Приключения в стране львов

Глава XV

Сделанный Барбантоном обходной маневр решил исход битвы. Сунгойя торжествовал. Победа была тем полнее, что соперник его сам попался в плен.

Взял его сам «генерал», собственноручно.

Числа убитых никто не знал, да об этом и не заботились.

Все внимание победителей было сосредоточено на пленных. Их было около пятисот человек, в том числе много раненых. Обезоруженные, крепко связанные, они валялись на солнцепеке, точно скот, назначенный на убой.

Фрикэ и жандарм не без тревоги задавались вопросом о том, что с этими несчастными сделают.

Победители пока лишь утоляли жажду, поглощая неимоверное количество пива.

Сунгойя, после одержанной победы окончательно укрепивший свою власть, как бы поставил себе целью опровергнуть пословицу, — конечно, неверную, как и большинство их, — будто бы "благодарность есть добродетель негров".

На европейцев, оказавших ему такую сильную поддержку, он почти и не глядел.

— Каков болван! — ворчал Фрикэ. — Дует пиво, а нам ни слова благодарности, даже ни единого взгляда.

— Да, он что-то не особенно предупредителен с нами, — согласился Барбантон.

— Это с его стороны довольно гнусно. Я вовсе не претендую на титул герцога для вас или для себя, но сказать «спасибо» не мешало бы. Впрочем, чего же ждать от этих черномазых? Все они дрянь страшная.

— Боже мой! Что такое они хотят делать?

— У меня мороз пробегает по коже.

Сунгойя отдал приказ, который взволновал всех его подданных. Даже самые отчаянные пьяницы перестали пить.

Все бросились к пленным, подтащили их к забору и привязали стоя к кольям. Несчастные, несмотря на крайне грубое и жестокое обращение с ними, вооружились гордым терпением и не издали ни одного стона.

Все было сделано с невероятной быстротой. Сунгойя объявил, что пленных сначала накажут розгами женщины и дети.

Этого объявления, очевидно, все ждали. Оно было встречено дикими криками. Из хижин, вопя и сотрясая палками, высыпала целая армия отвратительных мегер и противных маленьких уродцев с толстыми животами и тонкими ногами.

На пленников посыпался град ударов. Несчастные корчились, скрежетали зубами, выли, как звери, обдираемые заживо.

Терпению человеческому есть предел.

Победители тем временем оттачивали свои дрянные сабли, одобрительным хохотом поддерживая истязателей.

Фрикэ и Барбантон в страхе догадывались…

Покрасневшие от крови палки ложились на спины истязуемых все реже и реже. У истязателей устали руки.

Сунгойя дал знак. Они остановились и стали отдуваться. Посудины с пивом пошли кругом. Стар и млад, все с жадностью упивались пьяным напитком.

Воины покрепче, то есть не раненые и не очень пьяные, подошли с поднятыми саблями к забору к измученным, истерзанным, облитым кровью пленникам.

Европейцы поняли. Изверг, которому они сами же помогли одержать победу, собирался отдать приказ о массовом убиении. Этого они выдержать не могли.

Оба бросились к негодяю и принялись уговаривать его, чтобы он не пятнал победы гнусной жестокостью.

— Ты жил с белыми, — вскричал Барбантон, — ты видел, что они щадят побежденных. Убивать пленного — низость, и если ты хочешь править своим народом по примеру белых, ты должен перенимать их обычаи. Я тебе помог одержать победу, проводив тебя сюда, обучив твоих воинов. В награду я прошу пощады этим людям.

— Мой друг говорит дело, — с важностью вмешался Фрикэ. — Пленных нельзя убивать. Если ты это сделаешь, мы сейчас же покинем тебя и призовем проклятие на твою голову.

— Что же мне делать? — возразил плут-король на ломаном французском языке, на котором говорят обычно негры. — Кормить их я не могу — нечем. Нам самим мало. Отпустить их? Они завтра же на меня нападут снова. Продать их в рабство тоже нельзя: вы же сами, белые, этого не позволяете и вешаете тех, кто покупает. Единственное средство кончить с ними — это их убить. На моем месте они сделали бы то же самое. Таков обычай. И вождь должен умереть первым. Всегда нужно убить того, чье место занимаешь. Назад не возвращаются только мертвецы. Вы же, белые, если хотите остаться моими друзьями, не вмешивайтесь в мои дела и уважайте наши обычаи. Я здесь единственный повелитель.

Негодяй взмахнул саблей над низложенным королем и снес ему голову одним ударом.

Это было сигналом.

За каждым пленником уже стоял палач. Одновременно с тем, как Сунгойя взмахнул саблей, на головы пятисот пленников опустилось также по сабле.

Но не все палачи-победители оказались такими ловкими, как их достойный вождь. У многих сабли не перерубили позвонков или врезались выше шеи, в череп. Последовали новые взмахи, новые удары. Слышались стоны, нечеловеческие крики, ужасное хрипенье…

Кровь брызгала из перерезанных артерий, дождем окатывала палачей, обливала землю, забор. Образовалось кровавое болото.

Возмущенные европейцы с отвращением отвернулись и поспешили в свою хижину. Они не присутствовали при дальнейших сценах живодерства, когда вырывались внутренности, а еще трепещущие сердца поедались победителями, опьяненными вином и кровью.

Не желая дольше ни минуты оставаться в обществе таких зверей, европейцы принялись укладываться.

Барбантон, браня себя за помощь, оказанную таким скотам, проклинал свое бегство и объявил, что вернется на яхту, несмотря на присутствие там госпожи Барбантон. Весь воинственный пыл с него соскочил, охлажденный этими потоками крови, этой гнусной жестокостью. Изнанка воинской славы предстала перед ним во всей наготе — и он от души ее возненавидел.

Он проворно скинул с себя мундир, уложил в чемодан, сунул саблю в чехол из зеленой саржи и глубоко перевел дух, сам себя, в качестве главнокомандующего, отправляя в отставку.

Верный сенегалец пришел проведать своих господ. Он давно не видал их и тревожился.

Ему тоже не по вкусу была эта бойня и последовавшая за ней сцена людоедства. Он уже успел достаточно цивилизоваться рядом с европейцами. Поэтому он наотрез отказался, когда ему предложили выпить и закусить. Его отказ вызвал сенсацию и недовольный ропот.

Прочие негры были мертвецки пьяны. Они не годились никуда.

Это было досадно, потому что без них нельзя было обойтись: требовались носильщики и, кроме того, гребцы, потому что европейцы решили возвращаться домой речным путем. Пришлось отъезд отложить.

Настала ночь.

Они поужинали на скорую руку рисом с овощами, испеченными в костре, и легли спать. Сон был тревожный, кошмарный. На всякий случай они даже положили около себя винтовки, но за ночь ничего особенного не случилось.

Взошедшее солнце осветило поселок, успевший принять почти обычный вид. Трупы были убраны. О битве и бойне напоминали только опрокинутые кое-где хижины, выломанный забор, следы пуль на деревьях и обширные лужи крови, не успевшие просохнуть.

Сунгойя, протрезвевший, но сильно помятый с перепоя, заглянул навестить своих друзей-французов.

Он облачился в английский генеральский мундир, тот самый, который был вчера на его сопернике.

Барбантон набросился было на него с упреками за вчерашнее безобразие, но благоразумный парижанин сразу его перебил. К чему бесполезные разглагольствования? Сделанного не воротишь. Находясь в дикой среде, приходится считаться с ее обычаями.

Чем ссориться и спорить, лучше молча уложить свой багаж и уходить, раз не нравится.

Сунгойя увидал сборы в путь и очень удивился. По своей дикарской наивности он никак не подозревал истинной причины спешного отъезда европейцев.

Белые друзья чем-то недовольны? Обиделись на него? За что? Быть может, он чересчур возвысил голос, когда спорил из-за пленных, которым добрые белые люди просили сохранить жизнь. Но ведь это оттого, что он вчера был возбужден — и битвой, и пивом, и ромом. Правда, он казнил всех пленных, но ведь и у европейцев это бывает. Ему рассказывали белые матросы.

— Неправда! — резко возразил Барбантон. — У нас казнят только пленных бунтовщиков.

— Ну, вот видишь, — возразил негр. — Казнят, стало быть.

— Так это не одно и то же. Тут бунт, междоусобица, гражданская война, когда между собой воюют люди одной и той же страны.

— Все белые из одной и той же страны, и все негры из одной и той же страны. Есть земля белых людей и есть земля черных людей. Почему же одних можно расстреливать, а других нельзя? Я этого не понимаю. Во всяком случае, это дело конченное. Не для того я пришел, чтобы спорить без надобности. Я теперь успокоился, обезопасил себя от врагов, и мы можем с вами поразвлечься.

— Покорнейше благодарим, — отвечал Фрикэ холодным тоном. — Нам пора домой, на наш корабль. Мы и так задержались. Наш начальник давно нас ждет.

— Поспеете… а сегодня позабавимся.

— Нам не до забав. Ехать пора.

— Поспеете… а сегодня позабавимся.

— Да что ты все заладил одно? — возразил с нетерпением Фрикэ. — Хуже кукушки! Чем нам забавляться?

— Охотой.

— Охотой?.. Какой?..

— Слоновой.

— Почему тебе в голову пришла слоновая охота?

— Потому что ты великий охотник, и ружья у тебя большие, они бьют по крупным животным. И потому еще…

— Ну? Еще почему?

— Потому что у нас нет провизии. Завтра будет нечего есть, а слона хватит на несколько дней.

— Этакий хитрец король! Так бы и сказал, что хочешь сделать с нашей помощью запас мяса. Очень хорошо. Я согласен. А после того можно будет уйти или нет?

— Можно.

— И ты дашь нам пирогу с гребцами, чтобы доехать до Фри-Тауна?

— Дам, если убьете слона.

— А когда нужно будет его убить?

— Завтра.

— Завтра? Это хорошо. Значит, у тебя есть слон на примете, раз ты так говоришь?

— Я тебя приведу куда нужно с Бабато-генералом.

— Хорошо. Постараюсь добыть для тебя эту мясную гору.

Снарядились и многочисленной толпой пошли в лес, где, по словам Сунгойи, скрывался слон.

Минуты были дороги. Поселку грозил голод. Вся провизия вышла за время, предшествовавшее сражению.

Слона необходимо во что бы то ни стало убить.

Фрикэ далеко не разделял радужных надежд Сунгойи и доказывал ему возможность неудачи. Не потому, что парижанин боялся встречи со слоном, но он заметил, что Сунгойя всю надежду на эту встречу возлагает почти исключительно на могущество своего талисмана.

С позиции разума это было очень наивно.

Что касается Барбантона, то он отнесся ко всему крайне апатично. Ему было все равно. Он шел молча.

Великий полководец, быть может, мечтал о новой славе, обдумывал план завоевания Судана?

Или он переживал из-за кровавого и гнусного эпизода, разбившего его карьеру.

Впрочем, он вообще не был охотником. Все великие полководцы не любили охоту, смотрели на нее как на пустую забаву, недостойную их.

Ни Тюренн, ни Конде, ни Густав-Адольф, ни Карл XII не были охотниками. Ни Фридрих Великий, ни Наполеон.

Они охотились на людей, травили их, избивали, науськивали на них свои армии. Но гоняться за каким-нибудь зверем, тратить на это время — никогда! Заниматься таким ничтожным делом, когда от них зависят судьбы мира!

Как бы то ни было, но только жандарм о чем-то глубоко задумался и молчал, все время не покидая наполеоновской позы № 1, то есть просунув руку между пуговицами мундира.

Углубились далеко в лес, а слоновьих следов нигде не обнаруживалось — не только свежих, но даже старых.

И все-таки Сунгойя уверял, что слон непременно появится. Так сильна была его вера в талисман.

Он то и дело дотрагивался до него руками, не то затем, чтобы убедиться в его сохранности, не то из желания пробудить в нем прежнюю силу, чтобы перенять ее самому.

Фрикэ посматривал на него искоса и думал:

"Хоть бы на эту скотину дерево, что ли, свалилось и придавило бы его хорошенько! Я открыл бы медальон, вынул из него билет госпожи Барбантон, а саму вещь оставил бы, пожалуй, этому плуту, если бы он не до смерти оказался раздавленным".

Солнце закатилось. Сделали привал в лесной чаще, разведя костры во избежание чересчур короткого знакомства со львами, которые всю ночь с рыканьем бродили около огней, своей многочисленностью оправдывая данное этой стране название (Сьерра-Леоне означает "Львиная гора").

Слышно было также ворчанье леопардов, рев горилл, визг гиен и блеянье антилоп, но ни разу — ни вдали, ни вблизи — не протрубил слон, а его звучный металлический глас всегда отличишь сразу, не спутав ни с чем.

Между тем Сунгойя продолжал непоколебимо верить.

Он проспал всю ночь сном праведника, зажавши руками талисман, и утром объявил, что сегодня еще до заката солнца слон будет найден и убит. Белых друзей он посулился угостить таким рагу из слоновьего мяса, какого европейским поварам не приготовить ни за что.

Фрикэ только плечами пожал, насвистывая утреннюю зорю; вскинув на спину большую винтовку, он вместе с Барбантоном занял свое место в самом хвосте отряда. Впереди шел Сунгойя, как и подобает вождю и в то же время двуногой ищейке. За ним гуськом тянулись сперва его приближенные, потом целою толпою чернь и, наконец, оба европейца.

Такой порядок был принят ввиду того, что европейцы стуком своей обуви могли спугнуть зверей, тогда как босые негры шли беззвучно, как ползают змеи.

Фрикэ перестал насвистывать. Он зарядил винтовку Гринера двумя пулями в металлических гильзах, срезал палку для опоры и тронулся в путь.

Барбантон молча шагал, чередуя наполеоновские позы и все что-то обдумывая.

В лесу стояла полная тишина; лишь где-то наверху, в непроницаемом зеленом своде, чуть слышно чирикали птицы.

Вдруг за гигантскими стволами, на которых покоился этот свод, раздался громкий крик ужаса и прокатился по всему лесу. Цепочка всколыхнулась вся от начала до конца и круто разорвалась.

Фрикэ хладнокровно взял ружье на прицел; Барбантон, выведенный из задумчивости, сделал то же. К ним быстрым шагом, но стройно — видно, уроки старого унтера пошли впрок — приближались испуганные люди авангарда.

Старый унтер, глядя на них, чувствовал большое удовольствие.

— Стой! — скомандовал он.

Услыхав знакомую команду, люди разом остановились, как на ученье.

— Что с вами такое? — спросил Фрикэ, призывая себе на помощь все свои познания в наречии мандингов.

— Господин!.. Сунгойя!..

— В самом деле, где же это он? Что с ним случилось? Или гри-гри сыграл с ним какую-нибудь штуку?

— Сунгойя!.. Бедный Сунгойя!.. Такой великий вождь! О, горе!..

— Смирррно!.. — прогремел Барбантон. — Нельзя говорить всем вместе. Говорите кто-нибудь один.

Все разом стихло.

— Ну вот. Хоть ты, что ли, номер первый, отвечай и объясни, что такое у вас произошло. Да только без околичностей. Отвечай, как по команде: раз, два! Где Сунгойя?

— Схвачен, утащен.

— Кем?

— Змеей.

— Дело дрянь.

— Позвольте, позвольте! — вскричал Фрикэ. — Я так не согласен. Пусть змея утащила его — ей это ничего не стоит, они здесь громадные, с целое дерево. Но я не желаю, чтобы она его съела. Тогда как же гри-гри?