Природа. Человек. Закон

Дух и буква Закона

Воздух, вода, земля. Лес, луга, степи. Растения и животные. Пища. Все, без чего невозможна жизнь человека, калечится, уничтожается, как мы видим, самим человеком. Наконец, и сами люди, их дети и внуки получают тяжелейшие заболевания, врожденные уродства, умирают в расцвете сил, а то и не достигнув этого расцвета, от того, что ими самими же загрязняется и уничтожается окружающая природная среда — вся среда — от океана до микроорганизма почвы. Так экологические преступления становятся равнозначными преступлениям против человечности, против всего человечества.

Это отнюдь не преувеличение. Мы совсем недаром постоянно напоминаем о детях и внуках, на которых в первую очередь сказываются те вреднейшие воздействия, вносимые промышленностью, транспортом, сельскохозяйственной и прочей деятельностью человека, о каких мы рассказали выше — и многие, многие другие, о которых рассказать просто нет возможности, так их много. Потому что их судьба, судьба их детей — это, согласитесь, и есть судьба человечества. И судьба эта уже сегодня можно сказать — незавидна. А если продолжать в том же духе и дальше, то и вовсе — трагична.

Более 200 тысяч всевозможных искусственных химических соединений поступает сегодня каждый день в воздух, которым мы дышим, в воду, которую мы пьем, на землю, которая возвращает нам многие из них вместе с продуктами питания. И большинство из них вредны уже только в силу своего искусственного происхождения. Попадая в организм с дыханием, с водою и пищей, они в лучшем случае затрудняют нормальную работу клеток и, ослабляя организм, порождают нездоровье, снижают сопротивляемость инфекционным заболеваниям, в худшем — разрушают клетки, перерождают их в раковые. Словом — приносят самые тяжелейшие болезни. Но многие из этих химических соединений — такие, как упомянутые паприн, бутифос, тетраэтил свинца, и множество других — еще хуже, чем даже страшные канцерогенные вещества. Мы говорим о тех, что воздействуют на генетический код организма, в особенности проникающих через плаценту беременных женщин в плод на стадиях его эмбрионального развития. В результате этого по сравнению с доиндустриальным временем количество рождающихся физических уродов и умственно неполноценных детей во многих промышлен-но развитых и аграрных с интенсивной химизацией районах мира возросло (на каждые 10 000 человек населения, то есть в сопоставимых данных) в 3–5 раз и в десятки раз увеличилось число детей с врожденными заболеваниями. В эти районы мира, к несчастью, входят и многие районы нашей страны — в том числе те же Кириши, Каракалпакия, Молдавия, Азербайджан, Узбекистан и другие, о которых мы говорили выше. И еще многие, о которых здесь не говорилось.

И количество врожденных патологий с каждым годом нарастает. Тем более, что даже относительно здоровые дети вполне могут нести мутагенные изменения, которые самым нежелательным образом отразятся на здоровье их детей.

Все это ставит под самую серьезную угрозу генофонд всего человечества. И именно поэтому мы определяем экологические преступления равными преступлениям перед человечеством. Скорее даже не только равными, а — однозначными.

И перед этим даже трагическая нравственная дилемма Ивана Карамазова бледнеет, ибо тут мучения детей обусловливают несчастье человечества, в широчайших масштабах свершается то, что принято называть геноцидом. И, прежде всего, как правило — против своего же народа. И потому вместо привычного и неконкретного, не воспринимающегося людьми как непосредственная угроза их личному существованию выражения «нанесение вреда окружающей среде», вполне правомерно говорить о нанесении вреда человеку, народу, человечеству.

С этим, по-видимому, принимая во внимание приведенные факты, в общем-то согласится каждый, даже ярый технарь, не желающий ни о чем думать, кроме как о все большем и большем развитии и распространении любезной его сердцу техники «на благо человечества».

Но если в общем и целом это верно, то в каждом отдельном конкретном случае вызывает резонные сомнения. Вот, скажем, тетраэтил свинца, добавляемый в бензин в качестве антидетонационной присадки, вызывает, как это уже доказано многочисленными исследованиями, генетические изменения, болезни и уродства у новорожденных, поскольку свинец способен проникать через плаценту беременных женщин. Так что же — каждый, кто использует этилированный бензин — водитель автотранспортного предприятия или владелец личной машины — повинен в геноциде? Согласитесь, что столь ужасное обвинение невозможно предъявить даже тем из них, кто не отрегулировал карбюратор и выбрасывает в атмосферу выхлопные газы с содержанием тетраэтила свинца значительно больше установленной нормы ПДК. И в то же время все вместе они, даже соблюдая нормы ПДК, в результате накопления из года в год, из десятилетия в десятилетия этого не разрушающегося длительное время вреднейшего вещества в окружающей среде, наносят непоправимый ущерб не только здоровью отдельных лиц, родившихся с врожденными патологиями, но и генофонду народа в целом. Ибо родившиеся с измененной генетической основой передадут эти изменения по наследству детям здоровых партнеров по браку, те, в свою очередь, распространят эти генетические патологические изменения еще шире и т. д. А поскольку не один только тетраэтил свинца, а тысячи химических соединений, выбрасываемых ныне в атмосферу, воду, попадающие на землю, способны вызвать генетические изменения в эмбрионах, т. е. стать уже наследственным фактором, то это «и т. д.» вполне способно в конечном счете превратить весь народ в сборище калек и слабоумных. Не сейчас, лет, эдак, через сто — двести, но от этого только еще сильнее может от безнадежности и безысходности сжаться болью сердце. Ибо основы этих изменений в потенции скрыто закладываются сейчас и тогда предпринимать что-либо будет уже слишком поздно. Поздно.

И ведь виновных в этом, пусть пока гипотетическом — и дай бог, чтобы оно и осталось только в гипотезе, даром что все научные предпосылки говорят о его очень большой вероятности, — несчастии, как мы видим, не найдешь. В самом деле — водитель, как мы уже выяснили, не виноват. Нефтехимики, что производят бензин? Но они изготовляют его согласно ГОСТу и никаких отсебятин допускать не могут. Попробуй-ка они не этилировать бензин — машины не потянут или встанут из-за того, что детонация выведет из строя цилиндры и поршни моторов. Водители возмутятся, возмутимся и мы с вами, опаздывая на работу из-за тихохода-автобуса или от того, что он и вовсе выйдет из строя на полпути.

То же самое можно сказать и обо всех остальных вредных химических соединениях. Тот же паприн производится вовсе не потому, что чья-то левая нога того хочет, а потому, что содержит высокое количество белков и незаменимых аминокислот, необходимых для повышения продуктивности животноводства и птицеводства.

«По биологической ценности и кормовым свойствам (обменная энергия, кормовые единицы) паприн не уступает белковым продуктам животного происхождения (рыбной, мясо-костной муке) и превосходит растительные белки (соевую муку), которые традиционно используются в качестве белковых добавок для балансирования кормов, — пишут ярые защитники паприна, и им можно верить. — Производство паприна обеспечивает кормовую базу страны высокобелковым продуктом стабильного качества, независимо от сезонных и климатических условий». Да к тому же добавим, производится он, что очень и очень немаловажно, из бросовых отходов нефтехимического производства — парафина, от которого нефтехимики не знают, как избавиться. Представляете, тот самый парафин, который в лучшем случае засоряет землю — надо же куда-то девать отходы, — вдруг превращается в ценнейший корм и создает дополнительные тысячи тонн мяса, по которому мы так истосковались. Попробуйте запретить паприн — и насидитесь еще бог знает сколько времени без мясных продуктов! — угрожают его защитники, и они, возможно, правы.

Вот и с бутифосом так же. Его применение увеличивает сбор хлопка, и, хотя именно в «бутифосное двадцатилетие», в самый разгар его применения, мы насиделись, точнее, належались без простыней и наволочек, находились без безвредного, не разбрасывающего фейерверк искр, хлопчатобумажного белья и легчайших летних платьев, все же можно поверить, что и бутифос способствовал увеличению сбора хлопка и без него мы сейчас бы спали чуть ли не на полиэтиленовой пленке. И этому мы вполне можем поверить.

Нас ведь всегда можно умаслить не бывалыми (это не опечатка!) преимуществами, напугать вполне возможными страхами и мы поверим, испугаемся, согласимся с мнением тех или иных специалистов.

Но все же давайте рассудим здраво, хотя и поверим утверждениям специалистов, что тот же паприн может увеличить производство мяса в стране аж на 20 процентов — порядка 3 млн. тонн! Прикинем, что же лучше — съесть 100 граммов мяса или 120 граммов, гм… продукта, начиненного вреднейшими веществами.

По мнению практиков:

начальника отдела птицеводства Госагропрома РСФСР А. А. Супрунова: «Травим мы животных паприном. Вы посмотрите, какие у них нарушения идут — в печени, в крови, в органах воспроизводства» (Комсомольская правда, 1988, 10 июня), и по мнению ученых:

доктора медицинских наук, председателя секции «Социальная экология» советской социологической ассоциации: «В кормовом белке из парафинов нефти содержится небольшой процент тяжелых металлов, мышьяка, фтора и других вредных веществ, которые оказывают длительное воздействие через продукцию животноводства — молоко, яйца, мясо — на население. Не ставим ли мы под прямой удар генетический аппарат человека?» (Там же).

Вопрос, конечно, заключает только возможность. Но — возможность. Возможность патологических изменений в аппарате наследственности. Причем не только в Киришах и других местах, где расположены заводы по производству паприна, не только на животноводческих фермах и птицефабриках, где паприн этот вместе с пылью, можно сказать, глотают живьем, в первозданном его виде, но во всей стране, вместе с молоком, яйцами, прочими мясными и молочными продуктами, предназначенными, как правило, большей частью для детского питания.

Так что же вы выберете для себя и своих детей — 100 г мяса или 120 г «папримяса»? Поверьте — от вашего ответа на этот вопрос очень многое зависит. Поскольку есть надежда, что все выберут кусочек, пусть меньший, но натурального, не только безвредного, но чрезвычайно полезного мяса.

Та же дилемма имеется и в отношении этилирования бензина. Опаздывать на работу, конечно, нехорошо. А застревать на полпути и вдребезги разносить двигатель — и вовсе никуда не годится. Этилирование бензина повышает скорость движения транспорта за счет увеличения мощности двигателя — это бесспорно. Но. Так ли уж жизненно необходима нам высочайшая скорость автомобилей и их повышенная мощность за счет отравления нас самих и наших детей тетраэтилом свинца? Где она необходима, высокая скорость? Разве что на автогонках. А так в городах — наиболее страдающих от выхлопных газов — даже пожарные машины и «Скорая помощь» развивают никак не больше 80 километров в час при потенциальной возможности этих автомобилей делать 120–140 километров за то же время. И если на загородных хайвеях они будут нестись со скоростью «всего только» 110–130 километров, тоже большой беды не будет. Самое большое «плечо» и пожарных и «скорых» — 30–40 километров, на нем они потеряют 1–2 минуты за счет снижения скорости из-за неэтилированного бензина с октановым числом пониже, что в общем балансе потерь из-за организационных неурядиц является мизерным и решающего значения не имеет. И на работу нам вовсе не нужно опаздывать. Автобусы и легковые автомобили используют едва-едва половину своих скоростных качеств в городах. И мощности грузовиков у нас, да и во всем мире тоже, никогда не используются полностью, до верхнего предела. Если, конечно, грузовик не забуксует в грязи ухаба. Но тут уж — и двух мощностей его не хватит. Так что есть все резоны отказаться от этилирования бензина.

Тем более что широчайший эксперимент такого рода уже проведен. В самом насыщенном населением и транспортом городе нашей страны — Москве. И знаете — ничто и никто от этого не пострадал. И автобусы как ходили, так и ходят с той же скоростью, что и в «этилированном веке», а если захотят — могут и повысить скорость. И грузов перевезено не меньше, чем за тот же период, — и даже больше. И воздух стал намного чище и безопаснее.

И по нагулу высококачественного мяса домашнего скота, птицы, свиней без паприна тоже был проведен эксперимент. До революции знаменитая на весь мир «черкасская говядина» нагуливала свои окорока без каких-либо добавок «рыбной и мясо-костной муки», а тем более — без паприна. Просто на пастбищах. И белков там в травах, картофеле, корнеплодах, зерне — да и не только там, по всей России — вполне было достаточно и заменимых и незаменимых, чтобы как следует откормить и бычков, и свиней, и кур до полных кондиций, не уродуя ни животных, ни людей. Так что разговор о величайшей необходимости паприна и прочих белковых искусственных добавок — не более чем блеф. Конечно, когда корову кормят опилками, то тут добавлять белки просто необходимо. Но — зачем же это держать коров там, где нет в округе кормов? А в северных областях России, в Сибири в это же самое время гибнут великолепнейшие травы на лугах и лесных полянах, и поля вместо клевера и прочих кормовых культур засеиваются, пусть сейчас уже не кукурузой, но все равно — пшеницей, дающей урожай буквально курам на смех, — меньше, чем посеяно. Именно там-то и надо развивать мощное животноводство и снабжать всю страну и мясом, и вкуснейшим вологодским маслом, полученным на естественных белках кормовых трав и корнеплодов, а не на опилках с паприном.

Словом, если мы переберем одно за другим все химические вещества, отравляющие наше здоровье, нашу и наших детей жизнь, то вот так же окажется, что жизненной необходимости в них нет. Зато в освобождении от них воздуха, вод, земель, растений, животных, человека есть, как мы уже знаем, настоятельнейшая необходимость.

И тут возникает вполне резонный вопрос: почему это в Москве смогли отказаться от применения этилированного бензина, отказаться, учтите, без всякого ущерба, и скорее даже с выгодой, ведь любые добавки, как известно, стоят денег и — в масштабах московского транспорта — немалых, а вот в других городах, краях и областях, во всей нашей стране все еще не идут на это? Не хотят? Вряд ли. Инерция? Возможно, и она тоже. Но правильнее всего потому, что другого-то, неэтилированного бензина не поступает, да и того нехватка, так что бери что дают, а то и вовсе без транспорта останешься.

А нефтехимики неукоснительно соблюдают ГОСТ. Потому что он им выгоден — налаженное массовое производство перестраивать не так-то легко, да и без добавок бензин должен и стоить дешевле, а это даже и без хозрасчета и самофинансирования было неприемлемо, а при нынешних условиях — тем более.

Правда, недавно в печати промелькнуло сообщение, что ученые нашли новые нетоксичные антидетонационные добавки к бензину и тетраэтил свинца вполне может быть ими заменен. Но — новая беда. Добавки эти обходятся производству в пять раз дороже и технологию надо менять. Нет, не пойдут на смену технологии и удорожание бензина нефтехимики по доброй воле даже ради нашего с вами — и их собственного тоже — здоровья и жизни. Кошелек дороже, чем жизнь. Тем более — жизнь и здоровье еще неизвестно потеряешь ли, а кошелек-то — вот он! И — стыди их не стыди, увещевай не увещевай, а кошельком они не поступятся даже ради здоровья собственных детей, не то что наших с вами.

Как вы сами понимаете, нефтехимики здесь только первый подвернувшийся под руку пример и они вполне вправе на нас обидеться: «Тетраэтил свинца вовсе не самый худший из вредящих здоровью человека и природы веществ. Что же вы о них молчите?» А потому, что просто нет физических сил перечислить все 200 000 химических соединений. Но все, что мы говорим о тетраэтиле свинца, в полной мере относится к тем из них, которые поступают в воздух, пищу, воду, в самые разнообразные химические реагенты, которыми мы пользуемся в быту и на производстве, которые загрязняют землю и уничтожают или уродуют живущие на ней существа.

Нет уж — когда дело касается кошелька, тут никакие призывы и увещевания хоть чуточку облегчить его ради здоровья и жизни других не действуют. Поэтому учитывая создавшееся угрожающее, как мы видели, положение с загрязнением окружающей среды, учитывая опасность, угрожающую в будущем народу и человечеству в целом, пора от уговоров переходить к самым решительным мерам — полному запрету производства и какого-либо применения химических и других веществ, могущих вредно повлиять на здоровье человека и его потомства, если возможность их попадания в окружающую среду, пищу, предметы производственного и бытового назначения полностью не исключена — в законодательном порядке.

Словом, необходим, наряду с законом об охране окружающей среды, закон о защите человека.

Ново? Необычно? Не очень-то. В США давно уже действует нечто подобное — закон о фальсификации продуктов, а в 70-х годах принят закон о недопустимости применения в пищевых продуктах добавок, могущих вредно повлиять на здоровье человека. Куцые, ограниченные законы, мы согласны. Но ведь у нас и таких нет. А между тем:

«Наша продукция питания, и это ни для кого не секрет столько содержит химических веществ, что просто ужас — и все эти добавки, между прочим, утверждены» (Комсомольская правда, 1988, 10 июня) — это говорит старший научный сотрудник Института эпидемиологии и микробиологии имени Гамалеи АМН СССР, кандидат медицинских наук Л. А. Сысоева. И ей можно верить.

Но даже если и нет аналогов такого закона в мировой практике, это совсем не означает, что он не нужен и что его не следует вводить. В самом деле — что только и кого только не защищают наши законы. Перечислить даже затруднительно. И формально все они защищают человека или высшие человеческие ценности. Но вот когда касаешься конкретных явлений, оказывается, что все эти законы направлены скорее на защиту всего и вся от человека. Защиту же самого его они не предусматривают. В деле же ограждения здоровья людей от вредных воздействий, наносимых промышленностью и сельским хозяйством, вся защита возложена на органы Минздрава СССР, которые осуществляют свое право довольно своеобразно. Мы уже приводили указание Госагропрома СССР плодоовощным базам принимать овощи и картофель урожая 1987 года с содержанием нитратов, выше в 2–3 раза норм предельно допустимых концентраций. Разрешение на это выдал тогдашний заместитель главного государственного санитарного врача Минздрава СССР А. Заиченко. А спрашивается, какое он имел на это право — распоряжаться здоровьем десятков, да что там — сотен миллионов людей? Да никакого. В его обязанности входит следить за неукоснительным соблюдением предприятиями норм ПДК. В его права входит приостанавливать работу предприятий, нарушивших эти нормы. Но повышать эти научно обоснованные нормы, даже руководствуясь самыми наиблагими побуждениями, прав у него нет. Так же, как нет ни у какого другого, будь он на самом высоком посту, человека.

Ну а есть хоть какая-то гарантия, что в другой раз тот же Заиченко или еще кто-либо не повысит, благо сошло с рук, эти нормы в 5-10, а то и в 20 раз? А никакой. А понесет ли кто-то какую-то ответственность за это? Никакой.

Совсем небольшая терминологическая ошибка: Заиченко по должности отвечает за сохранение здоровья советских людей, а считает, что имеет право распоряжатъся им. Хочет — накормит нитратами. А захочет — и бутифосом.

«В 1985 году Прокуратура УзССР всерьез занялась «бутифосным делом», и лишь после ее энергичных требований бывший главный госсанврач СССР П. Н. Бургасов (ныне он на пенсии. — Авт.) исключил этот препарат из списка разрешенных. Было это в феврале 1986 года, и тут же его заместитель А. И. Заиченко развивает сколь бурную, столь и труднообъяснимую с точки зрения охраны здоровья деятельность.

Письмом от 26 февраля он сообщает Минздраву УзССР, что все-таки производство и применение бутифоса разрешается до 1988 года «по настоятельной просьбе Минхимпрома и Госагропрома СССР». Письмом от того же числа и, что удивительно, под тем же номером он разрешает Минхимпрому производство, а Госагропрому применение бутифоса…

Прокурору УзССР А. Б. Бутурлину пришлось самому обратить внимание Бургасова на противоречивость решений его ведомства. Бургасов в ответ сообщил, что аннулировал распоряжение своего заместителя и с 21 марта 1986 года бутифос запрещен окончательно и повсеместно…

Успокоительный ответ Бургасова был датирован 3 сентября, а уже 4-го в республику пришла телефонограмма, разрешающая применять бутифос как угодно и подписанная… Бургасовым» (Литературная газета, 1987, 7 янв.).

Напомним, что бутифос — тот самый дефолиант, который даже в самых малых дозах — буквально достаточно одной капли — порождает тяжелые отравления человеческого организма, заболевания гепатитом, снижает общие защитные реакции человека — его иммунитет — и обладает мутагенной активностью, а проще говоря, воздействует через плаценту на эмбрион, становится причиной смерти новорожденных, рождения уродов и умственно неполноценных детей. До протеста Прокуратуры УзССР он применялся на полях Узбекистана, Азербайджана и других хлопкосеющих республик свыше 20 лет, применялся, несмотря на то что тот же Минздрав СССР определил его как «высокотоксичный для теплокровных». То есть, по существу, спокойно наблюдали, как отравляются, заболевают, рождаются уродами люди все эти два десятка лет, и даже тогда, когда обратили на него внимание органы прокуратуры, и то сделали все, чтобы отстоять бутифос, а значит, и дальнейшее отравление им людей и дальнейшее увеличение порождаемых им уродов! Как мы знаем, и спустя два года после «битвы при бутифосе», в 1988 году его продолжали применять на полях страны.

Так вот охраняют здоровье людей работники Министерства здравоохранения — что же тогда требовать от работников промышленности, транспорта, сельского хозяйства? И не будет преувеличением сказать, что за эти годы десятки тысяч работников сельского хозяйства, горожан, школьников, молодых матерей, работавших на сборе хлопка — а в Среднеазиатских республиках на его сбор выгоняли буквально всех, от мала до велика, — пострадали от применения бутифоса.

Как вы думаете, случилось бы это, если бы применение токсичных, канцерогенных и прочих опасных для здоровья человека веществ было бы полностью и безусловно запрещено законом? Мог ли бы тот же Заиченко или кто другой одним росчерком пера превращать нормы ПДК в БДК — беспредельно допустимые нормы? Ведь по идее предельно допустимые концентрации потому так и названы, что превышение этого предела представляет реальную опасность для организма человека.

Тем более, что и сами нормы ПДК, утвержденные тем же Минздравом СССР, во многих случаях чрезвычайно завышены и даже неукоснительное соблюдение их приводит к непосредственной угрозе здоровью людей, к отравлениям и заболеваниям.

В ряде случаев это завышение норм обусловлено тем, что химические соединения проходят испытания на животных, организм которых более стоек и жизнеспособен, чем человеческий, или, в силу биохимической разности, по-иному реагирует.

«В ходе выполнения своей программы по оценке риска химических соединений для человека, — пишет заведующий отделом эпидемиологии и биостатистики Международного агентства по исследованию рака (МАИР) при Всемирной организации здравоохранения Калум С. Муир, — МАИР рассмотрело 164 широко используемых вещества. Из них 17 оказались канцерогенными для человека; из этих 17 веществ 14 вызывали рак у животных. Другими словами, при обычной проверке на животных три вещества не были бы выявлены».

Но чаще всего нормы ПДК завышены потому, что Минздрав СССР «входит в положение» бедных работников промышленности, которые в результате низкой технологической культуры производства или каких-либо иных «экстремальных условий» не могут выполнять научно обоснованные нормы. Так происходит, в частности, с нормами предельно допустимых выбросов автомобильных двигателей, которые у нас гораздо выше, чем в западноевропейских странах, почему наши автомобили и не пропускают в эти страны.

Но еще чаще даже и эти завышенные нормы ПДК разрешается превышать по так называемым «временно согласованным концентрациям» (ВСК) и «временно согласованным выбросам» (ВСВ), а поскольку, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное установление, вреднейшие выбросы с высокими концентрациями токсичных и канцерогенных — а то и мутагенных — веществ продолжаются десятилетиями и обходятся нам в сотни и тысячи искалеченных жизней, увеличения смертности людей.

Вот почему необходим жесткий и совершенно однозначный закон о полном запрете применения всех тех химических веществ, которые могут стать причиной заболеваний людей или их потомства.

Понятно, что в этом случае закон должен быть законом и не допускать никаких исключений и «временных согласований», по существу, уничтожающих его суть. Иначе он не стоит и той бумаги, на которой написан, — бумагу еще хоть как-то можно использовать на пользу людям. Неработающий же, несоблюдающийся закон не просто безвреден — он всегда служит прикрытием для всевозможных заиченков, пользующихся возможностью исправлять его в собственных целях и при этом ссылаться, что они поступают так не по букве, а по духу закона. И на этом наживать себе политический — да и материальный тоже! — капитал.

Не какие-нибудь, мол, бюрократы мы, чтобы слепо держаться за букву вопреки насущной необходимости, вызванной «создавшимися экстремальными условиями» или просто тяжелого положения с сырьем, оборудованием, материалами, рабочей силой и т. д. и т. п. И вертят законом что дышлом, с помощью «исключений» и «временных согласований».

Ох, как не просто нужны — необходимы нам бюрократы! Те что строжайшим образом, до буковки, соблюдают все установления закона. Ох как устали мы за все предыдущие годы от приоритета духа закона над буквой и связанным с ним свободным — как кому хочется, как кому выгодно толкованием этой буквы! По существу — с бесправием.

Нет и не может быть у закона духа и буквы по отдельности. Именно в букве и содержится его дух, выражается ею. И если буква вдруг нуждается в «исключениях» и «временных согласованиях», то, значит, эту букву настало время менять, значит, закон устарел и нуждается в пересмотре. Но это вовсе не в компетенции заиченков. Это прерогатива законодателя. А заиченки только могут вносить свои предложения по изменению той или иной буквы в связи с ее устарелостью^ тормозящей, мешающей — если это действительно так — развитию общества или его производительных сил. Но до тех пор пока закон не пересмотрен, пока не отменен — никто не имеет права «улучшать» его по собственному произволу. Каждый обязан соблюдать его буквально и безоговорочно — без всяких там «исключений».

А то посмотрите, до чего мы дошли. Есть у нас законы, которыми мы по праву гордимся — те же законы об охране природы. Заглядываем в закон и радуемся:

«Все воды (водные объекты) подлежат охране от загрязнения, засорения и истощения, которые могут причинить вред здоровью населения, а также повлечь уменьшение рыбных запасов, ухудшение условий водоснабжения и другие неблагоприятные явления вследствие изменения физических, химических, биологических свойств вод, снижения их способности к естественному очищению, нарушения гидрологического и гидрогеологического режима вод»(Основы водного законодательства Союза ССР и союзных республик, ст. 37).

«Сброс в водные объекты производственных, бытовых и других видов отходов и отбросов запрещается»(там же, ст. 38).

А как оглянемся вокруг на все эти загаженные, отравленные промышленностью и молевым сплавом, пестицидами и минеральными удобрениями, перевернутые буквально вверх дном лесозаготовителями и строителями газо-, нефте- и прочих проводов, авто-, железно- и прочих дорожных трасс реки, гибнущие озера и моря, и отчаяние берет и хочется кричать: «Да есть ли у нас хоть какой-то закон, охраняющий бесценные богатства — артерии — нашей Родины?!»

Есть только исключения и временные согласования.

Ну, ладно — ненавидите вы природу, хоть это и невозможно понять, но хоть как-то объясняет все эти деяния. Но людей-то, людей, их детишек, за что же вы обрекаете их-то на мучения?

«Начиная с середины русла вода Амударьи практически непригодна для питья, не говоря уж о нижнем ее течении. Но ее пьют все, кто живет в Приаралье. Другой просто нет(курсив наш. — Авт.)» (Московские новости, 1988, 16 окт.).

А в воду эту стекают с полей пестициды, которых сыплют по 50 килограммов вместо положенных граммов на каждый приаральский пахотный гектар. В том числе — бутифос.

И воды не только Амударьи, но и Волги, и Дона, и Днепра — да что там перечислять, вовек не перечислишь, если погублен даже могучий Енисей, из которого уже нельзя на всем протяжении пить воду, есть рыбу (Труд, 1988, 2 марта). Легче назвать те реки, которые пока что сохранились (другое дело, что труднее их разыскать), но только потому, что нет на их берегах ни предприятий, ни пашен и заиченки с их «исключениями» до этих рек не добрались.

И земля, как мы знаем, отравляется, уничтожается эрозиями. Несмотря на замечательный закон, предусматривающий «уголовную или административную ответственность» виновных в «порче сельскохозяйственных и других земель, загрязнении их производственными и иными отходами и сточными водами»(Основы земельного законодательства Союза ССР и союзных республик, ст. 50).

И воздух

И лес

И прочие произрастания земли

И животные

Словом, все составляющие организма биосферы подвергаются отравлению, порче, уничтожению, несмотря на существование законов, предусматривающих их охрану и сбережение.

И добро бы, если бы все это шло на пользу человеку. Вернее — не добро, но все же не так обидно, коли вызвано необходимостью, коли без этого человек не может обойтись. Срубить лес для постройки дома или производства той же бумаги — действие вполне оправданное необходимостью. Но когда из 400–600 кубометров срубленного на каждом гектаре леса берется всего 220–300, когда в результате варварской рубки уничтожается подрост, сама почва, лесные ручьи и речки, когда в результате производственных газовых и сточных выбросов на громадных площадях лес сохнет на корню, когда в результате сооружения водохранилищ затапливают миллионы кубометров ценнейшей древесины, утилизация которой могла бы сберечь от вырубки десятки и сотни тысяч гектаров леса, — это прямое и ничем не оправданное преступление.

Точно так же и во всем остальном. Нет никакой жизненной необходимости выбрасывать в воздух вреднейшие газы из заводских труб, сливать в воды рек, озер, морей неочищенные стоки. Есть только нежелание израсходовать средства на строительство и нормальную эксплуатацию в принципе существующих эффективных очистных установок и сооружений.

Нет никакой жизненной необходимости отравлять землю и воды ядохимикатами, нитратами, фосфатами в количествах, превышающих возможности и способности растений и микроорганизмов переработать их и обезвредить; создавать предпосылки для эрозии и опустынивания пахотных и пастбищных земель. Напротив, есть жизненная необходимость именно сберегать все эти самые высокие ценности. Но несмотря на требования закона, нет ни одного промышленного или сельскохозяйственного предприятия во всей стране, которое тем или иным образом, тем или иным способом не портило бы, не уничтожало, не отравляло без жизненной необходимости воздух, воду, землю.

В результате всем нам стало опасно

утолять голод

утолять жажду

дышать

Словом, отправлять самые наиважнейшие, без которых и сама жизнь невозможна, жизненные функции.

Согласитесь, нельзя жить в кругу постоянных и повседневных опасностей, от которых некуда деться, ибо мы не можем прекратить есть, пить, дышать, а Удовлетворение этих потребностей несет зловещую угрозу нашему здоровью, жизни нашей и наших детей.

Значит необходимо создать такие установления, которые полностью исключали бы возникновение даже предпосылок такой угрозы, такой опасности.

Особенно это необходимо в связи с перестройкой народного хозяйства страны. Переход на самоокупаемость и самофинансирование вызвал в коллективах предприятий промышленности и сельского хозяйства поиск путей повышения рентабельности своих предприятий, увеличения получаемых прибылей. Несомненно, что эти пути видятся коллективам в сокращении непроизводительных расходов, в том числе расходов на строительство и эксплуатацию очистных сооружений, от которых, как вы сами понимаете, доходов нет, одни только убытки. Расплодившиеся кооперативы, особенно те, что занимаются производством с использованием различных химических веществ, сжиганием угля, нефти и другого топлива, составляют немалое добавление к существующим загрязнениям окружающей среды. А арендаторы пахотных, пастбищных и других сельскохозяйственных угодий, животноводческих ферм и т. д. представляют серьезную угрозу в смысле истощения земли, отравления ее и произрастающих на ней продуктов питания большими дозами ядохимикатов, нитратами, фосфатами, стоками из помещений, где содержится много скота.

Существующие замечательные законы об охране окружающей среды, как мы знаем, чрезвычайно неэффективно защищают нас от всех этих угроз и опасностей, а точнее, вовсе не являются, как мы уже видели на примерах с нитратами, бутифосом и т. п., защитниками нашего здоровья от произвола всевозможных заиченков.

Беда в том, что вся замечательная преамбуальная категоричность любого из существующих ныне законов об охране природных ресурсов, сводится на нет последующими конкретизирующими статьями, по существу, отдающими законодательные прерогативы в руки исполнительных органов, а фактически отдельных лиц, их руководителей.

Так, водное законодательство вроде бы и безусловно запрещает «сброс в водные объекты производственных, бытовых и других видов отходов и отбросов» (ст. 38), но в то же время и безусловно разрешает «пользование водными объектами для сброса промышленных, коммунально-бытовых, дренажных и других сточных вод… с разрешения органов по регулированию использования и охране вод после согласования с органами, осуществляющими государственный санитарный надзор, охрану рыбных запасов и другими заинтересованными органами».

А чего нам ждать от «органов по регулированию», то бишь в данном случае от Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР, мы можем судить по истинно наполеоновской фразе одного из бывших руководителей этого министерства. Уж если П. А. Поладзаде может запросто обречь на гибель целое море, то что стоит ему и его подчиненным погубить сотню-другую рек и озер? Тем более, как мы тоже знаем, что органами, «осуществляющими государственный санитарный надзор», с которыми обязан согласовать Минводхоз вопросы сброса в ту или иную реку или озеро отходов производства и вредных стоков, ведает (и возглавляет) кто-либо подобный А. И. Заиченко, который столь доблестно и долго отстаивал применение бутифоса на полях Среднеазиатских и других республик и не менее запросто увеличил в 2–3 раза нормативы предельно допустимых концентраций нитратов в урожае 1987 года!

И дело здесь не в тех или иных именах, не в тех или иных людях. Сам закон должен быть категоричен, не допускать, чтобы его установлениями вертели как дышлом все кому не лень — поладзаде и заиченки не только всесоюзных, но и республиканских, областных, районных масштабов. Ведь это они на местах дают разрешения убивать, убивать, убивать все — воды, воздух, землю в конечном счете — людей.

И надеяться на то, что каждый из сотен и тысяч больших и малых руководителей проявит добрую волю вопреки всем давлениям, которые на него оказывают «сверху», и всем личным соображениям, которые диктуют ему дать разрешение на загрязнение вод, воздуха, земель, по меньшей мере наивно. Значит их необходимо ставить в такие рамки, при которых любое из этих разрешений автоматически становится преступлением.

Не сомневаемся, что это положение и для них самих окажется благом. Что тому же Заиченко так уж захотелось травить население страны нитратами? Уверены, что нет. Просто попал он в крайне неприятную ситуацию. Дождливое и холодное лето 1987 года задержало созревание урожая. А поскольку еще и неумеренно высыпанные на поля нитраты сдержали синтез в растениях белков, жиров, крахмала и других Сахаров, то к моменту уборки они не смогли набрать сил для удаления из своих тканей вредных и для самих растений, и для питающихся ими животных и людей нитратов. В стране создалась действительно «экстремальная ситуация» — наибольшая часть продуктов питания оказалась непригодной для пищи, если соблюдать установленные нормы ПДК нитратов. Не принимать у колхозов-совхозов? А кушать что? И при той нехватке продуктов питания, которая существует у нас в стране, А. Заиченко выбрал, как он, несомненно, искренне считает, наилучшее решение. На его взгляд, единственно правильное — увеличить нормы ПДК.

И беда-то вся в том, что наше сельскохозяйственное производство из года в год, из десятилетия в десятилетие находится в «экстремальной ситуации». По меньшей мере последние три десятка лет (до того нас и этим не удостаивали) сводки об урожае в стране начинаются словами «несмотря на тяжелые погодные условия» (это, когда урожай, можно сказать, сносный) и «в связи с тяжелыми погодными условиями» (это, когда урожай ни к черту). И подобные фразы всегда у всех неспециалистов сельского хозяйства вызывают резонное недоумение: как же так? В США, Аргентине, Австралии или близкой к нам по климату умеренной полосе Канады все собирают такой урожай, которого и самим им хватает, и нам еще продают — до 50 миллионов тонн одних только зерновых приходится нам закупать, не говоря уж о сахаре, которые поставляет нам не только Куба, но и вовсе вроде с очень даже несахарным климатом и землей Финляндия… Что погода, что ли, на всем протяжении этих десятилетий в той же Канаде или США такая уж распрекрасная? Да нет, вроде бы. То и дело по телевизору показывают и в газетах сообщают о сильнейших ураганах и наводнениях, о снегопадах, заваливших плодородные поля южных штатов, и прочих стихийных бедствиях.

Словом, ссылки на «экстремальную ситуацию» всегда, по-видимому, будут в нашем сельском хозяйстве. И заиченкам ничего не останется делать, как выдавать разрешение кормить нас отравой. И единственный выход из этого исхода, как говаривали Ильф и Петров отобрать у них у всех возможность давать разрешение на отравление чего и кого бы то ни было.

Пути выхода из той или иной экстремальной ситуации в стране должен искать народ этой страны или, во всяком случае, его доверенные представители. Но никак не единолично заиченки.

Та же ситуация с урожаем 1987 года была ясна по меньшей мере за месяц до того, как стал он поступать в закрома. И достаточно всего 3–5 дней, чтобы созвать экстренную сессию Верховного Совета СССР и силами народных депутатов решить, каким должен быть выход из создавшегося экстремального положения — согласен ли народ есть отравленную нитратами пищу или, может быть, стоит принять экстраординарные меры — закупить продукты в других странах. И что не менее важно — поставить и самих виновников этой экстремальной ситуации перед лицом народных представителей и строго спросить с них за эту вину.

Тогда, глядишь, и «тяжелых погодных условий» не стало бы. Ибо и территория нашей страны, равная территориям Китая, Индии и США вместе взятым, и разнообразие климатических поясов, вмещающих климаты и Канады, и США, и Австралии, позволяют получать, несмотря на тяжелые погодные условия в отдельные годы в отдельных регионах, вполне устойчивые урожаи в целом по стране.

Словом, как уже говорилось, — закон должен быть законом. И любое его изменение должно свершаться законодателем — народом — путем ли плебисцитов или в результате обсуждения его представителями народа — депутатами Советов.

Понятно, что принятие новых законов об охране природы (или соответствующих поправок к старым). Должно происходить на базе предварительного всенародного обсуждения. В том числе и норм ПДК. В них существует немало спорного, а то и просто неприемлемого. Все дело в том, что приняты они под жестким давлением, если не при прямой рекомендации, работников тех и иных отраслей промышленности, имевших и в этом вопросе приоритетное мнение в недавно прошедшие годы.

Вот, скажем, как быть с нормативами ПДК на химические аллергены? Ни в одной высокоразвитой стране их нет, аллергены безусловно запрещены. Это имеет свой резон — достаточно иной раз самой микроскопической частицы аллергена, чтобы восприимчивый к нему человек мгновенно получил отек гортани, легких и прочих внутренних органов, из-за которого наступает практически мгновенная смерть. И подобных сомнений и протестов по поводу нормативов ПДК у медиков и биологов накопилось предостаточно. И решать их надо не на уровне тех, кто имеет более весомое слово, а на уровне тех, кто имеет наиболее весомые доказательства своей — и объективной! — правоты.

Вообще существование ПДК возводит в норму загрязнение окружающей среды. И даже если каждая из ПДК и не является сравнительно вредной, то все вместе они образуют то самое угрожающее природе и жизни положение, о котором мы говорили выше. Поэтому ПДК должны в конце концов стать исключением — ведь они, что бы там ни говорили и ни думали, все-таки предельно допустимые нормы. Нормой должно по закону стать именно экологически чистое производство — промышленное ли, транспортное, горное или сельскохозяйственное. А чтобы предприятиям было выгодно стать таким, на наш взгляд, необходимо ввести, наряду с полным запретом превышения норм ПДК и ПДВ, налог на восстановление природных ресурсов — с тех, кто продолжает сбрасывать загрязненные отходы производства, не превышающие предельно допустимые нормы. Причем налог этот должен быть достаточно высоким, во всяком случае в сумме своей за определенный период превышать стоимость строительства и эксплуатации очистных установок и сооружений. И соответственно, если в выбросах производства концентрация вредных веществ составляет, скажем, половину установленной нормы ПДК, то и налог можно снизить наполовину — стимулируя тем неуклонное снижение загрязнений окружающей среды.

Подобная же система должна существовать и в сельскохозяйственном производстве. Нормой должно стать выращивание растений и животных в нормальных биологических условиях. Продукты, выращенные с применением ядохимикатов и минеральных удобрений, химических и так называемых «биологических» искусственных стимуляторов роста, должны окупаться по значительно более низким ценам, нежели «чистые» — выращенные без какого бы то ни было участия химикатов.

Для сведения «агрономов по образованию», не мыслящих сегодня какое бы то ни было сельскохозяйственное производство без применения ядохимикатов, минеральных удобрений и искусственных стимуляторов роста:

в 1985 году в США существовало более 20 тысяч ферм, на которых исключено всякое применение не только пестицидов, но и минеральных удобрений. 1400 хозяйств в ФРГ перешли на систему «биологического земледелия». В Муромцевском районе Омской области все 16 хозяйств отказались от применения гербицидов и пестицидов, средний урожай у них составил 22 центнера с гектара — это выше среднего по области. Широко известен многолетний успешный опыт работы без ядохимикатов, за который ратует Т. Мальцев. Этот же принцип использует и Полтавская область, добившаяся в последние годы весьма впечатляющих результатов.

И уж, конечно, не должны допускаться в продажу продукты с содержанием каких бы то ни было ядохимикатов, нитратов и биостимуляторов — того же паприна — даже в нормах ПДК. Ибо никто не может точно сказать, как это содержание отзовется впоследствии — и на здоровье живущих людей, и на тех в особенности, кому еще только предстоит родиться. А если нет гарантий их полной безвредности для человека (тесты и эксперименты на животных дают только приблизительную картину), то, как вы сами понимаете, рисковать здоровьем, самой жизнью людей бесчеловечно.

Понятно, повсеместный отказ от применения ядохимикатов и сокращение потребления минеральных удобрений создаст известные проблемы. Например, что делать с непомерно разросшимися заводами по их производству и не менее разросшейся организацией «Союзсельхозхимия»? Думается, что заводам можно будет поручить выпуск иной, менее ядовитой и более необходимой людям, стране в целом продукции, скажем, стройматериалов, того же цемента или химических товаров бытового назначения, которых так недостает сегодня населению страны. А «Союзсельхозхимию» можно будет сократить и вовсе без всякого ущерба для экономики — основные ее рабочие кадры живут в сельской местности, где нужда в водителях, грузчиках и прочих работниках велика.

Опасность, что в результате повсеместного исключения применения ядохимикатов массово расплодятся насекомые-вредители, может быть устранена созданием на базе существующих подразделений «Союзсельхозхимии» небольших межобластных «отрядов быстрого реагирования» — техники для их перемещения и работы сегодня слишком уж предостаточно.

Мудрость закона как раз и заключается в том, что он не только запрещает то или иное противоправное деяние, но и ставит нарушителей его установлений в заведомо невыгодные условия.

Думается, что должна стать более жесткой и сама система наказаний за нарушение законов об охране природы и здоровья людей. Существующие сегодня меры наказания скорее способствуют росту правонарушений в этом смысле, нежели препятствуют их возникновению.

Прежде всего они несправедливы. Нарушают закон, уничтожают природные ресурсы, наносят вред здоровью населения отдельные лица, пусть группа лиц, собравшихся в трудовой коллектив, а наказывается общество в целом — мы с вами, ни в чем не повинные, да еще и страдающие от этих загрязнений. Тот же Череповецкий металлургический комбинат, оштрафованный на 20 миллионов рублей за залповый сброс неочищенных стоков в Шексну и Рыбинское водохранилище, не почесался от столь незначительного для него укуса. Даже переход на самоокупаемость и самофинансирование, которые предусматривают штрафы из прибылей предприятий — из фондов социально-культурного развития, едва ли даст ощутимые результаты. Что стоит в этих условиях предприятию за счет повышения договорных цен на свою продукцию возместить, да еще с лихвой, свои убытки от штрафа? И таким образом опять же заставить платить нас за то, что оно нарушило закон!

Но даже если эти штрафы будут выплачены и за счет прибылей предприятия, все равно такое положение остается по-прежнему несправедливым. Ибо в условиях современного производства, когда на предприятиях работают десятки тысяч человек, полагать, что все они должны иметь представление и нести ответственность за очистку промышленных сбросов, по меньшей мере наивно. (Глупым это не назовешь, поскольку финт, позволяющий переложить ответственность и наказание с истинных виновников на шею обществу или трудовому коллективу, отнюдь не глуп.) Это все равно, что перелагать ответственность за состояние и аварию канализационных или водопроводных труб многоэтажного жилого дома на самих жильцов этого дома, а не на техника-смотрителя или сантехников.

Наказание истинных виновников — в подавляющем случае мизерный, в сравнении с действительным ущербом, штраф или выговор — столь для них незначительно, что они воспринимают его с нескрываемым благодушием, а иной раз и с сарказмом. «Жаль, что он написан не на туалетной бумаге», — вздохнул один из руководителей, прочтя приказ о вынесении ему очередного выговора «за необеспечение нормальной работы очистных сооружений».

По существующему положению «Об административной ответственности за нарушение законодательства» об охране окружающей природной среды штраф с должностного лица назначается в размерах до 100 рублей. На самом деле он, как показывают специальные исследования, в среднем не превышают и 10 рублей.

Но даже если врачи СЭС и отважатся наказать того или иного руководителя несколько ощутимей — на 50-100 рублей, ему отнюдь не изменяет благодушие: «Плачу не глядя», — говорит он, ибо хорошо знает, что штраф этот ему возместит вдвое-втрое премиями вышестоящее ведомство.

Вот почему на Череповецком металлургическом комбинате всего несколько месяцев спустя после присуждения уплаты двадцатимиллионного штрафа был произведен повторный залповый сброс. Вот почему залпы за залпами производят предприятия в реки и озера, в моря и воздух по всей стране, словно салютуя на наших похоронах.

А, может быть, стоит перевести и эту систему на самоокупаемость и самофинансирование в духе времени? Пусть не все 20 миллионов, пусть хоть 10 процентов от ущерба платят из собственного кармана истинные виновники этих залповых сбросов — те, кто по должности отвечает за строительство и эксплуатацию очистных установок и сооружений. Ну да, 2-х миллионов они, даже все вместе взятые, не наскребут, даже если продадут последние штаны. Но ведь можно сразу и не требовать. Уверяем вас, если они будут знать, что им придется по исполнительному листу выплачивать — в связи с огромностью суммы — всю жизнь по 50 процентов своей зарплаты или пенсии, какими бы они ни были, это не то что сократит, вовсе прекратит все, даже самые на сегодняшний день, казалось бы, неизбежные аварийные сбросы.

Жестоко? Да. Но не более жестоко, чем заключать в исправительные заведения сроком на 5 лет по ст. 223 Уголовного кодекса РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик. На это не решаются сейчас правоохранительные органы и, на наш взгляд, правильно делают: мало проку обществу от того, что ценный руководитель крупного — да хоть бы и мелкого! — предприятия станет вкалывать киркой и лопатой в местах не столь отдаленных. Его опыт и энергия должны в полной мере служить обществу. Но это в общем-то правильное положение и создает атмосферу полной безнаказанности для нарушителей закона об охране окружающей природной среды. И увеличивает количество экологических преступлений.

Только неотвратимость, неизбежность наказания создает предпосылки для предотвращения преступлений. Понятно, что такая мера наказания должна предусматриваться за все без каких бы то ни было исключений экологические преступления, наносящие ущерб природным ресурсам, и ко всем без исключения участникам этих преступлений: не только руководитель, пославший, скажем, бульдозериста исковеркать таежную речку, но и бульдозерист, исполняющий преступную волю пославшего его, должен нести полную ответственность за совершенное им преступление.

Какими бы ни были хорошими законы, все они нуждаются в строжайшем и эффективном контроле за их исполнением. К сожалению, у нас это дело организовано из рук вон плохо. И даже не потому, что производство у нас имеет приоритет над всеми природоохранными мерами (хотя и в этом тоже), и не потому, что чаще всего контролирующие органы «входят в трудное положение» тех или иных предприятий и не наказывают за явные нарушения даже слишком либерального закона, а прилагают все силы, чтобы как можно выше поднять нормы предельно допустимых концентраций и выбросов путем «временно согласованных» — конечно же, выгодных предприятиям — норм и различных «исключений» (хотя и это плодит и размножает нарушителей), а в принципиальном подходе к выбору контролеров. Наивно полагаться на знания специалистами тех или иных отраслей народного хозяйства всех бед той или иной из составляющих биосферы, эксплуатацией ресурсов которой они занимаются. Знать-то они знают — этого у них не отнимешь. Но зато и ловко скрывают эти знания и идут иной раз на прямые подлоги, когда сиюминутная экономическая выгода вступает в противоречие с природоохранной деятельностью.

Потому и получается, что, скажем, Минрыбхоз, на рыбоохранную инспекцию которого возложен контроль за сохранением запасов рыбы, без каких бы то ни было колебаний отдает указания своим рыболовецким судам свободно черпать рыбу, идущую на нерест, сотнями тысяч тонн вылавливать молодь, ловить рыбу в местах запретных и заповедных нерестилищах, — словом, вовсю изводить рыбные запасы ради перевыполнения сегодняшних планов. Минводхоз губит реки и моря, Мин лесхоз с олимпийским спокойствием выдает разрешения на варварскую выборочную рубку ценнейших кедровников Сибири и Дальнего Востока, хотя именно этим ведомствам вменено в обязанность следить за сохранностью вод и лесов. Перечень можно бы было продолжить, но зачем? Принцип и так ясен. Это все равно, что поставить лису охранять курятник. И специалист она по курам великий, и все лазейки в курятник знает — ей ли не печься о благоденствии и процветании кур?

И знаете, как лису нельзя в общем-то обвинять за то, что она слопала всех кур — по самому своему характеру она должна это сделать, так и министерства и ведомства в принципе не виновны в том, что интересы охраны переданных их ведению угодий они предают в угоду экономическим интересам. Ибо с них требуют прежде всего — и Госплан, и мы с вами — повседневного увеличения поставок той же рыбы, лесных «даров природы» — все для удовлетворения наших с вами растущих потребностей. О, они просто-напросто не могут не исполнять эти требования — это их основная обязанность. Охрана же природных ресурсов в данном случае — обязанность второстепенная для них, и они так к ней, естественно, и относятся.

Иное дело, как они, какими средствами соблюдают свои и наши с вами экономические интересы. Не может не вызывать негодования тот факт, что производится это ценою бесполезной и необратимой гибели всевозможных природных ресурсов — от молоди рыбы и лесного подроста до самих лесов, рек, озер и морей. Но это опять же издержки принципа «лисы и курятника» — полная бесконтрольность. Ибо то, что сегодня называется «контролем», не более чем констатация уже свершившегося экологического преступления. За несколько предыдущих десятилетий вдруг исчезла черноморская кефаль, азовская и охотская сельдь, исчезли кедровники, исчезает Балхаш, реки Аму- и Сырдарья вместе с Аралом и прочие, огромные по своим объемам и ценности природные ресурсы. Это у нас и называется «контролем», и мы начинаем «принимать меры» — влеплять выговоры, а то и снимать с высоких и низких постов больших и малых руководителей «повинных в…». А толку что? Исчезнувшего уже не вернешь. И новый руководитель опять же становится перед той же самой альтернативой и решает ее, конечно же, так же, как и его «повинный в…» предшественник. И снова мы констатируем факт, снова влепляем выговоры, снова снимаем и ставим новых руководителей…

На колу мочало, начинай сказку сначала.

Разорвать этот порочный мочальный круг можно только организацией постоянного, повседневного, стороннего независимого от производственников контроля за деятельностью предприятий, ведомств и министерств, эксплуатирующих природные ресурсы или воздействующих каким-то иным образом (скажем, загрязнением) на природную среду.

Когда в январе 1988 года вышло постановление об образовании Государственного комитета СССР по охране природы, все, кто понимал, что существующее положение в конце концов приведет к уничтожению не только природных богатств, но и людей, обрадовались: наконец-то, наконец-то, наконец созданы условия для действительного и действенного контроля за состоянием окружающей среды и пресечения экологических преступлений. Да как же не радоваться, если в постановлении прямо говорилось:

«Установить, что Государственный комитет СССР охране природы является центральным органом государственного управления в области охраны при-поды и использования природных ресурсов и наряду с Советами Министров союзных республик несет всю полноту ответственности за охрану природы, организацию рационального использования и воспроизводство природных ресурсов в стране. В этих целях Комитет наделяется соответствующими правами и полномочиями».

«В связи с образованием Государственного комитета СССР по охране природы и возложением на него функций государственного управления и контроля в области охраны природы и природопользования, которые осуществляются в настоящее время другими министерствами и ведомствами, признать целесообразным передать в ведение этого Комитета:

из Госагропрома СССР — осуществление государственного контроля за использованием и охраной земель и животного мира, включая контроль за правильным ведением охотничьего хозяйства и заповедным делом, ведение Государственного кадастра и Красной книги СССР;

из Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР — осуществление государственного контроля за использованием и охраной вод и выполнение других функций, связанных с организацией охраны и рационального использования водных ресурсов;

из Министерства геологии СССР — осуществление государственного контроля за охраной подземных вод от истощения и загрязнения, сохранив з'а этим Министерством проведение гидрогеологических исследований, в том числе разработку постоянно действующих гидродинамических моделей основных регионов страны с целью управления ресурсами подземных вод;

из Государственного комитета СССР по гидрометеорологии — осуществление государственного контроля за охраной атмосферного воздуха и выполнение других функций, связанных с организацией охраны и регулированием использования воздушного бассейна, сохранив за этим Комитетом функции наблюдения за загрязнением среды и его последствиями; из Государственного комитета СССР по лесному хозяйству — осуществление государственного контроля за ведением лесного хозяйства и рациональным использованием лесов;

из Министерства рыбного хозяйства СССР — осуществление государственного контроля за охраной и использованием рыбных запасов, водных животных и растений во внутренних водоемах и территориальных водах СССР, а также на континентальном шельфе и в экономической зоне СССР».

Об этом можно было только мечтать. И вот мечты стали явью. И обрадовались те, кто видел угрожающее положение, и воспряли духом те, кто по должности обязан был охранять природные ресурсы, но по ведомственной принадлежности не мог этого делать. Среди них ведь тоже есть немало настоящих бойцов за сохранение и преумножение всего, что необходимо для нормальной жизни людей. И до постановления они героически бились за это.

«Пять лет держали в Охотском море запрет на лов почти исчезнувшей от жадного и непродуманного промысла сельди. И вот одна из первых путин…

В Охотское море пришло 70 судов объединения «Дальрыба». Промысел начался, а через несколько дней вылетевший в район лова начальник «Охотскрыбвода» его запретил. ЧП! Лишить работы целый флот — такого примера в Минрыбхозе вспомнить не могли.

Почему А. Пынько (начальник «Охотскрыбвода». -Авт.) пошел на этот шаг? Да можно ли было терпеть, когда добытчики, выполняя план, ловили сельдь, а потом, случалось, опорожняли сети обратно в море. Шансов выжить у десятков и десятков тонн «осушенной» рыбы не оставалось. Ловить в «Дальрыбе» было кому, перерабатывать — нет. Позже появились цифры: к примеру, промысел был обеспечен рефрижераторными судами лишь на 51 процент.

21 октября Пынько закрыл промысел.

23 октября тогдашний министр рыбного хозяйства СССР Н. И. Котляр срочной телеграммой это решение отменил» (Московские новости, 1988, 14 февр.).

Понятно, что таким, как Пынько, не побоявшимся вступить в бой с самим министром, которому он подчинен (и, кстати, бой этот выигравшим — 40 судов все же сняли с промысла, оставив только те, у которых приемка ценной рыбы была обеспечена рефрижераторными и перерабатывающими мощностями), новое постановление придало и новые силы.

Но. Случилось абсолютно непонятное, если применять только здравый смысл и не принимать во внимание что постановление это, связывающее беспредельную свободу министерств и ведомств в обращении с природными ресурсами, пришлось им ох как не по нутру и они пытаются сделать все, чтобы свести его на нет.

И знаете — делают.

«У многих сейчас невольно стало складываться мнение, — пишут инспектора рыбоохраны бассейнового управления «Камчатрыбвод» в «Правде» (1988, 14 марта), — что мы не только не выйдем из ведомственной зависимости от Минрыбхоза СССР, но и вообще потеряем свои прежние права по охране ресурсов и регулированию промысла. К слову сказать, права и без того мизерные».

Но это, так сказать, частное мнение, хоть и имеет достаточно серьезные основания: Минрыбхоз СССР в самый разгар перестройки природоохранной деятельности в стране затеял реорганизацию своей рыб-инспекции с целью сделать ее более ручной и исключить повторения неприятностей со строптивцами типа А. Пынько.

Гораздо тревожнее следующий факт. Уже только три месяца спустя после выхода столь обнадеживающего всех постановления вдруг как гром среди ясного неба появляется новое решение: осуществить четкое разделение функций по контролю за единым государственным лесным фондом страны и по его хозяйственному использованию. С этой целью намечено образовать союзно-республиканский Государственный комитет СССР по лесу (Госкомлес СССР) и союзно-республиканское Министерство лесной промышленности СССР (Минлеспром СССР) на базе существующих органов управления.

Тут уж самые светлые умы пришли в недоумение и самые радужные энтузиасты сникли. Потому что великолепная и единственно верная идея — передать все контрольные и распорядительные функции всем природным комплексом страны и его ресурсами единому органу — Госкомприроде СССР данным решением, по существу, сводится на нет. Ибо природа, как нам уже известно, едина, и как только из этого единства вычленяется какая-то часть, рушится весь ее комплекс. То же самое и с контролем и управлением природными ресурсами. Госкомлес отвечает, значит, за лес. А за зверье в лесу кто отвечать будет? Опять Главохота или появится какой-нибудь Госкомзверь? А за речки лесные и таежные? А за болота? А за нерестилища в реках? Госкомвод, Госкомболото, Госкомрыба? А если их не будет, что станется со зверьем, с реками, болотами, рыбой? А вот что:

«По нерестовой реке сверху шли, как танки-амфибии, огромные японские лесовозы и волокли за собой длинные хвосты кедровых хлыстов. Шли, обрушивая берега, подымая донную гальку, превращая родниковое чистое нерестилище в грязевой поток. Вот она трелевочная дорога!.. Зачем прокладывать лежневки? Зачем тратить на это время? Когда можно просто и «дешево» возить лес по днищу реки: слава богу, река неглубокая, днище ее твердое (ведь горная река!)… И никаких тебе хлопот… А что гибнет нерестилище, что исчезла рыба, искалечена тайга… Наплевать. Ведь за это министерство не отвечает» (Лит. газ., 1987, 10 июня).

«…лесопользователи обязаны:

наиболее полно и рационально использовать переданные им лесосеки, лесонасаждения, отведенные под подсочку, лесные сенокосы и другие лесные угодья;

не оставлять недорубов (начатых рубкой лесосек), а также заготовленной древесины на местах рубок и в лесу после истечения сроков ее заготовки и вывозки, устанавливаемых Правилами отпуска древесины на корню в лесах СССР;

вести работы способами, не допускающими возникновения эрозии почв, исключающими или ограничивающими отрицательное воздействие лесных пользований на состояние и воспроизводство лесов, а также на состояние водоемов и других природных объектов…»(Основы лесного законодательства Союза ССР и союзных республик, ст. 34).

Да, да, Министерство лесного хозяйства, а позже Госкомлесхоз СССР так и не ответили ни разу за все эти гибели, исчезновения, калечения. А кто привлечет их к ответственности, не сами ли себя? Охрана леса стала для них десятистепенным делом.

«Госкомлесхоз СССР получает от Госплана СССР в возрастающем объеме задания на промышленную заготовку леса (выделено нами. — Авт.), то есть выполняет несвойственные ему функции лесозаготовителя. Значительная переориентация хозяйственной деятельности за последние 10–15 лет привела к тому, что предприятия Госкомлесхоза СССР заметно снизили уровень выполнения своих прямых обязанностей по ведению лесного хозяйства, восстановлению лесов, их охране от пожаров. Занимаясь в больших объемах промышленными рубками и практически бесконтрольно распоряжаясь лесосечным фондом, они, по сути, потеряли возможность осуществлять на должном уровне государственный контроль за рациональным использованием лесов. Особенно остро это сказалось на ведении лесного хозяйства в многолесных районах страны, где потребность в лесовосстановительных работах в связи с большим объемом рубок чрезвычайно велика, а уровень лесохозяйственного производства и обеспеченность трудовыми ресурсами крайне низки» (Правда, 1988, 7 марта).

И если так он выполняет свои прямые обязанности по охране и восстановлению лесов — просто-напросто сводит, запустошает их, то что же ожидать от Госкомлесхоза зверью, речкам, рыбе — всему тому, за что он вовсе не несет никакой ответственности? Что — мы уже знаем: уничтожения.

И от того, что Госкомлесхоз, согласно выше приведенному решению, соскоблит на своей вывеске три последних буквы, ничего не изменится. Все та же лиса охраняет изрядно опустошенный курятник. Все то же мочало мотается на колу.

Так что же, ставить в каждом лесхозе страны, на каждой лесосечной делянке еще и по контролеру Госкомприроды СССР? Не слишком ли накладно будет? И где их столько взять? Да и толку от них не будет никакого. Ибо не они, а лесхозы по вышеприведенному решению остаются хозяевами в лесу. А хозяин этот — что хотит, то и воротит, как мы уже убедились.

Еще большую тревогу вызывает и то, что, согласно тому же решению, «основным звеном в лесном хозяйстве и лесной промышленности должны стать постоянно действующие и комплексные лесные предприятия (объединения)».

Мы вовсе не собираемся ни разбирать, ни вмешиваться в организационную структуру и чисто производственные дела Минлеспрома. Его право строить структуру своих подразделений так, как оно считает нужным. Но вся беда в том, что комплексные эти лесохозяйственно-промышленные объединения предлагается сделать полным и, по существу, совершенно бесконтрольным хозяином в лесу. Сама идея просто замечательна, впрочем, как и все подобные идеи. Постоянно действующие лесхозпромобъединения получают в дар огромные площади лесов навечно и в полное свое распоряжение. Само и сводит лес, само и сажает, и выращивает новый, который впоследствии- через 100 лет! — будет снова сводить. Так рубка леса и лесовозобновление объединяются в одних хозяйских руках и по идее этот хозяин должен сегодня, сейчас неусыпно и трогательно заботиться о том, что он будет рубить в 2090-х годах. Идиллия, да и ТОЛЕКО!

Идея не нова. И взята она из феодальных времен и представлений о добром сюзерене, который печется о благе ближних не только потому, что он добр сам по себе, но и оттого, что не может не думать о своих собственных наследниках, судьбе и благосостоянии потомков своего рода и потому обязан вести себя благонравно и преумножать богатство своих подданных и подвластных ему территорий в расчете на то, что на этой основе его род достигнет высочайшего расцвета века спустя после его нынешней жизни.

Не будем вдаваться в подробности, как именно осуществлялась эта идея в феодальные времена. Об этом известно всем достаточно хорошо. Да и как эта идея срабатывала и срабатывает в социалистические времена тоже хорошо известно.

Было уже, было и это — леспромхозы и лесокомбинаты — прообраз объединений по той же самой идиллической картинке уже были полными хозяевами в лесу и так пеклись о лесовозобновлении, что пришлось создавать лесхозы и Министерство лесного хозяйства, только бы совсем не запустошить леса страны. Лесопромышленные предприятия и до сего дня по идее обязаны крайне бережно относиться к лесным богатствам и заботиться о лесовосстановлении. По идее. А на практике? Вот что отмечалось на совместном заседании Комиссий по промышленности и Комиссий по охране природы и рациональному использованию природных ресурсов Совета Союза и Совета Национальностей Верховного Совета СССР, рассматривавших вопросы о том, как соблюдает требования экономики и лесного законодательства Минлесбумром СССР:

«В отрасли сложилось положение, с которым нельзя больше мириться. С одной стороны, здесь длительное время не выполняются планы производства важнейших видов продукции, с другой — ценнейшее сырье плохо перерабатывается, а то и просто направляется в отвал или сжигается. На заседании с тревогой отмечалось, что в прошлой пятилетке на лесосеках было оставлено около 14,5 миллионов кубометров недорубов и почти 6 миллионов кубометров заготовленной древесины. Уничтожен подрост на площади 200 тысяч гектаров, не очищено от порубочных остатков свыше 530 тысяч гектаров лесосек. Не налажен полный учет древесных отходов, а из тех 60 миллионов кубометров, которые учтены, в производство вовлекается лишь немногим больше половины». Считать, что те, кто сегодня выполняет свои прямые обязанности из рук вон плохо, наносят экономический ущерб не только стране, обществу, нам с вами, но и самим себе (6 млн. кубометров уже заготовленной, но не вывезенной древесины стоит по меньшей мере 150 млн. рублей, недополученных Минлесбумпромом), вдруг начнет заботиться о том, что и выгоды никакой не приносит — одни только затраты средств, оборудования и человеческого труда — и даст отдачу через 100 лет, это значит быть действительно неисправимым, по меньшей мере наивным идеалистом. Да даже если они вдруг по щучьему веленью, по чьему-то там хотенью волшебным образом преобразятся и начнут печься о посадках и вообще лесовозобновлении, это нанесет еще больший экономический и экологический ущерб стране.

Ибо цифры потерь, приведенные на заседании Комиссий Верховного Совета СССР в этом случае для следующей пятилетки возрастут по меньшей мере вдвое-втрое. Потому что лесозаготовители не вывозят заготовленную древесину и оставляют недорубы оттого, что в нынешних леспромхозах катастрофически не хватает рабочих рук. И отвлечение этих рук на лесопосадки и уход за ними — а это в основном именно ручная работа — непременно сказалось бы на лесозаготовках и поставке стране древесины самым наиотрицательнейшим образом.

Но волшебных щук нынче нет, даже простых уже давным-давно почти начисто извели, в том числе и лесозаготовители своими бульдозерами и танками-лесовозами. И ни сами лесозаготовители, ни кто-либо еще не пойдет на подрыв экономики. И потому нарисованная идиллическая картинка в реальности даже не через 100, а не более чем через 30 лет перевернется своей обратной, чистой, стороной и станет самым точным символом тех мест, на которых некогда шумели вековые боры и тайга.

Все дело в конечных целях. Если мы преследуем цель обрить нашу землю наголо, то упомянутое решение будет наилучшим образом способствовать ее достижению. Если же мы ставим цель брать от леса все что можно, оставляя его на вечные времена в экологической сохранности, то ни в коем случае нельзя создавать такое положение, при котором бы лесозаготовители и лесхозы в нынешнем их виде чувствовали себя полными, безраздельными и бесконтрольными хозяевами леса.

Все как-то не могут взять в толк, что цели у лесозаготовителей (к которым ныне вполне можно причислить и работников лесхозов) и лесной охраны диаметрально противоположны. Цель лесозаготовителей — как можно быстрее, больше, интенсивнее обрить площади, покрытые лесом. Цель лесной охраны — как можно более сохранить покрытые растущим лесом площади. Не могут взять в толк, что объединение этих прямо противоположных целей в едином предприятии губительно сказывается и на той и на другой его деятельности и напоминает попытку схватить одной рукой… два арбуза.

Действенный контроль и охрана ресурсов природы возможны только тогда, когда они выведены из сиюминутной экономической зависимости, когда контролеру невыгодно именно сейчас, сегодня, а не через 100 лет, когда и правнуков его на земле не останется, иметь пустыри вместо лесов. Вот тогда они и 100, и 1000 лет спустя все так же будут служить и жить на радость людям.

Это надо же — даже произошедшее на наших глазах перерождение лесхозов, по идее призванных только сохранять и восстанавливать лес, в лесопромышленные заведения, бесконтрольно уничтожающие леса страны, так и не убедило в порочности принципа объединения контроля, охраны и эксплуатации лесных богатств одним лицом (в данном случае имеется в виду юридическое лицо — предприятие). Мало того, на основе утверждения, что лесхозы из лесоохранных превратились в лесопромышленные предприятия, и сделан был вывод, что необходимо передать все лесоохранные и лесовосстановительные права лесозаготовителям. Логика потрясающая. Достойная вполне тех, кто назначает лису стеречь курятник.

Так что в любом случае необходимо создавать контроль и охрану природных комплексов и их ресурсов на внеэкономической (в смысле зависимости контролеров), истинно государственной основе. Не на той, что сегодня, когда именуемые «государственными» инспектора той же рыбоохраны зарплату получают от Минрыбхоза, лесная охрана — от Минлесхоза, то есть уже сами кровно заинтересованы, чтобы предприятия, которым они подчиняются, перевыполняли планы производства любыми способами и тем самым, за счет дополнительных прибылей, повышали благосостояние и самих контролеров, выдавая им премии. В условиях самофинансирования и самоокупаемости эта зависимость от лесхозпромобъединений еще более упрочится — премии станут тем значительнее, чем больше будет вырублено леса и меньше затрачено средств на лесовосстановление. То же самое произойдет и с рыбным хозяйством. Если и сейчас всего только «для плана» используются поистине хищнические методы промышленного лова, то когда запахнет чистыми денежками в собственном кармане, ловцы еще меньше будут церемониться. Да, впрочем, и во всем, где эксплуатируются дармовые природные ресурсы, появится такое неописуемое хищничество и рвачество, что сегодняшние факты покажутся совершенно невинными шутками в сравнении с тем, что может быть. Если не будет действенного государственного надзора.

Причем надзор этот должен быть не региональным, когда какой-нибудь представитель той же Госкомприроды только формально отвечает, а по существу является наблюдателем в том или ином регионе за действиями фактических хозяев — эксплуатирующих природные ресурсы предприятий, а должен осуществляться на каждой лесной делянке, на каждой речке, каждом озере, и рыбопромысловом районе моря, горных разработок, — словом, во всех без исключения местах нашей страны, связанных с производительной деятельностью и использованием природных богатств.

Где найти столько людей? А они есть. Лесники и лесничие, рыбинспектора, егери и. охотоведы, работники водного хозяйства — десятки тысяч человек есть для этого дела. Вывести их только из экономической зависимости от ведомств и министерств, придать им статус Государственного инспектора и наделить широкими — не мизерными, да и то усеченными ведомством — правами и полномочиями — словом, ввести их в систему Госкомприроды СССР. Причем они не должны быть узко специализированы, как сейчас, скажем, лесники, которые практически за деревьями не видят леса, но быть именно государственными инспекторами по охране природы и ее ресурсов, вне зависимости от того, какой именно участок природы — лесной или речной — вверен их попечениям. И, конечно же, корпус государственных инспекторов по охране природы должен существовать в статусе надзорного органа, контролирующего соблюдение природоохранных законов. Так же, как финансисты — финансовых, милиционеры — административных, гражданских и уголовных. И обладать теми же правами и независимостью не только от ведомств, министерств и их предприятий, но и от местных властей.

Ибо при всем нашем глубочайшем уважении к местным Советам народных депутатов и партийным органам мы не очень-то доверчиво относимся к их способности неукоснительно соблюдать законодательство, которое вступает в противоречие с их экономическими интересами. А что такие противоречия есть и чем дальше, тем больше их будет, говорит здравый смысл и немалый житейский опыт.

По новому положению Советы народных депутатов становятся полноправными хозяевами принадлежащей им территории и всех ее угодий. Это хорошо. Но вот кто образует состав Совета в своем большинстве? Депутаты, которым оказал доверие и выдвинул на этот пост коллектив того или иного предприятия. И не соблюдать интересов этого коллектива, а значит, и предприятия, они не могут — иначе нарушат интересы своих избирателей. Главными же нарушителями законов об охране природы, как мы знаем, всегда являются предприятия. К тому же сами местные Советы не устоят перед искушением поправить свое экономическое положение за счет дармовых природных богатств своей территории, богатств, принадлежащих в конечном счете не им одним, а всему нашему обществу в целом.

Понятно, что в этом случае каждый из государственных инспекторов, на какой бы он должности раньше ни находился — лесничего или лесника, охотоведа или егеря и т. п., - должен назубок знать и свои права и обязанности и Основы законодательства об охране природы и, по-видимому, их надо не просто автоматически перевести из ведомств в корпус государственных инспекторов, но принять от каждого соответствующий уровню его прав и обязанностей экзамен на право занять ту или иную должность государственного инспектора.

И, безусловно, их оклады должны соответствовать хотя бы уровню работников милиции. «Хотя бы» — потому, что добросовестно исполняющий свои обязанности лесник, егерь, рыбинспектор подвергается на своей работе не меньшей, а зачастую большей опасности, чем постовой милиционер или инспектор ГАИ, а получает в 2–3 раза меньше. У постового и оружие, и люди вокруг, и прямая связь с патрульными машинами и дежурным центром, которые в 2–3 минуты прилетят к нему на помощь самыми мощными и обширными силами. А лесник, егерь, рыбинспектор — один в самых глухих местах, в десятке-другом километре от любого населенного пункта, без какой бы то ни было связи со своими товарищами, без какой бы то ни было даже надежды на помощь, сталкивается с вооруженными и часто идущими на все, чтобы замести следы своих преступлений, браконьерами. В лесу или в речных и озерных камышах не то что в городе: грянувший из гущи деревьев или камышей выстрел никто не услышит и если и найдут твой труп, то слишком поздно, чтобы отыскать и наказать убийц. Да если даже и проявят чудеса розыска, о которых мы что-то не слыхивали, и найдут — трупу это не поможет.

А лесник и лесник-егерь имеют нынче зарплату 80–85 рублей в месяц. В сущности — оклад ночного сторожа, мирно посапывающего за наглухо запертыми дверями почтенного учреждения. Ему тепло, светло и мухи не кусают и под рукой всегда телефон — стоит лишь набрать две цифры, как на помощь ему придут несметные силы.

Держать на таком окладе лесника Минлесхозу дважды выгодно. И экономия на зарплате и главное, что лесник, желая добавить хоть малость к нищенскому жалованью, охотно берется за рукоять бензопилы и пилит тот самый лес, который обязан охранять. А Минлесхозу то и по сердцу — идут кубометры в план, не надо привлекать стороннюю рабочую силу, которой и жилье подавай, и клуб строй и вообще хлопот не оберешься. То ли дело свои, постоянные, которым некуда деться от родных мест. Ну как же в таких благодатных условиях Минлесхозу не расширять, не увеличивать лесозаготовки? Тут и заданий Госплана не надо. Ибо лес — это дармовой, но чрезвычайно ценный и выгодный во всех смыслах товар…

Вторым, не менее важным и эффективным средством контроля за тем, чтобы и выделенные предприятиям ресурсы использовались полностью, без отходов и гниения и т. п., является установление цены за пользование природными ресурсами. Как-то получилось так, что от долгого употребления, что ли, в фразе «бесценные богатства природы» понятие «бесценные» превратилось в значение «дармовых». Впрочем, так и есть на самом деле. Эксплуатирующие природные богатства страны предприятия несут расходы, по существу, только на саму организацию добычи леса, рыбы, нефти, руды, воды и прочих природных ресурсов. За лес так называемая «попенная плата» составляет мизерную долю отпускной цены кубометра строевого леса. Потому и гниют на лесосеках заготовленные бревна в количестве не менее 6 млн. кубометров за каждую пятилетку. Рыба, та и вовсе «бесценна», не имеет для вылавливающих ее предприятий никакой цены. То же самое с водою, землею, рудой, углем и прочими полезными ископаемыми. Потому и горят газовые факелы на газо- и нефтепромыслах, сжигая миллиарды кубометров драгоценного — если его продать — газа. Потому и расходуется беспардонно вода, подтопляя и затопляя землю, потому и опустынивается, эрозируется земля, что они «бесценны» — без цены.

Дошло до того даже, что металлургические заводы и комбинаты вывозят на свалки многотонные чушки чугуна, стали, сотни тысяч тонн ежегодно, если брать в целом по стране. Ибо выплавлять металл из дармовой руды, несмотря на транспортные расходы, содержание дополнительных обогатительных агломерационных фабрик и т. п., им несравненно выгоднее, чем переплавлять уже готовый, но чем-то забракованный металл! Тут, конечно, видна трогательная забота о потомках наших — мы выберем из земли всю РУДУ, а они будут потом разрабатывать рукотворные металлические горы и выплавлять нужную им сталь и чугун из них. Но забота эта оборачивается тем, что мы вынуждены, по существу, совершенно зря, гонять сотни железнодорожных составов, на сотни и тысячи километров сотни грузовиков-мастодонтов, перевозящих миллионы тонн лишней руды и экскаваторов, ее добывающих.

Когда-то, когда казалось, что природные богатства никогда не исчерпаешь, да еще и господствовала внеэкономическая система хозяйствования (по которой полагали что поскольку у нас все предприятия государственные, то брать с них деньги вообще и за те же природные ресурсы в частности — не более чем перекладывать одну и ту же сумму из одного государственного кармана в другой, а потому, дескать, к чему эти излишние меркантильные пересчеты — свои люди сочтемся), подобное положение считалось и было в порядке вещей. Сколько бед оно принесло для развития экономики и производительной мощи страны нам, уже известно. Техническая и экономическая отсталость величайшего в мире — не только по территории, но и по природным ресурсам — государства, ныне открыто признанная, явилась результатом прежде всего этого внеэкономического подхода к экономике. Сегодня мы знаем, что полезных ископаемых, если мы будем все так же, как и сейчас, беспардонно их разбазаривать, хватит не более чем на 50-100 лет, начинаем понимать, что экономика, основанная на денежном обращении, требует самых скрупулезных взаимных расчетов между предприятиями и государством — иначе это не экономика, а благотворительное богоугодное заведение, куда каждый подает от щедрот своих или скупости, начинаем осознавать, что все имеет свою цену, которую и необходимо платить.

Перевод на полную экономическую самостоятельность, на истинно экономический принцип самоокупаемости и самофинансирования практически невозможен без реформы ценообразования, без приведения цен на любую продукцию от среднепотолочного к истинному уровню. Сегодня продажная цена любого изделия в среднем в пять-десять раз превышает стоимость его производства. Это значит, что, если бы вся эта разница осталась в распоряжении предприятия, оно получало бы 400–900 процентов чистой прибыли. Ну и прекрасно, скажет не смыслящий в экономике — вот как замечательно заживут, гораздо лучше капиталистов, которые только и могут выжать из своих предприятий чистой прибыли не более 10 процентов! Могли бы, если бы это была действительная прибыль.

Задачка для первоклашек:

Муж пришел домой и говорит жене озабоченно: «Знаешь, какая дорогая картошка стала на рынке? Три рубля килограмм! Поэтому я взял только три кило». На самом деле он купил картофель в магазине, благо попался отборный, заплатив 30 копеек. Полученную прибыль в размере 8 руб. 70 коп. он пропил, и потому за три дня до получки его семья оставалась полуголодной. Спрашивается: какую прибыль получила от покупки картошки вся семья и насколько от этого улучшилась их жизнь?

Аналогия неполная, но приблизительно все же соответствует положению со сверхприбылями предприятий. Получая дармовое — затраты на добычу и транспортировку не в счет, ибо это уже производственные расходы, входящие в себестоимость, — сырье и продавая готовое изделие по утвержденным среднепотолочным ценам в десять раз дороже полной его себестоимости оно, в сущности, поступает, как вышеуказанный отец семейства, обрекая на нищету все, так сказать, семейство — общество нашей страны. Поэтому для регулирования денежного обращения при существовании не истинной (затраты на производство плюс 6-10 процентов прибыли, как это существует в странах с нормальной рыночной экономикой), а среднепотолочной стоимости на товары (и упомянутый муж, и предприятие при таком положении могут запросто и удвоить и утроить, и удесятерить цену на картофель или изделие) государство изымает часть — и значительную часть, до 80 процентов! — прибыли. А поскольку сегодня коллективы предприятий учатся считать свои денежки и, как все первоклашки, они прежде всего видят только то, что выражается словом «доход», а разницу между собственными затратами и среднепотолочной ценой на готовое изделие не принимают во внимание, то такое изъятие их собственных, как им кажется, денег из их собственного кармана очень и очень их обижает.

Во многих случаях такая обида оправданна, ибо лучше работающее и потому экономически более рентабельное предприятие попадает в худшие экономические условия за счет изъятия у них большой части сверхприбылей, нежели то, которое трудится из рук вон плохо и малорентабельно или вовсе убыточно. Наилучшим выходом из этого положения было бы одномоментное по всем предприятиям страны упорядочение цен — переход от среднепотолочных к истинным, за каковые на первый случай можно взять себестоимость изделий плюс разумно установленная в зависимости от приоритетности отрасли в государственной экономике и технической политике норма прибыли, скажем, в те же 6-10 (или сколько там еще существует на мировом рынке) процентов. Впоследствии, при намечающейся системе рыночного оборота товаров, цены эти смогут превратиться из «истинных на первый случай» в «истинно истинные».

Истинная цена себестоимости продукции всегда складывается не только из собственно производственных затрат, но и расходов на сырье. Природные ресурсы и являются сырьем для лесопромышленных, горнодобывающих, рыболовецких и прочих предприятий. К сырью, подлежащему и подвергающемуся обработке, можно отнести и воду, которую используют предприятия водного хозяйства страны, и землю, пастбища, другие сельскохозяйственные угодья, которыми пользуются агропромышленные предприятия, прежде всего колхозы и совхозы. И потому в условиях новой хозяйственной реформы и упорядочения цен совершенно необходимо установить разумные цены и на это сырье. Какими именно они должны быть, здесь не место обсуждать. Но то, что они должны быть достаточно высокими, бесспорно. Ибо та мизерная поденная плата, что взимается с лесозаготовителей, как мы уже убедились, только способствует разбазариванию природных ресурсов. В том, что в западных странах лесные богатства используются до последней щепочки, до пеньков и корней, в конечном счете на благо общества, не пропадая, не сгнивая, как у нас, заслуга не только хорошей организации и расчетливости предпринимателей, но, пожалуй, больше всего то, что попенная плата там составляет до 80 процентов от продажной стоимости леса. Да в таких условиях миллионер, разрабатывающий лесную делянку, не погнушается самолично и опилочки все до единой в свой миллионерский карман собрать, чтобы продать на целлюлозу. Иначе он из миллионера быстро превратится в нищего. А мы более миллиона кубометров строевого леса, пиловочника, баланса оставляем каждый год на лесосеках, да еще не менее 5 млн. кубометров древесины, пригодной на щепу для производства древесно-стружечных плит!

Ну, а если лесозаготовители заранее оплатят ту делянку, которую они должны спилить, и будут знать, что вся их работа стоит 25 процентов от уже уплаченной за лес цены — станут они вот так, как сегодня, оставлять на лесосеках спиленные и невывезенные хлысты и бревна? Если будут знать, что каждый оставленный гнить кубометр древесины обернется не заработком, а четырехкратным убытком из собственного кармана? Да ни в жизнь! Опилочки в карман подберут.

А это значит, что не нужно будет пилить лес на дополнительных площадях.

Станут ли рыбаки ловить рыбу, заведомо зная, что не обеспечены рефрижераторами, если весь выбрасываемый ими за борт улов не только не обернется заработком за нелегкий труд, но и оплатят они все тонны этой выброшенной рыбы из собственного кармана? Да — ни в жизнь!

А это значит сохранится и даст потомство и сможет быть выловлено (когда наконец-то появится рефрижератор) и принести пользу людям огромное количество рыбы.

Так что, как видите, выгода от введения платы за природные ресурсы — двойная. И экономическая, за счет более рационального использования даров природы, и экологическая — за счет большего сохранения природных богатств.

Не менее важно и то, что применение платы даст мощнейший толчок развитию ресурсосберегающих производств. Сейчас все основано на безнадежных призывах «проявить сознательность», «возбудить энтузиазм». Безнадежных. Потому что в экономике сознательность — это экономическая целесообразность. А экономическая целесообразность это трезвый расчет: что почем. У нас есть металлургические производства, которые на выплавку одной тонны стали затрачивают 30 кубометров воды. И есть такие же производства, затрачивающие на изготовление той же тонны стали 750 кубометров драгоценной — мы теперь знаем это — воды, потому что вода «бесценна» для металлургов — без цены — и производство стали с расходом ее в 15 раз большим, обходится дешевле первого способа. Перемножьте 160 миллионов тонн стали, производимой в нашей стране за год, на цифру расхода воды более рентабельным производством и увидите, что скоро и Мирового океана, заполненного пресной водой — а именно она нужна металлургам, — не хватит.

Как вы думаете, останется ли второе производство, если станет платить высокую цену за воду? Как вы считаете, будут ли расти свалки чугунных и стальных чушек, если и руда, и кокс, и газ станут не такими бросово дешевыми, а то и вовсе «без ценными»?

А энерго- и ресурсосберегающая технология — это не только сохранение от загрязнений и бессмысленного уничтожения природных богатств, но и надежда продолжить развитие человечества не на 50-100 лет, как это, на основе точных научных расчетов, полагают футурологи, а на вдвое-втрое, а возможно, вдесятеро больший срок. Ибо ресурсосберегающая технология, в отличие от ресурсоразбазаривающей, не имеет пределов своего развития. Ведь даже тот, чрезвычайно опасный для всего живого дым, который сегодня отравляет и ближайшие окрестности, и дальние края вместе с дождевою и речною водою, отравляет массой вреднейших веществ, утилизованный, даст массу полезнейших веществ для производства очень нужной людям продукции.

Поэтому определение цен на природные ресурсы позволит развиваться ресурсосберегающим производствам не столько на пару энтузиазма и безнадежных призывов к совести, сколько на настоящей экономической основе. По-видимому, их-то стоит объявить приоритетными и установить норматив прибылей наиболее высокий, значительно ускорить это развитие.

Но все эти сами по себе достаточно эффективные меры экономической заинтересованности предприятий в наименьшем, насколько это возможно, загрязнении природной среды и наилучшем использовании природных ресурсов наряду с организацией корпуса государственных инспекторов по охране природы, конечно же, не дадут высокого эффекта без массовой поддержки всего народа, во всяком случае наиболее сознающих свою ответственность перед своими детьми, их будущим и перед их потомками, перед собою, своим здоровьем и жизнью, наконец.

Замечательно, что первые массовые, не официально организованные, а поистине демократические митинги и демонстрации прошли в Ереване и Иркутске, Киришах и Волгограде, многих других городах страны именно как протест против загрязнения окружающей среды и связанной с этим загрязнением угрозы уничтожения природных комплексов. Значит понимание опасности существующего положения и дальнейшего его ухудшения проникло в широкие народные массы. А это порождает вполне обоснованную надежду, что наконец-то дело охраны природы и ее богатств в стране возьмет в свои руки их действительный хозяин — народ, а не отдельные официальные лица, самозванно выступающие от его имени, разбрасывающие хорошие слова и ничего хорошего не делающие.

Демонстрации и митинги — это хорошо, и они дают впечатляющие результаты. Сколько — по меньшей мере полтора десятка лет — бились ученые и писатели в защиту Байкала. Но по-настоящему судьба Байкальского целлюлозно-бумажного комбината стала решаться только тогда, когда в защиту озера выступили на массовых митингах жители Иркутска.

Но митинги и демонстрации хороши только в экстремальных условиях. А экстремальные эти ситуации лучше всего не допускать, не ожидать, когда они грянут. Чаще всего бывает уже поздно что-либо защищать. Как, скажем, Аральское море, которое теперь не защищать — создавать заново нужно. Поэтому, если мы хотим сохранить хотя бы те природные комплексы, что еще не погибли, если хотим защитить воздух, воды, землю, леса, луга, самих себя и своих детей от постоянного отравления и медленного — а то и немедленного — умирания, нам следует постоянно и непрерывно заниматься каждому в меру сил своих и возможностей делом охраны окружающей среды. Упреждать создание экстремальных ситуаций, биться за то, чтобы неуклонно снижалось загрязнение городов и природных комплексов.

Понятно, что каждому в одиночку с этим не справиться. Вон даже достаточно авторитетная и большая группа ученых и писателей не смогла справиться со многими проявлениями экологических преступлений, пока народ не пришел на помощь. Поэтому нужна общественная организация всех защитников окружающей природной среды и человека не в рамках изрядно дискредитированного ООП, не сумевшего ни отстоять погибшие за время его бездеятельности уникальные природные комплексы, ни организовать на борьбу в их защиту формальных его членов.

Необходимо не формальное, а действенное объединение людей в единый союз защитников природы, жизни и здоровья человека. Тех, кто согласен, тех, кто хочет действовать.

Сколько их может быть? Давайте посчитаем, взяв минимальные цифры. Трудящихся в нашей стране около 140 миллионов. Если даже найдется только один активный защитник природы на каждую тысячу рабочих, инженеров, служащих, технической и творческой интеллигенции — и то соберется целая армия в 140 тысяч человек. Пенсионеров в стране более 50 миллионов. И при том же соотношении еще, значит, добавится 50 тысяч, по-видимому, наиболее активных и ценных защитников в силу своего опыта, независимости и возможности свободно располагать своим временем. Нельзя сбрасывать со счетов и такой действенный психологический фактор, как комплекс вины — ведь это мы, старшее поколение, довели или допустили, чтобы создалась угрожающая экологическая обстановка в каждом городе, в каждом регионе, практически в каждом природном комплексе страны. Нам, стало быть, и исправлять свои ошибки. И, наконец, наиболее мобильная и горячая группа защитников природы — молодежь: школьники старших классов и студенты, учащиеся ПТУ и техникумов, которых сегодня в стране что-то около 30 миллионов, и даже если всего только 10 тысяч из них вольются в ряды союза, всего, значит, активных, деятельных членов в стране наберется минимум 200 тысяч.

(В глубине души мы уверены, что не меньше миллиона, но и осторожная минимальная цифра довольно внушительна. Такая группа единомышленников предствляет собою достаточно мощную силу, если она будет действовать целеустремленно и главное постоянно и повсюду.)

В данном случае мы подсчитывали только число активистов, того действенного ядра, вокруг которого, несомненно, образуется и масса помощников — всех, кому дороги прелести, природы и чистые вода и воздух, незагаженная земля и лес, и полевые цветы, и зверье, и здоровье, и жизнь человека. Все они могут стать действительными членами союза защитников природы, здоровья и жизни человека. По-видимому, не стоит выдавать всем им какие-то специальные удостоверения «на право» — пусть о причастности к союзу говорит значок. Видимо не стоит и добиваться «обязательного участия в мероприятиях» — союз-то добровольный. Пусть каждый по мере сил своих и возможностей, в зависимости от собственного желания, когда сможет, тогда и потрудится на общее благо. Но, конечно же, то дело, за которое взялся, он обязан довести до конца.

И никаких начальников. Организаторы — да, координаторы работы всех желающих потрудиться — да. Но не начальники, и уж безусловно только на общественных началах, без каких-либо зарплат и прочих льгот.

И обязательно — четко разработанная программа деятельности. В первую очередь осуществление постоянного и повсеместного контроля. Выделять ли специальную группу народной экологической инспекции или наделять правом контроля каждого действительного члена союза — это надо решать сообща.

Понятно, что народная экологическая инспекция должна работать рука об руку и с СЭС, и с соответствующими подразделениями Госкомприроды, в том числе с Государственной инспекцией по охране природы, буде ее создадут. Для осуществления экологического мониторинга силами народной экологической инспекции, понятно, нужны не только соответствующие права, которые автоматически должны появиться по законодательству после официальной регистрации союза, но и соответствующие приборы, лаборатории и прочее современное техническое оснащение, которое союзу приобрести и негде и не на что. Но работа рука об руку с государственными природоохранными органами не должна строиться на утилитарном интересе, на праве бедных родственников. Мы делаем общее дело, мы устремлены к единой цели, мы во всем равны — вот каковы должны быть отношения между теми и другими.

И в отношениях с хозяйственниками, виновными в экологических нарушениях и преступлениях, также не должно быть никакой предвзятой неприязни, тем более — враждебности. Поставить себе за правило, что народная экологическая инспекция осуществляет контроль не за деятельностью предприятий, их руководителей, а за состоянием природной среды. Должно быть полное понимание тех создавшихся условий, в которых хозяйственники сегодня просто не могут соблюдать законы об охране природы. Иногда и не хотят. Но и тут должно проявиться понимание; что поделать, если бог наказал, не дал разума. Значит надо добавить своего.

Нет, ни в коем случае нельзя развивать конфронтацию, напротив, надо стараться находить общий язык. Ибо конфронтация редко приводит к положительным результатам, чаще наоборот — вредит делу. А дело-то общее. Не отказываемся мы от промышленной и сельскохозяйственной продукции, не можем мы от нее отказаться, а, напротив, требуем, чтобы было ее все больше и больше. Поэтому и искать пути, чтобы и природные богатства были целы, и мы сыты, необходимо сообща. Тем более, что и самим производственникам тоже нужны и чистый воздух, и хрустальная вода, и незагаженные земли, реки, озера и моря. Тем более, что производственники — это и есть мы сами.

Мы можем, мы должны искать именно компромиссные решения в каждом отдельном случае. Сообща, вместе с производственниками. Ведь союз должен будет несомненно располагать громадным потенциалом технической научной мысли. Входящие в него инженеры, ученые, рабочие-рационализаторы да и просто смекалистые люди всегда смогут вместе с производственниками разработать достаточно эффективный проект устранения вредного воздействия того или иного предприятия на природу, здоровье и жизнь людей и помочь в осуществлении этого проекта даже чисто физически, отработав в выходные дни на строительстве очистных установок и сооружений. Среди членов союза найдется немало и строителей-специалистов, и водителей, и тех, кто, не обладая рабочими профессиями, попросту захочет приложить свои руки к благородному делу хотя бы в качестве подсобного рабочего. Словом, союз вполне может зарекомендовать себя, приобрести высокий авторитет среди хозяйственников и иных руководителей именно тем, что он полезен и даже необходим им.

Но понимать, вопреки известной французской поговорке, в данном случае отнюдь не означает — прощать. Если хозяйственники не хотят идти на компромисс, если упорствуют в достижении сиюминутной выгоды за счет здоровья и жизни людей, за счет уничтожения природных богатств, тут нужно и власть употребить.

Какая власть может быть у общественного союза? Обращение в государственные природоохранные органы. Ежели же они не захотят связываться с влиятельным сановником или еще как-нибудь окажутся бессильны справиться с теми, кто, нарушая законы, совершает экологическое преступление, местное отделение союза вполне вправе передать дело в прокуратуру и призвать нарушителя к уголовной ответственности. Ибо превышение норм предельно допустимых концентраций и выбросов уже составляет уголовное преступление даже по существующим, либеральным для производственников, законам.

Трагедия в Черновцах, где свыше ста 2-6-летних детей пострадали в результате выбросов в атмосферу вредных веществ, — уже не звонок, а набатный колокол, возвещающий приблизившуюся ко всем нам и детям нашим вплотную глобальную катастрофу.

Мы должны, мы можем сделать все, чтобы прекратить вредное воздействие промышленной и сельскохозяйственной индустрии на природу, на здоровье и жизнь человека.

И если захотим — сделаем.