Приключения в шхерах

Охота на выдр

Как-то раз, бродя по острову, Дундертак наткнулся в траве на маленького совенка. Видимо, совенок раньше времени покинул свое гнездо и слишком долго летал — дольше, чем позволяли его слабые крылышки.

Дундертак взял птенчика в руки, размышляя, как же теперь быть. Напрасно он беспокоился. Дело было в сумерки, и мама-сова сидела тут же поблизости, сторожа своего ребенка. Бесшумной тенью ринулась она на маленького человека. Дундертак вдруг услышал у самого уха хлопанье мягких крыльев, чьи-то острые когти царапнули его по лицу.

Он окаменел от ужаса. Нападение было слишком неожиданным. Большие круглые желтые глаза старой совы горели, как начищенная медь. Это было так страшно, что Дундертак даже не пытался обороняться. Сова снова и снова бросалась в атаку. Ее цепкие, крючковатые когти оставляли глубокие царапины. Кровь текла по лицу Дундертака, а он все стоял не двигаясь. Потом, наконец, выпустил совенка и кинулся наутек.

В другой раз у него произошло весьма неприятное столкновение с единственным на острове козлом. У козла был вполне добродушный вид, и Дундертак решил, что ничего не случится, если он дернет козла за смешную бородку клинышком.

— Здорово, образина! — обратился Дундертак к козлу.

Ах, как не к месту это было сказано! И зачем только он это сделал!

Козел нагнул голову, уперся покрепче копытами, и — бац! Дундертак полетел кувырком. Боже, что тут было! Крик, слезы и, наконец, паническое отступление. Отступил, конечно, не козел… Сверкая зелеными глазами, «образина» недовольно тряс головой. Он был весьма оскорблен бесцеремонностью человеческого детеныша. Крепкие ноги вбуравились в землю — попробуй опрокинь! Сам, мол, живо опрокину всякого, кто посмеет еще посягнуть на мое достоинство честного козла!

Так Дундертак учился вежливому обращению с животными — со всеми животными, независимо от того, дикие они или домашние, большие или маленькие. Хочешь по-настоящему дружить с ними — веди себя уважительно. Иначе рискуешь заработать пинки и царапины.

Дундертак испытал это на собственной шкуре. Как он перепугался, когда на него напала сова, защищавшая своего совенка! Никогда в жизни ему не было так страшно. А как болело у него все тело после встречи с козлом! Он долго еще ходил, страдальчески охая и прихрамывая.

Но с каждым разом Дундертак набирался ума-разума и, наконец, набрался вполне достаточно, для того чтобы больше не бояться животных — ни больших, ни маленьких. Он стал им настоящим другом.

Вдалеке от других стояла на острове маленькая, одинокая хижина, в которой жил старик, по прозвищу Серебряный. У старика была большая белая борода, спускавшаяся по самую грудь. Борода была как будто сделана из серебра.

По утрам, чуть только солнышко вылезет из моря, Серебряный выходил на порог хижины. Он выходил босиком, но зато на нем всегда была роба, на которой поблескивали рыбьи чешуйки. Старик частенько промышлял в море, а одежда его стиралась не так уж часто — собственно говоря, только в тех случаях, когда он, вытаскивая сети, нечаянно оступался и оказывался в воде.

Выйдя на крыльцо, старик поворачивался лицом к восходящему солнцу и, прищурившись, смотрел куда-то вверх. Затем тихонько свистел. Тотчас же с ближайшего дерева слетал какой-нибудь зяблик и садился Серебряному на пальцы. Серебряный снова свистел. И к нему слетались один за другим зяблики, синицы, горихвостки, пищухи и щеглы — все бесчисленные маленькие птахи, так оживляющие своим щебетанием рощицы и леса шведских шхер. Все они обязательно хотели пристроиться к старику, садились на пальцы, на руки, на плечи и даже на седую голову. Те же, кому не хватало местечка, летали вокруг трепеща крылышками и стараясь держаться как можно ближе. Голубые стариковские глаза весело поблескивали. Рот растягивался в радостную улыбку. Любовь была взаимной.

В то утро, когда Дундертак впервые увидел Серебряного, солнце над морем взошло большое и красное. Была весна. Цвели груши. Серебряный стоял босыми ногами на пригретом солнышком деревянном крылечке, и со всех сторон к нему слетались птицы. Они садились ему на руки, на плечи и, пытаясь удержаться, взмахивали крылышками и топорщили перышки на груди. Им было хорошо. Серебряный посвистывал. Птахи пели. Солнце сияло. Белобородый старик похож был на старый, засохший пень, вдруг оживший и расцветший под трепетанием птичьих крыльев.

Крошечная каменка уцепилась за его длинную бороду. На голове сидела малиновка. Береговые ласточки, сложив над хвостом крылья, маленькими черными стрелами носились вокруг, разрезая со свистом воздух.

Глядя на все эти чудеса, местные жители только диву давались.

— Не иначе как колдовством занимается, — говорили они. В тех глухих местах в колдовство верили непоколебимо.

— Конечно! — соглашались другие. — Не то откуда у него такая власть над пичугами?

Нет, Серебряный не занимался колдовством. Просто он обладал той неизъяснимой добротой сердца, которая превосходит понимание обычного человека. И птицы это прекрасно чувствовали.

Дундертак и прежде много слышал о чудесном искусстве Серебряного. Теперь он сам попробовал так же свистеть и выводить трели, подманивая птиц. Но, как он ни старался, у него ничего не выходило. Ни разу не случилось, чтобы какой-нибудь зяблик, щегол или малиновка подлетели и сели к нему на пальцы, сколько он их ни растопыривал. Со стороны Дундертак в такие моменты выглядел очень глупо, что, впрочем, бывало с ним довольно часто.

Несмотря на это, он почему-то удостоился вдруг особой дружбы Большого Сундстрема, самого сильного и ловкого охотника среди жителей на островах Сермландского побережья. Когда Дундертаку исполнилось девять лет, Сундстрем обещал взять его как-нибудь с собой поохотиться на выдр. На острове за этим старым лесным бродягой укрепилась слава дьявольски везучего охотника.

— Везение тут ни при чем, — уверял Сундстрем. — Знаю просто, где какой зверь водится, привычки его. И охочусь только для домашней надобности.

Но стоило Сундстрему завидеть на расстоянии выстрела куницу, выдру или хорька, он укладывал их не раздумывая.

— Больно уж много дают за шкурки! — говорил он в таких случаях, словно извиняясь. — И вреда от них на земле очень много. Враги они всей другой живности.

Большой Сундстрем мог бы рассказать сотни самых удивительных историй о куницах, выдрах и хорьках. Он восхищался их мужеством и умом, но в то же время обвинял в жажде убийства, жажде крови.

— Во всем свете не сыскать другого такого умного и храброго зверя, как выдра, — говорил он. — Но нет в мире и зверя кровожаднее. Кусает, только чтобы укусить! Будто зубы у нее чешутся. Уж я-то знаю, что говорю. Видел часто, как она охотится в рыбьих стаях. Так что вы думаете? Нырнет она за рыбой, вытащит, надкусит ей голову, а есть и не подумает. Некогда ей есть, да и неохота. Бросит дохлую рыбу и ныряет за следующей, чтобы и той перегрызть голову. Так и охотится, пока вся стая не уйдет. После такой охоты в том месте сотни рыб плавают брюхом кверху. Выдра будет убивать, пока есть кого убивать, — такое уж это для нее удовольствие.

Большой Сундстрем продолжал, задумчиво пощипывая длинный ус:

— Говорят, мне везет в охоте. Какая там везучесть! Просто наблюдательность и опыт. А прежде всего терпение. Нет терпения — нет тебе и везения! Уж коли на выдру охотишься — сутками иногда приходится караулить. Навряд ли сыщешь еще такого осторожного зверя. Зимой выдра проделывает во льду лунки и время от времени подплывает к ним подышать воздухом. Но, бывает, сидишь-сидишь, караулишь ее, караулишь — и ничего не заметишь. Вот до чего хитрая. Когда она выплывает наверх, чтобы набрать воздуху, то высовывает только самый кончик носа. Даже днем его можно принять за плавающую на воде пробку, а ночью и вовсе ничего не разглядишь. Тут уж приходится надеяться только на удачу. Бывает иногда, что выдра вылезает на лед и отправляется куда-нибудь подальше от берега разыскивать незамерзшую воду. Главное тогда — выдержка. Замри и не двигайся. Чуть шевельнешься — пиши пропало. Ускользнула обратно в лунку. Все твои старания пошли насмарку!

Пощипывая ус, Сундстрем пускался в подробное описание своих охотничьих приключений. Дундертак слушал его, навострив уши, широко раскрыв глаза. Чего бы он не отдал, лишь бы пережить что-нибудь подобное!

И мечта его сбылась. Вместе с Сундстремом ему посчастливилось однажды поймать живьем троих детенышей выдры. Вот как это произошло.

Большой Сундстрем уже несколько ночей подряд сидел в засаде у одной лунки западнее Скалы Раковин. Он знал, что где-то поблизости водятся выдры.

Одна ночь сменяла другую, а выдры не показывались. На этот раз они были как-то особенно осторожны. Или, может быть, Сундстрем ошибся? Вряд ли. Старому охотнику стоило только взглянуть на ледяную кромку, чтобы безошибочно определить, приходят к этой лунке выдры или нет.

Тем не менее выдры заставляли себя ждать. Стоял конец апреля. Март в этом году принес с собой яркие, солнечные, по-весеннему теплые дни. Но чудесная пора длилась недолго. Зима еще не собиралась сдаваться. По ночам термометр показывал до двадцати градусов мороза. Несмотря на пронизывающий холод, Сундстрем не покидал своего поста. Он был уверен, что в конце концов выдра — может, даже и не одна, а две и три — придет к лунке. Уж кто-кто, а Большой Сундстрем перехитрит лукавцев!

Чуть не каждый вечер Дундертак отправлялся вместе с Сундстремом и просиживал с ним в засаде несколько часов. Но оставаться на ночь он не мог — надо было возвращаться домой. И, кто знает, может быть, эти его хождения туда-сюда и настораживали пугливых животных. Как бы там ни было, Большой Сундстрем ему ничего не говорил. Наверное, считал, что парнишке не мешает поучиться терпению и выдержке.

Но всему на свете приходит конец. И наступил момент, когда терпеливые охотники были вознаграждены за свои труды.

В тот вечер светила полная луна. Когда она вылезала из-за туч, становилось светло как днем, и подметенный ветром лед темно сверкал, облитый лунным сиянием. Иногда же луна надолго пряталась — и тогда на землю опускался непроглядный мрак, становилось как-то особенно холодно и охотники крепче укутывались в овчинные тулупы.

Внезапно Сундстрем замер, затаив дыхание. Осторожным движением руки он подал Дундертаку знак не шевелиться.

Дундертак напряженно всматривался в темноту широко раскрытыми глазами. Блики лунного света легли на лед. Ему показалось, что вода в лунке заходила мелкими, легкими волнами, торопливо отражавшими игру лунного света.

Дундертак был весь внимание и все-таки прозевал тот момент, когда из воды вышла первая выдра. Только потом уже заметил он какой-то черный предмет, бесшумно передвигавшийся по темному льду. Очень медленно Сундстрем поднял приклад к щеке. Это длилось целую вечность. Старый охотник целился долго и тщательно.

Дундертак не дышал. Каждую секунду мог грохнуть выстрел. Выдра казалась большой крысой.

Но Сундстрем не выстрелил. Это было так неожиданно… Напряжение спало. Ружейный ствол чуть опустился. Ах, вон оно что! Еще одна выдра!

Сундстрем тихонько, осторожно приподнялся.

Две темные тени направились от лунки в сторону берега.

Ружейный ствол последовал за ними. Сундстрем выжидал. Он хотел выбрать момент, когда обе выдры попадут на мушку, чтобы уложить их одним выстрелом.

Дундертак, весь натянувшись как струна, ждал выстрела. Вот сейчас, сейчас…

Но вместо ожидаемого оглушительного залпа раздался лишь слабый треск. Осечка. Сундстрем вскочил, словно развернулась стальная пружина.

— Порох отсырел, — шепнул он Дундертаку. — Я пошел. Пока я провожусь с одной, другая может улизнуть обратно в лунку. Задержи ее! Не подпускай к воде. Но будь осторожен. Они злые. Может укусить.

И у Сундстрема, и у Дундертака были на ногах коньки. Сундстрем вихрем рванулся в погоню за удирающими выдрами. Дундертаку это было труднее сделать. Он так долго сидел, скорчившись, на льду, что совершенно закоченел. И, когда попробовал встать, у него подогнулись ноги. Колени были как ватные, и он с размаху шлепнулся на лед. Но разбирать, где и что болит, было некогда. Он вскочил. Никогда в жизни не приходилось ему быть участником столь удивительных событий.

Тем временем Сундстрем уже скрылся из виду. Но луна то и дело выглядывала из-за плотной стены движущихся туч, и в ее свете на легком снежку отчетливо видны были следы выдр и пересекавший их свежий след коньков.

Время шло, и Дундертаку становилось все труднее торчать на одном месте и караулить выдру, как велел ему Сундстрем. Вместо этого он поехал по ясно видневшемуся следу. Через некоторое время он наткнулся на черневшую на льду тушку. Это была мертвая выдра.

Дундертак заторопился дальше. След вел прямо к берегу. В лунном свете Дундертак легко различал его. Ветер дул в спину, ехать было легко и приятно. Вдруг Дундертак резко затормозил, подняв столб снежной пыли. Он был уже у самого берега.

Что это там такое на льду?

Какое-то длинное черное тело. Неподвижное. Может быть, уже окоченевшее.

Будто чья-то холодная рука взяла Дундертака за сердце и сжала его. И сердце остановилось. Но в следующий момент кровь бешено застучала в висках, и все тело покрылось испариной.

Ошибки быть не могло. У береговых валунов лежал Большой Сундстрем. Он был без сознания!

После того как прошел первый парализующий приступ страха, Дундертак больше не медлил. Он знал, что надо делать, — он хорошо помнил, как лечили тогда мальчишку в Трусе. Опустившись на колени около Сундстрема, Дундертак прежде всего постарался перевернуть его на спину. Потом окоченевшими, неловкими пальцами стал расстегивать овчинный тулуп и куртку и вдруг увидел на голове старого охотника большую кровоточащую рану. Забыв про искусственное дыхание, Дундертак схватил пригоршню снега и стал промывать рану.

Снег таял. Вероятно, холод и помог Сундстрему прийти в себя. Как бы то ни было, он открыл глаза и растерянно оглянулся вокруг. Видно было, что он не может ничего понять. Длинные русые усы печально свисали вниз. В свете луны он казался очень бледным, как тяжелобольной.

Наконец Большой Сундстрем заговорил.

— Это ты, Дундертак? — спросил он слабым голосом, напоминавшим звук надтреснутой трубы.

— Я, конечно, — ответил Дундертак. — Вы ушиблись?

Сундстрем сморщил лоб, мучительно стараясь что-то припомнить. Мысли его не слушались. Но вдруг дубленое лицо старого охотника осветилось широкой улыбкой.

— Вот так фокус! Стыдно сказать, но я и впрямь, кажется, шлепнулся!

Сделав последнее усилие, Сундстрем вдруг окончательно пришел в себя. Он вскочил на ноги, но так стремительно, что чуть опять не свалился.

— Фу-у! Ох!.. — застонал он. — Бедная моя головонька! Все идет кругом.

Дундертак стоял рядом, испуганно глядя на него.

Сундстрем повернулся к нему. Он сделал это совсем медленно, так как боялся теперь быстрых движений, от которых перед глазами начинали мелькать черные круги.

— Выдр видел?

— Ага, — оживился Дундертак. — Видел одну мертвую. Там, на льду.

— А другую?

— Нет, — признался Дундертак. — Другую не видел с тех самых пор, как она вылезла из лунки.

Сундстрем потер лоб. Он так здорово стукнулся, что до сих пор плохо соображал, что к чему. На лице его застыло рассеянное выражение, какое бывает обычно у людей, которые носят очки.

— Что?.. А-а! Значит, ты не видел, чтобы она возвращалась к лунке? Странно. Когда они идут назад, то всегда держатся собственного следа. А эта, должно быть, здорово перепугалась. Ясно. Тогда могло быть, что назад она пошла другим путем. Но могло быть и так, что она осталась где-то тут, на берегу. Придется нам с тобой решить эту задачку. Только не с наскоку!

В это время Дундертак заметил валявшееся в стороне ружье Сундстрема. Он подъехал к нему и поднял.

— Вот ваше ружье.

— Спасибо, — улыбнулся Сундстрем. — По правде сказать, без тебя, дружок, Большому Сундстрему пришлось бы сегодня туго.

— Ерунда! — смутился Дундертак. Ему было очень неловко — ведь он даже не знал толком, что произошло.

Сундстрем занялся ружьем. Это была старая шомпольная двустволка, и, чтобы ее зарядить, требовалось пропасть времени. Забивая пыж и насыпая потом через дуло полную с верхом мерку пороха, Сундстрем принялся рассказывать, что с ним случилось.

— Можешь ты себе представить, каким образом эта старая посудина умудрилась пойти ко дну?

— Нет, — сказал Дундертак, — ничего не знаю. У меня просто не хватило терпения торчать у лунки и следить за выдрой, как вы мне велели. Я и поехал по следу. И наткнулся здесь на вас. Вы лежали без сознания.

— Ну вот, теперь я чувствую, как проясняется, — сказал Сундстрем, постучав костяшками пальцев по лбу. — Теперь я способен рассуждать не хуже любого профессора.

С этими словами он добавил в заряд щепотку дроби, чтобы уж в следующий раз грохнуло как полагается.

— Да, так вот, — начал он, — я уж их, можно сказать, настиг. Выдра ведь животное водяное, и человека на коньках ей не обогнать. Когда я был совсем рядом, та, что побольше — это был самец, — вдруг повернулась и пошла в наступление. У меня, ты знаешь, было в руках ружье. Оно, правда, было не заряжено, но ей все-таки досталось. Даже больше, чем надо. Я ее здорово пристукнул прикладом. Но все это задержало меня на несколько минут. Вторая, не теряя времени, припустила что было сил к берегу. Я тоже не стоял на месте. Разогнался и мигом оказался в ее кильватере. Когда я подлетел, она уже карабкалась на берег. Лед кончился, я споткнулся коньком о землю и грохнулся на валуны, но, когда падал, успел схватить подлюгу за задние лапы. Я слышал, как она зашипела. Мне даже кажется, что она обернулась и цапнула меня за пальцы.

Сундстрем посмотрел на свои большие руки. Вид у них был самый плачевный: все в царапинах, таких длинных и глубоких, будто их ножом сделали. Выдра, защищаясь, поработала на совесть.

Большой Сундстрем продолжал:

— Должно быть, когда я упал, я расшиб голову. Помню только, что все перед глазами завертелось. И я отдал концы. Больше ничего не помню до того самого момента, как ты сел на меня верхом и попытался воскресить. Спроси тогда, как меня зовут, — не смог бы ответить. Ничего себе заспался!..

Вдруг Сундстрем прервал рассказ и, подняв голову, насторожился, вглядываясь и кромешную тьму. Едва заметным движением руки он сделал Дундертаку знак молчать.

Оба напряженно прислушивались.

Со стороны берега послышался легкий шорох. Хорошо, что Сундстрем успел перезарядить ружье. Держа его на весу, он осторожно заскользил в ту сторону, откуда время от времени продолжали доноситься звуки какой-то возни.

Дундертак следовал за ним по пятам.

На береговые валуны ложился призрачный лунный свет. Было совсем тихо и очень холодно. Шорох шел из норы под сводом из корней развесистого дерева. Нора была большая.

У самого входа они увидели удравшую от Сундстрема выдру. Она стояла на задних лапках, и глаза ее горели злостью.

Сундстрем настолько опешил, что ему даже не пришло в голову выстрелить. Протянув перед собой ружье, он раздраженно, но не без опаски потрогал дулом воинственно настроенное животное. Выдра не колебалась ни секунды. Белые острые зубы хищницы яростно вцепились в дуло.

И тогда он выстрелил. На этот раз осечки не было. Выдра повалилась на землю с простреленной головой. Только теперь охотники увидели, за что она так храбро сражалась. В темноте норы копошились трое маленьких выдрят, беспомощных, как новорожденные щенята.

Сундстрем провел рукой по лицу.

Во второй руке он все еще держал ружье, дымившееся голубоватым пороховым дымком после выстрела, уложившего на землю храбрую выдру. Старый охотник был обескуражен. Он даже немного побледнел. Такого еще с ним никогда не случалось, хоть и исколесил он на своем веку немало лесов и болот.

Наконец он повернулся к Дундертаку:

— Видишь, брат? Чертовски отважные, шельмы!.. — Он потрогал дулом мертвую выдру. — Ей ничего не стоило улизнуть. А она вот осталась защищать детенышей. Она видела, что мы такие огромные — по ее-то меркам мы оба большущие. Но откуда ей было знать, что палка, которую она укусила, может стоить ей жизни?

Дундертак почувствовал, что ему вот-вот станет плохо. К горлу подступил какой-то комок. Сколько раз он видел, как резали кур, цыплят и свиней! Но здесь было совсем другое — это было похоже на убийство.

Сундстрем поднял убитую выдру и положил ее на лед.

— Ну и характерец! — сказал он восхищенно. — Ты видел? Глаза так и сверкали жаждой боя! А как она бросилась на ружье!

— Что же делать с детенышами? — спросил Дундертак.

Сундстрем нагнулся, заглянул в нору и, вытащив оттуда трех беспомощных малышей, поднял их в воздух на больших ладонях.

— Гляди-ка! Да ведь она их еще кормила. Молоко на губах не обсохло.

Сундстрем подумал немного.

— Ну вот что, — решил он наконец: — одного забирай себе в подарок. Ты его заслужил. Помог Большому Сундстрему выправить киль, когда он пошел в бакштаг и перевернулся с закрепленными шкотами. [3]

Сундстрем выбрал самого большого выдренка и положил его в протянутые руки Дундертака:

— Ну, нам пора домой. Возьми-ка. Смотри, какой большой и сильный! Редкий экземпляр, насколько я понимаю. Другие помельче и похлипче. А этот весь в мамашу!

— Но… — замялся Дундертак.

Сундстрем не понял — он подумал, что Дундертаку хочется взять всех трех.

— Я ничего не говорю — можно бы взять и всех. Только, думается мне, вместе им будет плохо. В неволе выдра очень привязывается к человеку и не терпит соперников.

— Но разве я смогу приручить выдру? — усомнился Дундертак.

— Не беспокойся, дружок, это-то как раз сумеешь. Посоветуйся только с Большим Сундстремом. У него есть на этот случай хороший рецепт. Совсем простой, совсем обыкновенный рецепт. Обращайся со своим выдренком, будто это твой младший брат. Будь к нему подобрее. И увидишь, что он будет служить тебе вернее пса. Станет всюду ходить за тобой. Только не убегай слишком далеко от берега. Тогда ему придется плохо.

— Да, но ведь выдры живут в воде, — попытался возразить Дундертак.

Сундстрем добродушно ухмыльнулся в усы. Слова Дундертака его рассмешили.

— Коли не знаешь чего, так уж помалкивай! Ну, подумай сам. Не станешь же ты всерьез утверждать, что выдры живут в воде, после того как сам только что видел, как эти малыши копошились в своей норе. Так вот, запомни, дружок: выдра в воде не рождается и не живет, а только охотится. Между прочим, выдра настолько умное животное, что приспосабливается к любым условиям. В этом отношении она совсем как человек.

Но Дундертак упорствовал. Ему никак не верилось, что дикое животное, взятое прямо с воли, из своей норы, может вдруг полюбить своего хозяина.

— Но ведь они злющие! Я же сам видел. Вон как вас исцарапала старая выдра! А как она кусала ружье!

Сундстрем расхохотался:

— И правильно сделала! Ты забыл, что она защищала свою жизнь и жизнь своих детей. Настоящей закваски был зверюга. Лучше не придумаешь. Если за этим вот молодцом как следует ухаживать — увидишь, какой чудесный вырастет зверь!

— А как за ним ухаживать? — спросил Дундертак, робко косясь на своего малыша. Он уже чувствовал, что не расстанется с ним ни за какие коврижки.

— Как за малым ребенком. Точно так же. Сначала давай теплое молоко. Он ведь к нему привык. Ну, а потом уж разузнаем, что он больше всего любит. Вообще-то они ужасные лакомки. Они любят именно то, чем мы, люди, брезгуем. Мы ведь выбрасываем самое ценное да еще так и называем — отбросы.

Между тем они уже подошли к деревне. Большой Сундстрем повернулся к Дундертаку:

— Ну, спасибо тебе, малыш! Ты принес мне счастье. На рассвете пойду подберу выдр. А ты валяй до дому и живо на боковую. О выдренке я пока позабочусь, а утром получишь его обратно. Только смотри, чтобы ему было хорошо у тебя. Потом ты сам увидишь, какой это удивительный звереныш — резвый, как котенок, верный, как собака, и разумный, как человек!..

Большой Сундстрем оказался прав. Он был стар, умудрен опытом и прекрасно знал животных и их повадки.

Выдренок очень быстро забыл о своей родной норе под деревом и уже через несколько недель бегал за Дундертаком по пятам. Со временем он научился множеству всяких фокусов, в этом искусстве с ним не сравнилась бы ни одна самая умная собака.

Одним из любимых его развлечений были ночные походы за рыбой. Вечером, когда Дундертак лежал уже в постели, выдренок удирал из дома. А наутро восседал на крыльце, облизывая передние лапки. Перед ним красовались разложенные в ряд рыбешки с аккуратно надкусанными головами. Он охотился всю ночь, улов принес домой и ожидал теперь награды за труды. Всему остальному выдренок предпочитал миску парного молока или морковку.

Дундертак назвал своего малыша Христофором. В школе они только что учили про Христофора Колумба, открывшего Америку, а выдренок был мореход не хуже самого Колумба. Так думал Дундертак. Но скоро в этом убедилась вся Швеция.

Вы спросите: как произошло, что маленький выдренок прославился на всю Швецию? Об этом я расскажу вам немножко позже.