Приключения знаменитых первопроходцев. Америка

ГЛАВА 16

Французы в Америке. — Лафайет. — Д’эстен. — Рошамбо

Завоевав огромную колониальную империю, к открытию большей части которой они оставались непричастными, англичане не разбогатели. Им пришлось выдержать множество войн, стоивших очень дорого, даже в случае победного конца, и понести всевозможные расходы, которые тяжелым бременем легли на бюджет. Их колонии, едва вышедшие из этого длительного периода завоеваний и с еще не сформировавшимся обществом, почти не приносили дохода, но очень дорого стоили метрополии, и Индские компании «еще не трясли деревьев, на которых росли рупии»[398], как живописно говорили индусы, задушенные налогами «старой лондонской дамы»; короче, денег не хватало.

Во всех странах мира, когда государству не хватает денег, оно торопится ввести новые налоги, и предпочтительно на самые необходимые предметы. Англия, много расходуя на свои колонии, решила полезным для себя собирать с них новую дань и ввела налог на чай[399]. Это требование оказалось непомерным для колонистов американских городов вообще и Бостона в частности, которые протестовали во имя соблюдения законности; затем, чтобы еще больше подчеркнуть свой протест, пятьдесят молодых людей, нарядившись индейцами, захватили корабль, нагруженный чаем, и сбросили ящики в море[400]. Такова была, в нескольких словах, ничтожная причина, приведшая к образованию американской конфедерации.

Однако этот протест «инсургентов»[401], как называли недовольных из Бостона, встретил живую симпатию во Франции, где всегда не любили англичан, и каждый француз приветствовал новость о первом успехе бунта, известия о котором быстро разнеслись по всей Европе. Английский полк был разбит в Лексингтоне[402], и генерал Гейдж осажден в Бостоне. Плантатор из Виргинии Джордж Вашингтон, старый полковник из ополчения, встал во главе 35 000 инсургентов[403]. Это уже не мятеж, а настоящая революция.

Вскоре Бостон был взят[404], английский флот потерпел поражение перед Чарлстоном[405]. Революция побеждала… Люди поднимались тысячами. Вскоре у Вашингтона уже многочисленная армия, недисциплинированная, плохо, а скорее, вовсе не вооруженная, но храбрая и неутомимая. Англия противопоставила ей 20 000 немецких наемников в качестве подкрепления существующим войскам.

В ответ на эту меру представители различных колоний собрались в Филадельфии и на конгрессе в памятную дату 4 июля 1776 года объявили независимость тринадцати колоний, составляющих впредь конфедерацию под названием Соединенные Штаты Северной Америки. Разрыв с Англией стал окончательным.

Ненависть к англичанам способствовала тому, что американская революция снискала себе огромную симпатию во Франции, и это воплотилось в форме, более ощутимой, нежели демонстративные протесты. Франклин[406], прибывший в Париж как полномочный представитель молодой республики[407], настаивал на активном крестовом походе и собрал множество приверженцев. Вскоре стали стекаться добровольцы. Вещь по меньшей мере странная и на первый взгляд парадоксальная, но самыми решительными сторонниками американской независимости положительно были те, кто по своему рождению, воспитанию должен бы больше всего противиться установлению республики: дворяне, из века в век отличавшиеся приверженностью к монархизму.

Среди первых волонтеров[408] следует назвать прежде всего маркиза де Лафайета[409], девятнадцатилетнего богача-энтузиаста, имевшего двести тысяч ливров ренты (огромная сумма в ту эпоху) и уже три года как женатого на мадемуазель де Ноай. Он горячо увлекся этой идеей освобождения колоний и объявил, что хочет без промедления отправиться бороться за нее, не потеряв пыл даже после тяжелого поражения, постигшего вначале солдат американской революции, Лафайет как мог ускорил свой отъезд. Под мощным давлением семьи ему было вручено предписание, категорически запрещающее покидать Францию. Лафайет пренебрег этим запретом, исходящим от министра, оснастил на свои средства корабль, пересек границу Франции, переодевшись курьером, прибыл в Сан-Себастьян[410], где его ждал корабль, и отправился в Америку 26 апреля 1777 года. Через пятьдесят дней он прибыл в Чарлстон, ускользнув от английских крейсеров, и сразу же направился в Филадельфию, где непрерывно заседал Конгресс.

Филадельфия, основанная сотней лет раньше Уильямом Пенном[411], уже была городом с населением в 35 000 человек, суровым, работящим, не расположенным к увеселениям, с хорошо развитой торговлей — городом богатым, хотя и неуютным. Заседания Конгресса внесли некоторое оживление, контрастирующее с обычной монотонностью; теперь здесь можно было увидеть спешащих людей, шумных, иногда даже скандальных, найти волонтеров любого происхождения, любой наружности, прибывших из разных мест: охотников, одетых в кожу, полудиких гигантов, плантаторов, приехавших с собственным оружием и солидным багажом, фривольных, элегантных и храбрых дворян из Франции, и среди них — всевозможных просителей, осаждающих Конгресс своими планами, проектами, просьбами о должности или назначении и вконец измотавших всех членов ассамблеи.

Совсем юный, без военного прошлого, если не считать воспитания, получаемого тогда молодыми людьми его возраста и социального положения, Лафайет, хотя перед отправлением из Франции ему была обещана высокая должность в армии инсургентов, рисковал не получить ничего. Его требования к членам Конгресса свидетельствуют о скромности, бескорыстии и желании быть полезным делу борьбы за независимость. Он попросился служить без жалованья в качестве простого солдата. Депутаты понимали, что они могут и должны сделать из этого молодого, полного энтузиазма человека нечто большее, чем примитивного оруженосца. Ему присвоили звание генерал-майора по решительной рекомендации Вашингтона, на которого молодой француз произвел очень сильное впечатление.

Главнокомандующий американскими вооруженными силами был тогда во власти мрачных забот, вызванных после первых успехов неудачами, преследовавшими одна за другой дело борьбы за независимость. Это был человек сорока пяти лет, родившийся в Бридж-Крик в Виргинии 22 февраля 1732 года[412]. Первый свой воинский подвиг он совершил против французов, обосновавшихся на берегу Огайо, и показал в этом трудном деле смелость, осторожность, энергию и решительность. Ему тогда было только девятнадцать лет[413]. Потом борьба за границы между англичанами и французами помогла ему развить врожденные качества воина и командира.

Успехи закончились, и начались неудачи. Вашингтон сердцем почувствовал, что Англия скоро нанесет тяжелый удар, и начал концентрировать силы, собирать их в кулак.

Лафайет своей юностью и благородным энтузиазмом на какое-то время оторвал полководца от горьких мыслей, как будто вид этого молодого человека, олицетворяющего Францию, подсказывал ему возможность помощи, которую настойчиво просил Франклин и на которую едва осмеливался надеяться.

Прошло 4 июля. Отпраздновали первую годовщину провозглашения независимости, и национальное знамя, усеянное серебряными звездами, впервые было поднято под аплодисменты толпы, заполнившей Филадельфию и проследовавшей кортежем за членами Конгресса.

Два месяца спустя внезапно пришла дурная весть. Вашингтон, отступив за Делавэр, был разбит на Брэндивайне, протоке этой реки. В этом же сражении 11 сентября 1777 года Лафайет, который в глазах главнокомандующего вел себя как герой, получил ранение.

Это поражение не было неожиданным и никого не деморализовало. Главнокомандующего менее, чем других. Его осторожность, энергия, настойчивость приумножили и без того высокое доверие, которым он пользовался среди своих соратников по борьбе во имя торжества американской независимости. Тем не менее его задача скоро станет еще более тяжелой. Англичане, отказавшись от попыток непосредственно преодолеть энергию сопротивления северных штатов, решили ударить в самое сердце Конфедерации, напав на Нью-Йорк и Филадельфию и завладев центральными колониями.

После тщетных попыток защитить эти важные пункты, Вашингтон то и дело отходил за реки Делавэр и Гудзон, но всегда без потерь, не оставив на поле боя ни одного человека. 30 сентября англичане вошли в Филадельфию, за три дня до того эвакуированную Конгрессом[414].

Впрочем, англичане очень скромно оценивали эту победу, не питали особых иллюзий, что сумеют завладеть городом, где заседал Конгресс. Они знали на собственном опыте, что Вашингтон держится хорошо, и с беспокойством поглядывали в сторону Франции. Капитуляция Бургойна в Саратоге 17 октября[415] ухудшила положение их дел и ускорила принятие решений на переговорах, которые ловко и с беспримерным упорством вел в Версале старик Франклин. Вся Америка с нетерпением и тревогой ждала результатов.

Тотчас из Бостона отправился фрегат, чтобы объявить во Франции об успехе в Саратоге, и через несколько дней после его прибытия комиссары молодой республики вступили в переговоры с месье де Верженном[416]. Несмотря на естественную поспешность, впрочем, вполне оправданную непрочным положением по другую сторону Атлантики, они длились семь полных недель и закончились, как известно, заключением союзнического договора, подписанного 6 февраля 1778 года между Францией и Америкой[417]. Это была огромная услуга, оказанная нашей страной американской нации, которая одна, очевидно, не смогла бы долго продержаться против Англии. Франция щедро тратила свою кровь и свое золото, а в награду не получила ничего, кроме черной неблагодарности.

Спустя месяц после подписания договора был составлен флот из двенадцати линейных кораблей, четырех фрегатов и большого количества транспортов. Этим флотом командовал адмирал д’Эстен[418], герой индийской войны[419], заклятый враг англичан. Д’Эстен поднял свой флаг на «Лангедоке», девяностопушечном корабле, на котором находился также Жерар де Рейневаль[420], первый уполномоченный Франции в США.

Адмирал начал операции, преследуя английскую эскадру, которая укрылась в бухте Сенди-Хук[421]. Но, поскольку два главных корабля «Лангедок» и «Тоннан» имели слишком большую осадку, чтобы пройти по неглубокому фарватеру, д’Эстен должен был стать перед Род-Айлендом в заливе Наррагансет[422], пока Лафайет и американские генералы высаживались на этом острове, расположенном вблизи континента[423], и вели наступление в сторону Провиденса[424]. Д’Эстен обошел мели и вышел к фарватеру, который вел к Ньюпорту, главному городу острова (8 августа 1778 г.). Напуганные англичане сами подожгли пять фрегатов, два корвета и несколько складов, чтобы они не достались французам. Развивая свой успех, французский адмирал высадил свои войска 10 августа, когда появилась английская эскадра адмирала Хоу. Снова пройдя узким фарватером, д’Эстен предстал перед англичанами, чтобы предложить им бой. Но в ночь с 11 на 12 августа, когда обе эскадры встали в боевой порядок, налетел страшный ветер и раскидал корабли. Ураган продолжался сорок часов. «Лангедок», потерявший мачты, лишившийся руля, полузатопленный, был встречен пятидесятичетырехпушечным линейным английским кораблем, которого пощадила буря. Несмотря на безнадежное состояние своего флагмана, д’Эстен защищался с такой энергией и мощью, что англичане, считавшие, что он уже в их руках, вынуждены были отойти с серьезными повреждениями. «Лангедок» удалось отремонтировать прямо на воде лучше, чем можно было ожидать, он присоединился к остальным кораблям эскадры и пришел на свою якорную стоянку перед Ньюпортом. Но, поскольку было действительно невозможно продолжать кампанию с довольно потрепанными кораблями, пришлось отвести эскадру в Бостон для ремонта.

Мог ли подумать храбрый моряк, не щадивший себя в бою, что по прибытии будет оскорблен бостонцами, которые обвинят его в измене![425] Словно уже сейчас янки[426] демонстрировали свой чудовищный эгоизм, впоследствии ставший отличительной чертой этой нации, неспособной подняться над заурядной спекуляцией!

Произведя мощный бросок по направлению к Антильским островам, захватив три линейных корабля, двадцать торговых судов, д’Эстен атаковал Гренаду, вынудил капитулировать ее защитника лорда Макартнея, который сдался с 800-ми солдатами, 3-мя знаменами, 102-мя пушками, 16-ю мортирами[427], 30-ю торговыми судами. Подошел флот лорда Байрона[428], но слишком поздно, чтобы можно было помочь Гренаде. Д’Эстен, хотя и раненный, приказал атаковать английский флот и вынудил его, потерявшего управление, укрыться на Сент-Кристофере.

После этой блестящей кампании д’Эстен был призван в Саванну[429], которой овладели англичане и где они надежно укрепились. Он прибыл в последние дни августа, высадил свои войска в ночь с 11 на 12 сентября 1779 года и 16-го потребовал у английского генерала Превоста, командовавшего обороной города, сдаться. Тот попросил двадцать четыре часа отсрочки. За это время к англичанам подошла ожидаемая подмога в количестве 10 000 человек, и генерал заговорил другим языком, объявив, что готов защищаться. Разгневанный обманом, неудержимый д’Эстен встал во главе своих гренадеров и повел их в атаку на город. Встреченный страшным огнем, он удвоил рвение, но, раненный в ногу и в руку, видя, что его люди больше не выдерживают, вынужден был отдать приказ об отходе[430].

Хотя это была относительная неудача, поскольку адмирал не поставил под угрозу выполнение всей операции, американцы, презрев всякую благодарность к д’Эстену за услуги, уже им оказанные, за его морские победы над англичанами, за эвакуацию Ньюпорта, обвинили французов в том, что те предали их и бросили!..

Выходит, эти торговцы, которые сами никогда не сражались, рассматривали нас как наемников!..

Короче говоря, если у Конфедерации дела шли ни шатко ни валко, то это вовсе не по вине французов, не щадивших своей крови, а из-за американского ополчения, плохо дисциплинированного, болтливого, к тому же плохо вооруженного, да еще и малооплачиваемого и всегда готового к бунту. Вашингтон и депутаты Конгресса, более склонные к благодарности и более дальновидные, оказывали нашим солдатам и уполномоченному Франции Жерару де Рейневалю всяческие знаки уважения, понимая, что тучи сгущаются и надежд на победу остается немного; если Франция не вмешается во второй раз, англичане могут победить.

Французский аристократ, принимавший к сердцу дела Америки, как если бы она была его собственной родиной, предложил Конгрессу тотчас пересечь Атлантику и вернуться во Францию за помощью. Конгресс и главнокомандующий одобрили этот план, и Лафайет поднялся 6 января 1779 года в Бостоне на палубу фрегата «Альянс». С красноречием тем более увлекательным, что оно шло от сердца, он обрисовал королю Франции и его министрам положение наших союзников, сумел их заинтересовать, взволновать, очаровать и в конце концов добиться посылки новых сил. И министерство так постаралось, что 14 апреля все было готово.

Сорок шесть кораблей, из которых семь линейных, пять фрегатов, корветы, канонерские лодки вошли в состав флота, которым командовал шевалье де Терней, имевший под своим началом де Ла Грандьера, де Мариньи, Дестуша, Лаперуза[431] и Ла Клошетри. Сухопутные войска подчинялись главнокомандующему графу Рошамбо[432], генерал-лейтенанту французской королевской армии, герою Мастрихта[433], Маона[434] и Клостеркампа[435], храброму и умному военному. Этот экспедиционный корпус включал в себя Суассонский и Бурбонский полки, состоящие из старых, надежных, закаленных в боях, неутомимых солдат, более корпуса волонтеров, осадную и полевую артиллерию, — всего 6000 человек.

Флот вышел в море 16 апреля 1780 года и бросил якорь на рейде Ньюпорта после семидесяти дней плавания. Можно было бы ждать, что прибытие этих храбрецов, этих отважных дворян, проделавших такой дальний путь, чтобы принести спасение «инсургентам», будет встречено овацией. Ничего подобного. Если обитатели Ньюпорта и не оскорбили, как жители Бостона, тех, кто прибыл пролить кровь за них, то состроили весьма кислые мины, упрекнули, что их так мало. Потребовался весь задор начальника и солдат, бравая выправка и несгибаемая дисциплина которых резко отличались от того, что представляли собой оборванные ополченцы молодой конфедерации, чтобы победить уныние.

И только спустя некоторое время после высадки, как следует поразмыслив и понаблюдав, американцы отдали должное нашим воинам. К тому же помощь французов была более чем необходима. У англичан был перевес на юге; Чарлстон капитулировал в мае 1780 года; американцы, оставшиеся без помощи союзников, были разбиты по всему театру военных действий, они понемногу теряли территорию и с тревогой видели, что наступает момент, когда весь их прекрасный юг окажется в беспощадных руках прежнего хозяина.

Перед тем как приступить к активным действиям, Вашингтон и Рошамбо встретились в Хартфорде[436] и составили план кампании, которая на тот момент была преимущественно оборонительной. Французская армия, охотно атаковавшая, устроилась на зимние квартиры на Род-Айленде, в то время как американская армия не выходила за пределы Ньюпорта. Это бездействие, длившееся долгие месяцы, во время которых не хватало хлеба, топлива и жилья, было очень тяжелым для наших солдат, с трудом переносивших бездействие. Но приказ есть приказ, и они его выполняли с обычными самоотречением и мужеством.

Когда зима кончилась, получившие подкрепление англичане продолжили атаки в южных районах. Они уже вот-вот должны были овладеть Виргинией, когда Вашингтон откомандировал на ее защиту Лафайета во главе отдельной воинской части. Молодой генерал вполне подходил для этой сомнительной задачи. Благодаря чрезвычайной подвижности своих колонн он сумел быстрыми маневрами захватить противника врасплох, измотать его и окончательно привести в замешательство тактикой партизанской войны, единственной, которую можно было применить в подобных обстоятельствах.

После хорошего отдыха наши войска предприняли наступление, соединившись с войсками американцев. Поначалу они выгодно отличались от последних. Рядом с нашими отборными солдатами, свежевыбритыми, с напудренными косичками, в мундирах без единой пылинки, в начищенной до блеска обуви, со сверкающим оружием, слаженно шагающими, как на параде, ополченцы конфедератов имели жалкий вид. Люди, одетые в холщовые плащи сомнительной чистоты, с натянутыми на головы грязными войлочными шапками или шлемами из плохо выделанной кожи, вооруженные разношерстными ружьями, содержащимися с такой же небрежностью, как и одежда, походили на сборище бродяг. Добавьте к этому невежество офицеров, плохую дисциплину солдат, отвратительное снабжение и отсутствие транспортных средств…

Обе армии побратались в Филлипсберге[437], а потом объединились с большой выгодой для ополчения, которое в окружении наших старых отрядов быстро стало дисциплинированнее и, главное, сплоченнее. Проявив незаурядную находчивость, Вашингтон и Рошамбо прежде всего сделали вид, что угрожают Нью-Йорку[438], чтобы помешать английскому генералу Клинтону послать подкрепление в Виргинию. Тот попался на эту хитрость, оставил на месте свои войска и приготовился к защите, ожидая каждую минуту нападения.

Американские генералы выставили перед англичанином только небольшой подвижный заслон, быстрые маневры которого должны были создать иллюзию присутствия многочисленных сил. Пока они вели перестрелку, оба главнокомандующих направились форсированным маршем на Виргинию. 28 сентября они подошли к Йорктауну, маленькому городку, которому вскоре суждено было приобрести громкую известность. Там находилась английская отдельная бригада под командованием лорда Корнуоллиса, одного из самых искусных воинов Англии, неоднократно побеждавшего американских генералов, в частности Гейтса и Грина. У него было 7000 солдат, 1000 матросов и 30 кораблей с 214-ю пушками. Франко-американская армия, насчитывающая около 16 000 человек (9000 американцев и 7000 французов), действовала открыто перед городом, защищенным прочными оборонительными сооружениями. В ночь с 6 на 7 октября 1781 года вырыли минную траншею. 14 октября, как только пробили бреши, два редута, прикрывающие левый фланг вражеской пехоты, были подорваны и захвачены стремительной атакой.

Положение генерала Корнуоллиса стало безвыходным, он капитулировал[439]. Эта победа вызвала во всей Америке неслыханный энтузиазм. Торговцы сахаром, салом и хлопком расшевелились наконец и воздали должное отважным защитникам, которым были так обязаны. Они расточали им благодарности. Но, право, это недорого стоило, даже в стране, где время — деньги. Конгресс расщедрился до того, что предложил графам де Грассу[440] и де Рошамбо, которые, впрочем, ничего не просили, пушки, захваченные ими в Йорктауне. Это предложение, совершенно в духе конгрессменов, было преподнесено как национальная награда, и оба дворянина, люди хорошо воспитанные, прикинулись очень растроганными.

Хотя капитуляция лорда Корнуоллиса значительно пошатнула престиж Англии, война продолжалась. Прежние хозяева страны еще владели Северной Каролиной и Джорджией, откуда с имеющимися силами их было очень трудно вытеснить. Кроме того, они все еще удерживали Нью-Йорк, и их флот блокировал часть побережья. Но Франция, которая не могла оставить свою миссию незавершенной, послала новые войска, и вскоре было предпринято мощное наступление. В рамки настоящего произведения не входит рассказ о всей кампании. Для нас, французов, важно показать решающую роль, которую сыграла наша родина в освобождении американского народа, когда вся эгоистичная, трусливая Европа не осмелилась или не захотела пойти против Англии[441].

Остальное известно. Английское правительство, смирившись с потерей колоний, начало в 1782 году переговоры с целью выторговать удовлетворительный для себя мирный договор. 10 января между воюющими сторонами было подписано предварительное соглашение, в основе которого было признание Англией независимости США[442].

Французская кровь пролилась не напрасно: американцы стали свободными.

И когда десять лет спустя Франция, как всегда одна, сражалась во имя свободы народов в тяжелейшей борьбе, ежедневно грозившей гибелью, Джордж Вашингтон, президент молодой и уже мощной американской республики, спокойно наблюдал за ходом событий со стороны, держа по отношению к своему старинному союзнику эгоистический нейтралитет, что было не только неблагодарностью, но еще и забвением принципа солидарности, призванного объединять свободные народы.

И когда спустя семьдесят семь лет Франция в третий раз провозглашала республику[443], как известно, в тяжелейших обстоятельствах, наследником Вашингтона на посту президента США был Грант[444]. Этот человек не только не оказал нам никакой моральной или материальной поддержки, но почти без колебаний после наших тяжелых поражений обратился с поздравлениями к прусскому правительству! И с чувством возмущения и боли французы узнали, что он после нашей окончательной капитуляции направил конгрессу послание, в котором выразил свои горячие симпатии прусскому правительству!

И не нашлось ни одного среди внуков тех, кто сражался рядом с д’Эстеном, Лафайетом и Рошамбо, чтобы выразить свой протест!