Приключения словес: Лингвистические фантазии

Каббалистика

Первые два года своей жизни моя мама провела у своего дедушки, отца моей бабушки Марии Иосифовны Перельман. И после, когда подросла, часто гостила в его доме.

Дедушка Иосиф происходил из ученого ашкеназийского рода, выдвинувшего из своей среды немало мудрецов — знатоков и толкователей Торы, Талмуда, книги Зогар, других замечательных книг, и сам был ученым раввином. Мама рассказывала мне, что, живя в его доме, когда бы ни проснулась, всегда заставала дедушку Иосифа уже на ногах, склонившимся над конторкой, на которой лежал какой-нибудь фолиант.

Рассказ об этом я слышал от мамы много раз. И когда был еще пионером, и в комсомольском возрасте, и после войны, когда, несколько поумнев, перестал донимать окружавших меня людей всяческими вопросами. Но и в этом, последнем своем состоянии, выслушав в очередной раз мамино воспоминание о дедушке Иосифе, я редко когда мог воздержаться от вопроса — а чем же таким увлекательным он всю свою жизнь занимался? Но мама, по-видимому, представляла себе это не слишком четко, поскольку обычно ограничивалась односложным ответом: «Богословием». И только раз, призадумавшись, пояснила: «Ты знаешь, скорей всего он был погружен в каббалистику».

Сказала и сказала. Я тогда пропустил эти ее слова мимо ушей. И только войдя в возраст дедушки Иосифа, каким он помнился маме стоявшим за домашней конторкой в белорусском местечке Воложин еще до наступления ХХ века, я начал догадываться, каким потрясающим детективным сюжетом он был увлечен, каким наиважнейшим, с его точки зрения и с точки зрения окружавших его людей, занятиям он посвятил свою жизнь.

Почему я не понял этого раньше, будучи, в сущности, его копией? Только потому, что в течение почти всей своей жизни был почти полностью оторван от огромной части общечеловеческой культуры и полностью от той, представителем которой значился в пятом пункте доброй сотни анкет, заполненных мной.

Мама моя была убежденной атеисткой. Для папы насущными были только лишь чисто земные проблемы, к небесным он относился вполне равнодушно. Школьные занятия, книги, газеты, радио, кино — все средства воздействия могучего советского государства на серое, можно даже сказать — очень серое вещество моего мозга были пропитаны невежественным, а потому особенно воинственным отрицанием религии. Религия, внушалось мне, — иррациональна, ее последователи — фанатики. А я был поздним дитем эпохи Просвещения, провозгласившей разум единственной силой, способной гармонизировать отношения между людьми, между человечеством и природой.

Натыкаясь на факты, свидетельствующие в пользу религии, я попросту отмахивался от них. Великий русский ученый Павлов ходил в церковь исключительно в пику коммунистическим властителям России, думал я, вглядываясь в Третьяковке в замечательный нестеровский портрет создателя современной физиологии, на котором он походил не на почтенного академика, парящего в научных эмпиреях, а более всего на боярыню Морозову с картины Сурикова или, если искать мужскую аналогию, на Ивана Грозного с картины Репина. А глубокую набожность Ньютона я объяснял неразвитостью современной ему науки: если б он знал все, что сегодня известно любому школьнику, то… Ну, в общем, ясно.

Но сколько веревочке ни виться, конец всегда находится. В конце концов дошло и до моего поколения все то, что давно уже знают все культурные люди во всех нормальных странах мира. В том числе и то, что свои научные подвиги Ньютон совершал во имя постижения замыслов Творца, создавшего Вселенную и определившего законы ее существования. Великие силы рождаются только для великих целей.

Я не хочу тем самым утверждать, что мой прадедушка был конгениален знаменитому англичанину. Но, по-видимому, он был воодушевлен той же целью, стремясь к которой, ощущал себя продолжателем великого дела, начатого тысячи лет назад его предками в Иерусалиме и Вавилоне, подхваченного в Средние века мудрецами в мавританской Испании, продолженного затем ученейшими талмудистами Баварии и Саксонии, Речи Посполитой и России. Он рассуждал просто и вполне логично.

Мог ли Господь продиктовать Моисею однодневку, элементарный текст, доступный пониманию невежественного кочевника? Нет, не мог.

Мог ли Господь продиктовать Моисею текст, столь глубокомысленный, что его смогут понять лишь через океан времени цивилизованные потомки тех кочевников? Опять же нет. Но как тогда должно было поступить наделенное высшим разумом Божество, чтобы один и тот же текст был доступен самому примитивному уму и вместе с тем необъятно содержателен?

К счастью для дедушки Иосифа, ответить на этот вопрос оказалось под силу уже мудрецам древности, жившим на скрещении всех трех древнейших магистралей культуры — африканской, азиатской, европейской.

К тому времени цивилизация Нильской долины насчитывала не менее восьми тысячелетий, Месопотамии — не менее трех-четырех, немалый опыт был накоплен жителями Крита и Микен, других городов европейского Средиземноморья. Пирамиды, зиккураты, лабиринты, величественные храмы, украшенные скульптурами и художественными росписями, кроме своего прямого культового назначения служили еще и хранилищами ценнейшей информации о важнейших свойствах пространства и времени, движении небесных светил, связанных с ним явлений земной природы, информации, скрытой в пропорциях и деталях этих сооружений, рассчитанных их создателями на века. Это была красноречивая подсказка тем, кто стремился проникнуть в глубочайший смысл преданий — устных и письменных.

Более или менее конкретное представление о ходе мыслей иудейских мудрецов — искателей Божественных истин, а вслед за ними и моего воложинского прадеда можно почерпнуть в трудах современных каббалистов. Вот, к примеру, некоторые рассуждения Исраиля Меира Лау — главного раввина Тель-Авива, столицы Израиля: «Первым в истории младенцем, которого обрезали на восьмой день после рождения, был Ицхак. А об отце его Аврагаме сказано в Торе: “И устроил Аврагам великий пир в день отнятия (гигамель) Ицхака от груди”. Слово “гигамель” можно разделить на две части: гаг и маль. Гиматрия первого из них — восемь, а слово маль означает — обрезал. Это намек на то, что Ицхак был обрезан на восьмой день своей жизни».

«Гиматрия» это искаженное греческое слово «геометрия». Но если у греков оно означало измерение земли, то у евреев — измерение слов и текстов. Каждая буква одновременно означала и цифру.

Другое рассуждение ребе Лау: «Зажжение свечей в честь жениха и невесты вносит гармонию в жизнь молодой пары. Каким образом? В организме жениха 248 органов, невесты — 252. Гиматрия слова «свеча» — 250, то самое число, которое находится между числами 248 и 252. Так что зажжение свеч выражает стремление к единству, к тому, чтобы найти золотую середину между женихом и невестой».

Свой труд «Практика иудаизма в свете устной Торы» Исраиль Меир Лау издал на исторической родине евреев примерно через сто лет после того, как туда прибыл из Российской империи на постоянное жительство дедушка Иосиф. Да, под конец своей долгой и, как считал он сам и все другие воложинские хасиды, весьма плодотворной жизни мой прадед распрощался со своим местечком и уехал в Палестину. Он очень уговаривал уехать вместе с ним свою любимую внучку — мою маму, особенно упирая на тот факт, что там растут апельсины и финики. Но мама, которой было тогда двенадцать лет, мечтала не столько об апельсинах и финиках, сколько о других плодах — плодах науки, и не о далекой земле Израиля, а об украинском городе Никополе, где ее старшая сестра Дина училась в коммерческом училище, в котором хотела учиться и мама. Не потому, что она так уж стремилась стать бухгалтером, а потому, что в гимназию — парадный вход в университет — еврейке в те годы путь был заказан, а золотая медаль коммерческого училища давала право на поступление на математическое отделение университета. Отказаться от этого шанса войти в мир науки мама не могла.

Дедушка Иосиф любил свою младшую внучку не за красивые глаза, впрочем, действительно красивые, в точности такие, как у самого дедушки Иосифа. Он чувствовал в ней родственную душу, жаждущую познать таинства мира. Только, в отличие от дедушки Иосифа, рожденная в канун нового, двадцатого, века, мама не могла уже верить, что ключ к тем таинствам находится в ветхозаветных преданиях.