Присматривай за мной (ЛП)

Глава 3

Упрямая любовь

— Почему тебе так не нравится ходить на собрания, Эддисон? — спросила доктор Томпсон, как только я уселась на диван. На столе рядом с ней я заметила чашку кофе из кафе «Панера». На секунду я закрыла глаза и представила, будто я говорю с мамой, а она пьет свой любимый кофе.

— Просто, я думаю, в них нет смысла. Будто я ничего не получаю от них.

Она качает головой и улыбается.

— И все же ты продолжаешь туда ходить. Ты приходишь в одно и то же место неделя за неделей, к одним и тем же людям. Я знаю, тебе тяжело возвращаться в клинику — туда, где ты провела много времени, пока болела мама. Но ты все равно туда ходишь. Как ты думаешь, почему?

Она сидит и терпеливо ждет моего ответа. Но у меня нет ответа. Я честно не знаю, почему я туда возвращаюсь.

— Хотя ты не хочешь этого признавать, эти встречи дают тебе чувство комфорта. Ты чувствуешь себя нормальной благодаря им. Не только ты борешься с человеком, имеющим зависимость. Ты не так одинока, как кажется, Эддисон. Возможности на каждом углу: возможность обрести надежду, возможность найти друга, поддержку. На этой неделе постарайся раскрыться. Назови им свое имя, откройся им, дай им что-нибудь. Покажи, кто ты есть, и не бойся. Никто не может тебе помочь, никто НЕ БУДЕТ тебе помогать, если ты не позволишь. Ради бога, позволь им помочь тебе, чтобы я перестала читать тебе эти скучные нотации.

Она подчеркивает свои предложения короткими громкими смешками, точно как моя мама. На мгновение, легко представить её, сидящей напротив меня вместо доктора Томпсон. Я бы сразу последовала ее совету, без промедления, будь это моя мама, скупо раздающая мудрые советы.

В пятнадцать минут девятого я припарковалась возле клиники. Еще десять минут пришлось ждать лифта. Помимо того, что я терпеть не могу эти собрания, больше всего меня бесит, что они проводятся именно здесь — в месте, где я провела больше всего времени за последние два года старшей школы. Ненавижу этот запах, эти вывески. Меня бесит, что я продолжаю приезжать сюда неделя за неделей и мучаю себя.

В 7:50 я была абсолютно уверена, что не пойду на следующее собрание. Бессмысленно ходить куда-то, где мне совсем не помогают.

В 8:00 я завела машину и громко материлась пока выезжала задом с подъездной дорожки.

Лифт, не торопясь, выполнял свою работу и останавливался почти на каждом этаже. Я издала выдох разочарования, когда он затормозил на седьмом этаже. Мои глаза полезли на лоб, когда я увидела, кто вошел.

Какого черта ОН тут делает?

Тот парень из кондитерской. Тот, кого я стараюсь никогда не замечать, но о ком постоянно думаю. Тот, кто всегда улыбается мне. Автор записки на салфетке. Той салфетки, которую я поклялась выбросить, а теперь храню дома возле ноутбука. Теперь я ее разгладила, хотя в порыве раздражения скомкала.

Как только наши глаза встретились, его шаги замерли. Но он быстро пришел в себя. Широко улыбаясь, зашел в лифт и встал рядом со мной.

— Десятый, пожалуйста, — радостно говорит он женщине, стоящей рядом с кнопками, и приподнимает свой рюкзак чуть выше плеча. Я не отвожу взгляд от закрывающихся дверей, надеясь, что смогу заставить ноги выбежать отсюда. Я отказываюсь смотреть на «Салфетного мальчика», хотя краем глаза вижу, что он смотрит на меня.

Лифт ползет на следующий этаж, и звонок оповещает о прибытии еще до открытия дверей. Я молча проклинаю вошедшего человека за то, что он встал прямо передо мной и перекрыл мне путь к спасению.

— Приятно видеть тебя здесь, Девочка из кондитерской, — наконец шепчет он мне сквозь толпу.

Девочка из кондитерской? Он назвал меня Девочкой из кондитерской?

Я стискиваю зубы и, в конце концов, поворачиваюсь к нему. У меня захватывает дыхание, когда я вижу, как близко его лицо. Он на голову выше меня, и ему приходится наклоняться, чтобы нас не слышали. В кондитерской даже с расстояния фута я замечала, какой он симпатичный. Но рядом с ним я сбита с толку.

— Ты преследуешь меня? — Злобно шепчу я первое, что пришло в мою запутанную голову. Его улыбка сразу расширяется, и он издает смешок, придвигаясь еще ближе. Он говорит мне прямо в ухо, его грудь вздымается возле моей руки.

— Если бы я преследовал тебя, это было бы самое скучное и угнетающее место для проявления моих безумных навыков преследователя. Это место отстой. Буквально.

Четкий мужской запах его одеколона рассеял мою концентрацию. Его близость и шутливые манеры заставили меня нервничать. Кроме Мег, больше никто не шутит со мной. В последнее время я не похожу на человека, с которым можно заигрывать или над которым можно подтрунивать.

Я отхожу от него на шаг и врезаюсь в медсестру в фиолетовой форме по другую сторону меня.

Я слышу, как он снова хихикает, когда я отворачиваюсь от него и делаю вид, будто я полностью поглощена тем, как загораются номера этажей.

— Ты кого-то навещаешь? — он снова шепчет рядом со мной.

Господи, он как ниндзя.

Я смотрю прямо перед собой и игнорирую его вопрос.

— Ты же не больна? Может мне не стоит стоять так близко? Может, ты заразна?

Его радостный тон порождает во мне желание заглянуть ему прямо в глаза и сказать, что я на самом деле больна, но к счастью для него, это не передается. Очевидно, он не остановится, пока я не отвечу. Может, если я буду груба, он отстанет.

— Встречи анонимных преследователей на втором этаже. Думаю, ты не туда едешь, Салфетный мальчик, — бормочу я злобно, не глядя на него.

— Ты что, назвала меня Салфетным мальчиком? — смеется он. — На самом деле меня зовут Зендер, а встречи анонимных преследователей находятся на четвертом этаже. И они встречаются, только когда их жертва занята или Соглашение маньяков отменено.

Я продолжала игнорировать его, пока люди заходили и выходили из самого медленного лифта на земле. Хотя мне было все больнее кусать губу, чтобы сдержать улыбку в ответ на его остроумные замечания. Когда двери долго не закрывались после того, как вышел последний пассажир, он приблизился ко мне и нажал кнопку закрытия дверей. Его рука задела меня, и мне пришлось сдержаться, чтобы унять дрожь.

Я взглянула на него уголком глаза, пока он пялился на меня и напевал «Stairway to heaven», подпевая фоновой музыке, которая доносилась из колонок лифта. На вид ему было чуть больше 20 лет. Его короткие черные волосы, казалось, недавно пострижены, судя по четким линиям волос возле шеи и на бакенбардах. Он облизал губы. С трудом оторвав взгляд от его губ, я заметила, что он не отрывает глаз от меня. Он застал меня за тем, как я наблюдала за ним. Я быстро отвела глаза и почувствовала, как щеки залила краска.

Я не знаю, что он тут делает. Я правда не шутила, когда назвала его преследователем. Хотя мне стоило бы нервничать, так как он, кажется, следит за мной, в его присутствии мне комфортно. Я так долго закрывалась от людей, что чувство учащенного сердцебиения вместо чувства ужаса было в новинку. Мне стоило радоваться, что что-то способно вызвать у меня такие чувства, но я не ощущала ничего кроме раздражения. Мне не нужен был какой-то странный парень, который старается залезть ко мне в трусы. Я была уверена, что только это ему и нужно. Или он просто дружелюбный человек, который заговорит с любым, независимо от обстоятельств, прямо как моя мама.

— Мне повезло, после химиотерапии у меня не было приступов тошноты. У моей сестры был рак груди десять лет назад. Она себя ужасно чувствовала. Ее выворачивало несколько дней после процедуры. Мой доктор до сих пор выписывает мне рецепт Зофрана на всякий случай.

Я зашла следом за мамой, которая была увлечена разговором с кассиром Macy's. Я вытащила из сумки мобильник и начала читать смски, чтобы не слушать разговоров про мамин рак. У нее было хорошее настроение, и я не хотела, чтобы что-то его испортило. Особенно мои переживания.

— Не забудь передать доктору Фуллеру от меня привет. Она замечательная. Я до сих пор получаю от нее открытки на каждое рождество, — сказала кассир моей маме, собирая лекарства в пакет и передавая их маме через прилавок.

— Конечно, Дэбби. Я также расскажу о том, что у тебя еще одна внучка.

— Это было бы великолепно. Береги себя, а я буду за тебя молиться, — ответила кассир Дэбби с доброй улыбкой на лице.

Моя мама попрощалась, и мы вышли из Macy's. Пошли на обеденную площадку пообедать.

— Откуда ты знаешь Дэбби?

Моя мама посмотрела на меня и пожала плечами:

— Я и не знаю. Я ее в первый раз видела.

Лифт остановился на этаже Зэндера до того, как я это поняла. Я срочно начала рыться в сумке, чтобы занять руки мобильным телефоном, пока он снова не втянул меня в разговор или, не дай бог, пригласил на свидание. Продолжая копаться в сумке, я подняла глаза, только когда за ним закрылись двери. Вдруг я поняла, что он даже не взглянул в мою сторону и не попытался заговорить со мной. Я не осознавала, насколько сильно я хотела, чтобы он сделал что-то подобное, пока не почувствовала укол разочарования после его ухода.

— Увидимся, Девочка из кондитерской, — кинул он через плечо, пока я с открытым ртом наблюдала, как закрываются двери и лифт начинает подниматься вверх.

Я рассеяна.

С тех пор как Зэндер вышел из лифта две недели назад, у меня в голове полная неразбериха. Я спалила капкейки, уронила целый поднос пирожных, сорвалась на Мег, чего раньше никогда не делала. Она самая милая девушка в мире, которая не смотрит на меня с жалостью. А я отчитала ее за заказ, который сама записала неправильно.

Я целую неделю пропускала собрания, не желая столкнуться с Зэндером: его непринужденным смехом, симпатичными глазами, — или снова впасть в состояние шока, в которое он вверг меня, уйдя и не сказав ни слова. Хотя я ненавижу эти чертовы собрания, мне было неловко от того, что я пропустила их. Я постоянно проверяла, не оставила ли духовку открытой, и ощупывала карманы в поисках ключей от машины. С утра я влетела в квартиру, чтобы убедиться, что выключила утюг. Когда я вышла на улицу, я пнула переднее колесо машины от досады, что все это творится из-за чувства вины после пропуска тупого собрания — собрания, которое никогда мне не помогало и никак не повлияло на мою жизнь.

Мое огорчение — единственное объяснение, почему я постоянно слежу за столиком в углу — тем столиком, за которым сейчас Зэндер читает газету. Это тот самый столик, где я нашла еще шесть записок вслед за первой. Каждая содержала либо напоминание о том, что улыбка делает меня еще красивее, либо шутку подобно вчерашней: «Каждый раз, когда ты хмуришься, Бог убивает котенка». Мне стоило знать, что пропуск собраний не заставит его исчезнуть. И, конечно, Мег, которая не упускала случая повеселиться по поводу записок на салфетке, называя их чем-то наподобие сюжетов для телесериалов Холлмарка.

Что, черт возьми, он о себе возомнил?

— Что, черт возьми, ты о себе возомнил? — яростно спросила я, остановившись рядом с его столом в защитной позе, скрестив руки на груди.

Он взглянул на меня поверх газеты. У меня перехватило дыхание. Я была настолько обескуражена встречей с ним несколько недель назад в моей клинике, в моем личном пространстве, что не заметила ничего, кроме хорошего парфюма и приятной внешности. Сейчас, глядя на него в упор, я заметила, что его глаза не просто голубые. Они кристально голубые. Они искрятся, когда через окно рядом с ним светит солнце. Их обрамляют невозможно длинные темные ресницы.

Уголок рта растянулся в улыбке, и на нижней части левой щеки откуда ни возьмись появилась ямочка, которую я раньше не замечала. У него гладкая и чистовыбритая челюсть. Над правой бровью виден маленький шрам. У меня появилось неестественное желание провести по нему пальцем. Я настолько увлеченно рассматривала его, что забыла, зачем подошла к его столику. Мои глаза следили за его мягкими, полными губами. После того, как я пару секунд с вожделением разглядывала их, я поняла, что они двигаются. Он отвечал на мой требовательный вопрос.

— Я думал, я представился в лифте. Я Зэндер, но, возможно, я ошибся. Ты раздражена. Так как насчет того, чтобы ты рассказала мне, кто я такой, — усмехнулся он.

— Меня не волнует твое тупое имя. Я хочу знать, почему ты продолжаешь оставлять мне свои бесячие записки, — не обращая внимания на чертову ямочку, я кидаю чертову кучу чертовых салфеток с чертовыми посланиями на чертов стол перед ним. Его чашка с кофе дребезжит на столе от силы моего удара. Он смотрит на меня и переводит взгляд со стопки салфеток на меня.

— Ты хранишь все мои записки? — мягко спросил он, удивленно подняв брови.

Серьезно? Это все, что он может сказать?

— Перестань оставлять мне записки. Перестань пялиться на меня. И перестань улыбаться, — рычу я, разворачиваюсь на каблуках и ухожу.

— Ничего если я буду продолжать дышать? А моргать? Моргать можно, Девочка из кондитерской? — кричит он мне в спину.

— Прекрати называть меня Девочкой из кондитерской. Меня зовут ЭДДИСОН! — раздраженно ору я через плечо. Я захожу за угол прилавка и прохожу мимо улыбающейся Мег, которая облокотилась локтями о прилавок и уперлась подбородком в ладони. Она открывает рот, чтобы заговорить, я выставляю руку перед ее лицом.

— Нет. Ни слова, — предупреждаю ее перед тем, как пойти дальше, и с силой хлопаю по вращающимся дверям, которые ведут в подсобку.

Я начинаю вытаскивать миски для замешивания теста, чайники, сковороды из кухонного шкафа. Со стуком ставлю посуду на стол и проклинаю себя.

Черт дернул меня с ним заговорить. Он будет как бездомная кошка, которую ты кормишь из жалости на переднем крыльце. Теперь я точно никогда не смогу от него избавиться.

Я еще больше на себя злюсь, когда осознаю, что не уверена, счастлива я или разочарована тем, что он продолжает приходить. Интересно, понравится ли доктору Томпсон, что я показала ему истинную себя и назвала свое имя. Возможно, это не совсем то, чего она ждала, когда сказала мне рассказать о себе кому-нибудь. Но мне все равно. Теперь он знает, что я стерва. Если он умен, он изменит мнение и не захочет связываться со мной.