Принц шутов

4

Из тронного зала я выскочил в длинный коридор и свернул налево, в то время как родичи мои свернули направо. Оружие, статуи, портреты, декоративные композиции из мечей промелькнули мимо, сапоги протопали сотню метров по ошеломляюще дорогому шелковому ковру в индийском стиле. В конце я свернул за угол, едва сдерживаясь, избежал встречи с двумя горничными и побежал по центральному коридору гостевого крыла, где десятки помещений были готовы принять знатных посетителей.

— С дороги, мать вашу!

Из дверного проема выполз Роббин, старый слуга отца, седой и сгорбленный, вечно не вовремя попадавшийся под ноги. Я проскочил мимо него, ускоряя бег. Бог знает зачем мы держим этих приживалов.

Дважды гвардейцы высовывались из ниш, один чуть не напал на меня, прежде чем сообразил, что я скорее шут, нежели убийца. За две двери до конца коридора я остановился и вошел в Зеленую комнату, решив, что там никого нет. Комната, обставленная в деревенском стиле, с кроватью, балдахин которой имитировал сплетенные ветви дуба, и правда была пуста, на мебели — белые чехлы. Я миновал кровать, на коей как-то провел несколько приятных ночей в обществе смуглой графини из Рима, и распахнул ставни. Через окно — на балкон, прыжок на балюстраду, и дальше — на крышу дворцовых конюшен, способных посрамить любой особняк на Королевской дороге.

Теперь-то я знаю, как надо падать, но падение с крыши конюшен угробило бы даже китайского акробата, и потому скорость, с которой я бежал по каменному желобу, была компромиссом между желаниями не разбиться насмерть и не оказаться заколотым Мэресом Аллусом и его головорезами. Огромный норсиец мог бы помочь вернуть долги, если бы я смог заполучить его и удачно заключить сделку. Ох, если бы люди поняли, что я в нем нашел, и не дали бы мне преимущества, тогда я просто мог бы подсунуть ему какого-нибудь болвана и поставить против него.

В конце конюшен есть два столба, поддерживающих древний плющ, а может, и наоборот. В любом случае, если лезть умело или не иметь выбора, до земли добраться можно. Я проскользил последние три метра, разбил пятку, прикусил язык и помчался к Боевым воротам, плюясь кровью.

Я совсем запыхался и, добежав, согнулся пополам, уперся ладонями в колени и судорожно глотнул воздуха, прежде чем оценить ситуацию.

Двое гвардейцев смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Старый пьяница, по прозвищу Дубль, и парнишка, которого я не знал.

— Дубль! — Я выпрямился и поднял руку в приветственном жесте. — В какую темницу увели пленников королевы?

Могло оказаться, что в камеры на вершине Марсельской башни. Конечно, это рабы, но норсийца с кем попало не посадишь. Всегда неплохо начать с непринужденного вопроса и тем самым разговорить собеседника.

— Да нет для них камер.

Дубль хотел было сплюнуть, но передумал и шумно сглотнул.

— Чт?..

Не могла же она в самом деле казнить их — это было бы преступной тратой ресурсов.

— Да вроде как освободят их, я слышал. — Дубль помотал головой, выражая неодобрение, брыли его болтались. — Контаф с ними разберется. — Он кивнул, показывая на другую сторону площади, — и правда, там был Контаф, укутанный в торжественное облачение. Он семенил в нашу сторону, надутый, как то свойственно мелким чиновникам. Из высоких зарешеченных окон над Боевыми воротами я слышал приближающийся лязг цепей.

— А, черт! — Я перевел взгляд с двери на субкамергера и обратно. — Задержи их тут, Дубль. Не говори им ничего, понял? Ни-че-го. Сам проверю. И твоего друга тоже.

И я умчался перехватывать Амераля Контафа из дома Месер.

Мы встретились посреди площади, где древние солнечные часы отмеряли время утренними тенями. Мостовая уже начала нагреваться, и над крышами домов занималась заря.

— Амераль!

Я раскинул руки, словно он был моим давним другом.

— Принц Ялан.

Он пригнул голову, словно стараясь не видеть меня. Его подозрительность можно было простить — в детстве я засовывал ему в карманы скорпионов.

— Эти рабы, которых приводили в тронный зал… что с ними будет, Амераль?

Он попытался обойти меня, сжимая свиток с приказом в пухлом кулаке, но я не дал.

— Я отправлю их с караваном в порт Исмут с бумагами, расторгающими все договоры. — Он перестал пытаться обойти меня и вздохнул. — Что вам нужно, принц Ялан?

— Только норсиец. — Я улыбнулся и подмигнул Амералю. — Он слишком опасен, чтобы просто освободить его. Это должно быть очевидно для каждого. В любом случае бабушка послала меня распорядиться насчет него.

Контаф поднял глаза, недоверчиво сузившиеся.

— Мне не давали таких указаний.

Надо признать, лицо у меня удивительно честное. Что называется, блеф и отвага. Меня легко принять за героя, и без особых усилий я могу убедить самого циничного незнакомца в своей искренности. С людьми, которые меня знают, этот трюк проходит не всегда. Далеко не всегда.

— Пойдемте со мной.

Я положил руку ему на плечо и подтолкнул в сторону Боевых ворот. Направить человека туда, куда он и так собирался пойти, — правильно, это стирает грань между тем, чего хочет он, и тем, чего хотите вы.

— По правде говоря, Красная Королева выдала мне свиток с приказом. Что-то нацарапала на пергаменте второпях, а я, к своему стыду, изловчился выронить его, когда бежал сюда. — Я убрал руку с плеча Контафа и расстегнул золотую цепь на запястье — тяжелую, с маленькими рубинами на обеих сторонах застежки. — Было бы ужасно неловко вернуться и признаться бабушке, что я потерял свиток. Друг понял бы меня. — Я снова подтолкнул его, словно единственным моим желанием было спокойно добраться до места назначения. Цепочкой я тряс перед глазами Контафа. — Вы же ведь правда мой друг, Амераль?

Я не стал ронять цепочку ему в карман, чтобы не напоминать о скорпионах, а предпочел вложить в его потную ладонь, рискуя, что он догадается: это красное стекло и позолоченный весьма тонким слоем свинец. Все по-настоящему ценное я давно заложил.

— А не хотите вернуться и поискать документ? — спросил Контаф, останавливаясь и разглядывая цепочку. — К вечеру принесете.

— Ну разумеется, — честно выдавил из себя я. Еще чуть-чуть — и честность из меня просто-таки потечет.

— Этот норсиец и правда опасен, — кивнул Контаф, словно убеждая самого себя. — Язычник, поклоняющийся ложным богам. Признаться, я удивился, когда его распорядились освободить.

— Недосмотр, — кивнул я. — Сейчас исправим. — Впереди Дубль, похоже, оживленно спорил с кем-то через зарешеченное окошечко Боевых ворот. — Можешь выпускать, — крикнул я ему, — мы готовы!

— Выглядишь на удивление довольным собой.

Дарин прошествовал в Высокий зал, обеденную галерею, названную так скорее в силу ее расположения, чем из-за высоких потолков. Мне нравится есть там — уж больно вид хорош: и сам дворец, и — в узких окнах — большой вход в дом моего отца.

— Фазан, засоленная форель, куриные яйца. — Я показал на серебряные блюда на длинном столе. — Все, что душе угодно. Угощайся.

Дарин — самодовольный тип и слишком уж лезет в мои дела, но все же это не такая отборная заноза в заднице, как Мартус, поэтому он и носит звание любимого брата.

— Мажордом говорит, в последнее время с кухни то и дело пропадает еда.

Дарин взял яйцо и уселся в дальнем конце стола.

— Странно. — Явно это Юла, наша востроглазая главная кухарка, рассказывает мажордому, но как подобные сплетни достигают ушей Дарина? — Пора бы задать трепку поварятам и положить этому конец.

— А доказательства есть?

Он посолил яйцо и смачно откусил.

— К черту доказательства! Высечь работников — и всякий побоится воровать. Так бы поступила бабушка. Ловкие руки легко ломаются, как она говорит.

Я честно бушевал, пользуясь своим недовольством, чтобы произвести должное впечатление. Все, Ял больше не сможет продавать фамильное серебро, этот источник кредитования иссяк. Но у меня есть норсиец в Марсельской башне. Ее было видно с моего места за столом, где я сидел, — кособокое каменное строение, самое древнее во всем дворцовом комплексе, изуродованное в ходе бесконечных и безуспешных попыток былых королей снести его. Ряд крошечных окошек с толстыми решетками опоясывал башню. Снорри вер Снагасон наверняка смотрел в одно из них с пола своей камеры. Я велел давать ему сырое мясо с кровью. Бойцам мясо идет на пользу.

Долго-долго смотрел я в окно на башню и бескрайние небеса позади нее, бело-голубые, в непрестанном движении, так что казалось, будто движется башня, как каменный корабль, бороздящий белые волны, а облака стоят на месте.

— И что ты думаешь обо всей этой ерунде сегодня утром?

Я задал вопрос, не ожидая ответа, будучи уверенным, что Дарин уже ушел.

— Думаю, если бабушка обеспокоена, нам тоже следует насторожиться, — сказал Дарин.

— Дверь в смерть? Трупы? Некромантия? — Я легко стянул губами мякоть с фазаньих костей. — Мне надо бояться вот этого? — Я постучал костью по столу, отвел взгляд от окна и ухмыльнулся. — Оно будет преследовать меня, желая отомстить?

Я изобразил, будто кость идет.

— Ты слышал этих людей…

— А ты вообще сам хоть раз видел, чтобы мертвецы ходили? Забудь о далеких пустынях и ледяных пустошах. Здесь, в Красной Марке, кто-нибудь видел такое?

Дарин пожал плечами.

— Бабушка говорит: по крайней мере один нерожденный появился в городе. Это следует воспринимать серьезно.

— Что?

— Боже! Ты же ее не слушал. Она королева, понимаешь ли. Время от времени не вредно обращать внимание!

— Нерожденный?

Это слово ни о чем мне не говорило. Вообще.

— Нечто, рожденное не в жизнь, а в смерть, помнишь? — Заметив мой отсутствующий взгляд, Дарин покачал головой. — Забудь! Слушай, отец ждет тебя вечером в этой своей опере. И не вздумай опоздать или заявиться пьяным. Не притворяйся, что тебя не предупредили.

— Опера? Божечки, за что?

Вот только этого мне не хватало — кучки толстых размалеванных идиотов, несколько часов кряду завывающих со сцены.

— Просто приходи. Ожидается, что кардинал будет время от времени финансировать подобные проекты. А в таком случае его семейству лучше держать лицо, иначе сплетники проявят нездоровый интерес.

Я открыл было рот, чтобы запротестовать, но сообразил, что среди этих сплетников могут оказаться сестры де Вир. И недавно приехавшая Фенелла Маитус — по слухам, ослепительная дочь Ортуса Маитуса, чьи карманы были столь глубоки, что доступ к ним стоил, может статься, брачного договора. И разумеется, если я организую дебют Снорри как бойца до начала представления, то, по всей вероятности, в антрактах множество аристократов и купцов откроет кошельки, желая поставить на него. Если и можно сказать об опере что-то хорошее, так это то, что она позволяет куда лучше оценить прочие виды развлечений. Я закрыл рот и кивнул. Дарин ушел, продолжая жевать яйцо.

У меня пропал аппетит. Я оттолкнул тарелку. Пальцы нащупали старый медальон под плащом, выудили и постучали им по столу. Недорогая вещица из металла и стекла открылась — внутри был портрет моей матери. Я снова захлопнул ее. Последний раз мать видела меня семилетним, а потом поток унес ее. Это говорят так — поток, а на самом-то деле понос. Слабеешь, лежишь в лихорадке, воняешь и умираешь. Предполагается, что принцессы и матери умирают не так. Я убрал медальон подальше. Лучше пусть она так и помнит меня семилетним и не знает, какой я сейчас.

Прежде чем покинуть дворец, я вызвал сопровождение — двоих пожилых гвардейцев, призванных охранять мою королевскую шкуру по приказу отца. Они шли за мной по пятам, когда я пересек Красный зал и прихватил нескольких приятелей. Руст и Лон Грейяры, кузены принца Арроу, сослались на другие дела, что, надо полагать, означало планы сожрать все самое вкусное и гоняться за горничными. Еще — Омар, седьмой сын калифа Либа и отличный товарищ для азартных игр. Я познакомился с ним во время своего краткого и бесславного пребывания в Матеме, и он убедил калифа отправить его на континент продолжить образование! С Омаром и Грейярами я направился в помещения для гостей, в то крыло Внутреннего дворца, где жили наиболее важные особы и где находились покои отца Барраса Йона, посла Вьены при дворе. Мы послали за Баррасом слугу, и тот живо явился в сопровождении Ролласа — не то приятеля, не то телохранителя.

— Какая отличная ночь, чтобы напиться! — приветствовал меня Баррас, спускаясь по ступеням. Для него все ночи были хороши, чтобы напиться.

— А для этого нужно вино, — развел руками я.

Баррас отодвинулся в сторону, и показался Роллас с большой флягой.

— При дворе нынче оживленно.

— Клан собрался.

Баррас вечно гонялся за новостями. Подозреваю, половина его жалования зависела от передачи сплетен его отцу.

— Синяя Госпожа опять играет в свои игры?

Он закинул руку мне на плечи и повел меня к Общим воротам. Послушать Барраса, так кругом сплошные заговоры народов, а то и похуже — заговор, призванный подорвать остатки мира в Разрушенной Империи.

— Если б я знал. — Он упомянул о Синей Госпоже, о которой говорили все вокруг. Баррас всегда настаивал, что бабушка и эта колдунья ведут какую-то собственную войну, причем уже не один десяток лет. Если это правда, то, на мой взгляд, это хреновое оправдание, учитывая, что я не замечал ничего такого. Истории про Синюю Госпожу казались такими же сомнительными, как те, что рассказывали про магов, заполонивших западные дворы, — Келема, Кориона и еще полдюжины других, по большей части шарлатанов. Лишь существование бабушкиной Молчаливой Сестры придавало слухам толику достоверности. — Последний раз я слышал, что наша подруга в синем бежала с одного тевтонского двора на другой. Возможно, ее уже повесили за ведовство.

Баррас хрюкнул:

— Будем надеяться! Будем надеяться, что она не вернулась в Скоррон и не развела опять эту свою войну.

В этом я был с ним согласен. Отец Барраса вел мирные переговоры и носился с ними, как со вторым сыном. Я бы предпочел, чтобы пострадал близкий родич, а не результат этих переговоров. Ничто не могло заставить меня вернуться в горы и опять воевать со Скорронами.

Мы покинули дворец через ворота Победы в добром расположении духа, передавая друг другу флягу веннитского красного, а я рассказывал о преимуществах ухаживаний за сестрами.

Мы вышли на площадь Героев, и вино у меня во рту обратилось в уксус. Я поперхнулся и уронил флягу.

— Там! Видите ее?

Кашляя, утирая слезы, я забыл о собственном правиле и показал на старуху с бельмом. Она стояла у подножия огромной статуи последнего управляющего, мрачного на своем жалком троне.

— Эй, прекрати!

Руст постучал меня по спине.

— Кого? — спросил Омар, глядя туда, куда я показывал. Облаченная в лохмотья, старуха, в принципе, могла сойти за тряпки на высохшем кусте — что, видимо, и показалось Омару.

— Едва не потеряли! — Баррас поднял флягу, невредимую в тростниковой оплетке. — Иди к папочке! Все, теперь-то я хорошенько за тобой присмотрю! — И он прижал ее к груди, как младенца.

Никто из них не видел Молчаливую Сестру. Она еще немного постояла, прожигая меня слепым глазом, потом развернулась и исчезла в толпе, устремляющейся в сторону рынка Трента. Понукаемый спутниками, я тоже пошел, терзаемый старыми страхами.

Мы пришли в «Кровавые ямы» вскоре после полудня, причем я потел и нервничал — не только из-за жары не по сезону или из-за того, что мое финансовое будущее легло теперь на пару весьма широких плеч. Молчаливая Сестра всегда вселяла в меня тревогу, а сегодня я как-то слишком на нее насмотрелся. Я продолжал озираться, почти ожидая вновь увидеть ее на многолюдных улицах.

— Давай-ка поглядим на это твое чудище!

Лон Грейяр хлопнул меня по плечу, вытряхнув из воспоминаний и напомнив, что мы пришли в «Кровавые ямы». Я изобразил улыбку и пообещал себе, что выдою этого засранца до последней кроны. У Лона были раздражающие манеры, слишком дружелюбные и одновременно бесцеремонные, и он вечно цеплялся за все, что ему ни скажешь, — словно сомневался во всем, даже в ваших сапогах. Ну ладно, вру я немало, но это не значит, что родня всяких мелких князьков может позволять себе такие вольности.

Я остановился перед дверями и попятился, окидывая взглядом наружные стены. Здесь когда-то были скотобойни, пусть и роскошные, будто король тех далеких времен хотел, чтобы даже его скот забивали в зданиях, способных посрамить дома соперников, таких же жалких, как и он сам.

Я видел старуху с бельмом за пределами тронного зала лишь раз, когда она показалась на улице Гвоздей рядом с одним из богатых особняков в западном ее конце. Я как раз вышел из бального зала в доме посла с юной красоткой, получил по физиономии за труды и стоял, остывая и разглядывая улицу, прежде чем вернуться внутрь. Я качал зуб, проверяя, не расшатала ли его треклятая девица, когда увидел Молчаливую Сестру на широкой улице. Она стояла там, вот как есть, держа в одной руке ведро, в другой — кисть из конского волоса, и рисовала знаки на стене особняка. Не на ограде сада, выходящей на улицу, а на стене самого здания, и ни охрана, ни собаки как будто не замечали ее. Я смотрел на старуху и чувствовал, как усиливается холод, словно ночь пошла трещиной, через которую утекло все тепло. Она явно не торопилась, изображала один знак и переходила к следующему. В лунном свете казалось, что она рисует кровью, широкими размашистыми мазками, рассыпая брызги, и получаются символы, закручивающие ночь вокруг себя. Женщина огибала здание, набрасывая на него петлю из краски, медленно, терпеливо, безжалостно. Я забежал внутрь, боясь этой старухи с ведром крови больше, чем юной графини Лорен, ее не в меру быстрой руки и братьев, которых она вполне могла натравить на меня ради защиты своей чести. Радость ночи, однако, улетучилась, и довольно скоро я отправился домой.

День спустя мне сообщили об ужасном пожаре на улице Гвоздей. Дом сгорел дотла, никто не выжил. Даже сейчас это место пустует, никому не хочется там обосновываться.

На стенах «Кровавых ям», к счастью, не было никаких украшений, кроме разве что накарябанных тут и там имен случайных влюбленных. Я выбранил себя за глупость и шагнул внутрь.

Братья Терриф, содержавшие заведение, послали фургон, чтобы забрать Снорри из Марсельской башни, еще с утра. В своей записке я особо отметил, что о нем надо заботиться, и пообещал стрясти с них тысячу крон золотом, если его не будет на месте к моменту первого боя.

Сопровождаемый приятелями, я вошел и тут же погрузился в пот, вонь и грохот, наполнявшие это место. Но что ни говори, здесь мне нравилось. Вдоль боевых ям бродили разряженные в шелка дворянчики, каждый — островок ярких цветов и изысканности, за ними — круг потрепанных зевак, выпивох, опиоманов и задир, а на периферии — мальчишки-оборванцы, готовые разносить вести и передавать послания. Букмекеры, поголовно с ведома и одобрения Террифов, стояли в своих ложах по периметру зала, записывая ставки мелом, и мальчики были готовы выполнить любое мелкое поручение.

Четыре главных ямы располагались на осях огромного алмаза, вделанного в пол. Алая, Бурая, Охряная и Пурпурная. Все одинаковые — шесть метров глубиной, шесть в поперечнике, но Пурпурная была первой среди равных. Знать толкалась вокруг нее и других ям, обсуждая выставленных бойцов и величину ставок. Каждую яму окружал крепкий деревянный поручень, вделанный в деревянные же борта, закрывающие каменную кладку и опускающиеся на метр вниз. Я прошел к Пурпурной и наклонился, поручень вжался в живот. Снорри вер Снагасон прожег меня взглядом.

— Свежее мясо! — Я поднял руку, все еще созерцая свой счастливый билет. — Кто будет резать?

Две маленьких руки с оливковой кожей скользнули по парапету рядом со мной.

— Думаю, это сделаю я. Вы должны мне кусочек-другой, принц Ялан.

Ох, черт!

— Мэрес, рад тебя видеть!

К своей чести, я не выказал страха, а главное — не обгадился. Мэрес Аллус говорил спокойно и рассудительно, словно писарь или школьный учитель. Тот факт, что ему нравилось смотреть, как его сборщики долгов отрезают у человека губы, превращал его спокойный тон в чистый ужас.

— Здоровенный какой, — сказал Мэрес.

— Да.

Я смотрел по сторонам в поисках друзей. Все они, даже два старых ветерана, которых мой отец выбрал для охраны, ускользнули к Бурой яме, не сказав ни слова, и дали Мэресу незаметно подобраться ко мне. Лишь Омару хватило такта выглядеть виноватым.

— И как он будет смотреться против Норраса, человека лорда Грена, а? — спросил Мэрес.

Норрас был искусным бойцом, но я решил, что Снорри с легкостью размажет его. Теперь я мог видеть бойца Грена за решеткой напротив той, через которую вышел Снорри.

— Не пора ли начинать? Делать ставки? — Я бросил взгляд на Барраса Йона. — Норрас против моего свежего мясца? Какие ставки?

Мэрес положил мягкую ладонь мне на предплечье.

— Времени, чтобы сделать ставки, достаточно, пока его испытывают, а?

— Н-но он может пострадать, — всполошился я. — Я-то планирую сорвать немалый куш, Мэрес, и отдать тебе долг с процентами.

У меня болел палец. Тот, который Мэрес сломал, когда два месяца назад я задержал выплату.

— Уж будь любезен, — сказал он. — Если так, я покрою любые издержки. Такой человек… может стоить трехсот крон.

Я понял, куда он клонит. Три сотни — как раз половина той суммы, что я ему задолжал. Этот ублюдок хотел, чтобы Снорри погиб, а принц крови оказался у него на коротком поводке. Впрочем, выхода не было. С Мэресом Аллусом спорить невозможно, особенно в заведении его родича, да еще и будучи должным ему почти тысячу золотых. Мэрес знал, на что он мог толкнуть меня, неважно, принц я или нет. Он видел, что прячется за моей бравадой. Нельзя заниматься тем, чем занимался Мэрес, и при этом не разбираться в людях.

— Три сотни, если он не сможет сегодня выдержать все раунды?

Я умудрился успеть вернуться после этой смехотворной отцовской оперы и поставить на серьезные поединки. Сегодняшнее мероприятие было призвано подстегнуть аппетит и возбудить любопытство.

Мэрес не ответил, лишь хлопнул мягкими ладонями, и стражи подняли решетку. Железо заскрежетало по камню, загремели цепи, наматываясь на катушки, и толпа хлынула к парапету, повинуясь притяжению ямы.

— Здоровый какой!

— Красавчик!

— Ничего, Норрас его быстренько изуродует.

— Норрас знает свое дело.

Здоровенный тевтонец вышел из арки, крутя лысой головой на толстой шее.

— Только кулаки, норсиец, — крикнул Мэрес. — Единственный способ выбраться из ямы — следовать правилам.

Норрас поднял обе руки и сжал их в кулаки, словно в поучение язычнику. Он стремительно сократил дистанцию, мотая головой, дабы сбить противника с толку и вынудить его нанести неверный удар. Впрочем, мне он казался похожим на цыпленка — так же крутил башкой и выставлял локти, держа кулаки у лица, подобно крылышкам. Здоровенная мускулистая курица.

Снорри явно мог легко его достать, и Норрас решил пойти в обход. Он пригибал голову и принимал удары по черепу. Собственно, я уже видел, как люди разбивали кулаки о его толстую костистую голову, и хотел сказать об этом. Впрочем, мне было не до слов, Норрас ударил, а Снорри словил его кулак раскрытой ладонью и сомкнул пальцы. Он толкнул Норраса вперед, ударив другой рукой, и локтем непринужденно отразил левую руку противника. Огромный кулак северянина обрушился на лицо Норраса, на нос и подбородок. Тот отлетел никак не меньше чем на метр и гулко шмякнулся на пол, запрокинутое лицо было в крови, обломках зубов и соплях из расквашенного носа.

На миг воцарилась тишина, потом поднялся такой рев, что у меня уши заболели. Наполовину радость, наполовину ярость. Полетели пергаменты, на которых были записаны ставки, монеты переходили из рук в руки, новые пари заключались одно за другим.

— Впечатляющий экземпляр, — бесстрастно заметил Мэрес. Он смотрел, как двое служителей уволакивают Норраса через двухкамерный тамбур. Снорри дал им выполнить служебный долг. Я видел, как он подсчитал свои шансы на побег и понял, что они равны нулю. Вторые железные ворота можно было поднять только снаружи и только при условии, что первые опущены.

— Зовите Оотану.

Мэрес ни разу не повысил голос, но его было слышно повсюду. Он улыбнулся мне, плотно сжав губы.

— Нет! — Я подавил возмущение, вспомнив, что видел безгубых людей даже во дворце. У Мэреса Аллуса длинные руки. — Мэрес, друг мой, неужто ты серьезно? — Оотана был настоящим мастером, на поясе у него висело множество разных ножей. В этом году он успел выпотрошить уже с полдюжины хороших бойцов на ножах. — Пусть, по крайней мере, мой человек потренируется с ножом несколько недель! Он из ледяного края. Они не знают оружия, кроме топора.

Я пытался пошутить, но Оотана уже ждал за воротами — гибкий черт с дальних берегов Африка.

— Бой.

Мэрес поднял руку.

— Но…

Снорри даже оружие не выдали. Убийство, чистейшей воды убийство. Публичный урок принцу крови, дабы поставить его на место. Причем публика вовсе не обязана получить удовольствие! Раздался свист и улюлюканье, когда Оотана вошел в яму, беззаботно держа кривой клинок. Дворяне улюлюкали, словно смотрели представление уличных актеров. И ведь снова заулюлюкают с не меньшим энтузиазмом, когда соберутся в отцовой опере.

Снорри поднял на нас глаза. Клянусь, он ухмылялся!

— Теперь без правил?

Оотана медленно наступал, перекидывая нож из одной руки в другую. Снорри раскинул руки, и без того огромный, а в замкнутом пространстве тем более, — и с ревом, заглушившим голоса толпы, кинулся вперед. Оотана отскочил, собираясь нанести удар, но норсиец был слишком быстр, он обогнул противника и протянул руки, такие же длинные, как у африканца. Наконец Оотана мог разве что попытаться нанести смертельный удар — больше ничто не могло спасти его от хватки Снорри. Обмен ударами не состоялся, перейдя в столкновение. Снорри навалился на противника, оттолкнул его назад на метр и ударил спиной о стену ямы. Продержал так буквально мгновение — может, они даже сказали друг другу что-то — и отошел. Оотана бесформенной кучей сполз по стене, на затылке на фоне темной кожи белели обломки костей.

Снорри повернулся к нам, бросил на меня взгляд, который было невозможно прочесть, и опустил глаза, чтобы рассмотреть воткнутый в его ладонь по самую рукоять кривой нож. Цена, которую он заплатил, чтобы клинок не вонзился в горло.

— Медведь.

Мэрес сказал это тише, чем когда-либо, хотя вокруг бесновалась толпа. Никогда не видел его рассерженным, да его мало кто таким видел, но по тому, как побледнела его кожа и плотно сжались губы, все было ясно.

— Медведь? Почему тогда просто не расстрелять его отсюда из арбалетов — да и дело с концом?

Однажды я видел в «Кровавых ямах» настоящего медведя, черного, из западных лесов. Его натравили на конахтца с копьем и сетью. Зверь был примерно того же размера, что и человек, но копье разъярило его, и едва он подобрался ближе, все было кончено. Неважно, насколько человек мускулист, сила медведя — это что-то совсем другое, и любой воин против нее бессилен, как ребенок.

Медведя привели не сразу. Он явно не входил в план, включавший Норраса и Оотану. Снорри просто стоял на месте, держа раненую руку высоко над головой и сжимая запястье другой рукой. Он оставил нож на месте — в ладони.

Ярость толпы, проявленная при появлении Оотаны, взлетела на новую высоту, когда в воротах показался медведь, но грохочущий смех Снорри успокоил ее.

— Это что, медведь? — Он опустил руки и ударил себя кулаками в грудь. — Я из ундорет, детей молота. В наших жилах течет кровь Одина. Мы — рожденные бурей! — Зная, кто его палач, Снорри показал на Мэреса пронзенной рукой, истекающей кровью. — Я Снорри, сын топора. Я бился с троллями! У вас там есть медведь побольше, я видел в камере. Вот его и ведите.

— Медведя побольше! — заорал у меня за спиной Руст Грейяр, и его дурачина-братец подхватил:

— Медведя побольше!

Вскоре уже все орали хором, да так, что стены старой скотобойни завибрировали.

Мэрес промолчал, только кивнул.

— Медведя побольше! — продолжала реветь толпа, покуда тот не появился и все не замерли от изумления.

Уж не знаю, где там Мэрес его раздобыл, но, должно быть, зверь обошелся ему в целое состояние. Это было вообще самое огромное существо, какое я когда-либо видел. Куда крупнее черных медведей тевтонских лесов, крупнее даже седых медведей из края славян. Даже сидя за воротами в грязно-белом меху, он был высотой больше двух метров, под шкурой и жиром перекатывались мышцы. Толпа затаила дыхание, а потом завыла от восторга и ужаса, предвкушая кровь и смерть и возмущаясь бесчестным убийством.

Когда решетку подняли, медведь зарычал и пошел на четырех лапах, и тогда Снорри схватил нож и выдернул его, ловко повернув в последний момент, чтобы не расширить рану еще больше. Он сжал раненую руку в алый кулак, а другой взял клинок.

Медведь, явно какой-то арктической разновидности, неторопливо приближался, мотая головой из стороны в сторону, втягивая запах человеческой крови. Снорри атаковал, топая ножищами, раскинув руки и издавая оглушительный боевой клич, затем на мгновение остановился, но этого хватило, чтобы медведь поднялся на задние лапы и рванулся навстречу с ревом, от которого я едва не обмочился, даже находясь в безопасности за парапетом. Медведь был три метра ростом, черные когти поднятых передних лап длиннее человеческих пальцев. Нож Снорри, красный от его собственной крови, смотрелся жалко. Он даже жир медведя не пробьет, — чтобы добраться до внутренностей, нужен длинный меч.

Норсиец выкрикнул какую-то угрозу на своем языческом наречии и выкинул вперед раненую руку, растопырив пальцы, размазывая кровь по груди медведя. Безумие чистейшей воды — даже я знаю, что нельзя показывать дикому зверю, что ты ранен.

Медведь, скорее из любопытства, чем от ярости, нагнулся и лизнул окровавленный мех. И тут Снорри пошел в атаку. На миг я подумал, сможет ли он убить зверя, — ну, разве что каким-то чудом сумеет загнать клинок между позвонков, если медведь опустит голову. Все мы вдохнули, Снорри прыгнул. Он оперся раненой ладонью о голову медведя и, словно придворный акробат, прыгнул, пригнувшись, ему на плечи. Медведь взревел и распрямился, пытаясь дотянуться до того, кто ему досаждает, и был в этот момент похож на отца с ребенком на плечах. Снорри тоже выпрямился, подпрыгнул, пользуясь толчком медведя, и высоко вскинул руку с ножом. Он всадил клинок в деревянную обшивку метрах в шести над дном ямы. Подтянулся, перемахнул через парапет — и оказался среди нас.

Снорри вер Снагасон двигался сквозь толпу знати, раскидывая всех попадавшихся на пути. Он уже успел где-то подхватить новый нож и оставлял за собой след из смятых и истекающих кровью горожан, при том что клинком воспользовался всего три раза, когда люди Террифов всерьез пытались его остановить. Им он вспорол животы, одному едва не снес голову. Норсиец оказался на улице, прежде чем половина присутствовавших вообще поняла, что происходит.

Я наклонился над парапетом. В зале царил хаос, повсюду люди собирались с духом и пытались броситься в погоню, теперь, когда источник дохода сбежал. Медведь опять обнюхивал пол, слизывая кровь с брусчатки, на голове у него все еще был красный отпечаток ладони Снорри.

Мэрес исчез. Уж он-то умел появляться и исчезать. Я пожал плечами. Норсиец явно был слишком опасен, чтобы держать его здесь. Он меня погубил — так или иначе. По крайней мере, я пробил брешь величиной в триста крон в своем долге Мэресу Аллусу. Так он слезет с меня как минимум на три месяца, а то и на полгода. А за это время что угодно может случиться. Шесть месяцев — это целая вечность.