Принц Галлии

Глава LXV в которой число смертей, что так или иначе затрагивают Эрнана, имеет тенденцию к росту

В ту ночь, как, собственно, и во все предыдущие, с тех пор как брат велел взять его под стражу, Фернандо спал беспокойно. Он просыпался от малейшего шороха и тревожно озирался по сторонам. Сердце его то замирало, то стучало в бешеном темпе, а на лбу выступала испарина.

«Может, кто-то идет?» — то и дело спрашивал он себя. Кто-то подкрадывается к нему в ночи…

Но кто — друзья, чтобы спасти его, или направляемые рукой Альфонсо (а вероятнее, рукой Бланки) убийцы?

Что ни ночь, тем тревожнее она была. Близился критический момент… Или уже наступил?… Момент, когда решится все — его судьба, его дальнейшая жизнь, будет ли он жить вообще, а если будет, то… И дернул же его черт попасть в такую переделку в такое неподходящее время!

В ту ночь, первую ночь после долгих ночей, проведенных в Кастель-Бланко, Фернандо почти не сомкнул глаз. Едва лишь его начинал одолевать сон, какие-то звуки, доносившиеся снаружи, заставляли его схватываться и садиться в постели.

Что это? Кто это?! Кто с такой бесцеремонностью, с такой откровенной наглостью нарушает тишину ночи, вторгается в сон всех обитателей замка? Неужели…

Неужели это доблестные иезуиты берут приступом Калагорру, чтобы освободить его, Фернандо Кастильского, графа де Уэльву, будущего короля Фернандо V?…

Увы, нет. Весь замок мирно спал. Не было никакой суматохи, ни единого признака надвигающейся паники. Сокрушенно вздыхая, Фернандо вновь ложился на подушку, подкладывая руку под голову. И думал. Думал о том, зачем ему понадобилась эта королевская власть. Что она даст ему, кроме титула «его величество» и кучи лишних забот? Властные амбиции… Они уместны, если ты знаешь, как распорядиться этой властью и с какой целью — одного лишь тщеславия тут недостаточно, на нем далеко не уедешь. А Фернандо не знал, он даже не задумывался над тем, что будет делать, став королем. Разумеется, он будет устраивать пиры, балы, пышные приемы, будет часто выезжать на охоту… Но что же мешает ему делать все это как графу де Уэльве?…

Арест, разоблачение и последовавшее за тем длительное заключение в Кастель-Бланко дали Фернандо обильную пищу для размышлений. И он много думал, находясь в одиночестве. Это занятие было ему внове, прежде он лишь изредка напрягал свои мозги, да и то ненадолго, — и уж никогда не вдавался в детальный анализ происходящих событий. Но в последние полтора месяца он стал мыслителем поневоле, и чем дальше, тем больше одолевали его разного рода сомнения — мучительные, дразнящие, зудящие, не дающие ему покоя. А может, и впрямь ему лучше жилось бы без этих непрестанных интриг и заговоров, в которых он, по правде говоря, мало что смыслил… если вообще что-то смыслил? Он всегда был марионеткой в чужих руках: сначала им помыкал брат, затем любовницы, а чуть позже, впрочем, недолго — жена. Ну, а потом его прибрали к рукам граф Саламанка и Инморте, посулив ему золотые горы, вернее, украшенную драгоценными камнями золотую корону его отца — ту самую корону, которая вместе с прочими королевскими регалиями день и ночь находилась под неусыпным надзором гвардейцев и которую отец возлагал на свое чело лишь в особо торжественных случаях.

И, наконец, кузен Бискайский. Как подло он обманул его! Провел, как мальчишку. Как несмышленыша! Вознамерился отобрать у него корону. Его корону! Хотел заполучить себе кастильский престол! Себе и Бланке — этой дьяволице в женском обличии, этому чудовищу с хорошеньким личиком… А как она глядела на него при последней их встрече! Небось, перед этим настойчиво уговаривала Альфонсо казнить его — отрубить голову, вздернуть на виселице, либо просто удушить, либо велеть кому-нибудь из слуг перерезать ему горло…

Но все это лишь следствия, вдруг понял Фернандо. В первую очередь виноват во всем случившемся он сам и только он один. Если бы он не похвастался Александру… Нет, если бы он вообще не ввязывался в эту затею, если бы он не спутался с Инморте, если бы жил с братом в мире и согласии, если бы… если бы… если бы…

Фернандо постепенно прозревал. Но было уже поздно: снаружи доносились какие-то странные, подозрительные, невесть почему леденящие душу звуки…

Утром, когда Фернандо, наконец, удалось забыться в тревожном, исполненном кошмарных видений сне, его разбудил лейтенант гвардии, г-н де Сальседо. Он явился в спальню принца в сопровождении четырех гвардейцев и предложил ему одеться.

Фернандо молча выполнил эту просьбу, выраженную тоном приказа. Ничего, думал он, скрежеща зубами. Ему бы только вырваться на свободу, а тогда он найдет способ как можно скорее отправить этого дерзкого лейтенантишку на тот свет. И кузена Бискайского нужно непременно разыскать, где бы он ни скрывался. Ах, как будет приятно помучить его перед смертью!.. Но самый первый кандидат в мертвецы — это, безусловно, Эрнан де Шатофьер. И граф д’Альбре с ним за компанию. И кузен Красавчик. И Симон де Бигор — этот дурачок, который имел наглость надуть его. И, конечно же, милейшая сестрица Бланка. И… и… и…

Фернандо не смотрел, куда его ведут. Он увлекся составлением перечня лиц, которые нанесли ему обиду и должны поплатиться за это своей жизнью. К действительности он вернулся лишь тогда, когда его вывели во внутренний двор замка и в лицо ему повеяло холодом поздней осени.

Невдалеке от них под навесом находились Клавдий Иверо, графиня Диана Юлия, княжна Елена, несколько придворных графа, капеллан замка в священнической ризе, а также Гастон д’Альбре и Этьен де Монтини. Небольшая площадь была окружена кастильскими гвардейцами и графскими стражниками, причем последних было гораздо больше. А посреди площади возвышался… Сооружение посреди площади Фернандо не видел — его полностью заслоняли широкие плечи стоявшего перед ним Шатофьера.

— Господин де Сальседо, — важно произнес Эрнан, — ознакомьте его высочество с королевским указом.

Лейтенант развернул свиток, который держал в руках, и ровным голосом зачитал:

Эрнан отступил в сторону, и лишь тогда Фернандо увидел, чтó находилось за его спиной — эшафот! На обтянутом красной тканью деревянном помосте была установлена плаха, на которой лежал двуручный с широким лезвием меч палача. Сам мастер заплечных дел стоял у подножия ступеней, ведущих на эшафот, и, сложив на груди руки, с олимпийским спокойствием взирал на своего августейшего клиента.

«Так вот что за звуки раздавались в ночи!» — рявкнул кто-то в голове у Фернандо. Это же сколачивали помост! Для него!..

Фернандо словно окаменел, не в состоянии пошевелить хотя бы пальцем. На его лице застыло выражение искреннего изумления, вперемежку с недоверием. Он уставился помутневшим взглядом на плаху с мечом; его глаза остекленели от ужаса.

К Эрнану подошел Гастон.

— Боюсь, ты переиграл, дружище. Сейчас его хватит удар.

— Монсеньор, — обратился Шатофьер к кастильскому принцу. — В указе короля, брата вашего, дозволено казнить ваше высочество каким угодно способом на мое усмотрение, а значит, и путем отделения головы от туловища. Я полагаю, что это больше всего соответствует вашему высокому сану, но если вы придерживаетесь иного мнения и предпочитаете…

Он не договорил, так как в это самое мгновение Фернандо наконец преодолел оцепенение и с неожиданной прытью набросился на него. Однако Эрнан не терял бдительности и молниеносным ударом в грудь оттолкнул принца от себя — тот споткнулся и упал. Вспомнив о своих обязанностях, кастильские гвардейцы подхватили его и поставили на ноги.

— Это неправда! — заорал Фернандо таким неприятным визгливым голосом, что Гастон не смог удержаться и с отвращением сплюнул. — Неправда! Это не я, это Инморте! Он отравил брата… Это он сделал, это не я! Он, он виноват! Я тут ни при чем… Не троньте меня, отвезите меня к брату, я ему все расскажу… Вы не имеет права! Не надо…

— Что он такое несет? — пробормотал Гастон, бледнея. — Короля уже отравили?!

— Стало быть, так, — невозмутимо ответил Эрнан и вновь обратился к Фернандо, который, брыкаясь и извиваясь, скулил: «Отвезите меня к брату! Я ему все расскажу!»: — Когда это случилось? Когда дону Альфонсо дали яд?

— В начале августа… Не делал я этого…

— А кто?

— Трухильо, помощник главного кравчего. Инморте его подготовил… Это он, он! Я не подговаривал…

— Медленнодействующий яд, — прошептала графиня и быстро подошла к ним. — Что это был за яд? — спросила она у Фернандо.

— Я… я ничего не знаю… Это все Инморте! Это он, он!..

— Когда должна начаться болезнь? — отозвался Эрнан.

— Я не… — Вдруг в глазах Фернандо зажглись слабые огоньки надежды. — Я знаю, как помочь брату! Везите меня к нему! Я знаю противоядие, я спасу его.

— Как? — скептически спросила графиня. — Какое вы знаете противоядие?

— Я скажу только брату. Он должен дать слово, что помилует меня… Вам я ничего не скажу! Отвезите меня к брату. Только ему…

Эрнан отрицательно покачал головой:

— Это исключено, монсеньор. Либо вы сейчас скажете, и я даю слово, что отменю свое решение о приведении приговора в исполнение — если поверю вам. Либо вас казнят — немедленно. Ну!

— Я скажу только брату… Только ему, ему одному… Я не верю вашему слову, не верю! Вы подлый, бесчестный негодяй!.. — Поняв, что его уловка не сработала, он окончательно впал в панику: — Господа гвардейцы, не слушайте чужака, везите меня к брату. Я спасу его!.. Спасу… помогу… Везите меня к брату, пусть он все решит… Господа гвардейцы!.. Господа, не слушайтесь его… их… Не позволяйте им убивать брата вашего короля. Господа гва… Ну, прошу вас, господа! Спасите меня, а я спасу брата… Ну, пожалуйста!..

Однако ни один из тех, к кому так отчаянно взывал Фернандо, даже не сдвинулся с места. Гвардейцы хорошо знали злобный нрав первого принца Кастилии и полностью отдавали себе отчет в том, что если ему удастся выйти сухим из воды, он никогда не простит им своего унижения и постарается как можно скорее отправить их всех к праотцам. К тому же здесь они были в явном меньшинстве и не питали никаких иллюзий насчет того, какой приказ отдал граф своим воинам на тот случай, если кто-то предпримет попытку освободить Фернандо.

Эрнан вопросительно поглядел на графиню.

— Нет, — сказала Диана Юлия. — Увы, слишком поздно. Противоядие, даже если оно есть у принца Фернандо, в чем я сомневаюсь, способно лишь нейтрализовать действие яда. Но выпитый королем яд уже сделал свое дело и давно был выведен из организма. Он породил болезнь, и теперь нам остается возложить все надежды на Бога и на искусство лекарей.

Шатофьер жестом поманил к себе палача.

— Мастер, вы готовы приступить к исполнению своих обязанностей?

Палач утвердительно кивнул:

— Да, сударь, готов. Я получил от моего господина приказ привести приговор в исполнение именем его величества короля Кастилии и Леона.

— Так приступайте же, мастер.

Палач молча поклонился, воротился к эшафоту и поднялся по деревянным ступеням на помост. Фернандо вновь заскулил.

— Что ты делаешь, Эрнан?! — опомнился Гастон. — Это уже сверх программы. Дон Альфонсо не…

— Молчи! — зашипел Эрнан. — Я знаю, что делаю.

— А исповедь?! — вскричал Фернандо, мгновенно прекратив изрыгать угрозы, мольбы и проклятия. — А как же исповедь? Я хочу исповедаться своему духовнику. Везите меня в Толедо к моему духовнику.

— В этом нет необходимости, — с глумливой ухмылкой ответил Шатофьер. — Согласно булле святейшего отца от 1123-го года каждый посвященный рыцарь ордена Храма Сионского вправе давать предсмертное отпущение грехов — in extremis,[16] как там говорится. Так что я весь к услугам вашего высочества.

Фернандо в ужасе отпрянул:

— Нет! Нет! Только не это!..

Эрнан безразлично пожал плечами. Иного ответа он не ожидал, однако не смог удержаться от искушения напоследок поиздеваться над поверженным врагом. Позже, когда он вспоминал об этом, ему всякий раз становилось стыдно за свою мальчишескую выходку.

— Преподобный отец, — обратился Шатофьер к капеллану. — Проводите его высочество в последний путь.

Затем Эрнан пристально поглядел на Фернандо и добавил:

— Хотя его преподобие не принадлежит к ордену иезуитов, я не считаю это обстоятельство серьезной помехой для принятия им вашей предсмертной исповеди… Прощайте, монсеньор. Не скажу, что знакомство с вами доставило мне большое удовольствие. И да простит вас Бог.

Фернандо вскрикнул и полубесчувственный повис на руках гвардейцев, которые, повинуясь приказу Эрнана, поволокли его к эшафоту.

Гастон подошел к Елене и шепотом произнес:

— Пожалуй, тебе лучше уйти.

Она решительно покачала головой:

— Нет, я останусь. Я хочу посмотреть. Отец мне все рассказал. Я знаю, что этот негодяй погубил моего брата и собирался опозорить его. — Елена умолкла и плотно сжала губы.

Кто-то схватил Гастона за локоть. Он оглянулся и увидел Монтини.

— Чего тебе, парень?

— Мне… мне жутко…

— Так отвернись. И закрой уши. Или вообще убирайся прочь. Думаешь, мне это очень приятно?

Палач стоял возле плахи и, опершись на рукоять меча, невозмутимо ожидал своей очереди.

Гвардейцы вынесли Фернандо на помост, поставили его на ноги перед капелланом и отошли в сторону. Невдалеке от приговоренного стоял подручный палача с перекинутой через плечо веревкой и черной повязкой для глаз в руках.

— Начнем исповедь, сын мой? — кротко спросил преподобный отец.

И только тогда Фернандо в полной мере осознал реальность происходящего. Он понял, что этот капеллан — последнее, что он видит в своей жизни. Это последний из людей, который заговорил с ним как с живым человеком, — а для всех остальных он уже мертвец.

Внезапное озарение, точно молния, поразило Фернандо. Захлебываясь слезами, он грохнулся на колени, обхватил голову руками и без удержу зарыдал.

Почему, почему?! Ведь он еще так молод, у него еще вся жизнь впереди… была впереди — ибо сейчас его лишат этой жизни… Почему, почему? Как же так получилось? Когда он ступил на тот зыбкий, порочный путь, который привел его на эшафот? Может быть, когда позволил кузену Бискайскому обвести себя вокруг пальца? Или когда спутался с Инморте? Или когда впервые с вожделением взглянул на корону отца, которую по праву должен был унаследовать его старший брат?…

Так и не дождавшись от Фернандо исповеди, капеллан тяжело вздохнул, накрыл его голову краями своего шарфа и скороговоркой произнес стандартную формулу отпущения грехов. Как только он закончил, рыдания резко оборвались. Фернандо рухнул на помост и остался лежать там недвижимый. Подручный палача склонился над ним и констатировал:

— Сомлел. Их высочеству посчастливилось — и повязка на глаза не требуется, и руки связывать нет надобности…

Фернандо так и не пришел в себя. При виде отрубленной головы, покатившейся по помосту после первого же удара палача, Гастона затошнило. Он вовсе не был таким толстокожим, каким изображал себя перед друзьями. Лишь один-единственный раз он принимал участие в настоящем бою — с иезуитами, и лишь считанные разы присутствовал на казнях — герцог не любил устраивать кровавых зрелищ и не поощрял к этому своих вассалов.

Этьену де Монтини пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы помешать взбунтовавшемуся желудку исторгнуть обратно только что съеденный завтрак.

Княжна Елена мертвенно побледнела и, прижав руки к груди, кинулась к ближайшей двери, ведущей внутрь замка. Гастон, не мешкая, последовал за ней и поспел как раз вовремя, чтобы подхватить ее на руки, когда она споткнулась на лестнице, падая в обморок.

А Эрнан все глядел на Клавдия Иверо, чьи глаза сияли сатанинским торжеством. Теперь в нем не оставалось ничего от того немощного, убитого горем старика, каким он был вчера вечером. Он больше походил на крепкого сорокалетнего мужчину, который после продолжительной болезни наконец пошел на поправку, а седые, как снег, волосы лишь придавали всему его облику какую-то скорбную величественность. Э нет, понял Шатофьер, не скоро Гастон станет новым графом Иверо, старый еще долго продержится. Ему нужен был стимул к жизни, и он получил его — месть. После казни одного из непосредственных виновников смерти сына у него как будто открылось второе дыхание.

Клавдий Иверо подошел к Эрнану.

— Боюсь, граф, вы не сможете задержаться у нас до обеда.

— Да, сударь. Как раз об этом я только что думал. Мы немедленно отправляемся в Толедо. Однако прежде всего следует известить госпожу Бланку, что…

— Насчет этого не беспокойтесь, — перебил его Клавдий Иверо. — Еще на рассвете я отправил в Памплону курьера с известием, что принц Фернандо казнен, а кастильский король при смерти.

— При смерти?! — пораженно воскликнул Эрнан.

— Увы, да, граф. Простите, что я не сказал вам сразу. Сегодня ночью к Калагорре приблизился внушительный отряд кастильских гвардейцев, человек так сто. Их предводитель потребовал выдачи им графа де Уэльвы, чтобы в соответствии с полученными распоряжениями препроводить его в Толедо — заметьте, в целости и сохранности.

— Это приказ короля?

— Нет. Приказ подписан первым министром, поскольку дон Альфонсо внезапно заболел и, якобы, не в состоянии исполнять свои обязанности.

Эрнан шумно выдохнул:

— Слава Богу, мы поспели в самый раз. Хоть какой Фернандо де Уэльва ни подлец, он все же сын короля, и было бы крайне невежливо с моей стороны второпях перерезать ему горло.

— Вы совершенно правы, господин граф, — согласился Клавдий Иверо. — Я уже сообщил незваным гостям, что принц будет казнен по приказу короля, и предостерег от попыток силой освободить его. Сейчас я передам им тело Фернандо, пусть они отвезут его на родину, чтобы похоронить там со всеми надлежащими почестями. А вы поспешите. Король — если он еще жив, — должно быть, с нетерпением ожидает от вас вестей. Удачи вам, граф.

В ответ Эрнан лишь молча кивнул.

В тот же день вечером Эрнан, Гастон и Этьен остановились на ночлег в небольшом трактире вблизи Альмасана. Дорóгой никто из них и словом не обмолвился об утренних событиях, и только после ужина, когда изрядное количество выпитого вина значительно улучшило настроение Гастона и позволило ему уже без внутреннего содрогания думать о происшедшем, он, растянувшись на своей кровати в отведенной им троим комнате, спросил у Эрнана:

— Ну, теперь-то ты будешь со мной откровенным, дружище, или опять станешь хитрить?

Шатофьер приподнялся в постели и поглядел на Монтини. Тот, до предела измотанный бешеной скачкой, а еще больше расстройством желудка, случившемся на нервной почве, дрыхнул без задних ног.

— О чем ты толкуешь?

— Ай, прекрати! Можно подумать, ты не понимаешь, что я имею в виду! Ведь ты с самого начала решил казнить Фернандо, верно? У тебя и в мыслях не было везти его в Толедо живым.

— Положим, я лишь исполнил желание короля…

— Вот как! Значит, и тут ты обманул меня? На самом деле он велел тебе…

— Он велел мне доставить к нему брата живым и лишь в крайнем случае прикончить его. Так было написано в письме.

— Тогда я ничего не понимаю.

— А здесь и понимать нечего. Между волей и желанием есть большое различие. Дон Альфонсо хотел казнить Фернандо, но из сентиментальных соображений никак не решался на этот шаг.

— И ты помог ему.

— Вот именно. Впрочем, он сам себе помог. Если бы он вправду хотел сохранить брату жизнь, то ограничился бы одним только письмом, где указывается, при каких обстоятельствах я имею право убить Фернандо. Этого было бы вполне достаточно — письмо, собственноручно написанное королем и скрепленное его личной печатью. Однако он прислал мне и указ о смертной казни Фернандо — для пущей верности, можешь возразить ты, не более того. Дон Альфонсо, пожалуй, тоже так думал. Но я убежден, что втайне, безотчетно он надеялся, что я расценю этот указ, как руководство к действию, и приму его к немедленному исполнению. Сам подумай: как я мог обмануть ожидания короля? Ведь другого такого указа могло и вовсе не последовать. Ты же видишь, что начали вытворять государственные сановники, едва лишь дон Альфонсо занемог.

— Ага! Так я и знал! — произнес Гастон, подняв к верху указательный палец. — Ты подозревал, что короля уже отравили.

— Да, я догадывался об этом.

— И с каких пор?

— С тех пор как получше узнал Бланку. Меня вообще удивляет, что это не пришло в голову другим осведомленным, тем, кто и раньше знал ее — Филиппу, Маргарите, обоим королям, самой Бланке, наконец… Недели три назад я сидел и смотрел, как она играет с тобой в шахматы, смотрел на выражение ее лица — сосредоточенное, решительное, волевое, даже жестокое… Тогда я подумал: как глуп был граф Бискайский, если он всерьез рассчитывал, что Инморте, который много времени проводил при кастильском дворе и наверняка хорошо знает крутой нрав Бланки, согласится возвести ее на престол. И тут-то я понял: граф вовсе не глуп; человек, спланировавший такое, без преувеличения, гениальное преступление, не может быть глупцом.

Будто подброшенный пружиной, Гастон вскочил и сел на кровати.

— Елки-палки! Это же было ясно, как Божий день!

— Да, да, да! Граф Бискайский, безусловно, знал, что представляет из себя его жена. Он знал, что ее хорошо знает Инморте и что отношения между ними крайне враждебные. Будь на месте Бланки женщина с характером Жоанны Наваррской… Да что там! Будь на ее месте даже Маргарита — и то графу, возможно, удалось бы убедить Инморте, что в конце концов он приберет жену к рукам и сам станет у кормила власти. Но Бланка… — Эрнан цокнул языком. — Одним словом, я тут же написал дону Альфонсо, что, по моему мнению, граф Бискайский либо выжил из ума — что маловероятно, либо — что более вероятно — Фернандо проболтался ему, что его брат уже отравлен и кризис должен наступить в конце ноября. А правду ли он сказал или же малость приврал, опережая события, судить я, мол, не берусь.

— И распоряжение немедленно доставить Фернандо в Толедо явилось ответом на твое письмо королю?

— Ну да. Как ты сам видишь, этот ответ чуть было не запоздал. У меня уже начало иссякать терпение. Я не знал, что мне думать, и даже начал всерьез помышлять о том, чтобы тайком пробраться в замок и самолично прикончить Фернандо. К счастью, все обошлось, и теперь, если дон Альфонсо умрет, королевой Кастилии станет Бланка. Осмелюсь предположить, что при ней иезуиты будут с ностальгией вспоминать о двух предыдущих царствованиях.

— Что верно, то верно, — согласился Гастон. — Уж она-то задаст им перцу… Ай, черт! — вскричал он, пораженный внезапной мыслью. — Ведь тогда Филипп может стать королем!

— А он и станет королем, — невозмутимо подтвердил Эрнан. — Королем Галлии.

— Нет, дружище, не о том речь. Боюсь, ты не понял меня…

Эрнан тоже сел в постели.

— Я прекрасно понял тебя, Гастон. Я еще неплохо соображаю и полностью отдаю себе отчет в том, что теперь у Филиппа появится большой соблазн разорвать свою помолвку с Анной Юлией и жениться на Бланке. Но этому не бывать! Не бывать, уразумел? Пока я жив, не допущу этого. Пускай они себе любятся, пусть рожают детей, но жениться я им не позволю. Дудки! В конце концов я гасконец, я галл. Галлия моя страна — а Филипп должен стать ее государем. Если же он вздумает противиться своей судьбе, то я силой заставлю его пойти под венец с Анной Юлией и все-таки посажу их обоих на престол… Чисто по-человечески, мне, конечно, жаль Бланку и Филиппа, они просто созданы друг для друга. Но они не обычные люди, от их решения зависят судьбы миллионов людей, и осознание всей глубины своей ответственности, ответственности перед Богом и грядущими поколениями, должно помочь им преодолеть свои человеческие слабости. А в случае чего — я буду начеку и подстрахую их.

С этими словами Эрнан бухнулся головой на подушку и спустя секунду комнату сотряс его могучий храп.