Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг

Китай и Европа

Г. Уильям Скиннер представляет социальную географию позднеимператорского Китая как сплетение двух центральных иерархий (Skinner, 1977: 275–352; Wakeman, 1985; Whitney 1970). Первая строилась, главным образом снизу вверх, и возникла из обмена; ее частично перекрывающие друг друга единицы представляли собой все большие и большие рыночные ареалы, имевшие своими центрами возраставшие по величине города. Вторая, навязанная сверху вниз, была следствием контроля императора; ее вложенные друг в друга единицы составляли иерархию административных юрисдикций. Вплоть до уровня hsien (административная единица) каждый город занимал свое место как в коммерческой, так и в административной иерархиях. Ниже этого уровня — даже могущественный китайский император правил непрямо: через мелкопоместное дворянство. В системе, построенной сверху вниз, мы обнаруживаем связанную с географией логику принуждения. В системе, построенной снизу вверх, — связанную с географией логику капитала. Мы уже видели, что похожие иерархии то и дело проявляли себя в неравной борьбе европейских государств с городами.

В некоторых регионах Китая власть императора была сравнительно слабой, а коммерческая деятельность — сильной; там города обычно занимали более высокое положение в иерархии рынков, чем в административной иерархии. В других районах (в особенности, на периферии империи, где роль регионов для центра была выше в обеспечении безопасности, чем в извлечении оттуда доходов), более высокое положение города определяла императорская власть, а не коммерческая деятельность. Скиннер устанавливает некоторые важные корреляты для определения реального положения того или иного города в двух иерархиях; например, имперские администраторы, назначенные в города, занимавшие сравнительно высокое положение в рыночной иерархии, действовали скорее через внеполитические сети купцов или других преуспевающих граждан, чем это делали их коллеги в менее благоприятных районах. В то же время эти регионы, включая крупные торговые города, поставляли больше кандидатов на должности для императорского контроля, что открывало возможность карьеры в бюрократии. Много других последствий проистекало из взаимодействия этих двух систем: сверху вниз и снизу вверх.

Чем Китай отличался от Европы? В памфлете, опубликованном в 1637 г., иезуит Джулио Альдени сообщает, что его китайские друзья часто спрашивали о Европе: «Если там так много королей, как же вам удается избегать войн?» Он ответил наивно или уклончиво: «В Европе короли связаны между собой родственными отношениями (через браки) и поэтому ладят друг с другом. Если случается война, вмешивается папа; он посылает своих доверенных лиц с предостережением воюющим, что они должны прекратить войну» (B?nger, 1987: 320). И это было сказано, когда шла жуткая Тридцатилетняя война, обескровившая большинство европейских государств. Действительно, между Китаем и Европой была громадная разница: хотя Китай некогда пережил эпоху Воюющих государств, весьма похожую на международную анархию в Европе, и если восстания и вторжения иноземцев периодически угрожали власти императора, все–таки большую часть времени на территории Китая доминировал один центр, причем на территории, невероятно громадной (по европейским представлениям). Империя долго была нормальным состоянием Китая; когда разрушалась одна империя, ее место занимала другая. Больше того, когда в XVIII в. в Европе начало распространяться прямое правление из одного центра, императоры династии Цинь стали устанавливать в своих доменах еще более эффективное прямое правление; в 1726 г. император Йоньчжень пошел даже на то, чтобы вождей этнических меньшинств юго–восточного Китая заменить собственными администраторами (Bai, 1988: 197). Тем временем в Европе в течение всего последнего тысячелетия идет дробление на многочисленные соперничающие друг с другом государства.

Хотя русские цари властвовали на громадных территориях Азии, сама Европа никогда не знала империи такого размера, как Китай времени расцвета. Впрочем, многие правители пробовали построить в Европе империи после распада римских владений или распространить уже имеющиеся империи на территорию Европы. Несколько мусульманских империй включили в свой состав Испанию и Балканы, но не более того. Византийская, Болгарская, Сербская и Оттоманская империи в свое время простирались от Балкан до Ближнего Востока, а монголы и другие азиатские завоеватели оставили имперское наследие в России. В сердце Европы Карл Великий собрал тут же раздробившуюся империю; несколько попыток построить империю предприняли норманны. И хотя Священная Римская империя (de jure) и империя Габсбургов (de facto) мощно заявили о себе, однако ни одна империя даже не стремилась захватить весь континент. После Рима в Европе не было империй римского масштаба или, тем более, китайского.

Тем не менее Европа пережила на свой манер и в ограниченном масштабе те два взаимодействовавшие процесса, которые Скиннер обнаружил в Китае: построение (снизу вверх) региональных иерархий, основанных на торговле и производстве, насаждение (сверху вниз) политического контроля. Так, европейские сети городов представляют собой иерархию капитала; это были коммерческие связи высшего уровня, проникавшие в города и деревню, связь которых обеспечивалась colporteurs (бродячими торговцами, коробейниками) (слово обозначает тех, кто носил товары на плечах), разносчиками (теми, кто переносил товары из одного места в другое) и более состоятельными купцами, которые накапливали капитал, занимаясь местной и региональной торговлей как бизнесом. Когда английский король или бургундский герцог обращался к деревне для получения налогов или солдат, он обнаруживал там уже установившиеся коммерческие связи, в создании которых он не участвовал и которые он не мог полностью контролировать. Так что построенные снизу–вверх европейские иерархии долгое время оставались и более завершенными, и крепче связанными и широкими, чем построенные сверху вниз структуры политического контроля. В этом состояла главная причина, почему проваливались многочисленные попытки построения империи, охватывающей весь континент, после распада Римской империи.

Р. Бин Вонг сравнил борьбу за продовольствие в Европе и Китае и отметил несколько важных параллелей (в духе Скиннера) в опыте этих двух континентов (Wong, 1983; Wong, Perdue, 1983). Несмотря на значительные различия в образе жизни, и в Европе, и в Китае люди, кажется, особенно склонны захватывать продукты питания силой во времена недостатка и/или высоких цен, а также тогда когда увеличивается разрыв между размерами поставок продовольствия на рынок и уровнем правительственного контроля над этими поставками. Бедные, зависящие в своем пропитании от местных рынков, заменяют собой власти, которые могли, но прекратили обеспечивать исполнение местных требований к тому, чтобы продукты питания запасались, продавались на рынках или доставлялись в границах данного региона. Китай в XVIII—XIX вв. пережил ослабление императорской власти, в то время как рынки свой контроль сохраняли и даже расширяли, тогда народ начал препятствовать отправке товаров, терроризировал купцов и захватывал запасы зерна в попытках заставить исполнить свои требования по обеспечению поставок продовольствия.

Что касается Европы XVIII—XIX вв., то здесь торговля продуктами питания росла быстрее, чем местные силы правительств: люди на местах захватывали зерно, принуждая свои власти, исполнять требования, которые те перестали уважать (Bohstedt, 1983, Charlesworth, 1983, Tilly 1971). Не существует сколько–нибудь объемного исследования географии захватов зерна в Европе, которое бы позволило определить, шли ли они по схемам Скиннера. Впрочем, можно выявить некоторую схему, поскольку отмечается явная тенденция: захваты зерна происходили вокруг больших городов и портов. Так же и в Китае бандитизм, восстания и другие формы коллективного действия существенно разнились соответственно тому, где они (географически) происходили. Эти различия могут быть, правда, грубо сопоставлены с распределением императорской и торговой деятельности. Исходя из этого факта, мы имеем основания искать подобных же географических различий в Европе. Коллективные народные действия вполне могут отражать логику Скиннера.

И действительно, схемы политической ковариации, описанные Скиннером, имеют свои соответствия в Европе. В административных центрах в регионах малоразвитой коммерции, где наместник короля осуществлял власть посредством прямого военного контроля, но не мог собрать больших доходов в пользу короля, королевским должностным лицам, окруженным процветающими землевладельцами и купцами, не оставалось ничего иного, как идти с ними на согласования. Отметим разницу между Восточной Пруссией, где в государственном административном аппарате было меньше купцов и больше крупных землевладельцев, и Западной Пруссией, где этот аппарат почти что растворился в региональной коммерческой деятельности. Габриэль Ардант 30 лет назад указывал, что «соответствие» фискальной системы и региональной экономики, определяет размер налогов и эффективность их сбора (Ardant, 1965). В регионах невысокой рыночной активности чаще всего трудно собирать земельный налог, основанный на оценочной стоимости: он представляется населению очень несправедливым, чрезвычайно ограничивает потенциальную возможность получения доходов и вызывает широкое сопротивление. В районах развитых торговых отношений, напротив, обыкновенный прямой подушный налог приносит меньше дохода и по большей цене, чем сравнимый с ним налог, определенный так, чтобы соответствовать этим районам, богатым капиталом, этим торговым центрам.

С другой стороны (чего Ардант не замечает), при высоком уровне коммерческой активности купцы часто обладают большой политической властью и таким образом могут препятствовать созданию государства, которое будет покушаться на их имущество и мешать их делам. В Европе, как мы уже видели, размеры коммерческой деятельности сильно влияли на выбор тактики укрепления государства. За исключением Гданьска, процветавшего с развитием торговли на Балтике, в целом польские купцы были не в состоянии вырваться из–под гнета крупных землевладельцев. (Как ни странно, но власть польских землевладельцев также ограничивала власть избранного короля Польши, что делало последнего желательным сюзереном для прусских городов, пытавшихся уйти от более тяжелой опеки тевтонских рыцарей.) Но купцы Амстердама, Дубровника, Венеции и Генуи, занимавшие наивысшее положение в коммерческой иерархии, могли сами диктовать условия, на каких государство будет осуществлять свою деятельность на их территориях. Так что устанавливаемая Скиннером для Китая модель проливает свет на географию формирования государств в Европе.

На самом деле, в предыдущих главах мы уже описали модель, столь узнаваемую для сторонников Скиннера. Она состоит из трех элементов:

1) определенный набор общественных отношений, характеризуемых обменом и накоплением капитала, при которых концентрация порождает города, а неравенство — эксплуатацию;

2) другой набор общественных отношений, характеризуемых принуждением, при которых концентрация порождает государства, а неравенство — доминирование;

3) набор видов деятельности государства, которые вовлекают его агентов в получение прибыли от других ресурсов.

Сети, основанные на двух видах общественных отношений, соединяются по–разному: в некоторых местах отмечаем густую концентрацию принуждения при столь же густой концентрации капитала, в других — при густом принуждении капитал редок и т.д. Соответственно и деятельность государства в разных местах протекает поразному и приносит различные плоды в организационном смысле. Так мы пока можем подытожить основной смысл нашей книги.

Снова о государствах и городах

Вспомним, что такое государство: особая организация, контролирующая основные концентрированные средства принуждения на строго определенной территории и являющаяся первенствующей организацией среди всех других организаций, действующих на этой территории. (Национальное государство затем расширяет эту территорию, присоединяя прилегающие регионы, но сохраняет свою относительно централизованную, отдельную и автономную структуру.) Люди с оружием формируют государства, аккумулируя и концентрируя на данной территории средства принуждения, создавая особую организацию, которая (хотя бы частично) отличается от организаций, руководящих производством и воспроизводством на этой территории, захватывая, кооптируя или ликвидируя другие концентрации принуждения в границах той же территории, определяя границы и осуществляя в этих границах свою юрисдикцию. Они создают национальные государства, распространяя описанный процесс на новые примыкающие территории, и вместе с тем развивают свою централизованную, отдельную и автономную организацию.

Формирование и трансформация государственной организации происходит главным образом вследствие захвата и установления контроля над людьми и собственностью на указанной территории. Хотя создатели государств всегда носят в голове некую модель захвата и установления контроля и часто даже полубессознательно ей следуют, но, осуществляя свои действия, они редко планируют создание государства шаг за шагом. Тем не менее их деятельность неизменно сопровождается созданием построенных сверху вниз иерархий принудительного контроля.

В то время как правители формируют и трансформируют государства, они и их агенты потребляют в огромных количествах ресурсы, в особенности, ресурсы, необходимые для ведения войн: человеческие ресурсы, оружие, транспорт, продовольствие. Эти ресурсы обыкновенно суть принадлежность других организаций и общественных отношений: домохозяйств, поместий, церквей, деревень, феодальных обязательств, взаимоотношений с соседями. Задача правителя состоит в том, чтобы изъять необходимые ресурсы у организаций и общественных отношений, и обеспечить, чтобы в будущем кто–то воспроизвел и отдал такие же ресурсы. Данный процесс получения государством ресурсов определяется двумя факторами, они же оказывают сильное воздействие на возникающую в результате организацию: характер иерархии капитала, строящейся снизу вверх, а также положение в этой иерархии того пункта, откуда агенты государства пытаются извлечь ресурсы.

В Европе будущие создатели государств столкнулись с великим разнообразием городов. Посредством еще одной двумерной диаграммы (рис. 5.1) мы можем классифицировать города по масштабам их деятельности вместе с их пригородными районами (эта связь с прилегающими районами может быть самого разного вида: от поверхностной до глубокой) и по их положению на рынке (где возможны варианты от местных и региональных рынков до международных центров торговли, переработки и накопления капитала). Так, Флоренция XIII в., где купцы и рантье пользовались в ее сельской местности (contado) широким контролем над землей, производством и торговлей, была в большей степени столицей (metropolis), чем Генуя, которая хотя и была звеном международных связей, но со своим внутренним экономическим районом была связана слабо. Мадрид XV в., довольно закрытый (деятельность которого была сосредоточена в нем самом и принадлежащей ему части Кастильи), был в большей степени региональным рынком, чем Лиссабон, господство которого распространялось на Португалию и за ее пределы.

Рис. 5.1. Типы городов

Указанные различия исключительно важны, потому что они существенно влияли на перспективы формирования различных типов государства. Чем выше было положение города в отношении рынка, тем вероятнее всякий, собирающий концентрированную военную силу, должен был вступать в переговоры с тамошними капиталистами или даже быть одним из них. Чем сильнее была экономическая связь города с прилегающей к нему экономической зоной, тем меньше возможность, что отдельная группа землевладельцев выступит против города в процессе формирования государства. На ранних стадиях формирования европейских государств город, господствовавший на своей экономически с ним связанной пригородной зоной и имевший международные рыночные связи, с большой вероятностью создавал собственное автономное государство, или как город–государство вроде Милана, или как город–империя вроде Венеции.

В условиях, характерных для Европы до 1800 г. или около того, в тех регионах, где было много городов, процветала международная торговля. Некоторые из этих городов занимали центральное положение на международных рынках, накапливали и концентрировали капитал. При таких условиях государства создавались и изменялись только в тесном сотрудничестве с местными капиталистами. В этом смысле особенно показательны Фландрия, Рейнская область, долина реки По. Иначе дело обстояло там, где было мало городов. Там роль международной торговли в экономической жизни была невелика, редкие города занимали высокое положение на международных рынках (или таковых не было вообще), не происходило ни быстрого накопления, ни концентрации капитала. В таких регионах государства обычно формировались без сотрудничества с местными капиталистами, но и без действенной оппозиции с их стороны. Там царило принуждение. Примерами в этом отношении могут служить Польша и Венгрия. Отмечается также некий средний путь: при наличии, по крайней мере, одного центра накопления капитала и господстве (в целом) землевладельцев в ходе формирования государства начинается борьба держателей капитала и средств принуждения, но обычно все заканчивается переговорами и временным соглашением (modus vivendi). Таково было положение в Арагоне и Англии.

Устанавливаемые различия тесно связаны с географией Европы. На прибрежных территориях особенно много городов, но порты за пределами Средиземноморья имели, как правило, небольшие прилегающие районы, игравшие роль экономической базы, и поддерживались главным образом большими регионами, находящимися под контролем землевладельцев. Особенно много отдельных суверенных государств было именно в широкой полосе городов от итальянского полуострова до южной Англии, поскольку это была зона сильного влияния капиталистов на формирование государства. По мере того как росло значение торговли на Атлантическом побережье; Северном море и Балтике, эти города становились своего рода фильтром, через который (от Средиземного моря и разных соединенных с ним «Востоков») прокачивались товары, капитал и городское население. Большие и сильные национальные государства формировались, главным образом, по краям этой полосы, там, где города с их капиталом были доступными, но не слишком огромными. Дальше, за обозначенной полосой активного образования государств, простирались громадные (по территории) государства, которые, однако, до самых недавних пор только эпизодически контролировали население и деятельность на своих территориях.

Рис. 5.2. Относительная концентрация капитала и принуждения как определяющие факторы пути развития государства

Различия обстоятельств определяли и разницу путей развития государств. Для наглядности снова прибегнем к схемам (рис. 5.2), сведя количество вариантов до трех. Настоящая схема демонстрирует, что с концентрацией принуждения в различных частях Европы наличие или отсутствие концентрированного капитала предопределяло (и до некоторой степени обеспечивало) путь изменения структуры государства. И хотя все регионы Европы в конечном счете пришли к созданию больших национальных государств, но долгое время эти государства шли разными путями. В течение нескольких столетий государства принуждения, капитала и употреблявшие капитал + принуждение, расходились все дальше, как по своей структуре, так и по осуществляемой ими деятельности. Наша диаграмма, несмотря на ее обобщенный вид, оказывается довольно полезной практически. Так, например, мы можем выделить альтернативные пути развития северных стран (рис. 5.3). Конечно, не следует забывать, что в разное время Финляндия, Швеция, Норвегия и Дания входили в империи и федерации, возглавляемые другими государствами, что границы этих государств и зависимые территории (под этими именами) подвергались значительным изменениям в результате завоеваний и переговоров, что до середины XVII в. Дания оставалась классической коалицией обладавших немалой властью дворян–землевладельцев и землевладельца–короля, что за все время с 900 г. Финляндия только несколько десятилетий была независимой от соседних держав. При этом диаграмма позволяет изобразить Данию в начале тысячелетия как сравнительно некоммерциализованную державу–завоевателя, которая затем с развитием торговли на Балтике начинает капитализироваться и становится гораздо более процветающей, чем ее соседи, в то время как Финляндия пребывает в состоянии коммерческого застоя и гораздо дольше управляется силой.

Рис. 5.3. Пути формирования государств в Скандинавии

Скандинавские страны создали собственный вариант формирования государств через принуждение. До XVII в. они представляли собой самый сельскохозяйственный район Европы. Здесь множество городов зародились не как центры коммерции, но как укрепленные форпосты королевской власти. И хотя Берген, Копенгаген и другие коммерческие центры стали затем аванпостами торговли, но все–таки в 1500 г. здесь не было городов с населением даже в 10 000 человек (de Vries, 1984: 270). Долгое время в скандинавской торговле немецкие купцы преобладали настолько, что в городских советах, а также и в географии городов четко выделялись немецкий сектор и местный.

Скандинавская торговля стала почти что монополией Ганзы. Ганзейские города решительно изгнали итальянских банкиров и отказывались создавать собственные банки и кредитные институты. Более надежной им казалась пропорциональная, двусторонняя торговля часто в натуральной форме (Kindleberger, 1984: 44). И только с развитием торговли на Балтике в XVI в. в Норвегии, Швеции, Финляндии и Дании начинаются значительная концентрация капитала и рост городского населения. Впрочем, и тогда торговлей, капиталами и перевозками занимались главным образом голландские купцы, сменившие немецких. И тем не менее скандинавские воины оставили глубокий след на карте и в истории Европы.

До и после 900 г. викинги и их сородичи совершали значительные захваты далеко за пределами своей родины и часто основывали государства под властью воинов–землевладельцев. Обычно они не могли идти тем же курсом у себя дома. Дома, в регионах лесного хозяйства и рыбной ловли, при малочисленности поселений, при открытости границ (но и редкости вторжений извне) условия подходили лишь для выживания небольших землевладельцев и были ограничены возможности воинам становиться крупными землевладельцами. Стремясь обеспечить приток людей на военную службу, шведские короли устанавливали такие вознаграждения, которые увеличивали количество мелких землевладельцев. Вплоть до XVII в. войска набирались примерно по одной схеме: дворянство (а позднее и богатые крестьяне) освобождались от налогов, если они снаряжали кавалеристов на плохооплачиваемую королевскую службу, в то время как простой народ должен был поставлять пехотинцев и обеспечивать их и их семьи землей. Таким образом, корона не несла больших денежных расходов, за исключением оплаты наемников для районов военных действий и пограничных провинций.

Швеция и Дания в течение нескольких столетий содержали значительные вооруженные силы. При Густаве Вазе (1521–1560) и его преемниках Швеция стала могучей в военном отношении страной за счет подчинения значительной доли экономики потребностям государства. Скандинавский союз Дании, Швеции и Норвегии (1397–1523) сформировался, главным образом, как средство утверждения королевской власти в противовес коммерческому господству немецких купцов и Ганзейского союза. Среди прочего Ваза лишил собственности духовенство и создал протестантскую церковь, подчиненную государству. Подобно своим современникам в России, Густав Ваза придерживался той точки зрения, что «вся земля принадлежит короне, недворяне, имеющие ее во временном владении, могут только надеяться на продление срока владения (ею) при условии исполнения ими фискальных обязательств перед правительством» (Shennan, 1974: 63). В поисках денег на ведение войн, при том что хозяйство оставалось потребительским и покрывало лишь необходимые потребности (subsistence economy), государство развивало горное дело и промышленность, совершенствовало фискальный аппарат, переходило к значительным займам, формируя национальный долг, старалось обойти старинные представительные собрания и все больше вовлекало духовенство (ставшее теперь протестантским и национальным) в учетную деятельность на службе короны (Lindegren, 1985; Nilsson 1988).

Дания, где торговля была более развитой, в течение всей Тридцатилетней войны финансировала эту войну доходами от земель короны. И в самом деле, вплоть до 1660 г. простой человек не мог владеть в Дании землей. В 1640–е гг. война Швеции с Данией вместе с экономической депрессией обострили борьбу датской аристократии с избранным королем за доходы. В результате государственного переворота (coup d’etat) корона установила наследственную монархию и значительно сократила власть дворянства. Это, однако, означало и сокращение поддержки дворянства. Тогда Дания решительно повышает налоги, вводя в том числе прибыльные пошлины в проливе Зунд. «И если в 1608 году 67% доходов Датского государства составляли доходы от земель короны, то полвека спустя эти доходы сократились до 10%» (Rystad, 1983: 15). В 1660–1675 гг. монархия продает значительную часть своих земель, чтобы расплатиться с долгами, вызванными войной (Ladewig Petersen, 1983: 47). Таким образом, расходы на ведение войны в XVII в. вызвали большие перемены в правлении, как в Дании, так и в Швеции.

В ходе Тридцатилетней войны Швеция (и Дания) полагалась главным образом на наемников, но позднее, в XVII в., с повышением требований к войскам переходит к национальному призыву на военную службу. Карл XI (1672–1697) сам совершил государственный переворот, отняв у магнатов земли короны, которые его предшественники продавали (для оплаты своих войн), и затем, раздал эти земли, главным образом, временным солдатам, так что те для получения средств к существованию должны были нести военную службу. К 1708 г. Швеция и Финляндия (бывшая тогда шведской провинцией) держали под ружьем 111 000 человек, при том что в целом население составляло примерно 2 млн (Roberts, 1979: 45). Шведским монархам постоянно нехватало денег, но они не были банкротами и платили за ведение войны, экспортируя медь и железо; они также создали собственное развитое производство оружия на базе крупных месторождений полезных ископаемых, а также извлекая громадные средства с завоеванных территорий. Эта система работала достаточно хорошо, пока велись завоевания, но она разрушилась с наступлением мира и стабилизацией правления.

После того, как был убит Карл XII (1718), Швеция отказалась от стремления к имперскому могуществу. Однако к этому времени в процессе создания значительных вооруженных сил при малом населении, сравнительно немонетизированной экономике и неразвитости буржуазии разросся государственный аппарат, в котором велика была роль бюрократии и духовенства (в служении короне). Норвегия (находившаяся сначала под властью датчан, а потом шведов — до 1905 г.) и Финляндия (бывшая до 1809 г. провинцией Швеции, а затем до 1917 г. великим княжеством российским) прошли схожий путь эволюции, несмотря на свою зависимость и более периферийное положение относительно европейских рынков. В Дании, контролировавшей движение по Зунду, где она взимала довольно большие пошлины, в своих военных усилиях занимавшейся больше флотом, чем ее соседи, и создавшей товарное сельское хозяйство, связанное торговыми отношениями с Германией на юге, сложился более сильный слой буржуазии, и государственный аппарат был меньше.

Шведские безземельные рабочие, количество которых хотя и увеличилось после объединения земель в 1750 г. (Winberg, 1978), никогда не подпадали под контроль крупных землевладельцев. Вместо этого крестьян и рабочих взяла под свой контроль непосредственно государственная бюрократия. Впрочем, крестьяне и рабочие здесь сохраняли значительную власть и вступали в переговоры отстаивая свои интересы, вплоть до того, что в Швеции крестьяне имели представительство как отдельное (от духовенства, дворянства и буржуазии) сословие. Соответственно, образовавшиеся государства, сложившиеся на базе принуждения, давали мало возможностей капиталу, но здесь не было великих лордов, владевших громадными территориями, как у их соседей на юге.

По сравнению с остальной Европой в скандинавских ареалах государственность формировалась по пути интенсивного принуждения. Представляя собой полную им противоположность, коммерческие города–государства и города–империи Италии шли к созданию государства совершенно иным путем: путем высокой концентрации капитала, гораздо менее решительно и лишь на время концентрируя принуждение, (сравнительно с их северными родственниками). В этом суть вопроса: траектории развития европейских государств решительно друг от друга отличались и в результате сложились противоположные типы государства. В Европе преобладающими стали государства, сформировавшиеся на пути капитал + принуждение, и другие государства постепенно конвергировали в их направлении. Но до того как (гораздо позднее) оформилась система европейских государств, формировались разнообразные другие типы государств, бывшие вполне успешными.

Позвольте мне еще раз изложить основные моменты. Взаимодействуя друг с другом и (вместе) участвуя в международных войнах, правители в разных частях Европы занимались одним и тем же: они создавали и использовали в своих интересах способность к ведению войны. Впрочем, все и каждый осуществляли эту деятельность в самых разных условиях, определяемых тем уровнем принуждения и капитала, которые были характерны для каждой отдельной территории. Разнообразие комбинаций этих двух факторов проявлялось в различиях в организации классов, различиях в том, кто становился им врагом или союзником, различиях в организационных формах деятельности государства, различиях в формах сопротивления деятельности государства, различиях стратегий изъятия ресурсов и, следовательно, в различиях в эффективности этого изъятия. Поскольку же каждое взаимодействие завершалось появлением новых организационных форм и социальных связей, то и особенности пройденного (в определенное время) государством пути ограничивали правителям возможность выбора стратегий в последующем. Вот почему даже государства, занимающие одинаковые положения в отношении принуждения и капитала, в разное время вели себя по–разному. Впрочем, между путями формирования государства интенсивного принуждения, интенсивного капитала и по пути капитал + принуждение — была большая разница.

Движение через принуждение

Рассмотрим путь через высокий уровень принуждения. На европейской части того, что сегодня является СССР, торговля была развита слабо и капитала не хватало. Здесь в 990 г. главным центром коммерции и производства был Киев — северное ответвление великого торгового пути, соединявшего Византию с Индией, Китаем и остальным цивилизованным миром. Киев находился также на другом, менее значительном торговом пути, связывавшем Балтику с Византией. Согласно преданию в 988 г. киевский князь Владимир сцементировал связь с Византией, приняв крещение в православие (византийский вариант христианства). Киевские князья, потомки викингов, отправившихся покорять земли на юге, имели мало власти над правителями других русских городов–государств и над региональными княжествами. На местном уровне земли оставались, в основном, во владении крестьянских общин. Как и в остальной Восточной Европе, землевладельцы принудительно забирали доход крестьян в форме податей, штрафов, платы за пользование землей, а также без ограничений использовали труд крестьян в своих поместьях. Однако у них не было возможности вмешиваться в то, как общины и домохозяйства управляли своими земельными наделами. Поскольку в этих краях земли были мало заселены, землепашцы легко могли бежать от угнетавших их хозяев, ища прибежища на землях других господ. Крупные землевладельцы страдали от частых набегов агрессивных степных кочевников. В целом, однако, на этих территориях господствовали относительно самостоятельные вооруженные землевладельцы.

К западу от Руси в 990 г. Польское государство росло благодаря покорению территорий, номинально принадлежавших Священной Римской империи. Оно расширялось и на восток; в 1069 г. польский великий князь повел свои войска на Киев и посадил на русский трон одного из родственников. На северо–западе государства викингов постоянно делали попытки расширить свои границы за счет польских и русских земель. Воинственное Болгарское государство играло мускулами на юго–западе России. Там же короли Богемии и Венгрии (причем последний был коронован недавно) обозначали зоны своего контроля. На западе Европы — в особенности на Британских островах, Иберийском полуострове и в Италии — захватывали земли завоеватели, постоянно выкатывавшиеся из Скандинавии и с Ближнего Востока, и создавали свои (сельскохозяйственные) государства; пусть и в небольших количествах, но они здесь оседали. Практически вся восточная треть Европы, напротив, превратилась в государства, взимавшие дань, господствовавшие на громадных территориях, где их правление было чрезвычайно слабым, если они вообще правили.

На Востоке захватчики–кочевники в это время угрожали всякому сколько–нибудь значительному государству и оказывали мощную поддержку аграрным государствам, которые они могли эксплуатировать. Когда число вторгшихся значительно увеличивалось и они уже не могли вести паразитического существования на теле существующего государства, некоторые из них постепенно оседали и создавали собственные эксплуататорские государства. Таковы были модели формирования государств в Восточной Европе в течение тысячи лет после 500 г. С устрашающим ревом неслись из степей друг за другом булгары, мадьяры, печенеги, монголы, турки и народы поменьше.

Вторжения с юго–востока продолжались и после 1000 г. и достигли своего апогея в 1230 г., когда монголы разграбили Киев и установили на его территориях свое господство. В это время монголы шли к тому, чтобы править на большей части Евразии, — от России до Китая. В основном это «правление» заключалось лишь в требовании формального подчинения, получении дани, в том, чтобы отбивать других претендентов, а также в совершении время от времени военных рейдов на строптивых подданных. В течение двух столетий русские князья платили дань Золотой Орде (установившей свою столицу на нижней Волге) и признавали себя ее вассалами. При этом золотоордынские ханы принуждали правящих русских князей отправлять сыновей в монгольскую столицу, так что они становились заложниками повиновения своих отцов (Dewey, 1988: 254).

После XV в. эти атаки с юго–востока ослабевают и становятся реже, поскольку монгольская империя пала, а воинственные степные всадники обратили свое внимание на уязвимые и более богатые государства у себя на южном фланге. После захвата и разграбление татарами Москвы в 1571 г. прекращаются большие вторжения на территорию России. В XVII в. джунгарские монголы реально действовали вместе с русскими в покорении Сибири. Очень вероятно, что уменьшению угрозы из степей способствовали гибельные болезни (особенно чума) в евразийских степях и открытие в Европе морских путей, надежно заменивших древний караванный путь из Китая и Индии в Европу (McNeill, 1976: 195–196).

К 1400 г. Европа от Вислы до Урала была представлена большими государствами, включая Литву, Новгородскую республику и Золотую Орду. На северо–западе на Балтике господствуют Пруссия тевтонских рыцарей и Дания (временно включавшая Швецию и Норвегию). В первой половине XVI в. громадные великие княжества Литовское и Московское делят между собой ту часть мусульманских царств, которая протянулась с востока по северному побережью Черного моря вплоть до Венгрии, Греции и Адриатики. (В 1569 г. Литва объединится с Польшей на западе, создав громадное и плохо управляемое государство между Россией и остальной Европой.) В XVI в. промышленное освоение северного морского пути из Англии и Голландии в Архангельск укрепляет европейские связи растущего российского государства.

В результате завоеваний Петра I (1689–1725) и Екатерины Великой (1762–1796) Россия отодвинула свои границы, дойдя до Черного моря и временно до Эстонии, Латвии и Карелии. Оба эти правителя много содействовали вовлечению России в культурную и политическую жизнь Западной Европы. По окончании наполеоновских войн европейская Россия осталась примерно в своих нынешних границах, гранича с Пруссией, Польшей, Венгрией и Оттоманской империей. Оттоманское государство, выросшее из завоеваний (с востока), покрывало Балканы, а на западе доходило даже до узкой полосы австрийской территории на Адриатике. В XVI—XVIII вв. по всей восточной границе Европы сложились государства, контролировавшие громадные пространства.

В это время российское государство и экономика переориентировались с юго–восточного направления на северо–западное. Сравнительно с собиравшими дань государствами XIII и XIV вв. эти государства осуществляли действенный контроль своих границ и немалую власть над населением в этих границах.

Польша веками оставалась тем исключением, которое подтверждает правило, страной, где номинальный правитель никогда не мог управлять крупными землевладельцами и редко мог собрать их, чтобы предпринять значительное, скоординированное военное усилие. В 1760–е гг., когда польское государство все еще занимало территорию больше, чем Франция, ее национальная армия насчитывала всего 16 000 человек, в то время как у польского дворянства под ружьем стояло примерно 30 000 чел. Это было время, когда соседние Россия, Австрия и Пруссия имели армии в 200 000–500 000 чел. (Ratajczyk, 1987: 167). С созданием массовых армий великие соседи не могли устоять перед искушением захвата. В конце XVIII в. Россия, Австрия и Пруссия отхватили себе прилегающие территории Польши, почти ничего не оставив.

До XX в. на этих территориях концентрация городов была мала, и только небольшая ее часть входила в регион интенсивной европейской торговли. После 1300 г., когда сократился старый «торговый пояс» от Китая до Балкан (а также его продолжение на север к Балтике), и грабители–монголы перекрыли доступ к Средиземному и Черному морям, поредела сеть некогда процветавших городов, включавшая Киев, Смоленск, Москву и Новгород. Возрождение торговли в XVI в. умножило количество городов, и тем не менее здесь не было ничего похожего на густую сеть городов западной и средиземноморской Европы. Российское государство оформилось в условиях бедности капитала.

Условия здесь были богаты принуждением. В течение пяти веков после 990 г. различные государства, которые выросли в этой части Европы, действовали завоеваниями, питались данью и правили (хотя здесь этот термин — преувеличение) главным образом при посредстве региональных магнатов, у которых была собственная база власти. Во время монгольского владычества, независимые по большей части князья на севере делили власть с землевладельцами, осуществлявшими в своей юрисдикции и экономический и политический контроль над крестьянами. В XVI в. с падением монгольского государства, российские завоевания на юге и востоке привели к созданию системы вознаграждения воинов землей и крестьянами, к системе принудительного труда крестьян, ограничения их свободы передвижения и к росту налогов на военные нужды — все это были основные черты зарождавшегося российского крепостного права.

До этого времени российские императоры пытались управлять громадной территорией, не имея достаточной силы. Их правление ни в коей степени не было прямым, они правили через духовенство и дворянство, а те, в свою очередь, были наделены огромной властью и могли ограничивать потребности царя. Московские цари Иван III (Великий, 1462–1505) и Иван IV (Грозный, 1533–1584) начинают вводить более прямое правление, ограничивая власть независимых землевладельцев; взамен создаются армия и бюрократия, преданная короне, чьи главные лица получают от царя вознаграждение землей. «Иван [Великий] и его преемники», сообщает Джером Блюм, «особенно стремились создать вооруженные силы для покорения своих братьев–князей, подавления авторитарных (олигархических) амбиций своих собственных бояр, отражения иностранных вторжений и расширения границ своего царства. Им нужна была армия, как можно более зависимая от них, на чью лояльность, следовательно, они бы могли положиться. Но у них недоставало денег, чтобы купить людей и их преданность. Тогда они решили воспользоваться землей» (Blum, 1964: 170–171).

В этом была квинтэссенция стратегии интенсивного принуждения. Поскольку же большая часть земли находилась в руках вооруженных полунезависимых землевладельцев, то реорганизация, предпринятая царями, предусматривала кровавые битвы с дворянством. Победили цари. По ходу дела те землевладельцы, которые обрели благосклонность царя, получали и существенные преимущества по сравнению со своими мятежными соседями: в деле обуздания свободного крестьянства на своих землях они могли рассчитывать на вооруженные силы правительства. Таким образом, логика ведения войны и создания государства в регионе недостаточного капитала заставляла правителей приобретать должностных лиц за счет экспроприированной земли. Со временем правители в России даже установили правило, что только слуги государства могут иметь собственную землю (служивые), и хотя в избытке случались нарушения и исключения, этот принцип стал еще одним стимулом умножения должностей, а также сотрудничества должностных лиц с землевладельцами в деле эксплуатации крестьян.

То, что мелкие поместья отдавались в руки государственных служащих, стремившихся извлечь из них как можно больше доходов, увеличивало давление на крестьян на северо–западе. Это возраставшее давление вместе с открытием новых территорий на юге и востоке было причиной сокращения численности населения в старых районах устойчивого земледелия. В результате возрастал стимул закрепить крестьян на месте и местной практикой, и декретами сверху. Так называемое Соборное Уложение 1649 г. кодифицировало систему крепостного права, которая складывалась до того в течение 200 лет. К тому же в XVI—XVII вв. продолжает распространяться рабский труд, в особенности в районах позднейшего заселения. В XVIII в., стремясь получать доход не только от крепостных, но и от рабов (холопов), цари практически уничтожают между ними разницу. После неудачной попытки обложить налогами свободных крестьян, Петр I возлагает на землевладельцев обязанность собирать подушный налог, чем еще усиливает взаимную зависимость царской власти и землевладельцев, не говоря уж о поддержке государством власти землевладельцев над их несчастными крепостными. В 1700 г. Петр I издает указ, что всякий освободившийся раб (холоп) или крепостной должен явиться на военную службу, а если он окажется негодным для военной службы, то он передавался другому хозяину. Также Петр классифицировал родовую знать, тщательно определив ранги соответственно положению на царской службе. В России сложилась социальная иерархия, выверенная в такой степени, какая была невозможна в Западной Европе, определенная, поддерживаемая и возглавляемая государством.

Складывавшаяся структура общественных отношений сверху донизу зависела от принуждения. По мере того как российское государство начинало все серьезнее втягиваться в военные действия со своими хорошо вооруженными западными соседями, попытки извлечь немалые доходы из некоммерциализованной экономики — еще преумножали государственные структуры. В то же время в связи с завоеванием территорий, расположенных между Московией и Оттоманской империей, рос военный аппарат, экспортировалась российская модель крепостного права и землевладения, создавалась имперская бюрократия в ее самой пышной, громоздкой форме. Петр I начинает отчаянно бороться с сепаратизмом, стремясь подчинить все части империи — и получаемые там доходы — нормам, установленным в Москве, и центральной администрации.

«Одновременно с кампанией по искоренению украинского сепаратизма Петр начинает проводить политику получения от гетманов максимума экономических и людских ресурсов. Впервые вводятся правила относительно торговых путей, государственные монополии, тарифы на иностранные товары и импортно–экспортные сборы… Петр также начинает массовую мобилизацию казаков не на военную службу, а на общественные работы для империи: строительство каналов, фортификаций и в особенности для осуществления любимейшего проекта Петра — новой столицы Санкт–Петербурга» (Kohut, 1988: 71; Raeff, 1983).

Екатерина Великая завершила включение Украины в состав империи, полностью упразднив полуавтономию гетманства. В результате установившаяся бюрократия распространилась в самые отдаленные части империи. Угроза войны с наполеоновской Францией, преобразовавшая государственные структуры почти по всей Европе, усилила российское государство, увеличила его бюджет, налогообложение и штат служащих, укрепила его вооруженные силы и утвердила в целом основанное на глубоком принуждении государство.

Очень похоже российское, польское, венгерское, сербское и бранденбургское государства сформировались на базе крепкого союза князей войны и вооруженных землевладельцев, на базе широкой передачи власти правительства дворянству, вместе с нещадной эксплуатацией крестьян и ограниченностью торгового капитала. Неоднократно военачальники завоевателей, у которых недоставало капитала, предлагали своим последователям и соратникам трофеи и землю, создавая себе новую проблему: сдерживать тех крупных воинов–землевладельцев, которых они же и произвели. Монголы были в этом отношении исключением, поскольку они редко оседали на завоеванных землях (и не управляли ими), обычно продолжая жить на дань, получаемую благодаря постоянной угрозе новых разорительных вторжений.

Хотя относительная весомость короны и знати, дворянства (и, следовательно, то, в какой степени структура государства создавалась под влиянием войны) существенно варьировалась от государства к государству, все эти государства выделялись среди своих европейских соседей сильной зависимостью от грубого принуждения. Когда в XVI в. громадные количества восточноевропейского зерна потекли на Запад, существовавшая система контроля позволяла землевладельцам получать доход прямо от этих поставок; они использовали власть государства, чтобы сдерживать купцов и принуждать производителей–крестьян, формируя таким образом новый вид закабаления. При таком соотношении объема власти даже активная коммерциализация не приводила к созданию городов, независимого класса капиталистов или государства, больше похожего на государства урбанизированной Европы.

Как ни странно, развитие Сицилии удивительно похоже на развитие восточноевропейских держав. Сицилия веками была главным зерновым районом, щедрым поставщиком зерна для всего Средиземноморья. Однако арабские и норманнские владыки навязали ей систему союза с активными в военном отношении землевладельцами, что оставляло мало возможности для роста городов и класса капиталистов. Фридрих II, пришедший к власти в 1208 г., подчинил города своему славному государству. «Покорение Фридрихом городов, — заявляет Денис Мэк Смит, — подтверждает, что никогда не было класса купцов или гражданских должностных лиц, достаточно сильных и независимых, чтобы дать отпор владевшей землей аристократии; и это отсутствие соперников аристократии стало фундаментальным фактором политического, культурного и экономического упадка Сицилии. Когда бы ни терпело краха сильное правительство, вакуум власти заполняло дворянство, а не города. Поэтому в коммерции Сицилии доминировали иностранные города: Пиза, Генуя, Венеция, Амальфи, Лука» (Mack Smith, 1968a: 56)

Контроль иностранцев над коммерцией Сицилии продолжался шесть столетий, и богатая в сельскохозяйственном отношении Сицилия оставалась бедной в отношении капитала и существовала в условиях принудительного контроля.

Теперь можно установить общее и отличное в путях формирования государства по варианту с интенсивным принуждением. Выделение европейских ареалов сильного принуждения начинается с выявления комбинации двух условий: 1) чрезвычайного усилия по изгнанию взимающей дань державы, 2) малого количества городов и недостатка концентрированного капитала. Изгнание берущих дань было, в общем, не важно для стран севера, размер и количество городов и капитала были на Иберийском полуострове и Сицилии больше, чем в восточной и северной Европе. Но везде устанавливаемая комбинация порождала стратегию завоеваний, в ходе которых местные землевладельцы объединялись против общих врагов и боролись друг с другом за первенствующее положение на их территориях. При этом руководитель кампании уступал контроль над землей и работниками своим соратникам в обмен на военную помощь с их стороны. В целом, данная стратегия не оставляла места самостоятельной буржуазии, а следовательно, и накоплению, и концентрации капитала вне рассматриваемого государства.

Но были и особенности. В некоторых ареалах (Польша и Венгрия представляют собой очевидный пример) военное дворянство сохраняло значительную власть, так что они могли даже низводить и возводить королей. В других (здесь примерами могут послужить Швеция и Россия) установилась единая власть, закрепившая свое первенствующее положение созданием государственной бюрократии, предоставлявшая большие привилегии дворянству и духовенству (по сравнению с остальным населением), но обязывавшая их служить государству. Были еще другие (Сицилия и Кастилья), где дворянство (наиболее богатые и сильные представители которого жили в столице на доходы с дальних поместий и государственные доходы) сосуществовало с государственными служащими, действовавшими даже в отдаленнейших провинциях, полагаясь на помощь в проведении воли короля на духовенство и местное дворянство. Между первым вариантом и двумя последними — большое различие: в одних государствах вооруженные землевладельцы–соперники во власти долгое время имели перевес, а в других один из них довольно рано установил верховную власть над всеми остальными. Но во всех случаях государства отчаянно нуждались в капитале, обменивали гарантированные государством привилегии на национальные вооруженные силы и очень полагались на принуждение в том, чтобы обеспечить согласие на удовлетворение королевских потребностей.

Капиталистическая траектория развития

Как разительно отличались упомянутые государства от государств Фландрии или Северной Италии! Возьмем, например, верхнюю Адриатику, изгиб береговой линии от Равенны до Триеста. Здесь веками доминировала Венеция, как экономически, так и политически. Но к югу отсюда шла борьба морских держав за контроль над прибрежными районами. Равенна, например, будучи местопребыванием римских (романских) и готских императоров, прошла границу тысячелетий как республика и подпала под контроль Венеции только в XIV—XV вв. С этого времени вплоть до Рисорджименто она относится к Папской области. На западе регион многочисленных городов–государств сдался Венеции в результате завоеваний XIV века. После этого у Венеции как города–империи возникла общая граница с Ломбардией, бывшей сначала независимой, а затем ставшей последовательно владением Испании, Австрии и объединенной Италии. На севере всегда располагались большие государства: Священная Римская империя и ее наследники, — иногда они овладевали побережьем. На востоке надвигались империя за империей и пробивались к Адриатике. В 990 г. Византийская империя номинально контролировала Далмацию и венецианский регион, в то время как призрачная «Римская» империя, базировавшаяся в центральной Европе, претендовала на верховную власть в прилегающих частях Италии.

Чтобы все стало понятно, рассмотрим подробно роль и развитие Венеции, причем лишь упомянем отношения этого города со всеми соперничающими державами. Мы хотим здесь обнаружить: что при солидной, возрастающей концентрации капитала концентрация принуждения бывает слабой и фрагментарной; обнаружить сильное противодействие капиталистов всякой попытке установления автономной власти, основанной на принуждении; появление хитрого, эффективного, алчного, ориентированного на защиту морского государства, постепенное включение этого государства в больших размеров государства на суше, короче, квинтэссенцию стратегии формирования государства на основе интенсивного капитала.

В результате вторжения лангобардов в Италию (568 г.) рассеянно жившие рыбаки и солевары объединились в поселения беженцев, установивших прочные связи с материковой Италией. Венеция формально еще была частью Византийской империи, в то время как лангобарды, а затем франки захватили большую часть соседней с ней территории. До 990 г., пока Византийская империя была в расцвете, Венеция оставалась, в основном, пунктом транспортировки товаров на их пути в Северную Италию торговцами, действовавшими внутри византийской системы. Византия посылала собственных купцов в Павию и на другие рынки вглубь страны, выменивая соль, рыбу и предметы роскоши с Востока на зерно и другие товары первой необходимости. Занявшись морской торговлей, венецианские купцы добавили к своим товарам рабов и лес. Они же распространили коммерческое и политическое влияние своего города на большую часть Адриатики.

На Средиземном море в то время, при ограниченности размеров судов и пределов навигации, корабли толклись у берегов, ходили очень немногими путями, которые определялись ветрами, течениями и отмелями, часто заходили за водой и другими запасами, с трудом могли уйти от корсаров, а на большие расстояния могли позволить себе перевозить только ценные товары (Pryor, 1988). Ни одно государство не могло стать великой морской державой, не имея широких привилегий в разных портах вдали от своей территории. Государства же, которые контролировали порты, получали тройную выгоду: они имели доступ к торговым путям, к торговле в этих портах, а также отдавали эти порты под базы корсарам, грабившим торговые суда других стран. В течение определенного времени так действовала и Венеция, ставшая крупнейшей морской державой на Средиземном море. С X в. и до турецких завоеваний XIV в. Венеция многое сделала для того, чтобы помочь христианским государствам отвоевать у мусульман крупнейшие морские пути. И только после сосредоточения власти у Оттоманская империи в XV—XVI вв. было серьезно подорвано господство западноевропейских стран на торговых путях в Средиземном море (Pryor, 1988: 172–178)

В XI в. флот Венеции начинает переносить свою торговлю в Средиземное море и одновременно дает отпор соперникам, претендовавшим на контроль над Адриатикой: далматинцам, венграм, сарацинам и норманнам. Венецианские войска аннексировали в 990 г. Далмацию, но около 1100 г. она была захвачена расширявшимся венгерским государством. В течение пяти столетий после этого венецианцы доминировали в коммерческой деятельности в Далмации, а в смысле политического контроля их роль то увеличивалась, то уменьшалась в зависимости от расширения или сокращения территории лежавшего на восток государства. За поддержку византийского императора в войнах с его врагами они получили исключительные привилегии в торговле в Византийской империи, и даже в Константинополе они имели собственный квартал (1082). Подобно ганзейским купцам в Скандинавии и Северной Германии, венецианские купцы стали контролировать значительную часть международной торговли Византии. В XII в. они расширили границы своей деятельности на все восточное Средиземноморье, с выгодой для себя занимаясь одновременно торговлей, пиратством, завоеваниями и участвуя в крестовых походах. Поскольку же и сами крестоносцы смешивали занятия торговлей, пиратством и завоевания, то они взаимно дополняли друг друга. К 1102 г. Венеция имела собственный торговый квартал в Сидоне, к 1123 г. она обзавелась также базой в Тире.

В 1203–1204 гг. эта комбинированная стратегия Венеции принесла результат, когда коварный дож направил крестовый поход на Константинополь и нанес смертельный удар Византийской империи. В память об этом tour deforce стоят на Сан Марко бронзовые кони, захваченные в Константинополе. В конце концов, Венеция контролировала громадные части (юридически 3/8) этой бывшей империи. Затем Венеция даровала наделы на греческих островах членам своих великих семей при условии, что они будут держать торговые пути открытыми.

Несмотря на громадные завоевания, важнейшими для Венеции оставались коммерческие интересы. Главными семьями города были купцы и банкиры, городской совет представлял эти ведущие семьи, дож происходил из того же патрицианского круга, в вооруженные силы города призывали собственное население, а военная и дипломатическая политика была направлена на поддержание истеблишмента коммерческих монополий, на защиту своих купцов. Политика Венеции не была направлена на создание территориальной империи, но лишь на то, чтобы торговля шла через их город. Укрепив свою позицию превосходства, венецианские власти больше не желали терпеть пиратство и каперство, поскольку и то и другое угрожало их вложенным в мирную торговлю средствам.

Господство Венеции на море открывало достаточно новых возможностей увеличения доходов безопасной перевозкой товаров и людей. Венецианские перевозчики богатели, отправляя сначала крестоносцев, а потом пилигримов в Святую Землю. Стоимость транспортировки крестоносцев в Константинополь в 1203г., «примерно в два раза превышала годовой доход короля Англии» (Scammell, 1981: 108). Впрочем, несмотря на все дела с крестоносцами и пилигримами, правители Венеции без колебаний вели дела и с врагами христианства. Например, после того, как османские турки захватили Триполи (1289) и Акру (1291), Венеция немедленно заключила с турками соглашение о сохранении за ней ее прав на торговлю.

На Адриатике никакие города–соперники не могли устоять против Венеции без помощи других находившихся здесь государств. Триест и Рагуза, например, оба были торговыми городами, пользовавшимися некоторой независимостью, но и они не могли сдерживать Венецию без посторонней помощи. В 1203 г. Венеция захватила Триест и более века держала этот порт в тяжелом подневольном положении. Во время неудачного восстания в Триесте в 1368 г. герцог Леопольд Австрийский, старый враг Венеции, чрезвычайно нуждавшийся в выходе в Адриатику, посылает войска и приносит своему городу облегчение. В 1382 г. Триест переходит под власть Леопольда, а затем остается австрийским (главным портом Австрии) вплоть до XX в.

Рагуза/Дубровник придерживался примерно той же стратегии. До 1358 г. Рагузой номинально владела Венеция. Впрочем, Рагуза сохраняла относительную независимость благодаря добрым отношениям с соседними Сербией и Боснией, где велика была роль рагузских купцов. Венгрия, расширяя свои владения, в 1350–е гг. изгнала Венецию из Далмации и предоставила Рагузе почти независимое положение на периферии своей империи. Когда в 1460–е гг. оттоманские турки завоевывают Балканы, самые влиятельные купцы Рагузы смогли выговорить себе сохранение этого положения и при правителях–мусульманах. Оберегаемая от завоевания итальянцами сменявшими друг друга протекторами и пользовавшаяся значительной независимостью как в славянской, так и в Оттоманской империях, благодаря своему коммерческому значению, Рагуза оставалась независимым городом–государством до наполеоновского вторжения в 1808 г.

Хотя за ограничение гегемонии Венеции постоянно боролись итальянские города, чьи торговые пути ею контролировались, а также города Далмации, где Венеция осуществляла прямой контроль, но все–таки главным ее соперником на море была Генуя, город–государство, также имевшее выход к океану. В конце XIII в. Генуя расширила свое влияние не только в западном Средиземноморье, но и (через Гибралтар) вдоль побережья Атлантики, а Венеция — в восточном Средиземноморье и на Черном море, причем Генуя более успешно продвигалась на восток, чем Венеция — на запад. Особыми зонами столкновения их интересов были те морские зоны, где они граничили друг с другом. Контроль Генуи на Черном море в конце XIII в. закрывал доступ Венеции к прибыльной торговле, связывавшей Трапезунд с Китаем через удерживаемые монголами территории. Но как только Венеция блокировала и захватила генуэзский флот в Венецианской лагуне (1380), она закрепила свои преимущества на востоке.

После 1000 г., по мере того как Венеция укрепляла свою гегемонию в торговле на Адриатике и восточном Средиземноморье, население города стало едва ли не самым большим в Европе: более 80000 в 1200 г., около 120000 в 1300 г. И хотя «черная смерть» (которую в Италию завезли генуэзские галеры, возвращавшиеся из Каффы) убила в 1347, 1348, и 1349 гг. больше половины жителей, затем (на самом деле к сегодняшнему дню) население снова увеличилось до 120 000. С XIII в. мореходство вытесняется промышленностью и торговлей, которые теперь становятся главными видами деятельности. Венеция становится узловым пунктом в морской торговле и великой морской державой в политике. Ее империя протянулась до Кипра к 1573 г. и до Крита к 1669 г. Войска Венеции воевали за коммерческие возможности, а также сдерживали таких соперников, как Генуя. Венецианские правители особенно прославились тем, что вели хитроумные и удачные морские войны при сравнительно низкой их стоимости для своих купцов, банкиров и промышленников.

Особенности венецианской торговли способствовали созданию исключительно гибкого и хищнического государства. В отличие от голландцев, которые богатели, перевозя такие громоздкие продукты, как зерно, соль и вино, венецианцы занимались главным образом дорогими товарами и предметами роскоши: специями, шелками, рабами. Больше того, они часто перевозили в больших количествах золото и серебро. Так что для успеха они нуждались в умелых действиях, монопольном положении и военной защите от грабителей. «Хотя и другие имперские державы могли отдавать много энергии и ресурсов защите какой–нибудь особой монополии, — замечает Г. В. Скаммел, — но только Венеция сделала управление (своей монополией) и ее защиту единственной целью своего существования; причем государство поставляло корабли для ее успешного функционирования, а также флот и верховную власть для того, чтобы ее обезопасить» (Scammell, 1981: 116). Такое государство старалось воевать как можно меньше, но уж если воевало, то беспощадно.

Особой заботой дожей было ведение войны. Первые дожи даже получают почетные титулы (ипата, протоспатария) при византийском дворе. Но по мере того как Венеция обретала самостоятельность от империи, дожи все больше становились избранными, а затем и суверенными князьями, действовавшими, не согласуясь с коммуной и намечая себе преемников из своих династий. С ростом города после 990 г. Венеция формально становится олигархией. Дожа выбирает общее собрание, где главную роль играли знатные семьи. Он должен был согласовывать свои действия с советом, который (теоретически) представлял коммуну всех живших в лагуне, а на практике выступал от лица знатных семей только центрального поселения. Как это часто случается, формально совет оформился тогда, когда будущий суверенный правитель столкнулся с группировкой, имевшей определенные и отдельные интересы, без поддержки каковой он не мог править. Со временем доступ в Большой совет все больше и больше ограничивался; в 1297 г. членство в нем стало по преимуществу передаваться по наследству. В 1300 и 1310 гг. Совет подавил народные возмущения против отстранения незнатных членов от обсуждений в Совете. С этого момента члены олигархии упорно борются за первенствующее положение в городе, не упуская, впрочем, ни на миг коллективного контроля над его судьбой.

Но вместо того чтобы привести к созданию единого правящего совета, непрекращающаяся борьба за власть породила все время менявшуюся иерархию советов — от собственных советников дожа до общего собрания всех жителей, права последнего при этом были сведены к утверждению решений вышестоящих лиц. Кроме того, в Венеции не сложилась бюрократия; избранные комитеты и личные служащие при должностных лицах делали основную массу работы правительства. К 1200 г. дож становится скорее исполнительным лицом олигархии, а не автократором, избранным с одобрения народа. В результате во внутренней и внешней политике венецианского государства начинают доминировать интересы торговых капиталистов.

И если Венецией правили коммерческие интересы, то государство, в свою очередь, регулировало коммерческую деятельность граждан. «Венецианец, у которого были дела в Леванте, — пишет Даниэл Уоли, — отправлялся, скорее всего на галере, построенной государством, под командованием капитана, назначенного государством, в сопровождении конвоя, предоставленного государством, и когда он пребывал в Александрию или Акру, ему вполне могли приказать участвовать вместе с другими венецианцами в общей организованной государством покупке хлопка или перца. Преимущество этой системы состояло в том, что цены были ниже, если венецианцы друг с другом не соперничали. Система организации конвоя для дальних вояжей восходит, по крайней мере, к XII в. К XIII в. обычно разрешались два конвоя галер в год в восточное Средиземноморье, а к началу XIV в. были организованы также раз в год плавания в Англию и Фландрию, в Северную Африку (к варварам или берберам) в Эгю–Морт (возле устья Роны). Арсенал, государственная судостроительная верфь заложена в начале XIII в. и материалы, используемые там, обычно закупались прямо Венецианской республикой» (Waley, 1969: 96).

Государство как исполнительный комитет буржуазии серьезно относилось к своим обязанностям.

Впрочем, венецианское государство никогда не было громоздким. На собираемые здесь налоги можно было содержать очень небольшое правительство. В 1184 г. Венеция установила монополию на производство и продажу соли из венецианской лагуны; хотя эта монополия порождала в небольших размерах контрабанду и мошенничество, но она приносила существенный доход, не привлекая больших человеческих ресурсов. С XIII в. коммуна устанавливает фундированный долг; долгосрочные государственные займы. Монте веккио (гора долга) и другие (последующие) монти (ценные бумаги), представляющие этот долг, стали излюбленной инвестицией в Венеции и повсюду. Город делал займы, чтобы финансировать войны, а затем прибегал к пошлинам и акцизам, чтобы с ними расплатиться. Великие ритуальные и благотворительные братства, Великая школа (Scuole Grandi) ссужали государству значительные суммы (Pullan, 1971: 138). Поскольку же государство могло занимать у собственных купцов и облагать налогами потоки через исключительно коммерциализованную экономику, то не было нужды создавать множество новых финансовых организаций.

В XIV в. Венеция все больше втягивается в войны на суше и государственная структура строится соответственно. По мере того как города–государства Северной Италии начинают расширять свои территории, они ставят под угрозу и венецианские источники, необходимые для ее промышленности, на материке, и доступ венецианским купцам к наиболее важным торговым путям через Альпы. Венецианцы втягиваются в две роковые игры: завоевания на материке и установление союзов с другими державами северной Италии. К концу века с тем, что трансальпийские страны все более серьезно наступают на Северную Италию, Венеция вступает в коалиции против Франции и соединяет свои силы как с королем Кастильи, так и с германским императором. Послы отправляются из Венеции к крупнейшим дворам Европы. Происходившее при этом одновременное продвижение турок в восточное Средиземноморье и даже в Италию вынудили Венецию усиленно вести военные действия и на море.

Расширение военных действий произвело изменения в военных организациях города. Впервые венецианцы поручают вести военные действия посторонним, и кондотьеры привлекают множество наемников. Правительство старалось уравновесить влияние кондотьеров посылкой комиссаров–патрициев, проведиторов (proweditori), имевших широкие полномочия в том, что касалось поставок, жалованья наемникам, а иногда и самой военной стратегии (Hale, 1979). Вскоре затем город вводит воинскую повинность на подвластных ему территориях и в самой Венеции, где гильдии ремесленников и торговцев получали квоты на поставку гребцов для военных галер. В XV в. Венеция начинает принуждать служить на галерах отбывающих наказание (преступников) и пленных. Тем временем и сами галеры претерпевают изменения: от трирем, где на скамье располагались три искусных гребца (каждый со своим веслом), к кораблям, где только одно большое весло приходилось на скамью, так что неумелые, сопротивляющиеся и закованные в кандалы заключенные не могли уклоняться от гребли. Окончательно прошли времена, когда все вооруженные силы формировались по принципу добровольности. Расширение военных действий и отход от системы гражданин—солдат потребовали от города новых финансовых затрат. К концу XIV в., чтобы оплатить свои возникающие в связи с войнами долги, Венеция навязывает населению принудительные займы — подоходные и прямые налоги на имущество. Тем не менее, пусть и исключительные, эти усилия не привели к созданию значительного или постоянного бюрократического аппарата. При высоко коммерциализованной экономике избранные должностные лица и небольшой отряд клерков и секретарей управляли финансами (accounts) города и без большого штата. Множество обязанностей государство возлагало на граждан: так, например, оно потребовало от Великой школы снарядить на свой счет часть военного флота (Pullan, 1971: 147–156; Lane, 1973b: 163). Взимание налогов также было вполне по силам фискальному аппарату города. В начале XVII в., в то время как другие европейские государства мучались, накапливая военные долги, Венеция сумела на время совсем избавиться от своих долгосрочных задолженностей (Lane, 1973a: 326).

Впрочем, апогей своей коммерческой власти Венеция прошла задолго до 1600 г. Начиная с XV в. целая цепь событий низводит Венецию до положения второстепенного актора на международной арене: Турция вытесняет Венецию из черноморских и восточно-средиземноморских портов, империи Габсбургов, Бурбонов, и турецкая почти что окружают венецианскую территорию, ограничивается доступ Венеции к строевому лесу, соответственно, падает кораблестроение, ограничивается контроль Далмации, и основная роль в борьбе с пиратами на Средиземном море переходит к имевшим выход в Атлантику морским державам, как Голландия и Англия. Португальские купцы, проплывшие вокруг Африки и проникшие на торговые пути в Индийском океане, покончили с оплотом венецианской торговли — пряностями. В конце XVI в. на португальских судах перевозилось от четверти до половины всех пряностей и наркотиков, доставляемых в Европу с Дальнего Востока (Steensgard, 1981: 131). Но первенствующую роль Португалия сохраняет недолго, уже через сто лет эффективные голландская и британская Ост–Индская компании вытесняют своих иберийских соперников (Steensgard, 1974).

На воду Средиземного моря спускают большой, хорошо вооруженный корабль, который покончил с давней гегемонией венецианской галеры. Теперь уже Венеция, хотя и по–прежнему шумная, неугомонная и независимая, все больше занята производством товаров и управлением своей территорией на материке, но уже не является ведущей силой Средиземноморья. Даже на Адриатике, которая некогда была практически внутренним озером Венеции, в XVI в. венецианские суда уже не могут сдерживать своих торговых соперников из Рагузы или набеги пиратов. В XVIII в. венецианцы оставляют попытки не допускать иностранные военные суда в свой залив. К тому времени уже не только Рагуза, но и Триест и Анкона активно борются за первенство в торговле на Адриатике.

Венеция переходит к политике военного и дипломатического нейтралитета, удерживая важное положение на рынке, все больше полагается на свои материковые территории как на экономическую базу, а в ее республиканской публичной жизни господствует старая олигархия. «В условиях тяжелого выбора между политической независимостью и коммерческим успехом, — пишет о XVII в. Альберто Тененти, — перед лицом неопределенного будущего Венеция все–таки не утратила свою гордую решимость, несмотря на все ошибочные и жалкие действия. Вместо того чтобы, подобно своему соседу Рагузе, избрать жизнь без риска и без истории, этот старый город–государство отказывался уступить какой бы то ни было новой силе, будь то турки, папа, испанцы или Габсбурги» (Tenenti, 1967: xvii—xviii).

Впрочем, такое положение сохранялось лишь до 1797 г., и вторжение Наполеона с ним покончило. Венеция с ее территориями на материке сначала перешла к Австрии, затем к наполеоновской Италии, затем снова к Австрии. В 1848 г. ненадолго власть захватила группа инсургентов во главе с Даниэле Манином, но Австрия быстро поставила на место своих революционных подданных. Наконец, после того как в 1866 г. Пруссия нанесла поражение Австрии, Венеция вошла в новое итальянское национальное государство.

Траектория исторического развития Венеции уникальна. Но между тем ее история имеет нечто общее с Генуей, Рагузой, Миланом, Флоренцией и даже Голландией, Каталонией и Ганзой. В XIV в. купцы из Барселоны торговали повсюду на Средиземном море и правили Фивами, Афинами и Пиреем. Голландская республика, эта беспокойная федерация торговых центров, более века была одним их доминирующих государств Европы. Города–государства, городаимперии и союзы городов веками оставались носителями коммерческой и политической власти, отдавали предпочтение коммерческой деятельности, создавали эффективные государственные структуры, обходясь без больших бюрократий, находили сравнительно действенные способы оплачивать войны и другие государственные расходы и создавали институты, представляющие их коммерческие олигархии в самой организации их государств.

Формирование государства по модели интенсивного капитала отличалось от формирования по модели интенсивного принуждения и принуждение + капитал в трех отношениях: 1) коммерческие олигархии способствовали развитию государств, создаваемых для защиты и расширения коммерческого предпринимательства, — в Европе морского предпринимательства; 2) институты, созданные буржуазией для защиты своих интересов, на деле иногда становились инструментами государственного администрирования; в Венеции, Генуе и Голландской республике, особенно муниципальное и национальное правительства сливались воедино; 3) наличие капитала и капиталистов позволяло государству для ведения войны занимать, облагать налогами, покупать и собственно вести войну, не создавая громоздкой постоянной национальной администрации. До тех пор пока просто масштаб войн с набранными (национально — по всей стране) армиями и флотами не превзойдет силы компактной военной мощи того или иного государства с интенсивным капиталом, оно процветало в воинственном мире. Вскоре после того как Медичи, не без помощи папских войск, вернулся, чтобы править своей родной Флоренцией, Николло Макиавелли писал, что «желающий создать республику там, где имеется большое количество дворян, не сумеет осуществить свой замысел, не уничтожив предварительно всех их до единого; желающий же создать монархию или самодержавное княжество там, где существует большое равенство, не сможет этого сделать, пока не выведет из сказанного равенства значительное количество людей честолюбивых и беспокойных и не сделает их дворянами по существу, то есть пока он не наделит их замками и имениями, не даст им много денег и крепостных, с тем чтобы, окружив себя дворянами, он мог бы, опираясь на них, сохранить свою власть, а они с его помощью могли бы удовлетворять свою жадность и свое честолюбие, в этом случае все прочие граждане оказались бы вынуждены безропотно нести то самое иго, заставить переносить которое способно одно лишь насилие» (Николо Макиавелли. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия, I, 55; этой ссылкой я обязан Ричарду Франку).

Дворяне — то есть благородные землевладельцы — больше всего поддерживают государства интенсивного принуждения, в то время как держатели капитала — купцы, банкиры и промышленники — господствуют в государствах интенсивного капитала. Различие путей формирования государств зависит от времени их формирования, размеров территорий, которые они стараются контролировать, от того, насколько в их экономике сильны сельское хозяйство и производство, а также от того, на каких именно товарах они специализировались.

Эти факторы, в свою очередь, зависели от географических и геополитических характеристик главных городов этих государств. Наличие больших прилегающих к городам экономически с ними связанных территорий способствовало формированию более крупных территориальных государств. Портовые города, бывшие преимущественно рынками международной торговли, чаще производили города–государства или города–империи на базе своей небольшой территории. Соседство с большими империями и национальными государствами приводило или к поглощению этими государствами, или к вступлению в борьбу за контроль над территорией. Тем не менее эти варианты действовали в рамках, устанавливаемых властным присутствием капитала и капиталистов.

Траектории развития по пути капитал + принуждение

Не вся Верхняя Адриатика одинаково хорошо иллюстрирует капиталистический путь в развитии государства. Со временем, например, Австрия заявила права на значительный кусок побережья, включая Триест, и подчинила его государству, которое повсюду являло себя как государство интенсивного принуждения. Византийская, Сербская, Венгерская и Оттоманская империи — все боролись с Венецией за контроль над Далмацией, и оттоманы победили — по крайней мере, на несколько столетий. Но все же история Верхней Адриатики мало похожа на историю европейской России. На Адриатике избыток капитала облегчал строительство вооруженных сил, в особенности, морских сил, но был также и стимулом, и средством сопротивления капиталистов созданию больших государств, которые бы сумели подчинить их интересы интересам династии. В России концентрация капитала была редкостью (в особенности после сокращения в XIV в. торговых связей с Азией и Византийской империей), а наличие владевших оружием землевладельцев предрасполагало все формировавшиеся государства к тому, чтобы идти по пути принуждения. Вопрос состоял в том, будут ли крупные землевладельцы и дальше придерживаться раздробленного суверенитета или один правитель сможет установить верховную власть над остальными. Как только Российское государство пошло по пути централизованного создания вооруженных сил, явилось на свет тяжеловесное государство, где землевладельцы имели значительную власть на своих территориях, но проигрывали перед царем.

Судьба крестьян, составлявших большую часть населения почти повсюду в Европе до XVIII в., резко различалась в регионах интенсивного принуждения и регионах интенсивного капитала. В большинстве районов, где формирование государства шло по модели интенсивного принуждения, правители создавали государства в тесном сотрудничестве с крупными землевладельцами, сохранявшими значительные военные и гражданские силы. Примерами такого типа государств могут служить Россия, Польша, Венгрия и Бранденбург–Пруссия, и некоторые особенности их развития обнаруживаются также на Сицилии и в Кастилье. В таких государствах расширение торговли в XVI в. позволило землевладельцам при поддержке государственной власти закабалить крестьян, с которых до этого они собирали немалые ренты. Обычно от домохозяйств землепашцев требовалось выполнение плохо оплачиваемых работ в поместье землевладельцев, причем сами эти работники кормились от небольших ферм, закрепленных за ними законом. В других регионах интенсивного принуждения (в особенности, в Скандинавии), где у землевладельцев никогда не было такой экономической и политической власти, как у землевладельцев на востоке Европы, правители XVI в. и позже ввели прямой контроль над крестьянами с помощью духовенства и других бюрократов, благодаря чему и сами отчаянно боровшиеся за жизнь крестьяне продержались достаточно долго.

В ареалах интенсивного капитала, таких как Нидерланды и, отчасти, Швейцария, крестьянство подверглось бифуркации. При наличии городских рынков и агрессивных капиталистов сельское хозяйство рано коммерциализовалось и часто вместе с сельскохозяйственным производством. В результате небольшая часть крестьянства обогащалась на товарных культурах и труде своих соседей. Большинство же крестьян становились бедными работниками за плату, многие, чьи потребности возрастали, занимались к тому же домашним производством или торговлей вразнос. Вместе с вездесущими купцами это меньшинство и это большинство выступали производителями в той сельской экономике, снабжавшей города, которая легко облагалась налогами и подпадала под контроль городов, бывших региональными центрами торговли. Эти столь непохожие существования крестьян были одновременно и причиной, и результатом очень разных траекторий формирования государства в регионах интенсивного капитала и регионах интенсивного принуждения.

Между крайностями капиталистического и с использованием принуждения путей развития лежали пути одновременного использования капитала и принуждения, те случаи, когда концентрированный капитал и концентрированное принуждение выступали более или менее наравне и в тесной связи друг с другом. Британские острова — Ирландия, Шотландия, Англия и Уэльс — иллюстрируют этот путь. Они также показывают, насколько расположение той или иной страны на диаграмме принуждение–капитал зависит от временных и географических ограничений, которые мы налагаем на рассматриваемую страну. Если смотреть со стороны Дании в 990 г., то Британские острова выглядят периферийной зоной завоеваний с взиманием дани в огромной империи с центром в Скандинавии. Если смотреть со стороны Ирландии на следующий затем период, то формирование государства на Британских островах представляется применяющим гораздо больше принуждения, чем при взгляде из юго–восточной Англии. Со стороны Шотландии в период 1500 —1700 гг. формирование государства представляется соревнованием и взаимодействием трех довольно отдельных государств, имеющих разные экономические базы: английского, ирландского и шотландского. Подчеркнем, что мы анализируем историю всего региона за период в тысячу лет после 900 г. В это тысячелетие главная драма состояла в экспансии английского государства, первоначально сформировавшегося в ходе завоевания, но вскоре уравновешенного большим портом и коммерциализованной экономикой.

В 990 г. Ирландия была заблокирована отчаянной борьбой между многочисленными кельтскими королевствами и владениями викингов на побережье. Хотя многочисленные скандинавские завоеватели поделили острова Северного моря, но Шотландия и Уэльс были более или менее объединены под руководством королей–воинов. Датчанин Канут в это время пытался вырвать у англо–саксонского короля Этельреда слабо связанную с его владениями Англию, причем Этельред уже десять лет платил дань датчанам. И дело не ограничивалось только уплатой дани: королевство регулярно разграблялось. В записи за 997 г. «Хроника Петерборо» (Laud Chronicle) сообщается, что «в этом году [датское] войско, обогнув Девоншир, вошло в устье Северна и там опустошило Корнуолл, Уэльс и Девон, а затем высадилось в Уотчетете; они произвели громадное разорение, сжигая (постройки) и убивая людей, и вернулись, обогнув оконечность острова, к южной стороне и вошли дельту р. Тамар, затем, поднявшись по ней, они прибыли в Лидфорд. Там они сжигали и убивали все, что встречалось им на пути, они сожгли до основания церковь Ордуэльского аббатства в Тавистоке и унесли на свои корабли невероятную добычу» (Garmonsway, 1953: 131)

В то время как другие скандинавы плавали в Исландию, Гренландию и Америку, Канут со своими воинами то и дело включали Англию (на время) в ту взимавшую дань империю, которая протянулась до Дании и Норвегии. Новые территории представляли собой большую ценность: в это время в Дублине было 4000 жителей, в Йорке — 10 000, в Норидже — 4000, а в Лондоне 25 000 — гораздо больше, чем в любом скандинавском городе. Йорк в это время был важным пунктом связи со Скандинавией, а Лондон — с остальным миром. Хотя острова и не были соединены с сетями городов, но они были хорошо связаны с городами континентальной Европы.

Всего лишь 60 лет спустя норманны (потомки викингов, осевших в Галлии) снова организовали вторжение в Британию. После завоевания Англии они, используя характерную модель, роздали землю как лены солдатам, ставшим региональными агентами (и потенциальными соперниками) короны. В результате замедлились набеги скандинавов, и начался процесс, в ходе которого правители Англии расширяли свои владения как внутри Британии, так и за ее пределами. В следующие два столетия норманно–английские и шотландские войска практически лишили датчан и норвежцев контроля над территорией Британских островов.

По мере того как благодаря брачным союзам и наследованию увеличивались английские владения на тех территориях, которые затем станут Францией, правители Англии начали воевать со своими норманнскими родственниками. В XII в. они также попытались распространить свое правление на Уэльс, Шотландию и Ирландию. Женившись на Элеоноре Аквитанской в 1152 г., Генрих II предъявил обоснованные требования на правление Англией, Нормандией, Мэном, Бретанью, Анжу, Аквитанией и большей частью Уэльса. Затем он расширил свои притязания и предъявил права на Шотландию и часть Ирландии. Управляя этой империей, он создал сравнительно эффективную королевскую судебную структуру. Однако после 1173 г. его сыновья в союзе с баронами, а иногда и с королевой начинают оспаривать его власть.

Участвуя в войнах и совершая вторжения на территории соперников династии, бароны, на которых полагались в этих войнах английские короли, сами приобрели достаточную власть, чтобы выступать не только друг против друга, но и против короля. В результате они добивались привилегий и уступок от монарха, особенно драматично дела обстояли с Великой хартией вольностей (1215), Великая хартия обязывала короля сократить тяжелые феодальные обязательства по предоставлению средств, необходимых для ведения войн, прекратить прибегать к услугам наемников, когда бароны не хотели воевать, и облагать большими налогами только с согласия большого совета, представителей баронов. Этот совет начал забирать себе все больше власти, чему в особенности способствовало переданное ему право утверждения новых налогов. Впоследствии короли неоднократно подтверждали эту хартию. Тем не менее непрекращавшиеся усилия английских монархов по созданию вооруженных сил привели к созданию устойчивой центральной структуры: королевского казначейства, королевских судов и королевских земель (домена).

Эдуард I (1272–1307), например, распространил обязательную военную службу феодалов (40 дней в год) (compulsory knighthood) на всех землевладельцев, чьи наделы стоили 20 фунтов в год, требуя, чтобы все рыцари служили в королевских войсках (royal militias), ввел налоги для уплаты за пехотинцев, а также первые регулярные пошлины на шерсть и кожу, создал штат постоянных служащих центральной власти, взявших на себя некоторые обязанности баронов и личных слуг короля и упорядочил отдельные ассамблеи баронов, рыцарей графства, бюргеров и духовенства, дававших ему деньги. (В 1294 г., готовясь к новой кампании во Франции, Эдуард зашел так далеко, что шестикратно увеличил вывозные пошлины на шерсть и потребовал от духовенства половины их доходов в виде налогов (Miller, 1975: 11–12).) Создание централизованной государственной структуры продолжалось на протяжении всего XIV в.: королевские суды не только распространили свою юрисдикцию на всю страну, и мировые судьи на местах начали присваивать себе власть как назначенные доверенные лица короны.

Впрочем, стабильности центральной власти так и не было. В конце концов, Эдуард II был убит в тюрьме (1327), Эдуард III практически утратил власть (1377), а Ричард II умер, потеряв трон — возможно, также был убит — в тюрьме (1400). Дома Ланкастеров и Йорков в течение 30 лет вели гражданскую войну (Война белой и алой роз, 1455–1485) за корону; эта война закончилась лишь тогда, когда Ричард III был убит воинами Генриха Тюдора, ставшего после этого Генрихом VII. Вооруженная борьба за королевскую власть и порядок наследования продолжалась в течение 300 лет, пока Славная революция 1688 г. не посадила на трон представителя Оранского дома.

В то же время английские короли постоянно пытались захватить территории в Ирландии, Уэльсе, Шотландии и Франции. Эдуард I покорил Уэльс, а также номинально подчинил английской короне Ирландию и Шотландию. Валлийцы еще только раз отважились на серьезное восстание, под руководством Оуэна Глендауэра (1400– 1409). А ирландцы и шотландцы упорно сопротивлялись англичанам, часто находя поддержку у французских королей, которые были, конечно, счастливы видеть, что их соперники заняты военной деятельностью на самих Британских островах. В ходе сопротивления и ирландцы, и шотландцы создали парламенты, параллельные английскому. И в Ирландии, и в Шотландии также шла внутренняя борьба за право наследования и за относительную власть королей и баронов. Но если Ирландия осталась беспокойной колонией, то Шотландия стала независимой и отдельной европейской страной. И только в XVII в. Ирландия и Шотландия подпали под относительно постоянный контроль Англии.

В связи с длительной и окончившейся неудачей борьбой английских королей за французские владения государство пребывало в состоянии войны с 1337 по 1453 гг. Финансовые потребности этой борьбы (названной позднее Столетней войной) консолидировали парламент и урегулировали его разделение на две палаты. Затем в течение более века парламент занимался сбором средств для короля на войны против Шотландии и Франции (а иногда против обеих), обеспечив себе право утверждать налогообложение.

В Нижней палате, позднее названной Палатой общин, заседали представители графств и округов. Это были, с одной стороны, купцы, а с другой — землевладельцы. Продолжительный, хотя и трудный союз купцов и землевладельцев восходит к XIII в., когда впервые британская шерсть начала обеспечивать континентальные текстильные мануфактуры, а затем стала базой для прядения и ткачества в Британии. Британия начала медленный, но решительный переход от экспорта шерсти к производству и экспорту шерстяных тканей. С этого времени английские купцы утверждаются во Фландрии и начинают распространяться по всей Европе. В XV в. англичане становятся также грозной силой на море; около 1412 г. например, мореплаватели восточного побережья вновь открывают торговлю Континента с Исландией (Scammell, 1981: 460). Большое торговое соглашение 1496 г., известное как Intercursus Magnus, закрепило за Англией положение признанного партнера во фламандской международной торговле. И хотя иностранные купцы и торговые суда все еще преобладают в торговле Англии в течение полувека, но к 1600 г. англичане соперничали с испанцами, португальцами и голландцами повсюду в мире.

В то же время британские мореходы, вроде бристольцев, которые плавали с Джоном Кэботом (бывшим, кстати, венецианцем), начинают присоединяться к голландцам, итальянцам, испанцам и португальцам в экспедициях в отдаленные части земли, закладывая основания всемирной торговой империи. К 1577 г. сэр Френсис Дрейк совершил кругосветное плавание. Корона участвовала в этих проектах в той степени, в какой они обещали новые доходы правительству или укрепление военной мощи (Andrews, 1984:

14–15). Британские землевладельцы при помощи санкционированного законом огораживания открытых полей и земель общины активно занимались торговлей шерстью и зерном; Палата общин все больше представляла тесный союз купцов и занимающихся товарным производством землевладельцев. Растущая в стране коммерция способствовала усилению государства: она позволила Генриху VII (1484–1509) и затем Тюдорам сдерживать шотландцев и бросить вызов французам, нарастить военную мощь государства, увеличить налогообложение и сократить собственные армии великих лордов.

Генрих VIII, разорвав с Римом, захватив церковные доходы и экспроприировав (секуляризировав монастырские земли) монастыри (1534–1539), не только увеличил доходы короля, но и подчинил его интересам пошедшее на сотрудничество духовенство. Возвышение Тюдоров провоцировало региональные восстания, включая великое Паломничество Благодати (Pilgrimage of Grace) (1536). Тем не менее Тюдоры со временем обуздали всемогущих аристократов с их собственными армиями и претензиями на автономную власть (Stone, 1965: 199–270). Почти беспрерывная коммерциализация, пролетаризация и экономический рост страны обеспечивали экономическую базу деятельности государства, а опора государства на пошлины и акцизы сделала извлечение ресурсов у этой базы более эффективным — впрочем, только тогда, когда магнаты, корона и парламент могли путем переговоров прийти к соглашению о сотрудничестве.

В XVI в. Шотландия очень сближается с Францией; в это время юная королева Мария Шотландская становится также королевой Франции (1559), два королевства едва не сливаются воедино. Но восстание протестантов ограничивает власть Марии в Шотландии, где она правила (с перерывами) в течение 6 лет. Затем Мария спровоцировала новое восстание и вынуждена была бежать под защиту Елизаветы в Англию, где эта последняя заключила ее в тюрьму. Казнь Марии в 1586 г. покончила с угрозой офранцуживания Шотландии и вступления на трон в Англии королевы–католички. Однако по смерти Елизаветы сын Марии Яков, бывший Яковом VI Шотландским с 1567 г., восходит на английский престол как Яков I. К тому времени связь с Францией почти полностью исчезла.

При Якове I (1603–1625) и затем при Стюартах соперничества в Англии за королевские доходы для ведения войн на континенте ускорили великие конституционные споры, попытки королей править (и, в особенности, облагать налогами) без парламента. Наконец развитие событий привело к гражданской войне и затем к казни Карла I. В духе времени Карл в 1627 г. отчуждает последний блок земель короны городу Лондону, город за это аннулируют его прошлые долги и обещает заем в будущем. С этого времени у короля больше нет кредита, а его потребности в займах и налогах только усиливают конфликт с парламентом и финансистами. К 1640 г. он берет на сохранение золото и серебро, оставленные в лондонском Тауэре, и ведет переговоры с золотых дел мастерами и купцами (кому принадлежало это золото и серебро) о займе, обеспеченном доходами от взимания пошлин (Kindleberger, 1984: 51). Попытки Карла создать и взять под свой контроль армию, чтобы подавить восстание в Ирландии и сопротивление в Шотландии, окончательно его обессилили. Во время Республики и Протектората (1649–1660) страной правят то армейские группы, то парламентские группировки, причем одновременно прилагаются усилия вернуть Ирландию и Шотландию под контроль государства и ведется борьба с Испанией и Голландией. Реставрация, которая началась с того, что парламент (под влиянием армии) пригласил Карла II, подтвердила власть парламента в Британии, в особенности, в том, что касалось доходов и расходов. Во время реставрации власти Стюартов (когда Англия продолжает сражаться с Голландией на море) по–прежнему прослеживается тесная связь дел короля с войнами на континенте. Решительная смена союзников происходит в связи с революцией 1688 г. На трон всходит голландский протестант Вильгельм Оранский и его жена Мария, дочь герцога Йоркского[8], а в это время во Франции Людовик XIV поддерживает изгнанных Стюартов. Британия возвращается к традиционному соперничеству с Францией, одновременно перенимая у Голландии ее государственные институты. В 1694 г. государство учреждает Банк Англии — орудие финансирования войны с Францией, которая началась в 1688 г. (Kindleberger, 1984: 52–53). С окончанием революции и возобновлением военных действий Британии на континенте начинается новая эра. Британия приступает к созданию большой регулярной армии, оформляется действенная центральная бюрократия, а ответственная за сбор налогов Палата общин обретает большую власть сравнительно с властью короля и его министров (Brewer, 1989).

Не прекращаются, между тем, мятежи и восстания в Шотландии и Ирландии — часто выдвигавшие претендентов на английский престол, не говоря уж о действиях невидимой руки Франции — все это дополнительно осложняет государству ведение войны. Войны и династические распри вместе производят большие изменения в государстве: складывается устойчивый союз Англии с Шотландией (1707), окончательное утверждение на троне германского ганноверского дома (позднее названного Виндзорами) (1714–1715) и установление modus vivendi между монархией и полномочным парламентом, представляющим интересы землевладельцев и коммерческие интересы страны. Восстание от имени претендента на престол — Стюарта (1715) потерпело полную неудачу, как и второе восстание в 1745 г., ставшее последней серьезной угрозой престолонаследию в Великобритании. Военная мощь Британии продолжает расти: «К 1714 г. Британский флот был уже самым крупным в Европе, и на флоте было занято больше рабочих, чем в какой–нибудь другой индустрии страны» (Plumb, 1967: 119).

Сравнительно с тем, как обстояли дела у его континентальных соседей, британское государство управлялось относительно небольшим центральным аппаратом при широкой системе патронажа и местных властей. Лорд–лейтенанты (главы судебной и исполнительной власти в графстве), шерифы, мэры, полицейские и мировые судьи проделывали работу королевской власти, не будучи ее служащими. До наполеоновских войн только для взимания пошлин и акциза имелись в значительном количестве специально назначенные служащие. Что же касается армии, то до означенного времени Британия не имела регулярной армии и прибегала к мобилизации в свои вооруженные силы в военное время военно–морских сил. За исключением Ирландии, армия играла сравнительно небольшую роль, а милиционные армии — сравнительно большую роль в осуществлении контроля населения Британии. В Ирландии же британское правительство продолжало употреблять вооруженные силы и экспериментировать с новыми средствами контроля населения на протяжении всего времени британского господства. Так что Ирландия обычно использовалась Британией как испытательный полигон для методов государственного контроля над населением, каковые методы позднее употреблялись в Англии, Уэльсе и Шотландии (Palmer, 1988).

Великобритания продолжала воевать в Европе, одновременно прилагая максимум усилий к созданию мировой империи. К концу Семилетней войны с Францией (1763) Британия стала величайшим колониальным государством. Потеря американских колоний (1776– 1783) не стала такой угрозой государственной власти, как прежние поражения. Несколько мобилизаций для войны с Францией, в особенности, в 1793–1815 гг. привели к большому росту налогов, национального долга и вмешательства государства в экономику, причем одновременно происходило тонкое, но решительное перемещение влияния от короля и его министров к парламенту. Во время этих войн (1801) Великобритания включила Ирландию (не окончательно, но более чем на столетие) в состав Великобритании. И к началу XIX в. Великобритания становится образцом парламентской монархии при господстве землевладельцев, финансистов и купцов.

Расширение империи продолжается и во время быстрой индустриализации и урбанизации XIX в. В самой Британии государство решительно переходит к прямому вмешательству на местах. Если раньше король и парламент зачастую проводили законы, управлявшие продажей продуктов питания, контролировавшие коллективные действия, устанавливавшие отношение к бедным или права и обязанности рабочих, то во всех этих действиях они почти всегда полагались на местные власти, как в смысле инициативы, так и в деле исполнении соответствующих законов. В то время как в Британии местных властей было гораздо больше, чем у многих ее континентальных соседей, но в XIX в. национальные должностные лица как никогда раньше занимались полицейскими функциями, образованием, инспекцией фабрик, конфликтами на производстве, обеспечением жильем, общественным здравоохранением и широким кругом других дел. Шаг за шагом британское государство решительно двигалось к прямому правлению.

За исключением подъема время от времени чувства национальной принадлежности, Уэльс и Шотландия давно уже перестали угрожать разрушением британскому государству. Но Британия никогда так и не преуспела в интеграции или даже запугивании большей части Ирландии. Сопротивление и восстания ирландцев достигли пика после Первой мировой войны. В несколько этапов вся Ирландия, кроме протестантской англизированной северо–восточной части (Ольстер), стала независимым государством, сначала внутри британского содружества, а затем вне содружества. Но борьба в Ольстере и за Ольстер не прекратилась.

И хотя в ретроспективе Великобритания часто представляется образцом политической стабильности, при пристальном внимании к процессу формирования государства на Британских островах можно заметить, как обладавшие властью партии непрерывно боролись за контроль над государством и как часто переход от одного режима к другому совершался насильственным путем. Опыт Ирландии демонстрирует, что, вступив на путь интенсивного принуждения, некий регион может создать сравнительно слабое государство. Но несмотря ни на что, Британия стала государством, которое доминировало в мире в XVIII—XIX вв., она остается мировой державой и сегодня. Историю этого государства нельзя считать неким компромиссом (или даже синтезом) между историей Венеции и России, между страной с интенсивным капиталом и страной с интенсивным принуждением.

Английское, а затем британское государство строилось соединением капитала и принуждения, которое издревле обеспечивало всякому монарху доступ к громадным средствам ведения войны, но только за счет больших уступок купцам и банкирам. Трудный союз землевладельцев с купцами ограничивал независимую власть короля, но усиливал власть государства. Коммерциализованное (товарное) сельское хозяйство, интенсивная международная торговля, империалистические захваты и война с соперничавшими европейскими державами — все эти факторы взаимно дополняли друг друга, содействуя вложениям в военно–морские силы и готовности к мобилизации сухопутных сил для действий за границей и в заморских странах. Коммерциализация и городской и сельской экономики означает, что легче становилось облагать налогами и занимать для ведения войны при помощи меньшего (по размерам) государственного аппарата, чем это происходило во многих европейских странах. Адам Смит рассматривает это на примере простого сравнения Англии и Франции. «В Англии, — замечает он, — правительство пребывает в величайшем в мире торговом городе, купцы здесь обычно и являются теми, кто дает правительству деньги… Во Франции правительство находится не в торговом городе и купцы не составляют большую часть людей, дающих правительству деньги» (Smith, 1910 [1778]: II, 401). В это время Англия стояла ближе к пути формирования государства по модели интенсивного капитала, чем Франция. В Англии для действующего правительства сложилась удивительная комбинация легкого доступа к капиталу и большой зависимости от землевладельцев. И хотя предреволюционная Франция тоже сильно зависела (в отношении местного правления) от дворянства и духовенства, но усилия по добыванию средств на ведение войны у менее капитализированной и коммерциализованной экономики привели к созданию существенно более громоздкого центрального аппарата государства, чем в Англии.

Однако если мы для сравнения добавим Венецию или Москву, мы немедленно заметим большое сходство отношений капитал + принуждение в Британии и Франции. Мы привыкли противопоставлять траектории развития Британии, Франции, Пруссии и Испании как основные альтернативные типы формирования государства. Но в масштабах всей Европы эти четыре варианта обнаруживают общие качества, отличающие их от путей по моделям интенсивного капитала и интенсивного принуждения. В этих четырех случаях амбициозные монархи пытались (с разным успехом) разрушить или обойти представительные собрания, например, провинциальные парламенты при создании вооруженных сил в XVI и XVII вв.; во Франции и Пруссии штаты погибли, в Испании положение кортесов было неустойчивым, а в Британии парламент стал оплотом власти правящего класса. Во всех четырех случаях тот факт, что центр принуждения и центр капитала совпадали в одном субъекте, облегчал — по крайней мере, на время — создание массовых вооруженных сил, в то время как многочисленные, дорогие, хорошо вооруженные армии и флоты давали тем национальным государствам, которые смогли их создать, решающие преимущества в погоне за гегемонией и в строительстве империи.

Почему же Венеция или Россия не стали Англией? Это не нелепый вопрос; он проистекает из признания того факта, что в целом европейские государства двигались ко все большей концентрации капитала и принуждения, превращаясь в национальное государство. Отчасти следует ответить: они стали. Российское и итальянское государства, вступившие в Первую мировую войну, имели гораздо больше черт национальных государств, чем их предшественники за один–два века до того. Но гораздо более полный ответ состоит в том, что они не могли освободиться от власти прошлого, от прошлой истории. Венеция создала государство, отвечавшее интересам торговой аристократии, а сама эта аристократия видела свою выгоду в том, чтобы выискивать пустоты в европейской коммерческой системе, вместо того, чтобы сотрудничать ради построения массовой, прочной военной силы. Россия создала государство, которое, предполагалось, возглавлял самодержец, полностью зависевший от поддержки землевладельцев, собственные интересы которых состояли в том, чтобы удерживать крестьянский труд и продукты этого труда от служения целям государства, а также зависевший от бюрократии, с легкостью поглощавшей всякий избыток, какой только государство создавало. Разного рода революции — Рисорджименто (возрождение) и захват власти большевиками — превратили Венецию и Москву в новые государства, которые все больше напоминали великие национальные государства Западной Европы. Но даже в дальнейшем своем развитии эти государства несли на себе приметы своих исторических предков.

В осмыслении европейской истории нам поможет схематический портрет Китая, предложенный Г. Уильямом Скиннером. Мы тогда поймем, как создание вооруженных сил и организационные последствия этого процесса различались по районам Европы, будучи функцией от сравнительного значения капитала и принуждения, от систем эксплуатации и господства снизу вверх и сверху вниз, от городов и государств. Хотя все государства посвящают свои силы главным образом войне и подготовке к ней, но за исключением этого общего для всех, их сугубая деятельность различается соответственно их положению в сетях капитала и принуждения и их прошлой истории. Но даже при сходстве деятельности организационные формы различаются в зависимости от того, где и когда они имеют место. Все в большей степени структуру и деятельность определенного государства с течением времени определяют отношения с другими государствами. Поскольку же большие национальные государства имели неоспоримые преимущества при переводе национальных ресурсов в успех в международных войнах, то они вытеснили взимавшие дань империи, федерации, городагосударства и всех других своих соперников и стали преобладающей формой европейских политических образований, стали образцами формирования государств. Именно такие государства в конечном итоге определили характер европейской системы государств и распространились по всему миру.