Присяжный заседатель

Глава 9 ЛЕГЧАЙШЕЕ ШИПЕНИЕ

Эдди поджидает их на холме, возле старого карьера. Энни так дрожит, что он вынужден помочь ей выбраться из машины.

Потом Эдди и Винсент вдвоем перетаскивают бесчувственного Родни на переднее сиденье, к рулю.

— Вы не можете… Нельзя… — лепечет Энни.

— Что «нельзя»? — спрашивает Винсент.

— Его нельзя сажать за руль.

— Вы правы, — соглашается Винсент.

Он ставит одну ногу Родни на педаль газа, вторую отодвигает в сторону. Потом захлопывает дверцу, просовывает руку через окно и поворачивает ключ зажигания. Мотор оживает.

— Да, Энни, вы совершенно правы, — сосредоточенно повторяет Винсент. — Такого за руль сажать нельзя, еще задавит кого-нибудь.

Он включает первую передачу, потом сразу вторую. Машина срывается с места и, набирая скорость, мчится вперед по дороге. Дорога сворачивает в сторону, автомобиль едет по прямой, направляясь к обрыву. Эдди отворачивается. Он подобных сцен за свою жизнь насмотрелся предостаточно — пускай другие любуются.

Доносится шум осыпающейся щебенки, потом, после томительной паузы, громкий всплеск. Карьер проглотил машину вместе с Родни. Все произошло очень быстро, очень просто. Эдди подводит женщину к своей машине, усаживает. Винсент на «лотосе» уже уехал.

Мили две они едут в полном молчании, потом Эдди говорит:

— Когда вы будете под секвестром, вас поселят в мотеле, комната будет на двоих. Очень важно, чтобы вы взяли кровать, которая ближе к телефону. Это понятно?

Энни кивает. Тихим, усталым голосом спрашивает:

— Зачем он это сделал?

— Вы имеете в виду Родни? Да ладно вам, Родни был куском дерьма. Если его не остановить, он еще кого-нибудь задавил бы насмерть. Вы ведь про Родни спрашивали?

На самом деле Эдди знает, что она спрашивала не про Родни.

— Или вас интересует, почему мой друг решил вас попугать?

Энни смотрит прямо перед собой, молчит.

— Я знаю, вам пришлось нелегко, — кивает Эдди.

— Вы ведь говорили, что у вас есть дочь, — еле слышно шепчет Энни.

— Есть.

— А у него детей нет.

— Да, у него детей нет. Но он сделал это для вашего же блага.

— Для моего блага…

— Вы чуть было не наломали дров. Как можно было идти к судье? Если бы вы что-нибудь ему сказали, нам пришлось бы вас убить. Не было бы другого выхода, и вы сами это знаете. Так что считайте, этот урок вам на пользу.

— Вы давно его знаете?

— Давно.

— Зачем он все это делает?

— Ну… — Эдди пожимает плечами.

— Ведь он даже не из ваших, верно? Он не обязан этим заниматься. Так почему же он это делает?

— Вы задаете слишком много вопросов.

— И почему вы разрешаете ему все это делать?

Они уже приближаются к ресторану «Вике». Эдди пожимает плечами:

— Послушайте, Энни, вы его здорово напугали. А этого делать ни в коем случае нельзя. Он отличный мужик, золотая голова и все такое, но пугать его нельзя. Это я вам говорю по опыту, можете мне верить. И упаси вас Боже еще когда-нибудь затевать против него этакую хреновину.

Учитель ухаживает за орхидеями — ему нужна медитация. Стерилизованный скальпель очищает мохнатые корни «бругтонии», снимает налет со стебля «катасетума пилеатума». «Маудиа» простудилась, поэтому Учитель смазывает ее листочки кисточкой, на которую нанесен беномил. Как быстро живые существа теряют форму и красоту, если за ними не ухаживать.

Теряют ясность, теряют совершенство. Настроение у Учителя приподнятое, и это его удивляет. Наводить страх на Энни было делом не из приятных. Необходимым, но пакостным. И все же теперь Учитель буквально блаженствует. Обрабатывая листочки «маудии», он совершает обряд Тао.

Почему такое несложное, неприятное дело приводит человека в состояние блаженства?

Должно быть, душа вознаграждает тебя за то, что не испугался заглянуть в темноту, проявил мужество, выстоял.

Учитель почему-то начинает вспоминать про ракету.

Ему тогда было столько же, сколько сейчас Оливеру: лет двенадцать — тринадцать. Он и Эдди стояли в замусоренном дворе многоквартирного дома в Бруклине. Перед ними возвышалась ракета, которую соорудил будущий Учитель.

Эдди была оказана высокая честь вести отсчет стартового времени.

Ракета была высотой четыре фута, фюзеляж желтый, нос синий. В качестве топлива Учитель использовал канистру с жидким водородом и еще одну с жидким кислородом (кислород украл двоюродный брат Эдди, работающий в химической компании).

Если бы при зажигании произошла хоть малейшая накладка, ракета так шарахнула бы, что от квартала вряд ли что-нибудь осталось бы.

Правда, об этом он своему другу не рассказывал.

— Пятьдесят шесть секунд до старта, — объявил Эдди.

— Старт задерживается.

— Почему задерживается?

— Потому что твой старик появился.

Отец, как всегда, был пьян. Он остановился перед ракетой и, покачиваясь, сказал:

— Красотища. Просто произведение искусства.

— Папа, шел бы ты домой.

— Нет, когда я вижу такую красоту, мне хочется петь.

— Папа, ну пожалуйста.

Но отец уже запел арию из оперы. Учитель хорошо помнит — это была ария из оперы «Германия». Серенада в честь желто-синей ракеты разнеслась по всему двору.

Из окна кто-то высунулся и громко зааплодировал.

— Это мой сын! — закричал отец. — А это его ракета! Настоящая поэзия!

— Папа, тише ты. Такие ракеты строить не разрешается…

Отец снова запел.

— Папа, немедленно перестань!

— Что-что? Тебе не нравится музыка Франчетти? Разве ты от нее не балдеешь? Конечно, это не рок-н-ролл, где тебе…

— Папа!

— Чтоб ты сдох!

Отец развернулся и исчез в подъезде. Когда до старта оставалось пятнадцать секунд, во двор выскочила мать.

— Как ты смеешь говорить такое отцу?

— Ма, мне сейчас не до тебя!

— Ты не смеешь так разговаривать с отцом! Он поет в твою честь, он тебя любит…

Тут распахнулось окно, и высунулся отец.

— Мэри! Оставь ребенка в покое! Видишь, он играет со своим другом!

— А ты, ублюдок, вообще молчи! — заорала мать. — Жирный, поганый педераст!

— Оставь моего сына в покое, подлая сука!

Мать повернулась к сыну и сказала:

— Ты знаешь, что твой отец педераст? И это еще не все…

Дальше он слушать не стал — включил зажигание, и смесь водорода с кислородом воспламенилась. Двор заполнился белым дымом, пламенем и грохотом. Мать с визгом побежала к подъезду, на лице Эдди появилась восхищенная улыбка, а ракета медленно взмыла в розовеющие небеса. Она была желто-синяя, под ней клубился белый дым, а еще ниже пунцовело пламя. Ракета полетела вверх, в небо, а у мальчика зазвенело в ушах, и вдруг душу омыло волной необычайной чистоты. Один миг, и он от всего очистился.

Оливер безуспешно пытается выманить мать из дома, ему хочется расспросить ее о том, что было, но Энни проявляет удивительную бестолковость и намеков не понимает. Она вываливает на сковородку цыпленка с рисом, мешает ложкой, на сына не смотрит.

— Мам, пойдем лучше пиццы поедим. Или еще чего-нибудь.

Она молчит.

— Я хотел тебе рассказать про школу…

Энни перемешивает рис.

— Ну расскажи. — Голос у нее опять звучит как-то резко, словно ничего не изменилось. — Расскажи, как провел день.

— Ну… — Он пожимает плечами. — А ты как провела день?

Молчание.

— Мам.

— Что?

— Я спросил, как ты провела день.

— Не помню.

В глаза не смотрит.

— Может, сходим куда-нибудь после ужина? Мороженого поедим?

— Нет.

Оливер меняет тактику.

— Ты с Джулиет сегодня разговаривала?

Энни резко разворачивается, прикладывает палец к губам и шипит. Вслух говорит:

— С Джулиет? Нет.

Тогда Оливер выходит в гостиную, берет тетрадку и на обратной стороне пишет: «Этот тип знает, что Джулиет — твоя подруга. Почему ты боишься о ней говорить?»

Энни пишет: «Никогда больше не произноси это имя у нас в доме. Никогда».

Оливер: «Что сегодня произошло?»

Энни: «Ничего не получится».

Оливер: «Почему? Что произошло?»

Энни: «Я тебе потом расскажу».

Оливер: «Мама, мы должны бороться».

Энни: «Если мы будем бороться, он тебя убьет».

Оливер: «Ничего, я рискну».

Энни бросает на него свирепый взгляд и яростно скрипит пером по бумаге: «Если мы будем бороться, он убьет меня».

Слово «меня» подчеркивает жирной чертой.

Дискуссия закончена.

Энни выходит на кухню, опускается на колени и плачет, но делает это беззвучно. Она прижимает к себе сына и шепчет ему на ухо:

— Нет, Оливер, нет.

Проходит минута, и она поднимается на ноги. Вырывает из тетради страницу, комкает, сжигает.

Учитель думает: здесь что-то не так. Не могу понять, в чем дело, но есть в этом какая-то странность. До этого момента он сидел в позе лотоса, теперь встает и подходит к пульту. Прокручивает пленку, слушает, потом еще раз, еще раз. Оливер говорит:

— Может, сходим куда-нибудь после ужина? Мороженого поедим?

Чего это парню так хочется уйти из дома? Энни отвечает:

— Нет.

Потом пауза, и мальчик спрашивает:

— Ты с Джулиет сегодня разговаривала?

Какой-то странный звук, вроде легчайшего шипения. Что бы это могло быть? Звуковая помеха? Пар из чайника? Учитель включает пленку еще раз. Опять легчайшее шипение. Кажется, он догадался в чем дело — Энни шипит на сына, чтобы он замолчал. Еще одно прослушивание.

Интересно, почему это она не хочет, чтобы он упоминал о Джулиет? Очень любопытно. Ведь Оливер всего лишь спросил, разговаривала ли она сегодня с Джулиет? Затем следует долгая пауза, прерываемая едва слышным поскрипыванием. А это еще что?

Учитель достает из письменного стола лист бумаги, берет ручку, пишет: «Энни Лэйрд, Энни Лэйрд». Потом еще раз прокручивает пленку. Пишет: «Душамоядушамоядушамоя». Да, он не ошибся — это был скрип ручки по бумаге. Они писали друг другу какие-то послания.

И в конце еще какой-то треск. Это горела бумага. Естественно. Энни боялась, что Учитель будет рыться у нее в мусоре и найдет скомканный листок.

Выводы. Оливер знает про меня, знает про «жучки», знает про все.

Кто еще в курсе?

Джулиет. Эта врачиха. Само собой. Дура набитая. Она-то наверняка и присоветовала все эти идиотские выходки. Любительница риска и приключений. Она подвергает жизнь мальчика опасности. Доктор Джулиет Эпплгейт, улица Норт-Кент, Фарао, штат Нью-Йорк. Поразительная неосторожность, непростительный эгоизм. Этой дуре нравится воображать себя смелой, самоуверенной, она ломится, не разбирая дороги и нарушая ритм Тао. Как же ей, должно быть, трудно живется с такой неорганизованной душой.

Учитель сокрушенно качает головой.

Следующий день, время — после обеда. Эдди едет в машине. Он устал, день был тяжелым и еще не кончился. Сначала пришлось помогать Винсенту устанавливать прослушивающую аппаратуру в квартире Джулиет Эпплгейт. Задача была не из легких, потому что врачиха живет над бакалейной лавкой, а в лавке все время народ.

Потом пришлось ехать в Квинс, где у ямайцев большая проблема. В передаточном пункте вместо двадцати восьми тысяч долларов оказалось всего двадцать четыре тысячи.

Какой-то мелкий воришка наложил лапу на деньги организации.

Скорее всего виновен ямайский связной. Эдди обсудил проблему с его боссами. Можно не сомневаться, что дело будет решено. Если парень виновен, ямайцы вытрясут из него душу, а потом прикончат. Заодно прикончат всю его семью, соседей, тех, кто случайно окажется поблизости. В шесть часов вечера можно будет посмотреть об этом репортаж по телевидению.

Эдди завидует ямайцам — они действуют прямо, без сантиментов.

Плюс ко всему голова раскалывается.

И дела еще сделаны не все. Эдди едет на север, он должен передать Фрэнки подарок от Винсента. За то, что Фрэнки помог потрясти частного сыщика, он получает двадцать тысяч долларов наличными и орхидею для его подружки.

Задумано неплохо. Когда Фрэнки увидит такую кучу денег, он описается от счастья. Да и орхидея придется ему по вкусу. Фрэнки и так уже молится на Винсента, хоть никогда не видел его лица. Парень считает, что Винсент — второе пришествие Девы Марии. А тут еще двадцать тысяч наличными и орхидея — всего за час ерундовой работы. После этого Фрэнки в честь Винсента вообще храм построит.

Эдди очень хорошо знает это чувство. Он и сам с раннего детства привык относиться к Винсенту с восхищением. Восхищение и поныне живет в его душе. Правда, последние двадцать четыре часа Эдди все время размышлял над вопросом, который задала Энни.

«Почему вы разрешаете ему делать все это?»

Слушайте, дамочка, шли бы вы к черту со своими идиотскими вопросами. Мне нужно передать деньги, а потом я хочу вернуться домой и убедиться, что с моей девочкой все в порядке. Поджарю нам с ней пару бифштексов, креветки, сварю картошки, потом буду смотреть по телевизору сериал. Больше мне ничего не нужно. Хватит с меня мыслей об этом долбаном Винсенте.

«Разрешаю»? В каком это смысле? Винсент всегда делает то, что хочет.

Он всю жизнь такой. С самой школы Святого Ксавьера. Я знаю его с четвертого класса. Школа была католическая, но Винсент на монахинь плевать хотел. Он все делал по-своему. Помню, было у нас занятие в компьютерном классе. Винсент поднял руку и сказал: «Когда-нибудь построят компьютер, который будет заниматься только одним — вычислять, кто такой Бог и как он выглядит». Урок вела сестра Франческа. Винсент говорит:

— Мы заложим в компьютер всю известную нам информацию, а остальное он вычислит сам.

— Какую информацию? — спросила сестра Франческа.

— Информацию о Боге, о Творении.

— По-моему, молодой человек, Библия сообщает нам все, что мы должны знать о Боге.

Винсент ее даже не слушал, говорил свое:

— Компьютер захочет понять, что такое Бог. Для этого ему придется превратиться в Бога, создать свою собственную вселенную. И очень возможно, что эта вселенная заменит нашу. Как по-вашему, сестра Франческа?

Винсент всегда чувствовал себя не в своей тарелке, когда вокруг был хаос, шум, много народу — в кафетерии, в кругу семьи, на перемене. Зато, если ситуация находилась под контролем, он был бесподобен — от него так и исходил магнетизм, да и страху он мог нагнать дай Боже.

С другой стороны, думает Эдди, большой вопрос — все ли в порядке у Винсента с психикой.

Взять, к примеру, ту ракету, которую они в детстве запустили в небо. Отец и мать Винсента опять были пьяные, и никто, кроме Эдди, не знал, что в ракете сидит кошка Винсента. Дня через три, а может, через четыре после того, как ракета с членом экипажа исчезла в голубом небе, Эдди увидел, что Винсент плачет.

— Ты чего это?

— Жалко Мадам Баттерфляй.

— Кошку? Ты из-за кошки плачешь?

— Да, мне ее не хватает.

— Какого же ты хрена тогда запулил ею в небо?

— Они все время ее обижали — пинали ногами, не мыли, отец ей в миску виски наливал. Надо же было что-то сделать.

Винсент все время приставал, чтобы Эдди рассказывал ему об отце, двоюродных братьях, других родственниках — все они были членами «Коза ностры». Винсента интересовали не преступления, он пускал пузыри от того, что называл «иерархической структурой». Хотел, чтобы Эдди познакомил его со своими родственниками, но Эдди предпочитал этого не делать.

Когда Винсент учился в старших классах, от его былой застенчивости не осталось и следа. Сначала в него влюбилась хорошенькая, но полоумная девчонка-хиппи. Всех это ужасно развеселило, но со временем девчонки одна за другой стали буквально липнуть к Винсенту. Он болтал с ними о своей восточной религии, и цыпочки буквально кисли, прижимались к нему, шепча: «Ой, надо же, а я сама на днях думала буквально о том же самом!» Скажет такое — и можно считать, что Винсент закадрил еще одну.

Потом ему выделили стипендию и он стал учиться в колледже. Эдди школу так и не закончил, были у него дела поважнее. Троюродный брат Луи Боффано организовал банду, занимавшуюся угоном автомобилей и кражей автомагнитол. Все бы ничего, но сукин сын Гамбино не давал парням жить — считал, что Луи слишком зелен, что его запросто можно скрутить в бараний рог.

Однажды Луи сказал, что с удовольствием подложил бы Гамбино в машину бомбу, жаль только, не умеет ее делать.

Эдди сразу предложил:

— Я знаю одного парня, Луи, которому бомбу соорудить — раз плюнуть.

Они поговорили с Винсентом, а дальше все было просто.

Автомобиль Гамбино выехал на улицу, двигаясь в северном направлении, а через полминуты приземлился в виде деталей и кусочков, засыпав ими всю округу. Колеса отдельно, коленвал отдельно, радиатор отдельно, запаска — с краю. Особенно хорошо выглядел руль, в который мертвой хваткой вцепились две руки. Больше от Гамбино ничего не осталось. Он присоединился к Мадам Баттерфляй, обогатив собой озоновый слой земли.

В честь радостного события Луи устроил вечеринку. Само собой, пригласили Винсента, и Боффано поднял тост в его честь.

— Ребята, — сказал он. — Этот парень — он как молодой Эди… Эдисон, вот кто!

— Кто это? — спросили ребята.

— Хрен его знает. Какой-то изобретатель, что ли. В общем, аплодисменты в честь моего друга.

Все захлопали в ладоши, кроме Тони Спецы, их двоюродного брата — он сразу невзлюбил Винсента.

— Ты ведь не сицилиец? — спросил он.

— Я с севера, — ответил Винсент.

— Ты вообще не итальянец, ты мешок дерьма, вот ты кто. Ты посмотри, какой у тебя цвет лица. Мамаша твоя — шлюха, а папаша вообще не в счет. Это тот кретин, который арии распевает, правильно?

Через пару месяцев после этой вечеринки Винсент попросил о тайной встрече с Луи Боффано, и Эдди устроил это. Там Винсент сказал, что Тони Спеца ведет нечистую игру, и в качестве доказательства предъявил телефонные счета Тони. Долго объяснял, что некоторые звонки были сделаны в полицию, а это свидетельствует о предательстве. Луи расхохотался и сказал, что в подобную чушь не верит, однако, когда несколько недель спустя Тони вдруг исчез, Боффано не слишком расстроился и не стал задавать лишних вопросов.

С тех пор между Винсентом и Луи установились особые отношения, никто не смел совать в них нос. Винсент жил своей жизнью — кончил колледж, защитил диссертацию, работал на Уолл-стрит, крутился меж своим искусством, своими бабами и своей религией. Но всякий раз, когда Луи попадал в тяжелое положение и должен был пролезть через игольное ушко, он говорил Эдди: «Найди-ка своего дружка. Мне нужно с ним потолковать». Винсент не заставлял себя долго ждать. Появлялся, всегда готовый помочь. А потом возникал какой-то хитроумный план или очередной враг бесследно исчезал. Винсент мог безошибочно определить, кому можно верить, а кому нельзя. Это он разработал гениальную схему сотрудничества с ямайцами и «Ндрангетой».

За что бы Винсент ни брался, он все делал идеально. Без сучка, без задоринки. Ничего бы с Луи не случилось, если бы его не подвел собственный поганый язык. Да мало ли кто из наших получил пулю в лоб?

Луи сказочно разбогател.

Каждый из нас сказочно разбогател.

А ты еще спрашиваешь, Энни, почему мы разрешаем ему все это делать.

— Входи скорее, а то мух напустишь, — говорит Джулиет.

Но Энни стоит в дверях и не шевелится.

— Он показал мне, на что способен. Ты говорила, что на него можно воздействовать путем логики?

— Я говорила…

— Нельзя. Ничего не получится.

— Энни, погоди. Я сказала, что, если мы покажем ему свою силу, он отступит. Но сначала нам нужно укрепить свои позиции. Мы должны спрятать Оливера, мы…

— Он найдет Оливера.

— Заходи, присядь, выпей чаю. Давай поговорим.

— Обещай, что никому ничего не скажешь.

— Погоди.

— Оставь нас в покое.

— А что думает Оливер?

— Ему двенадцать лет, какая разница, что он думает? Он считает, что мы должны быть героями. Я отвела его к миссис Колодни. Завтра я буду под секвестром. Миссис Колодни будет за ним приглядывать до момента вынесения приговора. Оливер разозлился, разобиделся, но во всяком случае обещал держать рот на замке, а больше мне от него ничего не нужно. Ты тоже должна дать мне слово.

— Какое слово? Что я брошу тебя в беде?

— Что ты никому ничего не скажешь. Это моя жизнь. И это мой ребенок.

Что может в такой ситуации сделать Джулиет? Слегка качает головой, воздевает руки. Она согласна.

Энни поворачивается уходить.

— Постой, подружка, — зовет ее Джулиет. — Мы с Генри идем завтра в «Найтбоун». Пойдем с нами, а?

Она имеет в виду кафе поэтов «Найтбоун» на Манхэттене. Конечно, Энни не согласится, но все-таки нужно напомнить ей, что мир не сошелся клином на одном подонке. Да и нельзя отпускать ее в таком настроении.

— А что такого? — говорит Джулиет. — Ты ведь не в тюрьме сидишь. Расслабишься немного. О процессе говорить не будем — обещаю.

— Джулиет, ты не понимаешь. Я буду находиться под секвестром. Меня запрут в каком-то мотеле. При всем желании я не могла бы с тобой встретиться, а желания встречаться у меня в любом случае нет. И ты это знаешь. Что за дурацкие вопросы?

Она уходит не прощаясь.