Приступ

Глава 545

Вот, деточка, идёт войско. Топ-топ. Чувствуешь пальчики? — И приходит к… к крепости. Надо бы крепостицу взять. А как? — По-разному бывает. К примеру: окружают и… не ахай — это «кольцо окружения». Его сжимают. Сильно. Не ойкай. А потом — приступ. Приступило войско к стенам и… и отступило. Приступило… и отступило. Тебе нравится? Такой… приступ? — Во-от. Про приступы целая наука есть, так и называется: «приступизм».

В последний день февраля 1169 года я остановил свой отряд на ночёвку в деревушке в верстах двадцати от Днепра к юго-востоку от Киева. Убийственный тысячевёрстный марш от Тулы к Киеву по заснеженной степи подходил к концу. Выйдя с тремя сотнями людей и тысячей лошадей, я потерял отставшими треть людского состава и две трети конского. Люди и лошади были совершенно измучены, на привале засыпали сразу.

В таких ситуациях предпочитаю сам проверять посты. Сочетание «беломышести» с «маникальностью» дают силы держаться дольше. На въезде в селение услышал перебранку. Перед постом стояли несколько неожиданные в деревне щегольские санки с доброй тройкой. Кучер пытался повернуть назад, а из саней доносился знакомый женский хохот пересыпаемый сочными выражениям:

— Штоб вам яйца ко льду приморозило! Вместе с языками! Ха-ха-ха…

Воображаемая картинка получалась довольно забавной. К сожалению, форсированный марш напрочь отбил у моих людей чувство юмора, они уже тянули палаши. Пришлось вмешаться:

— Агафья! Ты зачем людей такими страстями пугаешь?

— А чего ты дурней себе в войско берёшь? Но я по делу. Катерина сказывала: Жиздор поутру на Белгород побежит. С семейством и с мордами клеймёными.

— С чем?!

— С этими… клеймёными мордами. Ой! Спутала я! С клейнодами! Ха-ха-ха…

Через четверть часа десятники тычками заставляли воинов проснуться: парни засыпали прямо с сёдлами в руках. Ещё через четыре часа, броском преодолев последнюю часть пути до Днепра и обойдя город с юга, мы выскочили на Белгородскую дорогу.

…

«Ничто так не ориентирует человека на местности, как поиски туалета» — народная мудрость. Увы, не мой случай: «для нас — везде». Поэтому и ориентиров нету.

— Это дорога на Белгород?

— Эта… ну… не…

— Мать…! А куда?

— Эта…? Ну… в Киев!

— А откуда?

— Эта? С откудава? А ты чё, не знаешь?

— Яйца отрежу. И съесть заставлю. Тебе. Тебя.

— Не! Эта… не надо! Эта… ну… дорога. Она… стал быть… с Чернушек. Во! В Киев! Ну! Точно! Истинный крест!

Я не мог более смотреть на беднягу-селянина, коему суровый рок судил встретить на исходе ночи на лесной дороге моё войско. Хотелось рвать и метать. Всё, что попадало в поле зрения, а более всего вот этого… «доброго человека».

Пейзанин учуял свою судьбу и, негромко завывая, съехал к копытам моего Сивки.

— Г-Господине! Христа бога ради… Не губи…! Душу невинную… Детки малые… жена на сносях…

Пейзанин отрешённо подвывал, вручив, видимо, свою судьбу ГБ. Вжимался лицом, головой без шапки, с реденькими светлыми волосами, в истоптанный конями снег, пытался поцеловать здоровенные копыта коня. Сивка прядал ушами, нервничал, но стоял как вкопанный. Переступит — раздавит дурня своими «тарелками».

Врёт. Но это неважно. Важно, что мы заблудились.

Перейдя Днепр по льду, мы ушли на запад, потом приняли к северу. Занесённые снегом поля и перелески, маленькие, похожие друг на друга, деревушки, ярочки, лесочки, стёжки, тропки…

Меня душила ярость. Злоба. На собственную глупость. Устроить такой поход! Столько времени готовиться, столько сил вложить и всё… под хвост. Просто потому, что мы не можем выйти в нужную точку в нужное время. Потому, что из трёх человек, которых имел в списке местных проводников Точильщик, один лежит больной, другой уехал на крестины в Триполье, третий «мотнулся на минуточку» в Белгород. Карты, составленные Драгуном по «сказкам» проходившего здесь в августе Акима Яновича и других путешественников, хорошо показывали Днепр, но уже на пяток вёрст от берега…

Попытки взять проводников из местных… Очередная заканчивалась сейчас жалобным воем от копыт коня.

— Минйи виреби. Тс'авидет тс' (тупые ослы. Надо идти вперёд.)

— Спасибо за совет, Чарджи. Только «тс'ин» — сад? («Вперёд» — куда?)

— Сад гамойк'уреба тквени тшехинис сакхе (куда смотрит лицо твоего коня).

«Лицо коня»? А! Понял! У лошади лицо называется морда. Конская морда, а не «твоё рыло».

Жеребячий мудрец. Предвосхищатель ковбоев Дикого Запада: «Если сомневаешься, пускай думает твоя лошадь».

— Сад — сакхе или сад — зад?

Как ты мне надоел со своим грузинским! Вот мне только сейчас этим и заниматься.

Чарджи фыркнул. Его конь фыркнул похоже, сделал два шага в сторону. То ли по своему конячьему разумению, то ли выражая сокровенное желание своего наездника.

Вот так всегда. Как только дело серьёзное — все советники… даже кони их — уходят в сторону.

Факеншит! На то ты, Ваня, и «Зверь Лютый». Чтобы решать когда все остальные… сдриснули.

— Поднимите придурка.

Мужик взвыл, обхватил копыто обеими руками. Сивко дёрнулся. Мать…! Так же и шею сломать можно. Или — авторитет уронить. Над выпавшим из седла Воеводой гридни в голос смеяться не будут. Но наухмыляются в волюшку.

— Умойте. Сопли висят.

Двое парней Охрима подняли беднягу, протёрли лицо снегом. Потом один из них, посмотрев с сомнением на страдальца, набрал ком снега и, оттянув воротник драного армяка, сунул бедолаге на спину.

— А-А-А! Ап.

Тычок по рёбрам мгновенно прервал рефлекторное акустическое выражение термического удара по позвоночнику.

Гридень наклонился к лицу мужичка и негромко увещевал:

— Когда «Зверь Лютый» спрашивает — отвечать надо ясно, кратко и честно.

— К-кх-то-о?

— Вот он.

Гридень сдвинулся и я снова оказался перед «путеводителем по несчастью».

«По несчастью» — в трёх смыслах. Его «несчастью», моему и… и этому всему. Вокруг. «Святая Русь» называется.

— Чернушки?

— Ась? Ну… Эта…

— А дальше?

— Чего? Где? Ай!

Стражник несильно приложил беднягу по почкам. То снова попытался встать на колени, «пасть на лицо своё», но его вздёрнули на ноги.

— Из Чернушек дороги есть?

— У-у-у… Е-е-е-сть.

— Куда?

— О-о-о… В Киев. Я ж те уже… О-о-о…

— А ещё есть?

— Хто? Ой-ёй-ё-ё…

— Ещё дороги из Чернушек есть?

— Е-е-есть. Эта вот. Мы ж на ей… у-у-у.

Кретин. То «эта дорога» в Киев, то «ещё», туда же. Или «эта» у него междометие, слово-паразит? Мать их! Склонять и падежировать!

— Погоди (это гридню). А ещё есть?

— У-у-у… есть. В Ви-и-ишенки-и-и…

Врёт. Мы, конечно, заблудились, но не до такой степени: селение с таким названием мы проскочили ещё в полночь на той стороне Днепра.

А зачем ему врать, если он не враг? О его мотивациях… ничего не скажу, но результат вижу. Вердикт: прирезать. Не следует оставлять врагов за спиной.

Автоматизм выстраданных, проверенных правил позволял мысли быстро проскочить по рельсам накатанного, чтобы заняться главным — поиском цели.

Цейтнот. Не найду Жиздора на дороге — он ещё много гадостей сотворит. Ему (по РИ) 19 августа следующего года помирать. Но — успеет.

Чисто автоматически, просто не зная ещё чего спросить, спросил:

— А из твоих Вишенок дороги есть?

Мужичок, уж снова заплаканный, с снова висящей соплёй под носом (и когда только успел?), начал всхрапывать, не имея сил вдохнуть воздуха. Гридень собрался снова приложить «сопляка великовозрастного», но я остановил. «Сопляк» ещё не продышался, а уже начал трясти головой:

— Е-е… Есть. Там же жь… эта… речка. Ни… ой… Нивка. Ну. О… одесу-у-у…

Чего?! Какая Одесса?!

— О… одесную… эта… в Киев. А по этой… о… ош…

Что за бред?! Какой Ош возле Киева?!

— Ош… ошую… туды… ой… в Белгород. Ой-ёй-ей…

И уже не поддерживаемый гридням, снова съехал на перекопыченный снег дороги, свернулся младенцем и завыл. Уже не ожидая милости, не надеясь на благоприятный исход. Хоть какой-то. Один страх неизбежной близкой смерти, ужас без мыслей.

Я обернулся к сидящему на коне в трёх шагах Чарджи.

— Рас ам боб? (Что скажешь?)

— Шейдзлеба (Возможно.)

— Ты же там бывал!

— Бывал. На дороге. Там — знаю. Здесь… ар витси адгили (не узнаю места).

После возвращения Акима Яновича из похода по Кавказу некоторые его спутники начали использовать, для демонстрации своей статусности и эксклюзивности, особенно перед девками, разные иноземные словечки. Типа:

— Ты чё, кхой (баран)?

Собеседник понимает по интонации, что его чем-то… поименовали. Но чем — непонятно. Впадает в растерянность или «теряет лицо», переходя на следующий уровень эскалации противостояния.

Глуп. Конфликтен. Кулак без мозгов.

Присутствующие девицы хихикают и смотрят на «говоруна» с восхищением. А «кулачника» наказывают за попытку нанесения телесных повреждений разных степеней тяжести и нарушение общественного порядка. Поутру «кулачник» чистит сортир, а «говорун» прогуливает «полураспустившийся бутон», опыляя нежно алеющие ушки путевыми рассказами.

Не — «длинноволосый», не — «урод», а так-то… Обычные молодёжные игры.

Чарджи услышал от участников похода музыку родного языка и прямо-таки вцепился.

Во многих культурах есть разделение, отсутствующее в русской. Земля — отца (напр. в финском: isanmaa), а язык — матери (aidinkieli). Уловив «язык матери», Чарджи наслаждался общением на нём с нашей «восходящей лингво-звездой» Долбонлавом.

Пришлось и мне загрузить мозги.

Ванька-лысый — полиглот? — Да, я не переборчив в еде. В смысле: глотаю всё, что дают. А вот с языками…

Не хочу терять давнего товарища.

Моё изучение грузинского потребовало нашего с Чарджи плотного общения. Создавало приятный для него повод. Он выступал в роли учителя, поправлял меня. Возникшее, было, охлаждение и отдаление между нами, удалось погасить.

Проблема проста: Чарджи вырос. Не в смысле длины или веса, а душой. Представлениями о себе и о мире. Девять лет назад он был молодым парнем, простым наёмником в микросвите служилого боярина невысокого полёта. Степным изгоем, преследуемым за какие-то нелегитимные любовные похождения.

«Сам — никто, и звать никак». Всей цены — добрая сабля. Вышибало-порубало на ножках. Остальное — невнятный гонор.

— Я — инал!

— И чё? Нам что инал, что подмётка — на дороге разный мусор валяется.

Эти годы он рос, умнел, матерел. Смотрел, думал, делал.

Недавний Сухонский поход заставил его ощутить себя государем, хозяином. Вкус власти, вкус ответственности в боевых условиях. Когда от тебя зависит не только движение сабли, но и движение войска. Жизнь и смерть не одного твоего противника в быстротечной конной сшибке, а сотен разных людей на огромном пространстве месяцами.

Функционал «государя» куда шире функционала «воина». Уже для «полководца» фехтовальные навыки становятся малонужными. А «нужное» становится более разнообразным. К пониманию тактики должно добавить логистику, географию, фортификацию… «Государю», кроме того, следует серьёзно разбираться в дипломатии, юриспруденции, экономике… В психологии, в людях — вовсе запредельно.

Накопленный опыт думанья, чувствования, деланья… И случился с ним «переход количества в качество».

«Полководец» из него получился неплохой. Были в том походе ошибки. Или моменты, которые к ошибкам можно отнести. «Задним-то умом все крепки». Этот уровень он, в целом, осилил. К следующему, к «государю» — пока не готов.

Умом он понимает. Но… хочет воли, самостоятельности. А я, одним фактом своего существования, мешаю.

Дальше — «одно из двух».

Или он смирит себя, останется в моей службе. И будет грызть себя поедом до язвы желудка, геморроя, инсульта. «Талант — искра божья». Затоптать в себе «искру»… можно. Разрушив самого себя.

Или взбунтуется, поднимет мятеж, устроит заговор. Просто для того, чтобы получить уровень свободы, который хочет. Хотя, на мой взгляд, ещё не тянет.

Или уйдёт «искать доли». Где-нибудь в других землях. Возможно, уйдёт так далеко, что врагом мне быть не сможет. Но друга-то я потеряю. Потеряю часть себя, своей души. Потеряю важное колёсико в моей гос. машине.

Потеря — неизбежна. Иначе ему будет плохо. Но дружбу-то рушить — зачем?

Очередной случай проявления Аксиомы Эскобара:

В смысле: При безальтернативном выборе из двух противоположных сущностей обе являют собой исключительную хрень.

Решение: не выбирай из двух, найди третью. Возможно, эта сущность будет хуже, чем любая из исходных. Но — своя.

Пришлось напрячься, найти приятную ему тему для общения: грузинский язык. Тормозя одной частью его души — любовью к «языку матери», другую — прорезающееся «вольнолюбие». Выделить его, приблизить, «возвысить», придать особенность, «сокровенность» нашим беседам. Одновременно показывая ему его неготовность. Мягенько.

Как-то упросил перевести на грузинский «Русскую правду».

— Зачем?! Воевать Кавказ собрался?

— Подарок будет. Потом перепишут красиво, переплёт богатый сделают. Книга — лучший подарок. А умная книга — особенно.

По ходу перевода разыграл с ним несколько неочевидных, но юридически корректных ситуаций. Дошло: уметь воевать мало. Надо уметь мирить.

Царь Соломон говорил, что лучше судить споры между своими врагами, чем между друзьями. Ибо из друзей один станет врагом, а из врагов один — другом. Как сделать так, чтобы все стали «друзьями»? Или, хотя бы, дать им такую возможность.

Попутно образовался «закрытый канал передачи информации»: это наречие в здешних краях понимают очень немногие. Чем мы и пользуемся. Не слишком качественно: тысяча выученных мною слов не позволяет строить фразы так, как я думаю на русском. Чувствую себя «людоедом из племени Мумбо-Юмбо» грузинского происхождения. Проще: тупею. Но ему нравится музыка языка. Прежний уровень доверия, взаимопонимания удалось восстановить.

Ну… я так думаю.

Чарджи бывал в этих местах. Давно. Я надеялся на него, как на своё последнее средство против «географического идиотизма».

Увы, воины ходят по дорогам, как охотники по охотничьим маршрутам. Восприятие территории — удел землепашца. Или людей, много натоптавших. Были бы Аким или Ивашко — они бы местность узнали и нас точно вывели. Но Ивашко нынче с Ростиславой Андреевной, герцогиней Саксонской, а Аким во Всеволжске: лечит сорванную в аланском «брачном» походе спину. Чарджи не узнаёт места, три «запланированных» проводника от Точильщика… выпали. И вот, история «Святой Руси» и успех моего предприятия зависит от хнычущего в снегу мужикашки.

Не ново: Гюго отмечает роль «плохого проводника» в гибели значительной части французских кирасир при Ватерлоо.

Если я ошибся, то… будет стыдно.

Проводника увязали и вкинули на спину заводной лошади.

— Если соврал — выпотрошу. Если правда — дам гривну. Ничего сказать не хочешь?

— Я… эта… как на духу…

— Чарджи, разведку вперёд. Тронулись.

Моё, измученное и порядком поредевшее воинство, подтянувшееся за время остановки, потрюхало рысцой следом. Оставили за спиной солидное, по здешним временам (в пять изб) селение Чернушки, где уже шёл дымок из-под стрех. Толпа коней и людей прокатилась по селению «незаметно»: на единственной улочке и во дворах не было никого. Даже собаки не лаяли. Хотя, думаю, все всё видят. Попрятались, собакам пасти позатыкали. В надежде: а вдруг пронесёт.

На «Святой Руси» — война. Усобица. «Человек с ружьём», с мечом, копьём… — источник неприятностей. Возможно — смертельных. Лучше, чтобы «и не видать вовсе». Чернушинцам повезло: нынче пронесло мимо.

На востоке начинало сереть небо. «Небо славян». Рассвет будет… мерзкий. Серый, тусклый. Как девять лет назад на Волчанке, когда русские витязи рубили русским мужикам головы. И сталкивали тела в прорубь.

Оленей здесь выбили ещё до славян. А дым деревень — будет. Грязными пятнами по небосклону. Вёрст на сорок в округе. Война. Рюриковичи промеж себя «правду» ищут. Всё выжгут. Если я проваладнаюсь.

Дорога пошла в горку, я оглядывал свою, вновь растягивающуюся на марше команду. Отмечая спавших с тела коней, осунувшиеся, с провалившимися глазами, лица моих людей. Уши шлемов-ушанок у большинства были подняты вверх, «по-походному», и из множества воротников торчали отощавшие юношеские шейки.

О походе Боголюбского на Киев в 1169 г. я знал давно. Пророк-предсказатель. «Иезикииля плешивая», извините за выражение. Нормальное состояние попандопулы в прошлое. Типа: да я всё знаю! Чего тут у вас будет.

«Всё» — не знает никто. Только некоторые «реперные точки». Частичное знание хуже, чем полное незнание: создаёт ложную уверенность в своей правоте. Например, я не знал, что эта зима будет настолько снежной.

Это важно? — Да. Я планировал выйти к Днепру дня три назад с куда менее замученным войском.

Хуже: как оказалось, изначально я знал правильно только одно: что-то, вот так названное, будет. Успешно-катастрофическое. А теперь пересчитайте такие исходные данные в пуды овса, которые нужно завести в конкретную точку для обеспечения прохода конного отряда. Попутно определившись и с отрядом, и с точкой, и вообще — на кой чёрт это нужно. В подробностях.

«Человек — предполагает, бог — располагает» — мудрость христианская.

«Домашняя дума в дорогу не годится» — мудрость народная.

Пробиваться тысячей коней через глубокие снега — изнурительно, медленно.

Воевать я не люблю. Есть куда более полезные и приятные занятия. А уж участвовать в русской «братоубийственной» смуте…

Причин пересидеть дома, во Всеволжске, это кровавое безобразие я находил множество. Без меня справятся. Зачем мне в «чужом пиру похмелье»? — А оно будет обязательно.

На «Святой Руси» битвы часто сравнивают с пиром.

«Сядем усе» — совейская комедия. «Лежу тихонько я в стороне» — народная песня. «Полягут все» — национальный эпос. «Храбрые русичи» с обоих сторон. Все — «за землю Русскую». С различным пониманием оттенков этого слова. В смысле: кому на столе сидеть.

Спасибо, но ваше меню… не привлекает.

Какие-то сплошь «обеденные» понятия. Пир, стол, напоить… Нет уж, пусть я буду «чужим на вашем празднике жизни». Издалека посмотрю, победителю поаплодирую.

Аргументы «за» сводились к трём:

— отношения с Боголюбским. Я «в пасах» — и он ко мне… «Если ты ко мне по-людски, то и я к тебе по-человечески». А если — «нет», то — «нет». Что плохо и опасно.

— экстенсивный путь. В форме возможности «половить рыбку в мутной воде» момента перемены власти.

— любопытство. Сразу после «вляпа» я попал в Киев. Но видел город мельком — когда въезжали с Юлькой-лекаркой. А так-то… «Новогодний подарок», которого в парандже выгуливают по двору для поддержания мышечного тонуса в предожидании случки с хозяином, не имеет возможности восхититься местными достопримечательностями и образцами архитектуры. Стремление к выживанию пересиливает стремление к прекрасному. Вплоть до полного отшибания.

Из «квартета» базовых инстинктов, пожалуй, только «архитектурное любопытство» легонько подталкивало меня к походу. Самосохранение, саморазмножение, социализация… мимо. Этого у меня и на Стрелке аж по ноздри.

Главное: толкал в поход «пятый инстинкт», стыд. Явный, конкретный. Персонифицированный.

Я — обещал.

Последним доводом явилось сообщение о нахождении Катеньки, Катерины, дочери покойного Вержавского посадника в Вышгородском монастыре под Киевом. Я ей обещал, я ей должен.

Обычные для зоны военных действий несуразности и жестокости, её известная связь со мной и мои враждебные отношения с участвующими в походе смоленскими князьями, делали моё присутствие на месте обязательным.

Я — решил.

И мы побежали.

На Руси конями «бегают». Кликнул клич, собрал по-быстрому конный отряд и скок-поскок, аллюр три креста, аля-улю…

Ага. Две тыщи вёрст «в одну харю», по морозу, разгильдяйству и бездорожью… Риторический вопрос о завязках на пупке — пропускаю.

Русь очень «анизотропна». Есть местности просто непроходимые. Я об этом уже… Двигаться по обжитой долине Оки, где на каждом переходе — мои стоянки, фактории… Просто: селения, городки… Где можно заранее завезти и сохранять припасы, запасных коней, где люди и кони смогут отогреться в тепле… или ломиться лишние сотни вёрст по заметённой снегами голой степи…

Однако, и идти вместе с суздальскими и рязанскими ратями по Оке-Десне, через новгород-северские и черниговские земли, я не хотел: медленно, конфликтно.

Не с врагами — с соратниками. Моих ребят я обижать не позволю, а наезды неизбежны. Уж больно мы… не такие.

Имея два отвратительных варианта, вполне по Аксиоме Эскобара: через Степь и через Русь, я выбрал третий — по краюшку.

Тогда, как стартовая точка, возникла Тула. И естественно, Курск, как промежуточный пункт. Марш Степью, вблизи порубежья. Не сильно напрягая ни русские селения, ни становища половецкие.

Едва встал зимний путь, как мы погнали обозы со снаряжением и продовольствием по Оке. Чуть раньше факторам была дана команда накапливать запасы для прохождения войска. Шума мы старались не поднимать, но спрятать такие приготовления от местных… Живчик взволновался, пришлось объясняться.

Классная вещь телеграф:

— Воевода, ты чего задумал?!

— Поход. Мачечич у тебя? Поедете к Андрею?

— Э… Ну… Не решил ещё.

— Поедешь. Потом — поход. На Киев. Сам поймёшь. Ты бы своих подтянул.

К Рождеству во Владимире-на-Клязьме собралась толпа вятшего народу. Кроме Живчика и Мачечича к Боголюбскому приехал битый Ропак, «соломенный князь» Новгородский. Не было (как в РИ) четвёртого «обкорзнённого просителя» — Глеба Рязанского (Калауза). А вот делегации от пятидесяти городов явились в полном составе.

Все дружно требовали от Андрея «принять шапку деда твово Манамаха, сесть на стол отца твово Горгия, возложить на ся бармы великокняжеские». А главное, «взять сабельку острую, вскочить на коня резвого» и избавить, наконец, матушку Русь Святую от «хищника киевского».

Мой посол Лазарь в Боголюбово ходил каждый день пьяный: толпы высокородных гостей ежедневно являлись к нему на подворье. Не принять, не усадить за стол… не по чести. Закидывали удочки насчёт Всеволжска: то насчёт торговли, то насчёт выдачи беглых холопов. Но главное: пытались вызнать мнение князя Андрея — «ты ж вхож!», и вообще — «а каковы ныне веяния в сферах?».

Лазарь молчал, как партизан, хлопал глазами, затыкая себе рот кружкой с бражкой. Каждый вечер его «под руки» уводили слуги.

Общественная деятельность на Руси всегда требует хорошей закуски и крепкой печени.

Дело дошло до того, что его жена-«разлучница» просила меня повлиять на супруга.

— Господине! Помрёт же! Я ж мужа, богом данного, потеряю! Да и ты слуги верного лишишься.

Я гаркнул. По телеграфу.

Увы, количество буковок «р-р» обозначает эмоцию. Но не передаёт её глубины. Тогда велел Лазарю немедля идти к Боголюбскому. Дабы дать совет. Непрошенный.

На Руси говорят: «Совет хорош, когда его спрашивают».

Но тут следую туркменскому: «Камень, брошенный по совету, летит дальше».

Пришло время «разбрасывать камни». «Камнеметание», как и всякое дело, следует делать хорошо: надобно заелдырить посильнее.

Лазарь от такого поручения враз протрезвел. Он, как и множество бояр возле князя Андрея, его просто боится. Виноват: не просто. А очень сильно.

Совет — добрый, простой, обоснованный:

— Княже, сделай так, как сделал предшественник твой, князь Ростислав Смоленский (Ростик). (Ничего нового — вот прецедент). Возьми клятву с просителей, что они гонят тебя в Киев, дабы ты «правил на всей своей воле». «Правил» — в Киеве, в их городках и во всей Святой Руси.

Мономах управлял «тройственным согласием»: дружины, народа и «чёрных клобуков». «Тренога Мономахова». Закона такого не было, но была «практика народной демократии». Точнее: олигархии, учитывая состав каждой из «ножек» той «табуретки».

«Ножки» постоянно хотели «ещё раз и лучше». В смысле: больше. Больше — «демократии».

Получалось по-разному. Мономах — балансировал, Долгорукий — укорачивал, Изя Блескучий — поблёскивал и подкармливал, Изя Давайдович — плодил «должников», из полона выкупал.

Десять лет назад киевляне призывали Ростика в Киев, предлагая ему «править по обычаю и согласию мужей киевских». Имея виду «мономахов табурет с расширениями». В свою пользу, конечно.

Ростик тогда высказался резко и киевлян послал. Те подумали, поняли в какую задницу они влетают, и согласились на его формулу. Формулу самодержца, абсолютного монарха. Но Ростик не посчитал и такое достаточным основанием. Он потребовал согласия не только киевлян, не только своих смоленских «лутших людей», но и новгородских. Авторитет его был столь велик, что все три города просили его принять великокняжеский стол на его условиях.

Эта же формула («на всей его воле») была вбита в ряд с Новгородом, заключённый при повторном вокняжении там Святослава Ростиславича (Ропака).

Теперь я (ничего нового!) советовал Андрею использовать ту же формулу. С одной мелкой подробностью: «править на всей своей воле» не в одном городе (в Киеве — у Ростика, в Новгороде — у Ропака), а во всех городах-просителях.

А «нет» — так «нет». Ежели им их нынешние власти дороже, то пусть они их и защищают. От «хищника», что на той горке сидит, откуда апостол Андрей проповедовал.

Лазарь сходил, слова донёс. Доложил, что Боголюбский в ответ фыркнул зло, велел проспаться. Чем Лазарь и занялся.

Ну и ладно: «не любо — не слушай». У меня и иных забот по темечко.

Боголюбский молился-молился своей чудотворной, да и выкатил эту идею «плакальщикам».

Рисково. — Но прецедент на слуху.

А вдруг откажутся? — А и хорошо!

Боголюбский в эти месяцы рвался между разумом и душой. Между необходимостью идти в Киев, выгонять «хищника киевского», обезопасить своё Залесье, и крайним нежеланием лезть в ту трясину, «что у нас Русью зовётся».

Если бы кто-нибудь сказал «нет», «мы и без тебя справимся», он бы выдохнул и перекрестился облегчённо:

— Моей вины нет, бог не судил.

В РИ он нашёл «третье решение», потрясшее своей новизной летописцев и ставшее позднее основанием российской государственности. В моей АИ я, со своим «психиатризмом» и собственными представлениями о целях и путях к ним… Впрочем, об этом позднее.

Едва пропозиция была озвучена, как во Владимире густо «запахло жареным».

Вот сидят три боярина из Елно. У них есть князь — Роман Ростиславович (Благочестник) Смоленский. Великий Князь Киевский им… никто. «Вассал моего вассала не мой вассал». Принять Боголюбского в качестве своего прямого государя… вместо Благочестника?! Измена!

— Не. Мы — не.

— А «хищник киевский»?

— И чё? Эт пусть князь…

— А кто вас сюда послал?

— Эта… ну… обчество… стал быть.

— И Благочестник про то не знает?

Молчат. Думают. Потеют. Затыкают в рты бороды и жуют. Попали. Как кур в ощип. Такого в вечевых наказах нет, надо самим решать. Принимая на себя ответственность. Спросить? При здешних путях сообщения, наших расстояниях, через заметённые снегом леса… Как здесь гоньба идёт — я уже… А времени-то нет! Совсем.

Чего хочет князь? И чего хочет народ? Надо угадать. Потому что и тот, и другой могут послу так жизнь испортить… Вплоть до отрывания головы.

Все городские «выборные люди» прибыли во Владимир с согласия, а то и по прямому приказу, своих господ. Если Жиздор побьёт князей, то рюриковичи потеряют всё. А прочие… кто как.

На «Святой Руси» миллион взрослых мужчин. Будет большая усобица — тысяч пять побьют. Один на двести. А вот если Жиздор победит, то как бы не треть рюриковичей поедет у чужого порога горбушку выпрашивать. Это — из выживших.

Ещё: «столичные города», прося себе князя, делают это и за «пригороды». Новгородцы, приглашая Ропака или недавно Волынского Романа (Подкидыша), игнорировали псковитян и ладожан. Пренебрежение мнением «провинциалов» было важным аспектом «новгородской боярской революции» 1137 г. Тогда псковитяне и ладожане поддерживали князя. Но на общем вече «столичные хлыщи» «дярёвню неумытую» побили.

На «Святой Руси» нарастает «сепаратизм». В форме феодальной раздробленности. Каждая земля всё более считает себя не частью Руси, а «пупком глобуса». А каждый «светлый князь» — суверенным клопом на том пупке. Обще-святорусское доминирующее ощущение.

Глава 546

Я уже говорил, что не люблю возражать? — Вот и не возражаю. Наоборот поддерживаю и развиваю.

— Почему у нас только Новгород суверенный? «Господин Великий Новгород». Одному только Великому Князю кланяется. А давайте все! Вот кто пришёл к Андрею — все города великокняжеские.

Принося присягу Андрею от имени своего невеликого городка, выборные возвышали статус общины до «столиц светлокняжеских». «Господин Великий Велиж»… звучит?

Каковы будут от этого выгоды и убытки, что перевесит… непонятно, но люди надеются на лучшее.

Конечно, Елно со Смоленском не сравняется, но нельзя ли будет ту ежегодную лисицу, что в «Уставной грамотке» прописана, из подати выкинуть?

— Прежде Торопец четыре ста гривен в Смоленск платил. А теперя пожгли нас. Вчистую. Как думаешь: даст нам Боголюбский послабление? Лет на пять?

— Думаю, даст. У него-то ваших денег прежде не было.

— Да-а… А Благочестник год-два — не более. Да и то — недоимкой посчитает.

«Депутаты» мыкали, хмыкали, протирали задницами лавки, жадно пили квас и покрепче, снимали и надевали меховые шапки, утирали вспотевшие лысины, собирали в горсти бороды и дёргали их…

Короче: пребывали в недоумении.

Что есть «измена»? — Призвать Боголюбского в государи? — Так то «родной» князь велел! И обчество наказ давало. Не призвать? — А «хищник» уже пол-полоцкой земли разорил, смоленских пожёг. И своему родному «миру» — тако же?

Неспособные разрешить сомнения, бояре обращали взоры туда, откуда и должно проистекать «правильное слово»: на князей и епископов.

— Оне-то… повятшее-то… Государи прирождённые, пастыри благодатнутые.

Моя пропозиция провалилась бы, если бы, как в РИ, на съезде просителей был Глеб Рязанский. Они с Боголюбским без скрежета зубовного друг на друга смотреть не могли. Как они друг друга из Рязани гоняли — я уже… Но Калауз встал у меня на дороге. И — воспарил. В эмпиреи. Теперь там, наверное, зубами скрежещет. От бессилия или от глистов — не знаю.

Уточню: я ничего такого не планировал, не предвидел в тот момент, когда Калауз ввёл вывозные пошлины на хлеб и стал «лишним в реале». Просто «сила вещей».

Связка примитивная: я сел на Стрелке — нужен хлеб — Калауз пожадничал — я убрал помеху. Никаких хитромудрых планов, чисто решение локальной задачи совсем по другому поводу.

При этом изменился состав действующих персонажей, изменился ход событий в невеликой местности — на Оке. И пошла волной «бифуркация». Локальненькая. Разворачивающаяся, при её подпитке, правильном направлении и удаче, в кое-какое «цунами» нац. масштаба.

А я что? — я дорогу не выбирал, только направление. В котором я — есть. Этого достаточно.

На Владимирском «конгрессе» два князя — Ропак и Мачечич — безудельные. У них нет городов, которыми Боголюбский мог бы «править на своей воле». Нужно чтобы он сперва победил. Потом — дал удел. А уж потом… будем посмотреть. Кто, как и «на чём» будет там править.

Живчик — князь владетельный. Но большую часть своего владения он получил недавно, после смерти Калауза. Именно с согласия Боголюбского.

— Дал? Не отобрал? — И дальше тако будет. Или — лучше.

Русский князь княжеством не владеет — он им управляет. Вся Русь — достояние дома Рюрика. Эта традиция прямо сейчас отмирает, но ещё вполне ощутима в головах, в повседневной практике. Да и отмирает она не сплошняком, а «ветвисто»:

— Эта земля не моя, а моей «ветви от древа». Ростиславичей, Всеславичей, Юрьевичей, Ольговичей…

Внутри ветвей всё та же «родовая общинность»:

— Дал «старший» город в удел — хорошо. Дал три — ещё лучше.

«Дал» — «на своей воле».

На «Святой Руси» есть закон — «лествица»: кто кому чего должен «дать». И есть «беззаконие». Которое норовит стать «законом». «Закон» и «беззаконие» по числу прецедентов последних десятилетий почти сравнялись. Выбор — за государем. «На его воле».

У Живчика ситуация ещё хуже, чем у смоленских. Благочестнику надо только отбиться от Жиздора. Лучше с Андреем, но, на крайний случай, можно и расплеваться. А Живчику спорить с Боголюбским — смерти подобно. Тот сам может Рязань взять и Живчика выгнать «до не видать вовсе». И никто, при нынешнем раскладе, на помощь не придёт.

Логика владетеля, жизненный опыт, свой и отца, личные отношения — подталкивали Живчика к прочному союзу, к следованию воле Боголюбского.

Так что рязанские и муромская делегации, вместе, само собой, с Владимиро-Ростово-Суздальскими, идею поддержали. К ним примкнули переяславльцы: их князь Глеб Юрьевич (Перепёлка) против старшего брата не пойдёт. И «по душе», и «по делу»: он сидит в Переяславле только пока Жиздору «чего-нибудь жидкое» в голову не стукнуло.

А вот выборные от городков полоцких, смоленских, новгород-северских… задёргались. Раздавались даже выкрики:

— Кидай всё нахрен! Поехали домой!

Что гасилось встречными вопросами:

— И как тебя там встретят? Волю общества не исполнил? Князь что скажет?

— Так измена же!

— Тебя твой князь зачем посылал? — Для «звать Боголюбского в Киев». А ты не только не позвал, а ещё и своего с Боголюбским поссорил.

Боголюбский — умный энергичный государь, храбрый воин, славный полководец. Администратор, строитель, трудяга. Не оратор, не агитатор. Доказывать правоту своего предложения перед толпой в две сотни съехавшихся из разных мест «вятших» не стал. Не захотел, потому что не умеет и это понимает.

А вот Ропак и Мачечич, которые — «пролетарии», которым терять нечего, а приобрести они могут если не весь мир, то достойный удел, понадевали свои корзны, подцепили мечи, увешались густо цацками и заявились в собрание.

Мачечич — льстец и лгун, кому хочешь мозги вынесет и елеем зальёт. «Врёт не краснея». Ропак — умный, смелый, начитанный. Вовсе не «златоуст». Так и хорошо! — напарника не перебивает. Вставит изредка уместное слово и молчит. Работает символом. Герой, победитель шведов под Ладогой («конница атакует флот»), невинная жертва новгородских воров-изменников, человеколюб, полный заботы о своих людях, печалей о неустроении нынешнем, «борец за правду», «за други своя», мститель за казнённых в Новгороде друзей-сподвижников.

К ним присоединились и беглецы из Новгорода.

— Отца зарезали, жену снасиловали, подворье сожгли, имение отняли… Вот, сирота я горемычная, одинокая, гол как сокол. И у вас тако же будет. Ежели не остановим хищника киевского.

На Руси несчастных жалеют.

Народ вздыхал, соболезновал, крестился. Наконец, в январе 1169 г. в Успенском соборе Владимира, в присутствии двух епископов — Ростовского и спешно присланного для подталкивания процесса на любых условиях — Смоленского, состоялся обряд крестоцелования. Князья и выборные от городов клялись князю Андрею, сыну Юрьеву, внуку Мономахову в вечной верности и покорности. Первые — «почитать в отца место». Вторые — «на всей воле его».

Уточню: прежний Ростовский епископ Феодор (Бешеный Федя), с помощью моей и гильотины, преставился. Смоленский Мануил Кастрат помер, волею божьей, осенью прошлого года.

Какие люди уходят! Реликты эпохи «русских мамонтов». Новопоставленные владыки чувствую себя пока неуверенно, стараются с князьями не ссориться, поступать в согласии. Проще: делают, что им велят.

Причина спешки — в движения многочисленного конного войска от Киева к Смоленску, посланного Жиздором.

Уже не потеря одним из братьев Ростиславичей «северной столицы», Новгорода, не выжигание пусть и богатых, но отдалённых окраин вроде Торопца, грозило Смоленскому князю. Само сердце княжества могло быть разорён толпами торков, ведомых братом Боголюбского, князем Торческа, Михалко Юрьевичем, подручным князем Жиздора.

Взять большой, хоть и худо укреплённый Смоленск, толпы «чёрных клобуков» не смогут. Но смогут выжечь Днепровскую долину, пока княжеские дружины сторожат новгородцев на двинских рубежах. Когда лет пятнадцать назад Долгорукий двинулся с севера, от Волги к Смоленску, Ростик, только что ставший первый раз князем Киевским, бросил всё и прибежал спасать свой город, отдав Долгорукому Великое Княжение. Пустит ли Благочестник «в распыл» «отцову задницу» (наследство)? — Нет. Единственное спасение — Боголюбский.

Боголюбский… Вот же дал господь… У него не только шея кривая — у него вся душа перекрученная.

Про этот исторический эпизод («поход 11 князей на Киев») я знал только общую канву: пару фраз из учебника. А чего тут ещё думать? Казалось: далеко, не существенно. Сходили-победили — чего ещё заботиться?

Когда же пришло время, когда принял решение, что надо в это дело ввязываться — не было времени остановиться, покопаться на личной «свалке», пропустить откапанное через «молотилку».

Пары фраз школьного курса довольно для «получить пристойную отметку в журнале». И совершенно недостаточно для участника событий, для оперативной деятельности. Подробности реала приводили в крайнее недоумение.

Типа: поход Боголюбского? Он с «прошением о вокняжении» согласился? «Крест принял»? Поздравляем:

— Новому Великому Князю Всея Руси — мои наилучшие поздравления! Когда выступаешь на Киев?

— А никогда. Не пойду я.

Как это?! Его ж в Великие Князья ставят! А он на печи останется?

— Сын полки поведёт.

Ё! Он не пойдёт? Почему? А как же Великое Княжение? Ритуалы, клятвы, об-барманивание? В «Бармаглотах» кто? «Летит ужасный Бармаглот и пылкает огнём». Кто «пылкать» будет? Назначения, награждения, наказания… И на кой хрен там я?!

— Тогда и я не пойду.

— Иди! Я велю!

— Братишка! Ты мне не государь, а сосед. Я — Не-Русь. Не только не твой князь подручный — вообще не русский, не князь. Ты ханам степным, родственникам-аеповичам тоже повелеваешь?

— Хр-р-р (далее непечатно).

Повторю: телеграф — великая вещь. Хотя, конечно, на оба конца — и в Боголюбово, и во Всеволжске — пришлось посадить шифровальщиков. Даже не для секретности. Просто чтобы мальчишки на вышках по линии не хихикали над перлами.

Уточняю: меня мой батя материться отучил. Ещё до детсада. А Андрея его папашка — приучил. Да и вообще — кавалерист-сколиозник. Сами прикиньте: тут вражья лава разворачивается, а тут тебе в спину вступило. Как же не высказаться?

Уже сдвинулись войска, уже я шёл по Оке, а мы всё… «обменивались мнениями по наиболее актуальным вопросам современности». Ещё одного шифровальщика пришлось тащить с собой. Пока не вышли из «зоны покрытия».

До Кубань-реки я пока не добрался. А вот Волги у меня…! — От Казанки до Пошехонья. Какие кони в этих местностях произрастают — сами понимаете. Так что сборы были долгими: коней под гридней уже пятый год собираю, а как подошло время… пришлось поднапрячься.

Тысячевёрстный марш по заснеженной Степи, вынужденное «мозговое безделие в седле» вырвало из круговерти суеты последних месяцев, позволило понять, сколько я тут «дров наломал». Мелочей не учёл, подробностей не знал, деталей не понял…

Если кто-то думает, что наше знание прошлого — «неубиваемый козырь» попаданца, то он… неправ. Сильно.

Даже профессиональные историки не знают историю так, как это необходимо для жизни в ней. Наоборот, после-знание превращается в ловушку, в обманку. Наше знание похоже на гиблое болото с редкими кочками известных событий. Смотреть со стороны можно, но кататься, как по шоссе с твёрдым покрытием… скорая погибель.

Остаётся — быть.

Жить в этом полупонятном потоке времени, совершать собственные поступки. Смотреть, думать, делать. Своё. Из этой реальности проистекающее. Отказаться от полу-знания нельзя: попандопуло сразу проигрывает местным, они-то куда лучше понимают в своём реале. Принять пост-знание за истину — нельзя. Иллюзия информированности приведёт к быстрой гибели. Ищи баланс, попандопуло. Точку равновесия. Между «как бы знанием» из первой жизни и «как бы пониманием» из второй.

И вот, намучившись «ложным знанием», насовершав ошибок, я вывел отряд к Вишенкам на речке Нивке.

Уточняю: никаких карт или указателей нет. Всё со слов очень… аборигенов. Может, и Вишенки, а может, и… Авокадовка. Или, там, Грейпфрутовка.

— Господине! Там впереди другой отряд.

— Глянем.

Парень из головного дозора закрутил коня на месте и поскакал вперёд. Охрим подозрительно проводил его мрачным взглядом единственного глаза — не засада ли? Но я уже толкнул Сивку.

Дорога поднялась на невысокой гребень холма, поросший сосняком. От опушки шли две санных колеи. Одна вправо, к видневшемуся селению. Снег, сугробы с крышами внутри, полузанесённые плетни, поднимающиеся редкие дымки…

Подвезённый к краю леска сопливый проводник, радостно заблажил:

— Эта…! Вона…! Вишенки! Я те сказывал! Тама! С тя гривна!

Его вопли резко ворвались в тишину едва начавшего светлеть зимнего пространства, прерываемую только негромким позвякиванием уздечек, фырканьем коней, редкими звуками голосов. Конвоир, даже без команды, просто по чувству гармонии, приложил беднягу по почкам. Радостные вопли сменились негромким задушевным воем.

Значит — Вишенки. Повторяемость топонимов вещь очевидная. «Москва — на Миссисипи». А я чуть не прирезал мужичка, посчитал селение, одноимённое другому, на той стороне Днепра, обманом, происками врагов.

Да уж, у «Зверя Лютого» не только бойцы и кони притомились, но и мозги. Тщательнее надо, Ваня.

Вишенки, дворов десять, лежали правее и ниже нас. Ещё ниже, за ними, шла дорога. Видимо, к броду через ту речку, Нивку. Оттуда, постепенно открываясь взгляду, неторопливо выезжает отряд, всадников двадцать.

Хоругвей нет, стяги не подняты, золото не светит. Шеломы не блестят, кольчуги не гремят. Видны мечи и сабли на поясах у одних и у седла у других. Копья, щиты… отсутствуют.

— Гапу, Чарджи, Салмана, Любима — ко мне. Николаю — собрать обоз в кучу. Всем разобраться по турмам. Из леска не высовываться. Не вопить. Живо.

Вестовой кинулся назад, шёпотом выкрикивая мой приказ. Я отъехал на десяток шагов назад, слез с коня, снова вернулся к опушке. Сухан, привыкший уже за время похода, протянул подзорную трубу.

«Правильная» шлифовка «правильного» стекла, это, я вам скажу, такая вещь…! Такое иной раз увидишь — только диву даёшься.

Шестикратное увеличение рывком приблизило бородатые лица всадников.

Упряжь хороша, но решт нет, сёдла, потники крыты чем-то… нет, не бархатом, но пристойно, сапоги… целые, с носками… у некоторых… стремена железные, верёвочных нет… кони добрые, сытые, гладкие. Те или не те?

Здесь нет войсковой формы, знаков различия. На марше не поднимают стяги. Европейцы носят на одежде геральдику, сеньоры одевают своих людей в разные цвета. У нас из этого — ничего.

Гапа сказала: «побежит с семейством». Семейство верхами не потянешь. А возов нет. Какой-нибудь случайный отряд. Наверняка — вражеский. Шума поднимать нельзя. Если наскочить — кто-то убежит назад. Если следом идёт Жиздор — повернёт. На другую дорогу, на тот же Василёв…

Я повёл трубой вправо. Оп-па! Из-за бугра, из-за Вишенок на дорогу поднимался обоз. Десятка полтора одноконных саней. Пара возков впереди тройками. Возки крыты нехудо, не дерюжка с рогожкой…

— Чего, Воевода, опять за девками подглядываешь?

Насмешница. Сама чуть на ногах держится, а всё шутит.

Летом, когда я первый раз показывал ей такой инструмент, чисто случайно навёл его на пристань, где, укрывшись за стеной сарая, переодевались девки-работницы. Случайно. Надо же куда-то трубу направить. Она понимает, но подкалывает непрерывно.

— На, глянь. Может кого узнаешь.

Гапа слезла с коня, скинула рукавички, принялась пристраивать к глазу трубу, поданною мною.

Осунулась. Ночь и ей непросто далась. После встречи велел отдать её санки больным, самой сесть на коня. Верхом она ездить умеет: заставил выучиться. В седле держится, спокойная гнедая кобылка её сюда довезла. Но к подобному времяпрепровождению привычки нет, вон как тяжело с седла сползала.

Надо, Гапа, надо. Для этого и тащу тебя в общем строю. Ты единственная в моей команде, кто нынешнее околокняжеское окружение в лицо знает. Хоть некоторых из них.

— Что, постарела?

Агафья, не повернувшись, продолжая неотрывно смотреть в трубу, уловила моё внимание.

— Нет. Краше прежнего. Узнала кого?

— В третьем ряду правый — сам Жиздор. За ним — ясельничий. Приставал раз, лапал. Во втором ряду левый — сотник один. Из ближней стражи, не пускал как-то. За ясельничим через ряд — из спальников молодых, Катьке глазки строил. Всё выглядывал — куда ж инокиня с княжьего двора бегает. Прятаться пришлось.

Гости — жданные.

Меня начало трясти. От волнения, от радости, что пришли куда нужно, что не ошибся, что… вот прям сейчас… будет… Дело, ради которого мы сюда и пёрлись.

— Чарджи, рас ам боб? (Что скажешь?)

— Мечников — влево, стрелков — прямо. Хором — стрелы. Они — на лучников, мы их — в бок.

— Снег…

— Глубокий — у леса. Через десять шагов — по бабку. Цепью. Подъехать на сотню шагов. Конных — спешить или положить. Возы — первый-последний. Чтобы не выскочили.

— Любим?

— Сто — далеко.

Тема… особенно в присутствии Охрима…

Был в Рябиновке у Акима Яныча молодой парень, лучник Охрим. Хороший парень, не скандальный, ко мне дружественный. Когда «пауки» взбунтовались, из-за моего похода за раками и последующих игр с Пригодой, ворвались в усадьбу и собрались разнести всё вдребезги пополам, Охрим и Чарджи сумели напугать озлобленных мужиков меткой лучной стрельбой. «Верный» Аким Яныча, из последних его воспитанников в «славной сотне храбрых смоленских стрелков», Охрим перебрался вместе с ним во Всеволжск.

Потом…

Аким Яныч, между нами говоря, язва. Обидеть человека до слёз, на ровном месте… «как два пальца». У него без скандала пищеварение не работает. Охрим в Рябиновке терпел. Да и деваться некуда было. Во Всеволжске… Я к нему с добром, Сухан, бывших сослуживец его, хоть и «мертвяк ходячий», но дай бог и живому так.

Аким парня обругал и выгнал. Думал: поутру дальше службу служить будет. «Как и не было ничего». В Рябиновке такое случалось. А тут парень пришёл ко мне, попросился в стрелки. Я взял.

Аким… выговаривал, слюнями брызгал. Не первый и не последний раз. Я утёрся. Объяснил. Он не понял. Тогда — гавкнул. Три дня Аким ходил злой, на всех шипел. Потом остыл. Неправоту он, конечно, не признал. Но с людьми своими стал… аккуратнее.

Парень толковый, стрелок хороший. Годами других постарше, к молодшим по-братски, но без панибратства. Стал десятником. Показал себя, выучился — стал турманом (взводным).

В таком качестве он и пошёл в Костромской поход под командой Чарджи.

В одной из тамошних стычек Чарджи допустил ошибку: не предусмотрел повторной атаки противника.

Понимаю: такое — редко.

«Кавалерист-Девица» пишет, что, в одном из сражений её полк раз за разом ходил в атаку. Но не целиком, а по-эскадронно. Она же была столь увлечена процессом, что присоединялась к каждому атакующему эскадрону. За что получила взыскание от командира.

Феодальные армии так, «кавалерийски по-девичьи», воевать неспособны. Как правило, только один удар. Собрать, построить и заново повести людей в атаку — редкий талант. И полководца, и его войска. Наскок-отскок-разворот-наскок — тактика других, степных ополчений. Боплана я уже…

Здесь повторную атаку сумели исполнить лесовики. Чарджи не предусмотрел, выдвинул лучников вперёд, на короткую дистанцию, не обеспечил им прикрытия. Охрим возражал, Чарджи — шипанул. Типа:

— С-с-струс-с-сил?

Дело дошло до рукопашной. Что стрелкам категорически… факультативно. Были потери, у Охрима выбили глаз. Какой лучник с одним глазом? — Вывести за штат.

Охрим озлоблен на Чарджи: на ровном месте, по глупости, подвёл под увечье. Конец карьеры, конец любимого дела, конец жизни. Чарджи вину свою понимает, и от этого более злобится.

У парня после увечья — крутой депресняк и чёрная меланхолия. Жалко, но смотреть противно.

Тут я понимаю, что Ростиславу Андреевну без верного человека, который сможет присмотреть и сталью защитить, отпускать нельзя. Ивашко… от сердца оторвал. Но — надо. Место начальника моей охраны — пустое.

— Охрим, пойдёшь?

— Не, Воевода, бездельем маяться, брюхо отращивать… Тупое занятие.

Я эти слова Ивашке пересказал. Тот… вроде бы пожилой уже по здешним меркам мужчина. Но как он в больничку бегом бежал, где Охрим лечение заканчивал…

Вправил парню мозги. И по делу, и по жизни. Месяц водил за ручку по дворцу и по городу. Охрим много от Ивашки набрался, даже бурчит похоже. Потом «Саксонский караван» ушёл, и я свёл Охрима с Точильщиком. Один отрабатывает методы наблюдения, вербовки и проникновения. Другой — контрмеры.

Охрим, со свежим взглядом, хоть и одним глазом, перетряхнул службу, нашёл и ликвидировал десяток «слабых мест», выявил троих воришек и одного… м-м-м… «иностранного агента». Месяца три эта парочка устраивала у меня во дворце то подкопы, то ловушки, то засады, то тревоги. Ныне малость угомонились.

Охрим пошёл в поход начальником охраны и той небольшой группы лиц, которая меня обеспечивает. Повара, например, у меня нет — из общего котла. А конюх — есть. Хоть и люблю Сивку сам почесать-почистить, но времени не хватает, а оставлять коня в небрежении — скоро сдохнуть. Я про это уже…

Бурчит Охрим как Ивашко:

— Туда не ходи — скользко, здесь не стой — снег башка попадёт…

Нянька с функциями убийцы.

— Эй, Воевода, там ещё верховые следом едут (Гапа продолжает рассматривать в трубу обоз).

Теперь видно: следом за последними санями, чуть приотстав, идёт ещё группа конных, тоже пара десятков, тоже с мечами.

— Слушать сюда. Любим, твоя первая турма тихо, без крика, прямо через поле, рысцой к передним. Щитов не видно — со ста шагов выбьете. Вторая турма наискосок, к задним на перехват. Вслед за первой турмой лучников идут мечники. Одна турма. Влево по дороге. До перекрёстка. Не выпускать вперёд. Тоже — спокойно, без криков, рысью. Мечи в ножнах. Пока те не заорут. Салман.

— Я здэсь, сахиби! Ударым! Сильно!

— Не суетись. Этих мечников ведёшь ты. После второй турмы лучников… Чарджи все остальные — твои. Уже будет бой, направишь по обстановке.

— Я с первой в голову пойду.

— Ты пойдёшь туда, куда я велю.

Постояли, поразглядывали друг друга. Ожидаемый мятеж — уже? — Нет, изучение грузинского оказало своё благотворное воздействие.

— Мне нужно, чтобы здесь до конца оставался кто-то разумный и опытный, на которого можно положиться. Что там будет… Война. На войне всякое бывает.

Надавил, польстил, уболтал.

— Выезжать — неспеша. Никакого галопа. Пока те орать не начали. Как начали — марш-марш. Промедление — трусость. Первым — я. Сухан — слева, Охрим — сзади. Пошли.

Я закинул петельку «намордника» (забрало шлема-ушанки) на крючок за правым ухом, покрутил головой — нормально. Тронул Сивку. Мы медленно, сперва просто шагом, выехали из-под защиты леса на отрытое место, приняли влево, перешли на неторопливую рысь.

Треугольник. Поле, чуть наклонённое к северу и востоку. С юга, из вершины треугольника, из-за сосняка выезжают уже стрелки Любима. Крышки тулов скинуты, но луки не подняты. Проскочив полосу глубокого, наметённого к лесу, снега, не спеша разъезжаются в цепь.

По северной стороне — дорога с караваном. За дорогой, метрах в двадцати, полоса осинника. Овраг, наверное. Весной там побежит ручей в ту Нивку. Головная группа — два десятка верховых, едут парами и по одиночке. Колонна не плотная, не ноздрями в задницу (то и другое — коня, если кто не понял). Но и не растягиваются сильно.

Наша левая дорога сходится с их метрах в четырёхстах. Потом их, основная, уходит в просвет между нашим сосняком и их осинником. На перекрёстке мы окажемся чуть раньше их.

Вру: уже нет. Нас заметили, в голове группы быстренько обсудили, первая пара пошла в галоп. Выслали головной дозор. Я тоже чуть даю шенкеля Сивки. Это… просто как у гончей: «она бежит — он её догоняет».

А вот остальной отряд движение не ускорил.

Почему? — А зачем? Кто мы — им не понятно. Враждебных намерений не демонстрируем. Копий, щитов — нет, луков не видно, клинками не машем. Мирно, неторопливо едем. Единообразие обмундирования и снаряжения, его непривычность — удивляет, настораживает и… тормозит.

Конница на рысях идёт 12 км/час. От момента нашего появления из леса до встречи на перекрёстке — 2–2.5 минуты. Если они их проспят — без вариантов. Любим своих парней держит в форме, они выйдут на дистанцию прицельного выстрела и положат всё, что шевелится.

А вот если кинутся навстречу стрелкам… или на прорыв…

Зачем я туда лезу? Почему не остался вместе с Чарджи? На белом коне, на высокой горе…

На меня смотрят мои люди. Им нужна уверенность. Не только в том, что «Зверь Лютый» — самый лютый. Но и самый умный, самый храбрый, самый удачливый. «Где Воевода — там победа».

Я не могу оставить свою репутацию на волю подчинённых. Даже таких хороших как Чарджи, Любим, Салман.

Ещё: мне нужна голова Жиздора. Не плен, не ранение. Покойник. Очистить «русскую лужайку» для Боголюбского. Для себя, для своих планов, для «экстенсивного пути развития».

«Княжья смерть».

Прозвище прилипло ко мне после убийства тверского князя Володши в Янине. Смерть Калауза… это не то, чем можно хвастать. Но молва идёт. С несколько божественным оттенком:

— Вот был у Воеводы враг, пришёл вражина раз в церковь, а боженька его там и…

Оба эпизода — «из провинциальной жизни». Мы столичным… щось из Мухосранска. Нужен авторитет здесь. Чтобы два десятка «золотой нашлёпки» — самые «верхние» персонажи на «Святой Руси» — меня боялись. Любовь, уважение… хорошо бы, но вряд ли… Только страх способен заставить их не мешать моим делам. Для этого — убить первейшего из них, самого Великого Князя. Убить «честно», публично, в бою.

Изю Давайдовича четверо гридней убивали. Так он потом ещё вина красного просил и Ростика с Жиздором, с их соболезнованиями, далеко посылал.

Так — не надо. Надо — однозначно, наповал, один на один.

«Я — не лох», я понимаю, что «золотую нашлёпку» придётся «сковыривать». Убивать. Явно, тайно, с выподвывертом. Но, надеюсь, не всех. Или — не всех сразу. За каждым из них сотни бойцов, тысячи податных. Которые по привычке будут поддерживать и защищать своих господ. Этих тоже придётся… Чем меньше — чем лучше. И — быстрее.

Сколько стоит отложить на год «белоизбанутость всея Руси»? «Стоит» — в младенческих смертях.

Краем глаза сквозь боковой вырез в шлеме поймал движение на дороге: двое верховых поскакали навстречу уже широко развернувшимся стрелкам Любима. Фланговый дозор, разведка — спросить кто такие.

Сама головная группа поглядывает дозору вслед, притормаживает и уплотняется. Следом потихоньку подтягивается обоз и тыловая группа.

Верховые на перекрёстке прямо перед нами встали на дороге. Перегородили путь, морды — к нам. Морды — коней, если кто не…

Сближаемся, один поднял руку.

— Стой, кто такие?

Помнится, я так на Волге у Костромы на разбойную засаду нарвался. После чего узнал, что у Сухана новая душа выросла.

Выдёргиваю палаш с левого бедра, но ничего не успеваю сделать: Сухан толчком бросает коня вперёд и рубит одного по голове топором. Сколько не советовал — предпочитает топор клинку. Мимо проскакивает Охрим и втыкает палаш в живот «рукоподнятому».

Блин! Не поспеваю. Мне что, как на цекашной охоте, велеть, чтобы привели и подержали?

Так, а что у нас на «других фронтах»?

Недостаток «ушанки»: уши закрыты, не слышно. Но видно: начался бой. Мои бьют стрелами, в передней группе падают люди и кони. Противник кинулся в атаку, Чарджи прав, снег неглубок. Но дистанция достаточная, Любим работает успешно. А с дороги за нашей спиной, между нами и стрелками, в атаку через поле уже скачут копейщики Салмана.

Тут они не копейщики: «брони везли сзади на телегах». Выдержать тысячевёрстный марш по морозу с поднятой правой рукой, удерживающей пику, даже поставленную в бушмат (кожаный стаканчик у стремени) или на ремне за спиной, при её длине, снеге и движении в плотной колонне — тяжело.

Щиты и пики — во вьюках. Вьючные лошади… идут. Где-то. В Курске пришлось оставить помороженных и простуженных. Сейчас уже должны выдвинуться вместе с местными, по дороге подберут и остальных отставших.

Глава 547

Ну ладно мы — у нас марш дальний, тяжёлый. Но почему и княжьи без щитов и копий? И без шлемов. Может, они под шубы и кольчуги не поддели? — Похоже. По воткнувшимся стрелам. Не ждали. По своей земле едут, «11 князей» в другой стороне, с севера.

Задняя группа верховых, обходя галопом обоз, кинулась вдоль дороги наперерез лучникам Любима. И подставили фланг второй стрелковой турме. Стрелки дали нестройный залп, развернулись и поехали назад. Княжьи кинулись догонять.

Тут Чарджи с мечниками. Инал, раздражённый на весь мир, лихо срубил голову какому-то чудаку, который, сняв шлем (есть, всё-таки, у некоторых) что-то орал своим и размахивал руками.

Ближе отработали ребята Любима.

Сто шагов — 60 м. Скорость в галопе — 20 км/час для любой породы. 30–40 — для породистых верховых. Понятно, что не по снегу и со всадником в ватнике и железяках в седле.

Чисто для знатоков: жеребец Бич Рэкит в 1945 смог развить скорость 69,6 км/час на дистанции в 409 метров.

Чистокровных английских верховых, у которых объём сердца вдвое больше обычных, здесь ещё нет. Поскольку там их ещё не вывели.

Первый залп Любима прошёл, едва на дороге начали поворачивать коней в атаку. Второй на полпути. «Вес» каждого — 30 стрел, стрельба «с табуретки»: конь стоит неподвижно. Третий залп в спину, когда княжьи повернули назад, к дороге.

«Кто пытается убежать от снайпера — умрёт потным» — тот самый случай.

«Умрут» — все. Но не синхронно. По полю мечутся лошади с пустыми сёдлами, выковыривающиеся из-под упавших коней или чудом удержавшиеся в сёдлах всадниках. Их перехватывают люди Салмана.

«Рубят с плеча»? — Фиг. Я столько втолковывал насчёт пользы укола — подъезжают и колют. «В три клинка» — с трёх сторон.

Кое-кто разворачивает коней, пытается убежать назад. Двое, поддерживая третьего, скачут вперёд, на меня по дороге.

Не интересно, Сухан с Охримом разберутся.

Принимаю влево, на снежную целину. Двое всадников пытаются уйти к полосе осинника справа от дороги.

Перед осинником, как и перед сосняком, из которого мы выехали, полоса наметённого глубокого снега. Передний верховой вдруг сползает в сторону и валится с седла. Конь сразу останавливается: уздечка намотана на руку, конь дёрнул головой и встал.

Отстав на пару шагов, след в след скачет приметный белый конь. Сбивается с галопа от возникшего перед ним препятствия, останавливается, понукаемый всадником, объезжает.

Когда Гапа называла знакомых, разглядывая их в подзорную трубу, я коня приметил. Так-то на лицо с такой дистанции… по-китайски: «красноволосые мерзкие демоны». Здесь — бородатые. Одежда, упряжь… у всех разная. Настолько, что я не понимаю, на что смотреть, что считать индивидуальным отличительным признаком. А вот чисто белый конь в отряде один. Под Жиздором.

Белый конёк скачет как-то… неправильно. Неровно, боком, рывками.

У Пьера Безухова так кобыла под Бородино скакала, ранили её. А Пьер и не заметил.

Жиздор — не граф с паркета. Спрыгивает с коня в сторону.

Конь тут же валится. А князь, потеряв в прыжке шапку, посвечивая залысинами, подметая полами длинной шубы снег, царапая его ножнами меча, пытается преодолеть последний десяток шагов до спасительного хмыжника.

Сивка в три прыжка оказывается между ним и его целью.

А моя цель — вот. Ну, хоть рассмотрю.

Так вот ты какой, Великий Князь Киевский, светоч и предтеча. Сорок пять, крепкий, коренастый, невысокий. Чуть лысеющий, полноватый. Типичный. Исторически важный. Это твоего сына, успевшего как-то, в ходе очередной русской усобицы, на несколько лет объединить Волынь и Галич, будут называть «Основателем Украины».

Повелитель Земли Русской. Защитник Руси Святой от поганых. Вздорный обманщик, лжец, изменник. Храбрый патриот, умелый полководец, добрый правитель. Любимец народа, «чёрных клобуков», русских князей. Всеми ими преданный. Это ж надо так исхитриться, чтобы всего за полтора года провести множество людей от любви к себе до ненависти.

Как известно, глория того… мунди. Твоя уже… отмундила. Остался последний шаг.

Два: между мной и тобой — два шага.

Спрыгиваю с коня, тяну палаш из ножен, Жиздор цапает эфес своего меча, дёргает.

Выдернул, но покачнулся в глубоком снегу, наступил на полу шубы, падая на спину на лету развернулся, упал на четвереньки, ткнулся в снег лицом и руками по локоть.

Я сделал эти два шага… Виноват — три, до его плеч. Посмотрел, как он пыхтя и негромко ругаясь, пытается выковырнуться из снега, из вставшего колом широкого бобрового воротника шубы. Поднял двумя руками свой палаш вверх. Ну, туда, где «мировая энергия ци» и прочая хрень. И, без всяких уколов, резов, проворотов, проносов… Некрасиво, по-мужичьи, приседая, как кольщик дров, рубанул по этому… воротнику.

Жиздор хрюкнул и снова воткнулся лицом в снег.

Лежит.

И чего? — И ничего.

Блин.

Вытянул как нельзя — на себя, потягом, палаш. Выпрямился.

Ну и…?

Факеншит. Не понял я.

Правая рука его по-прежнему сжимает рукоять вытащенного меча. Наступил ногой на меч. На всякий случай…

Он чего-нибудь скажет? Ну, как-то… идентифицирует… чего с ним случилось?

Осторожно нагнулся, не сводя глаз с прикрытой высоким воротником головы с залысинами, ухватил за рукав с мечом, потянул вверх. Меч выпал.

Рванул, откинул его на спину.

Тело отвалилось. Брюхом кверху. Вместе с недорубленным до конца воротником.

Блеснула поддетая под шубу кольчуга.

А голова — осталась.

Лежать. Лицом в снег.

Из открывшихся кровеносных сосудов обезглавленного тела ударил фонтан крови. На полметра примерно.

Красной. Быстро чернеющей. Горячей. От неё шёл пар.

Поток падал на снег, и снег стремительно оседал. Как сахар в кипятке. Или как сугроб под струйкой мочи.

Выглядело это как… как раздробленная кость в открытой ране. Белые кристаллики снега в чёрной оседающей крови.

Фонтан ослаб. Потом снова толчком выплюнул очередную порцию. Потом ещё пара толчков все слабее. Потом…

«Вода привольно полилась мирно журча».

Только — не вода. Очень даже «не».

Ты всё спрашиваешь, девочка: когда же был поворот? Где тот миг, после которого история пошла по-новому? — Вот это мгновение. Некрасивый, «топорный», «крестьянский» удар длинной заточенной железкой по бобровому воротнику.

Внутри воротника была шея. На шее — голова. На голове — шапка. Самая важная шапка «Святой Руси» — «Шапка Мономаха».

Всё что я делал до этого — можно было уничтожить. Города и селения сжечь, вещи сломать или выбросить, людей превратить с двуногую скотину или просто убить. Но никто не может пришить на место отрубленную голову. И вернуть на неё «шапку».

«Вещью владеет тот, кто может её уничтожить».

Жиздор и так бы умер через полтора года. Но это время он бы висел топором над Боголюбским. Ходил бы на Рось, на Киев. Потом его место занял бы его брат. Тоже садился бы на Киевский стол. Князья гоняли бы полки по Руси, звали то берендеев, то кыпчаков… И не то, чтобы так уж много убили, разорили, бывало и хуже, но в этой возне окрепла бы новая реальность: «феодальная раздробленность». Она уже была, но расцвела бы пышным цветом. Стала безальтернативной.

Я поймал этот миг. Не мой — «миг» «Святой Руси». Когда ещё можно было сделать выбор.

Смог «поймать», потому что построил Всеволжск, потому что кормил и учил людей, создавал новые вещи и души. Я оказался готов к «мигу». И, хоть чуть-чуть, но и к продолжению, к превращению «возможностей» в «реальность». Чего это стоило! В трудах, боли, крови… В людях моих…

Но — сделали. Осилили. Повернули «реку истории». Пробив для неё новое русло. Вот этим ударом по бобровому воротнику.

Я такое видел. Здесь, в «Святой Руси». В первые часы после «вляпа». Тогда меня это просто «убило»: свалился в обморок. Теперь… «чувство глубокого удовлетворения от успешно выполненного прогрессивного начинания».

Тьфу… блин, тьфу ещё раз… Никак не отплеваться. Горло пересохло. Это… факеншит! — от радости! Все поняли?! Это я так радуюсь! Отхаркиванием. От победоносно завершившегося поединка. От убийства. От смерти человека, мать его, который меня никогда не видел. Который мне лично ничего худого не сделал. Ну, напакостничал кое-какой абстракции, называемой «Святая Русь». Но не со зла же! Он же хотел как лучше! «Лучше» — «Святой Руси». В его понимании. Он же не виноват! Его же не научили! Что можно иначе.

Просто не сошлись… тезаурусами. И вот: «привольно полилась»…

Тьфу, факеншит.

Я поднял голову. Бой остановился. Все люди, и мои, и противника молча смотрели в мою сторону.

Ждут, наверное. Чего?

Что нужно в такой ситуации сделать победителю? Станцевать на теле поверженного врага джигу? Съесть его сырую печень?

Тьфу, блин. Разъедрить-куролесить. Тьфу. Не, печень — не буду, аппетита нет.

Я наклонился, ухватил за густые ещё на затылке, слегка волнистые тёмно-русые волосы, поднял голову. Убиенного мною князя. Показал людям.

И ничего. В душе.

Вот когда Федю Бешеного через гильотину пропускали — вот там «да». Там и волнение было, и сложный сценарий с постановочными трюками на публике. А тут… ну, голова, ну, великий князь, а так-то… по форме и весу… волосатая тыква… с начавшимся облысением. Держать неудобно: на маковке волосёнки редкие, а за затылок ухватить — морда вниз смотрит. Морда — не коня. Если кто не…

От передних возков обоза донёсся женский крик.

Х-ха. Разве так кричат? Вот когда на Волчанке бабы турбиной выли, глядя как их мужиков к проруби стаскивают…

Немногочисленные воины противника, кто ещё оставался на ногах, принялись бросать оружие на снег.

Всё верно: слуги, вассалы, бояре, холопы. Воюют не за себя, а за господина. Он скажет — будут воевать. Хозяину кирдык — шавки под лавку.

Подъехал Охрим, раздражённо встряхивая правой рукой. Кафтан у локтя порван, но наруч удар выдержал. Видать, та троица, что на них ехала, не просто далась.

— Цел? Не ранен? Дай осмотрю.

— Перестань изображать Ивашку. Надо будет — сам скажу. Дай мешок.

Для наглядности потряс отрубленной головой у меня в руке. С неё слетели капельки крови. Веером по снегу. «Кровь Рюрика». Цвет — красный. Как пролетарские знамёна.

Мешка, конечно, не нашлось. Пришлось залезать на коня, держа в одной руке обновку. Подальше, чтобы не замараться.

Лучники собирали по полю стрелы, вырезали их из мёртвых и раненных людей и коней: вторые колчаны наши там же, где и пики со щитами.

Мечники вязали пленных, добивали раненных, обдирали мёртвых… обычная после-победная рутина. Возчиков вытаскивали из-под возов: обозники, если не успели убежать, туда прячутся. Иной раз диву даёшься: сани-то не телега — сидят низко. Там же клиренс на колее — меньше ладони. А вытаскивают оттуда эдакого… «семь на восемь, восемь на семь».

Связывали, ставили на колени вдоль дороги. Но возы не потрошили. Потому как… Ага. От соснячка прямо по истоптанной бойцами снежной целине, скачет Николай с приказчиками. Ворогов побили — для «купца-невидимки» время пришло. Вещички считать, сортировать да упаковывать. Хабар, как и социализм, требует учёта и контроля.

Пяток возчиков и парочка из слуг сумела убежать. Возчики прыснули к осиннику. Сунувшиеся следом мои гридни быстро вернулись: конями не пройти.

Успел бы Жиздор сделать тот десяток шагов — и ищи ветра в поле. Точнее: во Владимире Волынском. С армией, осадой, штурмом и прочими… удовольствиями.

Слуги верхами кинулись по дороге назад, к Нивке. Одного срубили в сотне метров, второй оказался резов: так и ушёл. Через час в Киеве будут знать. И о моём появлении в здешних местах, и о гибели Великого Князя.

Несколько преждевременно. Увы — не исправить.

Возле переднего возка вдруг начался крик, визг, какая-то возня.

Салман, что-то говоривший в занавешенную кошмой дверь возка, вдруг рявкнул, всунулся туда и выдернул, держа за грудки, какую-то бабу. Бросил её ничком в снег. Боец, стоявший рядом, наступил бабе на спину, стянул ремнём локти на спине.

Стоявший на коленях у соседнего возка слуга вдруг вскочил, выдернул ножик засапожный и… и лёг: верховой в трёх шагах толкнул коня, прыжок и палаш разрубил голову «вскакуну». Хорошо гридень бьёт, по уставу, «с проворотом». Бедняга ещё не успел упасть, а половинка его черепушки, разбрызгивая в полёте мозги, отлетела в снег. Почти под нос той бабы, которая и со связанными руками пыталась подняться. Та так и замерла на коленях.

Потом, заметив рядом здоровенные копыта-тарелки моего Сивки потрясенно посмотрела на них, подняла голову.

Немолода, лет тридцать, чистое белое правильное лицо, рот приоткрыт и видны зубы, вроде — целые, хотя бы передние. Глаза большие, с зеленью. И это всё, что можно сказать о русской женщине зимой. Цвет волос? — а фиг его знает. Нижний белый платок-повойник завязан плотно: ни локона снаружи. Верхний от рывков перекошен, сполз. А платок-то хорош. Снежно-белый палантин козьей шерсти тонкой работы. Я такой как-то Трифе дарил. Гречанка, типа, мёрзнет.

Женщина перевела взгляд с моего лица на лицо Жиздора в моей руке. Лицо её начало кривиться, зубы сжались, губы начали дрожать. Она начала скулить. Всё громче.

Я автоматом встряхнул голову, с неё снова упали капли крови.

Когда ж оно всё вытечет? Вроде не такая уж большая. Представляете, какая здоровенная лужа натекла с той головы, которая «Бой Руслана с головой»? — Целое озеро.

Подвывая всё громче, женщина попыталась подползти на коленях к упавшим на снег кровавым каплям. Вновь, как Жиздор несколько минут назад, наступила на одежду, ткнулась лицом в снег, вскинула голову, пытаясь подняться, дотянуться до этой «грозди рябины на снегу».

Гридень фыркнул и снова поставил ей сапог на спину.

— Кто такая?

— Княгиня. Баба евоная (гридень кивнул на голову в моей руке). Упрямая такая. Живенькая. Всё елозит. Покамест — под сапогом. Ни чё, наелозится под чем другим — утишится. Ноныча — не как давеча. Откняжилась. Робе-то полонённой не сильно гонор являть. До плёточки, не далее.

Ё! А я и не подумал. Полон — рабы. Имущество победителя. Двуногая скотинка. Как, к примеру, захваченные кони. Хочу — верхом езжу, хочу — собакам на мясо пущу, хочу — подручному подарю.

Я-то у себя привык, что пленные, переселенцы, принужденные и добровольные… — общественное достояние. Общенародное. Труд. резерв. Гос. имущество. Каждая категория — со своим набором продуманных, прописанных ограничений. Направленных на решение трёх задач: обеспечение порядка, общественно-полезный труд, трансформация индивидуума в полноценного гражданина, стрелочника.

У меня, например, полонян под кнут не вывешивают. Зачем? Нормальному человеку мозги вправляются словом, примером, трудом. Для безобразников, лодырей, тупиц есть Христодул. Вот там — «да». Богу — богово, кесарю — кесарево, а дураку — плети.

Уточню во избежание: мои игры в «рабовладельческом» поле, с той же Ростиславой, например, имеют характер психологический. «Рабство» — табличка лишь на одной из дверей в подвалы «доминирования». Есть и другие входы. «Вера», например.

Такие экзерцисы работают только потому, что у моих объектов есть вот это, «с молоком матери» впитанное, понимание доли раба. Опыт пребывания в таком статусе, стереотипов поведения, границ допустимости. «Опыт», если не свой собственный, то многих в своём близком окружении.

Часто с первого вздоха, первого взгляда в жизни: кормилица — раба. За неё двойная рабская вира: 12 гривен. Это — если чужую убить. Если свою… По «Русской Правде» хозяин ограничен только в одном: при убийстве своего раба спьяну — вира одна гривна. А остальное… Хоть с кашей ешь, хоть на хлеб намазывай. Просто по своей рабовладельческой дурости. Самодурости.

Эти люди становятся рабами и рабынями не потому, что я такой «крутой доминатор», а потому что они к этому готовы. «Почва душ» вспахана и удобрена. Давно, всегда. Мои слова и фокусы ложатся в ждущие этого сева «борозды». И дают устойчивые всходы. С питекантропами или папуасами так не прошло бы.

Эта толпа людей… Граждан, россиян… Холопов. Моих. Включая Великую Княгиню.

Уточню: ни граждан, ни россиян здесь нет. Ни в этом полоне, ни вообще на «Святой Руси». Только — холопы.

Забавно. Это открывает возможности… и создаёт проблемы.

Я не про холопство вообще, а про конкретную бабенцию. Если кто не понял.

— Подними её.

Гридень убрал ногу, ухватив женщину за локти, вздёрнул на колени. Она беспорядочно смаргивала, трясла головой, налипший на лицо снег мешал смотреть.

— А сын её где?

Гапа говорила: «побежит с семейством». Должны быть дети. Один или два сына.

Почти сразу после моих слов от второго возка донёсся крик. С другой стороны, что ближе к осиннику, из возка выскочил мальчишка. Метнулся к кустам. Верховой, проезжавшийся по той стороне обоза, толкнул коня, два скока и нагайка с маху легла мальчишке по плечам. Тот взвизгнул и ткнулся носом в снег. Гридень свесился с седла, оплёл той же ногайкой ногу упавшего и потащил к нам.

Мужика, крикнувшего «беги!» и кинувшегося, со связанными руками, головой вперёд на ближайшего гридня, уже сбили с ног, уложили лицом в снег, один из моих вытащил палаш и оглянулся. Я поморщился, мотнул головой. Мужика подтащили.

Ещё один… типичный. Светловолосый, бородатый. Пожалуй, сверстник Жиздора. Чуть выше ростом, чуть тоньше лицом.

— Как звать?

Молчит зло.

— Торопишься умереть безымянным?

— Боброком его зовут, Димитрием величают. Кормилец он. Младшего княжича наставник, как княжич Роман в Новагород ушёл. Да не тяни ты руки-то, ирод!

Пожилая толстая женщина (служанка? нянька?), которой молодой смущающийся гридень затягивал путы на локтях, вставила свои «пять копеек». И, попутно, ввела меня в ступор.

— Димитрий? А отца Михаилом зовут?

— Ну. Вели не мучить княжича!

Мальчишку вытащили на эту сторону саней, перевернули вверх головой, слегка отряхнули набившийся под одежду при буксировании снег, явно ещё не очухавшегося, норовящего завалиться на сторону, поставили на колени, принялись стягивать локотки.

Да фиг ли мне с того княжича?! Таких-то много, а Дмитрий Михайлович Боброк Волынец в русской истории один.

Опытнейший полководец, «умственный отец» Куликовской битвы. Единственный из там-тогдашнего высшего комсостава, имевший опыт больших полевых битв с татарами. Дмитрий Донской обеспечивал политическую и мобилизационную подготовку. А вот военное планирование операции, первый, после Батыя, выход русских ратей в Степь, определение точки, мимо которой Мамаю не пройти — от другого Дмитрия, от Боброка. Как и пятичасовое ожидание Засадного полка.

Видеть, как гибнут твои боевые товарищи, как падают, исчезают в конных толпах басурман русские знамёна, как захватили и сам княжеский стяг, зарубили человека в княжеских доспехах под ним… Терпеть. Ждать.

Крепкий был мужик. И умный, и крепкий.

Не зря в «Сказании о Мамаевом побоище» Боброк работает ещё и чародеем-предсказателем: Донской просит его определить по приметам исход завтрашней битвы, землю послушать.

И не то важно, что «предсказание» верно, и не то — слушал он землю или нет, а то, что молва народная приписала ему такое волшебное умение.

— А имение твой на речке Бобёрке?

— Нету у меня имения. Служилый я.

— А жена есть?

— Нету! Да что ты всё выспрашиваешь! Коли твой верх, так и казни по зверству твоему. Ты же «Зверь». Или соврали шиши твои?

Прозвище моё для остальных полонян — новость. Даже и княгиня очнулась, начала по сторонам оглядываться.

Точно — похож. На Боброка с Куликовского поля: узнал больше, раньше других.

— Не соврали. Зверь. Но не дикий, а лютый. Просто так — людей не режу. Но коли дашь причину — не замедлю.

Поднял голову Жиздора на уровень своих глаз, посмотрел в мёртвые зрачки. Надо бы веки закрыть. И мешок бы, а то таскать неудобно. Повторил в лицо покойнику:

— Я — не замедлю, ты — не избегнешь.

Подъехал, наконец, Охрим, подал ковровый мешок. Аккуратно опустил, отдал. Боброк, как и другие, полоняне и бойцы, смотрит неотрывно.

Ещё бы: чтобы главу Великого Князя в мешок клали — раз в жизни увидеть можно. Да и то — весьма не во всякой жизни. До сей поры — ни в одной.

— Ты, Боброк, запомни. Останешься жив — женись. Сына по отцу Михаилом назови. Славный род пойдёт. Мда… А коли дурак — то нет.

Я тронул коня дальше.

Ну что, из трёх гипотез о происхождении героя Куликовской битвы — от Гедиминовичей, Рюриковичей и местных волынских князей, верной следует признать ни одну? — Не-а. Может, это не тот Боброк. И имения нет, и речка может быть не та — мало ли одинаковых топонимов на Руси? Я вот сегодня за это невиновного человека чуть не казнил.

— Николай, разворачивай возы. С баб цацки возьми. Без… резкостей. Салман, ещё один придурок с засапожником — пойдёшь рядовым, сортиры чистить. Давайте, разворачивайте, время идёт.

Возле последних саней Чарджи осматривал подведённого коня.

— Нравится?

— Х-ха… Да.

— Забирай. И подбери подарки отличившимся в бою.

Радость от хорошего коня сразу сменилась гримасой неудовольствия.

— Чего? То коню радовался, то кривишься другим выбирать? Я боя почти не видел — видел ты. Вот и решай: кто достоин, кто нет. И что кому в радость будет.

«Наказание невиновных и награждение непричастных» — постоянная функция государя. Тренируйся, Чарджи, пока я жив.

— Рас ам боб? О бое.

— Славный бой, победный. Великий Князь… голова в мешке… Об этом песни петь будут, подвиг. Хороший бой.

— «Голова в мешке» — славно. Победа — здорово. Только бой хорош не этим. Посуди сам: у нас две сотни конных, у них — полусотни не было. Четырех-пятикратное численное преимущество. Надо быть идиотом, чтобы проиграть. Хотя… бывает.

— Х-ха… У нас не все верхами — бойцы. И все — с тяжелого марша.

— У них тоже — не все бойцы. Вон, двое слуг теремных лежат. Бой славный: дело сделали, «голова в мешке». А хорош он… глянь. У нас раненных двое. Ни одного погибшего, пленного, пропавшего. А у них… мертвяков ободранных в рядок выкладывают. Хороший бой: и дело сделано, и свои целы.

Что, инал, смотришь хмуро? Мы оба знаем о чём речь. Был в походе по Сухоне эпизод. Когда ты мог обеспечить численное и тактическое преимущество. Но… проявил храбрость. Лично троих ворогов зарубил. Победил. Выкарабкался на храбрости молодёжи, которая просто не знает, что так делать нельзя. Семерых потерял. А можно было одним-двумя обойтись.

— Одна причина: у нас стрелков много и мы их прикрыли хорошо. Другая — наши в шлемах и панцирях. Могут и без копий со щитами биться. У этих… почти все в одних шубах.

И уколол, и похвалил. «Уколол» насчёт прикрытия стрелков, «похвалил»… на марше воины пытались от железа на теле избавиться. Тяжело, неудобно. «Давай во вьюк, в торбу…». Насчёт постоянной боеготовности Чарджи даже получше меня понимает. Гонял молодых беспощадно.

— Человека в Вишенки — пусть местные приберут тут. Похоронят павших, пока зверьё не заявилось. Разведку вперёд, идём к Киеву. Версты две-три не доходя до города — становимся.

— Ты какое-то приметное место ищешь?

— Ищу. Неприступную пустую крепостицу на сотни три-четыре душ и тыщу лошадей. Таких здесь нет. Поэтому — укреплённую боярскую усадьбу. Или две-три рядом. Чтобы подходы-дороги… Разведку вести и дальше — до города, сколько смогут. И влево-вправо.

В войсковых уставах прописано: кому и в каком направлении устанавливать связь с соседями. Одному из вариантов и следую: мы — вновь прибывшая часть.

— На север — смотреть до Серетицы. Знаешь? Хорошо. Там должны быть дружины союзных князей. Или где-то недалеко. На юг… глянуть до «Золотых ворот». В бой не вступать, местных не обижать. Смотреть. Вперёд.

— Погоди. А Белгород?

Белгород. В 21 веке — село, здесь — в десятке крупнейших городов Русских, треть Киева. Рюрик Ростиславович (в РИ чемпион по лазанью на великокняжеский престол — 7 раз, «Стололаз»), о женитьбе которого на половецкой ханочке, рассказывал как-то Благочестник в Смоленске своим княжьим «прыщам», там ещё не обосновался, шестистолпный собор Апостолов ещё не построил. Но четырёхстолпный, в котором епископа Максима похоронят — уже стоит.

Укрепление там — с до-княжеских времён. Уж больно место хорошее. Лет двести назад ещё печенеги осаждали да взять не смогли. «Колодец с киселём» — тамошняя хитрость.

Детиниц в 12.5 га. Что за гарнизон там сидит? И на чьей стороне воюет?

— С Белгородом пусть князья разбираются. Мы — к Киеву.

Разведка ушла вперёд, мы тронулись следом. Я оглянулся на поле «моей славы». Да уж, намусорили. Сёдла и уздечки с битых коней сняли, а вот подковы… Все верховые кони кованы. Крымчаки из таких подков сабли делали, а мы бросили.

Понятно, что железо не пропадёт. Местные и подковы приберут, и конские туши. Мясца наедятся, шкуры в дело пустят. Может, и на покойниках что найдут.

Жадноват ты, Ваня. «Теряют больше иногда». О «Святой Руси» думать надобно. Об, ну… вообще… в мировом разрезе, плане и перспективе.

Николай, на удивление спокойно, без плача и визга, отобрал у женщин, виноват: у рабынь, украшения, но одежду не тронул. У княгини платок… десяток гридней год кормить можно. Ладно, пусть поносит пока. Полонянок, там ещё две бабы сыскалось, вместе с княжичем сунули в один возок. В другой — моих раненых и Гапу: хватит мучить женщину верховой ездой. Мужчин ободрали существеннее — Салман мой выговор понял. Проверили вязки, построили в колонну, пошли.

А, да. Проводник наш.

С полверсты следом бежал, кричал про гривну недаденную. Пришлось остановиться, рявкнуть на Охрима — я-то денег в руки не беру. Мужичок сильно не благодарил, быстренько бросился в недалёкие Вишенки хвастать.

Глуп. Жаль, голову оторвут. Или свои, или чужие, или за гривну. Война…

За Нивкой начиналась территория мегаполиса 21 в. Территория — есть, а меги нет.

Понятно, что Киев — не Москва. Такого тотального изменения рельефа и пейзажа здесь не происходило. Но все равно, холмы, овраги, поля, перелески… без магистралей, «каменной плесени» жилых районов и пром. зон… Не узнаю совершенно. Здесь должна быть гирлянда Борщаговок: Софийская, Николаевская, Братская… Ничего похожего.

Через час неторопливого движения — обоз сильно тормозит, прискакали разведчики.

— Место нашли! Удобное: с оттуда овраги, не подойдут. Не на дороге, но и недалеко, усадьба большая, крепкая…

— Так чего мнётесь?

— Митрополичье имение. Шастают там… всякие долгополые. Вопят, проклясть грозятся.

— А сам-то где?

— Говорят: в Софии молится. За победу Великого Князя и одоление мятежников.

Та-ак. Начнём «ловить рыбку в мутной воде»?

Митрополитом нынче Константин II.

Поставлен на Русь патриархом Лукою Хрисовергом. Лука — реформатор, спас Патриархию от тотального бардака и безобразия. «Железный кулак в мягкой перчатке». В этом году Лука умрёт.

Караван Константина и встречал Жиздор во время своего «прибыльно-патриотического» похода 1167 г.

По прибытию Константин нарвался на спор о посте «в середу и пяток». Пик конфликта — Рождество 1168 года, которое приходилось на среду. Тогда Константин подверг епитимье печерского игумена Поликарпа. Это вызвало такое раздражение, что разгром Киева войсками Боголюбского рассматривался как божественное возмездие за «неправду митрополичью».

В двух летописных списках, после одинакового описания разгрома Киева, в одном: «за грехи наши», в другом: «за грехи их». Память о «споре», о важности чего кушать по средам и пятницам, держится на Руси столетиями. Уже и переписчики фиксируют разные точки зрения по столь принципиальному вопросу.

Жёсткий курс Константина угрожал церковно-политическим интересам Византии. В РИ в 1169 г. отозван новым патриархом. Скончался в 1177 г.

Именно на его печати впервые появляется формула: «митрополит всея Руси». В эти же годы в документах Патриархии впервые используется термин «Великая Русь». Так называют все епархии Киевской метрополии.

Глава 548

— Ты им веришь? Что они проклясть могут? Слуги митрополичьи по неправде митрополичьей живут.

— Так это… они не слуги божьи, а еретики, отступники?

— Они — дурни. Которые дуракам служат. Итого: усадьбу — занять. Местных согнать в амбар. Чтобы не разбежались да не нагадили. Будут мявкать — бить плетью. Нещадно. Не резать. Другой амбар присмотреть под полон. Николай — глянь там. Марш.

Забавно. Про устойчивость использования многих мест в разные эпохи — я уже…

Это к тому, что Киев в РИ будут громить, будет меняться власть, другие государства будут на этом месте. А «Дача Митрополичья» в этом месте — до большевиков. Потом детям отдадут.

Приехали на место, по двору Николай ходит, старичка какого-то в скуфейке под руку вежливо поддерживает. Старичок в угол двора посматривает, подрагивает и крестится. В углу здоровый мужик в чёрном, на коленях, руки связаны, головой меж двух лежащих брёвен всунут.

— Это кто?

— Это — келарь, добрый человек. А там — тиун местный, управитель. На нашего гридня кидался, дубьём бил, рот рвал. Вон, парень мается.

— Приведите убогого.

Зря. Ничего хорошего. Управитель полон злобы и ругательно-проклинательных терминов: ирод-каин, калище-гноище… А где у меня…?

— Ноготок. Твой. На подвес, на показ, с затычкой, до эмпиреев, двоечкой-троечкой…

Что непонятного? — Нормальный профессиональный жаргон. Последнее — тип используемых орудий труда. Я ж прогрессор? Какой прогресс без стандартизации и классификации? — Классифицировали. Второй-третий класс — обычный палаческий кнут. С сверхзвуковым хвостом из пучка конских волос и узелками по телу. Различие — в крупности элементов.

Я ещё до крыльца не дошёл — конюшню осматривал, другие службы на дворе, а это «гноище каиново» уже раздели. Привязали, подвесили и вломили. Местные из овчарни выглядывают, полон пригнали, в пустой амбар сунули… Посередь двора — свист кнута и ломтики мяса живого с кровью горячей. В разлёт.

Может, поймут?

Бойцы коней заводят в конюшни, овёс своим «боевым товарищам» сыпят, на отдых располагаются. А мне не до отдыха. Самая командирская работа начинается — понять.

На сегодня самое актуальное: «где засада на меня?».

Чуть предыстории.

В марте 1167 г. возвращаясь со встречи сына Ропака и новгородских «вятших людей» в Луках, где он добился их примирения и клятв служить верно сыну его, не доезжая Киева, умер Великий Князь Киевский Ростислав Мстиславович (Ростик). Последний «по-настоящему Великий» князь.

Ему удалось прекратить раздирающие Русь целое поколение усобицы, завершить церковный раскол имени Климента Смолятича, прекратить набеги половцев. Восемь лет мира. Умом, словом, мечом сумел снова собрать «Святую Русь» под «одну шапку», обеспечить функционирование «станового хребта» — «пути из варяг в греки».

Он — умер. Что дальше?

Карамзин:

Это — государственное преступление.

По «Акту о престолонаследии» 1797 г. Павла I, в отличие от Петровского «Устава о наследии престола» (с правом государя назначить себе наследника самому, что открыло дорогу к эпохе дворцовых переворотов), наследование происходит по закону:

«Последняя воля государя» — значения не имеет.

Карамзин «опрокидывает в прошлое» Петровский «Устав», а не Павловский «Акт». Причина: монархизм. Карамзин не желает, чтобы «закон» был выше «государя». Что «призыв», пусть бы и по «последней воле» — крамола.

Ростик — человек вполне вменяемй, толкать сыновей на гос. преступление не мог. Его последняя воля известна: где похоронить. А вот кому «на стол сесть» — на то закон. Как у Павла I. Иначе — «эпоха дворцовых переворотов».

Закон? Какой?

На Руси таких, действующих, освящённых традицией законов, два.

Майорат. Действует на Волыни. Линия наследования: Мстислав (Великий) — Изяслав (Изя Блескучий) — Мстислав (Жиздор). «От отца — к старшему сыну».

Сходно в Смоленске: Ростислав (Ростик) — Роман (Благочестник). В Суздале: Долгорукий — Боголюбский. В Галиче: Владимирко — Ярослав (Остомысл).

По майорату следующим Великим Князем после Ростика должен стать его сын, Роман Благочестник. До такого даже «крамольники» киевские не додумались.

Потому что все случаи «майората» на «Святой Руси» — «частные исключения из общего правила». Позже «исключения» и «правило» поменяются местами.

Правило: лествица. «От старшего брата к младшему».

А когда братья кончатся? — Тогда «старший сын старшего брата», следующее «колено рюриково». Общность, «рюриковизна» в престолонаследовании прорывается в ряду Великих Князей черниговскими Ольговичами в нескольких поколениях.

Традиция постепенно разрушается. Полоцкие князья не входят в круг наследников со времён Всеслава Чародея, выпали галицкие, туровские, рязанские. Выпали — в рамках «лествицы».

Жиздор — не наследник. Ни по лествице, ни по майорату.

«Закон — есть. Но это — закон».

В смысле: работает, пока у кого-то есть силы поддерживать его исполнение. «Силы», в частности, определяется понятием «правильно» во властных мозгах.

«Правильно» — по лествице. А кто тут у нас, конкретно на март 1167 г., по «ступенькам» сидит?

После смерти Ростика остаётся последний сын Мстислава Великого — Владимир (Мачечич).

Последыш, сводный брат остальным, довольно молод, моложе племянников, жаден, честолюбив, лжив, циничен, озлоблен. Неоднократно гадил братьям и остальным русским князьям, был бит, не угомонился: хочет «на стол». Там и умрёт: свергнуть его в последний «залез» просто не успеют.

Я об этом — уже…

Мачечич — законный наследник, ищущий своей «задницы».

Он не мог (и, как показали последующие события, не хотел) «звать на престол Мстислава Волынского».

А вот смоленские княжичи вполне могли сыграть такое. Их интерес в таком преступлении есть.

«Лёгкий привкус» возможного «майората»: Ромочка Благочестник на «стол» не лезет, прав на «отцову задницу» не предъявляет. Он за мир и в человецах благорастворение. Но если вдруг — вон он я.

Его «подпирают» братья. Уйдёт старший в Киев, второй — Святослав Ропак — в Новгороде. Тогда третий — Рюрик Стололаз — Смоленским князем станет. Следом и младшеньким — Давиду Попрыгунчику и Мстиславу Храброму — что-нибудь «вкусненькое» обломится.

Это не озвучивается, но «витает в воздухе».

В последующие десятилетия все Ростиславичи, в разных ситуациях, побывают киевскими князьями.

А пока Ростиславичи умненько играют свою игру.

— А зачем нам закон? А давайте «за свободу»! По «воле народной»!

Присоединившись к общему призыву («как все — так и мы») они «прижимают» Боголюбского. Внуки Мстислава Великого, оказавшись князьями в Смоленске, Новгороде, Волыни и Киеве составят столь мощную коалицию, что могут не только не опасаться Боголюбского, но и, при удачном стечении обстоятельств, вломить Суздальским. Например, отобрать у Перепёлки (Глеба, брата Андрея) Переяславль или/и переподчинить Рязань. Попытки того и другого уже случались в последних десятилетиях.

«…народ Киевский и Черные Клобуки…» — звали.

«Народ Киевский» — киевские бояре. Которым уже давно снятся новгородские вольности. Повторить «боярскую революцию».

— Ежели мы его сами, как новогородцы, призовём то и сами «указать порог» сможем. Посадник, тысяцкий, «сместный суд»… наши. Имений в Киевской земле ни князю, ни жене, ни боярам его — не иметь. Подати — сами соберём. Дадим — сколь решим.

Ростик, предвидя такие повороты, десять лет назад идти «в Киев по призыву» отказался. Только — «на всей моей воле».

Жиздор очень хотел Киев. Ну очень! Несколько раз вдрызг ругался с дядей Ростиком, так хлопал дверьми, что косяки вылетали. Всё надеялся, что Ростик отдаст ему власть в Киеве. Как поколением раньше Вячко своему племяннику, отцу Жиздора, Изе Блескучему.

Однако, когда посланцы из Киева пришли к нему… призадумался. Уж больно явной была ловушка. И «поехал не едучи».

«И хочется, и колется, и мама не велит» — русское народное.

— Слышь, племяш, сбегай проверь. Сильно там колко или как?

Жиздору не хватало твёрдости, занудства Ростика, «а пошли вы все…!». Тщеславие, властолюбие жгли его, пересиливая очевидные, обоснованные опасения. Неглупый, опытный, он не мог совладать со своими эмоциями, с детскими ещё желаниями:

— Хочу! Хочу как папан: на коне белом, в корзне красном, золотые купола, колокольный звон, шапка Мономахова, народ ликует… А в шапке — я.

Благостная картинка «единения народного для призывания государя», нарисованная Карамзиным, неверна. Все понимают: узурпатор. «Царь — ненастоящий!». И пытаются, в «мутной воде» временного безвластия, порешать свои частные вопросы:

Если государь — «узурпатор по призыву», то чем мы хуже? Почему мы должны следовать закону, если высшая власть в стране — «вор»?

Напомню: в эту эпоху «вор» — не уголовный, а государственный преступник.

Александр II Освободитель, готовя отмену крепостного права, отругивался от упрёков в медлительности, проводя ряд принятых в его время законодательных процедур, а не сделав всё личным указом. Объяснял: при огромной протяжённости Российского Государства лишь единообразное повсеместное исполнение законов обеспечивает его целостность. И Государь должен быть первым примером для поданных своих в законности деяний.

Пойдя на нарушение закона, Жиздор открыл этот путь и другим. Даже родной брат его Ярослав — в заговорщиках, стремящихся оторвать себе кусок русской земли.

— А чё? Коли тать на столе, так и мне цапнуть можно.

В цитате упомянут ещё один претендент: Князь Дорогобужский Владимир Андреевич.

Правнук Тугарина Змея. Сын самого младшего сына Мономаха Андрея с редким для Руси прозвищем «Добрый», князя Переяславльского. Рано осиротел, судьба смолота в «топтании мамонтов по русской лужайке».

Брат Долгорукий обещал брату Доброму, перед смертью того, присмотреть за сынишкой, достать ему в удел Волынь. Но… не сложилось. Вся жизнь прошла в надеждах, походах, обещаниях. Успехов особых не было, хотя воевал он нетрусливо, злобствованием тоже не отличался. Получил по отцу прозвание Добренький.

Отношения между Добреньким и Мачечичем, хотя оба в «заговоре» — крайне неприязненные. Вплоть до того, что Добренький разбирает речные мосты, чтобы Мачечич к нему не приехал.

Итого: шесть персонажей-претендентов «по закону» («лествице»).

Мачечич — первый, четыре живых сына Долгорукого — в порядке рождения, Добренький — последний. Все — внуки Мономаха, девятое колено Рюриковичей. Жиздор им — «детка», «молодший», следующее, десятое колено.

«Сыновья Ростислава исполняя волю отца…» звали Жиздора «на стол» и тут же, он ещё в Киев не приехал, «думают самовольно располагать…» — для того и звали? Марионетка? Ширма? Как был два десятилетия назад Вячко у Изи Блескучего.

Увы, «ошибочка вышла»: похож, да не тот.

Первый, ещё до вокняжения, заговор, первые доносы. Наказания, примирение, награждения. Так пойдёт и дальше. И не то плохо, что такое случилось: при начале правления подобные интриги часты. А то, что такой фон стал постоянным. Попытки Жиздора прервать эту цепочку, деяния героические, слова патетические, немедленно разрушались его же поступками низменными, хищническими.

— Так он же вор! А мы чем хуже?

Пара мелочей: «призвал Ляхов».

Волынские Рюриковичи в плотном родстве с Пястами. Сестра Жиздора Евдокия замужем за братом польского короля Болеслава IV Кудрявого — Мешко. Как Изя Блескучий в последний момент переменил жениха своей дочери, сколько всякого хлебанула Евдокия скитаясь со свои мужем — отдельная история. Может, расскажу когда.

Связь с Пястами проявлялась в конкретных боевых действиях. В 1155 г. выбитый из Луцка Долгоруким, где случился один из упомянутых мною эпизодов проявления храбрости Боголюбского, с одиночной атакой, пробитым вражеским копьём седлом и пр., Жиздор бежал в Польшу. И тут же привёл оттуда войско. Ляшское, естественно.

В другую сторону: жена Жиздора — Агнешка Болеславовна. Как, тоже «на лету», меняли ей жениха из одной ветви Рюриковичей на жениха из другой… Её мнение? А кому это интересно? Важны приобретаемые браком выгоды правящего дома.

Дочь предыдущего и сестра нынешнего Польских королей. Будучи предпоследним ребёнком матери своей Саломея фон Берг-Шельклинген, королевы Польши, супруги Болеслава III Кривоустого и матери нынешнего Болеслава, она, как часто бывает у девочек, имеющих младших братьев, была очень дружна с последним ребёнком матери — Казимижем. Тому было два года, когда умер отец. Девочка была ему и нянькой, и защитницей. В 12 лет её выдали на Русь. Но дружеские детские отношения между Агнешкой и будущим Казимиром II Справедливым сохранились на всю жизнь. Так, что и сын её Роман (Подкидыш) пользовался благосклонностью этого польского короля. И платил ему службой. Например, в «битве четырёх королей» между Казимиром и Мешко (между братом матери и мужем сестры отца) добрался до галицкого Остомысла и ранил его.

После убийства Жиздора Агнешка стала моей рабыней. Её связи, знания позволили мне решить несколько острых проблем ближайших лет. Со скандалами, изменами, походами и прочими мерзостями. К вятшей славе Святой Руси, конечно.

Другое: «Киевляне любили и сына, знаменитого делами воинскими».

У Жиздора были не только победы. Осада Луцка, например, закончилась для него поражением. Из Курска местные его просто выгнали: «Нам милы мономашичи, но всех милее юрьевичи». Хоть и поставил в Курск Жиздора «сам» — родной папан, Великий Князь Киевский, а пришлось из города убираться быстренько.

Киевлянам воинские дела… «Народ киевский» — полторы сотни боярских семейств. Им войны не надо — им надо «вольности новгородские по-киевски». Право призывать и выгонять князей.

«Мечта рабов: рынок, где можно было бы покупать себе хозяев».

И ещё они очень боятся повтора «призыва» Мономаха. Тот тоже сел в Киеве против «лествицы». Но его призывал реально народ. Измученные боярским произволом и ростовщичеством «меньшие люди» взяли свою судьбу в свои руки и разносили город.

«Черные Клобуки».

Профессиональные историки об этом знают, «популяризаторы» — знают, но знать не хотят. Мысль о срастании в эту эпоху Руси и Степи, несмотря на постоянные грабительские набеги и разорения, вызывает у ревнителей великороссов, или великоукров, или великотатар или иных этно-велико-ревнителей, панику и отторжение. В школьных учебниках остаётся пара разъяснений мелким шрифтом.

«Чёрные Клобуки» действительно чувствительны к «воинским делам» — им в тех делах и кровь свою лить, и прибыль иметь. Они-то и видели реальную успешность волынских отца и сына.

Деталь: «чёрные клобуки» боятся «белых клобуков», половцев. С которыми традиционно, по заключённому Мономахом браку сына его Юрия Долгорукого, дружны юрьевичи.

Жиздор приехал в Киев, послушал доносы. Князья тут же повинились. Двое смоленских получили то, что они хотели по «заговору». Рюрик Стололаз — Овруч, младшенький Мстислав Храбрый — Вышгород. Не сразу.

«Только Владимир Мстиславич (Мачечич), малодушный и вероломный, дерзнул обороняться в Вышегороде: Великий Князь мог бы наказать мятежника; но, желая тишины, уступил ему Котелницу и чрез несколько дней сведал о новых злых умыслах сего дяди. Владимир хотел оправдаться. Свидание их было в Обители Печерской. „Еще не обсохли уста твои, которыми ты целовал крест в знак искреннего дружества!“ — говорил Мстислав, и требовал вторичной присяги от Владимира. Дав оную, бессовестный дядя за тайну объявил Боярам своим, что Берендеи готовы служить ему и свергнуть Мстислава с престола. Вельможи устыдились повиноваться клятвопреступнику. „И так отроки будут моими Боярами!“ — сказал он и приехал к Берендеям, подобно ему вероломным: ибо сии варвары, быв действительно с ним в согласии, но видя его оставленного и Князьями и Боярами, пустили в грудь ему две стрелы. Владимир едва мог спастися бегством. Гнушаясь сам собою, отверженный двоюродным братом, Князем Дорогобужским, и боясь справедливой мести племянника, сей несчастный обратился к Андрею Суздальскому, который принял его, но не хотел видеть; обещал ему Удел и велел жить в области Глеба Рязанского. Мать Владимирова оставалась в Киеве: Мстислав сказал ей: „Ты свободна: иди куда хочешь! но могу ли быть с тобою в одном месте, когда сын твой ищет головы моей и смеется над святостию крестных обетов?“»

Другая формулировка обращения Жиздора к мачехе, инокине женского монастыря в Вышгороде: «Или ты уйдёшь с Вышгорода, или я уйду с Киева».

Об этой женщине, Любаве Дмитриевне, второй жене Мстислава Великого, дочери одного из новгородских посадников, я уже… В Киеве мне пришлось с ней столкнуться. Она немало поспособствовала некоторым моим… экзерцисам. И процветанию «Святой Руси» — само собой. В РИ она с Вышгорода не ушла — пришлось Жиздору бежать из Киева.

«… приехал к Берендеям, подобно ему вероломным…» — такое кубло заваривалось в Киеве давно. Но с «призывом» Жиздора — прямо-таки закипело.

Клятвопреступление новгородцев, страстное желание киевлян получить аналогичные вольности, демонстративное «всенародное» преступление закона «призывом», явная непригодность, по свойствам подленькой личности, Мачечича к унаследованию престола, привели к «вокняжению воровскому».

Забавно. «Локальная оптимизация»: каждый участник событий «стремится к добру». В его понимании. Делает «что должно». По его мнению. И «небо славян» пятнает «дым деревень» — дым горящих русских деревень. Как было при походе новогородцев на Полоцк, как горели Луки и Торопец, как будет через пару дней здесь, у Киева.

Сам по себе Волынский князь удержаться в Киеве не мог. Его недавние призыватели тянули одеяло на себя и в разные стороны. Жиздор же то «желал тишины», то устраивал походы.

И то, и другое хорошо. Если уместно и последовательно. Он же, не отличаясь «долбодятельством» Ростика, вздорничал. Жиздор.

Между тем на Северо-Востоке Боголюбский играл свою игру. Ему не нужен Киев. Насмотревшись на опыт Долгорукого, он не хочет «шапку Мономаха». Неприязнь сына к отцу распространяется и на стремления того.

«Я — не тот! Я — другой! У меня всё будет иначе!».

У Жиздора и у Боголюбского — разные «крокодилы». Изначально, чуть ли не с «бесштанного детства». Издалека это незаметно: князь и князь. Но стоит только взять три-четыре летописных эпизода с их участием, и разница бьёт по глазам. Эта разница даёт отдачу и в их персональных «обезьянах».

У Андрея, третьего сына, детское стремление выделиться, переросло сперва в бешеную храбрость кавалериста, потом — в суверенитет, «отдельность».

Подобно мне, которому «кроме солнца и Исаака» ничего не надо, Боголюбскому ничего не надо от «Святой Руси». Это не только его личная позиция: в Залесье в эту эпоху частенько звучит противопоставление «а вот у нас… а вот у них, на Руси».

Северо-Восточная Русь, «родовое гнездо великорусского народа» себя Русью не считает. Позже, уже в 19–20 в. русские крестьяне в северных губерниях, работая в поле, говорили:

— Пойдём на Русь.

Имея ввиду деревню, жилое место.

Андрею от «Святой Руси» нужно одно — мир. Ведите себя прилично, исполняйте клятвы, следуйте законам.

Он же — боголюбивый!

Принял прибежавшего Мачечича: нищих и убогих надо привечать. Велел дать ему кров и корм в Рязани. Обещал удел. Но не дал: он и своим братьям и сыновьям уделов не даёт. К себе не пускал — а зачем? Этот с Великим Князем во вражде? А мы высшую власть поддерживаем, «желаем тишины».

Андрей старательно формировал ощущение нейтральности, справедливости. Это не было маской: он в самом деле пытался «встать над схваткой». Кроме дел новогородских. Где клятва в верности Ропаку была и клятвой Ростику, была клятвой и ему, Боголюбскому. Ибо Ропака в Новгород они с Ростиком ставили общим согласием.

Снова Карамзин:

Тут — позиция Новгородской летописи. Другие же утверждают, что Ропак от княжения не отказывался, а потребовал выдачи ему на суд злоумышленников.

«„А мы не хотим иметь тебя князем“, — ответствовали граждане, клялися в том иконою Богоматери и выгнали его из Лук. Святослав бежал в Суздальскую область и, с помощию Андрея обратив в пепел Торжок, грабил окрестности. С другой стороны Князь Смоленский (Благочестник), отмщая за брата, выжег Луки. Бедные жители стремились толпами в Новгород, требуя защиты. Могущественный Андрей, действуя согласно с Романом Смоленским и Всеславом Полоцким, хотел, чтобы Новогородцы смирились пред Святославом. „Вам не будет иного Князя“, — говорил он с угрозами. Но упрямый народ презирал оные; убил Посадника и двух иных друзей Святославовых; готовился к обороне и просил сына у Великого Князя Мстислава, обещаясь умереть за него и за вольность. Едва Послы Новогородские могли проехать в Киев: ибо на всех дорогах стерегли их и ловили как злодеев. Между тем в Новогороде начальствовал умный Посадник Якун и заставил Святослава удалиться от Русы: сей Князь, имев сильное войско союзное, не дерзнул вступить в битву, довольный разорением многих селений, и чрез два года умер, хвалимый в летописях за его добродетель, бескорыстие и любовь к дружине.»

Карамзин не упоминает других качеств этого человека, видных в летописях: самоотверженности, храбрости, воинской удачи и книжности. Не касается он и постановки Ропака Андреем в Киев. Странная, вскоре после свадьбы, смерть его, открыла младшим Ростиславичам путь к устранению самого Боголюбского.

«Друзья и братья!». Какой яркий призыв к единению, к защите Отечества, сохранённый для нас летописцем! Видимо, и в те времена с этим было… не очень.

Увы, «Что не делает дурак — всё он делает не так».

Карамзин, приводя красивые слова, не указывает, что «государь» — «вор». «Ворами» на престол посаженный.

«Воровская сходка», даже и после удачного «скока» — место раздора.

«Дружба дружбой, а табачок врозь». В смысле «добычи, табунов и пленников».

«Крысятничество» Государя вызывает аналогичные реакции:

Кубло — кублит и кублевает. Ссоры, доносы, заговоры…

«Легковерие свойственно нравам грубым». С чего сыновьям Ростика, выросшим в сытости, благополучии и княжеском воспитании, отличаться «грубостью нравов» или «легковерием»?

У Жиздора друзей нет — есть подельники.

«Единожды солгавший — кто тебе поверит?».

Присягал Ростику, вере православной, «Закону Русскому»? Но и дела дядины похерил, и закон преступил.

Давид Попрыгунчик и Рюрик Стололаз вполне это понимают и Жиздору не доверяют.

«Владимир Андреевич, несправедливо требуя от него новых городов…» — Добренький, не только годами, но и «коленом», старше Жиздора. Всё, что он требует — справедливо уже по праву старшинства. Что он уступил племяннику Киев — чисто от миролюбия, доброго отношения и слабого здоровья. А так-то… Пока Мачечич и Юрьевичи своих прав не предъявляют, можно и «шапку» потребовать. Ну ладно уж, дай пару городков и забудем.

Жадность и глупость. Желание новгородцев исполнил, а желанием сподвижников своих — Ростиславичей — пренебрёг. Плюнул в воинское братство, в тех, кто «единодушно изъявили согласие умереть за Русскую землю».

Поумирали? А я, тем временем, у вас кусок урву. Да не табун ночью тайком. А среди бела дня, открыто, вторую столицу Руси. Вы, конечно, «защитники отечества». Но «плотники новгородские» мне милее. И прибыльнее.

Была и ещё одна причина. Личная. По которой Жиздор отправил в Новгород своего второго сына, а не старшего, как делали это прежде многие Великие Князья Киевские. Почему и Роман был столь жесток с полоцкими и смоленскими, так стремился услужить верхушке вечевой. И почему его так легко и скоро выгнали. Но об этом позже.

Подкидыш выжег Полоцкие земли не дойдя до Полоцка 30 вёрст. Хотя полочане на Новгород не ходили. Жестокость Романа, переходящая временами в прямой садизм, отмечена, по другим эпизодам, и польскими хрониками.

Глава 549

Не надо «покровительствовать»! Надо просто исполнять договор. Ты же принял дядюшкину «задницу»!

Наследство — имущество и его отягощения. Имущество — «шапка», княжество Киевское, отягощение — заключённые договора. Но Жиздор стремиться и «рыбку съесть и…». Сам «вор», он не находит в законности пользы. Новгородское посольство в Киеве льстит, просит, дарит подарки… Это приятнее, чем часть дядюшкиной «задницы» — унаследованное соглашение.

Андрей не «покровительствовал» Новгороду: там княжил, «на всей своей воле» сын Ростика. Андрей с Новгородом «партнёрствовал»: позволял своим и их купцам торговать. Отношения определялись «тройственным согласием»: Великий Князь, Новгород, Боголюбский. Соглашение можно изменить. С общего согласия сторон. Но что делать, если одна сторона — клятвопреступники и убийцы, а другая — Великий Князь — вор?

«… не мог простить Мстиславу…» — точно, не мог. Для боевого офицера, полковника-кавалериста, коим Андрей был большую часть своей жизни, измена слову — смерть. Для государя, требующего постоянного и точного исполнения закона, каким он стал в последнее десятилетие — суд и казнь. А как иначе?

Главой? Вот этого кубла? Он мог стать «главой» просто терпя дольше своего отца, мог требовать «шапку» сразу после смерти Ростика. Ему это противно. Только очевидная перспектива объединения всех русских земель против Залесья, в случае разгрома Смоленских, его сдвинула.

Деваться некуда: придурки дом мой сожгут.

Выбор очерёдности (сперва — Киев, потом — Новгород) банален: Андрей видит «откуда ноги растут».

Там, где статский Карамзин находит тайную «цель»: «сделаться главой» — военный Боголюбский видит «источник» угрозы: «командный пункт противника».

Тайно? На Руси?! «В России всё секрет и ничего не тайна».

Один — родной брат, другой — дважды бывший зять. Во Владимир съезжаются представители полусотни городов. Какие секреты в такой толпе?

Другое дело, что полтора года правления Жиздора привело к параличу власти. К отключению гос. мозга. Даже видя, он отмахивается, он не хочет знать.

— Меня же все любят! Это же все знают!

Государь, который «ничего не ведает» — занимает не своё место. Не видеть движение «грозного ополчения» — двух, смоленского и суздальского — можно только заткнув себе глаза и уши. Это не десяток гридней, которые тихонько леском проскочили — тысячные толпы идут «по путям». По немногочисленным натоптанным магистралям в густонаселённых областях. Одни — по Днепру, другие по Десне.

Не увидеть этого — не «неосторожность», а идиотизм.

Жиздор сделал всё сам: сам рассорился со своими подельниками, сам «проспал» начало войны. Старательно привёл ход событий к жестокому братоубийственному кровопролитию, избиению русских людей русскими же людьми.

Прежде всего «отечество стенает» не от половцев, но от «государя». Его прекрасные слова — слова «вора». Узурпатора, преступника. Даже победоносно защищая родину, он остаётся «нечестным».

Поразительно: прямо на глазах две группы князей — Ростиславичи и Юрьевичи — становятся враждебными Жиздору. Обе группы участвовали в походе «на защиту отечества», все были рады и дружественны. За полтора года Жидор превратил и тех, и других во врагов. Но сам этого не понял.

Один из Ростиславичей — Давид Попрыгунчик — княжит в Вышгороде. По воле Жиздора. «Северные ворота» Киева в руках члена клана, на который сам Жиздор нападает.

Один из главных ударных ресурсов Великого Князя — «чёрные клобуки». Командует ими князь Торческа, ныне — Михалко, брат Боголюбского. Тоже поставлен Жиздором. Андрей и Михаил резко враждебны друг другу. Но Михаила посылают против Ростиславичей, а не против Боголюбского. Михалко остался верен Жиздору. Увы, гниль измены слишком глубоко проникла.

Михаил Георгиевич (Юрьевич, Михалко), брат Андрея, «гречник» — старший, к этому моменту, сын второй жены Долгорукого. Лет восемь назад, ещё ребёнком, выслан Боголюбским, вместе с матерью, братьями и племянниками, с Руси. «Завещание Долгорукого». Я про это уже…

Тогда-то, проходя по Угре, он попал в Пердуновку, где я с ними и познакомился. С княжичами — визуально, зажигалку им подарил. С их матушкой… «вздыбленно» — на дыбе. Уж очень… «искательна» была дама. В смысле приключений.

После смерти Ростика Михалко вернулся в Киев вместе с младшим братом Всеволодом (будущим — Большое Гнездо).

Всего «гречников» — рождённых на «Святой Руси» племянников императора Мануила Комнина — было пятеро. Один умер ещё при Долгоруком, другой остался с Боголюбским, участвовал в Бряхимовском походе, похоронен у Покрова-на-Нерли. Третий прижился в Византии, получил от басилевса земли в Болгарии. Двое младших после смерти Ростика вернулись на Русь.

Почему в этот момент? Было ли это элементом соглашения между Ростиком и Боголюбским? — Неизвестно.

Михалко участвовал в походе Жиздора на половцев, проявил себя, был обласкан, поставлен князем на Рось в Торческ. Один из пяти-шести русских князей, поимённо упоминаемых народными былинами, за проявленный им героизм и воинское искусство.

Жиздор велел — Михалко пошёл. Собрал отряд тыщи в две кочевников: меньшим числом на Руси они не воюют.

Дальше Карамзин лихо трактует источник, получая несуразицу:

А отряд «клобуков» где? Они так воняют, что командующий бросил своих воинов и забился в сани к проходящим купцам?

Смоленск и Новгород воюют уже второй год — какие «купцы Новгородские»? Все дороги перекрыты, послы Новгородские пробивались в Киев просить себе князя аж через Гродно. За прошедшее время кое-что выжгли. Но ни власти, ни география не изменились. Купеческий караван пойдёт через пепелище, по вражеской территории, в зоне активных боевых действий?

Типа: фирма Юнкерс в 1942 году отправляет самолёты в Японию по Транссибирской магистрали. Вдруг патруль РККА в Ярославле снял с эшелона Паулюса, который ехал отдельно от своей армии.

Что там было — чуть позже.

«Дневник боевых действия части» — хоть какой-нибудь из тогдашних частей, для истории не сохранился, поэтому восстановим картину логически.

Январь 1169 г — съезд «просителей» во Владимире-на-Клязьме.

В это же время — движение князя Михалко и торков к Смоленску. Коротким путём по Сожу.

Забавно: торков-то там и не было. «Чёрные клобуки», но другие.

«Клобуки» топают по землям Черниговского князя Гамзилы как по чистому полю. Будто Гамзилы и нет.

Полагаю, что экономный князь сбежал в глушь и сказался больным.

— Тама поданных твоих граблют. Княже! Влезь на коня! Сокруши ворогов!

— Не можу! Ножка болит. Ни чё — государь явит милость, убытки покроет впятеро.

Тонкость: компенсация за разорение населения выплачивается князю. А уж даст ли чего Гамзила смердам из попавшего в его казну… А зачем? Это ж смерды. Они себе ещё заработают.

В последних числах января Михалко доходит до границ Смоленских земель и узнаёт две новости:

1. В Успенском соборе Владимира-на-Клязьме Андрей Боголюбский принял выбор «Святой Руси» и принёс присягу Русской земле. Как Великий Князь.

Владетельный князь на «Святой Руси» принимает присягу не только сюзерену, как на Западе, но и «земле». «Мятежниче земли» — про Судислава Галицкого — я уже…

2. Новгородцы из тёплых изб не вылезли, в сугробы на Двину воевать не пошли.

Второе требует объяснения.

Жиздор послал Михалко с «чёрными клобуками» на Смоленск. Зачем?

Понятно, воевать-грабить. И всё? Чисто торбы набить, девок попортить? У смоленских князей нет войска, чтобы достойно встретить всяких… находников? Или расчёт был на то, что смоленские дружины заняты в другом месте?

«Вторая армия не пришла».

Аналогичный эпизод решил Войну за независимость Северо-Американских штатов.

Саратога.

К концу лета 1777 г. ситуация складывалась в пользу британцев. Их план состоял в том, чтобы захватить крупнейший порт колонистов Нью-Йорк, а затем отрезать колонию Новую Англию, зачинщицу мятежа, от остальных восставших территорий и разгромить колонистов. Для этого из Канады должна была выступить армия генерала Д.Бергойна, чтобы соединиться с идущей ей навстречу от Нью-Йорка армией генерала У.Хоу.

План должен был переслать из Лондона военный министр Джермейн. Но достопочтенный лорд Джермейн торопился на охоту и забыл отдать приказ об отправке необходимых бумаг. Точнее: пакет в Канаду — отправил, пакет в Нью-Йорк… проохотил.

Генерал Хоу ничего не узнал о том, куда и зачем ему следует двигаться. Его войска двинулись не на север, а на юг, преследуя неуловимого Вашингтона.

Бергойн, толковый офицер во главе прекрасно обученной 7-тысячной армии, подкреплённой индейскими отрядами, выступил с территории Канады.

В середине октября 1777 г. армия Бергойна совершенно неожиданно встретилась с превосходящими силами Континентальной армии генерала Гейнста. Бергойн сделал две попытки прорваться, но был отброшен.

Генерал созвал военный совет, который должен был принять решение: допустима ли в сложившихся условиях капитуляция? Историческая традиция утверждает, что во время речи Бергойна над столом пролетел артиллерийский снаряд, послужив дополнительным аргументом в пользу капитуляции.

Арт. снаряды здесь не летают. Да и капитуляции не было.

Неизвестно также: был ли план встречного наступления забыт из-за чьих-то сборов на охоту.

Но объяснить зачем легко-конную кав. дивизию среди зимы погнали на север — невозможно.

Предполагаю: Жиздор — лопух. В смысле: стратегический просчёт.

Неурожай 1168 г., хлебная блокада Боголюбского, голод и мор разогнали население из городков. Новгород временно утратил моб. способность. Собирать дружины — не из кого. Это просчитывается с сентября, но в январе «чёрных клобуков» гонят на север.

Михалко доходит до смоленских земель и видит перед собой не сборный заслон из гарнизонных инвалидов, а всю светлокняжескую рать. Хуже: подходят ещё полоцкие. Раз новгородцы «на печи», то и эти могут оставить свои границы и попытаться сковырнуть «киевского хищника», который папаша и главная «крыша» злобного «разорителя».

Битва со смоленцами? — Верный разгром.

Михалко не британский генерал, сдаваться не собирается. Пытается маневрировать: отходит к Мозырю. В эту эпоху уже Киевская земля.

Сам манёвр достоин восхищения. Две армии — смоленская и полоцкая — окружают торков. Михалко не имеет возможности увести своих к основным силам, к Киеву, вниз по рекам. Ни по Сожу, ни по Днепру. И ему удаётся зимой, в занесённых снегом лесах, протащить свою конницу дальше на запад, на Припять. Гомель — Речица — Мозырь. Через века по этому маршруту будут действовать литовские, польские войска.

По сути, победа. Боеспособность сохранена, отсюда можно действовать в тыл и фланг идущим по Днепру к Киеву отрядам союзных князей. И это катастрофа: на смену мечам приходит серебро.

В составе отряда три части: собственная дружина Михалко, кои и «Бастиевая чадь».

Кои (коуи) — вероятно, те самые ковуи, которые в «Слове о полку Игоревом» упомянуты рядом с торками. В «Слове…» они на Левобережье, «подручные» Новгород-Северского князя. Почему и когда племя с Роси перешло к Путивлю, Курску, Вырю… — не знаю. Политика. В эту эпоху часть берендеев, например, перебралась на Волынь.

«Бастиевая чадь» — род, именуемый по своему хану Бастию, из берендеев «вероломных». Что Бастий и демонстрирует.

«Верные присяге и государю» Стололаз и Попрыгунчик получают известие, что Благочестник и Боголюбский на подходе. Засовывают свою «верность» в… Да, вы правильно поняли. И отправляют своих людей к Бастию. Хан предаёт присягу своему «личному», Торческому, князю. Заманивает обманом Михалко, вяжет его и продаёт Ростиславичам.

В летописи используется тот же термин — ста, что и в известном эпизоде «…зарезал Редедю перед полками касожскими». В современном русском уже и тех букв нету. Смысл: схватил, заломал… Силовой приём с плотным телесным контактом.

Кажется, последствия «ста» видны в последующих летописных эпизодах с участием Михалко, в известной конно-транспортной картинке из Радзивиловской летописи. «Залом» изменил историю Руси: Московские рюриковичи наследовали генетику и некоторые «культурные особенности» не от Михалко, а от Всеволода.

Михалко единственный из присягавших Жиздору князей, кто его не предал. При том, что родной младший брат Всеволод, перебежал к Боголюбскому, стал одним из «11 князей».

Причина верности? — В той «вечной неприязни», которая установилась между Андреем и «гречниками» с «ещё до рождения»? — Да, одна из причин. Другая — в свойствах конкретной личности.

В последней декаде февраля войско приходит к «Северным воротам столицы», к Вышгороду. И брат Давид (Попрыгунчик) открывает брату Роману (Благочестнику) ворота крепости.

Присяга? Кому?! Жиздору?! Так он же вор!

В самые последние дни уходящего года (Новый год — 1 марта) в Вышгород приходит северо-восточное войско. Прошло сквозь черниговские земли, будто там и князя нет.

Суздальцы, ростовцы, владимирцы, рязанцы, муромцы. Присоединившиеся на Десне новгород-северские. Подтянувшиеся из зимних становищ «родственники по матери» — половцы.

Войско собралось в Вышгороде и двинулось к Киеву.

А дальше? По шагам и минутам? Раскадровку мне! Пожалуйста!

Восстановить полною картину событий под Киевом невозможно.

Понятна концовка: Жиздор с братом — на Волыни, Киев — у союзников, семейство великокняжеское — в плену.

На иллюстрации к эпизоду из Радзивилловской летописи две толпы конных русских воинов (судя по шишакам) машут одна — саблей, другая — мечом, а на переднем плане какой-то хмырь без штанов, радостно ухмыляясь, лапает ойкающую бабу. Вторая стоит рядом на коленях, дожидаясь своей очереди.

Для историка — достаточно. Я такое помнил со школы и глубже не лез. А на фига? Для меня здесь — то рано, то далеко. Не актуально.

Такой уровень детализации был вполне приемлем, пока в октябре 1168 г. из своего «брачного похода» по Северному Кавказу не вернулся «родненький батюшка» Аким Янович Рябина. С новостью о пребывании Катерины Вержавской в Вышгородском женском монастыре.

Я ей обещал, я ей должен. Придётся принять участие в этом «походе 11 князей».

Некоторое время я ещё крутился в рамках своего школьного представления: эти — пришли, те — сбежали. Но попытка как-то спланировать непосредственное участие…

Свою личную голову дуриком подставлять — я не намерен! А для участника событий нет ответов на важные для оперативного планирования вопросы.

Конечно, интересно узнать: это и вправду Великой Княгине так радостно сиськи мнут, а она ойкает, как изобразил художник? И кто там вторая в очереди стоит? Но — некритично.

Пришлось залезть глубоко на «свалку», запустить на полную мощь «молотилку». Поднять «на глаза», к осознаваемому — не только школьный учебник, но и Карамзина. И даже редко вспоминаемые «первоисточники» — древнерусские летописи.

Процесс был небыстрый и не вполне управляемый.

Пытаешься вспомнить… не вспоминается. Слово, имя… Потом вдруг — раз! вот оно! Срочно записать, а то снова забудешь. Всё — на фоне напряжённой повседневной суетни. Двойной: обычной и предпоходной. А решения надо принимать уже. А инфы нет. Не только нет полной инфы из «отсюда», но нет и комплектной инфы со «свалки».

Даже собирая Агафью в Киев, я ещё следовал общей канве: Жиздор убежал, войско пришло, город взяло. Отсюда и мои инструкции насчёт «цап-царап петушка».

Потом была суета подготовки похода, поучений остающимся, советов Боголюбскому. Который их не просил. Так что каждую фразу приходилось продумывать троекратно.

Только в седле, уже уйдя из Тулы, смог задуматься: а куда это я бегу?

Огромное монотонно белое степное пространство, прерываемое чёрно-пегими рощицами, ровный, убаюкивающий скок коня, мороз, вгоняющий в сонливость. Впереди — ритмично однообразно качающаяся спина охранника, сбоку — постоянно напряжённый и постоянно засыпающий от этого напряжения Охрим. Нужно «пасть» с коня, подцепить ком снега, протереть лицо. Вялость, оцепенение отступают. Нельзя кемарить — надо понять. Бойцы могут дремать в сёдлах: их работа начнётся потом. Моя — уже. Уже — поздно, уже — вчера. Думай, голова!

Я не следую совету Мономаха: едучи на коне, не думать безделицу, а повторять «Господи, помилуй!». Я — думаю. Вспоминаю.

Отвратительно: очередной отрывок, намёк, свидетельство, вдруг всплывающее в мозгу, выглядит неминуемой катастрофой, гибелью моим планам.

«Всё погибло! Гипс снимают! Клиент уезжает!..».

Судорожно пытаешься найти иное свидетельство. Чтобы поставить первое под сомнение. Сравниваешь, анализируешь. И вдруг понимаешь, что они — вообще про другое. Маленькая деталька, которая вылезла из сравнения. Которая чуть меняет ситуацию. И это «чуть» — мелочь для историка, но узкая тропка, по которой я, живущий здесь, могу проскочить.

Например, фраза Карамзина о пленении Михалко, задаёт совершенно нереальный темп движения феодальных армий.

Если бы Попрыгунчик пленил Михалко в Вышгороде, то Вышгород стал бы полем боя задолго до подхода союзных ополчений. Только определённая последовательность событий, со свойственным им пространством и темпом, делает этот маленький фрагмент «похода 11-ти» возможным.

Наступление, контакт, получение информации, осознание «стратегического просчёта», уход от окружения, отступление на свою территорию ввиду приближающегося противника, пленение командующего подчинённым посреди собственной армии, передача пленного заказчику.

Мелочь. Которая заставила меня изменить прежнее отношение к Михалко, присмотреться, найти ему место в моих планах.

Один из «золотой нашлёпки». С каждым из них предстоит работать индивидуально. С самым «золочёным», с Великим Князем — я уже. Поработал возле Вишенок. Больше — не надо.

Почему? Потому что каждый из них — «затычка». На своей «трубе», по которой рвётся вверх, к титулам, «столам», славе, богатству, власти, рабам, табунам, городам, «чести»… выпирающее дерьмо средневековой элиты. Сорвите заглушку на канализации под давлением — и умоетесь, и нахлебаетесь.

Тщательнее надо, тщательнее.

Вот союзные князья пришли к Вышгороду и…

1. Была ли полевая битва? — Да.

Встали на Дорожичах, возле храма св. Кирилла. Жиздор «едва успел призвать Берендеев и Торков…». Призвать — успел. Бой — был.

Берендеи и торки «коварно льстили». Слово «льстя» в эту эпоху имеет значение именно обмана, а не — «угодливое восхваление».

После трёх дней противостояния на Дорожичах «дружины нападающих князей спустилась Серховицей и бросилась вниз на неприятеля». Жиздору стали «стрелять в зад».

Волынцы ушли в город и затворились. «Клобуки»… куда-то рассосались. На Рось? — Да, но не все. Бастий держится где-то вблизи Василёва.

Местность очистилась. Это хорошо: после битвы можно безопасно подойти к городу, не опасаясь нарваться на превосходящего противника.

На следующей неделе союзники обступили Киев.

2. Когда Жиздор ушёл из Киева?

— До начала блокады, после полевой битвы?

На это я ориентировался, инструктируя Агафью. Моё вторжение в ткань истории казалось минимальным: «до окружения города, но не вообще, а в последние день-три».

— Во время блокады? Есть мнение, что войско город обложило, но Жиздор, посидев пару дней, попросился погулять, и его выпустили. А уж потом жестокий штурм, резали всех, кого не попадя.

— Во время штурма? Жестоко «бился из города». Потом понял, что бестолку и ушёл.

Первая Новгородская и учебник говорят так, что кажется верным первый вариант, но в РИ был последний — прорыв из-под штурма.

Жиздор — псих, дурак, но не трус. «Бился крепко». Пока дружина не завопила:

— Что ты, князь стоишь? Ступай из города, нам не совладать с врагами.

Жиздор бежит из Киева на Василёв. Бастиева чадь встречает, ранит стрелами в плечи, около него побили и побрали много дружины. За Уновью Жиздор увиделся с братом Ярославом и они побежали во Владимир Волынский.

Дальше они там будут воевать. Нападут на Добренького, сожгут несколько городков, весной Жиздор вернётся на Рось…

Сходно, по совету дружины, уходит Ростик из Киева перед Изей Давайдовичем. Похоже, хоть и в другой ситуации, уходит Ропак из Новгорода. Русская дружина — не только «войско», но и «совет». Не Чапаевского типа: «Поговорили? Всё забыть, слушай сюда». Русские князья не идут против мнения дружины.

«Прорыв» — катастрофа. Для моего плана «цап-царап». Я-то, по школьному недодуманному, был уверен, что Жиздор выскочит из города до начала блокады.

Моя ошибка. Можно было не так гнать сюда. Не втягивать в мои планы Агафью и Катерину. Просто придти, дождаться конца штурма, прорыва… Похоже, что Бастиева чадь и пыталась реализовать этот план: убить «при отходе», на дороге.

3. Как вообще можно взять Киев? Его стены произвели на меня потрясающее впечатление девять лет назад. От дна рва до верха стен — 25 метров. Вдвое хуже, чем при штурме Измаила. Пушек — нет. «Пороков», как у Батыя — нет. Через 35 лет Рюрик Стололаз с половцами возьмёт и разграбит город. Но там город будет пустой, без гарнизона. Половцы пошли, как во время штурма Изей Давайдовичем: взяли и выжгли Подол. Но не остановились, как при Ростике, а полезли на Гору.

Сейчас в Городе — «густо золотопогонно». В смысле: меченосно. Переть верхом по лестницам на верхотуру, на неразрушенные стены… без прикрытия пушечным огнём… Чёт мне сомнительно.

Говорят о двух-трёх-четырёх днях яростного штурма. Чёт мне… снова.

Пехоту после рукопашного боя надо отводить на отдых на несколько дней. «Три дня на разграбление города» в средневековье — отсюда. «Победители» становятся неуправляемыми уже после одного дня штурма.

Долгая дорога по заснеженной степи позволяла сосредоточиться, вдумчиво покопаться на свалке. Первым всплыл: как Киев взяли.

Никоновская летопись:

Перечень «иных князей» — контрагентов изменников показателен: Благочестник, Попрыгунчик, Перепёлка. Два последних — местные, близкие, вышгородский и переяславльский. А вот почему Благочестник? Смоленские потьмушники в деле?

Новгородцы изменили присяге, киевляне «изменой» призвали Жиздора. Странно ли, что предательство в Киеве и дальше распускается пышным цветом? «Град обречённый».

Становится понятным и «трёхдневный штурм». Осаждающие изображали приступ. Бегали туда-сюда с лестницами, валили во рвы мусор. Густо кидали стрелы с той и с другой стороны. Были и потери. Но собственно приступа, мечного боя, «пошла резня», «грудь в грудь» — не было. Только в конце, когда реально полезли на «некрепкие места»… Там-то малочисленную худую стражу посекли. Князья сбежали, организовать оборону в городе было некому. Уличные бои без общего руководства.

Ошибка насчёт побега Жиздора из Киева сперва привела в панику. После, уже подъезжая к Курску, сообразил, что принятый мною план покрывает все три варианта: до начала осады, во время неё, прорыв при штурме. Я там уже буду и при любом варианте попытаюсь «петушка цап-царап». Только важно знать через какие ворота, по какой дороге он драпанёт.

Вспоминая летописи, я всё больше склонялся к мысли, что в РИ Жиздор, увидев штурмующих в городе, просто собрал всех, кто рядом был и «рванул на выход». Конкретно — в Василёв. Ну и будем его там ловить вместе с «Бастиевой чадью». Подопру «чадь» стрелками да латниками, глядишь — и уделаем «призывного узурпатора».

Я не учёл «фактора попандопулы».

Попаданец одним своим присутствием меняет ход событий. Просто место в пространстве занимает. А уж если он ещё и разговаривает…

Жиздор в РИ следовал логике «Разгрома»: На прорыв!

Героически. Неумно. Гоже от безысходности. Но зачем себя туда загонять?

По уму: деблокирование.

Чуток «умности» привнеслось в этот эпизод от моей неграмотности.

Обсуждая с Гапой варианты событий, относясь с уважением к противнику, я предполагал действия его разумными и обоснованными.

Переуважал, переценил. Но Гапа, не сильно задумываясь о тактике, запомнила. Пересказала как возможный и желательный, для Воеводы, вариант Катерине. Та поделилась с Агнешкой Болеславовной, которой прислуживала в порядке зарабатывания «княжеской милости» монастырю.

Государыня уловила главное: идёт большое войско, будет штурм. Город удержать не удастся. Оставаться — можно потерять сына, мужа и себя. Бойцы, в забрызганных чужими мозгами доспехах, с выпученными, налитыми кровью глазами, временами даже своих от чужих не отличают. А уж просто бабу от Великой Княгини… какие-нибудь поганые кыпчаки, дикие жмудяне или озверевшие простые парни с Мурома…

Картинку из Радзивилловской летописи я не рисовал, но вскользь Гапе упомянул. «Будут лапать». Расцвеченный женскими страхами, типичными для военных действий этой эпохи, сюжет дошёл до Государыни.

Она поделилась идеей «деблокирования» с ближними. А они и сами уже…

С приходом северо-восточного войска в Вышгород уровень опасности становился очевиден для всех. Верхушка дружины, разумные «мужи вятшие» решили играть обычную эффективную тактическую игру:

— город хорошо укреплён, провиант и войска есть.

— март, т. е. на дворе жрать нечего.

— Мы будем сидеть да смотреть, как они там, под стенами, падаль жрут, голодают и дохнут. А ты, княже, иди на Рось, иди в Белгород, зови полки с Волыни, с Галича, с Турова. Ты ж Государь! Тебя послушают. Как дороги просохнут — явишься в сиянии силы и славы. Вороги к тому времени ослабеют да числом поуменьшатся. Тут мы их всех и порубаем. И будет снова кощей суздальский по ногате.

Крепость сковывает и изматывает противника. Потом приходит деблокирующая армия и… Второй поход Боголюбского на Киев именно так и закончился. Катастрофой под Вышгородом.

Идея деблокирования стала особенно привлекательной после поражения в полевой битве.

Делать-то чего?! Чего делать-то?! Просто сидеть да со стен смотреть? А так… маячит «светлое будущее» с подходящими на выручку со всех сторон новыми полками.

По науке: перехватить стратегическую инициативу.

Глава 550

Оставив брата в городе «на хозяйстве», прихватив семейство, казну, символы власти и малую дружину, Жиздор в последние дни перед блокированием Киева решил из него сбежать.

Это — не РИ. Это моя АИ. Результат моих действий. Но не целенаправленных, а следствие моего пренебрежения трудом вспоминания. Недопонял-болтанул-передали. Выглядит разумно? — Сделали.

А если бы — «не»? — А без разницы. Я выходил в нужную точку в нужное время достаточными силами. Подробности были бы другими. Может, Жиздора снял бы мой лучник ещё в городе, в начале прорыва. Или поднял на копьё мой копейщик где-то на дороге на Василёв.

«Дорога — это направление, по которому русские собираются проехать». И какая разница — хрустнет ли конкретная ветка под левым колесом или под правым? — Лишь бы хрустнула.

Братец Жиздора Ярослав, оставшийся командовать в городе… не талантлив. Во время похода на половцев командовал обозом, перед вокняжением брата участвовал в неудачном «заговоре о разделе имущества». Позже, после смерти Жиздора устроит уже свой поход на Киев. Тоже без толку. Летопись отмечает нелюбовь киевлян к нему, в отличие от отношения к его брату.

Но — князь. Должен быть. Что бояре на «Святой Руси» без князя воевать не могут — я уже…

Если с «побегом Жиздора» я и сам не понял, что сделал, то по другой теме пришлось потрудиться.

Тема: «11 князей». А их точно 11? А поимённо?

Тема — «жаркая». Куда «жарче» самого похода.

Логика простая: я попандопуло-прогрессор.

Был бы я просто попаданцем — забился бы на островок необитаемый, ловил бы рыбку, завёл бы себе Пятницу, как Робинзон… Или сел бы очередным «золочёным крысюком» на большой куче местного дерьма.

Увы, меня воротит от средневековья. Здесь — святорусского. Поскольку я именно сюда вляпнулся.

Раз «воротит» — нужно менять. Прогрессировать. Терпеть дерьмо всю жизнь перед носом — мне не интересно. Прямо скажу — противно.

Менять — как?

Понятно: просвещение, просвещение, просвещение…

Как это организовать? Чтобы «просветителей» не забивали в колодки и не продавали на торгу.

Общество можно менять сверху, снизу и сбоку.

Реформы Александра II — сверху, Октябрьская революция — снизу, Батыево нашествие — сбоку.

Два последних варианта… уж больно кровавые. Я, конечно, «неукротимое попандопуло». Но людей жалко. Гумнонизьм выпирает. Извините.

Поэтому пытаюсь «сверху».

Не ново.

К.Маркс и Ф.Энгельс, после поражения революций 1848–1849 гг., подметили, что объективные задачи этих революций были в последующие два-три десятилетия решены теми правителями, которые подавили революции. Назвали «революцией сверху». К ним ещё относят «Революцию Мэйдзи» в Японии в 1867–1868 годах и реформы Александра II. Царь прямо говорил: «Если мы не отменим крепостное право сверху, то крестьяне, вскоре, отменят его снизу».

Классический пример: реформы Бисмарка. Он использовал радикальные, по сути революционные, средства для реформистского, в целом, решения задач. Энгельс назвал его «королевски-прусским революционером».

Я надеюсь устроить кое-что похожее. С точностью до наоборот. Ванька-Лысый = Бисмарк-наизнанку. Использовать реформистские, по форме, методы, для решения революционных, по сути, задач.

Революция — коренное изменение чего-то. Что может быть более революционным в обществе, чем изменение способа производства? Преобразование основы основ — «производительных сил». Трансформация потребует изменения и «производственных отношений». Замена «натурального» хозяйства «товарно-денежным». И пошло-поехало: право, структура общества, собственность, государство, идеология, политика, культура… и прочие надстроечные кружавчики и рюшечки.

Конечно, всё это с «русской спецификой»: ну, там, борщ-блины, балалайка-ушанка.

Втянуть в преобразования, по началу, минимальное количество людей. Что позволяет заменить «оружие массового поражения» типа «классовая борьба», на более точечное типа «запудривание мозгов».

Чьих, конкретно?

Наверху «пирамидки», которая у нас «Святая Русь» зовётся, «нашлёпка»: десятка два «золочёных крысюков». Разной степени золоченности и крысюковатости. Половина из них — участники «11 князей». Есть ещё пара десятков князей и архиереев, обладающих влиянием сходного масштаба.

Что мне нужно сделать/сказать такого, чтобы эти люди сказали/сделали своим «подручным» то, что мне нужно?

Цепочка: я — воздействую на «нашлёпку». Воздействие передаётся на следующий уровень «элиты»: две-три тысячи взрослых бородатых мужчин, отцов семейств. Бояр, авторитетных игуменов и пресвитеров, купеческих старшин.

Эти «мужи добрые» передадут воздействие на 700–800 тыс. тоже бородатых «мужей не добрых»: меньших людей, смердов, посадских и пр. Которые и вобьют мои истины 6–7 миллионам своих жён и детей. Т. е. — «всему народу русскому».

Князья-бояре-народ. Все должны чистить зубы перед сном и мыть руки перед едой. Вчера.

«Вчера» — прошло. Они не начали. Нужно воздействовать. На эту «золочёную нашлёпку общества».

Они, конечно, «часть эксплуататорского класса». Со своими классовыми интересами. Точнее: с их пониманием их интересов. При этом — живые люди. С оригинальными «мозговыми тараканами» в каждой отдельной мозге.

Пойми их. Заставь их «тараканов» плясать под свою дудку. Тогда элита следующего уровня должна будет измениться.

Или сломать традиции, плюнуть и растоптать «святое» — привычку к подчинению «нашлёпке». И, тем самым, стать восприимчивее к другим нарушениям традиции. В моём ключе, например.

Или следовать традиции, исполнять «нашлёпочные» указивки и, снова, меняться в желаемую мне сторону.

Это не «перехват управления» в классическом виде, это — «управление управляющими».

Дальше, «куды бедному хрестьянину податься?» — если элиты будут плясать под мою музыку, то и народ примется делать те же антраша. Ну, или побежит в леса. Откуда будем его спокойно выковыривать и неторопливо ставить клизму во избежание желудочно-кишечных.

Уточняю: в дерьмократически-либерастическом обществе, где постоянно «кто был ничем — тот станет всем», или, хотя бы, может о себе так подумать, такое не проходит. Нужна иерархически-сословно-наследственная общность. Где позиция в иерархии задаётся задолго до рождения индивидуума.

«Матрёшка»: производительные силы — производственные отношения — народ — классы — элита — нашлёпка — персона. Проходя по этой цепочке, я оказывался вынужденным, с целью минимизации разрушений с кровопролитиями и повышения собственной эффективности в части «белоизбанутости», поступать оптимально.

Я ж оптимизатор! Итить меня дефрагментировать! Эксперт по сложным системам!

Конкретно: надо заставить два десятка ансамблей «разноцветных мозговых тараканов» водить хороводы в правильную, по моему мнению, сторону.

Не со всеми это возможно. Один такой «тараканий ансамбль» уже остывает у меня в мешке. С остальными надо попытаться. Для этого — понимать.

Ну и кто тут нынче в кандидатах на «тараканьи хороводы»?

Первая новгородская летопись:

Ростиславичи, без имён. Андреевиц — Мстислав Андреевич, главнокомандующий. Остальные не поименованы.

Отмечу: «онъ же не бияся с ними, отступи волею Кыева». Отсюда моя ошибка.

О Мстиславе Андреевиче.

Второй сын Боголюбского, в этот момент — 18 лет. В РИ командовал минимум четырьмя походами: на Киев, Луцк, Новгород, на Стрелку. Только один — первый — удачный. Из последнего, из ловушки, которую устроили ему суздальские и рязанские бояре, не придя на место сбора, сумел вырваться из кольца мордовских и булгарских отрядов. Вскоре после этого умер.

По сути — ни одной победы. Даже первая — изменой у противника. Причём готовое решение ему принесли. Полководец-непобедитель. Но очень хочет.

Я с ним познакомился в первый свой приезд в Боголюбово, на «полуофициальном завтраке». Я там подарки дарил, наручники демонстрировал. Демонстративно пристёгнутый к лавке боярин перепугался и принялся разносить княжескую трапезную. Ничего существенного, все живы. Младшенький Глебушка отсиделся у меня на руках, а Мстислав отлежался под столом.

Мстислав являл отношение высокомерное. Не ко мне одному. Сдержанный, молчаливый, «холодный», он не был дружен ни с кем. Кроме младшего брата, которому покровительствовал. Интересы его, как часто бывает у подростков, концентрировались вокруг дел военных.

— А этот тому — раз!

— А тот этому — тык!

— А этот тому: ты тоже не жилец…

С каменным, малоподвижным, неулыбчивым лицом, он оживлялся, хоть бы взглядом, только при рассказах о схватках или при разглядывании боевых клинков.

Важность доброго отношения княжичей была мне вполне понятна изначально. Потому сразу попытался расположить их к себе. Увы, Мстислав на контакт не шёл, становился «ежиком», замыкался, цедил слова через губу.

Факеншит! Полководец хренов! Что я, подростковых комплексов не видал?! Да я сам через это прошёл! Я ж помню как корёжит в эту пору человека! И по первой жизни, и по здешней. Когда на «воровской заимке» в Пердуновке блуждающие гормоны уже этого тельца, носителя, довели меня до слёз, неизбывного отвращения к себе, к ближникам, к миру вообще.

«Нет» — так «нет». И я принялся посылать подарки Глебушке, который, добрая душа, был открыт миру и замыкался только от нелюбимого отца, сменившего «по неукротимой похоти своей старческой добрую матушку на иноземную курву».

Подарки были не сколько дорогими, не «кило золотом», сколько редкостные. К примеру: лисичка на охоте. Маленькая глиняная раскрашенная фигурка. Выразительно изображающая напряжённое прислушивание зверька к движениям своей будущей добычи.

Одновременно шли и вещицы, которые могли заинтересовать старшего. Например: коллекция статуэток воинов с вооружением разных типов: кыпчаков, булгар, падаванов, рыцарей. Модели осадных орудий. Не только требушетов и онагров, но и осадных башен.

Пару лет назад, наслушавшись сплетен, Мстислав величественно, в смысле: нагло, повелел Лазарю:

— А скажи-ка своему Воеводе, чтобы он прислал мне меч булатный. Говорят люди — хороши мечи у вас там.

Лазарь с перепугу накивался. Пришлось мне моему послу мозги вправлять, давать развёрнутый ответ:

— По обычаю русскому — ножи не дарят. И продать не могу: оружием не торгую. Ибо начав такой торг с Суздалем я немедля получу пожелание Эмира Булгарского на тако же.

Парень обиделся. Но когда я прислал Глебушке пару пар звёздчатых шпор — немедленно забрал себе те, что побольше.

Афоня, фактор мой, попав в Саксин, имел довольно обширный список: чего бы мне хотелось. Кони, овцы, козы…

Хочу ангорскую козу. Нет, я не римский легионер, коза мне не для того. О чём вы сразу подумали.

Она — мохеровая. Первые ангорки привезены в Европу императором Священной Римской империи Карлом V около 1554 года. Опыт оказался неудачным. Может, у меня лучше получиться?

Среди прочих разностей — книги. Понятно, что мне интересны сочинения типа Бируни или Хайяма. Но Афоня набрел на разрозненного Плутарха. «Сравнительные жизнеописания» Македонского и Цезаря попали в мои руки и были выданы Трифене:

— Сделай перевод.

— Многовато тут…

— У тебя выпускная группа по греческому — десяток лбов. Раздай каждому часть. Потом проверишь.

Эксплуатация детского труда. В смысле: практические занятия в ходе учебного процесса.

Экземпляр перевода про Александра Македонского был послан в Боголюбово, Глебушке в подарок. С цитатой из Ежи Леца:

«Великих мужей рождают не матери, а Плутархи».

Через неделю пришёл вопль Мстислава:

— Ещё!

— Всегда пожалуйста! Вот тебе про Цезаря.

С этого момента между нами установились ровные дружеские отношения. Не скажу, чтобы тёплые, но он понял, что со мной дружить — хорошо, а наезжать — плохо.

Его вдруг прорезавшаяся манера по любому поводу цитировать высказывания Македонского дала повод для прозвища — Искандер. Не по семейству оперативно-тактических комплексов РФ 21 в., а по прозвищу, утвердившемуся за Македонским на Востоке — Искандер Двурогий.

Сперва мы с Лазарем называли его так между собой. Потом Лазарь как-то обмолвился в княжьем тереме. Парень почувствовал себя польщенным. Кажется, ныне и в семейном кругу его так называют. Глебушка — точно.

А мне удобно так отличать Мстислава Андреевича среди других разных «мстиславов», коих ныне на «Святой Руси» великое множество.

Но вернёмся в Киев. Точнее: в Вышгород. Где Искандер пытается командовать толпой своих очень родственников.

Ипатьевская летопись даёт список «кандидатов в тараканьих хороводников»:

Т.е.: сын Андрея — Мстислав (Искандер), Глеб (Перепёлка), Роман (Благочестник), Владимир (Добренький), Рюрик (Стололоз), Давид (Попрыгучик), Мстислав (Храбрый), Олег (Матас), Игорь (Полковник), Всеволод (Большое Гнездо), Мстислав (племянник Андрея, Торцанутый).

Отметим странности: нет никого из «князей-просителей» — Ропак, Мачечич. И самое интересное: где сам Боголюбский? Государь-заочник?

Коронация, венчание на царство, «обрамление» (возложение барм) — ритуал, который «по переписке» выполнен быть не может. Включает в себя вассальную присягу. Которая может быть исполнена только лично. Это не брачное церковное венчание, которое может быть «по доверенности».

Английские короли, принося присягу королям французским, склоняют колени и вкладывают руки в руки сюзерена, проводят вместе с ними ночь в одной постели.

Германские императоры своё правление проводят в седле. Сперва заявляются к вассалом, чтобы принять присягу, потом — чтобы наказать за её нарушение.

Попробуйте получить общегражданский паспорт без личной явки. Тут — хуже. Тут не только подтверждение ваших личных прав, но и всех ваших родственников. С раздачей слоников и разделом семейного имущества.

Дальше летописец утверждает, что Мстислав Андреевич (Искандер) «поставил стрыя своего Глеба князем в Киеве».

Как может племянник «поставить» своего дядю? Свергнуть — да. Но младший старшему не начальник, А уж в части поставления в князья…

«Деточка, ты кто? Найди себе удел и там уделывайся».

Позже, после смерти Глеба Перепёлки (в РИ), возмущаясь обвинениями в свой адрес, смоленские княжичи пишут Боголюбскому: «мы тебя почитали в отца места, а ты…». «Почитать в отца место» — формула средневековой русской феодальной присяги. Где и когда она была принесена?

Летопись указывает, что в Вышгороде княжит Давид Попрыгунчик. Но годом раньше Жиздор ставил туда Мстислава Храброго. «Произведена замена». Подобные «замены», «переход князей со стола на стол» — явление постоянное, в момент смены «верховного» — ожидаемое, естественное. Кто будет это решать, кто будет разбирать неизбежные конфликты? Юный Искандер по переписке с папой?

Собственно командование. Да, князья приняли верховенство Андрея, да, он назначил сына командующим. И это — не имеет значения. В перечне князей трое — дядья Искандеру. Они могут соглашаться с его решением. Если захотят. Звёзд на погонах, как и самих погон, в «Святой Руси» нет, есть родовое старшинство.

Это жёстко проявилось в РИ.

Победили? — Всё. Все разошлись. Искандер приказать союзникам не может, а Ярослав, «братец» Жиздора, засел в Луцке. Суздальские полки идут туда, но сил недостаточно, поход закончился ничем.

Я уже отмечал склонность Боголюбского к «инновациям». В его собственном, «княжеском», поле деятельности. Вот целый букет. Тут и заочничество, и нарушение старшинства.

Не всякая «инновушка» хороша. И фильтровать, временами, надобно.

В Киеве на «обрамлении» обязательно должен быть Мачечич. Чтобы публично заявить об отказе от своих прав на «шапку» в пользу Боголюбского. Это в интересах Андрея — обеспечение легитимности. Андрей не идёт в Киев — остаётся в Залесье, на некоторое время, и Мачечич.

Для точности: Лавреньевская летопись говорит о 12 князьях, Никоновская — о 15. Русских. Дальше:

«Литва» — наверное, жмудь. Полоцкие князья постоянно их нанимают. Я про это уже…

Откуда «Ляхи и Чахи» — не знаю. Ещё не знаю, каких «Угров» вспоминает летопись. Может — Дунайских, а может и из «Югры Великой». Ходили же меря и весь с первыми русскими князьями на Царьград.

Все летописи выделяют: «в свой место посла сына» — инновация взволновала летописцев.

Коли уж лезу в это дело, влепил свою лепту: «Андрюшку — на царство!».

Переписка с Боголюбским с советом идти ему в Киев, была… острой. Он, даже и согласившись стать Великим Князем, идти в Киев отказывался, посылал матерно. Посылал-то он в разговорной форме, но ко мне это приходило телеграммами.

Как бы было просто, если бы подозрения Карамзина были верны… Увы, «тайных удовольствий» не было. Было отвращение. «Москвитянин», вып.5 (издание 1849 г.) следуя Карамзину, добавляет:

Таково понимание историком 19 века целей русского князя века 12. Типичного князя. Да вот беда: Боголюбским «типичным» с детства не был.

Какое «дело обойдётся»? Выгнать Жиздора из Киева? Или — «сделаться главою Князей Российских»?

Разница? — т. Жуков может по приказу т. Сталина взять Берлин. Провести помесь Потсдамской конференции с внеочередным съездом ВКП(б), где «В» означает «всемирная», с заочным избранием нового генсека — нет.

Я по характеру не разрушитель-завоеватель, а строитель-делатель. Мне интересно сделать. Для этого нужна стабильность. В этом, побулькивающем изменами, заговорами, крамолами и усобицами болоте под названием «Святая Русь».

Планы у меня возникали… разные. Реально сформировался первый пункт. Как в «Уставе» РСДРП: кто может быть членом? — «Членом», в смысле: Великим Князем, может быть Боголюбский. Других, подходящих по «членству», в смысле: по направленности и качественности деятельности, а также по влиянию, родовитости и последовательности — не наблюдается.

Значит — переменить власть.

Что означает: убить Жиздора. Не свергнуть-выгнать, а истребить. Угомониться он не может, а тратить время и силы на его выковыривание — не эффективно.

«Гарантия мира: закопать топор войны вместе с врагом» — мудрость от Ежи Леца вполне применима к русской усобице.

Одновременно: «правильно вокняжить» Боголюбского.

Мой здешний опыт и размышления показали, что «белоизбанутость Всея Руси» невозможна без революции.

«Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти в государстве. Без уяснения этого вопроса не может быть и речи ни о каком сознательном участии в революции, не говоря уже о руководстве ею» — О! Здгаствуйте, Владимир Ильич! Ваш опыт — ценен и бесценен! Подегживает и напгавляет! Спасибо, товагищ!

«Вся власть советам!». В смысле: моим советам Боголюбскому.

А кому ещё советовать? Живчику? — Так он коленом не вышел. В смысле: коленом от древа.

Любое нарушение общепринятых законов, традиций, ритуалов обернётся сомнениями в легитимности в чьих-то мозгах. Что превратится в сотни воинов, которых придётся убивать. В города русские, которые надо будет брать и выжигать. Подчистую. Как Мономах Минск.

А Боголюбский не хочет идти в Киев! Я тут… факеншит!.. как цурипопик на цырлах… А он там: «Не желаю!». Вот же ж… Князь… Итить его, барманосить! Ядрёна вошь! Вбыв бы…

Выбирая между «экстенсивным и интенсивным путями», Боголюбский выбрал «интенсивный»:

— Мне в Залесье хорошо. Режьтесь у себя как хотите, только ко мне не лезьте. Выбить «киевского хищника» помогу. Он и мне опасен. Титул приму. Но порядок у вас наводить… Я Владимир свой строю — это «да». А там… сами-сами.

«Рим, Рим… Видели бы вы мою капусту!».

Меня это не устраивало совершенно. Я был морально готов тащить воз «русского прогресса», давая, внедряя, впихивая и всовывая… Но кто-то должен бежать впереди и сшибать с дороги разных мешающих мне придурков. Боголюбский удачно подходил для функции «передового мусороуборочного комбайна». Я стал настаивать на его участии в походе. Не для битв, а для «после похода»: проведения необходимых ритуалов и изменений.

Лазарь в Боголюбово сумел донести мои мысли до князя Андрея.

— Тебе, княже, надлежит идти в Киев. Войском пусть сын командует, но тебе надобно там быть. Принять «шапку» и бармы, обласкать героев, поставить князей. Наградить непричастных и наказать невиновных.

— Чего?!

— Ничего. С собой брать Ропака. Он — жертва «киевского хищника» и «воровства новогородского». Нужно показать. Дело-то с Новгородом всё равно делать придётся. Брать Мачечича — для подтверждения его отказа от «шапки» и твоей законности. Возьми с собой Живчика. Муромские и рязанские на глазах князя своего крепче биться будут. Да и просто человек надёжный. Таких… сам знаешь: Киев — кубло.

— Тревожно. Всё Залесье без князей оставить… Глеб-то мой мал ещё, у Живчика тоже несмышлёныши.

— Ты Залесье без войска оставляешь — на что здесь князья? Глебушку, кстати, возьми с собой, показать надо отроку святыни, Софию, Печеры. Пусть смолоду разные места посмотрит. Ты-то вон, до Иерусалима хаживал. А насчёт тревоги… Откуда? Новогородцы до весны кору едят, у булгар смута от безденежья, кыпчаки мимо Боняка не пройдут. Остальное — в воле божьей. С этим войском или князем не совладать. У иконы своей поспрашивай, а я свою «Исполнение желаний» потревожу.

Возникновение Всеволжска, моя политика «железного занавеса», хорошо прикрывало восточные границы Залесья. Лесных немирных племён можно было не опасаться. «Гаремное зеркало» оказалось эффективной диверсией: Волжская Булгария влетела в кризис. Мой бывший пленник и воспитанник Алу обеспечивал мирные отношения с главной силой в близкой части Степи — со старым Боняком.

Но главное условие для такого расширения состава участников похода: отсутствие в живых Калауза. Пока тот сидел в Рязани, Боголюбский должен был ожидать в любой момент удара из-за Оки.

Андрей отказывался, я настаивал. Он приводил аргументы — я их опровергал. Постепенно до меня дошло: причины вообще не в логике, не в реале. Причина в нём самом, в его личном виртуале.

Заниматься психотерапевтизмом по телеграфу… Мне в первой жизни доводилось изображать из себя разного рода «службу поддержки» или «телефон доверия». Но по телеграфу…

— Андрей, ты боишься.

— Нет! Просто не хочу.

— Не хочешь, потому что боишься. Страшишься увидеть места, которые напомнят тебе былое. Твои ошибки, неудачи прошедших лет. Это — твой страх. Победить его можно только придя на те же места. Придя победителем. Посмотреть новыми глазами. Не сделаешь — так и будешь мучиться. Всю жизнь.

Он молчал три дня. И три ночи. Днями строил бояр, ночами молился перед чудотворной. Неудивительно, что его вторая жена постоянно чувствовала себя брошенной.

На четвёртый день принесли короткую, в одно слово, телеграмму: «Иду». Тогда сдвинулся и я.

Был у нас разговор. Уже в Киеве. О его страхах. Слово… неточное. Правильнее: чувство вины, неотомщенные оскорбления… Муки совести. Боль гордости. Стыд от себя самого.

Закономерно: меня мой «испанский стыд» погнал в экстенсивный путь, его личный — в закукливание.