Притяжение противоположностей

Глава 3

Они снова встретились только на следующий вечер после ее победы в полуфинале. Эшер строго выдерживала расписание: тренировка, физические упражнения с нагрузкой, особенно она уделяла внимание своему прессу. И сознательно лишала себя свободного времени. Тренировка — это святое, ей были посвящены утренние часы на спокойном и тихом корте номер пять, где она оттачивала свои приемы, уже привыкнув к здешнему грунту.

Упражнения были обязательным ритуалом. Отжимания, поднятие веса, растяжка, непременное укрепление мышц и тренировки. Хорошие отзывы прессы проливали бальзам на ее самолюбие. Пресса играла важную роль на турнире, спортсмены всегда особенно чувствительны к ее отзывам. А пресса, как известно, любит победителей.

Игра — вот для чего живут спортсмены. Соревнование — это проба сил и демонстрация мускулов, ловкости, опыта. Лучшие из лучших игроков, как и лучшие танцоры, любят свою профессию, они играют и танцуют, получая удовольствие от самого действия. С этими ощущениями Эшер вернулась в большой спорт — у нее окончательно исчезло первоначальное напряжение, сменившееся прежней легкостью и любовью к самой игре.

В ту короткую встречу утром с Таем, накануне полуфинала, она поняла, что испытывает к нему прежнюю страсть. Поэтому сейчас сознательно следовала жесткому графику, посвятив все время подготовке к игре, не оставляя себе шансов для размышлений и слабости. Она боялась встреч, боялась уступить своей страсти, которая никуда не исчезла.

Рим — Вечный город, он создан для любови и таким уже был для нее один раз. Лучше сейчас думать о Риме как о городе своих спортивных побед, если она собирается повторить первый успех, закрепить и подтвердить правильность возвращения после трех лет отсутствия в профессиональном спорте.

Выйдя замуж, она плохо себя ощущала в роли леди Уикертон. Стараясь следовать этому образу, чуть не потеряла саму Эшер Вольф. Как она себя почувствует, оказавшись вновь в роли любимой женщины Тая Старбака?

В маленьком клубе на Виа Систина громко играла музыка, вино лилось рекой. Эшер сидела за столом в тесной компании товарищей, так что их плечи и локти соприкасались, что иногда мешало донести вино до губ, и оно выплескивалось из бокала под веселый смех и деланое возмущение. Шла последняя, заключительная неделя итальянского турнира, и хотя напряжение возрастало с приближением к финалу, все же гонка заканчивалась.

Рим был, как всегда, шумный, с лотками фруктов, уличными кафе, древними памятниками, соборами. Для спортсменов дни были наполнены жесткой борьбой и отдачей всех сил, а вечерами наступало расслабление. Тогда за бокалом вина шумно обсуждались события прошедшего дня состязаний. Праздновались победы, переживались поражения. Но следующая игра незримо витала над ними, ее тень преследовала и победителей, и побежденных. Музыка заглушала бурное обсуждение событий прошедшего дня — удач и промахов, судейства, поведения темпераментной итальянской публики.

— Этот мяч не ушел в аут, там было еще два дюйма до задней линии, — возмущался темноволосый долговязый австралиец. — Целых два проклятых дюйма!

— Ты же выиграл, Майкл, — спокойно напомнила ему Мадж, — зато в третьем гейме пятого сета ты подал в аут, а мяч засчитали.

Австралиец ухмыльнулся и пожал плечами:

— Ну, может, чуть-чуть вышел, — и показал на пальцах: — Вот на столько. А болельщики чуть меня не разорвали. А как насчет нее? — Он указал на сидевшую рядом Эшер и поднял бокал в ее честь. — Она побила итальянку на Форо Италико, а толпа все равно ее приветствовала!

— Это все воспитание, — возразила с мягкой улыбкой Эшер, — болельщики всегда ценят хорошие манеры.

Майкл фыркнул насмешливо и допил вино.

— С каких это пор паровому катку требуется хорошее воспитание? — спросил он с деланым возмущением. — Ты буквально раздавила ее. — И в доказательство прижал ладонь к столику, показывая наглядно.

— О да, — Эшер широко заулыбалась, — я это сделала. Я молодец, верно? — Она сделала глоток сухого белого вина.

Этот матч затянулся дольше, чем игра с Кингстон, и потребовал больше сил, но тело постепенно привыкало к нагрузкам и не так протестовало после матча. А это была уже двойная победа.

— Тия Конвей жаждет твоей крови, — сообщил Майкл и окликнул сидевшую за соседним столиком соотечественницу: — Эй, Тия, ты собираешься побить наглую американку?

Темноволосая плотная женщина взглянула на них пронзительными черными глазами. Обе соперницы некоторое время пристально смотрели друг на друга, потом Тия подняла стакан, салютуя, а Эшер, ответив тем же, вернулась к общему разговору. Приходилось говорить очень громко, а уж до соседнего столика докричаться было почти невозможно, даже соседа с трудом можно было расслышать.

— Она хорошая, Тия, — сказал Майкл, — но не на корте. В игре — сущий дьявол. Не поверите, она дома выращивает петуньи и розы. А ее муж продает бассейны.

Мадж хихикнула:

— Ты так сказал, будто его не одобряешь.

— Я купил у него один, — с сожалением сказал Майкл и снова посмотрел на Эшер, которая сидела, слушая вполуха, как два игрока с обеих сторон обсуждают детали игры. — Но если бы я играл в смешанной паре, то предпочел бы Лицо партнером, а не Тию.

Эшер приподняла вопросительно бровь, показывая, что слышит.

— Тия играет как дьявол, но ты лучше чувствуешь противника. — Майкл отпил вина. — И у тебя лучше ноги.

Мадж ущипнула его за плечо.

— А как насчет меня?

— Ну, с тобой никто не сравнится — что касается чутья, тебе равных нет. Но, — добавил он, после того как Мадж величественно кивнула, — у тебя ноги как у толкательницы ядра.

В ответ на возмущение Мадж окружающие разразились веселым смехом — та вызвала Майкла на соревнование: пусть покажет свои ноги для сравнения. И тут глаза Эшер встретились с взглядом Тая. Смех замер на ее губах.

Он пришел поздно и один. Взлохмаченные волосы беспорядочно падали на плечи, как будто он только что ехал на большой скорости в открытом автомобиле. Он стоял в спокойной позе, засунув руки в карманы джинсов, но все равно вокруг него была аура мужского превосходства, он напоминал сжатую пружину. В тусклом свете лицо его было затенено, но она видела глаза — настойчивые, все понимающие. Какая женщина могла бы устоять? Она не могла забыть, какую магию таили его губы. Ее первый любовник…

Эшер сидела как каменная — вернее, напоминала изваяние из мрамора — холодная и элегантная в шумном разгоряченном накуренном баре. Нет, забыть его не в ее силах, она это уже поняла. Может только отказаться от него, как уже сделала три года назад.

Не отрывая от нее взгляда, Тай пересек небольшой зал, обставленный по периметру столиками. Подойдя, взял за руку, заставил поднять, пока вся группа шумно приветствовала его.

— Потанцуем. — Это был скорее приказ, но произнесенный небрежно.

Как в игре на корте, Эшер надо было принять решение мгновенно. Отказать означало вызвать пересуды и предположения. Пойти — значит, предстоит сражение с собственными демонами.

— С удовольствием, — холодно произнесла она и позволила себя увести.

Оркестр играл медленную балладу, но звук был громким. Солиста едва было слышно, хотя он старался изо всех сил перекричать музыку. Раздался звон разбитого стекла — кто-то уронил на пол бокал, и в воздухе поплыл густой винный запах. Какой-то каменщик спорил с мексиканским чемпионом по теннису о том, как правильно принимать крученый высокий мяч. Кто-то закурил трубку, и сильный запах вишневого табака прибавился к остальным ароматам. Пол был слегка натерт воском.

Тай обнял ее так, будто и не было между ними трех лет разлуки.

— Последний раз, когда мы здесь были, — прошептал он ей на ухо, — мы сидели за угловым столиком и пили вальполичеллу.

— Я помню.

— И у тебя были те же духи, что и сейчас. — Он губами провел по ее лбу и привлек к себе ближе. Эшер почувствовала, как у нее ослабли колени, а Тай продолжал: — Запах, как у нагретых на солнце лепестков.

Она слышала, как бьется его сердце, а рядом трепещет ее собственное.

— Помнишь, что было потом?

— Мы гуляли.

Голос ее прозвучал хрипло, он не переставал скользить губами по ее лбу, щеке, не было возможности его остановить.

— До рассвета. — Он произнес у нее над ухом. — Город был залит золотым и розовым светом, а я так сильно хотел тебя, что сходил с ума. Ты не позволила в тот раз себя любить.

— Я не хочу возвращаться в прошлое. — Эшер хотела отодвинуться, но Тай только сильнее сжал ее, как в тисках, и теперь их тела слились так тесно, что она не могла двинуться.

— Почему? Боишься вспомнить, как хорошо нам было вместе?

— Тай, хватит. — Она откинула голову назад, и это была ошибка, потому что он немедленно накрыл губами ее губы.

— Мы снова будем вместе, Эшер, — убежденно сказал он. — Пусть даже это случится всего один раз. Ради прежнего.

— Все кончено, Тай, — прошептала Эшер, но слова прозвучали неубедительно.

— Ты так думаешь? — Он буквально вжал ее в себя, так что ей стало больно. Глаза его потемнели. — Помни, Эшер. Я знаю тебя, как никто, я один знаю, какая ты на самом деле. А твой муж знал тебя, как я? Знал, как заставить тебя смеяться? Как… — Он понизил голос и быстро добавил: — Заставить тебя стонать от наслаждения?

Эшер напряглась. Музыка теперь сменилась, ускорился ритм ударных, но Тай продолжал ее удерживать и почти не двигался.

— Я не хочу обсуждать с тобой мой брак.

— А я не хочу знать о твоем проклятом замужестве.

Она почувствовала, как его сильные пальцы больно впились ей в спину, а голос стал жестким. Тай с трудом совладал с охватившей его яростью, хотя давал себе слово, что будет сдерживаться. Но она всегда так действует на него. И он на нее тоже.

— Зачем ты вернулась? Какого черта ты вернулась?

— Чтобы играть в теннис, — ее рука затвердела на его плече, — и чтобы побеждать. — В ней тоже нарастал гнев. Кажется, это был единственный человек на свете, способный вывести ее из себя. — Я имею право здесь быть и делать то, чему училась. И я не обязана никому ничего объяснять. — Она с трудом сдерживалась. Кажется, известное всему спортивному миру тенниса хладнокровие покидало ее. — Я здесь потому, что так решила.

— О нет, ты должна мне не только объяснять, но и много больше. — Тай с довольной усмешкой, испытывая злорадное удовлетворение, наблюдал за вспышкой ее гнева. Он и добивался этого — увидеть ярость в ее глазах. — Ты мне должна три года, в течение которых разыгрывала роль хозяйки поместья.

— Ты ничего не знаешь и не можешь судить! — Глаза Эшер приобрели ледяной кобальтовый оттенок, дыхание стало прерывистым от волнения. — Я уже заплатила, Старбак, и больше, чем ты можешь вообразить. А теперь все кончено, ты понимаешь? — И к своему удивлению, Тай услышал, как она всхлипнула, в ее голосе прорывались сдержанные рыдания. Она опустила голову, чтобы скрыть появившиеся слезы, изо всех сил стараясь не зарыдать перед ним, и глухо произнесла: — Я уже заплатила сполна за свои ошибки.

Притяжение противоположностей

— Какие ошибки? — настаивал он. Его расстроили ее неожиданные слезы, он их не ожидал и не хотел. — Про какие ошибки ты говоришь, Эшер?

— Ты… — Она выдохнула, как будто отошла от края обрыва. — О боже, это ты…

И, освободившись с силой из его рук, Эшер стала пробираться сквозь толпу танцующих веселых людей к выходу. Она едва успела выскочить из бара в душную летнюю ночь, как Тай догнал и развернул ее за плечи.

— Пусти меня! — Она хотела его ударить, но он схватил ее за запястье.

— Больше я не дам тебе убежать от меня, — произнес он угрожающим тихим тоном. — Никогда больше, поняла?

— Потому что это укол для твоего самолюбия? — Она уже не могла сдерживаться, эмоции вырвались и стали неуправляемы, как бывает у людей сдержанных, долго копивших в себе чувства. — Это уязвило твою мужскую гордость, женщина вдруг тебя бросила и выбрала другого?

Ее слова болью отозвались в его сердце.

— У меня никогда не было такой непомерной гордости, как у тебя, Эшер. — Тай с силой привлек ее, как будто пытаясь доказать самому себе, что все еще имеет над ней власть. Пусть даже с помощью физической силы. И продолжал безжалостно: — Той гордости, которая тебя наполняет, такой непомерной, что никто не видит в тебе нормальную женщину, только Снежную королеву! Ты убежала, потому что я один понял, какая ты? Потому что в постели я мог сделать так, что ты забывала о том, что ты леди без эмоций?

— Я убежала, потому что больше не хотела быть с тобой! — Она уже не понимала, что кричит и колотит свободной рукой по его груди, — Я больше не хотела…

Он прервал ее простым и действенным способом, прекратив начинавшуюся истерику поцелуем, в который вложил всю злость и обиду и на который она неожиданно ответила с яростной страстью. Они как будто бросали вызов, чья неприязнь и злость сильнее. Но поцелуй все расставил по своим местам. И так было всегда, стоило им оказаться вместе. Так было с самого начала их отношений и продолжается до сих пор. Ничего не изменилось. Она пыталась противостоять и себе и ему, она боролась, но прошло три года — срок кончился. И все оказалось бесполезно — то, что между ними происходит и произойдет, неизбежно.

Она уже целовала его сама, отчаянно прижимаясь всем телом, ураган забушевал в крови. Все как прежде. Она пропускала нежно сквозь пальцы пряди его густых и мягких волос, чувствовала всем телом стальное тело, вдыхала его запах — острый, влекущий, мужской, как будто он только что покинул корт. Таким она его помнила и обожала. Ее уже не удовлетворял поцелуй, она проникала языком в глубину его рта: он сам учил ее когда-то так целоваться, и она стала хорошей ученицей.

Из окон позади них громкой жестью барабанной дроби разразился оркестр. Но она только слышала стоны Тая. Они замерли в полосе тени, в лунной южной ночи, казалось, уже ничто не остановит любовников, страсть завладела ими. Прежняя страсть, безумное желание обладания.

Вдруг он оторвался от нее, знакомым жестом приподнял за подбородок лицо и услышал, как она умоляюще шепчет его имя. Он нежно гладил ее лицо, шею, а ей хотелось одного — скорее почувствовать его руки на своем теле. «Круг замкнулся», — мелькнула мысль в глубине сознания. Она совершила круг и вернулась к нему. Но если в то утро, когда он неожиданно возник перед ней, его поцелуй испугал, то сейчас оставил ее в изнеможении и растерянности. Даже в ужасе.

— Прошу тебя, Тай… — она уткнулась в его плечо, — прошу, не делай этого…

— Но я не один это делаю… — пробормотал он в ответ.

Эшер медленно подняла голову.

— Я знаю.

Отчаяние, которое Тай увидел в ее глазах, остановило его. Как было все те годы, когда он терпеливо ждал, прежде чем добиться ее любви. Он просто ждал, когда она сама придет к нему. И на этот раз его остановило то же самое чувство, и, выругав себя, он неохотно отпустил ее, проклиная свою слабость.

— Ты всегда знала, как меня держать в узде, правда, Эшер?

Понимая, что опасность миновала, она перевела дыхание.

— Чувство самосохранения.

Он неожиданно расхохотался и засунул руки в карманы.

— Мне было бы легче, если бы ты растолстела и стала безобразной за эти годы. Мне хотелось на это надеяться.

Она лукаво улыбнулась. Ей нравилось, что она, как и прежде, может сдерживать его бешеный темперамент.

— Я должна извиниться, что не оправдала надежд?

— Кто знает, может быть, это меня и не остановило бы. — Он серьезно взглянул на нее. — Когда я смотрю на тебя, у меня просто захватывает дух. — Он с трудом сдерживался, сжимая кулаки в карманах, чтобы снова не обнять ее. — Но ты не изменилась. Даже прическа прежняя.

Она широко улыбнулась:

— У тебя тоже. Как и раньше, твои волосы нуждаются в стрижке.

Он ухмыльнулся:

— А ты, как всегда, консервативна.

— А ты, как всегда, непредсказуем.

Он коротко одобрительно рассмеялся, ей так нравился этот смех.

— Ты стала мягче, — решил он, — раньше ты была суровее.

— Это ты стал сдержаннее.

Он пожал плечами:

— Мне было когда-то всего двадцать.

— Стареешь, Старбак? — Она пыталась перевести все в шутку.

— Это неизбежно. — Он снова заглянул ей в глаза. — Это игра для молодых.

— Готов для инвалидного кресла? — Она рассмеялась и дотронулась ласково до его щеки, но быстро убрала руку, увидев, как его глаза потемнели. И попыталась разрядить вновь возраставшее напряжение. — У тебя ведь не было проблем, когда ты разгромил Байжлоу в полуфинале. Ему сколько, двадцать четыре?

— Мне понадобилось семь сетов. — Он вытащил руку из кармана и осторожно стал гладить тыльной стороной ладони ее шею.

— Но тебе всегда нравилась именно продолжительная игра.

Он чувствовал, как она нервно сглотнула под его рукой, видел, что ей с трудом удается сохранять спокойствие.

— Вернись ко мне, Эшер, — с трудом выговорил он, отлично зная, чего ему стоила эта просьба.

— Я не могу.

— Не хочешь, — поправил он.

Кто-то приближался, послышалась итальянская речь, потом взрыв смеха. В клубе заиграл оркестр, коверкая безбожно популярную американскую мелодию. Эшер чувствовала пряный сладкий запах герани из цветочных горшков, стоявших на подоконниках распахнутых окон. Она помнила, о, слишком хорошо помнила те незабываемые сладкие моменты близости с Таем. Стоит только переступить невидимую черту… и все вернется. Но вместе с близостью вернется и прежняя боль.

— Тай, — поколебавшись, она убрала его руку со своей шеи, — я прошу перемирия. Давай пока прекратим эту борьбу для общего блага, — и добавила, когда он сильно сжал ее пальцы: — Нам обоим предстоит финал, и такое напряжение только повредит.

— Вернемся к этому позже? — Видя, что Эшер колеблется, Тай поднес ее руку к губам, не отрывая от нее взгляда. — А в Париже вернемся к нашему разговору.

— Но я не имела в виду…

— Мы решим здесь и сейчас, Лицо. Но без этого не расстанемся. — Он вновь ухмыльнулся, как будто бросая вызов и уже предвкушая победу. — Так что выбирай: сейчас или потом.

— Ты просто невыносимо настойчив, как всегда.

— Вот именно, — ухмылка стала шире, — поэтому я номер один.

Она невольно рассмеялась и перестала вырывать руку.

— Перемирие, Старбак?

Тай погладил большим пальцем костяшки ее пальцев.

— Согласен, но при одном условии. — И, почувствовав настороженность, продолжал: — Только один вопрос, Эшер. Ответь мне всего на один вопрос.

Она попыталась выдернуть руку, но потерпела неудачу.

— Какой вопрос? — В голосе прозвучало нетерпение.

— Ты была счастлива?

Она замерла, пока картины прошлых лет вихрем проносились в голове.

— Ты не имеешь права…

— У меня есть право, — прервал ее он, — и я собираюсь узнать правду. И ты скажешь ее. Я слушаю.

Эшер смотрела на Тая и пыталась противостоять его напору. Но, почувствовав, что у нее больше не хватает сил, произнесла слабо:

— Нет, — и повторила: — Нет.

Он должен был ликовать, но почему-то почувствовал себя несчастным. Выпустив ее руку, огляделся:

— Я найду тебе такси.

— Нет, не надо. Я хочу пройтись.

Он смотрел, как она вступила в полосу уличного света. Миновала ее и снова пропала в темноте.

Улицы все еще были оживленными. Машины проносились мимо со скоростью, которой, вероятно, гордились европейские города. Маленькие быстрые машины и сумасшедшие такси. Веселые компании брели по тротуару в поисках еще открытых оазисов ночной жизни.

Таю казалось, что он слышит в шуме Вечного города эхо собственных шагов. Наверное, потому, что за прошедшие века огромное количество людей ходило по его улицам. Он не особенно интересовался историей и традициями. Историей тенниса, может быть. Гонзалес, Гибсон, Перри — эти имена больше значили для него, чем Цезарь, Цицерон или Калигула. Тай редко вспоминал даже о своем прошлом, тем более о прошлом древних, он был человеком настоящего. И пока Эшер не вернулась в его жизнь, почти не думал о будущем.

В юности он был сосредоточен на своем будущем, он мечтал и представлял, как будет жить, если удастся воплотить мечты. Но вот они сбылись, и теперь он просто наслаждается каждым днем. Но призрак будущего не оставлял его, а прошлое тоже недалеко ушло.

В десять лет он был сгустком энергии. Смышленый, худенький, он рос уличным мальчишкой, умел за себя постоять, если требовалось, и выйти сухим из переделок. Выросший в бедном районе Южного Чикаго, со своими суровыми законами, он рано узнал изнанку жизни. Тай впервые попробовал вкус пива, когда ему следовало изучать начальный курс математики. Его спасло от падения и поглощения улицей врожденное чувство неприятия ее законов. Ему не нравились и не внушали доверия уличные банды. Гангстеры не имели привлекательности в глазах Тая. Он не хотел быть ни их вожаком, ни участником. Но тем не менее мог, как многие, выбрать преступный путь, тот или иной, если бы не его любовь к близким.

Его мать, которую он обожал, решительная спокойная женщина, ночами зарабатывала уборкой офисов, и еще была сестра на четыре года его младше. Он нежно любил ее и чувствовал за нее ответственность. Отца не было, и память о нем стерлась еще в раннем детстве. Он всегда считал себя главой семьи со всеми вытекающими отсюда обязанностями и правами. Никто не воспитывал и не направлял его. Из любви к семье он учился и держался в стороне от проблем с законом, хотя это было нелегко и несколько раз Тай был близок к тому, чтобы его нарушить. Он был совсем еще мал, когда дал себе клятву, хотя тогда не совсем понимал, как трудно будет ее выполнить. Клятва была в том, что однажды он вытащит мать и сестру из нищеты, купит им дом и избавит мать от тяжелой работы. Неясна была картина, как именно он это сделает, только результат. Ответ нашелся в ракетке и мячике.

На десятый день рождения Ада Старбак подарила сыну дешевую теннисную ракетку с нейлоновыми струнами. Она купила ее по какому-то наитию. Решила подарить своему мальчику что-нибудь более интересное, чем носки или белье. Ракетка была как символ надежды. Ада видела вокруг себя слишком много мальчишек, попадающих в банды. Она знала, что ее Тай отличается от остальных. Он не любил компании, был одиночкой. С помощью ракетки можно занять свободное время. Бейсбол и футбол требовали партнеров, чтобы отдать пас или поймать мяч. А теперь Тай мог просто использовать для игры бетонную стенку. Он стал бить об стенку — сначала просто от нечего делать. Все равно не было занятия лучше. И в переулке между двумя зданиями он мог бить в стенку, забрызганную краской с надписями вроде «Диди любит Фрэнка» и другими менее романтичными изречениями. Это было его импровизированное игровое поле.

Ему нравилось задавать себе любой ритм, нравился равномерный стук мяча об стенку, глухие удары об землю, и можно было лупить с маху, со всей силы. Когда стенка ему надоела, он начал искать теннисные площадки по соседству. Он мог наблюдать за игрой подростков и пожилых любителей тенниса в выходные дни. Он зарабатывал мелочь, бегая за мячами. Решив, что он может играть лучше, чем они, Тай уговорил мальчика постарше сыграть с ним.

Его первый опыт на площадке стал открытием. Оказывается, можно заставить игрока бегать, посылая мячи у него над головой, или бить прямо в него, разумеется, бетонная стенка не выдерживала никакого сравнения. Он проиграл, но его уже захватили дух соревнования, вызов и жажда выиграть.

Он продолжал ходить на корт и постепенно вникал в детали. Начал серьезно подбирать себе партнеров. Уже тогда обладал шармом, который впоследствии станет его оружием, сделает неотразимым. Тай умел уговорить взрослых игроков с ним сыграть и извлекал необходимые уроки. Он выслушивал внимательно советы, вносил исправление в свою игру, но придерживался собственного стиля. А стиль уже вырисовывался. Конечно, он был сырой, потому что никто не учил его профессии, но уже тогда имел ту искорку, которую много позже спортивные репортеры назовут шаровой молнией. Тогда его подача почти не напоминала ставшую впоследствии знаменитой подачу Старбака, но была сильной и очень точной. Он был еще неуклюж, как все мальчики в подростковом возрасте, но скорость имел уже отменную. А неуемная жажда победить подхлестывала его, и успехи не заставили себя ждать.

Когда первая дешевая ракетка вышла из строя, не выдержав постоянного применения, Ада, экономя на всем, выделила из семейного бюджета деньги и купила ему вторую. Первая ракетка стоила больше, чем мать зарабатывала за неделю, и Тай никогда не забывал об этом. Он ее хранил сначала из детской сентиментальности, а потом как символ.

Его имя стало известным среди таких же любителей в своем и соседних районах. Ему было всего тринадцать, но уже мало кто из взрослых мог его победить на корте, не говоря уже о сверстниках. Он многое узнал о теннисе. Прочитал книги об истории игры, знал имена всех прославленных чемпионов. Пока его сверстники болели за любимые футбольные команды, он смотрел Уимблдон по маленькому черно-белому телевизору у себя дома. Глядя на великолепную игру профессионалов, он дал себе слово однажды попасть туда. Но главное — победить.

И снова Ада сыграла немаловажную роль в определении его дальнейшей судьбы.

Один из офисов, который она убирала, принадлежал Мартину Деррику, адвокату и поклоннику теннисного спорта. Он был владельцем местного клуба и очень общительным, дружелюбным человеком. Однажды, работая допоздна, Мартин встретился с уборщицей Адой, которая мыла пол в коридоре у его кабинета. Он звал ее всегда миссис Старбак, относился с уважением и никогда не проходил мимо без того, чтобы не обменяться с ней парой слов. Она упоминала о своем сыне и его любви к теннису, но не назойливо, делала это редко и к месту. Но от него не ускользнули нотки гордости за успехи сына. Когда после очередного упоминания Мартин небрежно, мимоходом заметил, что хочет взглянуть на игру ее мальчика, она сказала, что это легко устроить, потому что в субботу будут проводиться соревнования между соседними районами. И сама спешно их организовала. Когда любопытство и интерес заставили Мартина поехать в трущобы, результат стал именно таким, какого и ждала Ада.

Стиль Тая произвел впечатление. Парень был в игре очень агрессивен, чувствовался его взрывной характер, а скорость была просто феноменальной. В середине игры Мартин уже стоял у изгороди, подбадривая криками игроков. А к концу матча реагировал бурно, выражая свой восторг. Он давно не получал такого адреналина на своих тщательно подготовленных кортах, сколько за два часа, проведенные здесь. После игры он подошел к разгоряченному подростку.

— Хочешь играть в теннис, паренек?

Тай вертел ракетку в руке. Он взглянул на дорогой костюм Мартина и ухмыльнулся:

— Вы не одеты для игры.

Но Мартин сразу заметил цепкий взгляд темных глаз, опровергающих наивность ответа, инстинкт подсказывал, что это глаза будущего чемпиона. И он уже на пути к цели.

— Хочешь играть, чтобы зарабатывать?

Тай продолжал крутить ракетку, но пульс его участился.

— Ну, хочу. И что?

Мартин улыбнулся на грубоватый ответ. Одному богу известно, почему ему понравился подросток.

— А то, что тебе нужен тренер и хороший корт. И экипировка. — Он взглянул на потертую дешевую ракетку. — Например, ракетка. Что можно сделать с такими струнами из пластика?

Тай взял мяч и с силой послал на соседнюю площадку.

— Неплохо, — согласился холодно Мартин, — но лучше дело пойдет с настоящими.

— Расскажите, чего я не знаю.

Мартин вытащил пачку сигарет и предложил одну Таю, но тот покачал головой. Мартин не торопясь закурил и глубоко затянулся.

— Это погубит ваши легкие, — заметил Тай.

— Расскажи, чего я не знаю, — парировал Мартин. — Как думаешь, сможешь играть на траве?

Мальчишка в ответ снова ударил по мячу.

— Ты, кажется, уверен в себе.

— Я собираюсь принять участие в Уимблдоне, — уверенно сообщил Тай, — и я выиграю там.

Мартин в ответ даже не улыбнулся. Он полез в карман и достал дорогую визитку:

— Позвони мне в понедельник, — и, повернувшись, пошел прочь.

Так у Тая появился спонсор.

Но последующие семь лет их союз был похож на брак — со спорами, взрывами гнева и неизменными примирениями. Тай работал без устали, был дисциплинирован. Но, много тренируясь, продолжал учиться в школе, потому что и мать и Мартин поставили ему условие. Если он не окончит школу с приличными отметками, патронат отменяется. Тай не протестовал, это не шло вразрез с его планами. Что касается патроната, он принимал его только потому, что ему нельзя было обойтись без покровительства Мартина, хотя тот и давил на него. Взамен получил возможность брать уроки и оттачивать мастерство владения приемами. У него были лучшие ракетки и экипировка. Он играл на травяном, грунтовом, деревянном покрытиях и привыкал к особенностям каждого.

Он тренировался каждое утро перед школой. Вторую половину дня и выходные тоже посвящал теннису. Летом работал несколько часов в магазине спортивного инвентаря Мартина, а остальное время проводил на корте. Когда ему исполнилось шестнадцать, никто в клубе профессиональных игроков не мог его победить. Разве только в неудачные дни.

С его характером мирились. Тем более что игра требовала зрелищности, напоминала своего рода театральное представление. Женщин привлекала его бескомпромиссность и необузданность. Он рано познал удовольствие от общения с женщиной и совершенствовался в искусстве любви так же, как и в игре.

Однажды ровное течение жизни нарушила травма руки — он подрался с парнем, вступившись за сестру. Он считал, что это того стоило, у парня был сломан нос. Отпуск на две недели стал первым в его жизни. Он поехал отдыхать один. Тогда он еще не был известен широкой публике.

Наконец его первая победа была отмечена СМИ. Проигрывая, он был груб, яростно оспаривал мячи. Пресса прощала его выходки, списывая их на юность. Блестящие успехи простого парня из бедного предместья, который сумел подняться и заставил говорить о себе в мире, где в избранной атмосфере загородных клубов выращивают чемпионов, не могли не восхищать.

Перед своим девятнадцатым днем рождения Тай внес сумму за дом с тремя спальнями в пригороде Чикаго и перевез туда семью. А в двадцать выиграл в первый раз Уимблдонский турнир. Мечты сбывались, но он не снижал темпа, продолжая совершенствовать мастерство.

Сейчас, шагая по темным улицам Рима, он думал о своем происхождении и вспоминал, как поднялся из низов. Причина была ясна — между ним и Эшер лежала пропасть. В ее детстве не было грязных переулков и уличных банд. Ее детство прошло в комфортабельной безопасности девочки из богатой семьи. Имея такого отца, как Джеймс Вольф, она была безоговорочно принята с распростертыми объятиями в высшее общество мирового тенниса. Никакого сравнения с Таем, которому пришлось пробиваться туда потом и кровью. Уже в четыре года она имела классную ракетку и гоняла мячи на частном корте отца. Ее мать не скребла полы, она для этого нанимала прислугу.

Иногда ему в голову приходила мысль, что именно это сословное различие и влекло ее к нему. Но потом вспоминал, как она таяла в его объятиях, и посылал разницу в происхождении подальше. В Эшер было что-то такое, что безумно привлекало его. Страстность, таившаяся под оболочкой хладнокровия и полного самоконтроля. Такая неприступность сама по себе бросала вызов, а Тай обожал вызовы. Его кровь вскипала при виде невозмутимой Эшер, даже когда она была подростком. И он терпеливо ждал, пока она вырастет. И оттает.

Тай шел без цели. Повернул за угол и оказался около одного из больших римских фонтанов. Он смотрел на веселую игру водяных струй, и ему хотелось, чтобы его кровь остыла и стала такой же прохладной.

Как же он хотел ее! Он не мог противостоять желанию, хотя это уязвляло гордость и вызывало гнев. Он мог снова завладеть ее телом в эту ночь, даже зная о том, что она принадлежала другому, разделяла в течение трех лет с ним постель. Было бы легче, если бы у нее было много любовников за это время, чем один муж, этот проклятый титулованный англичанин, в объятия которого она перешла прямо из его объятий. Почему? Этот вопрос терзал его.

Он часто перебирал в воспоминаниях события их последних дней вместе, искал ответ, ключ к разгадке. Потом пережил ярость и безумие, рана постепенно затянулась. Он не изменил своим привычкам и жил как прежде, потому что был по природе борцом и победителем. Он победил нищету, уличные соблазны, выбился в люди, вытащил из грязи свою семью. Тай рассмеялся и провел рукой по густым волосам. Но победил ли он сердце Эшер?

После ее ухода он много раз заводил связи с женщинами только потому, что они напоминали ее внешностью, цветом волос, тембром голоса. Почти такими же, как у нее. Почти. И вот сейчас, когда ему казалось, что воспоминания о ней превратились в нечто похожее на сон, она вернулась. И снова свободна. Он засмеялся. Ее развод ничего не значил для него. Если бы она формально была еще связана с другим, и это не имело бы для него значения. Он все равно бы добился ее.

На этот раз он не упустит шанса, его терпение истощилось. Это для него — вызов, стратегия, действие. Он следовал этому плану половину своей жизни.

Прежде чем уйти, Тай достал из кармана монетку и бросил в фонтан. Монетка блеснула в играющей водяной струе, которая будто колебалась, принимать ли жертву, потом поглотила ее и присоединилась на дне к множеству других таких же.

Он поискал глазами и нашел светившуюся вывеску бара. Ему надо было выпить.