Присяжный заседатель

Глава 3 «КОГДА Я РЯДОМ С НИМ, Я НИЧЕГО НЕ БОЮСЬ»

Неделю спустя Энни сидит в зале суда и вместе с остальными присяжными переворачивает страницы расшифрованной магнитофонной записи. Совсем как в школе: теперь переходим на следующую страницу.

С пленки звучит голос Луи Боффано. Микрофон был установлен в обувной мастерской, в районе Квинс. Слышно так себе — мешают помехи. Если бы не расшифровка, Энни почти ничего бы не разобрала. Но даже с текстом в руках понять смысл слов Боффано чертовски трудно: «Вот я и говорю ему, какого хрена, говорю? Он ко мне пришел, так? Ты понял, Поли? Он говорит, ни хрена, говорит. Не желаю, говорит, тебя видеть. Я говорю, ладно. Тогда, говорю, что за фигня там в строительной фирме? А он говорит, что успел потолковать с этим типом Уилтоном».

Потом раздается скрипучий голос Поли Де Чико. Голос скрипит что-то неразборчиво, но в тексте написано: «Кто?»

Луи: «Или Уэлтон, какая к… матери разница? Ну не помню я, Уилтон или Уэлтон. Ты его знаешь?»

Тут Поли Де Чико произносит нечто такое, что расшифровке не поддается. В тексте написано: «Неразборчиво».

Луи разглагольствует дальше: «Ну не знаю, не знаю. Кто его разберет, этого Уилтона-Уэлтона, прямо не знаю. А ты-то знаешь?»

Поли сипло заявляет: «Он кусок дерьма».

Луи: «Кто? Уэлтон?»

Поли: «Кто-кто?»

Луи: «Или Уилтон. Так ты знаешь его или нет?»

Поли: «Я не (неразборчиво). Ты про Вито, что ли?»

Луи: «Вито, при чем здесь Вито? Ты меня слушаешь или нет? Все они сукины дети. И учти, Поли, это еще лучший из них. Мы еще с ним дерьма накушаемся, вот увидишь».

Поли Де Чико клекочет что-то невразумительное.

Энни изо всех сил старается, но никак не может сообразить, о чем идет речь. Должно быть, сказываются бессонные ночи. Однако ей кажется, что никто в зале не понимает, о чем толкуют два мафиози — просто остальные не показывают виду. Каждый из присяжных внимательно смотрит в текст, все дружно шелестят страницами. Остальные участники суда делают то же самое — кроме Энни и Луи Боффано.

У Луи скучающий вид. Пленку он не слушает, лениво постукивает ручкой по блокноту. Думая о чем-то своем, Боффано недовольно кривится. Потом отрывает кусок бумаги, комкает и сует в рот. Он что, плеваться собирается? Никто, кроме Энни, его не видит. Луи закидывает голову, смотрит в потолок. Потом вдруг высовывает язык, на кончике — комочек из бумаги. В зале все увлечены текстом, никто даже не рассмеялся. Разочарованный Луи выплевывает бумажку, обводит взглядом присяжных. Энни прячет глаза, но слишком поздно — Луи Боффано понял, что она его разглядывала.

И тут вдруг текст приобретает вполне понятный и однозначный смысл.

Луи Боффано говорит:

«Я не понимаю, Поли, неужели этот козел думает, что от меня можно прятаться? Сальвадоре тоже думал, а где он теперь? Хренов Сальвадоре Риджио, наш неуловимый герой, а? Все говорили, что я до него не доберусь. Таких, мол, не убивают. Засел у себя в доме, двадцать головорезов, по забору проволока с током и все такое. Но я потолковал с Учителем, и он сказал мне: „Этот парень не хочет, чтобы его убили? Засел в доме и не вылазит? Никаких проблем. Мы сами до него доберемся. Выроем тоннель“. Помнишь, Полли?»

Поли: «(Неразборчиво)».

Луи: «Я говорю Учителю: о`кей, говорю, хочешь рыть тоннель — рой. Прикончи этого сукина сына. Класс, да?»

Поли: «Да, это был настоящий прикол».

Луи: «Жалко только, Сальвадоре не успел оценить юмор. И я не завидую этому козлу, который от меня прячется. От Луи Боффано не спрячешься. Так я говорю?»

Поли: «(Неразборчиво)».

Луи: «(Неразборчиво)».

Поли: «(Неразборчиво)».

Энни снова смотрит на Боффано. Тот сидит с закрытыми глазами. Его защитник Боузмен кривится — ему не нравится то, что он слышит. Наверняка он и раньше знал, что в распоряжении прокурора имеется такая запись, но все равно приятного мало. Краешком глаза Энни замечает, что ее сосед слева неодобрительно качает головой.

Энни знает, что эту пленку ей придется потом прослушать еще не один раз. Боффано, ты идиот, думает она. Ты бы еще напечатал официальное признание в журнале «Таймс». Неужели ты думаешь, что после этого мне удастся убедить остальных присяжных в твоей невиновности? Трепло ты поганое!

Стало быть, ты сказал этому своему Учителю: хочешь рыть тоннель — рой. Убей этого сукина сына. Молодец, нечего сказать.

Славко сидит за ресторанным столиком с Сари Ноулз, которая на поверку оказалась сногсшибательной красоткой.

— Стало быть, вы хотите, чтобы я для начала выяснил, куда он ходит по ночам? — подытоживает Славко. — Вас интересует, состоит ли он со своей клиенткой в интимных отношениях?

— Да.

— Какие-нибудь предположения есть?

— О чем?

— О том, куда он ходит.

Она качает головой. Славко не сдается.

— Ну хорошо, а что он вам говорит по этому поводу?

— Ничего. Говорит, работа. Сделки. Я же вам говорила, он управляет потребительским фондом.

— Почему вы ему не верите?

Вопрос повергает Сари в задумчивость. Она проводит кончиком языка по губам.

Такая знает себе цену, думает Славко. Только посмотреть на эти медовые волосы, рассыпанные по плечам. Так и вспыхивают, так и переливаются. Наверняка девчонка об этом знает. Вон как на нее уставился официант, да и двое мужиков за соседним столиком все глаза проглядели. Она на них — ноль внимания, а между тем наверняка в курсе. Должно быть, давно привыкла к такому отношению. Без него, поди, уже жить не может.

Славко отмечает безукоризненность ее косметики. На девице шикарный деловой костюм с шарфиком от «Гермеса». Видно, что, несмотря на душевное расстройство, мисс Ноулз не забыла приодеться и привести себя в порядок, все сделала для того, чтобы несчастный официант слюнями истек.

Отхлебнув чаю, Сари пожимает плечами и говорит:

— Я не знаю, почему я ему не верю. Вы считаете, я должна ему доверять?

— Вы бы лучше задали этот вопрос ему.

— Могу ли я ему доверять? Вы хотите, чтобы я спросила, не обманывает ли он меня? Ни за что на свете.

— Почему?

Она хлопает ресницами.

— Я не могу задать ему такой вопрос.

— Почему?

— Не могу и все.

— Я вас не понимаю.

— Это потому что вы его не знаете.

— А что в нем такого?

— Это человек, которому такие вопросы не задают.

— Почему?

— Послушайте, вы со всеми своими клиентами так разговариваете?

— Я так разговариваю со всеми потенциальными клиентами. Мы с вами еще не сговорились. Дело хлопотное, неясное. Я должен сориентироваться, разобраться что к чему.

Она подсказывает:

— Вы хотите понять, где факты, а где бабские фантазии?

— Вот именно. Но если вам кажется, что я слишком пристаю к вам с вопросами…

— Ничего, спрашивайте, — вздыхает она и простирает к нему ладони, как бы показывая, что ей нечего скрывать. — Понимаете, я не хочу, чтобы Эбен знал о моих… сомнениях. Он сочтёт это признаком слабости.

— Как вы его назвали? Эбен?

— Эбен Рэкленд.

— Что это за имя такое? Сокращенное от Эбенезер?

— Нет, его зовут Эбен.

— Понятно. И этому вашему Эбену не нравятся слабые люди?

— А кому они нравятся? Ревнивые, подозрительные. Думаю, что никому.

— И вам тоже?

Она бросает на него недоумевающий взгляд. Мол, какое это имеет отношение к делу? Славко и сам понимает, что никакого. Чего ты бесишься? — спрашивает он себя. Только из-за того, что Джули когда-то сказала, что терпеть не может слабаков, и ты подумал, что она намекает на тебя? Расслабься, обычный разговор с клиентом, больше ничего.

Но вопрос, тем не менее, задан, и Сари на него отвечает, хоть и не сразу:

— Да, наверно, сила меня привлекает больше, чем слабость. Несомненно.

— Ясно. И Эбен Рэкленд человек сильный?

— Не просто сильный, а могучий, — без малейшего колебания отвечает она.

— В каком смысле «могучий»?

Славко, ближе к делу, говорит он себе. Ты что, ревнуешь к ее приятелю? Запал на эту девчонку? Вообще-то, это на тебя похоже. Ты ничем не отличаешься от слюнявого официанта. Настоящий профессионал, ничего не скажешь. Она всю жизнь мечтала о таком, как ты — лысеющем неудачнике, страдающем болезненным любопытством. Но даже терзаясь самоуничижением, Славко продолжает гнуть свою линию.

— Вы хотите сказать, что если бы он сейчас был рядом с нами, то разорвал бы меня на куски?

Вопрос явно ставит Сари в тупик.

— В каком смысле? Нет, Эбен совсем не такой. Он не агрессивный, если вы имели в виду это.

— Сари, я не могу понять главного. Почему бы вам не послать этого парня к черту? Ну хорошо, он такой, сякой, замечательный, расчудесный, имя у него библейское и все такое, но ведь вы ему не доверяете. Нельзя быть счастливым с человеком, если ему не доверяешь. Так или нет? Зачем вам такой нужен? Найдите себе кого-нибудь другого.

Сари смотрит в чашку, явно борясь со слезами. Потом спрашивает:

— Вы знаете, что такое навязчивая идея? — И, не дожидаясь ответа, продолжает: — Я чувствую себя полной дурой. Чувствую себя ребенком. Посмотрите на меня — я взрослая самостоятельная женщина. У меня собственная фирма. Я в жизни не имела никаких комплексов. Я говорю себе: он часто работает по ночам, он работоголик, ну и что с того? Ведь когда он рядом со мной, я чувствую его любовь. А потом на меня находит, и я твержу себе: он встречается с кем-то еще. Эта мысль сводит меня с ума. Когда я рядом с Эбеном хотя бы пять минут, все мои сомнения исчезают. Этот человек видит тебя насквозь, он понимает абсолютно все. Когда я рядом с ним, я ничего не боюсь. Я вот сказала, что он могучий. У него душа могучая, понимаете? Да нет, где вам понять? Если он бросит меня, я просто умру. Но вам этого действительно не понять. С вашей точки зрения это полный абсурд.

— Почему же, я очень хорошо это понимаю, — отвечает Черник.

У Сари текут черные слезы. Она осторожно промокает глаза салфеткой. Зачем ей столько косметики? — думает Славко. Она и без косметики была бы хоть куда. Наверно, малюется для того, чтобы понравиться тому типу. Что ж это за ублюдок такой, если мучает такую девчонку?

— Сари, я очень хорошо вас понимаю. Мне и самому приходилось переживать такое.

Он накрывает ее руку своей ладонью, и она отвечает на рукопожатие.

Потом Славко прощается и уходит, думая: я и сейчас от этого не избавился.

Джесс в гостях у Оливера. Оба сидят, уткнувшись носами в дисплей. Оливер с помощью «мыши» рисует на экране дракона. Проблемы с клыком — он получается какой-то мелковатый, неубедительный.

— Нарисуй здоровенный такой клычище, — говорит Джесс.

— Ты хочешь здоровенный? — спрашивает Оливер.

— Ага.

— Здоровущий-прездоровущий?

Оливер щелкает «мышью», переводит курсор дракону под хвост и внезапно у чудовища вырастает огромный ярко-красный фаллос.

— Ты псих, — говорит Джесс, но сам хохочет, потому что фаллос становится все больше и больше.

— Хватит? — спрашивает Оливер.

— Нет, давай еще!

Тогда Оливер обматывает фаллос вокруг шеи дракона.

— Вот теперь в самый раз, — кивает Джесс. На красном появляются желтые точки.

— А это еще что такое? — интересуется Джесс.

— Это у дракона триппер.

— Дай-ка я! — Джесс хватается за «мышь», но Оливер его отталкивает.

— Подожди.

У дракона на члене расцветают зеленые листочки, вырастают веточки. Борясь за «мышь», оба мальчика заливаются хохотом.

Вдруг Оливер замечает, что в дверях стоит мать. У нее странное, тревожное выражение лица, как во все последние дни.

— Что это он здесь делает? — спрашивает она.

Оливер уже не смеется.

— Кто, Джесс? В каком смысле?

— Ты должен сидеть и делать уроки.

Голос у нее ледяной. Она так разговаривает, лишь когда у нее нервы на пределе. И никогда не позволяет себе этот тон в присутствии посторонних.

— Мама, но еще шести часов нет…

— Ты делай то, что я тебе говорю. И первым делом попрощайся со своим другом.

У Оливера вспыхивает лицо, голос срывается:

— Но это нечестно! Мы же только что…

— До свидания, Джесс, — отрезает мать.

Джесса моментально как ветром сдувает. У Оливера слезы на глазах.

— Мам, зачем ты так?

— Теперь скажи, кто изрезал всю газету? — не слушает его она.

В руках ее газета с вырезанным квадратом.

— Я, — отвечает Оливер, не глядя ей в глаза.

— Ах вот как? А я думала, что мистер Слайви пробрался сюда среди ночи и искромсал всю газету. О чем была статья?

Мать говорит с такой злобой, такой ненавистью, что Оливер теряет дар речи.

— Это была статья о судебном процессе, так ведь? — продолжает она. — Я пролистала всю газету и никаких упоминаний о суде не нашла.

— Мама, ты же ведь сама мне велела вырезать все статьи о процессе.

— О Господи. — Мать закатывает глаза. — Ты никогда не делаешь то, о чем я прошу. Почему же тут вдруг такое рвение? Где статья?

Оливер колеблется.

— Где она, я спрашиваю! — рявкает Энни.

— Я разорвал ее на мелкие кусочки.

— Зачем?

— Ты сама мне велела!

— Разве я говорила тебе, что нужно рвать статью на мелкие кусочки? Говорила я тебе это или нет, черт бы тебя побрал?!

И тут Оливер не выдерживает. Слезы градом льются у него по лицу.

— Мама, ты же сама…

— Что было в статье?

— Ты же сама сказала, что тебе не положено это знать. Тебе нельзя читать газеты, нельзя смотреть телевизор…

— Что было в статье? Отвечай!

— Я не помню! Там было написано, что крутили какую-то пленку…

— А что было на пленке?

— Мама, ну ты же там была. Зачем ты меня спрашиваешь?

— Что об этом писала газета?

— Не помню. Кажется, этот Луи Боффано приказал кому-то вырыть тоннель, чтобы кого-то прикончить.

— В газете было написано, что Боффано виновен?

— Я не знаю.

— Что еще написал журналист? Написал ли он, что эта улика является неопровержимой?

— Что это значит?

— Неопровержимая улика? Ты что, совсем маленький? Что написано в статье?

— Да ничего такого. Там только было написано, что в зале все притихли.

— Но какое впечатление от статьи?

Энни хватает сына за руки, сжимает их, что есть силы. Оливеру больно, но это не самое страшное. Больше всего его пугает голос матери.

— Журналист убеждает читателей, что Боффано виновен?

— Мама, я не знаю!

— С кем ты об этом говорил?

— О процессе? Ни с кем. Ты же мне запретила.

— Ax, я тебе запретила? Так вот, я тебе не просто запрещаю. Если ты с кем-нибудь хоть словом обмолвишься об этом процессе, я положу твой велосипед на асфальт и проеду по нему машиной. Потом выкину компьютер в окно. А после этого приду и задушу тебя собственными руками. Я не шучу. Ты понял?

— Да.

Энни отпускает сына, встает. Оливер, закрыв лицо руками, рыдает. Но мать хватает его за волосы и поднимает лицо мальчика вверх.

— Это еще что такое? Ты думаешь, раз в доме нет мужчины, то можно быть плаксой? Ничего у тебя не получится. Немедленно прекрати реветь!