил Шарп.

— Это слишком серьёзное поручение, чтобы доверять его простоватому английскому лейтенанту. — заявил Хоган. — Здесь нужна ирландская проницательность.

Добравшись до семинарии, Шарп и Хоган обосновались на кухне, где стол пережил нашествие французов. Так как Хоган оставил свою карту в штабе генерала, он кусочком угля набросал на крышке стола некую приблизительную схему. Из большой классной комнаты, где люди Шарпа расположились на ночлег, послышался женский смех. «Они пробыли в городе меньше суток, — подумал Шарп. — но успели найти девчонок».

— Лучший способ изучить язык, сэр, — заверил его Харпер. — А мы все очень необразованные, как вы знаете, сэр.

— Итак, приступим! — Хоган пинком закрыл дверь. — Смотрите на карту, Ричард.

Он показал, с какой стороны британцы вышли к побережью Португалии и вытеснили французов из Опорто, в то самое время, нак на востоке развернули наступление португальцы.

— Они отбили Амаранте, и это хорошо, потому что Сульт не сможет перейти этот мост. — говорил Хоган. — Сульт застрянет, Ричард. У него не останется иного пути, кроме как на север, через холмы, на вот эту дорогу. — он процарапал угольком волнистую линию к северу. — Это не дорога, а одно название, и, если португальцы смогут действовать в эту богомерзкую погоду, они перережут дорогу здесь, — он нарисовал крест. — Это Понте Ново. Помните?

Шарп покачал головой. Путешествуя с Хоганом, он видел много мостов и горных дорог, и не помнил, где что.

— Понте Ново, значит — «новый мост», — пояснил Хоган. — Следовательно, он такой же старый, как сами эти горы, и ведро пороха обрушит его в ущелье. После этого, Ричард, мсье Сульта можно будет поиметь любым способом. Но только в том случае, если португальцы доберутся туда первыми, — при этих словах Хоган нахмурился, потому что погода не располагала для стремительных переходов по горным дорогам. — А если не удастся остановить Сульта в Понте Ново, то остаётся Сальтадор. Его-то вы, разумеется, помните?

— Верно, сэр, — отозвался Шарп.

Сальтадор — или, по-английски, «Прыгун» — это мост высоко в горах, узкая каменная полоска, перемахивающая через глубокое узкое ущелье. Шарп помнил, как Хоган наносил его на карту, помнил деревеньку, состоящую из низких каменных хижин, но в основном ему запомнилась река, падающая кипящим потоком из-под головокружительно высокой арки моста.

— Если они успеют перейти Сальтадор, мы можем послать им прощальный поцелуй и пожелать удачного пути. Они ускользнут. — Хоган вздрогнул, потому что раскат грома напомнил ему о мерзкой погоде. — В общем, мы можем лишь обещать, что приложим все усилия… — со вздохом закончил он.

— И что нам делать? — спросил Шарп.

— Хороший вопрос, Ричард. — Хоган сделал паузу, чтобы взять понюшку табака, затем яростно чихнул. — Ох-х, спаси, Господь… Доктора утверждают, что это очищает бронхи, чтоб им гореть в аду… Думаю, может произойти одно из двух. Если французов остановят в Понте Ново, то большинство сдастся, у них не будет другого выбора. Некоторые, конечно, попытаются подняться в холмы, но там они найдут только вооружённых крестьян, повсюду рыщущих с одной целью — перерезать им глотки. Мистера Кристофера мы отыщем либо среди капитулировавших французов, либо, что вероятнее, он попытается скрыться и будет утверждать, что был среди военнопленных-англичан. Когда мы найдём его, вы поставите его к стенке.

— Правда?

— Это вас беспокоит?

— Я бы его повесил.

— О, ну, способ мы обсудим, когда настанет соответствующий момент. Теперь второй вариант. Это произойдёт, Ричард, если французов не остановят в Понте Ново, и нам придётся идти к Сальтадору.

— Зачем?

— Представьте себе, Ричард: глубокое ущелье, обрывистые склоны — это же идеальное место, где несколько стрелков могут нанести большой урон противнику. Когда французы перейдут мост, они окажутся на виду, и ваши винтовки Бейкера придутся очень кстати.

— Мы будем достаточно близко? — Шарп попытался припомнить местность вокруг этого моста-«прыгуна».

— Там обрывы, высокие утёсы. Я уверен, что можно найти позицию в пределах двухсот шагов.

— Возможно, — мрачно сказал Шарп.

— Так или иначе мы должны его прикончить, — отодвинулся от стола Хоган. — Он — предатель, Ричард. Он, вероятно, не так опасен, как о себе воображает, но если доберётся до Парижа, тогда, несомненно, разведка выжмет его мозги досуха и получит доступ к секретным сведениям. А если ему удастся вернуться в Лондон, этот скользкий тип сумеет убедить дураков в Министерстве, что он радел только об их интересах. Рассмотрев все варианты, Ричард, можно сделать вывод: Кристоферу лучше умереть.

— А Кейт?

— Мы не собираемся стрелять в нее, — сердито заметил Хоган.

— Раньше, в марте, сэр, вы приказали, чтобы я спас её. Этот приказ всё ещё действителен? — упрямо настаивал Шарп.

Хоган задумчиво поднял взгляд к закопчённому потолку, утыканному крюками — прямо-таки кошмар висельника.

— За то короткое время, что я вас знаю, Ричард, я заметил, что вас так и тянет облачиться в сверкающую броню и найти даму, нуждающуюся в спасении. Король Артур — упокой, Господь, его душу! — полюбил бы вас. Вы вступали бы в поединок с каждым злым рыцарем в лесу. На самом ли деле важно спасти Кейт Сэвидж? Нет. Главное — наказать мистера Кристофера, и, боюсь, нам придётся рискнуть мисс Кейт.

Шарп ещё раз бросил взгляд на нарисованную схему.

— Как мы доберёмся до Понте Ново?

— Пешком, Ричард, пешком. Мы пересечём горы, лошади не пройдут по тем тропам. Иначе придётся потратить вдвое больше времени, ведя иэтих тварей в поводу, волнуясь, чем бы их накормить, заботясь об их копытах, и мечтая, чтоб они сдохли. Я взял бы несколько мулов, но где за один вечер можно сыскать мулов? На мулах или на своих-двоих — в любом случае, мы можем взять с собой всего лишь несколько человек. Отберите самых лучших, самых толковых, и мы выступаем на рассвете.

— Что делать с остальными?

Хоган уже подумал об этом.

— Майор Поттер мог бы поручить им охранять военнопленных, — предложил он.

— Я не хочу, чтобы их вернули в Шорнклифф. — сказал Шарп.

Он опасался, что второй батальон будет наводить справки о потерявшихся стрелках. Пропавший без вести лейтенант Шарп никого не волновал, а вот об отсутствии нескольких превосходных стрелков, определённо, будут сожалеть.

— Мой дорогой Ричард, если вы думаете, что сэр Артур допустит, чтобы его лишили нескольких хороших стрелков, то вы и вполовину не знаете, каков он на самом деле! Он пройдёт огни и воды, но добьётся, чтобы вы остались здесь. И мы с вами поскачем, как черти, чтобы добраться до Понто Ново раньше всех.

Шарп поморщился:

— Французы опережают нас на день.

— О, нет! Они, дураки, пошли к Амаранте, не зная, что португальцы его отбили. Сейчас, я думаю, лягушатники это поняли, но сомневаюсь, что до рассвета они двинутся на север. Если мы поспешим, мы нанесём им удар. — Хоган нахмурился, глядя на импровизированную карту. — Правда, кроме поисков мистера Кристофера, есть одна серьёзная проблема. Я смогу найти дорогу к Понте Ново из Браги. Но если французы уже на этой дороге? Нам придётся идти через холмы, а это, Ричард, дикая местность, где очень легко заблудиться. Нам нужен проводник, и мы должны найти его быстро.

Шарп усмехнулся:

— Если вы не возражаете против путешествия с португальским офицером, который воображает себя поэтом и философом, то я знаю подходящего человека.

— Я ирландец, и нет ничего, что мы любили бы больше философии и поэзии.

— Он ещё и адвокат.

— Если он доведёт нас до Понте Ново, Господь простит ему этот грех, — развёл руками Хоган.

В соседнем классе женщинам было весело, но пришло время закончить вечеринку. Дюжине лучших стрелков Шарпа предстояло починить ботинки и запастись патронами. Пришло время мстить.

Глава 10

Кейт сидела в углу кареты и плакала. Карета никуда не ехала. Это вообще трудно было назвать каретой: она и наполовину не была так удобна, как изящный кабриолет, на котором они приехали с виллы и оставили в Опорто, и совсем не так крепка и вместительна, как та, на которой в марте её мать переправилась через реку на юг. Кейт теперь жалела, что не отправилась вместе с матерью, а, находясь в плену любовного романа, свято верила, что впереди её ждёт только солнечное небо, ясные горизонты и бесконечная радость.

Вместо всего этого она сидела в двухколёсном наёмном экипаже с протекающим кожаным верхом, поломанными спицами в колёсах и полудохлым мерином в упряжке; и сама повозка никуда не ехала, потому что отступающая французская армия застряла на дороге к Амаранте. Дождь свирепо стучал по крыше, срывающиеся сверху капли падали на колени Кейт, но её это мало заботило. Она плакала, сжавшись в уголке.

Дверца экипажа приоткрылась, внутрь заглянул Кристофер.

— Будет немного взрывов, но нет никакой надобности волноваться. — сказал он.

Он помолчал, понял, что его слова не произвели утешающего эффекта, и прикрыл дверцу. Потом снова открыл её и пояснил:

— Они взрывают пушки. Будет много шума.

Кейт это совершенно не трогало. Она мучила себя вопросами, что будет с ней дальше, и перспективы впереди рисовались настолько пугающие, что она залилась слезами с ещё большей силой, в то время, как взорвалась первая пушка с забитым наглухо дулом.

На следующее утро после падения Опорто маршал Сульт был разбужен ужасной новостью: португальская армия отвоевала Амаранте. Единственный мост, по которому можно было переправить орудия, фургоны и телеги в Испанию, к французским укреплениям, оказался в руках противника. Пара горячих голов предложилиа прорываться, но разведка сообщила, что португальцев в Амаранте много, что мост заминирован и на холме возле шоссе стоит артиллерийская батарея. Несомненно, потребовался бы как минимум день кровавого ожесточённого штурма, чтобы пересечь Тамегу в этом месте; к тому же, очень вероятно, что португальцы, отступая, уничтожили бы мост. Одного дня для штурма у Сульта не было, потому что Артур Уэлсли успел бы подойти из Опорто. Оставалось одно: бросить весь колёсный транспорт — фургоны, пушки, телеги с боеприпасами, кареты, полевые кузницы. Двадцать тысяч солдат, пять тысяч гражданских, которые шли с армией, четыре тысячи лошадей и почти столько же мулов должны постараться изо всех сил, чтобы пересечь горы.

Но Сульт не собирался оставлять отличные французские пушки, чтобы потом враг повернул их против него. Каждое орудие зарядили четырьмя фунтами пороха, плотно забили по два ядра и поставили дуло к дулу. Стрелки отчаянно пытались не дать дождю затушить пальники. Потом по команде они подожгли запалы, огонь побежал вниз, к пороховому заряду; орудия выстрелили друг в друга — и отпрыгнули назад, изрыгая дым и огонь, с лопнувшими стволами. Некоторые артиллеристы, уничтожая свои пушки, плакали, другие с проклятьями рвали ножами и штыками мешки с порохом, чтобы он испортился под дождём.

Пехоте приказали выбросить из ранцев всё, кроме пищи и боеприпасов. Офицеры устроили досмотр и заставили своих людей выбросить всё награбленное за время боёв. Столовые приборы, подсвечники, блюда — всё это должно было остаться на обочине, когда армия начнёт путь в горы. Лошадей, волов и мулов, которые тащили орудия и фургоны, пришлось застрелить, чтобы не отдавать врагу. Умирающие животные кричали и бились в конвульсиях. Раненых, которые не могли идти, оставили в фургонах, раздав им мушкеты, чтобы они, по крайней мере, могли попытаться защититься от португальцев, потому что, несомненно, они очень скоро найдут их и попытаются свести счёты с беспомощными людьми. Сульт приказал поставить у дороге армейскую казну — одиннадцать больших бочонков серебра. Проходя мимо, солдаты брали по горсти. Женщины, подоткнув юбки, тоже брали деньги и старались не отстать от своих мужчин. Драгуны, гусары и егеря вели своих лошадей. Тысячи мужчин и женщин поднимались в бесплодные холмы, оставляя позади фургоны, груженные бутылками вина и порто, украденными из церквей золотыми распятиями и фамильными портретами, снятыми со стен особняков Северной Португалии. Французы были уверены, что уже завоевали Португалию, они просто ждали подкреплений, чтобы двинуться на Лиссабон, и никто не понял, почему столь внезапно всё рухнуло, почему Король Николас обманул их ожидания, и они теперь отступали под проливным дождём.

— Если вы останесь здесь, вас изнасилуют, — заявил Кристофер Кейт.

— Меня насиловали каждую ночь, — рыдала Кейт.

— О, ради Бога, Кейт! — Кристофер в гражданском платье держал распахнутой дверцу кареты, и дождь стекал с угла его треуголки. — Я не оставляю вас здесь.

Он схватил её за запястье и, несмотря на крики и сопротивление, потащил из кареты.

— Идите, чёрт вас возьми! — ругался он, таща её вверх по склону.

За несколько секунд синяя гусарская форма, в которую, по настоянию Кристофера, оделась Кейт, промокла насквозь.

— Это не конец, — сказал Кристофер, больно сжимая её тонкое запястье. — Всего лишь вовремя не подошло подкрепление. Мы вернёмся.

Несмотря на все страдания, которые она испытывала, у Кейт нашлись силы, чтобы задаться вопросом: кого он имел в виду, когда говорил «мы»? Себя и её? Или себя и французов?

— Я хочу домой! — кричала она.

— Я устал от ваших воплей! Заткнитесь и продолжайте идти! — отрезал Кристофер, продолжая тащить её за собой.

Кожаные подошвы её новеньких ботинок скользили.

— Французы выиграют войну! — уверенно заявил Кристофер.

Он сам в этом больше не был уверен, но, прикинув расстановку сил в Европе, убедил себя, что выбрал верный пуь.

— Я хочу вернуться домой, в Опорто! — рыдала Кейт.

— Мы не можем!

— Почему? — она попыталась вырвать руку и, хотя ей это не удалось, он вынужден был остановиться. — Почему?

— Мы не можем вернуться. Двигайтесь же! — и он потащил её дальше.

Не мог же Кристофер, на самом деле, сказать, что они не могут вернуться в Опорто, потому что этот проклятый Шарп остался жив! О всемогущий Господь, этот ублюдок был всего лишь стареющим лейтенантом без перспектив дальнейшего роста, к тому же, потерявшим связь со своим полком, но Шарп знал слишком много такого, за что Кристофер мог подвергнуться осуждению. Подполковнику нужно было найти безопасное место, откуда он с умелой предосторожностью сможет послать письмо в Лондон. Тогда, в спокойной обстановке, Кристофер мог оценить, поверил ли Лондон в его историю о том, что он был вынужден продемонстрировать французам свою преданность, чтобы подготовить мятеж с целью освобождения Португалии. История выглядела достаточно убедительной, если не брать в расчёт, что Португалия освободилась без его помощи. Ещё не всё было потеряно. Его слово против слова Шарпа, и надо учесть: Кристофер, невзирая ни на что, джентльмен, а Шарп — совсем нет. Оставалась деликатная проблема, что делать с Кейт, если ему прикажут вернуться в Лондон. В этом случае, вероятно, он мог бы отрицать, что брак вообще имел место. Можно было бы списать всё на фантазии Кейт. Женщины вообще склонны фантазировать, этот факт печально известен. Как там у Шекспира: «О женщины! Коварство — ваше имя!» Он мог бы заявить истинную правду: проведённый второпях обряд в маленькой церкви Вила Реаль де Зедес не был настоящим бракосочетанием, и объяснить, что он сделал это исключительно ради того, чтобы прикрыть позор Кейт. Это была азартная игра, но Кристофер давно играл в карты и знал, что скандальная игра может принести большой куш.

А если бы он даже и проиграл, если не смог бы спасти свою лондонскую карьеру, то, скорее всего, это не будет иметь значения. Подполковник всё ещё цеплялся за веру в конечную победу французов, а в этом случае он вернётся в Опорто, где, не зная истинного положения вещей, адвокаты будут считать его мужем Кейт, и он станет богачом. Кейт пришлось бы с этим примириться. Она опомнится, когда вернётся домой, в комфортные условия. В настоящее время, правда, её радостное отношение к браку сменилось ужасом из-за того, что происходило в спальне. Молодые кобылы часто рвут уздечку, но после одной-двух взбучек обычно становятся покорными. Кристофер хотел, чтобы Кейт тоже покорилась ему, потому что её красота всё ещё вызывала в нём приятное волнение. Он потащил её к тому месту, где Вильямсон, новый слуга Кристофера, держал лошадь.

— Садитесь верхом! — приказал подполковник.

— Я хочу домой!

— В седло!

Кристофер едва не ударил её кнутом, который был заткнут за подпругу возле седла, и только тогда она позволила ему посадить себя на лошадь.

— Держите поводья, Вильямсон. — приказал Кристофер, который вовсе не хотел, чтобы Кейт повернула лошадь и ускакала на запад. — Держите очень крепко!

— Да, сэр, — отозвался Вильямсон.

Он всё ещё был в форме стрелка, хотя сменил кивер на широкополую кожаную шляпу. При отступлении из Опорто Вильямсон подобрал французский мушкет, пистолет и саблю и со всем этим арсеналом выглядел грозным бойцом, что внушало Кристоферу уверенность и спокойствие. Подполковнику нужен был слуга после того, как его собственный сбежал, но телохранитель был нужен ещё больше, а Вильямсон великолепно подходил для этой роли. Он рассказывал о стычках в тавернах, о безжалостных драках с ножами, дубинками и просто на кулаках, и Кристофер слушал эти байки так же жадно, как горестные жалобы Вильямсона на Шарпа.

Взамен подполковник обещал Вильямсону золотое будущее.

— Учите французский язык, — советовал он дезертиру. — Вы сможете присоединиться к их армии. Покажите, на что вы способны, и получите повышение. Французская армия ничем не отличается от той, что вы знаете.

— А если я хочу остаться с вами, сэр? — спросил Вильямсон.

— Я всегда готов вознаградить за верную службу, — ответил Кристофер.

Оба они остались довольны своим союзом, несмотря на то, что сейчас, когда они в толпе отступающих, поднимались в горы под дождём и порывами ветра, удача, казалось, отвернулась от них, и впереди не ждало ничего, кроме голода и холодных, мокрых скал Сьерра де Санта Каталина.

Позади них, на дороге от Опорто до Амаранте, колеи, оставленные фургонами и каретами, заполняла дождевая вода. Раненые французы, тревожно озираясь, молились о том, чтобы британцы в своём преследовании опередили крестьян. Но крестьяне были ближе, чем красномундирники, намного ближе, и скоро за струями дождя показались тёмные фигуры с блестящими ножами в руках.

Под дождём из мушкета не выстрелишь. Над дорогой послышались крики.

Шарп с удовольствием взял бы Хэгмэна в погоню за Кристофером, но старый браконьер ещё не совсем оправился от раны. Пришлось отобрать двенадцать самых толковых и крепких стрелков, и все они громко жаловались на свою несчастную судьбу, когда он назвал их имена ранним дождливым утром, потому что во рту чувствовался кислый вкус вчерашнего вина, головы болели, а настроение было поганое.

— У меня ещё хуже, — предупредил их Шарп. — Так что отставить к чёрту нервы.

С ними шли Хоган, лейтенант Висенте и трое его людей. Висенте сообщил Хогану, что на рассвете в Брагу по хорошей дороге отправляются три почтовые кареты, а почта передвигается, как известно, быстро. Почтари перед выездом в Брагу выбросили мешки с почтой, адресованной французам, и в каретах, к счастью, нашлось место для солдат, которые, рухнув на мешки, сразу заснули.

Они проехали через остатки оборонительных рубежей на северной окраине города во влажной предрассветной полутьме. Дорога была хорошая, но почтарям то и дело приходилось останавливаться, потому что партизаны перегородили дорогу срубленными деревьями. На расчистку каждой такой баррикады уходило по полчаса, а то и больше.

— Если бы французы знали, что Амаранте пал, они отступили бы по этой дороге, и мы б их никогда не поймали, — сказал Хоган Шарпу. — Заметьте, мы пока не знаем, отступил ли вслед за остальными гарнизон Браги.

К счастью, отступил. Почта прибыла в сопровождении отряда британской кавалерии, которых бурно приветствовали местные жители, чью горячую радость не охладил даже непрекращающийся дождь. Хоган в его синем мундире военного инженера был принят за французского военнопленного, и в него полетели ошмётки конского навоза, но Висенте удалось убедить толпу, что Хоган — англичанин.

— Ирландец, уж извините! — запротестовал Хоган.

— Это одно и то же, — отмахнулся Висенте.

— Слава Богу, нет! — сказал, передёрнув плечами в показном отвращении, Харпер и расхохотался, потому что теперь толпа настаивала на том, чтобы нести Хоган на руках.

Большая дорога шла из Браги на север через границу до Понте-Ведра, но на востоке множество троп поднимались в горы, и одна, как обещал Висенте, должна привести к Понто Нова. Но по ней же будут пытаться пройти и французы, поэтому Висенте предупредил Шарпа, что им, возможно, придётся сойти с тропы.

— Если повезёт, мы доберёмся до Понто Нова за два дня.

— А до Сальтадора? — спросил Хоган.

— Ещё один неполный день пути.

— А сколько понадобится французам?

— Три дня. — Висенте перекрестился. — Молюсь, чтобы им потребовалось три дня.

Они переночевали в Браге. Сапожник отремонтировал их ботинки, сделав новые подмётки из лучшей кожи и подбив гвоздями, чтобы они меньше скользили на сырых склонах — и не взял за это денег. Он, верно, проработал всю ночь до утра, потому что ко всему прочему подарил Шарпу кожаные чехлы для винтовок и мушкетов. Стрелки, конечно, заткнули дула от дождя пробками и обернули ружейные замки лоскутами кожи, но чехлы были гораздо лучше. Сапожник промазал швы овечьим жиром, сделав их водонепроницаемыми, и Шарп со стрелками радовались этим подаркам, как дети. Им нанесли столько продовольствия, что большую часть они отдали священнику, который пообещал раздать её бедным. Рассвет встретил их моросящим дождём. Хоган, едва не касаясь ногами земли, ехал на зстеленной одеялом спине крепкого мула с мерзким нравом и бельмом на глазу, которого подарил ему мэр Браги. Хоган предлагал использовать животное для перевозки оружия, но инженер среди них был старше всех и, и, зная, что ходить ему уже тяжеловато, Шарп настоял, чтобы он ехал верхом.

— Понятия не имею, что нас ждёт, — говорил, поднимаясь в каменистые холмы, Хоган Шарпу. — Если мост в Понте Ново будет взорван, французы рассеются, спасая свои шкуры, и нам будет весьма трудно отыскать в этом хаосе мистера Кристофера. Но мы должны попробовать.

— А если не взорвут?

— Мы перейдём этот мост, когда до него доберёмся. — Хоган рассмеялся. — О, Господи, я начинаю ненавидеть этот дождь. Вы когда-нибудь пробовали взять понюшку табака под дождём, Ричард? Словно кошку тошнит.

Они шли на восток через широкую долину окружённую, точно стенами, цепью высоких холмов с грудами серых валунов на гребне. Южнее через тучные пастбища бежала чистая и глубокая речка Кавадо. Местность успели разграбить французы, так что ни коровы, ни овцы не объели весеннюю травку. Когда-то богатые деревни почти обезлюдели; те немногие, кто остались в родных местах, проявляли осторожность. Хоган, как Висенте и португальские солдаты были в синем, но форму такого же цвета носил враг, а стрелков в зелёных куртках можно было принять за спешенных драгунов. Большинство местных было уверено, что британцы носили красные мундиры, поэтому сержант Мачедо, предвидя осложнения, отыскал в Браге португальский флаг и прикрепил к древку из срубленного молодого ясеня. Узнав изображённые на флаге затейливый португальский герб, увенчанный большой золотой короной, а потом поговорив с Висенте, крестьяне были готовы сделать для солдат всё, что в их силах.

— Ради Бога, попросите их не приносить вино, — напомнил Шарп Висенте.

— Я уверен, что они хорошо к нам относятся, — заметил Харпер, когда они прошли через очередную деревеньку, где навозные кучи поднимались выше хижин. — Не как испанцы. Те принимали нас весьма прохладно, ублюдки. Не все, конечно, но некоторые.

— Испанцы не любят англичан, — пояснил Хоган.

— Не любят англичан? — удивился Харпер. — Значит, они не ублюдки, а просто осторожные ребята? А португальцам, сэр, англичане нравятся?

— Португальцы ненавидят испанцев, — сказал Хоган. — Когда у вас есть большой сосед, которого вы терпеть не можете, вам нужно найти друга, настолько большого, чтобы он мог вам помочь.

— А кто может стать большим другом для Ирландии, сэр?

— Бог, Сержант, — ответил Хоган. — Только Бог.

— Господь Всевышний, проснись, ради Христа! — воскликнул Харпер набожно, возведя очи в поливающее дождём небо.

— И покарай чёртовых французов, — проворчал Харрис.

— Хватит! — оборвал посторонние разговоры Шарп.

Некоторое время они шли молча, но Висенте не смог сдержать любопытство:

— Если ирландцы настолько ненавидят англичан, то почему воюют за них?

Услышав вопрос, Харпер хмыкнул, Хоган неопределённо возвёл глаза к серым небесам, а Шарп нахмурился.

Чем дальше они уходили от Браги, тем хуже становилась дорога. Между колеями, вырытыми колёсами тяжёлых повозок, появилась трава. Так далеко французы, видимо, не заходили, поэтому им встретились несколько гуртов грязных и мокрых овец и небольшие стада коров, но пастухи, завидев солдат, отгоняли животных подальше от дороги. Так и не дождавшись от товарищей ответа на вопрос, Висенте решил попробовать ещё раз:

— Я действительно не понимаю, зачем ирландцу воевать за английского короля.

Харрис набрал в грудь воздух, чтобы что-то сказать, но, натолкнувшись на свирепый взгляд Шарпа, передумал. Харпер принялся насвистывать «Далеко через холмы…». Напряжённую тишину прервал смех Хогана:

— Голод, бедность и отчаяние, мой друг. Хорошему человеку дома трудно найти приличную работу. Кроме того, мы любим добрую драку.

Висенте ответ заинтересовал:

— Вы поэтому пошли служить, капитан?

— Нет, — ответил Хоган. — Моя семья всегда была небогата, хотя нам не приходилось пахать тощую землю, чтобы заработать на хлеб насущный. Нет, я вступил в армию, потому что мне нравится быть инженером. Я практик, и армия даёт мне возможность заниматься тем, что я люблю. Но такой парень, как сержант Харпер, смею сказать, находится здесь, потому что иначе ему пришлось бы голодать.

— Верно, — заметил Харпер.

— И вы ненавидите англичан? — спросил Висенте у Харпера.

— Осторожнее, — проворчал Шарп.

— Я ненавижу землю, по которой гуляют чёртовы ублюдки. — бодро заявил Харпер и, заметив, что Висенте с удивлением посмотрел на Шарпа, добавил. — Я не сказал, что всех их ненавижу.

— Жизнь — сложная штука, — заметил Хоган. — Я слышал, что во французской армии есть португальский легион?

Висенте смутился:

— Они верят во французские идеи, сэр.

— Ах, эти идеи… Они гораздо опаснее больших и мелких соседей. Я не верю в войну ради идей, — сказал Хоган и покачал с сожалением головой. — И сержант Харпер тоже не верит.

— А я не верю? — спросил Харпер.

— Нет, чёрт вас возьми, не верите! — рявкнул Шарп.

— Тогда во что же вы верите? — настойчиво добивался своего Висенте.

— В Троицу, сэр, — величественно ответил Харпер.

— Это винтовка Бейкера, штык и я. — пояснил Шарп.

— И в это тоже, — со смехом согласился ирландец.

— Понимаете, это всё равно, что задать несчастливым в браке супругам вопрос о супружеской преданности, — попытался прояснить ситуацию Хоган. — Вы попадёте в затруднительную ситуацию. Никто не хочет говорить об этом.

— Харрис! — одёрнул Шарп рыжего стрелка, который снова открыл рот.

— Я только собирался сказать, сэр, что на том холме группа всадников, — заметил Харрис.

Шарп обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть всадников, исчезающих за гребнем холма. За струями дождя и при пасмурном освещении было невозможно рассмотреть, какая на них форма. Хоган предположил, что французы послали вперёд конные патрули:

— Они должны проверить, заняли ли мы Брагу. Если бы мы её не взяли, они свернули бы сюда и попытались отступать к Понте-Ведра.

— Шарп пристально смотрел на далёкие холмы:

— Если у них есть чёртова кавалерия, я не хочу, чтобы нас застали на дороге.

Эта местность — за исключением дороги — была настоящим кошмаром для кавалерии, поэтому они свернули на север. Воспользовавшись глубоким бродом, они пересекли Кавадо и пошли по тропе, котрая вела к высокогорным летним пастбищам. Шарп непрерывно озирался, но признаков кавалерии не видел. Вокруг раскинулись совершенно дикие места: глубокие долины, крутые холмы, на голых вершинах которого росли только кусты утёсника, папоротники и редкая трава. Огромные, обточенные ветром и дождём валуны были навалены друг на друга и, казалось, достаточно ребёнку дотронуться, как они покатятся вниз по крутым склонам. Трава давала пропитание небольшим стадам овец со спутанной шерстью и множеству диких коз, которыми, в свою очередь, кормились горные волки и рысь. Единственная деревня, через которую прошли, была вместе с крохотными огородиками зажата между отвесных скал. Козы теснились на пастбище размером с двор гостиницы. Тощие коровы провожали солдат взглядами. Они поднялись ещё выше, слыша только звон козьих колокольчиков среди скал. Проходя мимо увитого цветущим утёсником надгробия, Висенте перекрестился.

Они снова повернули на восток, двигаясь вдоль горного хребта, где среди больших круглых валунов никакая конница не смогла бы развернуться в боевые порядки и атаковать. Шарп продолжал поглядывать на юг, но врага больше не видел. Но один раз они уже наткнулись на всадников и наткнутся снова, потому что они шли навстречу армии, которая всего за один день скатилась с вершины кажущейся несомненной победы в пропасть позорного поражения и находящейся в отчаянном, безнадёжном положении.

Идти по холмам было трудно. Каждый час устраивали привал, потом двигались дальше. Все промокли, устали и замёрзли. Дождь не прекращался, ветер теперь дул с востока, прямо им в лица. Ремни винтовок натёрли плечи через мокрую ткань. К концу дня дождь прекратился, но продолжал дуть пронизывающий холодный ветер. В сумерках, чувствуя себя таким же уставшим, как во время жуткого отступления к Виго, Шарп привёл свой отряд к приютившейся у подножия горного хребта оставленной жителями деревушке, состоящей из горстки сложенных из камня хижин под торфяными крышами.

— Прямо как дома, — со счастливой улыбкой заявил Харпер.

Самым сухим местом оказались два длинных, похожих на гробы, ящика для хранения зерна, которые для защиты от крыс были поставлены на грибообразных каменных столбах. Большая часть солдат угнездилась там на ночлег. Шарп, Хоган и Висенте заняли наменее разрушенный дом. Шарп, поколдовав над сырыми дровами, вскипятил чай.

— Это для солдата самый главный навык, — заявил Хоган, когда Шарп принёс ему дымящуюся кружку.

— Какой? — нетерпеливо спросил Висенте, стремившийся постичь новые жизненные правила.

— Разжечь огонь при сырых дровах, — пояснил инженер.

— Разве вам не положено иметь для этого слугу? — спросил Шарп.

— И мне, и вам, Ричард.

— Мне слуги не нужны.

— И мне, — согласился Хоган. — Но вскипятить чай в такой сырости, Ричард — это подвиг. Если Его Величество когда-нибудь решит, что лондонский жулик не должен быть его офицером, я найму вас своим слугой.

Посты были расставлены, чай кипел, сырой табак тлел в глиняных трубках. Хоган и Висенте начали страстный спор из-за неизвестного Шарпу типа по имени Юм, который оказался уже покойным шотландским философом. Этот мёртвый шотландец заявлял, что ничего нельзя утверждать с определённостью. Шарп поинтересовался, зачем вообще читать его бредни, не говоря о том, чтобы спорить из-за них, но Хоган и Висенте не приняли во внимание его точку зрения. Диспут Шарпу надоел, он оставил спорщиков и пошёл проверять посты.

Дождь полил снова, раскаты грома встряхнули небо, молния ударила в высокие скалы. Шарп задержался у Харриса и Перкинса в превращённой в часовню пещерке, где букетик засохших цветов лежал перед статуей печальной Девы Марии.

— Прямо Иисус плачет кровавыми слезами, — этими словами заявил о себе Харпер, буквально «выплыв» из-за стены ливня и втиснувшись в пещерку. — А мы могли бы забавляться с теми леди в Опорто… — Я не знал, что вы здесь, сэр. Принёс мальчикам немного горячего молока с печеньем, — он показал флягу с горячим чаем. — Иисусе, вы не видели, что там, чёрт бы его побрал, делается.

— Погодка, как дома, сержант? — спросил Перкинс.

— Много ты знаешь, парень! В Донеголе постоянно светит солнце, женщины всегда говорят «да» и обе ноги у егерей — деревянные. — Харпер передал Перкинсу фляжку и всмотрелся в мокрую тьму. — Как мы среди этого безобразия найдём вашего приятеля, сэр?

— Бог знает, найдём ли.

— Это важно?

— Я хочу вернуть свою подзорную трубу.

— Иисус, Мария и Иосиф! — воскликнул Харпер. — Вы собираетесь пролезть в гущу французской армии и попросить его вернуть украденное?

— Что-то вроде того, — сказал Шарп.

Весь день он думал о том, что зря старается, но подобные рассуждения — не причина, чтобы взять всё и бросить. Он считал, что Кристофер заслуживает наказания. Шарп верил, что долг, присяга — это для человека основа всего, что их нельзя поменять по собственной прихоти, а Кристофер, очевидно, полагал, что всегда можно договориться. Конечно, подполковник был человеком умным и искушённым во всяких хитростях. Вступи на подобный путь Шарп, он недолго бы оставался в живых.

Наступил сырой и холодный рассвет. Из окутанной туманом долины они поднялись на усыпанную валунами вершину. Дождь шёл мелкий, но противно сёк лицо. Шарп вёл отряд почти вслепую. И даже когда громыхнул мушкетный выстрел, и возле скалы расцвело облачко дыма, он так и не увидел противника. Он приник к земле. Пуля ударилась о камень и с визгом срикошетила в небо. Все остальные спрятались, кроме Хогана, который сидел на спине мула. Не потеряв присутствия духа, он закричал:

— Огонь! Огонь!

Опасаясь нового выстрела, он наполовину соскользнул с мула, надеясь, что это не французы, и, признав в них англичан, нападавшие прекратят пальбу.

Из-за скалы появился ухмыляющийся во весь беззубый рот человек, одетый в рваные козлиные шкуры, с огромной бородой. Висенте переговорил с ним и пояснил:

— Его зовут Джавали. Говорит, что не признал в нас друзей, сожалеет и просит прощения.

— Джавали? — переспросил Хоган.

— По-английски — «Кабан», — вздохнул Висенте. — В деревне у каждого есть прозвище, и каждый ищет и убивает французов.

— Он один? — поинтересовался Шарп.

— Один.

— Тогда он или чертовски глуп, или чертовски храбр, — ответил Шарп, терпеливо снося объятья Джавали и противный запах из его рта.

Поразительно, как настолько древнее оружие могло стрелять! Деревянное ложе, к которому ствол, как это делали в старину, присоединялся железными обручами, было расколото, а обручи проржавели и разболтались, но в холщовом мешке у Джавали пересыпался порох и целый ассортимент разнокалиберных пуль, и он настаивал, что будет сопровождать их и убивать встретившихся на пути французов. Ещё у него был зловеще выглядевший кривой нож на поясе и маленький топор, висящий через плечо на истёртой верёвке.

Они двинулись дальше. Джавали ни на минуту не умолкал, и Висенте перевёл кое-что из того, что он рассказал. На самом деле крестьянина звали Андреа, он был пастухом из Боуро. Осиротел он в шесть лет, теперь, как он считал, ему было двадцать пять, хотя смотрелся он гораздо старше. Парень батрачил на состоятельных хозяев, защищал скот от рысей и волков. Он гордо заявил, что жил с женщиной, но, когда его не было дома, приехали драгуны и изнасиловали её. Андреа сказал, что у его женщины характер был упрямый — хуже, чем у козы — и она, должно быть, напала на насильников с ножом, потому что они её убили. Джавали не выглядел сильно расстроенным смертью своей женщины, но собирался мстить за неё. Чтобы показать, как именно, Джавали похлопал ножом у себя промеж ног.

По крайней мере, Джавал знал тропы, по которым можно было быстро пройти через горы. Они двигались к северу от дороги, на которой Харрис заметил всадников. Дорога шла по широкой долине, которая постепенно сужалась в восточном направлении. Кавадо вилась возле дороги, иногда скрываясь в рощицах; с холмов стекали питаемые дождём ручьи, и вода в реке поднялась и бурлила. Погода перечеркнула планы Висенте добраться до Понте Ново за два дня. Следующую ночь они провели на вершине холма, пытаясь укрыться от дождя за валунами, а утром двинулись дальше. Долина реки стала совсем узкой. В середине утра они миновали Саламонде, и когда в долине рассеялись последние клочки утреннего тумана, они увидели французскую армию, словно пчелиный рой, облепившую саму дорогу и обочины по обе её стороны. Орда солдат и лошадей, не соблюдая никакого строя, отступала из Португалии, торопясь оторваться от британской армии, которая преследовала их, двигаясь из Браги.

— Нам надо спешить, — сказал Хоган.

— Потребуется несколько часов, чтобы прошли. — заметил Шарп.

Сейчас французы двигались по долине широким фронтом, но в районе деревни Саламонде долина сужалась, и в проходе между холмами, вдоль берега реки изрытая глубокими колеями дорога вилась по склонам. Шарп взял хорошую подзорную трубу Хогана, чтобы рассмотреть французов. Некоторые подразделения шли строем, соблюдая порядок, но большинство передвигалось вольно. Шарп не увидел ни пушек, ни фургонов, ни телег. Если маршалу Сульту всё же удастся убежать, ему придётся ползти в Испанию и объяснять своему хозяину, как он потерял всё это добро.

— Там двадцать или тридцать тысяч. — удивился Шарп, прикинув количество французов, и вернул трубу Хогану. — Они до вечера будут тащиться через деревню.

— Им дьявол наступает на пятки, а это хороший стимул поторопиться. — напомнил Хоган.

Им пришлось поднажать. Слабый солнечный свет, наконец, озарил вершины холмов, хотя на севере и юге стояля серая дождевая завеса. Позади них французы тёмной массой вливались в узкий проход между холмами и, как песчинки в песочных часах, текли через Саламонде. Над разграбленной деревней поднялись столбы дыма.

Дорога постепенно поднималась в гору вдоль ущелья, прорытого меж холмов пенящимися водами Кавадо, которая прихотливо петляла и кое-где обрушивалась в пропасти окутанными туманом брызг водопадами. Впереди отступающих французов ехал эскадрон драгун, высматривая партизан, которые могли бы устроить засаду. Если они и видели отряд Шарпа на высоких склонах холмов к северу от дороги, то ничего не предпринимали: слишком далеко и высоко. К тому же у французов было о чём волноваться: к концу дня они, наконец, достигли Понте Ново.

Здесь, возле деревушки, цепляющейся за скалы у моста, французское отступление могло быть остановлено. Бросив взгляд на мост с вершины холма, Хоган вначале обрадовался, заметив толпу людей, ощетинившуюся оружием.

— Мы сделали это! — повторял он. — Мы сделали это! — но, когда он направил на мост подзорную трубу, его ликование угасло. — Это ополченцы. На них нет формы. Ни одной, чёрт её дери, пушки. И проклятые дураки даже не разрушили мост!

Шарп позаимстововал у Хогана трубу, чтобы рассмотреть мост. Между двух массивных каменных опор — по одной на каждом берегу — через реку были перекинуты две балки. Ополченцы, видимо, не желая полностью уничтожать мост, чтобы его можно было восстановить после победы над французами, просто сняли деревянный настил между ними. На восточном берегу, у околицы деревни, они вырыли окопы, засев в которых надеялись остановить противника мушкетным огнём.

— Это может сработать, — проворчал Шарп.

— А что сделали бы вы на месте французов? — спросил Хоган.

Шарп оглянулся на запад, на французскую армию, тёмной змеей извивающую по дороге в ущелье, но не заметил признаков британского преследования.

— Подождал бы до темноты и перешёл реку по балкам.

Ополченцы были настроены патриотично, но представляли собой неорганизованную, плохо вооружённую и малообученную толпу; их можно легко напугать. Самое главное — ополченцев было мало. Конечно, если бы мост полностью разрушили, их хватило бы с лихвой, но эти балки служили прямо-таки приглашением для французов.

Шарп снова направил трубу на мост.

— Балки довольно широкие. Они нападут ночью, надеясь застать ополченцев спящими.

— Будем надеятся, что они не заснут, — заметил Хоган, слезая с мула. — А мы будем ждать. Если их остановят здесь, то это место ничуть не хуже любого другого, чтобы поймать мистера Кристофера. А если им удастся перейти… — он неопределённо пожал плечами.

— Я должен пойти туда и сказать им, чтобы они обрушили балки, — сказал Шарп.

— И как они сделают это под огнём драгунов с другого берега? — поинтересовался Хоган.

Драгуны тем временем спешились, рассеялись вдоль западного берега, и Хоган видел белые облачка дыма из стволов их карабинов.

— Уже поздно пытаться помочь, Ричард, — сказал он. — Слишком поздно. Вы останетесь здесь.

Они наскоро разбили лагерь среди камней. Быстро стемнело, потому что снова начался дождь, и облака скрыли заходящее солнце. Шарп разрешил своим людям разжечь костёр, чтобы вскипятить чай. Французы, наверное, видели огонь, но это было неважно, потому что в окутавшей холмы темноте мириады огней зажглись на склонах гор. Это со всей Северной Португалии собирались партизаны, чтобы помочь разгромить французскую армию.

А французская армия была насквозь промокшей, замёрзшей, голодной, уставшей настолько, что ломило кости, и попавшей в западню.

Майор Дюлон всё ещё тяжело переживал своё фиаско в Вила Реаль де Зедес. Синяк сошел с лица, но память о том, при каких обстоятельствах он был получен, всё ещё причиняла боль. Француз иногда думал о том стрелке, который нанёс ему поражение, и жалел, что он не служит в его 31-м полку. Ещё он сожалел, что его 31-й вооружён не винтовками, но это было всё равно, что мечтать о звезде с неба. Император слышать ничего не хотел о винтовках. Слишком сложные, слишком медленно заряжаются, в общем — женское оружие. Так сказал Император. Да здравствует фузея! Возле старого моста, который назывался почему-то Понте Ново, Дюлона вызвали к маршалу Сульту, потому что маршалу сказали, что он — самый лучший, самый храбрый солдат во всей его армии. Именно так он и выглядел — в рваной форме, с разбитым лицом. Яркий плюмаж из перьев Дюлон снял со своего кивера и, обернув клеенкой, привязал к ножнам сабли. Он надеялся вернуть плюмаж на место, когда его полк будет входить в Лиссабон, но не вышло. Не этой весной, по крайней мере.

Сульт с Дюлоном поднялись на небольшую возвышенность, откуда был виден мост — вернее, протянувшиеся между берегами две балки — и слышны насмешливые выкрики ополченцев с того берега.

— Их немного, — заметил Сульт. — Триста?

— Больше, — проворчал Дюлон.

— И как вы с ними разделаетесь?

Дюлон внимательно рассматривал мост через подзорную трубу. Каждая балка была примерно метр шириной. Более чем достаточно для переправы, хотя из-за дождя они, несомненно, скользкие. Он видел траншеи, вырытые португальцами, чтобы обстреливать тех, кто попробует воспользоваться балками. Однако ночь будет тёмной; луну застилают тучи…

— Я бы взял сотню добровольцев. — сказал Дюлон. — По пятьдесят на каждую балку. Вышел в полночь.

Дождь усилился, вечер был холодный. Дюлон понимал, что мушкеты португальцев отсыреют, а сами ополченцы заледенеют.

— Сотня, — пообещал он маршалу. — И мост будет ваш.

Сульт кивнул:

— Если у вас получится, майор, сообщите мне. А если нет… Я не хочу об этом слышать.

Он развернулся и ушёл.

Вернувшись в свой 31-й полк, Дюлон собрал солдат и не удивился, когда весь полк шагнул вперёд, вызываясь идти добровольцами. Он выбрал дюжину толковых сержантов, поручил им подобрать остальных и предупредил, что драться придётся в грязи, холоде и сырости.

— Пойдём в штыковую, потому что мушкеты не будут стрелять в такую погоду. — сказал он. — К тому же, выстрелив один раз, вы не будете иметь времени на перезарядку.

Майор хотел напомнить, что они должны продемонстрировать ему свою храбрость, после того, как не смогли под винтовочным огнём взять штурмом Холм Сторожевой Башни в Вила Реаль де Зедес, но решил, что его люди и без того понимают ситуацию.

Французы не жгли огни. Это вызвало недовольство, но маршал Сульт отдал категорический приказ. За рекой ополченцы, считая себя в безопасности, развели огонь в одной из хижин на склоне горы над мостом, чтобы их командиры могли согреться. Льющийся через маленькое незастеклённое оконце свет слабыми бликами отражался от мокрых балок, тянущихся над рекой, и его мерцание указывало путь добровольцам Дюлона.

Они выступили в полночь: две колонны, по пятьдесят человек в каждой. Дюлон приказал им пересечь мост и сам повёл правую колонну, обнажив саблю. Единственное, что они слышали, был плеск реки внизу, завывание ветра в скалах и короткий вскрик, когда один из них поскользнулся и упал в Кавадо. Преодолев мост, Дюлон поднялся по склону и увидел, что первая траншея пуста. Майор подумал, что ополченцы укрылись в лачугах за второй траншеей и — придурки! — даже не оставили часового у моста. Даже собака могла бы предупредить о нападении французов, но и люди, и собаки наравне старались укрыться от непогоды.

Португальцы спали, когда в хижины ворвались французы, вооружённые штыками и не склонные проявлять милосердие. Тех, кто находился в первых двух хижинах, убили сонных, но их крики разбудили остальных ополченцев. Они выскочили в ночную тьму и наткнулись на лучшее пехотное подразделение французской армии. Штыки сделали своё дело и под крики жертв добыли победу. Выжившие, перепуганные и дезориентированные раздающимися в ночной тьме воплями, разбежались. Через четверть часа после полуночи Дюлон уже грелся у огня, который осветил ему путь к победе.

Маршал Сульт снял с себя Орден Почётного Легиона и прикрепил её к отвороту потёртого мундира Дюлона, со слезами на глазах расцеловав майора в обе щёки. Чудо случилось: первый из мостов принадлежит французам!

Кейт, завернувшись в мокрую попону, стояла возле своей уставшей лошади и тупо наблюдала за тем, как французская пехота рубила сосны, очищала их от ветвей и переносила брёвна к мосту. На древесину разобрали и хижины, чтобы закрыть промежуток между длинными балками настилом. Всё это крепилось верёвками, чтобы сделать переправу безопасной для людей и животных. Солдаты, которые не работали, скучившись для защиты от дождя и ветра, мёрзли, словно зимой. Вдалеке были слышны выстрелы из мушкетов, и Кейт догадывалась, что были селяне, собравшиеся чтобы убивать ненавистных захватчиков.

Крепкая трактирщица, которая продавала солдатам кофе, чай, иглы, нитки и множество других мелочей, сжалилась над Кейт и принесла ей оловянную кружку тёплого кофе с капелькой бренди.

— Если они будут долго возиться, — она кивнула на солдат, строящих настил на мосту, — то лежать всем нам под английскими дагунами. По крайней мере, хоть что-нибудь поимеем от этой кампании!

Она рассмеялась и вернулась к паре мулов, гружённых её пожитками. Кейт понемногу отхлёбывала кофе кофе. Никогда она не была такой замёрзшей, промокшей и несчастной. И только она сама была в этом виновата.

Вильямсон жадно смотрел на кружку с кофе. Смутившись, Кейт отошла от него подальше, за лошадь. Ей не нравился Вильямсон, её пугали голодные, полные нескрываемого желания взгляды нового слуги.

Неужели все мужчины были животными? Кристоферу, столь изящно любезному днём, нравилось причинять ей боль ночью… Но Кейт вспомнила тот единственный ласковый поцелуй, который ей подарил Шарп, и почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. И лейтенант Висенте, подумалось ей, тоже был с ней нежен. Кристофер любил говорить, что как на шахматной доске были чёрные и белые клетки, так и в жизни всегда есть две стороны. Кейт понимала, что выбрала не ту сторону. И что хуже всего, она не знала, как найти путь назад.

Кристофер вернулся назад от колонны.

— О, кофе! — бодро заявил он. — Отлично, мне нужно согреться, — он взял из её рук кружку, опустошил её и отбросил в сторону. — Надо подождать несколько минут, дорогая, и мы продолжим наш путь. Нужно будет пересечь ещё один мост, потом — холмы, и затем мы в Испании. У вас снова будет приличная кровать, верно? И ванна. Как вы себя чувствуете?

— Холодно.

— Трудно поверить, что на дворе — май, верно? Хуже, чем в Англии. Однако, как говорят, дождь полезен для цвета лица. Вы будете краше прежнего, моя дорогая!

Он умолк, заслышав выстрелы с запада. Несколько секунд грохот отзывался эхом между скалами ущелья.

— Стреляют в бандитов, — пояснил Кристофер. — Нас не могли догнать так быстро.

— Я молюсь, чтобы они нас догнали, — промолвила Кейт.

— Не смешите меня, дорогая. Кроме того, у нас в аръергарде пехотная бригада и два полка кавалерии.

— У нас?! — с негодованием воскликнула Кейт. — Я англичанка!

— Как и я, дорогая, но мы прежде всего хотим мира! — с многострадальным видом улыбнулся ей Кристофер. — Возможно, это отступление убедит французов оставить Португалию в покое. Вот над чем я продолжаю работать — мир!

В седельной кобуре, прямо за спиной Кейт был пистолет Кристофера, и ей очень хотелось вытащить оружие, ткнуть ему в живот и спустить курок, но она никогда не стреляла и не знала, был ли длинноствольный пистолет заряжен. Кроме того, что будет с ней без Кристофера? Её палачом станет Вильямсон? Ей вспомнилось письмо, которое она оставила на каминной доске в Красивом Доме перед отъездом украдкой от Кристофера. Теперь Кейт думала, что это было глупо. Что она пыталась сказать в нём Шарпу? И почему ему? Что, как ей казалось, он должен был сделать?

Она посмотрела вдаль, на вершину холма, и заметила у линии гребня фигуры людей. Кристофер проследил за её взглядом:

— Отребье…

— Патриоты, — упрямо сказала Кейт.

— Крестьяне со ржавыми мушкетами, которые зверски убивают пленных и понятия не имеют, каким высоким принципам угрожает эта война. Оплот средневековой Европы, суеверной и неграмотной, враги прогресса, — насмешливо отпарировал Кристофер.

Презрительно морщась, он расстегнул седельную сумку и проверил, на месте ли его красный мундир с чёрными отворотами. Если французы капитулируют, мундир станет его пропуском, позволит убедить партизан, что он — англичанин, сбежавший из французского плена.

— Мы двигаемся, сэр. — заметил Вильямсон. — На мост.

Он поклонился Кристоферу и бросил косой взгляд в сторону Кейт:

— Помочь забраться на лошадь, мэм?

— Я сама, — холодно ответила Кейт.

Но ей пришлось сбросить мокрую попону, чтобы сесть в седло, и она знала, что и Кристофер, и Вильямсон пожирают взглядом её ноги в обтягивающих гусарских бриждах.

От моста послышались крики, которыми приветствовали первых кавалеристов, ступивших со своими лошадьми на ненадёжный настил. Пехотинцы встали, подняли свои мушкеты и ранцы и начали строиться для переправы.

— Ещё один мост — и мы в безопасности! — заверил Кристофер Кейт.

Только один мост. И высоко над ними, в горах, Ричард Шарп уже спешил к нему. К последнему мосту в Португалии. К Сальтадору

Глава 11

На рассвете Шарп и Хоган увидели, что их опасения подтвердились. В Понте Ново находились несколько сотен французских пехотинцев, от ополченцев остались лишь трупы, валяющиеся на улицах разграбленной деревушке. На мосту над пенящимися водами Кавадо шли спешные восстановительные работы. В длинном извилистом ущелье эхом отражались отдельные выстрелы, которыми португальские крестьяне, слетевшиеся к отступающей вражеской армии, как вороны на падаль, пытались издалека «достать» противика. Шарп увидел, что сотня вольтижёров рассеянной цепью поднялись на холм, чтобы отогнать кучку храбрецов, которая посмела подобраться на двести шагов к стоящей колонне. Нервно захлопали выстрелы, французы прочесали холм и вернулись на запруженную дорогу. Хотя в обозримом пространстве никаких признаков британских войск заметно не было, Хоган предположил, что армия Уэлсли отстаёт от французов меньше, чем на день.

— Веллингтон пойдёт за французами через Сьерра де Санта Каталина, — объяснил он. — Он воспользуется дорогами. Сначала Уэлсли занял Брагу, теперь он движется на восток. Что касается нас, — Хоган бросил мрачный взгляд на захваченный мост, — нам лучше пойти к Сальтадору. Это — наш последний шанс.

Шарпу казалось, что никакого шанса нет вовсе. Более двадцати тысяч отступающих французов, как стая воронья, клубились в долине у его ног, где-то в их массе затерялся Кристофер, и как его там разыскать, Шарп не знал. Но он надел свой заношенный мундир, поднял винтовку и последовал за Хоганом, который, видно, был настроен столь же пессимистически. А вот Харпер, наоборот, был непонятно почему в добром расположении духа, даже во время переправы вброд через протекающий по узкому ущелью приток Кавадо. Мул Хогана отказался входить в холодную, глубиной по пояс, быстро текущую воду. Капитан предложил оставить животное, но Джавали ударил мула по морде и, пока тот ошеломлённо моргал, поднял его и перенёс через широкий поток. Стрелки бурно приветствовали эту демонстрацию силы, а мул, оказавшись в безопасности на противоположном берегу, цапнул жёлтыми зубами пастуха, который в ответ врезал ему ещё раз.

— А что, полезный парень, — одобрительно сказал Харпер.

Сержант-ирландец был таким же насквозь промокшим, замёрзшим и уставшим, как любой из солдат, но ему, казалось, всё это доставляет удовольствие.

— Это не хуже, чем пасти овец дома, — заявил он, когда отряд потащился дальше. — Помню, как мой дядя погнал своим ходом стадо баранов, откормленных на убой, в Белфаст. Так мы ещё до Леттеркенни не добрались, как половина этих чёртовых засранцев разбежалась! Иисусе, сколько денег впустую пропало…

— Вернуть-то их удалось? — спросил Перкинс.

— Смеешься, парень? Я искал их, чёрт побери, половину ночи, а дядя мне в результате чуть ухо не оторвал. Главное, что он сам был виноват. До этого он если кого и пас, то только кроликов, и не мог отличить одного конца овцы от другого, но ему сказали, что за баранину в Белфасте можно выручить хорошие деньги. Вот он и угнал стадо у одного богатея в Колкарни и отправился за своим богатством.

— А у вас в Ирландии есть волки? — поинтересовался Висенте.

— Ага, в красных мундирах, — ляпнул Харпер, но, заметив, что Шарп нахмурился, поспешно поправился. — Мой дедушка утверждал, что видел стаю таких в Дерринграйле. Большущие, рассказывал он бабушке, с красными глазами, зубами огромными, как кладбищенские камни, гнались за ним до моста Гленлихел, но он ведь пьяный был. Иисусе, он лакал всякую дрянь.

Джавали поинрересовался, о чём разговор, и немедленно начал рассказывать, как он отгонял от своих коз волков только палкой и заострённым камнем, как он нашёл волчонка, а деревенский священник настоятельно рекомендовал его убить, потому что волки — порождения дьявола. Сержант Мачедо подтвердил, что так и есть, и в доказательство поведал, как зимней холодной ночью в Альмейде часового съели волки.

— А в Англии у вас волки есть? — спросил Висенте у Шарпа.

— Только адвокаты.

— Ричард! — упрекнул его Хоган.

Теперь они направлялись на север. Дорога, по которой французы собирались идти к испанской границе, вилась в холмах до моста Сальтадор в верхнем течении Мисареллы, притока Кавадо. Шарп хотел было спуститься на дорогу и идти впереди французов, но Хоган и слышать об этом не желал, утверждая, что по восстановленному мосту первыми форсируют реку драгуны, и дорога станет небезопасна. Они продолжали идти по склонам холмов, которые стали очень крутыми и каменистыми; движение замедлилось, потому что им то и дело приходилось далеко обходить то пропасти, то осыпи. Чтобы продвинуться на милю вперёд, они проходили три мили. О скорости продвижения французов Шарп мог судить по отдельным выстрелам, которые раздавались со склонов холмов узкой долины Мисареллы. Сначала очень далёкие, они становились всё ближе и ближе, и в середине утра французы показались на дороге.

Впереди ехала сотня драгунов, но сзади, не слишком отставая, шла пехота — не испуганной толпой, но сохраняя стройный походный порядок. Увидев их, Джавали бессвязно зарычал, зачерпнул горсть пороха из сумки, половину просыпал мимо дула мушкета, забил пулю и выстрелил. Попал он, или нет, было непонятно, но пастух с мстительным удовлетворением потряс кулаком и перезарядил мушкет.

— Вы были правы, Ричард, — сказал Хоган с сожалением. — Надо было идти по дороге. Французы нас настигли.

— Это вы были правы, сэр, — ответил Шарп. — Иначе нас всё утро обстреливали бы типы наподобие нашего приятеля.

— Может быть, — с сомнением протянул Хоган, затем ещё раз бросил взгляд на французов и добавил, хотя было ясно, что сам в это не слишком верит. — Может, Сальтадор взорвали…

Они спустились в седловину между холмами, потом поднялись на другой хребет, густо усыпанный массивными валунами, и потеряли из виду плавное течение Мисареллы и идущих по дороге вдоль реки французов, но продолжали слышать, как партизаны нестройно обстреливают из укрытий долину.

— Господи, помоги португальцам добраться до моста, — десятый, а может, и двадцатый раз за утро повторил Хоган.

По плану, португальская армия, двигаясь параллельно армии Уэлсли, должна была занять Руйвенс, перекрыв французам дорогу на восток в Испанию, а потом послать бригаду в горы, чтобы заткнуть последнюю лазейку в районе моста Сальтадор. Если бы всё шло хорошо, португальцы преградили бы дорогу артиллерией и пехотой, но погода замедлила их продвижение, как и в случае с Уэлсли, и единственными, кто дожидался маршала Сульта в Сальтадор, оказались больше тысячи плохо вооружённых и почти необученных ополченцев. Из португальского штаба к ним в качестве советника послали майора-англичанина Уэрра. Он настоятельно рекомендовал им разрушить мост, но для ополченцев, многие из которых спустились с приграничных гор, Сальтадор был единственной возможностью вести торговлю, поэтому этот план был отклонён. Они пошли на компромисс, кувалдами снеся ограждение и частично обрушив края моста, таким образом, сузив его полотно до каменной полосы, достаточно широкой, чтобы по ней могла проехать телега. Как только французы уйдут, в долине немедленно возобновится торговля, а настил и парапеты можно будет быстро восстановить. Северную сторону моста ополченцы перегородили сваленными в кучу колючими кустами, за этим искусственным валежником и по обеим сторонам от него вырыли траншеи для стрелков. Из оружия у них были только древние мушкеты и ружья для охоты на птиц, и ни одной пушки.

Хоган первым увидел, что мост не был полностью разрушен. Он зло выругался и протянул Шарпу свою подзорную трубу, чтобы тот тоже полюбовался. Оба конца моста уже окутались пороховым дымом: с одной стороны стреляли находящиеся в авангарде французской армии драгуны, из-за валежника отстреливались ополченцы, но перестрелка пока шла вяло.

— Они прорвутся, — с сожалением заметил Хоган. — Потеряют многих, но прорвутся.

Шарп не ответил. Что говорить, Хоган прав. Пока французы не начали штурм, но, без сомнения, они формируют ударную группу. Это значит, что ему нужно найти место, откуда его стрелки смогут выстрелить в Кристофера, когда он будет переходить мост. На этой стороне реки ничего подходящего для огневой позиции не было, а вот на другом берегу Мисареллы Шарп видел высокий каменный обрыв, где расположилась сотня с лишним ополченцев. От моста до обрыва — меньше двухсот шагов. Это слишком далеко для португальских мушкетов, но в самый раз для его винтовок. Как только Кристофер достигнет середины моста, его приветствуют дюжиной пуль.

Проблема состояла в том, что между ним и этой крайне привлекательной скалой была Мисарелла.

— Надо пересечь реку, — сказал Шарп.

— Сколько времени это займёт? — спросил Хоган.

— Столько, сколько нужно. У нас нет выбора.

Перестрелка нарастала, словно в костре горели, потрескивая, сухие ветки, потом стихала и разгоралась с новой силой. Драгуны прибывали на южный берег, стремясь подавить ополченцев огнём, но Шарп ничем не мог им помочь. Ему пора было уходить.

В долине Кавадо, всего в двенадцати милях от авангарда, который пробивался через выставленный ополченцами заслон в ущелье Мисареллы, британские войска, наконец, догнали аръергард армии Сульта, всё ещё переправляющейся через Понте Ново. Это были легкие драгуны, и всё, что они могли сделать, так это обменяться выстрелами с французами, которые перегородили дорогу между рекой и горами на юге. Но за драгунами шла гвардейская бригада, а с ней — пара трёхфунтовых орудий, которые всегда поднимали на смех из-за несерьёзного калибра, но в этот день, когда никто не мог развернуть артиллерию, эти две игрушечные пушки были буквально на вес золота.

В авангарде французской армии, у Сальтадора готовилась ударная группа — два пехотных батальона. Всем было ясно: если не убрать завал из кустов, их пустят на фарш. Завал был четыре фута в высоту и столько же в ширину и представлял собой срубленные шипастые кусты, привязанные к опорам из брёвен. Единственным выходом виделся отряд смертников, которые ценой своей жизни должны были расчистить путь для идущих за ними товарищей. Обычно такие группы формировались при штурме сильно укрепленных вражеских крепостей, но сегодня им предстояло пересечь узкое полотно моста и под разящим огнём мушкетов убрать завал. Майор Дюлон из 31-го полка, новоиспечённый кавалер Ордена Почётного Легиона, который ещё не успел потускнеть на его груди, добровльно вызвался вести отряд смертников. Теперь его не укрывала от врага ночная мгла, и враг был намного более многочисленным, но на лице майора не отражалось никаких переживаний. Он натянул перчатки и закрутил вокруг запястья шнурок от эфеса сабли, чтобы не потерять оружие, когда придётся убирать колючую преграду. Генерал Люсон, командовавший французским авангардом, приказал, чтобы все находящиеся в его подчинении одновременно открыли огонь по ополченцам из мушкетов, карабинов и даже пистолетов, и когда перестрелка стала оглушительной, Дюлон поднял саблю. Это был сигнал к началу атаки.

Группа стрелков из его полка выбежала на мост. По нему в ряд могли пройти не более трёх человек, и Дюлон шёл в первом ряду. Ополченцы, что-то выкрикивая, дали залп из ближайшей траншеи. Дюлону пуля попала в грудь, прямо в его новенький орден. Он почувствовал хруст ломающегося ребра и понял, что пуля угодила в лёгкое, но боли не чувствовал. Кричать он не мог — не хватало воздуха, но, схватившись руками в перчатках за колючки, он потащил заграждение в сторону. На тонком полотне моста столпилось много народа; один оступился и с криком полетел вниз, в белую от пены, грохочущую круговерть Мисареллы. Смертников секло свинцом, в воздухе стоял пороховой дым, грохот и свист пуль, но Дюлону удалось свалить в реку секцию заграждения. Образовался проход, достаточно широкий, чтобы по нему мог пройти человек — и спастись попавшая в ловушку армия. Дюлон поднял саблю, показывая, что у него получилось. На губах пузырилась кровь, воздух свистел в пробитом лёгком. За его спиной нарастал оглушительный крик — это к мосту с примкнутыми штыками бежал первый из ударных батальонов. Уцелевшие люди Дюлона свалили последнюю секцию заграждения, тела мёртвых вольтижёров просто сбросили пинками в ущелье — и внезапно мост потемнел от синих мундиров французских солдат. Сотни ополченцев, большинство из которых всё ещё перезаряжали своё оружие после залпа, который они сделали по смертникам Дюлона, бежали на запад, поднимаясь по склонам холмов, чтобы спастись от безжалостных штыков. Дюлон остановился у ближайшей опустевшей траншеи и согнулся. Сабля, привязанная к его запястью шнуром, бессильно повисла. Изо рта сочилась длинная струйка крови, смешанной со слюной. Он закрыл глаза и попытался вспомнить слова молитвы.

— Носилки! — закричал сержант — Сделайте носилки. Найдите доктора!

Два французских батальона отбили мост у ополченцев. Несколько португальцев задрежались на высокой скале слева от дороги, но мушкетным огнём с такого расстояния они не могли причинить никакого вреда, поэтому им позволили остаться и наблюдать за тем, как армия Сульта спасается из западни. Майор Дюлон сломал челюсти удерживавшего её капкана. Дорога на север были свободна.

Шарп находился в холмах южнее Мисареллы, когда услышал яростную стрельбу и понял, что французы начали штурм. Он, конечно, надеялся, что ополченцы сдержат их, хотя понимал, что в споре любителей и профессионалов первые потерпят неудачу, даже если полягут все до одного. Как только передовые части французов пересекут Мисареллу, остальные последуют за ними.

У него оставалось мало времени, чтобы форсировать падающую в глубокое обрывистое ущелье, белую от пены реку. Пришлось пройти больше мили вверх по течению, прежде чем нашлось место, где можно было спуститься по крутому берегу и перейти быстро несущуюся, вздувшуюся от дождей реку. Мула пришлось оставить возле ущелья, потому что даже Джавали не смог бы на руках снести его вниз по склону, а потом переправить на другой берег. Шарп приказал своим людям снять ремни с винтовок и мушкетов, скрепить их пряжками или связать в длинную верёвку. Джавали, отказавшись от любой помощи, спустился к воде, перешёл реку вброд и начал подниматься на другой берег. Шарп, опасаясь, что кто-нибудь сломает ногу, двигался медленнее. Цепляясь за верёвку, солдаты спустились к воде и передали вниз оружие. Река была шагов десять-двенадцать шириной, но глубокая и холодная; сильное течение едва не сбивало Шарпа с ног; камни под ногами были скользкими и неровными. Танг упал, и его тащило несколько ярдов по течению, пока ему удалось выбраться на берег.

— Простите, сэр, — еле выговорил он, стуча зубами и выливая воду из своей коробки с патронами.

Чтобы пересечь ущелье и подняться на противоположный склон у них ушло минут сорок. Оттуда, с вершины Шарп уже видел затянутые облаками горы Испании.

Они повернули на восток, к мосту, и в этот момент снова полил дождь. Всё утро тёмные тучи собирались в небе и, наконец, разверзлись прямо над головами; по небу прокатился раскат грома. Далеко на юге над холмами, подёрнутыми дымкой, светило солнце, а здесь небо с каждой минутой темнело, и дождь лил всё сильнее. Шарп понимал, как трудно будет стрелять под таким ливнем, но молчал. Они замёрзли, настроение было подавленное, французы уходили, и Кристофер мог уже переправиться через Мисареллу и быть на пути в Испанию.

Слева от них на расстоянии полумили по извилинам поросшей травой дороге уходили в холмы, за которыми протянулась граница Португалии, драгуны и пехота, но до скалы, которую высмотрел Шарп, ещё нужно было добраться. Джавали уже достиг её вершины и предупредил остатки ополченцев, которые залегли между камней в зарослях папоротников, что приближающиеся к ним одетые в форму люди — друзья. Португальцы, чьи мушкеты под проливным дождём были бесполезны, ограничились тем, что швыряли с восточного склона камни, но для потока французов, движущихся по узкому мосту через Мисареллу, это было как комариные укусы.

Не обращая внимания на приветствовавших его ополченцев, Шарп бросился к краю обрыва. Дождь стегал по скалам, тёк вниз по утёсу и барабанил по киверу. Раскат грома в небе отозвался эхом с юго-запада, и Шарп понял, что это — пушечный выстрел. Это означало, что армия сэра Артура Уэлсли догнала французов, и артиллерия открыла огонь, но несколькими милями дальше, где-то возле Понте Ново. А здесь, прорвав последний заслон, французы уходили из окружения.

Хоган, тяжело переводя дух после подъёма, остановился радом с Шарпом. Они были совсем близко от моста. Можно было разглядеть усы французских пехотинцев, пересчитать коричневые и чёрные полоски на длинной юбке женщины, которая шла рядом с мужем, неся на плече его мушкет, а на руках — его ребёнка; к её поясу на длинной верёвке была привязана собака. Позади них офицер вёл в поводу хромающую лошадь.

— То, что я слышал — это выстрелы из орудий? — спросил Хоган.

— Да, сэр.

— Наверное, трёхфунтовики. — предположил Хоган. — Мы могли бы многое сделать здесь с этими игрушками…

Но у них не было ни одной. Только Шарп, Висенте, их бойцы — и отступающая французская армия.

Там, возле Понте Ново, артиллеристы на руках вкатили свои игрушечные пушечки на гребень холма позади отступающего арьергарда французов. Со склонов кое-где текли потоки воды, но дождь прекратился, а это значило, что мушкеты могли стрелять. Гвардейская бригада зарядила оружие, примкнула штыки и перестроилась в колонны поротно.

Презираемые всеми трёхфунтовики выстрелили по французам маленькими ядрами — не больше апельсина каждое — которые пронеслись сквозь тесные ряды французского аръергарда, а потом назад, рикошетом от скалы, нанося ещё больший урон. Гвардейцы из батальона «Колдстрим» запели «Правь, Британия», в сыром воздухе развернулось большое полотнище знамени. Трёхфунтовые ядра снова нанесли удар, оставляя за собой в воздухе шлейф кровяных брызг, словно гигантским ножом разрезая шеренги французов. Две лёгких стрелковых роты гвардейцев и рота «зелёных курток» 60-го полка Королевских американских стрелков выдвинулись, прикрываясь беспорядочными нагромождениями скал, к левому флангу французов. Мушкеты и винтовки Бейкера принялись разить офицеров и сержантов. Французские стрелки из знаменитого 4-го вольтижёрского полка, выбранного Сультом для охраны тыла отступающей армии за стойкость в бою, попытались пойти в атаку, но против них было слишком много винтовок. Они никогда прежде не бывали под таким плотным и точным огнем дальнего действия, и потому вольтижёры отступили.

— Вперёд, Кемпбелл! — приказал сэр Артур Уэлсли командующему бригады.

1-ый батальон «Колдстрим» и 1-ый батальон 3-го полка гвардейской пехоты, в высоких медвежьих шапках кажущиеся великанами, двинулись к мосту под оглушительную барабанную дробь. Винтовки дали последний залп, и два трёхфунтовых ядра просвистели над головами гвардейцев, пропахав две кровавые борозды через длинные шеренги французов.

— Сейчас они побегут, — сказал подполковник Уотерс.

Весь день он сопровождал сера Артура и сейчас рассматривал французский аръергард в подзорную трубу. Он видел, что французы дрогнули, что сержанты мечутся взад и вперед среди шеренг, выдвигая вперёд людей.

— Молитесь, чтобы так оно и было, — отозвался сэр Артур.

Сейчас его волновало, что происходит впереди отступающей французской армии. Перекрыт ли выход из западни? Победа уже была у него в кармане, но насколько полная — вот вопрос.

Два батальона гвардейцев — оба в два раза больше по численности, чем обычные — твёрдо шли вперёд, их штыки сверкали под пасмурным низким небом двумя тысячами бликов света под красно-бело-сине-золотым знаменем. По шеренгам французов пробежала дрожь. Орудия выстрелили снова, и там, где ядра пропахали ряды неприятельской пехоты, в воздухе повисло облако капелек крови.

Но сэр Артур Уэлсли смотрел не на гвардейцев, а вдаль, туда, где чёрной стеной на землю спустился ливень, скрывая разворачивающиеся там события.

— Дай Боже, чтобы дорога была перекрыта, — с горячностью воскликнул он.

— Аминь, — подвёл итог подполковник Уотерс.

Дорога не была перекрыта потому, что «Прыгун», как и раньше, соединял берега Мисареллы, и кажущаяся бесконечной колонна французских солдат проходила по горбатой арке моста. Они шли, как побитые, усталые и угрюмые, злясь на кучку инженеров, сдерживавших толпу при вступлении на мост. В апреле эти солдаты завоевали Северную Португалию и уже готовились идти дальше, на юг, чтобы захватить Лиссабон. Они разграбили всю страну к северу от Дору, мародёрствоали в домах и церквях, насиловали женщин, убивали мужчин и воображали себя хозяевами положения, а теперь их били, крушили и преследовали, и отдалённый гром орудий напоминал им, что испытания ещё не закончились. На усеянных камнями гребнях холмов они видели множество ожесточившихся людей, которые поджидали тех, кто отстанет. И тогда ножи будут наточены, костры разожжены… Каждый француз в этой армии слышал истории о найденных в горах жутко искалеченных трупах.

Шарпу оставалось только смотреть на это. Время от времени мост расчищали, чтобы перевести по узкому полотну упирающуюся лошадь. Наездникам без разговоров приказывали спешиться. Два гусара, чтобы перевести лошадей через каменный огрызок, были вынуждены закрывать им глаза руками. Дождь сначала приутих, но потом припустил снова. Под чёрными тучами и завесой дождя сгустился сумрак, словно наступил уже вечер. Под мостом далеко внизу кипела и пенилась, прыгая среди камней и закручиваясь водоворотами, вода на пути к Кавадо. Генерал в насквозь промокшем, отяжелевшем от воды мундире с аксельбантами, перевёл через мост лошадь, прикрывая ей глаза, а потом с трудом взгромоздился на неё. Ополченцы смеялись над ним и обрушили сверху град камней, но их «снаряды» ударились о склоны утёса и, не причинив никому вреда, скатились к дороге.

Хоган рассматривал французов, толпящихся перед мостом, в подзорную трубу, поминутно протирая линзу от капель дождя.

— Где же вы, господин Кристофер? — с горечью спросил он.

— Может, ублюдок уже успел пройти? — равнодушно предположил Харпер. — На его месте, сэр, я постарался бы идти впереди. Ведь именно это он и хочет — уйти.

— Возможно, — признал Шарп.

Он считал, что Харпер, скорее всего, прав, и Кристофер уже может быть в Испании с французским авангардом, но где найти доказательства?

— Мы можем наблюдать до сумерек, Ричард. — предложил Хоган, весь потухший вид которого выражал охватившее его разочарование.

Шарп мог видеть, что происходило на дороге за милю до скучившейся у узкой перемычки Сальтадора густой толпы мужчин, женщин, лошадей и мулов. По мосту пронесли двое носилок с ранеными, что вызвало победные крики ополченцев, расположившихся на скале. Ещё один, со сломанной ногой, хромал, опираясь на самодельный костыль. Он ужасно страдал, но предпочитал терпеть боль в стёртых до кровавых пузырей руках и кровоточащей ноге, чем отбиться от своих и быть схваченным партизанами. Его костыль зацепился за камень, он рухнул, как срубленное дерево, что было встречено взрывом проклятий со стороны ополченцев. Французский пехотинец прицелился из мушкета в насмехающихся португальцев, но высеченная кремнем искра попала на отсыревший порох… и ничего не случилось, только насмешки зазвучали ещё громче.

И тут Шарп увидел его — Кристофера! Вернее, вначале он увидел Кейт, узнал очерк её лица, контраст бледной кожи и угольно-чёрных волос, ее красоту, заметную даже в неестественно сгустившихся посреди дня сумерках. Он удивился, почему на ней французская форма, и только потом заметил рядом с её лошадью Кристофера и Вильямсона. Подполковник в гражданском платье пытался угрозами и силой пробиться через толпу, чтобы скроее переправиться по мосту и оказаться в безопасности. Шарп взял у Хогана подзорную трубу, вытер линзу и присмотрелся внимательнее. Кристофер, с посеревшим от усталости лицом, подумал он, смотрится почти стариком. Сдвинув трубу чуть вправо, он поймал в окуляр угрюмое лицо Вильямсона, и его затопила волна гнева.

— Вы его видите? — спросил Хоган.

— Он там, — ответил Шарп, убрал трубу, вынул винтовку из новенького кожаного чехла и устроил поудобнее ствол на краю скалистого утёса.

— Он, точно — он! — теперь и Харпер увидел Кристофера.

— Да где же? — Хоган хотел удостовериться сам.

— В двадцати ярдах перед мостом, сэр, возле лошади, — пояснил Харпер. — А верхом — мисс Кейт. И… Иисусе! Это же…

— Да, — коротко отозвался Шарп, испытывая желание прицелиться в дезертира, а не в Кристофера.

Хоган пристально разглядывал тех, на кого ему указал Харпер, в подзорную трубу.

— Красивая девушка, — пробормотал он.

— Заставляет сердце забиться быстрее, это точно, — согласился Харпер.

До этого времени замок винтовки Шарпа был замотан тряпкой в надежде не дать пороху отсыреть, и вот теперь он сорвал лоскут, оттянул курок и прицелился в Кристофера. Но именно в этот момент в небе грянул гром, и дождь, без того сильный, полил стеной. Шарп разразился проклятием. Он теперь даже не видел Кристофера! Шарп поднял винтовку и попытался хоть что-нибудь рассмотреть сквозь серебристые струи сильнейшего ливня, развершего небесные хляби — наверное, равного по силе тому, что заставило Ноя построить ковчег. Боже! Совершенно ничего не видно! Молния располовинила небо надвое, дождь барабанил по камням, словно чёрт копытами. Шарп поднял ствол винтовки вверх и спустил курок. Искра, высеченная кремнём, угасла, не воспламенив порох. Он подозревал, что так и будет. Винтовка стала бесполезна. Он отбросил её и вынул из ножен палаш.

— Проклятье, да что вы творите? — спросил Хоган.

— Собираюсь вернуть мою, дьявол бы её побрал, подзорную трубу. — заявил Шарп.

И пошел к французам.

4-й вольтижёрский полк, считавшийся в армии Сульта одним из лучших пехотных соединений, сломал строй, и два полка кавалерии покончили с ним. Три французских полка заняли удобную позицию на горном хребте, протянувшемся под углом к дороге рядом с Понте Ново, но вид наступающей гвардейской бригады, непрекращающийся винтовочный огонь и разительные удары пары трёхфунтовиков довершили разгром французского аръергарда.

Его задача состояла в том, чтобы остановить британскую армию, а потом, не торопясь, отступить, разрушив за собой Понте Ново, но вместо этого французы в панике бежали, показывая врагу спины.

Сопротивляться не пытался никто. Две тысячи солдат и около полутора тысяч лошадей сгрудились тёмной, паникующей массой на кое-как восстановленном полотне моста через Кавадо, а гвардейцы всё приближались.

— Переместите орудия! — подскакал сэр Артур к артиллеристам, перед стволами пушкек которых на траве образовались две широких веерообразных подпалины. — Гоните их! Гоните! Не упускайте!

Дождь полил сильнее, небо потемнело и разветвленная молния скользнула по небу над вершинами северных холмов.

Орудия перетащили на сотню ярдов ближе к мосту и скатили по южному склону на маленькую террасу, откуда можно было стрелять в толпу французов у моста. Дождевые капли зашипели и испарились на стволах, когда первые ядра обрушились на аръергард, ломая тела и разбрызгивая кровь. Драгунская лошадь со ржанием встала на дыбы и раскроила кому-то копытами череп. Ещё несколько ядер попало в цель. Те из французов, кто оказался в задних рядах, и кому не суждено было добраться до моста живыми, поворачивали назад, бросали наземь мушкеты и поднимали руки. Гвардейцы, раздвинувшись, пропустили их, снова сомкнули ряды и дали залп, который, как кулак, ударил в тыл отступающим. А те толкались, прорываясь вперёд, на мост, где и без того было так тесно, что оказавшихся с краю людей и лошадей спихивали в Кавадо. Щедро политые кровью доски настила обрушились, отрезая единственный путь к спасению. Пушки продолжали стрелять по Понте Ново, ядра сметали людей и животных в воду, и под мостом скопилось множество мёртвых и умирающих. Звёздным часом французов при их вторжении в Португалию стало крушение понтонного моста в Опорто, где в панике утонули сотни людей, и вот теперь французы оказались на другом сломанном мосту. Их настигла месть тех, кто утонул в Дору. Пушки продолжали разить французов; несмотря на дождь, то там, то здесь слышались выстрелы из мушкетов и винтовок, и британцы сжимали кольцо окружения вокруг кошмара, которым стал Понте Ново. Большинство французов сдались. Некоторые плакали от стыда, боли, голода и холода, поворачивая назад. Капитан 4-го вольтижёрского полка бросил саблю наземь, потом с отвращением поднял её и переломил клинок о колено, прежде, чем его взяли в плен. Наконец послышалась команда:

— Прекратить огонь!

Ржала умирающая лошадь. Мушкетный и орудийный дым рассеялся дождём. Над рекой слышались стоны людей и животных, переломавших кости при падении с моста. Груда тел почти перекрыла русло Кавадо, так что ниже по течению почти обнажилось дно, а вода скопилась за этой ужасной дамбой, просачиваясь сквозь неё красными струйками. Раненый француз выбрался из реки и умер на берегу, где барабанщики гвардейцев подбирали тех, кто нуждался в помощи. Доктора правили свои скальпели на кожаных ремнях и отхлёбывали по глоточку бренди для укрепления нервов. Гвардейцы сняли штыки с мушкетов, артиллеристы отдыхали возле своих трёхфунтовых орудий. Преследование завершилось. Сульт покинул Португалию.

Шарп, очертя голову, спускался прыжками по крутому склону, с камня на камень, думая лишь о том, как бы не поскользнуться на сырой траве. Дождь стучал по камням, гром заглушал далёкую артиллерийскую канонаду в Понте Ново. Ещё больше стемнело. Надвигающиеся сумерки и буря объединились, чтобы покрыть мраком дикие холмы Северной Португалии. Сальтадор скрывала завеса дождя, и, когда Шарп спустился вниз, на ровную землю, он вдруг увидел, что мост опустел. По узкому полотну над ущельем шла навьюченная лошадь без всадника, не давая людям пройти вперёд. Лошадь гнал гусар, а Кристофер, Вильямсон и Кейт двигались сразу за ним. Увидев внезапно появившегося из-за дождевой завесы человека с обнажённым палашом, несколько пехотинцев поспешили прочь. Один, правда, попытался перехватить его, но Шарп сказал ему пару слов, и тот, даже не зная английского языка, понял, что в это дело лучше не вмешиваться. Шарп ступил на мост. Гусар уставился на него, разинув рот. Кристофер увидел лейтенанта, повернулся, пытаясь скрыться, но на другом конце моста толпились люди, и отступать было некуда.

— Убейте его! — завопил Кристофер, обращаясь к Вильямсону и гусару.

Француз послушно схватился за саблю, но клинок Шарпа свистнул, разбрызгивая дождевые струи, и почти перерубил руку кавалериста в запястье. Вторым ударом Шарп ткнул гусара в грудь, и тот с воплем полетел в Мисареллу. Его лошадь, испуганная блеском молнии и скользящими под копытами камнями моста, оглушительно заржала и, едва не столкнув Шарпа в пропасть, проскакала мимо, высекая искры подковами. И вот Шарп остался лицом к лицу с Кристофером и Вильямсоном на узком мосту Сальтадор.

Кейт завизжала, увидев окровавленный клинок.

— Поднимайтесь на холм! — заорал ей Шарп. — Двигайтесь, Кейт, двигайтесь! А ты, ублюдок, отдавай мою подзорную трубу!

Кристофер попытался схватить Кейт, но Вильямсон, ринувшись вперёд, оттолкнул его руку, и Кейт, увидев, что от спасения её отделяет всего несколько шагов, кинулась к противоположному краю моста. Вильямсон попытался перехватить её, но палаш взвился над ним, и он парировал удар французским мушкетом. Вильямсон отступил на шаг, Шарп с рычанием бросился на него. Клинок молниеносно, как змеиный язык, ударил, вынуждая Вильямсона сделать ещё шаг назад, но Кристофер толкнул его сзади с криком:

— Убейте его!

Дезертир старался изо всех сил, орудуя мушкетом, как большой дубиной, но Шарп уклонился от удара чудовищной силы, сделал выпад, и палаш, рассекая струи дождя, свистнул у головы Вильямсона, задев ухо. Вильямсон пошатнулся. Широкополая кожаная шляпа частично защитила его от острого лезвия клинка, но сила удара отбросила вбок, к сколотому краю моста. Шарп сделал ещё один выпад, острие палаша проткнуло зелёную куртку дезертира, вонзившись в ребро, и столкнуло Вильямсона на самый край. Тот завопил и рухнул вниз. Шарп остался с Кристофером один на один.

Кристофер смотрел на своего врага в зелёной куртке, и не верил своим глазам. Он попытался что-нибудь сказать, потому что этим оружием владел в совершенстве, но обнаружил, что лишился дара речи. Шарп шёл прямо на него, сзади подполковника подпирали французы, толкая его прямо на острый клинок. Кристоферу не хватило храбрости воспользоваться собственной саблей и, в совершенном отчаянии, он решил последовать за Вильямсоном в скрытую за дождевой завесой тьму ущелья Мисареллы. Он прыгнул вниз.

Висенте, Харпер и сержант Мачедо бежали за Шарпом по склону холма и столкнулись с Кейт.

— Позаботьтесь о ней! — крикнул Харпер Висенте и с сержантом Мачеде подбежал к мосту как раз вовремя, чтобы увидеть, как Шарп прыгнул с моста. — Сэр! О Господи, ненормальный чёртов ублюдок! — выругался Харпер и потащил Мачедо через дорогу, потому что с моста хлынула толпа французов в синих мундирах.

Но если кому-либо из французов и пришла в голову мысль, что довольно странно видеть вражеских солдат на берегу Мисареллы, они и вида не показали. Единственное, к чему они сейчас стремились — это убежать, и потому они поторопились двинуться на север, в сторону Испании. Харпер бродил по берегу, выглядывая в глубине ущелья Шарпа. Он видел мёртвых лошадей среди острых скал и белой от пены воды, трупы французов, сорвавшихся с высокой арки Сальтадора, но тёмного сюртука Кристофера и зелёной куртки Шарпа заметно не было.

Вильямсону повезло. Он упал в самую глубокую часть ущелья, в водоворот, который смягчил его падение, а потом уцепился за лошадиный труп. Кристоферу повезло меньше. Он упал близко к Вильямсону, но левой ногой ударился о камень и почувствовал острую боль в лодыжке. Вода была холодной, как лёд. Кристофер вцепился в Вильямсона, отчаянно озираясь. Их никто не преследовал, а, немного подумав, Кристофер решил, что Шарп не мог бы продержаться на мосту долго против отступающих французов.

— Помогите мне выбраться на берег, — сказал он Вильямсону. — Думаю, я сломал лодыжку.

— Вы будете в порядке, сэр, — утешил его Вильямсон. — Я с вами, сэр.

Он обхватил хозяина за пояс и помог ему добраться до берега.

— Где Кейт? — спросил Кристофер.

— Она убежала, сэр, но мы её найдём. Мы найдем ее. Здесь сэр, мы можем подняться.

Вильямсон вытащил Кристофера на камни у воды и стал озираться, чтобы отыскать способ выбраться из ущелья, но вместо этого увидел Шарпа и выругался.

— Что случилось? — Кристофер страдал от сильной боли и ничего вокруг не замечал.

— Этот чёртов недобитый придурок. Проклятый Шарп. — Вильямсон вытащил из ножен саблю, которую взял у убитого французского офицера у дороги рядом с семинарией.

Шарп, спасаясь от надвигавшихся на него французов, прыгнул на склон ущелья, туда, где за скальный выступ цеплялся кустик утёсника. Ветки согнулись под его весом, но не сломались. Ему удалось найти на мокрых камнях опору для ног, а потом перепрыгнуть на другой камень. Тут нога поскользнулась, и он скатился с валуна в воду, но ухитрился не потерять при этом палаш. Когда Шарп опомнился, то увидел перед собой Вильямсона, а рядом — мокрого и испуганного Кристофера. Вокруг них шумел дождь. Темнота ущелья вдруг озарилась ослепительной вспышкой молнии.

— Моя подзорная труба, — потребовал Шарп у Кристофера.

— Конечно, Шарп, конечно, — Кристофер схватился за мокрые полы сюртука, нащупал в одном из карманов и вытащил сложенную трубу. — Вот она. Целая. Я только взял её на время, — и улыбнулся.

— Положите на камень, — приказал Шарп.

— Абсолютно целая, — повторил Кристофер, кладя драгоценную трубу на камень. — И отличного качества, лейтенант! — Кристофер подтолкнул Вильямсона, который наблюдал, ничего не предпринимая.

Шарп приблизился к ним на шаг, но они отодвинулись. Кристофер снова толкнул Вильямсона, побуждая его напасть на Шарпа, но дезертир осторожничал. Самый длинный клинок, который он когда-либо использовал в бою, был штык, но этот опыт не годился, чтобы драться саблей, особенно против такого мясницкого оружия, как палаш Шарпа. Вильямсон отодвинулся, выжидая удобного случая, чтобы напасть.

— Я рад, что вы здесь, Шарп. — заявил Кристофер. — Я думал, как убежать от французов. Они постоянно за мной наблюдали, как вы понимаете. У меня есть много чего рассказать сэру Артуру. Он победил, не так ли?

— Он победил, — отозвался Шарп. — И хочет, чтобы вы умерли.

— Не будьте смешным, Шарп! Мы ведь англичане! — Кристофер потерял свою шляпу, прыгая вниз, и его волосы слиплись от влаги. — У нас не убивают людей просто так!

— Я — убиваю. — Шарп сделал ещё шаг вперёд, а Кристофер и Вильямсон шарахнулись от него.

Кристофер внимательно следил за тем, как Шарп взял свою подзорную трубу.

— Вы видите — абсолютно целая. Видите? Я берёг её. — он вынужден был кричать, чтобы его слова были слышны через шум дождя и текущей среди камней воды.

Кристофер снова толкнул Вильямсона, но тот упорно отказывался нападать первым. Подполковник вдруг понял, что попал в западню: впереди — река, сзади — скала, — и наконец оставил попытки заговорить лейтенанту зубы. Вместо этого он пихнул Вильямсона к Шарпу с криком:

— Убейте его! Убейте!

Сильный тычок в спину застал Вильямсона врасплох, но он всё же поднял саблю и обрушил её на голову Шарпа. Клинки столкнулись с громким лязгом. Шарп пнул дезетрира в левое колено, нога Вильямсона согнулась, и Шарп, вроде бы не вкладывая в удар силы, рубанул его по шее мечом. Дезертира отбросило назад и вправо, а остриё палаша, проткнув зелёный мундир, вонзилось в живот. Шарп повернул клинок, чтобы не позволить ему застрять во внутренностях, и освободил рывком. Умирающий Вильямсон свалился в реку.

— Ненавижу дезертиров, — сказал Шарп. — Ненавижу проклятых дезертиров!

Кристофер неотрывно следил за поединком между своим слугой и Шарпом, который победил, вроде бы не прилагая никаках усилий.

— Нет, Шарп, — пробормотал он — Вы не понимаете!

Охваченный паникой, он попытался придумать слова, которые могли бы остановить Шарпа, но нужные слова куда-то испарились из смятённого сознания.

Шарп не сводил с Вильямсона взгляда. Несколько мгновений умирающий пытался бороться с рекой, но кровь красными струйками бежала из его шеи и живота, он опрокинулся навзничь, и его искажённое болью и ненавистью лицо захлестнула вода.

— Ужасно ненавижу дезертиров, — повторил Шарп и, наконец, посмотрел на Кристофера. — Считаете, мой палаш недостаточно хорош, чтобы пересчитать им ваши зубы?

Кристофер онемевшей рукой вытянул из ножен свою сабельку. Его учили с ней обращаться. Когда у него появлялись деньги, он за щедрую плату брал уроки в Зале Оружия Хораса Джексона на улице Джермин, чтобы освоить грациозную красоту приёмов защиты, и даже заработал сдержанную похвалу от самого великого Джексона. Но тренировочный поединок на расчерченном мелом полу на улице Джермин был совсем непохож на то, как дрался Ричард Шарп в ущелье Мисарелла.

— Нет, Шарп! — вскрикнул он, видя, что стрелок шагнул к нему, а потом испуганно вскинул свою сабельку, стараясь отвести удар взметнувшегося над его головой палаша.

Шарп просто дразнил его, проверял, будет ли Кристофер сопротивляться, но Шарп уже прочёл в его глазах, что этот человек умрёт, как ягнёнок под ножом мясника.

— Деритесь, вы, подонок. — бросил ему Шарп и сделал ещё выпад, и снова Кристофер слабо отмахнулся в ответ.

В этот момент подполковник увидел валун посреди реки и подумал, что если удастся прыгнуть на него, то оттуда можно добраться до противоположного берега и спастись. Он широко отмахнулся саблей, отстраняя Шарпа, повернулся и прыгнул, но сломанная нога подвернулась он поскользнулся на мокром камне и рухнул бы в реку, если бы Шарп не схватил его за шиворот. Кристофер упал на камень, сжимая в руке бесполезную сабельку, а над ним возвышался неумолимый враг.

— Нет… Нет… — заскулил он, потом вдруг осознал, что произошло, и ощутил, как надежда на спасение возвращается к нему. — Вы спасли меня, Шарп… Вы спасли меня.

— Если вы утонете, подполковник, я не смогу обшарить ваши карманы, — пояснил Шарп, и с исказившимся от гнева лицом проткнул его клинком.

Кристофер умер на скальном выступе чуть выше заводи, где утонул Вильямсон. Над трупом дезертира вода смешивалась со струйками крови и вливалась в общий поток, становясь сначала розовой, а потом снова прозрачной. Кристофер трепыхался и хрипел, потому что ударом палаша Шарп рассёк трахею. Это была быстрая смерть, гораздо более милосердная, чем он заслуживал. Пережидая, пока жизнь окончательно покинет подполковника, Шарп окунул клинок в воду, чтобы смыть кровь, потом вытер как следует о сюртук Кристофера и быстро обшарил его карманы, обнаружив три золотые монеты, сломанные часы в серебряном корпусе и кожаную папку, раздувшуюся от бумаг, которые, вероятно, заинтересуют Хогана.

— Проклятый дурак. — сказал Шарп, обращаясь к трупу, потом поднял голову, пытаясь рассмотреть сквозь сгустившуюся тьму, как выбраться из ущелья, и увидел над собой на краю обрыва большую тень.

Сначала он решил, что это какой-то француз, но потом услышал голос Харпера.

— Он правда помер?

— И даже не сопротивлялся. Вильямсон тоже.

Шарп вскарабкался вверх по стенке ущелья, а когда подобрался близко к Харперу, сержант опустил вниз свою винтовку и втащил Шарпа наверх. Сержант Мачедо был рядом. Вернуться на скалу они не могли, потому что по дороге шли французы, и им пришлось найти укрытие от дождя в расселине, образовавшейся в огромном валуне. Шарп рассказал Харперу, что случилось, и спросил, видел ли ирландец Кейт.

— Она с лейтенантом, сэр, — отозвался Харпер. — Последнее, что я видел, так это что она ревёт, а он её крепко обнимает и гладит по спине. Женщины любят пореветь, вы ведь знаете, сэр.

— Знаю, — ответил Шарп.

— Они поплачут, и успокаиваются, — заметил Харпер. — Странно, а нам это не помогает.

Шарп отдал один золотой Харперу, один — Мачедо, а последний оставил себе. Совсем стемнело. Ночь обещала быть долгой, холодной и голодной, но Шарп не возражал.

— Вернул всё же свою трубу, — сказал он Харперу.

— Я так и думал, что у вас получится.

— Она даже не повреждена. По крайней мере, так кажется.

Внутри сложенной трубы ничего не дребезжало, когда он её встряхивал — и он решил, что это хороший знак.

Дождь поутих, и Шарп слышал лишь шарканье ног тысяч французов о камни Сальтадора, шум ветра, журчание реки и шорох дождя. Орудийная канонада прекратилась. Где-то далеко, в Понте Ново бой закончился, и он не сомневался, что наши победили. Французы пришли, встретились с сэром Артуром Уэлсли, и он побил их хорошенько, как следует. Шарпа это радовало, потому что Уэлсли был хладнокровной скотиной, но при этом — чертовски хорошим воякой. Он устроил Королю Николасу кровавый хаос. А Шарп ему в этом помог. Внёс, так сказать, свою лепту.

Историческое примечание

Шарп в очередной раз присвоил себе чужую славу. Действительно, существовал некий португальский парикмахер, который переплыл на лодке через Дору и показал подполковнику Уотерсу три лежащих на отмели баржи на северном берегу реки, но сделал он это исключительно по собственной инициативе. Никаких британских войск на северном берегу в это время не было. И стрелки 95-ого полка не участвовали в обороне семинарии. Французы действительно считали, что уничтожили или спрятали все средства переправы на реке, но проглядели три баржи, с помощью которых организовали паромную переправу красномундирников в семинарию, по необъяснимому стечению обстоятельств оставленную врагом. История о том, как с помощью шрапнели была уничтожена французская артиллерийская батарея, взят из книги Чарльза Омана «История войны на Полуострове», книга II. Генерал сэр Эдвард Пэйджет был при этом ранен в руку, потерял её, вернулся в Англию, а после выздоровления вернулся как генерал 1-го дивизиона, но ему и дальше не везло — был взят в плен французами. Британцы потеряли семьдесят семь человек убитыми или раненными во время обороны семинарии, потери французов по крайней мере в три-четыре раза больше. Французам также не удалось уничтожить паром в Барка д’Авинтас, который тем же утром переправил через реку два батальона из легиона Королевской немецкой пехоты и 14-й полк легких драгунов, что могло составить для французов серьёзную проблему при отступлении из Опорто. Но генерал — майор Джордж Мюррей, выдвинувшись на север, к дороге на Амаранте, ограничился тем, что наблюдал за отступлением противника. Позже в тот же день генерал Чарльз Стюарт дал приказ 14-му полку лёгких драгунов атаковать французский аръергард, но Мюррей отказался продвинуть свою пехоту. Таким образом, эти боевые действия можно расценивать как малозначимые и запоздалые. Описывая сцену разговора маршала Сульта с поваром в тот момент, когда британцы начали переправу, я опирался на знание его привычек. Однако документально подтверждено, что тем утром он действительно спал почти до одиннадцати, и, независимо от того, что его повар решил готовить на ужин, ужин этот был действительно съеден сэром Атруром Уэлсли.

Семинария стоит на том же месте, хотя теперь её поглотили пригороды Опорто, и мемориальная доска на ней напоминает о героических событиях обороны 12 мая 1809. Другая мемориальная доска, установленная на причале рядом с тем местом, где великолепный стальной мост Эйфеля соединяет берега реки, описывает катастрофу 29 марта, когда в панике на разрушенном мосту погибли сотни португальских беженцев. Существует два объяснения причин случившегося. Согласно первой версии, отступающие войска подняли разводной мост, чтобы не дать французам прорваться на южный берег. Мне больше нравится вторая версия: вес толпы беженцев заставил погрузиться центральную часть моста, а течение реки разрушило настил. Как бы то ни было, результат оказался ужасным: сотни людей, в большинстве — мирные жители, сорвавшись с обрушенного конца понтона, утонули в Дору.

Захват Опорто означал для маршала Сульта покорение северной Португалии. Собирая силы для наступления на Лиссабон, он действительно тешил себя мыслью сделаться королём. Он искал поддержку среди своих генералов и португальцев и поддерживал Diario do Porto, газету, издаваемую во время французской оккупации, которую редактировал священник, являвшийся сторонником этой возмутительной идеи. Скорее всего, Наполеон остался бы не слишком доволен подобной саморекламой, и перспектива вызвать гнев Императора убедила бы Сульта отказаться от своей идеи.

Но он на самом деле тешил себя подобными планами, за что получил прозвище «Король Николас», и это почти привело к мятежу, во главе которого должны были встать полковники Донадьё и Лафит, а также несколько других офицеров, чьи имена остались неизвестны. Капитан Аржантон действительно пересекал линию фронта, чтобы провести переговоры с британцами. Аржантон хотел, чтобы британцы убедили португальцев поощрить Сульта объявить себя королём. Это стало бы сигналом к началу мятежа, а Донадьё и другие в ответ увели бы армию во Францию. Британцы также должны были перекрыть дороги на восток, в Испанию, но оставить для безопасного отхода французской армии свободными дороги на север. Сэр Артур Уэлсли, прибыв в Лиссабон, чтобы принять командование от Крэддока, встречался с Аржантоном и отклонил идею заговора без обсуждения. Аржантон по возвращении к Сульту был кем-то выдан, арестован, но ему обещали сохранить жизнь при условии, что он расскажет всё, что знает. Для Сульта стало открытием, что, вместо того, чтобы уходить из Португалии, британская армия готовит нападение на север. Это предупреждение позволило Сульту отозвать с южного берега Дору его ударную группировку, которая иначе могла быть окружена в результате стремительного наступления Уэлсли. На этом карьера Аржантона не закончилась. Он сумел сбежать из плена, добрался до британской армии и ему обеспечили безопасность на территории Англии. По некоторым причинам он решил вернуться во Францию, был снова схвачен и на сей раз расстрелян. Обсуждая зловещие заговоры, стоит также отметить, что стремления к «европейской системе, европейскому кодексу законов, европейской судебной власти и одной нации в Европе, европейцах», которые Кристофер приписывает Наполеону, были действительно ясно сформулированы Бонапартом.

Эта история начинается и заканчивается событиями, связанными с мостами. Рассказ о том, как майор Дюлон из 31-го вольтижёрского полка захватил Понте Ново, а затем Сальтадор — правда. Он был очень похож на Шарпа характером, славился необыкновенной храбростью, был ранен при штурме Сальтадора, и дальнейшие его следы теряются. Он, фактически, один спас армию Сульта от полного разгрома и заслуживает за это долгой жизни и легкой смерти. И, конечно, он не заслужил того, чтобы его упоминали в вымышленной истории о провале штурма несуществующего на самом деле Холма Сторожевой Башни у деревни Вила Реаль де Зедес, которой нет на карте.

Меткий выстрел Хэгмэна на семьсот шагов кажется слишком замечательным, чтобы оказаться правдоподобным, но эта история основана на реальном факте, который произошел в предыдущем году во время отступления сэра Джона Мура к Ла-Корунье. Том Планкетт («склонный к неповиновению, грубый стрелок», как называет его в своей книге «Корунья» Кристофер Хибберт) убил «чудесным» выстрелом французского генерала Кольберта с расстояния семьсот ярдов. Выстрел, по справедливости, стал среди стрелков легендарным. Я читал в недавней публикации, что предельная дальность выстрела из винтовки Бейкера составляла всего триста ярдов, что, наверное, удивило бы солдат в зелёных куртках, которые считали это расстояние средней дальностью боя.

Маршал Сульт, так и оставшийся просто герцогом Далмации, был вынужден отступить, как только Уэлсли форсировал Дору, и на воспоминаниях о его отступлении основаны соответствующие главы романа. Французы должны были попасть в ловушку и капитулировать, но легко делать критические замечания задним числом. Если бы португальская или британская армии двигались быстрее, если бы ополченцы разрушили Понте Ново или Сальтадор, с Сультом было бы покончено, но немного везения и исключительный героизм майора Дюлона спасли французов. Несомненно, свою роль сыграла необычайно дождливая и холодная погода, которая замедлила преследование. К тому же сэр Артур Уэлсли заметил в сообщении Премьер-министру, что армия, бросившая орудия, транспортные средства и раненных может перемещаться значительно быстрее, чем та, что всё это сохранила. Но спасение французов было всё же упущенным шансом после блестящей победы в Опорто.

Опорто теперь разросся и охватил семинарию со всех сторон, и сейчас трудно себе представить, как всё выглядело в тот день, когда Бычьешкурники пересекли реку. Но тот, кто заинтересуется этим, может найти семинарию на маленькой площади Ларго до Падре Балтазар Гуэдес. Лучшим путеводителем по полям сражений сэра Артура Уэлсли в Португалии и Испании является книга Джулиана Пейджета «Wellingtons Peninsular War», изданная Лео Купером. Книга приведёт вас за реку к монастырю де Серра ду Пилар, где на месте, давшем невероятное преимущество артиллерийским батареям Уэлсли, расположен мемориал. На южном берегу можно посетить портовые сооружения, многие из которых до сих пор принадлежат британцам. На северном причале у роскошного ресторана мемориальная доска напоминает об утонувших при переправе 29 марта 1809. В Палаццо Карранкас, где располагались штабы сначала Сульта, а потом Уэлсли, теперь музей Насиональ Скарес дос Рейс, расположенный на улице Руа де Дом Мануэль II. И Понте Ново, и Сальтадор сейчас на дне огромного водохранилища, но местность вокруг всё ещё полна дикой и захватывающей красоты.

Сульт спасся, но вторжение в Португалию стоило ему 6 000 из его 25 000 солдат, причём половина из них погибли или были взяты в плен во время отступления. Он также потерял всё имущество, транспорт и все пятьдесят четыре пушки. Армия его действительно была разбита, но французы не оставили намерения завладеть Португалией. Они вернутся в следующем году, и снова будут изгнаны. Боевой путь Шарпа и Харпера продолжится.