Принцип жирового тела

11. Ссора и примирение.

Через пару дней я подошел к Лидии Ивановне и попросил ее дать мне больную Пролетову, которая меня заинтересовала, для курации. Лидия Ивановна с сомнением покачала головой:

- Это очень непростая больная, Алексей Валерьевич. Молодая, симпатичная, о-очень неглупая, коварная, и временами очень жестокая… Вы часом в нее не влюбились? А вы ее историю уже смотрели, в курсе, какой у нее диагноз? Смотрите, я не буду Вас ни от чего предостерегать, доктор, но не советую Вам подпускать ее близко к себе. Эта женщина может вас так обжечь, что придется всю жизнь дуть на обожженное место. Вы знаете например, что у нее черный пояс по джиу-джитсу? Она еще до болезни долго занималась в какой-то подпольной студии. У нас ее все санитарочки побаиваются. Не дай Бог ее обидеть - может искалечить. Навыки-то все остались, физическая сила хорошая, а в состоянии аффекта она себя совсем не контролирует. Недавно она в столовой сломала два ребра Верочке Фандюшиной, бредовой больной, которая вдруг полезла к ней царапать лицо - что-то ей, должно быть, в бреду примерещилось… Ладно, берите, больная интересная, разбирайтесь, доктор. Только - поосторожнее и поделикатней. И ни в коем случае не оставайтесь с ней наедине, у этой больной наверняка расторможенность влечений. Лежит довольно давно, мужчину тоже не видела давно - может запросто начать Вас домогаться, а если Вы начнете от нее отбиваться, может разъяриться и Вас порядком изувечить. Ну что, не передумали, доктор?

- Нет-нет, я ее беру - ответил я.

- Уж не влюбились ли Вы, Алексей Валерьевич?

Я слегка покраснел.

- А может, Вы с ней уже влюблялись, доктор? Она ведь у нас орел-девка. Нет?

Я покраснел еще больше и кашлянул в ладонь, чтобы скрыть смущение.

- Ладно, как бы там ни было, я Вам все сказала, остальное прочтете в истории. Успехов Вам доктор, и не теряйте головы, а то потом еще и Вас лечить придется. Я поблагодарил заведующую отделением и пошел за Ольгиной историей болезни. Саму Ольгу я решил позвать после того как обойду всех, чтобы можно было поговорить подольше.

Я решил не заходить в этот раз в седьмую палату, где лежала Ольга, а вместо этого послал за ней дежурившую в тот день Нину Васильевну, нашу санитарочку. Та пришла через несколько минут и сообщила, что Ольга наотрез отказалась идти:

- Села на кровати, смотрит букой, я от греха подальше, решила к ней близко не подходить. Может, сами до нее дойдете, Алексей Валерьевич? Она на мужчин как-то лучше реагирует.

Я прошел в седьмую палату. Больная Балабанова как всегда стояла у окна и грозила пальцем редким прохожим. Юдина сидела на постели у Бибиревой и тихонько раскачивалась. Бибирева как всегда онанировала, и рука у нее была в крови. Хайруллина спала, уткнувшись носом в подушку. Ольга сидела на кровати, сплетя ноги в позу лотоса, и лицо ее было крайне мрачно и неприветливо.

- Зачем вы пришли, Алексей Валерьевич?- хмуро спросила Ольга каким-то жестяным сиплым голосом - Уходите, я Вас прошу, у меня очень плохое настроение, и я совершенно не хочу Вас видеть. Я никого не хочу видеть.

- Олечка, давайте поговорим, может быть Вам станет легче - предложил я.

- В пизду все ваши разговоры! Я никуда не пойду. Тут буду сидеть - сипло отрезала Ольга и отвернулась от меня.

- Оленька…- начал я.

- Ольга Андреевна! - оборвала меня Ольга.

- Оленька, что с вами случилось? Почему Вы так изменились ко мне?

- Алексей Валерьевич, какие у меня теперь с Вами могут быть разговоры? О моей болезни? Так я вас вовсе не просила быть моим лечащим врачом, и говорить с Вами о своей болезни вовсе не собиралась. Набирайтесь опыта на других больных. И пожалуйста, оставьте меня как можно скорее, если не хотите, чтобы я Вам сильно нагрубила.

Я вдруг обнаружил, что в Ольге есть не только внутренняя солнечная улыбка, но еще есть и внутренняя черная грозовая туча, и эта туча собиралась громыхнуть громом и опалить меня молнией. Но я почему-то не испугался ни грома, ни молнии.

- Оля - сказал я как можно ровнее и убедительнее - Я вовсе не собираюсь говорить с Вами о вашей болезни без вашего на то желания. Я взял вас в число моих больных с одной единственной целью - чтобы иметь возможность Вас чаще видеть. Поверьте, я просто скучаю без Вас.

Больная Юдина, которая прислушивалась к нашему разговору, не переставая раскачиваться, внезапно соскочила с постели Бибиревой, которая не переставала онанировать, подбежала к нам, и встав между мной и Ольгой, отрывисто пролаяла басом:

- Выеби ее, доктор! Выеби ее! Выеби!

- Выебет, когда надо будет, тебя не спросит - бесцветным голосом ответила Ольга и вдруг молниеносно и мягко, как кошка, вскочила с кровати и слегка толкнула Юдину обеими ладонями. От этого короткого несильного толчка больная отлетела на пять шагов и с размаху рухнула на свою кровать.

- Совсем наглость потеряла! Вот подойди еще к моей кровати, узлом завяжу! - прорычала Ольга, хищно оскалившись, и крылья ее носа затрепетали.

- Ой! Ой! Убила! Убила! Насмерть убила! - испуганно басила Юдина, в страхе пряча под подушку сальное лицо, покрытое обильной растительностью.

Наконец Ольга повернулась ко мне:

- Алексей Валерьевич! Вам очень любопытно, насколько я сумасшедшая? Действительно ли я такой монстр, как Вам меня описали? Да, я теперь не такая как была до сотрясения, я знаю, я теперь иногда бываю чересчур жестокой и не могу себя сдержать. Но вы же видите - мне приходится выживать в этом содоме, где считается, что меня лечат, хотя если запереть сюда здоровую бабу месяца на два с этими красавицами - Ольга обвела рукой палату - так у любой здоровой крыша съедет набекрень. Я удовлетворила ваше любопытство? Очень хорошо! А теперь идите, я с Вами прощаюсь.

Я понял, что если я сейчас вот так, ни о чем не договорившись, уйду из палаты, то я потеряю Ольгу навсегда. Эта мысль была столь невыносима, что я неожиданно почувствовал тяжесть за грудиной, как при стенокардии, и легкую резь в глазах. Затем я неожиданно обнаружил, что щеки у меня стали мокрые. Я вдруг понял, что я расплакался как мальчишка. Я медленно-медленно повернулся, как во сне, и не глядя побрел прочь из палаты. И тут что-то помешало мне идти.

Я поднял голову и посмотрел сквозь слезы на неожиданное препятствие. Этим препятствием оказалась Ольга. Она стояла, преграждая мне выход, поднявшись на цыпочки, и тянулась лицом к моему лицу. Я нагнулся. Ольга обняла меня за шею, медленно, осторожно и сладострастно слизнула слезы с моих щек и несколько раз нежно провела языком по векам. На лице ее появилось какое-то неопределенно-томное выражение, и я сразу вспомнил, как я слизывал кровь с пальца. Я почувствовал, как Ольга, полузакрыв глаза, переживает, впитывает в себя соленый вкус моих слез, так же как я ощущал и впитывал соленый вкус крови из маленькой метки, которую коварный мюпсик оставил на моей губе.

- Боже мой, как Вы чудовищно, неисправимо глупы! Вы чуть не погубили наши отношения. Ведь для меня Вы были единственным человеком, для которого я все еще была здоровой и желанной, а Вы лишили меня этой последней отрады своей глупостью. Ну хорошо, что это оказалась всего лишь глупость. Глупость я готова простить, я не прощаю лишь осознанную злонамеренность. В следующий раз лучше думайте, что Вы делаете. Вы знаете, Алеша, болезнь меня действительно многого лишила, в том числе чуткости. Если бы не Ваши слезы, я бы ни за что не догадалась, что Вы просто большое неразумное дитя ростом под потолок. Ну ладно, Алексей Валерьевич, идемте в вашу ординаторскую. Будем общаться…

12. История голландского дядюшки и легенда о матрешечных самураях.

Ольга сидела напротив меня на стуле, сложив ноги по турецки.

- Итак, Алеша, я готова говорить с Вами на любые темы, кроме своей болезни, а также слушать Вас, при условии, что Вы не будете себя вести как голландский дядюшка, а то мне этот дядюшка просто ужасно надоел.

- А у вас есть дядюшка в Голландии? - спросил я.

- Теперь уже не в Голландии, а в Америке. Он переехал три года назад - ответила Ольга - Но вообще-то я имела в виду не своего родственника, а английскую пословицу. У них Dutch uncle означает не просто голландского дядюшку, а эдакого большого знатока жизни, который всем неустанно раздает бесплатные советы.

- А что в этом плохого? - удивился я.

- Ну во первых, то, что его никто не просит давать эти советы. А во вторых, в Голландии эти советы, может быть, еще чего-то и стоят, но ведь он дает их не в Голландии, а там, куда он приезжает погостить. И думает, что там, куда он приехал, все прямо как у него в Голландии".

- А какое отношение это все имеет ко мне, Оленька? - спросил я.

- А вот какое: Вы когда нибудь слышали про Внутреннюю Монголию?

- Что-то такое читал, но уже не помню..

- Ну хорошо, не в этом суть. Суть в том, что голландский дядюшка не обязательно живет в Голландии. Он может жить в любом месте. Понимаете, каждый человек живет в своей Внутренней Голландии. Поэтому советы каждого человека хороши только для его Внутренней Голландии, но никак не для моей, потому что моя Внутренняя Голландия - это совсем другая страна. Вы помните, как Виктор Цой пел: "Мы все говорим, что мы вместе, Но никто не знает в каком". Так вот, каждый живет в своей Внутренней Голландии, или Внутренней Англии, или Внутренней Франции, неважно, как ее назвать. Понимаете, каждый живет в своей внутренней стране. Мы живем в этой стране в одиночку и встречаемся с другими людьми на границе. Иногда мы приглашаем на свою территорию того, кто нам понравился, вот так как я недавно пригласила Вас. Но ведь мы пускаем его к себе, чтобы ему у нас понравилось, а не для того чтобы он давал нам советы, как переделать нашу страну, чтобы она стала напоминать его собственную.

Я понял, к чему клонит Ольга и ответил:

- Оленька, поверьте мне, живите, как Вам нравится, я вовсе не собирюсь наводить свои порядки в Вашей внутренней Голландии. Важно, чтобы Вам самой в ней хорошо жилось.

- Алешенька, Вы опять не поняли. Только голландскому дядюшке хорошо живется в своей внутренней Голландии. Вот он и дает советы от избытка собственного счастья, которое на поверку оказывается вовсе никаким и не счастьем, а обычным сытым, чинным и благопристойным бюргерским благополучием. Вы были когда-нибудь в Голландии?

- Нет, никогда не бывал - ответил я.

- Побывайте там обязательно. Тогда Вам многое, из того, о чем я Вам говорю, станет намного понятнее. Вы вообще когда-нибудь бывали за границей?

- Увы, ни разу - огорченно вздохнул я.

- Побывайте в Голландии, съездите обязательно! Вы еще только будете подлетать к Амстердаму, и уже поймете, что там все по-другому, чем там, где Вы привыкли жить. Россия - она даже из иллюминатора самолета все равно Россия. Все узнаваемо до боли, даже с высоты: пустоши, чащобы, редкие дороги вкривь и вкось, раздолье… А в Голландии каждый метр земли используется, все по струночке, дороги, автострады как густая сетка, все распланировано, дома, машины, все чистенькое, блестящее, как игрушечки… И люди живут и говорят по-другому, и не только говорят, но и думают по-другому. А теперь представьте себе, что все это справедливо и для каждого отдельного человека, для его внутренней Голандии. Представьте, что внутри каждого человека - целая страна, и эти страны все такие разные… Представили?

- Представил.

- А теперь скажите, разве в каждой стране жить хорошо?

- Понятно, не в каждой - согласился я.

- А теперь представьте себе, что в вашу не очень процветающую страну вваливается такой вот голландский дядюшка и начинает вас поучать, как вам жить в своей стране. Я всегда говорила своему дядюшке: "Поучайте лучше ваших паучат!". Он в конце концов обиделся, и теперь пишет очень редко.

- Ну хорошо, Оленька. Допустим, Вам плохо жить в своей внутренней Голландии. Иностранным советникам Вы не доверяете. Своему правительству - тоже. А вы не подумывали, например, об эмиграции?

- Бедный, бедный Алешенька, какой Вы наивный! Мы с вами все невыездные! Да и если бы была такая возможность, Алеша, неужели бы Вы так легко бросили свою родину, с которой вы связаны всей вашей жизнью, всей вашей болью, и поехали жить к голландскому дядюшке? Меня приглашали. Я долго раздумывала, но все же не поехала, и пожалуй, не жалею.

- Оля, а почему вы пригласили меня в свою страну? Ведь Вы меня совсем не знали!

- Алешенька, а можно я Вам не буду отвечать на этот вопрос?

- Почему, Олечка?

- Как Вам сказать… Когда-то давно я училась тай-чи у китайского учителя. Он заставлял нас медитировать стоя и сидя, по сорок минут подряд, под специальную китайскую музыку. Я однажды спросила у него, что это за музыка, и как переводятся слова. Учитель мне сказал: "Это тайна культуры". Я попросила объяснить поподробнее, и он объяснил: "Много говорить - уже не тайна". Пусть у моей страны тоже будет для Вас своя тайна. У каждой женщины должна быть тайна.

- Оля, а у меня есть для Вас какая-нибудь тайна? Ведь если бы не было, я бы не получил у Вас визу в Вашу внутреннюю Голландию.

- Тонко подмечено, Алеша! Ну как Вам сказать - и да, и нет. То есть, тайны нет, потому что я вижу, что Ваше жизненное кредо - это постараться все понять о жизни, все разложить по полочкам. Вы рано устанете от жизни, Алеша, вам когда-нибудь станет скучно и неинтересно жить, если Вы будете стараться все понять, и не научитесь оставлять для себя маленькие тайны. А ваша тайна в том, что я вижу в Вас сильное желание понять все на свете, прежде всего себя самого, и не понимаю откуда это желание берется, и зачем это Вам надо.

- Я и сам не знаю, зачем мне это надо, со вздохом признался я - Просто мне кажется, что если я пойму, отчего мне подчас так тяжело и больно жить, мне от этого станет легче.

- А вы уверены, Алеша, что станет именно легче, а не еще тяжелее?

- Нет, не уверен - ответил я без колебания.

- И все-таки вы продолжаете пытаться все понять. Ведь так?

- Так, именно так. И Вы знаете, Оля, я уже не могу жить без этой тяжести. Это я обманываю себя, что мне станет легче, а на самом деле причина, вероятно, какая-то другая. Я, Олечка, сам не знаю, какая.

- Вот за это, Алеша, вы и получили визу в мою страну - серьезно сказала Ольга без тени улыбки на лице, но я явственно ощутил бьющую из какого-то таинственного источника Ольгину внутреннюю улыбку.

- Скажите, Оля, а почему вы сейчас не улыбнулись вслух? - спросил я. Ольга нисколько не удивилась вопросу:

- А зачем вслух? Вы же и так чувствуете, что я изнутри улыбаюсь… И все же, Алеша, что самое главное в жизни Вы хотите узнать?

Я помолчал, а потом довольно долго рассказывал Ольге про принцип жирового тела, и про то, как я всю жизнь пытался и продолжаю пытаться решить для себя загадку жизни и смерти, странным образом взаимосвязанную с процессом накопления духовного опыта, и притом решить ее каким-то странным, непонятным, неизвестным науке способом. Ольга слушала меня очень внимательно.

Мы помолчали вместе какое-то время.

Затем Ольга нарушила тишину:

- Мне кажется, Алеша, что Вы ищете решение проблемы в стороне от этой проблемы, там где его просто быть не может. Хотите я расскажу Вам одну японскую легенду? Я кивнул.

- Мне рассказали ее уже давно, и рассказал мне ее один человек, который был чем-то похож на Вас и был мне очень дорог. Так вот, это легенда эта довольно древняя, она рассказывает об одном японском мыслителе по имени Дзинтаро Мицуяги. Рассказывают, что Дзинтаро жил более полутора тысяч лет назад в небольшом селении, название я уже забыла, да это и неважно.

Дзинтаро был небогат, но происходил из довольно знатного рода, и мог весьма преуспеть в жизни. Но его не интересовала ни власть, ни слава, ни женщины. Его интересовал вопрос, что есть в жизни истина, и как ее найти. И вот однажды он надел дорожную одежду, взял посох и немного еды и отправился странствовать под видом монаха. Дзинтаро прошел пешком всю Японию, не раз был в Китае, много повидал, беседовал с настоятелями храмов, наставниками дзеновских общин, просто с умными людьми, и дожил до сорока лет, так и не женившись и не заведя детей, и все ему казалось, что он самого-то главного в жизни все еще не знает.

И вот однажды он, уже совсем отчаявшись, пришел в храм и принес немного золота, что он унаследовал от родителей. Он положил это золото к ногам древней бронзовой статуи Будды, и сказал. "Я не прошу тебя ни о чем другом, но дай мне только один раз поглядеть на истину". И вдруг бронзовый Будда зашевелился, взял Дзинтаро за руку и сказал ему: "Хорошо, я покажу тебе истину, только закрой глаза и не открывай, пока я тебе не скажу". Дзинтаро закрыл глаза, его ноги оторвались от земли, и в лицо ему ударил холодный ветер, и ему показалось, что они летят где-то высоко-высоко. Потом его сандалии вновь коснулись земли, и тогда Будда отпустил его руку и сказал: "Теперь открой глаза, Дзинтаро". Ну, Дзинтаро открыл глаза и увидел, что они стоят на склоне огромной горы, а высоко над ее вершиной стоит прямо в воздухе самурай с мечом, и на него со всех сторон летят беды и печали, а иногда и радости. И тот самурай беспрерывно работал мечом, отражая беды и и печали, а радости старался не трогать, но только не всегда ему это хорошо удавалось.

"Так где же истина?"- спросил удивленный Дзинтаро. "А ты посмотри вокруг того самурая, может и еще чего увидишь",- ответил бронзовый Будда. Дзинтаро послушно стал смотреть, и заметил, что самурай тот стоит внутри другого, гораздо большего самурая, и тот наружный самурай тоже размахивает мечом, рассекая им горести и печали, и внутрь него попадают лишь осколки, и эти осколки отбивает своим мечом внутренний самурай.

Тут бронзовый Будда взмахнул своим веером, и Дзинтаро понял еще много вещей. Он понял, что внутренний самурай ничего не знает про наружного самурая и никогда ничего про него не узнает, потому что ни его взгляд, ни его меч не дотягивался до внутренних границ наружного самурая.

Внутренний самурай не знал ничего о тех бедах и опасностях, которые отражает наружный самурай. Он не умел их даже увидеть, также как он не мог видеть наружного самурая. И если бы наружный самурай пропустил беду внутрь, и она бы обрушилась на внутреннего самурая, то внутренний самурай никогда бы не узнал, что принесло ему смерть, и ничего бы не мог поделать с ней своим мечом. Иногда так и случалось, но через некоторое время вместо погибшего внутреннего самурая появлялся новый.

А сам наружный самурай тоже был внутренним для следующего наружного самурая и тоже про него ничего не знал. Дзинтаро также понял, что если бы вдруг внутренний самурай узнал о существовании наружного самурая, и знал также, что он никогда не узнает того многого, что знает наружный самурай, он бы от огорчения немедленно вонзил в себя меч.

Тут бронзовый Будда взмахнул веером еще раз, и взгляд Дзинтаро расширился до невообразимых пределов, и тогда Дзинтаро увидел самого наружного самурая. Этот самурай был бесконечно огромен, и он стоял неподвижно целую вечность, опустив свой меч. Он совсем не обращал внимания ни на радости, ни на печали, потому что они его не касались и пролетали сквозь него, как будто его и не было вовсе. Он знал их все наперечет, от момента возникновения и до самого конца их существования. Он сам, можно сказать, и был этими радостями и печалями. Он был одновременно и всем, и ничем. Его меч был бесконечно быстр и бесконечно длинен, и он мог бы рассечь все радости и печали одним единственным, бесконечно коротким ударом. Но он не видел необходимости в этом единственном ударе, и поэтому не спешил пускать в ход свой всесильный и страшный, но бесполезный меч. Все внутренние самураи вынуждены были непрерывно вращать своими мечами, и лишь самый наружный самурай был обречен стоять с опущенным к ногам мечом до скончания века, потому что он знал окончательную истину.

И когда Дзинтаро все это понял, он хотел попросить бронзового Будду перенести его домой, и вдруг увидел, что он стоит уже не на горе, а снова в храме, и его золото лежит, как он его положил, у ног Будды, а рядом лежит богато украшенный самурайский меч с дарственной лентой, иероглифы на которой были написаны тончайшей кистью с необыкновенным искусством. Тут бронзовый Будда поклонился Дзинтаро, усмехнулся, после чего замер неподвижно и вновь превратился в бронзовое изваяние. Дзинтаро обратился к Будде с горячей благодарственной молитвой, после чего взял подаренный меч и уж не пытался больше никогда искать истину в последней инстанции.

Тут Ольга слегка улыбнулась:

- Говорят, что после этого Дзинтаро открыл небольшую торговлю, завел семью, и прожил много лет в достатке и в радости.

С последними словами Ольга подошла ко мне, положила мне руки на грудь, коротко поцеловала меня в краешек губ, слегка куснула за подбородок, игриво заглянув в глаза, и направилась к двери. Я догнал ее и хотел поцеловать более основательно, но Ольга поняла мои намерения и мягко, но решительно отстранилась.

- Не сегодня, Алешенька! Я не люблю любить на бегу. Давай отложим до следующего раза. Ага?. Я кивнул и молча проводил Ольгу в палату.

13. О том, какие выводы можно сделать, увидев смерть лягушки в пасти змеи.

Прошло несколько дней с того дня, как Ольга рассказала мне японскую легенду о матрешечных самураях. С тех пор мы виделись еще два раза, но оба раза в ординаторскую приходили другие врачи, которые либо беседовали со своими больными, либо делали записи. Поэтому мы с Ольгой смотрели друг на друга как конспираторы и вели светскую беседу, сидя на "пионерском" расстоянии.

Лидия Ивановна, зайдя как-то в ординаторскую по своим делам, вдруг остановила взгляд на мне и сказала:

- Алексей Валерьевич, а я хочу Вас поздравить.

- С чем?- удивился я.

- С профессиональным ростом. Очень вы хорошо лечите наших девочек, особенно Олю Пролетову. Не знаю уж, что Вы с ней делаете, можете мне не говорить, но она стала намного мягче, улыбается, даже шутит. Просто не узнать девку. Вы уж, как уйдете из нашего отделения, не пропадайте совсем, навещайте нас, и к Оле нашей зайдите. Сами у меня ее попросили, сами ее приручили, так уж не пропадайте! Помните, доктор, как там у Экзюпери: ты должен чувствовать ответственность за тех, кого приручил. Если у нее дальше все пойдет, как сейчас, я ее, пожалуй, недельки через две-три выпишу. Мне кажется, у вас симпатия взаимная. Так что, не бросайте ее совсем.

- Лидия Ивановна - ответил я - Вообще, Ольга - девушка с характером, и неизвестно, кто из нас кого к себе приручил. Но она мне действительно нравится, и я не собираюсь обрывать с ней знакомство. Я даже надеюсь продолжить его после Олиной выписки.

- Ну вот и чудненько - сказала Лидия Ивановна, после чего еще раз на меня очень внимательно посмотрела, как будто видела впервые, и вышла из ординаторской.

Я много раз вспоминал японскую легенду, рассказанную Ольгой, и никак не мог взять в толк, чего не видит внутренний самурай из того, что видит наружный. Ну, положим, с самым наружным все было понятно. Если ты можешь все и чувствуешь все, и знаешь все, то тебе уже ничего не надо. Но вот что обозначает эта бесконечная матрешка из самураев, вот это вопрос.

Вечером я уселся смотреть телевизор, и щелкая каналами, набрел на передачу про жизнь дикой природы, какой-то американский или, что более вероятно, судя по акценту диктора, английский фильм. Вначале показали, как маленький, но зубастый крокодиленок впился своей хищной пастью прямо в брюхо большой рыбине, которая безуспешно пыталась удрать от его зубов. Потом я на какой-то момент отвлекся от экрана, а в следующий момент я увидел на нем большую пеструю лягушку, сидящую на дереве, и к этой лягушке осторожно подползала сверху небольшая желтая змейка. Подползя поближе к жертве, змейка открыла пасть и ухватила лягушку за голову. Как ни странно, лягушка продолжала сидеть на ветке и только крепче вцепилась лапами в ветку. Змея подержала лягушачью голову в пасти, после чего выпустила ее, чтобы схватить жертву поудобнее. Лягушка в этот момент вполне могла спрыгнуть с ветки и избежать гибели, но она явно не понимала, что с ней сейчас произойдет. Змея развернулась поудобнее и бросилась в новую атаку, которая оказалась более удачной. В пасти змеюшки исчезла вся лягушачья голова и передние лапы. Только тут лягушка поняла, что дело плохо и стала отчаянно лягаться задними лапами, которые тоже постепенно исчезали в змеиной пасти. Наконец, сытая змея флегматично выбросила раздвоенный язык и уползла прочь из кадра.

Я выключил телевизор и задумался. Думал я недолго. Мне пришло в голову, что если бы это была моя лягушка, я бы сумел ее защитить от змеи, потому что я видел змею и исходившую от нее опасность, а лягушка просто неспособна была ее видеть. Я вспомнил, как на кафедре физиологии в мединституте аспирант, проводивший у нас одно из занятий, рассказал, что лягушачьи терморецепторы реагируют только на динамические изменения температуры и никак не реагируют на абсолютные значения температуры. Это доказывается двумя садистскими опытами. В первом из них лягушку кидают в кастрюлю с кипятком, и лягушка выпрыгивает. Во втором случае ее сажают в холодную воду и медленно подогревают до кипения. Лягушка сидит спокойно, пока не сварится заживо.

Человек воспринимает не только динамику температуры, как лягушка, но и ее абсолютные величины, как все теплокровные животные. Можно сказать в этом смысле, что каждый человек носит в себе лягушку. Человек таким образом является наружным самураем по отношению к собственной "внутренней лягушке": он замечает внешний круг опасностей - тех, которых "лягушка", спрятанная в человеке, не замечает в силу своей несовершенной природы.

Потом я подумал об аквариумных рыбках, которых разводят аквариумисты. Понятно, что их благополучие и безопасность сильнейшим образом зависели от их хозяев, о существовании которых они даже и не догадывались. Вспомнился анекдот о том, как верующая в Бога аквариумная рыбка убеждает рыбку-атеиста уверовать: "Бог есть, ибо кто-то же меняет воду в аквариуме!".

А чем я отличаюсь от этой рыбки? Я могу верить в Бога или не верить, но я точно также могу не видеть многих очевидных опасностей, да и вообще множества всяких вещей, скрытых от меня навеки ввиду ограниченности моего разума и чувств. Положим, я не могу видеть ренгеновских лучей, но могу наблюдать их с помощью приборов. Но разве это принципиальное отличие? Кто может доказать, что приборы и научно-техническое развитие способны расширять наш разум и кругозор до бесконечности? И если существует предел, а он непременно должен существовать, то я ничем не отличаюсь от рыбки. И если существует более совершенное существо, чем человек, то человек никогда не будет в состоянии понять ни его разума, ни его чувств, как рыбка не в силах вообразить что такое человек и понять человеческую природу. Для этого наша рыбка должна как минимум стать человеком, и притом не самым глупым.

Единственное отличие - это то, что человек может понять, что он не все может узнать и понять, а рыбка об этом, вероятно, не думает. Но что это меняет? Человек понял это грустное обстоятельство и придумал "вещь в себе", а что придумала рыбка, мы знать об это не можем, также как мы не можем знать, стрекочет ли кузнечик для собственного удовольствия или из чувства долга.

Жаль, что я не читал Гегеля даже в переводе, и знаю про его "вещь в себе" только через призму ублюдочного марксизма, который, по всей видимости, кастрировал и опошлил его идеи, впрочем, не его одного. Козьма Прутков тоже, помнится, изрек афоризм "В мире существуют вещи, о которых мы ничего знать не можем, но мы не можем знать, что это за вещи". Может быть, крестные отцы Козьмы Пруткова решили спародировать Гегеля? Я, конечно, исключительный невежда, ибо я не владею датами и не знаю даже, кто из них выразил эту мысль раньше.

Итак, смысл японской легенды мне теперь ясен. Она говорит об ограниченности возможностей любого конечного разума, потому что всегда найдется разум, превосходящий его по своей мощи. В то же время бесконечный разум уже ничем не отличается от бесконечной природы, и тем самым отрицает сам себя, ибо сливается с ней без остатка. Бесконечный разум и бесконечная природа - полностью изоморфны, и тогда одна из этих сущностей становится ненужной. Таким образом, вечный удел познающего разума - это неполнота знаний, их локальность, временность, динамика и бесконечное развитие (и не обязательно по восходящей). Разум - это часть психики, а психика - это отражение не всей бесконечной природы, а лишь некоторой ее конечной части, именно той, которая существует здесь и теперь, и притом не дальше наружного самурая, то есть конструктивного предела возможностей данного психического аппарата отражать внешнюю реальность.

Емкость и быстродействие человеческой памяти, интеллектуальный потенциал и эффективность, одним словом, все слагаемые человеческого разума, его ресурсы, а следовательно и его познающие способности, ограничены природой, также как ограничена емкость и способность к регенерации у невидимого "жирового тела" - аккумулятора духовного опыта.

Итак, ни один разум принципиально не в силах охватить и понять смысл всего сущего, и это должно быть очевидно. Поэтому, если бы люди жили одним разумом, они должны были бы ужасно страдать от недостатка этого смысла. Но тем не менее, страдают почему-то лишь философы и отчасти поэты, а остальные люди вполне неплохо устраиваются в жизни. Значит, существует нечто, что придает смысл человеческой жизни, и это нечто отлично от разума.

Так что это за нечто, придающее человеческой жизни ее смысл? Понятно, что это нечто - человеческие чувства. Но чувства отнюдь не находятся в прямой зависимости от внешних впечатлений. В умных психологических книжках я прочитал, что чувства - это результат опосредования внешних впечатлений внутренней природой человека. Таким образом, жизнь человека имеет смысл постольку, поскольку он сопоставляет и развивает свою внутреннюю природу через посредство внешней среды, и именно внутренняя природа является определяющей согласно Шопенгауэру. Согласно Шопенгауэру, человек одаренный имеет преимущество перед человеком богатым, ибо богатый человек с бедным, убогим внутренним миром, наслаждающийся тем лучшим, что могут предоставить ему за его деньги, подобен тому, кто пьет наилучшее вино, страдая от вкуса желчи во рту. В наше время бы сказали "нюхает цветы в противогазе".

Итак, жизнь одаренного человека заключает в себе больше смысла. А что подразумевает одаренность? Ум, интеллект? Да нет, вовсе не обязательно. Не все гении умны. Далеко не все таланты многогранны. Тогда что же? Художественые способности? Опять нет. Как тогда быть с математиками, физиками, философами? Так все-таки что общее присуще всем без исключения одаренным людям? Единственное, что может быть общего для всех талантов - это способность проникать в суть определенного круга вещей и способность к творчеству, способность самовыражаться, реализовывать свой талант и получать от этого счастье. И не только проникать в суть уже существующих вещей, но и создавать что-то новое. Именно это приносит счастье, и поэтому можно в какой-то мере считать счастье критерием таланта.

Но тогда скотник Василий, который выпивает с утра литр самогона, после этого ревет как скотина, за которой он ходит, и в завершение замертво падает мимо кормушки с сеном, потому что по кормушке попасть не может - тогда и он тоже талант, потому что он счастлив. Что самое парадоксальное - этот придуманный мной на ходу (а может даже и непридуманный) скотник Василий действительно талант в своем роде, потому что он умеет жить в согласии со своей природой и находить в этой жизни удовольствие. Просто его талант несколько другого качества, чем прочие таланты. А почему мне приходится считать его талантом? А потому что путем логических рассуждений выяснилось, что разум нельзя считать мерой таланта, ибо разум несовершенен и не поддается оценке, и тогда мерой таланта можно считать только счастье. Скотник Василий проник в суть алкогольного опьянения, наслаждается этим состоянием, и - счастлив! В этом и заключается его талант. Но тогда талантлив также и больной прогрессивным параличом, находящийся в постоянной эйфории, потому что он тоже ощущает себя вполне счастливым. Парадокс налицо!

Таким образом, не только разум, но и счастье никак не может служить мерой таланта. Более того, если враждебные обстоятельства мешают человеку реализовывать его талант, то его талант принесет ему уже не счастье, а как раз наоборот - несчастье! Ум тоже может принести много неприятностей, стоит вспомнить бессмертную комедию Грибоедова. Хотя - нет, не просто ум, но еще и интенция, желание использовать этот ум не так, как принято в обществе. Непонятные стремления, чуждые обществу идеалы. Именно они, соединяясь с ярким умом, приносят горе его обладателю. Несомненно, Чацкий - тоже своего рода "неправильный жук". А вот Глумов в комедии Островского до поры до времени вполне успешен, и разоблачизм в его пьесе отнюдь не закономерность развития духовных устремлений героя, а простая случайность, выдуманная автором, чтобы вывернуть и героя, и общество наизнанку и хорошенько прополоскать их грязные кишки.

С другой стороны, страдания и несчастья человека могут быть равным образом вызваны отсутствием или недостаточностью его ума и таланта. Сложные это все вещи, и поэтому прямой и однозначной зависимости тут быть не может. Тут необходимо разбираться на более тонком уровне: Понятия "счастье", "ум" и "талант" слишком уж общие, за каждой из них стоит море различных вещей, и с каждой из них необходимо разбираться отдельно, а потом увязывать их вместе. Только так, может, и удастся что-нибудь понять в этом непростом деле.

К чему же мы в конце концов пришли? К тому, что на уровне обыденных понятий нет абсолютно никаких зацепок, ничего определенного в плане того, чтобы выделить и обосновать абсолютные внешние критерии таких сущностей как "ум", "талант" и "счастье". В обыденной жизни наличие их у субъекта решается на уровне интуиции и закрепляется общественным мнением. Но ведь это мнение не всегда стопроцентно верно, и к тому же его всегда можно поколебать и даже круто изменить - стоит приложить соответствующие усилия.

Есть определенная разница в общественном восприятии счастья и таланта. Если вопрос о таланте непременно несет общественное звучание, ибо любой талант безусловно нуждается в оценке и признании, то вопрос о счастье носит сугубо личный характер. Талант может зарубить или дать ему пробиться бездушный чиновник, подписав или не подписав бумагу, разрешающую выставку или зарубежные гастроли. А вот в достижении личного счастья чужой человек не поможет. Другой человек может помочь стать счастливым только в одном случае - если его душа настолько родственна твоей душе, что становится возможным "мистическое слияние", как произошло, смею надеяться, у нас с Ольгой- по крайней мере я так это ощущал и продолжаю ощущать.

В плане таланта, всегда говорят еще об историческом критерии - мол, потомки оценят. Но история - дело случая, и потомки могут просто потерять или бездумно растоптать то, что сделал самый яркий талант, или странным образом возвеличить серую посредственность на многие века.

Но по каким критериям оценивают талант? Вот, произведения Баха пролежали больше сотни лет, пока к ним неожиданно не проявили интерес и стали их играть. А ведь могли бы и не проявить этого интереса никогда! Почему-то говорят, что мол, предки понять не могли, а мы, дескать, потомки до них доросли и поняли. Да враки по-моему это все, типичная лесть самим себе! Какие мы хорошие, умные, все понимающие. Баха слушаем, Ван Гога разглядываем, скоро начнем учить в массовом порядке санскрит и эсперанто от избытка умиления тем, какие мы культурные. А в сущности, развитие культуры вполне могло пойти совсем в другую сторону, и Бах был бы тогда не более популярен среди широкой публики чем Гендель или Глюк, и слушали бы его только немногие любители.

Без сомнения, какие-то объективные вещи, невидимые никаким прибором, но тем не менее существующие не менее реальным образом, чем планеты и звезды, должны находиться во внутреннем мире талантливого человека, которые и отличают его от не талантливого. Опять-таки на уровне обыденных понятий - это красота, гармония, поэзия души… Но мы не умеем видеть эти вещи внутри человека и поэтому называем их субъективными. Еще и как субъективными! Иной раз человек и сам не может разглядеть их внутри себя, пока случай ему не поможет, не подтолкнет куда надо. А может, куда не надо… А может, никогда и не подтолкнет…

А чтобы талант получил признание, необходимо, чтобы эти субъективные вещи стали объективными не в философском, а в обыденном смысле этого слова. В том самом недвусмысленном смысле, что она, эта самая внутренняя красота, еще должна уметь выразить себя, донести себя до всех, и это выражение должно совпадать с теми стандартами на красоту, которые господствуют в обществе, или быть столь сильным и впечатляющим, чтобы пробиться к людским сердцам и создать новые стандарты, новое понимание, может быть новую эпоху.

Даже объективный талант, самый признанный, самый бесспорный, в конечном итоге все равно субъективен. Его отличие лишь в том, что он субъективен уже для многих, он коллективно субъективен, а непризнанный, невыраженный талант - это талант, который существует лишь для одного его обладателя, если он вообще о нем знает. Ведь талант может существовать для его обладателя только в самой тяжкой своей форме - в форме страдания, неудовлетворенности той жизнью, которой он живет. И несчастный обладатель неизвестного таланта может не ведать долгое время, как ему вырваться из тисков этих страданий, пока не представится случай. А случай может не представиться никогда…

Таланту нужны поклонники. Быть поклоником таланта - это тоже талант. Это тоже страдание, это тоже неудовлетворенность, страсть. И при этом отсутствие собственных выразительных средств, в сочетании с умением понимать материализованный в произведениях искусства (и не только в них, а можно сказать, во всем) пыл чужой талантливой души, умение преодолеть это свое страдание, понять страдание чужое, и вместе с автором шедевра возвыситься над этим страданием, заставить на какой-то момент свое сердце биться синхронно с тем, кто сумел разгадать твою душу и ее порывы, ни разу в жизни тебя не увидев, вообще не зная, что ты есть на свете. И это тоже - вариант мистического слияния, неведомые плоды которого наполняют неведомое "жировое тело" духовного опыта.

Могут ли одни только чувства питать талант? Разумеется, нет. Может ли только один разум питать талант? Скорее всего, тоже не может. Даже ученому нужна интуиция, полет воображения, нужна страсть. Эйнштейн говорил,что образное мышление и воображение играло огромную роль в его научной деятельности. Фейнман утверждал то же самое. Эйнштейн играл на скрипке, Фейнман - на ударных в джазе… Менделеев расскладывал пасьянсы и клеил чемоданы, Резерфорд носил на шее будильник на веревочке, будильник громко тикал, а Резерфорда прозвали крокодилом из-за сказки про крокодила, который проглотил будильник. Менделеев разложил свой главный в жизни пасьянс, Фейнман и Эйнштейн сыграли то, что хотели. Интересно, кого хотел Резерфорд разбудить своим будильником?…Впрочем, я отвлекся от темы повествования.

Итак, получается, что талант - это не только обладание замечательным разумом и богатыми чувствами, но и еще способность соединять одно с другим, и именно это соединение создает наивысший накал жизни и страсти в человеке и позволяет создавать шедевры, способные пробуждать в других людях способность хотя бы на время испытать те же чувства и те же мысли, тот же восторг, упоение и страдание, то же мистически глубокое понимание реальности, которое испытывал сам автор шедевра. За это их любят. За это их иногда обожествляют. За это их порой страшно ненавидят.

А счастье - счастье, по видимому определяется тем, насколько успешно объединились между собой разум и чувство, чтобы человек мог выразить себя вовне. Например, тому же скотнику Василию приятно напиваться до изумления, этим он выражает себя, и вполне доволен и жизнью, и собой, и другими. Ему также вполне хватает его разума, потому что он знает, где достать самогон. Что с того, что его "самурай" - "более внутренний", чем, например, у меня или у Ольги: ведь свое дело он делает не менее, а даже более эффективно, чем у меня и у нее, и в каком то смысле скотник Василий счастливее нас!

Что поделать - за все надо платить. Как пошутил кто-то из физиков в рубрике "физики шутят", "чем выше поднимаешься, тем глубже увязаешь". Скотник Василий платит за веселое и непотребное состояние, в котором он проводит большую часть своей малосознательной жизни, всего лишь муками похмелья и больной печенью. А я, да и Ольга, как очевидно - одним словом, все мы, "неправильные жуки" - платим экзистенциальным страданием и одиночеством за умение чувствовать "абстрактную боль", за понимание бренности и тленности всего того, что притягивает "правильных жуков" и заставляет их упоенно жужжать, стрекотать и трепетать крылышками. И это перманентное, неотъемлемое от жизни страдание заставляет "неправильных жуков" все глубже заглядывать внутрь себя, прислушиваться к себе, чтобы услышать дуновение ветерка обманчивой вечности, чтобы запомнить этот звук, и с болью, с кровью, в муках выражать его на бумаге, на холсте, в нотном ряду, в песне, в пляске, в исступленном любовном танце… Или в поэме, в романе, в философском трактате… Одним словом, в обращении к современникам и в послании к потомкам. А может быть, просто в отчаянном послании никому - послании в породившую тебя, недолговечного, таинственную вечность…

Особенно страшно это делать, когда ты один, и когда это неведомое, которое измучило тебя до предела, в конце концов прорывается наружу, отрывает тебя от "правильных" дел, подчиняет себе твой разум и швыряет тебя в зыбкую пучину полнейшей неизвестности. Самое страшное в этот момент - это не полновесные укусы "правильных жуков", подравнивающие тебя под всех, а мучительнейшие укусы твоих собственных сомнений - не мираж ли, не иллюзия ли все это, не понапрасну ли губишь ты свою жизнь?

Но если это всего лишь иллюзия, то почему она столь реальна, столь мучительна, почему так тяжело с ней расстаться, почему сопротивляющийся разум, страх и здравый смысл, даже объединивши вместе свои усилия, не могут, бессильны похоронить эту иллюзию в твоей душе, а она только сильнее разгорается в ответ?

Я думаю, что человеческий разум никогда не получит ответа на этот вопрос. И тем не менее, я принужден идти по своему скорбному пути, не требуя ответа, потому что не идти - еще страшней. Я принужден всю жизнь разбираться в том, как функционирует "жировое тело" духовного опыта, зная, что разум не в силах этого понять, и при этом будучи не в силах оторваться от этого занятия. Видимо, такой уж у меня неудачный талант, возможно, не у меня одного. Ой как не завидую я людям, обладающим таким ужасным даром, потому что я знаю, каково с ним жить, непосредственно изнутри.

Выходит, что аккумуляция духовного опыта путем только интеллектуального познания действительности, путем развития одного только разума, попытка взвалить ответственность за счастье и благо на один только интеллект - обречена на неуспех. Человек не является рациональным существом, напротив, он лишь по видимости рационален, а на деле он иррационален, - и не в силу своих убеждений, иллюзий, привычек, традиций или особенностей общественного развития, - он иррационален просто в силу своей природы. Значит, существует еще что-то, что не может быть "понято" в смысле "познано", а может быть только "прочувствовано". Ну да, недаром же сущесвуют слова "истина" и "красота". Но между тем и другим не лежит пропасть, то и другое как-то связано между собой. Уметь найти эту связь и показать ее всем остальным так, как не показывал до того никто другой - вот это и составляет суть, ядро любого настоящего таланта.

Итак, духовный опыт, который определяет для человека смысл, качество и субъективную ценность жизни, полноту его счастья, завершенность этого счастья, завершенность самой жизни и готовность к смерти как высший этап понимания своего мистического слияния, уже не с другой душой, а со всем миром, с вечностью в своей душе - этот духовный опыт находится в какой-то тонкой неведомой субстанции, которую я условно называл "жировым телом" ввиду конечности, невосполнимости ее ресурсов, невозможности ее регенерации, отката назад, невозможности начать что-то снова, и эта субстанция не находится в ведении разума, хотя вероятно, имеет с ним какую-то связь. И в этой субстанции действуют свои законы. И эти законы необходимо изучать…

Стоп! Засада. Опять "изучать"? Опять свалить все на разум, на рациональное объяснение феномена красоты? Чушь! В том то все и дело, что "изучать" это самое "жировое тело" НЕВОЗМОЖНО. Его можно только чувствовать. Умные были люди Вундт, Титченер и прочие интроспекционисты. Как они хорошо понимали все эти тонкие вещи! А в нашем Институте Психологии Академии наук СССР это и понимать некому. Там теперь все работают с моделью "человека-оператора", который сидит в танке или в самолете и стреляет по вражеским леталкам и стрелялкам.

Увы, в наш технологический век Человека превратили в придаток к гусеницам, пушкам и ракетам. Он теперь уже даже и не Человек, а "человек-оператор". Провели замеры, построили математическую модель и конструируют панель приборов, такую чтобы человеку- оператору было удобно летать, ездить, маневрировать, рассстреливать и давить гусеницами менее совершенные конструкции, в каждой из которых тоже сидит "человек-оператор". Бред! И этим бредом занимается почти весь Институт Психологии Академии наук. Вундт и Титченер отдыхают. Зачем разбираться на тонком уровне в собственном счастье или несчастье, изучать какое-то "жировое тело" духовного опыта, которого и нет вовсе? Убей всех врагов и будь счастлив. Как все-таки еще несовершенен человек!

А я, неправильный жук, тем временем радуюсь, что подобрался к таинственному "жировому телу" еще на волосок ближе, решив очередную задачку со многими неизвестными. По крайней мере, мне теперь понятно, что наполнение "жирового тела" духовного опыта зависит не от абсолютной величины разума индивида и не от абсолютной величины его таланта (еще вопрос, можно ли их измерить!), а скорее от баланса внутренней природы человека и окружающих его внешних обстоятельств.

Хм! Гениально! Экий я осел! Это же надо столько мудрствовать, чтобы в конце длинных заумных рассуждений родить в муках всеми затасканный трюизм! Но видимо, не все так просто, что люди с древних времен, столько веков подряд не могут уйти дальше этого трюизма в решении проклятого вопроса о смысле жизни и предназначении человека. Вероятно, и мне не удастся продинуться далеко вперед. Где ты, мой спаситель, мой милый бронзовый Будда, где мне тебя искать и о чем просить? Молодец, Оленька! Хорошо она меня этой японской легендой уела. И про голландского дядюшку мне теперь тоже все ясно. Умнющая женщина эта Ольга! И тоже несчастная. Отчего все-таки так бывает, что ни ум, ни талант не впрок, а только во вред?..

14. О том, как незначительные вещи влияют на женскую судьбу.

Лидия Ивановна выписала Ольгу, как и обещала мне, через две недели, и я проводил ее домой. Ольга ни в коем случае не хотела, чтобы я провожал ее до самого дома, а тем более, заходил к ней, но я настоял, и она с видимой неохотой позволила мне войти в лифт вместе с ней. Мы поднялись на седьмой этаж. Ключей от дома у Ольги не было, и нам пришлось долго звонить, стучать в дверь, потом снова звонить. Когда мы уже совсем отчаялись, и я хотел предложить Ольге пойти ко мне, за дверью вдруг послышались быстрые шаркающие шаги, и дверь со скрежетом приоткрылась, лязгнув цепочкой.

В открывшемся просвете мелькнула пола цветастого женского халата, а затем появилось лицо нестарой еще женщины, и на этом самом лице, казалось, застыло обиженно- брюзгливое выражение с явным оттенком враждебности и недоброжелательности. Физиономия напомнила мне картинку- иллюстрацию из старого учебника психиатрии "Склочник-кверулянт, пишущий донос": такие же брюзгливые складки вокруг губ, такие же недобрые колючие глазки, выглядывающие из-под насупленных бровей, как пулемет из амбразуры.

Черты этого лица смутно напомнили мне Ольгу, и я понял, что это была ее мать. Она посмотрела на Ольгу мрачным рыскающим взглядом, и недоброжелательное выражение на ее лице еще усилилось.

- Что, неужто вылечили уже? - голос женщины был под стать ее лицу, вязкий и холодный, как придорожная грязь поздней осенью - Что-то уж больно быстро! Могли бы и подольше подержать. Без тебя-то как хорошо было, прямо рай! Женщина перевела взгляд на меня:

- Ба! Она еще и хахеля с собой привела, совсем совесть потеряла!

- Ты может, дверь откроешь, а разговоры потом? - хмуро ответила Ольга голосом, который не сулил ничего хорошего. И, повернувшись ко мне, сказала несколько более мягко:

- Алеша, пожалуйста, идите домой, я вам позвоню.

- Нет, я не уйду, пока не увижу, что у тебя все в порядке - ответил я и сам удивился своей решительности.

- Ну, как знаете - ответила мне Ольга каким-то тусклым деревянным голосом, а затем вновь повернулась к двери, и тут в ее голосе неожиданно звякнул металл:

- Ну что, долго еще нам за дверью стоять? Дверь скрипнула, лязгнула и открылась.

- Заходите, Алеша - сказала Ольга голосом, уже не деревянным и не железным, а просто полным грустной иронии и, пропустив меня вперед, вошла следом за мной в узкий полутемный коридор.

- Зина, кто это там?- раздался мужской голос.

- Да кто, кто!..- с досадой прошипела Ольгина мать, прошлепала через коридор в своих тапочках без задников и скрылась.

Зайдя в коридор, я огляделся, и увидел, что квартира, судя по расположению ее дверей, двухкомнатная, с изолированными комнатами. Ольга зажгла свет и сняла обувь, и тут из ванной комнаты показался в облаке сигаретного дыма крупный коренастый мужчина лет за пятьдесят, в шикарном махровом халате, и встал, не здороваясь, посреди коридора. Ольга попыталась его обойти, направляясь к дальней двери, где, по-видимому, была ее комната, но он решительно загородил ей дорогу:

- Ты зачем сюда припожаловала? Тебе было говорено, чтобы твоей ноги тут не было! Или снова в дурдом захотела? А то смотри, мы хоть сейчас тебя туда определим, вместе с хахелем твоим - оглянуться не успеешь! Пара синяков - и все дела. Не хочешь обратно в психушку - быстро собирай вещички и, как говорится, в дальний путь на долгие года.

Гадкий мужик напомнил мне что-то такое, против чего помогал только Универсальный успокоитель. Мерзкие плевки вновь зашевелились на дне моей души, и я вдруг почувствовал себя как когда-то в винном магазине, когда во мне закипело бешенство после того как меня оскорбили и ударили.

- Оля, отчего это твой папа так с тобой не любезен? - притворно удивился я

- Какой еще папа? Мой папа семь лет как умер - ответила Ольга, недоумевающе глядя на меня. Она знала, что я это знал.

- А тогда кто же тебе этот гражданин в халате? Отчим?

- Да нет, он мне вообще никто! Мне он никто, а вот мамка моя жить без него не может.

- Понятно, Олечка. Без него не может, а без тебя может - резюмировал я - А наш герой это понял и потому "пришел сюда навеки поселиться". И сейчас высказывает тебе претензии на твою жилплощадь, и его не смущает, что он тебе - никто, и не имеет абсолютно никаких прав тобой командовать. Н-да, Олечка! Квартирный вопрос очень испортил москвичей, Воланд был в этом абсолютно прав. А это ваше никто мне очень не нравится, потому что оно - дрянь.

Я сморщил губы и хотел сплюнуть, но вспомнил, что это не магазин, и урны рядом нет.

- Слушай, козляра, ты бы шел отсюда, по добру по здорову, дверь сам знаешь где, вот и мотай побыстрее, пока тебе лицо не помяли - обратился ко мне мужчина, почесывая широкую грудь под махровым халатом. Он явно чувствовал себя хозяином, а Ольгу и меня - незваными гостями. Я посмотрел на его волосатые руки, для убедительности сжатые в кулаки, и сказал:

- Ну вот, Олечка, все мне теперь понятно, каким образом ты оказалась четвертом отделении. Этот подлец, стоящий перед нами, избил твою мать и быстренько ушел, а твоя любящая мать, согласно задуманному плану, вызвала психбригаду и свалила все побои на тебя. Те приехали, проверили по шифру, увидели, что ты состоишь на учете в психдиспансере и неоднократно лежала в ПБ, и увезли тебя с собой. Ловко придумано. Жестоко, подло и расчетливо. А ты, Оля, пожалела мать и не стала ей портить медовый месяц. Так было дело?!

Ольга молчала, растеряно глядя мне в глаза. Я посмотрел в лицо Ольге, а затем на оторопевшего мужика. - Так и было!- сказал я скорее себе, чем Ольге или кому-то другому.

- Алеша! - Ольгин голос приобрел умоляющий оттенок - Вам вправду лучше поскорее уйти. Не надо Вам ввязываться в это дело. Я не думала, что все так скверно обернется. Но, как бы то ни было, это мои проблемы, и я их сама решу.

- Нет, Оля, поскольку я сюда пришел вместе с тобой, то это теперь уже и мои проблемы. Ты знаешь, Олечка, я драться не умею, но если эта гнида в халате будет тебе угрожать и сейчас отсюда не уйдет, то разбить его голову об стену у меня, надеюсь, сил хватит.

Гнида, не долго думая, размахнулась, и кулак скользнул по моему плечу, которое я успел подставить. Я кое-как сумел перехватить руку и крепко сжал ее за кисть.

- Колюня, не махайся на него, а вдруг он не с больницы, а то посадит еще! - предостерегающе сказала Ольгина мать, появившись на пороге кухни.

- Щенок еще, таких как я сажать! - прохрипел Колюня и размахнулся другой рукой, но его опередила Ольга.

Она стояла, не принимая участия в ссоре, но увидев движение руки Николая, мягко взвилась в воздух, и нога ее совершила резкое хлыстообразное движение, кончик ее стопы коснулся Колюниного паха и отдернулся назад. Мужик согнулся пополам, скрючился и сел на пол. Ольга быстро и мягко, по-кошачьи придвинулась к нему и коротким жестким движением врезала ему ребром ладони наотмашь сзади по шее. Колюня с хаканьем выпустил воздух, как при ударе топором, и упал лицом на пол, а Ольга, как ни в чем ни бывало, встала в прежней позе. Ольгина мать стояла на пороге кухни и тихонько плакала сухими глазами, судорожно уперев костяшки пальцев в щеки, всхлипывая и едва слышно подвывая.

Минут через пять Николай пришел в себя и начал медленно разворачиваться из скрюченного состояния, как разворачивается свернувшийся в минуту опасности еж. Удивительно, как быстро изменяет подлецам их наглость и апломб, когда они встречают неожиданное и серьезное сопротивление. На мужика жалко было смотреть, хотя мне, честно говоря, было его совсем не жалко.

- Так вот, Колюня, или как там тебя - наставительно сказал я. Я действительно из психбольницы, и я работаю там врачом. И хотя я пока не могу доказать в суде, что в действительности произошло в этой квартире в день Олиной госпитализации, но я использую все средства, чтобы испортить тебе жизнь в этой квартире и сделать ее невыносимой. Короче, Колюня, где дверь ты знаешь, вот и мотай отсюда со всей скоростью по месту прописки. А если ты, урод, заявишься сюда еще раз, то я лично порекомендую Олечке тебя убить или на всю жизнь искалечить - это как раз то, что ты заслужил. А она потом полечится у меня - не сильно долго - поправит здоровье, и я ее выпишу. А вот тебя, гнида, с кладбища уже не выпишут. Так что мотай поскорее, подонок!

Николай кое-как встал, поохивая, потирая шею, сгибаясь и хватаясь за отбитую промежность, а в промежутке между стонами вопил, обращая свои взгляды на кухню, где стояла с окаменевшим лицом Ольгина мать:

- Ну, Зинуля, все! Спасибо тебе, Зина! За все спасибо! За любовь, за ласку, Зин, за заботу! За доченьку твою особое спасибо! Ты думаешь, я себе бабу не найду? А ты еще придешь ко мне потом, еще придешь! На пузе приползешь и подолом полы мыть будешь! Только я теперь в гробу видал и тебя, и твои котлеты картофельные, и платье твое в горошек, и твою отрыжку, и твою квартиру, ебись вы все по нотам! Ищи вот теперь, кому по вечерам сиськи-то в руки пихать, когда перед теликом сидишь! Вполголоса бормоча угрозы, жалобы и ругательства, Николай оделся, собрал чемодан и ушел, выматерившись напоследок и демонстративно хлопнув дверью. Ольгина мать молча сидела на кухне, ни во что не вмешиваясь, положив локти на кухонный стол и подперев щеки руками. Лицо ее почернело, а глаза горели лютой ненавистью и неукротимой траурной злобой, но она продолжала молчать.

Я прошел по коридору, направляясь вслед за Ольгой в ее комнату, и вдруг увидел лежащий на полу красный прямоугольник, очертания которого мне показались очень знакомыми.

- Оля, это не ты паспорт потеряла в суматохе?- спросил я.

- Нет, Алеша, я свои документы уже давно дома не храню.

- Тогда чей это паспорт тут на полу валяется?

Ольгина мать неожиданно сорвалась с места как кошка и метнулась в коридор, но я уже и сам понял, кто потерял паспорт. Ольгина мать нырком нагнулась к полу и резко выбросила вперед руку, чтобы схватить документ, но я наступил на него ногой, чуть не отдавив ей пальцы, и сухо скомандовал:

- А ну, быстро сядьте на место! Женщина злобно посмотрела на меня, и я вдруг увидел, как ненависть на ее лице сменилась страхом, она отшатнулась, ушла на кухню и уселась на свою табуретку, не проронив ни слова. Видимо, что-то пугающее появилось в выражении моего лица.

Я сунул паспорт в карман и прошел в Олину комнату. Ольга сидела на сером полосатом диванчике в своей любимой позе, скрестив ноги перед собой и положив руки на бедра. Посмотрев на меня, она сказала:

- Алеша! Я вас таким никогда не видела! У вас на лице такое выражение, как будто вы хотите кого-то убить. Я вытащил из кармана паспорт и энергично потряс им в воздухе:

- Не кого-то, а конкретно вот его, это самое "никто", которое завелось в твоем доме! Оказывается, клопы и тараканы - не самая опасная и не самая мерзкая живность, которая заводится в квартирах. Я глубоко вздохнул, стараясь расслабиться, вспомнил про Универсальный успокоитель и постарался не думать ни о чем, кроме Успокоителя в течении пяти вдохов и выдохов. После этого я почувствовал себя более сносно. Гнев почти разжал сжимавшие меня тиски. Сев рядом с Ольгой на диван, я уже более спокойно вздохнул, затем открыл паспорт, изучил его содержание, а также пробежал глазами справку из домоуправления, вложенную в паспорт, после чего резюмировал:

- Щелдаков Николай Викторович, русский, пятидесяти двух лет, москвич, вдовец, имеет дочь Анну двадцати шести лет, дочь прописана у отца. Ольга скучающе зевнула. Я еще раз пролистал паспорт и обнаружил за его обложкой небольшую фотографию молодой женщины, похожей на Николая, с маленьким ребенком на руках.

- Оля, ты зря зеваешь, ты так прозеваешь квартиру. Ты же видишь, какой это мерзавец! Он же тебя хочет из дому выгнать, чтобы прописаться к твоей матери, а свою квартиру - своей дочери с внуком оставить!

- Алеша! - в Ольгином голосе появилось легкое раздражение - Он же не Вас хочет выгнать ихз дому, а меня! Давайте я сама буду с этим разбираться, а! В конце концов, Вы мой доктор, а не мой адвокат!

- Боже мой, Оленька, как же с тобой трудно! И когда ты бросишь свою дурацкую привычку называть меня на "вы". Мы же уже не в больнице, а дома, у тебя в гостях! Я бросил взгляд на Ольгу.

- В гостя-а-а-а-х…- протянула Ольга, и вдруг неожиданно залилась смехом - Алешенька! Нет, это бесподобно! Положительно, ты просто прелесть! Хорошенькие "гости" получились, со скандалом и мордобоем! И зачем ты вмешивался? Он же тебе чуть лицо не разбил, хорошо, что я рядом стояла. Ах ты, мой рыцарь! Ужасно ты смешной. Ольга со смехом поцеловала меня в краешек губ, как всегда слегка прикусила за подбородок и легко спрыгнула с дивана. Я подошел к окну, отдернул плотную штору и огляделся в комнате. Кроме дивана, в Ольгиной комнате стоял большой старомодный письменный стол с двумя массивными тумбами, настольной лампой и затейливым пресс-папье из черного мрамора, платяной шкаф с полуоткрытой дверцей, на которой тускло поблескивал край внутреннего зеркала, книжный шкаф, беспорядочно и пестро заполненный книгами разнообразного формата и цвета, книжные полки, уставленные книгами и журналами, на одной из полок высился большой голубой глобус, на другой стояла изящная китайская фарфоровая ваза. На стенах висели репродукции старинных голландских гравюр в простых картонных рамках. Середину паркетного пола в комнате закрывал плотный ковер с неярким восточным орнаментом. В свободном углу, дальнем от окна, ближе к входной двери стоял массивный деревянный этюдник, а рядом с ним мольберт. Чуть поодаль в том же углу лежал пыльный оранжевый баскетбольный мяч, волан для бадмингтона, теннисная ракетка в чехле и боксерский мешок, который, видимо, часто били, судя по его потертому виду.

- Оля, почему в истории болезни написано, что ты продавала вещи из дому, чтобы покупать вино? Я вижу, что все вещи на своих местах. Ольга усмехнулась и покачала головой:

- Ну как, в последний раз, когда мне приспичило выпить мой ящик шампанского, я продала пару своих картин, которые жили у меня в комнате вон на той стене, где сейчас пусто, а деньги оставила у себя в столе. А голова-то дырявая и к тому же болела уже не на шутку. Короче, я забыла стол запереть. Тут мамка с Николаем увидели, что картин на стене нет, сразу поняли, залезли ко мне в стол, пока меня дома не было, и денежки мои тю-тю! Я велела матери деньги отдать, а они мне говорят: "Ты психбольная, а психбольным деньги ни к чему". Ну, а мне, сам понимаешь, обидно, да и организм требует свой ящик - вынь да положь. Я дождалась, пока мамка уйдет, вынула из серванта ее любимый фарфоровый кофейный сервиз и продала на рынке - короче, восстановила справедливость, правда всего лишь на десятую часть, за картины-то я получила раз в десять больше… А потом закупила свой ящик шампанского и уселась вот тут, на этом самом коврике, праздновать День Треснутых Черепов.

- Праздновать, прости, что?

- То, что слышал. День Треснутых Черепов - это я выдумала себе такой праздник. Не может же приличная девушка выпить ящик шампанского просто так, без повода! После травмы и операции меня головные боли доконали. Я жить не могла. Временами ничего, а временами - хоть вешайся. Таблетки помогали плохо. Потом вместе с болью стало приходить плохое настроение - тоска и какая-то непонятная злоба на весь мир, когда хочется всех поубивать, начиная с себя. И вот, когда я пребывала в этом тусклом состоянии, подружки меня как-то раз угостили шампанским. Первый фужер влили почти насильно. А потом я выпила за вечер две с половиной бутылки, и все сняло как рукой - и боль и тоску. Хоть в опере пой, хоть в космос лети. Радость, облегченность!.. Ну вот, девушка обрадовалась, закупила ящик, благо средства были, с той поры и пошла эта традиция. Вот уже года три как я отмечаю этот праздник, где-то примерно раз в три месяца. Иногда по полгода не праздную. Зато в промежутках между загулами не делаю ни глотка спиртного. Даже глядеть на него противно. А вот как только организм подаст сигнал - вот тут и начинается оргия с вакнахалией.

- Ты хочешь сказать, с вакханалией?

- Если бы я так хотела сказать, я бы так и сказала. А "вакнахалия" - это так Кнюша говорит, подруга моя. Она скульптор, довольно известный. Мы иногда празднуем вместе, когда у нас фаза совпадает. Только она предпочитает коньяк. Если мы с ней собираемся вдвоем, то празднуем День оленевода.

- Почему именно оленевода?

- Ну как-то по ассоциации: коньяк, шампанское, световые эффекты крайнего Севера…

- А что это за имя такое - Кнюша?

- Это не имя, это фамилия. Ее зовут Маринка Кнюшко. Марина Семеновна. А я зову ее просто Кнюша, а когда злюсь на нее, то Кнюха. Я вдруг вспомнил, что пару лет назад видел на выставке во Дворце молодежи изящные маленькие глиняные скульптуры, изображавшие забавных человечков и животных, с табличками, на которой значилось имя скульптора: Марина Кнюшко. Эти статуэтки мне тогда очень понравились: у каждого человечка и зверюшки был свой, узнаваемый и непохожий на других характер. Особенно понравилась мне маленькая ящерица, изящно застывшая с поднятыми передними лапами и выражением крайнего удивления на мордочке. Я минут пять думал, что могла увидеть эта ящерица, что заставило ее так удивиться, но так и не придумал.

- Оля, а ты не спрашивала у своей Кнюши, чему удивилась ящерица?

- Ну как же я могла не спросить? Я целый год Кнюху пытала, пока она не раскололась. Однажды, когда мы были уже хорошо уквашенные, Кнюха вдруг вспомнила, как я рассказала ей легенду про ваятеля и ящерицу.

- А что это за легенда?

- Это японская легенда. Значит, дело было так: однажды давным-давно в Японии один ваятель увидел на холме ящерицу, которая играла и резвилась на солнце. Она была так изумительно красива, что ваятель изваял ее из камня. Ящерица получилась, как живая, и ваятель продал ее за большие деньги. Тогда ваятель изваял новую ящерицу, и ее тоже немедленно купили. Слава о замечательной ящерице прокатилась по всей Японии, и ваятеля даже призвали к микадо, и он постепенно стал богат и всеми уважаем. Каждый день ваятель ходил на тот холм, и ящерица казалась ему все более прекрасной. Красота и гармоничность ее облика действовали на него столь сильно, что однажды душа ваятеля не выдержала, и в ней поднялись и стали бушевать демоны. И тогда ваятель в помрачении ума схватил камень и убил ту ящерицу. В тот же миг все его изделия потеряли прежнюю красоту. Никто с того дня не хотел покупать ящериц, вытесанных из камня, и ваятель в короткий срок вновь впал в безвестность и нищету.

- Оля, я что-то все еще не понимаю, чему удивилась ящерица.

- А ты слушай дальше и не перебивай. Когда я рассказала Кнюше эту легенду много лет назад, еще в Строгановке, она ужасно ей не понравилась. Кнюша даже побледнела, так испугалась. И вот, чтобы больше не бояться, она сочинила свою собственную легенду про ящерицу. Это - неправильная ящерица. Кнюша ее так и называет: "неправильная ящерица". Только она много лет про это никому ничего не говорила.

- А чем она неправильная? - насторожился я.

- А тем, что она увидела своего ваятеля сразу после того, как он ее изваял. Правильные ящерицы никогда его не видят, а неправильная - увидела. Вот от этого у нее на морде такое изумление. Она никак не может понять, кто такой этот ваятель, зачем он ее изваял, и что она теперь должна делать. Ты представляешь, какая тварь эта Кнюха! Столько лет никому ничего не рассказывать. Она ведь только случайно по большой пьянке раскололась! Хорошо, что мы решили в тот день отпраздновать вместе.

- Олечка! А ты знаешь, как называются твои празнества? Это ведь не алкоголизм, это - дипсомания.

- Знаю, Алеша, конечно знаю. Я все уже про свою болезнь прочитала. Все хорошо, да только "бито" назад не вынешь. Голова дырявая, штопанная, как что ни называй, а порой с ней приходится туговато. Иногда и празнества не помогают. Вот тогда приходится ложиться в больницу, приводить голову в порядок. Я обычно всегда сама просила своего участкового психиатра в диспансере положить меня на месячишко к Эсфири Александровне. Она меня любит, я ей подарила с полсотни своих эскизов и карандашных набросков. Однажды я нарисовала ее в виде юной принцессы, танцующей на роскошном балу, так она просто была в восторге! Я над ней, признаться, немножко подхихикнула этим рисунком, а она не поняла… Ну что поделать, не хочет женщина стареть!..

А вот в последний раз я прокололась. Намыла я тогда яблочек, груш, дыньку порезала, поставила свой ящик поближе и уселась вот на этот коврик праздновать. Села девушка, расслабилась, дверь не закрыла. А мамка тем временем обнаружила пропажу сервиза. Стала голосить, на меня ругаться, какая дочка стерва, а тут еще Николай ей лицо подсветил со злости в нескольких местах - он ведь уже все мамкино имущество описал до последней вилки, и вдруг такая пропажа обнаружилась. Ну я сижу, поправляю здоровье, и мне все сугубо фиолетово. А они, видать, тем временем кое о чем договорились. Ну а потом, как в песне Высоцкого "Тут они подъехали, показали аспиду"… Мать побитая голосит, дочка сидит на полу рядом с выпивкой и закуской, и уже хорошая-хорошая. А Николая и след простыл. Расслабилась девушка, вот и поплатилась! Положили меня в четвертое отделение, как в мусорную яму кинули. А там сами знаете, какой контингент в четвертом. У Машки Корякиной и Надьки Комраковой по три ходки было до того, как они в четвертое попали, и статьи совсем не детские. А у Вали Липатовой - ходка всего одна, зато какая!

- А какая? Это же принудчицы и судебные больные, я их истории не смотрел, они в сейфе хранятся.

- А вот такая. Изнасилование, Алеша. Поймали за городом мужика, перевязали ему яйца и прыгали на нем часов шесть, по очереди. Под конец кирпичом ему член натирали, чтобы стоял… Валька говорила, мужик-то уж помер, а они все на нем елозили, до того они в раж вошли… Да, съездил мужчинка в лес за грибами! Вот какие у нас девочки отдыхают, Алексей Валерьевич! Правда тебе-то что! Я видела, как Валька тебе масленые глазки строила и лизнуть пыталась. Валька симпатичная. Ты ей нравился. Вообще, ты там всем нравился… Ходит такое глупое дитя в белом халате, ростом под потолок, интеллигентный, ладони большие, нежные, розовые, а губы пухлые… Вот и я, грешная, не удержалась… Только это они с тобой такие все ласковые. А между собой… Законы волчьи, как в тюрьме. Не поставишь себя как надо - будет плохо. Вот и пришлось маленько подмолотить - надо было как-то выживать. Не хотелось выйти из этого гребаного четвертого отделения без половины зубов и со шрамами. Я помолчал, а потом мне пришла в голову мысль:

- Олечка, теперь тебе ложиться в больницу необязательно, у тебя теперь я есть.

- Ну и?

- Я же могу тебе весь курс дома проколоть. Вены у тебя отличные, вон они прямо под кожей. Препараты купить - не проблема. Кроме того, есть еще один способ облегчить твое состояние.

- Какой же?

- Ты знаешь, во многих случаях беременность, роды и кормление грудью могут дать положительные результаты. Это большая физиологическая встряска для женского организма, и часто после нее проходят многие болезни, которые в девичестве не дают покоя.

- А что потом с ребенком делать?

- Как что, Оля? Будем его вместе растить!

- Так что, Алеша, ты хочешь от меня ребенка? Это правда?

- Правда, Олечка. Конечно, правда!

- Ты же меня почти не знаешь.

- Зато я тебя очень хорошо чувствую, а это даже важнее. Это значит, что и наш ребенок будет нас хорошо чувствовать, а мы его. Я так чувствую своих родителей, вообще мне с ними ужасно повезло. Это так редко бывает, когда чувствуешь другого как продолжение себя!..

- Верю, Алеша! Я тоже тебя сразу почувствовала, как только ты вошел тогда в палату, еще раньше, чем ты меня - Ольга мягко прошла к двери и тихонько накинула крючок на петлю.

- Зачем это, Оля?

- Как зачем? Будем репетировать зачатие. Или ты уже передумал? - Ольга наклонилась к шкафу, вынула с нижней полки аккуратно сложенную простыню и стала расстилать ее на полосатом диванчике.

Я вздохнул и стал раздеваться, последовав Ольгиному примеру. Неожиданно я вспомнил об Ольгиной матери и беспокойно повел взглядом вокруг. В ответ Ольга, уже раздетая, также молча и значительно показала мне глазами на дверной крючок, мягко провела руками по моей груди, сверху вниз, до бедер, и слегка толкнула меня на диван. Я улегся на спину, а Ольга легко улеглась на меня. Улегшись, она плавно и широко развела бедра и приложила мою ладонь к своей влажной, горячей киске с коротенькой шерсткой, и я почувствовал, как она раскрывается под моей ладонью все глубже и глубже. Ольга мягко взяла мою руку, потянула вверх, и моя ладонь оказалась на ее груди. Я стал тихонько ласкать ее соски, и они стали острыми и твердыми. Ольга развела бедра еще шире и погрузила в себя моего утенка. Не сводя бедер вместе, она сжала моего утенка внутренними мышцами промежности, мягко и нежно, горячим влажным кольцом, и это кольцо плавно и ритмично передвигалось по всей его длине вверх и вниз, от корня до головки и назад. В ответ на мой удивленный взгляд Ольга сказала:

- Это элемент тантрического секса, рекомендуется специально для зачатия. Древние считали, что эта техника обеспечивает наиболее полное семяизвержение у мужчины.

Ольга говорила, водя пальчиком по моим губам, а бедра ее работали совершенно независимо, в своем прежнем ритме. Мне становилось все сладостнее и приятнее, и я стал искать Ольгины губы, чтобы впиться в них страстным поцелуем, но она ловко увернулась от моих губ и отодвинула свое лицо подальше:

- Нет-нет! Не сейчас, Алеша! Сейчас сосредоточь внимание на своем животе, бедрах и промежности. И при этом внимательно смотри мне в глаза, чтобы я чувствовала, что ты чувствуешь. Я смотрел Ольге в глаза и пытался помогать ей в ее танце живота, но она отрицательно покачала головой, и я замер и стал прислушиваться к своим ощущениям. Приятное, сладостное ощущение в промежности плавно переходило на бедра, живот, затем на грудь, кончики пальцев рук и ног, я весь наполнялся им до предела, а волшебное кольцо все также легко, упруго и неторопливо скользило вдоль моего утенка в прежнем ритме, как бы накачивая меня этим ощущением все больше и больше. Упругий пульсирующий ритм танцующих бедер неожиданно оформился в мелодию, которая вдруг зазвучала у меня внутри. Я тотчас же узнал ее. Это было "Болеро" Равеля. Ольгины внимательные улыбающиеся глаза, не мигая, смотрели сквозь мои глаза и казалось, фиксировали все мои ощущения, и от льющейся из этих глаз прямо мне в душу Ольгиной внутренней улыбки, от ее все понимающего взгляда, сила моих ощущений увеличивалась еще вдесятеро. В какой-то момент я почувствовал, что невероятное наслаждение заполняет меня с такой силой, которую я уже не способен выдержать. Мне вдруг показалось, что из комнаты выкачали весь воздух, и мое сердце сейчас остановится.

Ольгин взгляд вдруг изменился, в нем усилилось выражение напряженного внимания, глубокой женской таинственности и ожидания чего-то совсем близкого, что произойдет уже в следующее мгновение, и в это следующее мгновение мне показалось, что я умираю от чудовищно сильного наслаждения, несовместимого с жизнью. Мое сердце остановилось, воздух в комнате пропал совсем, остался вакуум, и мое тело лопнуло в этом вакууме с такой неимоверной силой, с какой лопается перекачанная шина грузовика. Это был настоящий взрыв. Точнее, это был направленный взрыв моего утенка прямо в Ольгу.

Ольгины колдовские глаза вернули меня к жизни, и я вновь почувствовал свое тело. Закачанное в меня Ольгой под высоким давлением наслаждение теперь мощной струей возвращалось из моего тела в недра Ольгиной плоти, вместе с горячим пульсирующим потоком моего семени. Ольга, не переставая смотреть мне прямо в глаза, медленно приблизила лицо ко мне и поцеловала меня глубоким влажным поцелуем, и вместе с этим длиным, непрекращающимся поцелуем она плавно и крепко сжала бедра, и издав через нос низкий, вибрирующий, воркующий стон, еще крепче прижалась ко мне и приняла глубоко внутрь себя весь кипящий поток, без остатка. Да, эта женщина была совсем не Леночка-Пеночка.

Мы снова полежали, как тогда в ординаторской, испытывая состояние опьянения и легкости. Ольга лежала на мне, не выпуская моего утенка из себя, слегка вздрагивая, и гладила мое лицо, шею и плечи. Наконец мой утенок обессиленно сложил крылышки, опустил клюв и выпал из гнезда. Ольга осторожно сползла с меня, легла рядом, а затем протянула руку и вернула ее назад с маленьким пушистым розовым полотенечком, которое она аккуратно положила между бедер, после чего плотно свела бедра и изящно переплела ноги между собой.

- Как ты думаешь, Оля, кто у нас с тобой родится, мальчик или девочка? Ольга глубоко вздохнула, затем хмыкнула и озадаченно посмотрела на меня:

- Вообще-то, пока никто. Я же тебе объяснила, что сегодня у нас с тобой только репетиция. У меня сегодня абсолютно безопасный день: завтра должны месячные придти. Ну а дальше, если ты не передумаешь, можно будет когда-нибудь повторить. Ольга взъерошила мои волосы, игриво куснула меня за нос и встала, удерживая ладошкой полотенце между покачивающихся бедер, открыла шкаф и вынула оттуда китайский шелковый халатик, весь в ажурных драконах и каких-то необыкновенных рыбах с человеческими глазами. Ольга надела халатик, завязала длинный шелковый пояс, и подождав, пока я оденусь, отперла крючок. Мы вышли в коридор. На кухне никого не было. Во всей квартире никого не было, кроме нас. Ольгина мать, видимо, ушла к Николаю молить его о прощении.

Мы с Ольгой постояли под душем, нам вдвоем было очень тесно стоять в небольшой ванне, особенно учитывая мои немаленькие габариты, что все же не помешало нам изласкать и излизать друг друга, стоя под струей теплой воды, пока у нас не заболели губы и языки. На моей груди, плечах, спине и даже на бедрах и на ягодицах остались следы Ольгиных зубов, которые она в экстазе погружала в меня иногда даже чуть сильнее, чем мне хотелось бы. После водных процедур и взаимного эротического массажа мой бедняга утенок висел как охотничий трофей и уже не думал поднимать клюва. Ольгина киска тоже получила все, что хотела. Мы кое-как втащились на кухню, вскипятили чайник и заварили себе по пакетику чая. Ольга сидела на том самом табурете, где еще недавно сидела ее мать, и я вдруг подумал, что счастье иногда играет с людьми ужасно злую шутку. Например, в этой маленькой квартире мать и дочь не могли быть счастливы одновременно. Когда мы поднимались в лифте, Ольгина мать была еще счастлива со своим Николаем. А теперь счастлива Ольга, но несчастна ее мать.

- Сама виновата! - грубовато сказала Ольга, перехватив мой выразительный взгляд на табурет - Мужчину в любом возрасте надо выбирать осмотрительно. А она влюбилась как дура в этого жлоба, и он ей крутит как хочет. Пока он меня не трогал, я терпела. Ну, если бы он меня просто обворовал, я могла бы еще простить. Но он после этого еще и использовал мою собственную мать как орудие, чтобы избавиться от меня. Хотел выкинуть меня из моего же дома, как ссаный мешок! Мать у меня - влюбчивая старушка, я в нее пошла. Но все равно я не могу понять, как она, после того, как он набил ей лицо, согласилась вызвать психовоз и сдать меня своими руками… Нет, мамке я мстить, конечно, не буду, я надеюсь, что она одумается, а уж вот ее Ромео я доставлю несколько очень неприятных минут!

- Оля, что ты собираешься делать?

- Алеша, я же сказала - это сугубо мои проблемы!

- Оля, обещай мне, что ты этого жлоба не будешь увечишь! Обещаешь? Ты же не хочешь, чтобы тебя положили на принудлечение? Ольга открыла рот, набрала воздуха, и кажется, собралась сказать что-то резкое, но вдруг легко выдохнула, и в ее глазах загорелись какие-то дьявольские искры:

- Хорошо! Обещаю, Алешенька. Клянусь, я его даже пальцем не трону! Тебя это устроит?

- Вполне. - ответил я.

Меня вполне устроило это обещание, но мне не давали покоя эти бесенята в Ольгиных глазах, которые, впрочем, быстро пропали.

- Значит, если я его не трону, ты не будешь на меня в претензии?

- Конечно нет, Оля. Да ты пойми, я прежде всего за тебя боюсь!

- А ты не бойся. Кто боится, того всегда бьют. Ладно, мы еще об этом поговорим когда-нибудь.

Я переписал данные с Колюниного паспорта себе в записную книжку, чтобы внести дополнительные данные в историю болезни и восстановить истину. Мы поговорили с Ольгой о ее планах на жизнь, и она сказала, что пока не планирует уходить из овощного магазина.

- Руки, конечно, в грязи, зато моей голове там комфортнее, а голова у меня теперь - самое слабое место. Там ей напрягаться не надо, перед начальством тоже выслуживаться не надо, а руки можно после работы помыть и на ночь кремом помазать.

- Оля, а ты точно мать не тронешь, если она придет и начнет скандалить?

- Во-первых, не трону, а во-вторых - не начнет. Николай об нее уже ноги вытер, так что теперь она придет вся в растрепанных чувствах, и ей будет не до скандала. Выпьет своих успокоительных таблеток и спать ляжет. Он ведь уже не первый раз об нее ноги вытирает. И каждый раз она приходит чуть живая, пьет свой элениум горстями, потому час рыдает, а потом ложится и спит как сурок.

- Не больно-то ты ее любишь!

- Это у нас с ней взаимно. Ладно, Алеша, поздно уже, мне бы в комнате убраться и что-нибудь приготовить на обед. Мы с матерью раздельно питаемся, у нас даже полки поделены в холодильнике.

Да, не все дети живут с родителями душа в душу, как я! Жаль, что у Ольги не сложились отношения с матерью.

Ольга проводила меня до лифта, и пока он поднимался, долго и пристально смотрела мне в глаза, как будто пытаясь рассмотреть что-то в глубине моих мыслей. Лифт со стуком причалил к этажу. Ольга привстала на цыпочки, я нагнулся, и она нежно пощекотала языком мои веки и ресницы, коротко поцеловала в губы, как всегда в самый краешек, и сама закрыла за мной дверь старинного лифта.

Я поймал себя на том, что был почти рад тому, что пришла пора расставаться. Как ни хорошо мне было с Ольгой, все же я так привык оставаться на какое-то время с собой наедине, что даже любимая женщина не могла сразу изменить эту мою многолетнюю привычку.