Сибирцев Сергей Привратник 'Бездны'

Сергей Сибирцев

Привратник "Бездны"

роман-dream

(столичные притчи одиночества)

"... я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге"

Михаил Лермонтов

"- Твоя картина убийственна, но лишь для анализа, главную ошибку которого она показывает. ...Из этой местности нет пути к жизни, хотя от жизни сюда должен бы быть путь. Вот как мы заблудились"

Франц Кафка

"...Но безумие притягательно и другой своей стороной, прямо противоположной: это не только темные глубины человеческой природы, но и знание. Знание прежде всего потому, что все нелепые образы безумия на самом деле являются элементами некоего труднодостижимого, скрытого ото всех, эзотерического знания"

Мишель Фуко

"... Всюду царствовало одно и то же: беспочвенность, беспредметность, полет и бездна"

Федор Степун

"...Никогда прежде непрочность человеческого существования не была настолько ясна и призрак упадка и даже падения человечества не был настолько ясно запечатлен в потрясенных душах..."

Владимир Вернадский

"...Человек движется в порочном кругу. Прорыв из этого порочного круга есть акт духа, а не подчинение органическому космическому ритму, которого в объективированной природе по-настоящему не существует"

Николай Бердяев

"... Москва в туманце и в нем золотые искры крестов и куполов. Отец смотрит на родную свою Москву, долго смотрит... В широкие окна веет душистой свежестью, Москвой-рекою, раздольем далей"

Иван Шмелев

СЕГМЕНТ - I

1. Страх

Церковь... Чрезвычайно дряхлое угрюмое каменное строение. Почерневшие полуосыпавшиеся купола...

Изумрудно-мшистые бурые стены, выщербленные веками противостояния...

Огрузшее молитвенное прибежище страждущих грешащих земных человекообразных червей...

Молитвенный тысячелетний дворец видимо использовался прихожанами различных религиозных конфессий...

Купола-маковки-башни духовного замка, словно пытались осилить удержать имперские византийские, величаво сказочные, или воздушно лебяжьи, привычные для православного христианского взгляда очертания, пропорции, символы...

Отведя на миг взор, в следующее мгновение обнаруживал рыцарские католически готические пики, и, тут же громоздящиеся кирхоподобные башенки, которые тотчас же грузнели, оплывались, обращаясь в изъязвленные червонные луковицы, усаженные магометанскими ятаганами-месяцами...

И жуткое ядерно-полигонное выгоревшее запустение возле меня, вблизи осыпавшегося, временами колеблющегося, шевелящегося, оживающего, храма...

Вековечное цивилизаторское запустение, простирающееся до закатного кровенеющего бруса горизонта...

Тишина мертвенная, неестественная, не нарушаемая ничем, и ничьим зловонным дыханием.

Первозданная пустошь.

Прозрачный недвижимый воздух - неосязаемо хрустально свеж, безвкусен...

Я не сознавал, что присутствую при божественном акте рождения неизъяснимой для жадного человеческого разума вечной космической сущности с м е р т и... Смерти рода человеческого.

Я жил всего лишь жалкие человеческие секунды в чудесном сновидении, существовать долее в котором мне не позволил истерический дурной з о в...

* * * * * * *

... Таращась в блеклую темноту, с трудом возвращался в свое обыденное "я". Кто-то ломился в мои личные холостяцкие апартаменты с помощью допотопного дверного звонка.

Непрошеный наглый палец вдавил намертво черный глаз электрического оповещения, полагая внести в мое мирно спящее сердце чумную обывательскую панику.

Звонивший явно служил в компетентных органах дознавания.

Тайную полицию третьего рейха - гестапо - я сразу же отмел. Не тот сезон, так сказать, на дворе: мгновений весны не наблюдается. ВЧК, ГПУ, НКВД, МГБ, КГБ, МВД, - этих приятелей с холодной головой и горячим сердцем я так же не ожидал.

На дворе свирепствовала другая эпоха - д е м о к р а т и я.

Демократия, разумеется, содержала на своем нищем бюджете некие легальные тайно-карательные департаменты. Но, будучи правоверным обывателем первопрестольной, я никоим образом не был интересен казенной карательной экспедиции.

Покушаться на нынешнюю всенародно выбранную власть, на коммерческие банки и отдельных скороспелых буржуинов, - такого непотребства у меня и в мыслях не копошилось!

В свое время я прекратил покушаться (в смысле супружеских утех) на собственную родную жену. Вследствие чего (и некоторых более уважительных причин) нынче и ночую в полнейшем дивном холостяцком уединении, в своей старой, насквозь провонявшей чужими людьми (сдавали в аренду) однокомнатной "хрущевке".

Следовало бы, о каком никаком ремонте позаботиться... Впрочем, обои и сам обновлю. Скажем в прихожей. В некоторых местах. Хотя бы - у двери...

Пошлый дребезжащий призыв по всей вероятности перебудил полдома. Соседей по площадке уж точно... Странный пришелец, этот звонивший! Неужели не придет в его тупую голову: а может, дома нет никого. Пусто! Пустота в квартире...

- Фарик, кис-кис. Пойдем что ли, поглядим... А может это натуральные взломщики пустых квартир? А, Фарик?

Вполголоса обращался я к единственной одушевленной твари в этой заброшенной малогабаритной берлоге. В ногах, где он обычно отвоевывал себе спальное пространство, моего личного Фараона не обнаружил.

После более-менее интеллигентного дележа нажитого совместными итээровскими "трудоднями" имущества, я выпросил в свою пользу нашего общего любимца: вредителя-зазнайку-эгоиста кота шестилетку исчерни вороненого лоснящегося окраса. Даже влажная резная пипка носа дымчатая, а в азиатских плошках-глазах мгла и лукавая чертовщинка...

Кстати, выпросил в обмен на отечественный телеящик с обновленной кинескопной трубой, и мое любимое полуантикварное кресло с высокой спинкой и заполированными дубовыми подлокотниками.

То есть из разнородной мебели я претендовал именно на эти (приобретенные когда-то на мои премиальные, сверхурочные и прочие горбом заработанные) вещи. Но когда я решился и обмолвился о живой вещи, с женой приключилась очередная отрепетированная "дамская" истерика.

Почему именно "дамская"? Дело в том, что в женском убойном арсенале моей законной супруги хранились (качественно и технологически обновляясь, модернизируясь) три вида истерик.

"Чеховская" - самая милая, интеллигентная, которую рекомендовалось употреблять на людях, в обществе, в приятельском кругу.

"Бальзаковская" - годилась в особых обстоятельствах, в присутствии близкой подружки.

"Дамская" - как самая бронебойная и почти беспроигрышная предлагалась тет-а-тет, так как предполагала помимо вербальных картечных зарядов и более осязательные, овеществленные: кофточки, пояса, туфли (и не только домашние), на последнем издыхании увесистые импортные баночки и тубы для грунтовки предбальзаковского возраста физиономии...

А может это моя законно разведенная зверски хулиганит, вспомнивши нечто неиспользованное из "бальзаковского" боезапаса? Может статься, наняла какого-нибудь подонка...

Н-да-а... Все-таки что за мразь ломиться в чужую крепость посреди осенней слякотной ночи?

Мой старинный дружок-будильник, монотонно покрякивая, приканчивал шестнадцатую минуту четвертого часа пополуночи. Удостоверившись, что время, в самом деле, не гостевое, я тотчас же убрал бодрый свет из бра, вновь погрузив комнату в черноту ночи. Зачем выдавать световым сигналом из окна, что хозяин на месте и бдит...

В сущности, ведь глупо сидеть, занимать голову чепухой. Пойти и убедиться, что за дверью загулявший молокосос, обкуренный и забывший где находится родная жилплощадь. Выматерить подонка через дверь, пригрозив...

- Фараон, - почти шепотом, в слегка паническом раздражении, покликал кота. - Похоже, по наши грешные души пришли. Леший их разберет... А может девчонка-гулена, какая? А ведь дома ни одного мало-мальски приличного орудия самообороны.

Есть, правда тупые столовые ножики. Гиря-двухпудовка где-то ржавеет. Забава молодого, неженатого. Фараон, пойдем и проверим в глазок, что там... Вернее, кто. А, Фараончик, подлец?

Мой личный звонок продолжали портить со всей тупостью и упрямством, не давая передыху ни электрическим, ни моим нервам.

...Чугунное пыльное тулово отыскал на удивление сразу. Видно мою молодецкую игрушку так и не перемещали с ее законного места в укроме между сервантом и балконной дверью. Причем, приятель кошачьей породы не подавал признаков присутствия. Этот печальный, ежели не сказать, предательский финт Фараона меня несколько насторожил...

Впрочем, меня насторожило не только отсутствие подлого друга. Оказывается, меня странно поколачивало. Озноб - не озноб...

Честное слово, буквально до последней секунды я чувствовал себя почти комфортно.

Безусловно, известное раздражение, даже некая недоуменная злость просились на, так сказать, вполне законный моцион. До дверного хотя бы глазка...

Я убеждал себя, что давно пора вытащить за шкирку на свет божий, вернее, пополуночный обыкновенное мужское самолюбие. Сколько же можно миндальничать и внимать этим гестаповским шуточкам! Пора бы вспомнить и порядочный русский мат...

С какой собственно стати!

Если даже и дверью ошиблись... и соседи, точно все, превратились в спящих царевен...

Всем все равно!

Идиотская озябжесть, дробь челюстная, ледяные позорные дорожки из-под мышек, и запах... Точно свежего мышиного помета посеяли по всем тускло-пепельным углам. Откуда это во мне? Жалкая тоскливо-сопливая пришибленность загнанного любителя вегетарианской пищи...

И даже то, что не утерял способности иронизировать над собою, так называемым, любимым, вышучивать это ночное затянувшееся приключение с бессмысленной побудкой, - не придавало моим вибрирующим по-дамски нервам необходимой куражливой силы для обыкновенного мужского окрика:

"Кто там, черт возьми!". Увы...

Увы, оказывается, уже которые секунды в квартире обживалась намертво вбитая тишина!

Благодатная глухота влетела с такой подлой неожиданностью, точно из-за угла ударила ледяная струя брандспойта...

Ритм сердца перешел в бешеный галоп. Все пульсы каким-то необъяснимым образом покинули свои привычные обжитые местности, и, словно взбудораженное стадо ослепленных диких существ, прибились к единственному спасительному выходу-устью-зобу-горлу, не позволяя полноценно не выдохнуть, не вздохнуть очередной попорченной мышиной прелью порции воздуха...

Оставив в покое чугунную забаву, переминаясь около, охватив голые плечи замороженными ладонями, я праздновал праздного труса. Праздновал со всей ущербно-интеллигентской основательностью и покорностью.

Был едва ощутимый проблеск причины столь нелепого позднего визита, но я его тотчас же грубо пригасил... Потому что это - есть личная моя тайна, поделиться с которой ни с каким человеческим существом - жалким, жадным, всегда грешным, я не в праве. Почему Господь Бог в качестве держателя-доверителя выбрал именно меня, вполне рядового земного червя...

Нет. Об этом нельзя и думать!

Только сейчас меня по-настоящему заинтересовал чудесный факт исчезновения моего невидимого вороненого дружка, которого испугать или смутить еще никому не удавалось.

Всяческий цивилизованный шум, окрики, обращенные к его вельможной особе, забравшейся, куда не следует, шлепки рукой, наказание планирующим шлепанцем, на него не действовали.

Фараон философски игнорировал посягательства на его жмуркино обломовское существование.

Присутствие чужих терпел чрезвычайно по-древнегречески, пережидая, подремывая на запасном своем лежбище.

И не дай бог пришлому коснуться фамильярной дружеской ладошкой... Следовал такой тигриный взрыв субъективной ненависти, выражаемый могучим сиплым гудом, исторгаемым из самого нутра, совершенно преображенного горбатого существа, явно не домашне-кошачьей породы, а скорее выпрыгнувшего из похмельного сновидения, заселенного чертячьими сущностями...

Мое сердце трусливого волшебного льва, исходящее тахикардией, наконец-то дозналось: дело за омертвевшей дверью нечисто.

- Вот сволочи! - пробормотал я себе под нос все с тем же чувством не удалой ярости, угнездившись вновь на остывшем продавленном поролоновом ложе.

Литературное ругательство мое предназначалось одновременно и зловеще примолкшей входной двери, и фарисею Фараону, который своим не доблестным поведением, заставил мою, в сущности, не трусливую натуру покрыться предупредительными, вернее, упреждающими пупырышками, которые своими льдистыми иголками привели все мое мужское существо (в том числе и причинное естество) в съежившуюся дрожащую тварь неопределенного рода-племени...

Мерзкая притаившаяся тишина чрезвычайно отчетливо говорила этой мерзкой твари, в жалкой человеческой оболочке: это, старик, предтишье, а тишина, настоящая, запредельная придет чуть позже, именно та глобальная тишь, которой ты так простодушно заслушался в своем последнем видении с н а...

Нормальная пополуночная могильная немь окрасилась посторонним едва слышимым шорохом...

Наэлектризованное воображение услужливо подсказало: подбирают ключи! Отлично... Стало быть, непрошеный визит не отменяется. Ладно, дядь Володь, хватит дурака валять. Иди на разведку. Слава Богу, на двери стальная самопальная надежная задвижечка, которая...

И тут же вспомнил! - стальным запором не пользовался с начала переезда...

Идиот! Растяпа!! Интеллигент паршивый, доверчивый...

За всеми этими сердечными мужественными лепетаниями я как-то подзабыл прагматичный порыв сходить в прихожую на разведку...

Можно попытаться прорваться на балкон, просить о помощи... Нет! Нужно кричать единственное - пожар! Дом горит - пожар!!!

Боже мой, о чем я! Кто-то перепутал этаж, поэтому столь беспардонно упрям. Чистейшая комедия с доставкой на дом. Точнее, дядь Володь, трагифарс... Пошлая пародия на мистера Кинга или Кунца... Точно живьем присутствую на съемках маэстро Хичкока! Нужно пойти и выматерить, как следует! И продолжать мирно спать. Завтра уже сегодня! тебя ждет трудный маетный день... Идиотизм!

Ледяными ладонями, которые я тщетно пытался согреть, упревающими мерзким потом, подмышками, зачем-то взялся растирать окоченевшие ушные раковины. Чего собственно я хотел добиться этим непривычным для себя массажем?

Я почувствовал почти осязательно, как мой обычный устаревший замок (наконец-то!) аккуратно отперли, но саму дверь сразу не открыли. Кто-то чужой наглый медлил, прикидывал, размышлял.

Дождался паршивый интеллигент! Поздравляю...

Моя нехрабрецкая сгорбленная поза в виде окоченевающего "лотоса" не сделала мою психику более гармоничной, более подготовленной к предстоящим неприятностям.

При этом я четко осознавал: еще пара другая подобных нелепых минут неизвестности, и моим нервам, моим мозгам, стянутым ледяным обручем труса просто не вынести эту идиотскую игру в ночные страшилки.

Ко всему прочему занятному, что творилось в моем организме, пересохшие голосовые связки перехватило болючей пульсирующей крепью, и кроме жалкого клекота от меня нечего ожидать.

То есть выскочить на промозглый балкон и что-то стоящее орать - не успею. А точнее, - не сумею...

Почему не сумею одолеть эти три мизерных метра? А потому, дядя Володя, что ты уже труп. Это ничего не значит, что ты живой, дышишь, потом исходишь. Ты, дядя Вова, самый натуральный примерный мертвец. И никакая заряженная игрушка тебе не поможет. Интеллигентные трусы не умеют воевать за свою пошлую бесценную жизнь. И странный мистический сон - в руку...

Откуда эти мерзкие предчувствия? Нужно встать, спокойно дойти до двери, и спокойно задвинуть щеколду, а потом спокойно заорать через дверь: "Пошел вон, мразь! пошел вон!". И спокойно вернуться сюда... Нет - на кухню. И там, очень спокойно налить сто грамм "Столичной", и спокойно выпить. Нет - выцедить, чтоб горло продрало, чтоб комок позорный растаял...

Почему в эти мерзкие мечтательные мгновения я окончательно не впал в кому, не окоченел до полноценной кондиции трупа, не издал какого-либо отважного писка одному Богу ведомо.

Но только, когда моего треморного отмороженного локтя коснулось нечто морозно-склизкое, я пережил невиданные до сели ощущения пребывания в безвоздушном пространстве, - пространстве приспособленном лично для меня, думающего мертвеца...

Оказывается последнее словосочетание никакая не литературная эпатажная придумка.

В действительности - это вполне впечатляющее зрелище чувств.

Про себя я все-таки успел вспомнить слово: "болван!"

Этот незатейливый ругательный эпитет я относил, прежде всего, к себе, а уж затем к существу, неизвестно откуда взявшемуся, которое запросто взгромоздилось на мои взятые изморозью голые колени, продолжая тыкаться своей холодильной носопыркой, своей настоятельной башкой в скрещенные руки, требуя ласки, участия...

Требуя к своей подло блудной прагматически мистической особе законного хозяйского внимания...

2. Гости

Я всегда догадывался, что любая хамская определенность - лучше бесконечной неизвестности. Ужасная, малоинтеллигентная, нагло навязываемая, - но определенность. Чем ожидание жутких новостей, предназначенных именно мне...

В сущности, ведь прошли какие-то минуты с начала этой нелепой побудки, этого безумного звона, - а я - Я! уже превратился в никуда не годную половую тряпку, о которую, скорее всего, походя, вытрут ноги... Раздавят, размозжат, так - между прочим.

И поэтому, когда прямо передо мною наконец-то! материализовалась пара бесшумных разнокалиберных фигурантов, на сердце опустилась некая невнятная (чуть ли не мазохистская, сладострастная) благодать: ну вот и для меня лично стали крутить кино современное, авторское, элитарное...

Прижимая нехорошо напрягшегося Фараона к груди, я неожиданно грудным ясным баритоном интеллигентно поинтересовался:

- Братцы, за каким хреном, так сказать...

В ответ на мою культурную реплику до моих разгоряченных саднящих ушей донеслось крылатое паразитное словцо:

- Блядь! Это кто!!!

- Во-первых, сударь вы ошибаетесь насчет... А во-вторых, я хозяин сей берлоги. И - позвольте выразить недоумение столь бесцеремонным вторжением на территорию частной собственности!

Пополуночный диалог велся в отсутствии электроосвещения. И на правах хозяина я разрешил себе жест в сторону бра.

Не успел!

Еще на полпути к источнику света мою хозяйскую уверенную длань отключили ударом замечательного предмета...

Новейшее ощущение оказалось малоприятным: полнейшая иллюзия, что меня шарахнуло током производственного напряжения, который мгновенно обездвижил правую верхнюю конечность, частично парализовав и соответствующую оледенелую часть интеллигентского организма.

Что ж, дядя Володя, начало знакомства более чем интеллигентное. Главное, весьма убедительное...

- Падла, еще дернешься... Шею хрустну!

- Понял. Принял к сведению. Вы мне, похоже, руку "хрустнули". Если грабить, сделайте милость - грабьте. Зачем же калечить, - ненавязчиво попытался нащупать я причину столь неурочного визита молодцов, разглядывать которых мне так церемонно не позволили.

А ведь это шанс: значит, убивать не будут, раз не пожелали "светиться".

Силуэты переминались напротив моего холостяцкого, освещенного вынырнувшим мертвым ликом луны, будуара.

Один, который повыше, постройнее, пока еще не высказывался. Вероятно, молчун, за главного, он думает, как жить дальше. Причем руки он держал в боковых косых карманах куртки или короткого пальто. Череп удлиненный, оснащенный обыкновенной густой шевелюрой, подзапущенной, с правой стороны выпирала волна кока или чуба.

Второй, кряжистый, в психопатном приседе, как бы пританцовывал. Башка-тыква облеплена тонкой вязаной шапкой. Кургузая кожаная косуха экипировала короткий торс. Левая рука, точно кривая ветвь, волновалась, покачивая обрубком-дубинкой.

Н-да-а, дядя Володя, с этим левшаком по мирному не разойдешься. Вот тебе и натуральное живое приключение, так сказать, на задницу!

Ох, какой же ты балда, дядя Володя! - задвижку забыл... Интеллигенция доверчивая! Стрелять таких надо без отпущения грехов... Хорошо, если просто личность набьют. Заберут какую-нибудь дрянь... Пускай деньги забирают! Сколько их там в шкатулке? Сотен пять или чуть больше. Заначку, все равно не найдут. Да и что для этих ночных голубчиков - две тысячи долларов! Дикость и дурной сон!

- Ну, ты кто? Элькин козел, что ли, а?

Боже мой! До меня идиота только сейчас дошло: эти ночные нахальные визитеры - приятели моей бывшей жилички, Эллы Сушновой. Вот откуда и ключи у них. Понятно теперь...

Хотя, честно признаться, что же мне стало понятно, я не мог взять в толк. И поэтому начал с простейшего:

- Господа, произошло досадное недоразумение. Я ответственный квартиросъемщик этой жилплощади. Вот... С недавних пор два месяца уже, - я некоторым образом изменил образ жизни. Порвал, так сказать, семейную лямку... Ну да это, в сущности, рядовое, рутинное по нынешним временам... Впрочем, это мои проблемы.

- А-а, пидер, ты-то нам и надобен! Все как раз тютелька в тютельку! Это ты правильно, что ты здесь. Весь живой, понимаешь! Ручками дергаешь. Падла!

-Если вы насчет Эллы, - она мне не доложилась куда съехала. Долгов за ней не осталось. Разумеется, квартиру она, мягко говоря... Так ведь и до нее сдавал.

- Слушай ты, пидер! Ты часом не глухой? Можно слух прокачать... А? Пидер, твоя Элка, в долгах как в шелках! Сорок штук зеленых за ней... Сучка! Сорок косарей, ты просеки, мужик! И ты - ты! - будешь платить. Ты, пидер, проклюнься. Включи уши. Счетчик пошел, слышишь ты, мумло едучее! Тихушник... Тебе счетчик включили... Вот прямо тут, сейчас. Срок, лидер, недельный. В среду на блюдечке сорок штук баксов. И живи, мужик, дальше. Вот такие наши понятия. С грамоткой в ментовку сунешься... От силы час погуляешь, попердишь. Потом собственными ручками выроешь себе могилку. Закопаем тебя живьем! Живьем, пидер... Как дедушку Крылова!

- Ошибаетесь, братец, - великий русский баснописец... Вот гениального русского мистика, господина Гоголя, похоже заколотили в гроб не усопшим. Существует этакая околонаучная гипотеза. Н-да-а...

- Вован, ты волну не гони! Ты начинай думать. Думай грамотно, по науке. Отдаешь бабки, и воняй дальше. Прикинь, Вован, на кону твоя жизнь. Твоя единственная сраная жистянка! Прикинь, мы не со зла - от доброты нашей завод на семь дён отодвинули. Врубись, мы добрые пацаны...

Доброжелательный пацан-крепыш, каждое свое добросердечное предложение отбивал увесистым щелчком дубинки о твердую, наверняка, культуристскую свободную ладонь.

Да, Володька, грамотно тебя обложили. Очень интересное предложение... Главное, что выгодное. Для тебя. Твоя жизнь - и какие-то американские деньги. И почему именно сорок тысяч долларов? Почему - не сто, не пятьсот...

-Знайте, я весьма польщен. Моя жалкая жизнь, в сущности, рядового обывателя оценивается в сорок... А, впрочем, простите за наивность - отчего не миллион долларов? Честно говоря, в данной ситуации разницу я не вижу: сорок тысяч - и миллион американских рублей... Я ведь вижу - вы мужики серьезные...

- Слушай, Вован, мумло едучее, вставь спички в зенки свои! Где ты узрел мужиков?! Ты о деле разуй зенки! Мы тебе слово авторитетное замолвили, чтоб жил! Под счетчиком. Ты просекай момент. Мы же не западло! Без процентов - ровненько сорокушник.

-Разумеется, пытаюсь просечь. Сумма сами понимаете, можно сказать, сказочная. Говорите, Элла, задолжала вам, а я как бы... Ну вроде козла отпущения, так сказать.

- Вован, ты еще не козел! Но в наших возможностях сделать тебя едучей козой. Для биографии интеллигентской...

Баюкая правую онемевшую руку, именно сейчас обратил внимание, что моего бесстрашного дружка вновь след простыл. Впрочем, молодец, Фараон, не дай Бог, получил бы по хребтине, и дух из тебя вон... А впрочем, ситуация, совершенно фантасмагорическая!

- Знайте, у меня сохранились ее паспортные данные. Если попробовать через горсправку... Через милицию попытаться найти ее... Правда, прописка у нее не московская...

- Слушай, ты, сыщик - ты слушай сюда! Ты думай о себе, грамотно кумекай. А значит без ментовки! Сам рой носом след... Нам по фанере, где добудешь зелень. Продай себя, душу, хазу свою вонючую, бабу свою заклади, чтоб бабки в срок ленточкой перевязанные вот тут дожидались!

"Где логика, господи? Продать квартиру и здесь же рассчитаться..."

- Вы полагаете, кому-то приглянется душа моя? Или моя бывшая супруга? Разве что квартира... Все равно не выручить требуемой суммы. Ей Богу, братцы-пацаны, хоть вы и с добрыми, так сказать... Точно говорю - ошиблись дверью!

- Опять гнилым прикидываешься! У тебя есть что отдать... Отдай нам. И мы выключим счетчик. И снова ты живой, не нужный нам. Отдай - и забудь нас!

- Если позволите, я бы вас, братцы, забыл прямо сейчас. Скажите откровенно: в чем я провинился?

Кряжистый, лениво танцующий братец, вместо вразумительного ответа, значительно скрипнул челюстями и, часто-часто, совершенно, как мой любимец кот, задышал через нос, полагая окончательно смутить меня, подавив морально, так как в физическом отношении я был деморализован и более не "дергался".

До меня стало доходить, что я присутствую при настоящем жизненном прогоне абсурдисткой пьесы. То есть, довольно пошлая, достаточно заезженная фабульная задумка некоего коньюктурного автора неизъяснимым образом проникла в мою добропорядочную скучную жизнь среднестатистического жителя столичного мегаполиса.

Этот злободневный сюжет, растиражированный новейшими масс медиа, в том числе и книжками-бестселлерами по чьему-то произволению (дьявольскому, видимо, все-таки) внедрился в мою частную малогабаритную жилплощадь. Видимо, дядя Володя, порядочно нагрешил в текущей демократической действительности. Видимо...

Окончательно осознав фатальность происходящего, я совершенно успокоился. Количество словесных унижений перестало фиксироваться моим интеллигентским мыслительным аппаратом, что позволило моим нервам взять заслуженный перекур. Я заставил себя поверить, что я хоть и главный персонаж сего занудного жутковатого пополуночного представления, - но, прежде всего я сторонний субъективный хроникер, фиксирующий для какой-то особой надобности настоящие и последующие ужимки и прыжки моих любезных гостей.

- Братцы, я понимаю - у вас денежные проблемы. Я мужик понятливый, хоть и... Все равно мои мозги отказываются понимать: почему я обязан решать ваши проблемы? По вашей, так сказать, бандитской прихоти я должен превратиться в бомжа... Не берите, грех на душу, братцы!

- Вован, за твои поганые выражения тебе язык надо откусить! Ты думай, когда разговариваешь с пацанами... Ежели такой не доходчивый - можно устроить разборку с понятием! Че ты, Вован, в партизанку-недотрогу играешь? Специально так, да?

Я чрезвычайно остро почувствовал, что разговорчивому коротышке очень не терпится приступить к новой фазе нелепых уговоров: поколотить меня дубинкой... Но что-то его пока держало. По всей вероятности, молчаливый товарищ, будучи за "бригадира" группы, не давал команду: фас!

Поэтому все мои интеллигентские недоумения я адресовал, прежде всего, высокому фигуранту, который своим индифферентным презентабельным маячинием, придавал некий предусмотренный контраст идиотскому диалогу. Его глухонемое присутствие давало надежду на справедливую разумную развязку самодеятельного спектакля.

- Хорошо! Предположим, я продам, все, что вы советуете... Продам к чертовой матери! Жену бывшую продам какому-нибудь джигиту... Приду на рынок, встану в ряды, ценник ей на шею приспособлю... Убежден, все равно этой несусветной суммы не выручу. Или вас устроит меньшая сумма? Я вам предлагаю другой способ. Берите меня, берите жену - связывайте, воруйте нас, и продайте нас в рабство, куда-нибудь к шайтанам-нуворишам в Азию или гордым кавказским племенам. И все, никаких моральных проблем. Это будет по-нашему, по демократически. Точнее - по-вашему, по беспредельному!

Полагая, что выше произнесенное мною достаточно убедительно, я категорически сделал длинную паузу, продолжая баюкать оживающую руку, тщетно выискивая притаившегося где-то рядом пушистого дружка. Затем без разрешения спустил ноги вниз, нашаривая шлепанцы, намереваясь отправиться в совмещенный санузел, чтоб справить малую нужду.

Мои "доброжелатели", оценили мои неторопливые действия по-своему, по-бандитски...

Безо всяких предисловий молчаливый товарищ говоруна, сделал шаг навстречу, и в следующее мгновение моя голая озябшая шея оказалась заключена во влажную ухватистую клешню.

Ухватившись руками за мягкий драповый рукав "гаранта справедливости", я попытался изобразить грозный придушенный клекот:

- Зачем!! Оставьте, Бога ради...

И, не удержавшись, опрокинулся навзничь, подчинясь недоброй куражливой воле, дилетантски цепляясь за окостеневшие на моем горле горячечные чудящие чужие персты, умело пережимающие жизнетворные сосуды, не дозволяющие уйти моему сознанию в спасительную прохладную темь обморочной асфиксии.

Кстати вспомнилась родная линяющая теплая шкура Фараона, еще минуту-другую назад греющая мою охолонелую интеллигентскую грудь форменного недотепы, потому как прямо у левого соска я обнаружил нечто чужеродное, холодящее, скользкое, слегка жалящее...

Молчаливый главарь шайтанов-шантажистов прилежно придерживал мое хозяйское вольнолюбие обыкновенным выкидным ларечно-импортным лучисто стальным лезвием.

Для пущей острастки, он водрузил на мой впалый живот свое джинсово-чугунное ядро колена, и, наконец-то разрешился вполне интеллигентской вербальной тирадой:

- Господин Типичнев, не держите нас за фраеров. Иначе я, лично, сотворю с вашим благовонным телом непотребство. Я домашней выучки культурный с а д и с т. Я люблю чуть помучить. Я обещаю чудесную сладкую и долгоиграющую агонию...

Проговаривались эти очевидные мистификаторские глупости нормальным, едва ли не приятельским тоном, который, по мнению доморощенного экзекутора-ритора, непременно должен был вызвать в придушенном, дурно потеющем организме хозяина еще более жуткие безысходные ощущения.

Впрочем, чего жеманиться в эти черно-юмористические ночные секунды, уютно добросовестно отсекаемые моим приятелем-будильником, я видимо все-таки приобрел (и еще приобрету) десяток-другой натуральных серебряных нитей в своей вполне еще не жидкой шевелюре. Но того дурного беспросветного атавистического тягомотного ужаса, в преддверии пополуночного рандеву с неизвестными пришельцами, я уже не отыскал в себе.

Странное тяжелое сожаление шевелилось в ритмически колотившемся сердце. Сожаление о каких-то несбывшихся идиотских мечтах. О несостоявшемся турпоходе в книжно-сказочные тропики и саваны Африки, на речку Лимпопо... В сущности, порядочные детские грезы, которые в наши дни вполне можно претворить в реальность, - были бы деньги. Эти самые зеленые банковские бумажки американского казначейства...

- Господин бандит, я верю. Желаю в туалет. А вы жмете на мочевой...

- Ты этому верующему откуси соску! Чтоб понял, мумло, чтоб проникся!

"Молчаливый" издал удовлетворительный звук, вроде: "угу", и, - не убирая ни переувлажненной мерзкой ладони с моего горла, ни колуна-колена, острием садистического приспособления, щекоча, описал окружность, заключая в некий магический окаем мою беззащитную так называемую "соску".

Что ж, дядя Володя, видимо настоящее бандитское представление именно сейчас начнется. С увертюрой покончено... Видимо эти ребятишки не притворяются подонками. Природным "домашним" подонкам без пыток жизнь не мила... Надо же, всего-навсего забыл задвинуть щеколду!

- Ну, как, господин Типичнев, готовы к экзекуции? Маленькой, косметической... С анестезией или без? Сердце, как - выдержит? А вдруг не вынесет сладкой боли... Говорите "козел отпущения", - а ведь это мысль! Вазелин, надеюсь, в доме есть? Надеюсь, слышали про такое элитарное понятие: голубой. Приголубим мы вас, а? Помассируем вашу простату...

- Он, пидер, про все читал. Он же интеллигенция! Дедушка Ленин его сучью породу сраньем звал! Опетушим за милую душу, только хрюкать будет... Сранье оно и в Африке сранье!

"Молчаливый" в этом месте гмыкнул несколько иначе, вероятно подивившись экзотическим познаниям и эрудиции своего боевого товарища. Однако не преминул, и поправить, выявив собственную недюжинную начитанность по части первоисточников:

- Говном, мальчик, говном называл Владимир Ильич Ульянов российскую самодержавную прослойку, которая мешала ему и его братанам творить мировую пролетарскую революцию. Господин Типичнев, надеюсь помните из школьной хрестоматии, - ваш гениальный тезка был весьма немилосерден к своим оппонентам. Сегодня - вы мой оппонент. И жить вам осталось всего ничего... При условии нарушения нашего контракта. Поймите, Вольдемар, вы попали в прескверную историю. Попали не по своей воле. Но этот факт, отнюдь не в вашу пользу. Помните, при власти КПСС - незнание закона, кто переступил его, не освобождает гражданина от сурового возмездия. Простите за косноязычие, я не юрист, - я всего лишь, как изволите выражаться - бандит. Ваша жизнь сейчас на кону. И никто, ни родная доблестная милиция, ни ваши полудохлые друзья, ни сам Всевышний вам не помогут. Я полагаю, что вы... Я уверен, что инстинкт самосохранения вам не чужд. Отнюдь, не чужд...

Повторив с некоторым актерским нажимом последнее слово, "бригадир", резко отлепился от моей шеи, и, воздев бандитское жало ножа к потолку, как бы призывая, в немые свидетели Всевышнего, легко спрыгнул с моего мелко (вновь) дрожащего организма, который уже внутренне изготовился для принятия вовнутрь себя издевательской стали...

И снова недооценил я маневра просвещенного "неюриста", толковавшего мне о немилосердности вождя мирового пролетариата.

Собираясь с мыслями, которые точно пересушенный песок, подло проскальзывали между пальцами-извилинами, рассыпаясь тотчас же, уносясь неизвестно куда, я не придал особого значения, что знаток ленинских цитат, грациозно пятясь от меня, поверженного, глупо раскинувшегося, вдруг притормозил, не спуская с моих хлопающих глаз своего, окончательно зачерненного надбровными дугами, эпигонски маньячного влажного взора...

Презентабельный старший группы отпрянул на культурное расстояние, оказывается лишь для простейшего спортивного финта. Для обыкновенного футбольного замаха-броска, когда вместо мяча под носок башмака подвернулось мое мужское хозяйство, вольно расположившееся в семейных цветастых трусах.

Разумеется, я бы нарушил правду жизни, нагло утверждая, что так называемое "очко" у меня до сих пор не сыграло.

Именно мошонка моя давно уже трепетно сгруппировалась, выдавая храбреца-хозяина, который все пытался здравомысляще витийствовать, призывая к разуму и сердцу ночных налетчиков.

Именно от причинного нервного центра неслись самые бессмысленные панические сигналы в мою еще не окончательно ошалевшую голову, которые я опять дилетантским образом пытался купировать, приспособиться к ним, точно доверчивое несмышленое дите, мечтающее изо всех сил, что вот-вот придут взрослые строгие папа и мама и как следует разберутся с его обидчиками...

3. Унижение

Следствие профессионального шлепка ногой было таково: к сожалению, я остался при полном сознании (собственно этого эффекта господин "садист" и добивался), но зато впервые в жизни познал истинно девственную боль...

Когда-то в далеком младенчестве в какой-то мелкой потасовке мне досталось коленном в пах. Помню мерзкий приступ тошноты, который держался час или чуть больше. Сейчас я плавал в иной тошноте. Качественно иная боль вобрала всего меня в свою плотную безмерно безжалостную пасть. Эта незримая пасть выдавливала меня, мои распухшие мозги, точно я существовал целиком в неком чрезвычайно пластичном хрупком тюбике.

Весь я - клейкая гелиевая паста, - я под прессом титанических плит, не сдвигаемых целое тысячелетие...

Разумному человеку терпеть подобное измывательство от боли долго нельзя, можно сойти с ума, - вернее, даже следует сойти с круга обыденных ценностей, которыми так всегда дорожит глупое существо, кичащееся смешным автопрозвищем - хомо сапиенс...

Меня отбросило к стенке с такой стремительностью, что моя макушка впечаталась в старый настенный пыльный ковер с силой слепого тарана.

Вероятно, это двойное ударно-убийственное действие и породило странный медицинский феномен, когда я не то минуту, не то целый час балансировал между бытием и не-бытием, умудрившись не соскользнуть ни в какую из этих пропастей.

Причем уши мои, или то, что подразумевается под слухом, находились вне корчащегося тела, хватающего верхушками легких какие-то микродозы воздуха. Безусловно, я слышал человеческие голоса. Единственно - не понимая значения слов, предложений, интонаций.

-Ишь, как захорошел, пидер! Совсем не подохнет, а?

- Мальчик, я профессионал. Я знаю подход к скотине. Интеллигент, заметь, самая живучая скотина. Отец Сталин о сем чудесном факте, знал не понаслышке. И всегда умилялся их живучести. Порченый народ - он всегда живуч, как таракан. Этот тараканий народ, мальчик, форменный патологический мазохист. Он обожает - унижение. Мальчик, сделай милость, унизь моего оппонента действием.

- Думаешь, трахнуть пидера, а?

- Мальчик, это твои проблемы. Прессуй, только без боли. Вольдемару достаточно пока перчика. Пока.

- Гнетешь, да! За фраера держишь, да?!

- Мальчик, ты делай дело. И поменьше рефлексий. Не шебарши. До утреннего гимна наш интеллигентный оппонент обязан поделиться информацией.

Я не сразу сообразил, что плотный горячий зев чудовища более не обволакивает всего меня, но лишь методично пережевывает, смакует мой истерзанный желудок, дотягиваясь и до мошонки, видимо, превращенной всмятку. Желудок мой безропотно ворочался, иногда как бы вырываясь из цепких плотоядных уст, помогая себе рвотными мерзкими позывами-судорогами.

Я плавал в растопленном собственном подкожном жире, скользил по мутной утягивающей пленочной поверхности сознания, пытаясь разбудить, растормошить в себе, укрывшуюся с головой, злость. Злость к самому себе. Такому непроворному, такому ничтожному телом и духом. Такому...

Возвратиться к самому себе, к своему похеренному мужскому "я" помог внешний раздражитель. Раздражитель, с градусами не обжигающего любимого бодрящего утреннего кофе, а скорее, спрогоряча подогретого чая...

Буквально на меня, страдающего, но исключительно живучего интеллигента, азартно справлял малую нужду коренастый пришелец, реагирующий на псевдоним: "мальчик".

Таким тривиальным зековским манером меня унижали. Потакая, так сказать, моим высоколобым "порченым" воззрениям-привычкам.

Главным объектом унижения, разумеется, было лицо оппонента. Вовремя среагировать я не сумел. Впрочем, и не успел бы, ворочаясь на правом боку, завернувшись в жалкое подобие человеческого эмбриона, с болезненно сплюснутыми веками, с руками пропущенными в низ живота, поближе к отшибленным беззащитным ядрам, запоздало, оберегая их смяточную порушенную природу.

Моча "рефлектирующего мальчика" оказалась на диво ядовитой, добросовестно зашторенные глаза защипало, заломило.

Принял приличную дозу чужеродной влаги и нос, который тут же неудержимо засвербило, шибая прямо в мозги мерзопакостным озоном.

Слепо двигая орошенной головой, я уткнулся в подушку, и тотчас же попытался укрыться ее родной слежало-пуховой броней...

Мое естественное брезгливое движение не осталось без внимания:

- Вован! Попытка к бегству больно карается... В очко стакан вобью! Умри на момент!

Дрожа и омерзительно ворочаясь под душистым "душем" "мальчика", воображая себя контуженым выползнем-слизняком, я между тем ощупью подбирался к одной очевидной простейшей мысли: что, в сущности, умереть не страшно! В эту ночь я позволил над собою, над своей человеческой сутью, производить всевозможные нечеловеческие опыты... И между тем, я все еще живой! Все еще рассуждающий и комментирующий действия человекоподобных существ, которые, вероятно, давно относят себя к некой надчеловеческой расе, которой отныне все позволено...

Я, слизняк, свыкся с мыслью, что эти братцы - и есть посланники той непостижимой разумом сущности, которая зовется смерть...

Разве эти ничтожества могут претендовать на звание: посланник вечности?!

Безусловный животный инстинкт: ж и т ь - не пропал, не растворился под прессом боли и прочих уничижающих упражнений.

Пропало иное, - страх мгновенного несуществования сейчас, - здесь, сию секунду.

Страх перед мигом небытия исчез с такой странной неуловимостью, точно трусливый единственный свидетель...

Я, наконец, понял, каким могущественным преимуществом я наделен...

В сущности, преимущество мое перед этими ночными непрошеными тварями - одно. Но зато какое!

Этим существам, по привычке обряженным в человеческие оболочки, - им, вечным смертникам никогда не постичь, что такое есть русская недотепистая интеллигентская суть, - само существо русской простодушной души бессеребренницы...

Не случись этой аллегорической ночи, - я бы не решился тревожить втуне столь не повседневные понятия, предполагающие некоторую литературную высокопарность, возможно неуместную пафосность...

Ничего подобного! Всё к месту. Всё ко времени.

Преимущество мое в одном: в абсолютной свободе собою.

В моем личном подчинении находился мой разум.

Моя внешне поверженная человеческая сущность, которая зовется душою, пока еще (слава Богу) довлела над моими эмоциями, над мозгами. Сердце и голова были в моем распоряжении.

Эта невообразимая позорная ночь станет моим звездным часом.

Эта нечеловеческая ночь вернет мне - самого меня!

Возвратит мне - меня...

Меня, привыкшего прикидываться около послушным столичным обывателем. Обывателем, давно растерявшим почти все свои более-менее приглядные черты русского интеллигента.

Интеллигента в третьем поколении.

Интеллигента, прежде всего по мироощущению, мировосприятию, по способу существования...

Интеллигента, служащего нынче не за идею, но добывающего приличные наличные "престижной" службой в частном коммерческом Банке с характерным новомодным новоязовым прозвищем: "Русская бездна"...

Я, нынешний интеллигент, с элитарным образованием и обширными элитарными познаниями в элитарной области...

Я, примерный рядовой служака, в качестве охранника-оператора, отбывающего (сутки - два дня отсыпа) смену внутри основного подземного бункера - депозитарного хранилища частных сокровищ: "черных" валютных касс, драгоценностей, слитков золота, ценных бумаг...

Я - добровольный сторож невидимых мною, а впрочем, и невиданных сказочных банковских ресурсов и прочих частных сокровищ, неизвестно откуда взявшихся, - из ничего...

Разумеется, вещественные эквиваленты этих "ресурсов" всем, и мне в том числе, доподлинно известны и знакомы: недра, земля, строения, людские ресурсы: мозги и руки, - при недавней советской власти как бы ничьи, как бы государственные, как бы всеобщие - принадлежащие всему тихо одураченному, тихо спивающемуся, тихо деградирующему народонаселению, мыкающемуся и скверно оседлому (за исключением малой в основном околичной русскоязычной части) на необъятных, неохватных цивилизаторским чужезападным завидущим оком, имперских русских просторах...

Я вроде добросовестного, профессионально натасканного пса сторожу экспроприированное имперское добришко.

Сторожу уже вторую осень, старательно отрабатывая достаточно калорийную миску похлебки.

О моем хлебном теперешнем месте осведомлены два существа: бывшая жена и Фараон, который до сих пор весьма негативно воспринимает мои (всегда неожиданные, а, следовательно, подлые) отлучки на целые сутки.

Моё, так сказать, тяжелое саркастическое отношение к месту службы зиждется не на идейной платформе легального посткоммунистического куража (в сущности, когда позволено орать, рисовать-тащить красные транспаранты - это уже не кураж), а всего лишь блюдя смысл известной киношной реплики знаменитого актера Петра Луспекаева, создавшего образ истинного русского человека: "За державу обидно..."

Да, мне стыдно и обидно за себя, что меня (пусть и бывшего интеллектуального труженика), русского интеллигента запросто можно унизить, говоря ихним новорусским сленгом - наехать, уничтожая словесно, уничтожая пакостными действиями...

Замерший, замерзший, внешне окаменевший, я не воспринимал с той недавней (еще минуту назад) лютой яркостью небрежно скользящую, упружистую, запашистую струю, удовлетворенно покрякивающего "мальчика". Мальчика на побегушках...

Эта поливочная процедура дала совершенно нежданные для пришельцев всходы...

Я окончательно созрел для ответного непредусмотренного боевого действия.

Я готов был преступить известную заповедь Иисуса Христа...

О соответствующей статье Уголовного кодекса вообще не вспомнил.

До последней минуты я пребывал в некой перманентной амнезии.

Мне точно некий добрый чудесник открыл глаза после недоброго прерывистого сна-забытья.

Я со всеми зрительными и обонятельными подробностями вспомнил чрезвычайно важное, поистине бесценное...

Господи! - только бы это не сновидение...

У меня должна, - должна! быть эта игрушка. Игрушка системы... Я почти добрался (пока мысленно) до заветного схрона - тайник между стеной и кроватью.

Там к матрасу должна быть приторочена облезлая вохровская кобура, утяжеленная милейшим старинным стрелковым оружием: наганом с полностью укомплектованным боевыми патронами потертым барабаном.

Собственником этого грозного вооружения я стал недавно. При весьма мистической и вместе с тем рядовой ситуации.

Однажды днем, услышав дверной звонок, я подошел к порогу, и, не удостоверившись в глазок: кто же звонит? - тотчас отомкнул замок и распахнул дверь. И - оторопел...

Именно - оторопел, впав в некий непредумышленный ступор. Не испытывая при этом ни малейшего волнительного беспокойства. Хотя бы следовало образоваться вполне понятному обывательскому страху.

По ту сторону порога находился видавший виды, обрюзгший, заросший обширной "кучерской" бородищей, субъект неопределенного возраста и занятий. Правда, насчет незанятости я некоторым образом погрешил. Правая землистого колера рука субъекта была полностью занята некой штуковиной.

Черный зрачок этой подержанной металлической "игрушки" мелко дрожал, вперившись в область моего мирного, задрапированного тельняшкой, живота.

Самое примечательное, что никаких дразнящих признаков ужаса за целостность своей бесценной холостяцкой жизни я не испытывал.

Так, обыкновенное ленивое недоумение обывателя, потревоженного, так сказать, с какой-то стати.

-Вы, собственно, к кому? - с вежливой терпеливой миной поинтересовался я, полагая, что грабить или убивать меня, нет никому никакой пользы.

- Бога ради!.. Здравствуйте! - ответствовал, довольно приятным, слегка надтреснутым тенором, незнакомец, тараща, унизанные кровяными прожилками, глаза, один из которых изучал собственную примятую переносицу.

- Здравствуйте, коль не шутите. Вам собственно...

- Бога ради, не пугайтесь! Судя по вашей двери, вы жилец малообеспеченный. Суть - интеллигентный...

В самом деле, дверь у меня старая, можно сказать, допотопная. Из прессованной древесной дряни. Требующая некоторого косметического ремонта, покраски. В районе старого недействующего замка, основательно покрошенная, примятая фомкой жэковского слесаря, отчего имею мелкий бесплатный круглогодичный нудноватый воздухообмен - сквозняк.

После комплимента относительно своей родной двери, я проникся некоторой симпатичностью к вооруженному мямлистому незнакомцу. И попытался изобразить на лице подобие культурного конфуза, и даже заинтересованности:

- Весьма тронут вашим заявлением. Чем обязан, если позволите?

- Бога ради, простите за вторжение!

- Прощаю. И весь внимание.

Незнакомец вдруг оторвал от моего смиренного лица свои, неглубоко укрытые в мохнатых подбровьях, примечательные глаза и обратил их на боевой подрагивающий вещдок.

- Боже милостивый, я что? Я все время целил в вас?! А вы... А вы решили, что я... Что перед вами...

- Не волнуйтесь. Ничего такого я не подумал. Все-таки любопытно узнать цель визита...

Странно изъясняющийся бородач, вместо вразумительного ответа, выхватил свободной рукою прямо за дуло из собственной правой длани старорежимный револьвер и, тыча угревшейся липковатой рукояткой в мою отпрянувшую вопрошающую ладонь, на одной просительной ноте заканючил:

- Нате! Нате! Нате!

- Вот еще! Зачем это? Господи, вы сумасшедший никак...

- Если бы, уважаемый! Если бы этакую благодать - сошествие из разума! Это ж, какое милосердие в моем положении. Это ж истинное освобождение!

Укрывая свои руки за спиной, я несколько раздраженно рассматривал это вполне еще человеческое подобие, с которым далее общаться мне не доставало ни удовольствия эстетического, ни сил нюхательных. Застарелый шокирующий бомжовский букет ароматов, беспардонной волной грозил затопить мою прихожую...

- Позвольте уточнить. Зачем мне это? И знаете, братец, я занят.

Убедившись в моей непреклонности и не любознательности, ароматный странник уложил "наган" на обе свои ладони-коржи, и, держа их перед собою попытался объясниться:

- Бога ради, простите великодушно! Се бойкая вещица самая натуральная моя собственность. Единственная ныне, долго хранимая. В тайничке, надлежаще оборудованном. В промасленной тряпице, чтоб злодейку ржавую отвезть. А как же, уважаемый! Мне срок подходит... Уйду к Богу нашему, уйду на милость Его... А вещица добротная, знатная. Крови на ней не числится безвинной. С той лютой Гражданской бойни и завещана мне. И прошу, уважаемый, ничтожную копейку за вещицу. Если можно, ни здесь, не на порожке...

- Именное оружие? Откуда оно у вас?

- Отнюдь, уважаемый! Отнюдь не мое - батюшкино. В добровольцах ходил... А судьба-матушка к Буденному прибила. История, драма... Завещана мне, а я вот... А вдруг спонадобится доброй душе... И прошу-то ничтожную копейку.

Не знаю, почему, но я позволил уговорить себя этому взятому тленом времени пахучему филантропу, и за сто двадцать один рубль (именно эту странную сумму владелец "бойкой вещицы" сразу же обговорил, попав в мою прихожую, пока я с деланным равнодушием и бесстрастностью крутил в руках увесистое дореволюционное оружие), - я заполучил в свою собственность револьвер, снисходительно выслушав скороговорчатые разъяснения как пользоваться сим убийственным приспособлением.

Странный посетитель, со странной деликатностью вторгшийся ко мне домой среди белого дня, оставивши после себя чрезвычайно непереносимое пряное воспоминание, оставивши и сугубо вещественное доказательство своего доподлинного странничества, способное (будучи примененное вовремя) переломить ход мрачных, явственно безнадежных, безрадостных (для унижаемого хозяина) событий, вторгшихся нынче, совершенно по злодейскому сценарию, с явно разбойничьими намерениями, подразумевающими душепогубительную акцию в финале...

Подобное измышлено витиеватое словесное кружево, аляповато связанное моими, окончательно прозревшими извилинами, разумеется, это от давнишней идиотской привычки - показывать пошлую действительность в утрированном освещении, цвете, запахах...

... И мертвый чужеродный запах мочи, бесконечно льющейся, неутомимой, издевательски полновесной...

Похоже, что я предчувствовал эту самую черную минуту моей вполне рутинной, вполне прозябательной, вполне регламентированной жизни.

Мои пополуночные истязатели, по всей видимости, не обладали даром подобных предчувствований, потому как, исторгнувши последнюю, утерявшую упругость и напористость, мочевую струю на мои слабо подергивающиеся ноги, "мальчик" благодушным тоном предложил молчаливо созерцающему старшему коллеге наведаться на мою кухню, и пошарить там, в холодильнике, чтоб подкрепиться для изнурительной дальнейшей тяжбы по выколачиванию положительного ответа у "обосанного Вована".

- Мальчик, чем это почки твои загружены? Этакая вонища...

- Коктейль! Клевый коктейль, а не ссака! Ишь, шевелится, пидер. Слизывает мой коктейльчик-саке. Сранье - оно и в Африке... Впитываешь, Вован? Ты че затих? Ты че, мумло, обиделся? Дура! Ссакой лечатся, пидер! Даже спасибочки не говорит, сука.

- Как вы там, господин Типичнев, не перелечились? Я прекрасно понимаю вашу девичью обидчивость. Вы, вынуждаете действовать не этично. Я осведомлялся - вы не мазохист. Терпеть всяческие боли вам не нужно. Я даю вам пять минут. Целых пять минут форы... И запомни, интеллигентишка - ты опарыш, обыкновенный, навозный. Из навоза вылез волею случая. И туда же войдешь. Запомни, Вольдемар, - в навозной жиже доживать будешь. Живьем вложим в жижу. Заживешь с опарышами душа в душу. Вот так вот. Советую пять минут использовать с пользой. Извините, потревожим вашу снедь. Боюсь, она вам больше не понадобится. Хотя, как знать. Как знать. Вашего брата идейного интеллигента порою трудно постичь. Вставать не рекомендую. Иначе мальчик перебьет вам коленные мениски. Мальчик на эти фокусы мастак.

- Вован, ты думать начинай! Прикинь, разбор будет по четвертой степени... Как по науке! Помнишь в книжках, в кино о гестапо, о Мюллере? Я, Вован, - я красивше изображу!

4. "Разбор"

До последней секунды не верил чуду: меня оставят одного.

С совершенно наглой уверенностью меня, точно швырнули в долгожданное одиночество, снисходительно указав срок его - пять минут...

Пять минут странной ирреальной свободы, по прошествии которых я должен (обязан!) выбрать...

Но я же преотлично знал ситуацию: у меня не было выбора. Никакой, так сказать, альтернативы не существовало в природе. Оставалось единственное перехватить инициативу у ночных доброжелателей...

А если еще упрощеннее: расстрелять подонков...

Приговорить доморощенных визитеров-гестаповцев к смертной казни, и...

И что потом?

Потом, милиция, допросы, следственные эксперименты...

И, разумеется, переполненное, вонючее, чахоточное, ужасное, давящее микропространство тюремного общежития...

Бесстрастная камера СИЗО, "Матросская тишина"...

И все равно - это не выход. Потому что...

Потому что я обязан выяснить (сам, без посредников) кто эти люди? Почему именно я понадобился? И вымогательство долларов, лишь вуалированние истинной цели, которая известна "культурному" садисту...

Нет, откуда?! Ему нужна другая, обыкновенная, бандитская информация: каким образом проникнуть в банковское хранилище, подобраться к стальным пеналам-ячейкам: личным малогабаритным сейфам наших милых трудоголиков-миллионеров...

Но ведь подобное предприятие - полнейший бред!

Даже, если фантазировать несбыточное, - для успешного проникновения внутрь бункера "Ц" потребуется, по меньшей мере, взвод спецназа, оснащенного спецвооружением, взрывчаткой, вертолетами...

Освоившись в позе контуженного коричневого сожителя (среднеупитанные, деловитые представители прусачьего народа запросто и мирно существовали со мною и Фараоном, отвоевав себе территорию - кухонную - и время моциона ночное), доблестно униженного, духовно ущемленного, едва не прибитого, чуть шевелящегося, - я пережидал томительную неверящую паузу.

Пережидал, не доверяя вдруг наступившему антракту, идущей своим жутким чередом пьесы уже почти родного автора, абсурдиста, дотошно позаимствовавшего все предыдущие идиотские мизансцены у... Вернее, из многочисленных репортерских хроник криминальных ревю, которые квазископированы - списаны, сфотографированы, зафиксированы хладным телеоком о творимых безобразиях обывателя, бандита, политика, которые прежде просветили себя, проглотивши не одну порцию-тонну этих самых злободневно-убийственных новостей...

Порочный испорченный круг... из порочной переперченной пьесы... о жизни порочных порченых людей... подаривших мне пять минут черного чарующего уединения...

Я перетерпел первую минуту томительного одиночества, наливаясь, наполняясь с каждой обрывочной недоуменной мыслью, призабытым чувством юношеского безоглядного драчливого куража.

Размышлять над вопросами, которые бессильно толкались, ворочались, пока было бессмысленно.

Подаренное время сжималось, утончаясь, уменьшаясь, точно фантасмагорическая шагреневая кожа из одноименного шедевра французского классика...

Я рывком придвинулся к месту схрона "нагана", и как я полагал в эти убывающие мгновения - подаренной мне жизни. Подаренной каким-то бродягой, сохранившим не только эту "бойкую вещицу", сохранившим и старинную русскую нескаредность, нежадность, и даже какой-то городской несовременный лоск и культурный речевой апломб...

Добыв, из кобуры револьвер, придерживая большим пальцем курок, поставил его в боевую позицию, и, торопливо утершись клоком простыни, сполз, со всей предосторожностью и бесшумностью на какую был способен, на пол.

И только твердо встав на ноги, ощущая босыми ногами, холодящую уличную слизь на паласе, натекшую с бандитских башмаков, - отчего на долю секунды брезгливо передернулся, - тотчас же оценил истинную "неэтичность" поступка главного пришельца...

Боль возродилась в паху с такой явной удовлетворенностью, рикошетом проникая в закоулки внутренностей, в особенности в желудок, что мне вновь сделалось неудержимо дурно, пакостно, и воцарившаяся неукротимая слабость потянула вниз...

Обиженный организм мечтал принять уже привычную манеру жить ничком. Мечтал притвориться внутриматочным, слабосильным, ото всех зависящим, существом, требующим жалости и участия.

Перемогать подрезающую тошнотворную неустойчивость молчком это нечто для меня новое!

Я позволил себе лишь обильные потовые выделения, через секунду превратившие все мое скрюченное существо в окончательно прокисшую мерзость.

Каким-то чудом, почти не дыша, доковылял до прихожей, напрямую сообщающуюся (через пару метров) с кухней... В прихожей лежал отвратительный, абсолютно чужой, неуютный желтый блин отсвета от кухонного пластикового абажура.

Пришельцы, вероятно, всерьез решили подкрепиться, предыдущая зверская деятельность, - общение с нелояльным хозяином, - породила адекватную зверскую прожорливость.

Обожженные не благовонной бандитской мочой ноздри с удовольствием и негодованием приняли в себя запах жарящихся пельменей, сваренных мной вечером, и, выложенных аккуратно в миску, убранную затем в холодильник.

Эти ночные подонки по-хозяйски собрались уничтожить мой холостяцкий завтрашний, вернее, уже сегодняшний обед!

Вот где, дядя Володя, настоящий циничный стопроцентный б е с п р е д е л...

Прикрывая терпко-вонючей ладонью рот, - зубы ни с того ни с сего вздумали вызванивать предательский марш, я переминался в злой, изнывающей раздумчивости, не решаясь сразу преображаться в суперперсонажа... Обыкновенная порядочная интеллигентская трусость придерживала от решительного шага на освещенное, так сказать, визуально простреливаемое пространство.

В какой-то неуловимый миг, безо всякой команды извне, без надлежащей психологической подготовки, вцепившись обеими вытянутыми (на уровне вытаращенных глаз) руками в "наган" с трепетно ходящей мушкой, я словно вывалился на грязновато-желтую лепеху света... Готовый палить, палить и палить!

Я готов был убивать.

Застекленная дверь кухни слегка прикрывала проем, иначе стул у стола не помещался.

Наконец-то мне было дозволено лицезреть непрошеных доброжелателей во всей красе их обыденно бандитского обличия.

Точнее, пока одного, который был занят исключительно собой.

Вполоборота ко мне, за моим обеденным, под новенькой пахучей клеенкой, столом развалился малый, откликающийся на милый псевдоним: "мальчик". При освещении, совершенно не напоминающий прилежного домашнего мальчугана.

Коротконогий крепыш, оказался привесьма мордастым, послепризывного возраста пареньком. Даже чрезмерно крутощеким. Он с таким омерзительным напором чавкал, что малиновая оттопыренная мочка, вылезшая из-под шапки-нахлобучки, елозила по щетинистой скуле точно полнокровный черноземный червь.

Он чрезвычайно старательно уминал бутерброд из вареной компомосовской колбасы внакладку с толстой плиткой "Российского" сыра.

Главный налетчик, по всей вероятности, занимался поджаркой моих магазинных пельменей, и должен был вот-вот объявиться в поле зрения моих остекленевших не смаргивающих...

С каждым ударом бухающего височного пульса приближалась развязка этого ночного кошмарного приключения...

Я знал, что крепыш сейчас оборотит свою упитанную мордаху в сторону прихожей и, наверняка не удержится от искреннего замечания: "Вован! А ты чё с пушкой? Крутой, что ли?!"

Я твердо знал, что это будет последнее прижизненное недоумение невоспитанного юноши по кличке "мальчик".

В этот момент, ничего не подозревающий юноша ухватил своими мясистыми губешками откупоренное горлышко моей припасенной бутылки любимого "жигулевского" и, жадничая, сопя, забулькал, переливая в свое запрокинутое рыло темную пивную влагу.

Заплывшие гляделки малого были обращены к стеклянной емкости и, на свое счастье, не углядели моей устрашающе жалкой недвижимой фигуры.

Я замер в нелепой киношно-ковбойской позе: широко расставивши ноги, присев с выброшенной перед собою полуонемевшей правой рукой, изо всех сил тискающей изготовленный к бою "наган". Освобожденная левая ощупью искала опору, пока не наткнулась на вконец расхлябанную ручку дверцы ванной.

Увлажненные мочой ребра отчетливо чувствовали катящиеся ледяные картечины пота...

Я запаниковал - я жутко трусил сморгнуть и пропустить миг появления главного идеолога-доброжелателя...

От наглых пожирателей моей холостяцкой снеди меня отделяла, в сущности, пара отчаянных диких прыжков...

В тукающих мозгах лихорадочно буксовала глупейшая фраза: "Руки за голову, братцы-кролики!".

Что полагалось делать дальше, после сей устрашимой фразы, я не был осведомлен. Скорее всего, не подчинившихся буду вынужден вывести из строя путем прицельной (правильнее сказать, - безумной) стрельбы в район отморозных бандитских физиономий...

Самое удивительное (непостижимое), что, присутствуя живьем, в качестве главного персонажа, в этой сумасшедшей фантасмагорической истории, я оставался самим собою. В меру ироническим, в меру сардоническим, в меру храбрым и в меру сопливым, нюнистым интеллигентом. Все было при мне, ничего не забыл.

Секунды пролетали мимо сознания, точно разогнавшиеся салоны электрички метро, в которых мысли-пассажиры присутствовали в статичной фазе неучастия в движении.

Выстрелить точно в руку или ногу - не сумею...

Следовательно, цель - только яблочко, - морды этих ночных поганцев.

Но наверняка эти приятели - мелкие исполнители. Их дурную бандитскую энергию использует некто... Этому Некто нужна моя информация. Моё з н а н и е...

Применить какие-либо пункты по "нейтрализации негативных элементов" из секретной служебной инструкции по охране и безопасности Банка "Русская бездна" в данной житейской ситуации не представлялось возможным. В отсутствии соответствующих штатных приспособлений и "нейтрализаторов" приходилось довольствоваться дореволюционным стрелковым оружием, мушка которого все норовила соскользнуть с наведенной линии прицела...

Изнурительный мандраж стрелка, замершего у барьера на исходной позиции.

Я находился в натуральном тире. Одна укомплектованная мишень почти неподвижна, если колеблется, то мягко, не меняя очертаний. Другая, самая ценная, самая долгожданная должна с секунды на секунду приползти, так сказать, на тросике...

Причем мои законные мишени абсолютно не догадывались, что жизни их уже пришпилены на задник пулевого стенда. Но через мизерное время я вынужден буду просветить их черные души, и...

И попытаться, если это возможно, в данной пикантной ситуации сохранить их (м и ш е н и) в целостности...

Ох, не обещаю братцы-кролики! Не обещаю... Иначе не разойтись нам на этой тропе. Не разойтись...

Ну же, господин садист, черт вас возьми! - явите же ваш глумливый лик, в котором я отыщу яблочко-мишень... Ну же!

Боже мой, дядь Володь, ты, по-моему, сходишь с ума... Неужели выстрелишь? Неужели так запросто убить человеческое существо? Лишить жизни, вот прямо сейчас... Через мгновение...

"Мальчик", готовься... Судьбе угодно, чтобы ты сегодня перестал существовать. Существовать...

"Мальчик", короткими всхлипами через нос пропускал воздух, не прекращая выбулькивать коричневую чудесную жидкость.

Вот сейчас малец окончательно осушит емкость, отстранится от ее сладостного горлышка и - обнаружит перепсиховавшего, мокрого, можно сказать, измочаленного от ожидания с т р е л к а...

5. Убийство

По какому-то нелепому милосердному наитию я не позволил онемелому указательному пальцу вдавить внутрь "нагана" спусковую скобу, - я точно чем-то зачарованный все медлил и медлил...

Хотя в данном случае малодушное интеллигентское промедление могло стоить мне весьма недешево.

... Припрятанные природной припухлостью глаза "мальчика" заморожено вперились в примлевшую физиономию самодеятельного примлелого киллера...

С какой-то идиотской покорностью я ждал законной вопросительной реплики от второстепенного персонажа, все еще машинально лапающего, хамски опорожненную бутылку "жигулевского".

И мое нелогическое терпение или смирение перед нечто неизбежным, мое положительное поведение дилетантствующего мстителя-одиночки не осталось без должного внимания неких высших сил, удерживающих чашу моей судьбы в эти мерзкие ночные мгновения.

Когда я полагал, что дальнейшее демоническое безмолвие стало уже несколько запредельно для моего разума, и сама молчаливая пауза напоминает штампованный сценический фарс, который со всей бездарной старательностью демонстрирует пара терроризирующих друг друга взглядами совершенно чужих людей, по стечению каких-то дьявольских обстоятельств, вдруг, ставшими на данное время чрезвычайно близкими, нуждающимися друг в друге, понимающими, что жизнь одного из них в руках другого, и одно неверное негалантное телодвижение любого из присутствующих, тотчас же обернется летальным исходом...

Видимо продлись это тоскливо безысходное томление еще жалкую секунду, я бы непременно допустил какую-нибудь впечатляющую тактическую глупость, в виде самооборонительных гулких залпов из дореволюционного стрелкового оружия, на предмет поражения впавшего в столбняк недоросля-противника сей кошмарной ночной локально-квартирной войны...

Однако высшим силам было угодно в этот миг внести некоторые коррективы в эту боевую созерцательную дуэль-идиллию...

Дерзкое свойское верещание дверного звонка ударило не в ушные раковины, а в самую потаенную глубь мозга...

От этого домашнего мирного звона, разбудившего меня каких-то полчаса назад, - от времени побудки которого, в сущности, и начался для меня совершенно новейший виток моей вполне типичной рутинной биографии.

Впрочем, если уж быть объективным до конца, - начало этой дурной ночи положено лично мною при иных, абсолютно рутинных обстоятельствах, о которых, как мне казалось никакая живая душа не была осведомлена...

Странно, но в первую секунду я воспринял звуковой сигнал за некий шумовой фантом, который иезуитским оповещательным образом вновь напомнил о недавнем своем существовании...

И нервы мои едва не дали сбой. И то, что спусковой крючок остался в прежнем девственно взведенном положении можно объяснить лишь чудесным подарком Создателя для моего безмолвного пунцового визави по прозвищу "мальчик".

Для того, чтобы распахнуть дверь, оказавшуюся к тому же незапертой, мне потребовалось сущая безделица времени. Я не успел даже докончить единственного прерывистого вздоха, как уже имел честь лицезреть нового пришельца.

По ту сторону порога, отступив от чистого резинового коврика на шаг, в позе вольно предстал милицейский чин, околоточный. А по старорежимному рангу - участковый инспектор, Гошкин Михаил Михайлович, с заслуженным набором капитанских звездочек на погонах и деловитой хмуростью на казенном бледном лике.

- Доброй ночи... Хотя, где взять сейчас добрых... Такое дело, Владимир Сергеич, вашего соседа Цымбалюка убили. В качестве понятого... Если не затруднит.

Моего милого, родного околоточного почему-то не смутил мой явно не интеллигентский маскарад: промокшие, дурно пахнущие трусы, свежие затравленные глаза и прочие сумасшедшие знаки, рассредоточенные по перекошенной влажной физиономии. Опять же "наган" в сведенной руке с вздернутым курком...

А впрочем, нынешние "добрые" ночи обыкновенных миросозерцательных обывателей методично превращают в существ, смиренно бдящих, привыкающих к бессоннице, обливающихся холодным потом и собственной мочой, и вместо уютного ворчания потревоженного законопослушного гражданина: паническое вооружение подсобными убойными приспособлениями с революционным прошлым...

- Ишь ты, каков пугач! А надо бы зарегистрировать, а, Владимир Сергеич? Сами знаете, неровен час... Если не затруднит, мы вас ждем. Кутенковых потревожил, и вас вот...

Правильно полагая, что пожилой капитан, собирается отойти от моей двери, заручившись моим молчаливым ошарашенным кивком, вослед которому я через силу оборотил взгляд назад через плечо, надеясь углядеть ухмыляющиеся маски моих личных ночных проголодавшихся визитеров...

Кухонный дверной проем зиял добропорядочной могильной тьмой. Лишь удивительно смачный аромат поджаренных пельменей наводил на оперативные мысли, что холостякующий хозяин квартиры, страдающий отсутствием сна, на отсутствие аппетита пока не жалуется...

- Интересное кино, товарищ капитан, - наконец-то разродился я бурчливой двусмысленной репликой, обращенной, разумеется, не к терпеливо переминающемуся добросердечному милицейскому служаке. Затаились, подонки... Выжидают чего-то... Напролом идти никакого резона... Эх, капитан, неужели не чуешь запаха смерти, своей и моей...

- Уж куда интересней! И до вас вот докатилось... Телевизионщиков ждем, как без них! А раньше... Свои приятели и порешили. Гости гостевали... Догостевались! Один-то уже у нас. Ну да ладно. Разболтался, точно лектор... Накиньте чего. Такое вот кино ночное!

Чиновный человек, так и не уловил в запахах, которые нагло просачивались из моей квартиры, никаких подозрительных или тем более криминальных ингредиентов: хозяин, остро шибающий мочой вперемежку с потом, обдуваемый кухонными пельменными ароматами, - нормальные обывательские амбре-эфиры...

Может интеллигентный хозяин примочками из мочи лечится, уринотерапией увлекается, - кому какое дело! Время такое, когда все помешаны на народной, так сказать, подножной медицине. Лекарства дорогие и толку от чужеземных пилюль не всегда дождешься. В ночном чревоугодии, опять же нет ничего противозаконного.

И милицейский капитан, натружено махнув рукой, направился к двери, изящно обитой коричневым зернистым дерматином, за которой жил нормальный мужик, работяга и невыпивоха, Василий Никандрович Цимбалюк.

Еще утром жил!

Еще утром, столкнувшись у мусоропровода, незатейливо, по-соседски коротко потолковали о новейших политических баталиях-пустяках. И вот, оказывается, мужика уже нет... И телевизионщики точно мухи на падаль слетаются...

- Что поделаешь, придется поприсутствовать...

Не притворив двери, открыл встроенный шкаф, извлек на свет божий (который надо сказать попадал в прихожую с лестничной площадки) старый выгоревший плащ, имеющий в моем случае единственное, но ценное преимущество перед остальным цивильным поношенным гардеробом: прорезиненный совмакинтош имел старо-новомодный долгополый рост, едва ли не до лодыжек. В самом деле, не влезать же испохабленной бедной шкурой в порядочные брюки и рубаху.

- Такие вот обнаружились приватные обстоятельства, граждане бандиты. Надеюсь, скоро вернусь. Договорим о ваших любимых долларах, о счетчиках и прочих прагматических материях. Вы бы господа сволочи, не все пельмени кушали! А плащец в самый раз! Надо полагать нынешние милиционеры с автоматами системы АКМ...

Бубнил весь этот идиотский текст я невыразительно, но отчетливо, надеясь, что смысл нештатной ситуации разбудит в мозговых извилинах притаившихся ночных благожелателей нужные самосохранительные импульсы.

И уже, сноровисто облачившись в допотопный дождевик, сунув в глубокий карман увесистый атрибут самообороны, все-таки не преминул доверительно попросить:

- Братцы пацаны-мазурики, ежели не дождетесь, - не забудьте дверь на ключ, так сказать...

Все еще сотрясаемый какой-то нутряной кроличьей дрожью, я аккуратно затворил за собою дверь, еще не окончательно утвердившись в сознании: что не приключись этого мистического последнего нештатного дверного сигнала: стать бы мне настоящим неумышленным убийцей.

А там Бог знает - и сам бы превратился в остывающий продырявленный труп... Но, по всей видимости, одного трупа, несчастного Василия Никандровича оказалось достаточно этой кошмарной кровожадной полнолуноликой ночи.

Пока достаточно...

На мгновение, стушевавшись у нарядной двери Цимбалюка, раздумывая: звонить или так войти, - ухватился за холодную белую ручку, легко нажал, и, потянувши на себя, вступил в ныне мертвые покои моего бывшего соседа. И даже, когда-то собутыльника, в пору моей неприкаянной холостякующей жизни, вернувшись нынче в которую еще по-настоящему не успел присмотреться: хороша ли она (жизнь свободного более менее обеспеченного бывшего труженика интеллектуальной нивы), или только мерещится, что достойна меня теперешнего, частью разочарованного и притомленного суетой по обустройству довольно рутинного однообразного быта, разведенного мужика...

Из чужой квартиры сразу же пахнуло чем-то непривычным, приторным, явно больничным букетом, разобраться в котором моему обоженному (подонской влагой) носу еще представится возможность.

Из большой комнаты-гостиной доносились приглушенные совершенно не опечаленные, скорее даже шутливые голоса, - надо полагать господа оперативники, эксперты и прочие прокурорские следователи трудились на своем привычном боевом рубеже.

Господи, ведь еще утром!..

Эх, Василь Никандрыч, знал бы ты, что своей нелепой (а какой же ей быть?) смертью отвратил меня от смертоубийства, а возможно и дурной идиотской погибели...

Я сделал некоторое усилие и почти втолкнул себя внутрь комнаты, в которой мне предстояло провести энное время, повинуясь, так сказать, гражданскому долгу правоверного обывателя.

Первое, что я сообразил сделать, шагнув в гостиную: болезненно прижмурился, так как электрический свет, можно сказать, пер изо всех щелей: настенные бра, торшер, люстра, настольная и напольная лампы, все светильники собрались на одной территории и наяривали бравурную светомузыку, не оставляя красивых полутонов у полированной допотопной стенки, бывалой диван-кровати, прямоугольного журнального столика, густо заставленного холодными любительскими малопритязательными закусками, ощетинившегося разнокалиберными и разнородными цветастыми стеклянными емкостями, частично опорожненными и девственно неприкосновенными...

Вероятно, совсем недавно здесь шумело застолье, о котором я почему-то не был осведомлен. Уж на подобную мужскую пирушку я непременно бы был зазван, или хотя бы уведомлен, - весьма странно, совсем не похоже на широкую натуру Василия Никандровича...

- Доброй ночи, господа сыщики, - с таким ненатурально фривольным наигрышным приветствием обратился я к присутствующим федеральным фигурам, обряженным в обыкновенное цивильное платье.

Цивильные фигуры на мое бодрое появление отреагировали до обидности поверхностно, если не сказать - с холодноватой пренебрежительностью.

Фигуры деловито перемещались, сидели, что-то фиксировали на бумагу, на слайды, на фото и кинопленку, перебрасывались профессиональными терминами по поводу своих сыщицких умозаключений и экспертных оценок, всего присутствовало шесть или семь, облаченных милицейской и дознавательной властью, человек.

Я, было, собрался пересчитать количество, привычно шутящих посточевидцев смерти, когда один из них, походя любезно предложил не маячить, а занять подобающее статусу место. А именно посоветовал угнездиться на стуле в закутке, между мебельной стенкой и балконом, рядом с пожилой чрезвычайно серьезной парой Кутенковых, проживающих через дверь в трехкомнатной секции.

Умащиваясь на указанном расшатанном стуле, нервно запахивая холодящими немодными полами свои голые, основательно посинелые ноги, машинально втиснутые в старые замшевые туфли, я наконец-то решил присмотреться (до последней минуты отчего-то избегая, или из брезгливости, или еще по каким-то интеллигентским соображениям) к распластанному телу, наполовину раздетому, то есть, в брюках, но с абсолютно заголенным плотным торсом, грузно возлежащем на животе...

В районе кустистой левой лопатки и ниже, почти у брючного засаленного пояса - багровые широкие проникающие взрезы, с натурально маслянистыми бурыми натеками по всей левой желтовато-белесой части тела.

И какие-то богемски неопрятные завитки давно заброшенной пегой шевелюры, частично поредевшей на выпуклом темени, но особенно выделяющейся на более темной загорелой шее. Видна была мне и заросшая недельной темной щетиной пухлая правая щека.

Вот это номер! А где же старина Цимбалюк?!

-А что, простите, - сохраняя пристойность, обратился я к смиренно и дисциплинированно сидящей долгожительской паре коллег-понятых, - а как же с трупом Василь Никандрыча? В другой комнате? Выходит два убитых...

- Прежде всего, здравствуйте, Владимир Сергеич. Вы бы, милый мой, еще в банном полотенце заявились! Ведь серьезнейшее мероприятие: опознание убиенного гражданина Цимбалюка, а вы! Ведь не мальчик вроде! - отчитал меня со всем своим соседским удовольствием глава пенсионерской семьи, Владлен Гурьяныч, бывший средненоменклатурный служащий госкомнауки.

-Бога ради... Обстоятельства, Владлен Гурьяныч. Все-таки, где сам? Так сказать, тело, оболочка...

- Какая нынче молодежь беспринципная! Лишь о собственных удовольствиях повсеместные помышления. Куда подевался дух нашей доброй закаленной интеллигенции... Мой милый, уж снизойдите до масс - продерите глаза ваши. Развелись вот, а теперь по ночам неизвестно чем досуг свой занимаете... Подвергать сомнению наличие трупа... Ведь вы, милый мой, если мне не изменяет память - отличались трезвостью, уравновешенностью. А теперь невозможно с вами близко... Черт знает, чем пропахли!

И опрятный во всех отношениях, сосед-пенсионер, опираясь ладными толстенькими ладошками в шарики-колени, ловко демонстрируя отменно наглаженные рукава шелковой пижамной пары, демонстративно игнорируя мое законное недоумение, предоставил моему ничего не соображающему взору аккуратное стариковское ухо, методично поросшее седым пухом.

- Постойте, уважаемый... Бога ради, о чем вы? Цимбалюк худой и наголо бритый! Я что слепой, что ли? Сегодня утром, вернее - вчера поутру, вместе мусор выносили... А-а, следовательно, Василь Никандрыч жив! Простите, а кто здесь за старшего? Следователь - кто здесь? Объясните мне, в конце концов... Участковый прямо сказал... А где, кстати, он, наш родной околоточный? - запричитал я изнемогающим голосом невинно обижаемого недоросля.

-Господин Типичнев, пройдемте со мной. Нам следует объясниться, откликнулся на мой панический призыв моложавый седовласый субъект, роста наполеоновского, неказистого, однако же, с голосовыми данными явно иерихонской мощи. С подобным уверенным утробно-гулким голосищем где-нибудь на плацу шагистику оттачивать, парады вооруженных сил перекрывать, на худой конец на клиросе прихожан удовлетворять пением церковных литургий, - а приходится вот по знобящим ночам чужие неэстетичные трупы классифицировать...

- С превеликим удовольствием, - ответствовал я, кидая победительный взгляд на бывшего номенклатурщика от науки с утонченными замашками гулаговского контролера, и шествуя по знакомому маршруту прямиком на жидко освещенную кухню.

Кухонная территория Цимбалюка издавна будила во мне всяческие нездоровые комплексы. Василий Никандрович существовал в этом мире, сообразуясь исключительно с жизненными принципами, которые вытекали из его некогда сочиненной (существующей, так сказать, сугубо в эфирном мыслительном контексте) житейской философии свободного индивидуума.

Основной постулат этого мировоззренческого труда-трактата (запечатленного в его полировано бритой голове) гласил: свободному человеку, который уважает себя и окружающих его человеческих существ обоего пола, - семейная упряжь, - то бишь семейный очаг и прочее, и прочее абсолютно противопоказана.

Проще говоря: свободный индивидуум не должен быть никому в тягость, соответственно и никто не в праве навязывать себя ему.

Прежде чем сие циническое мировоззрение обрело благодатную почву в извилинах, а впрочем и сердце хорошего мужика, Василия Никандровича Цимбалюка, ему пришлось в опытном, так сказать, сугубо эмпирическом жизненном вираже познать прелести трех законных супруг.

Две из них подарили ему по сыну. Ныне его парни воспитываются чужими мужиками.

Мужики получают малокалиберную бюджетную зарплату и, наверняка (по авторитетному мнению Василия) держат при себе злопыхательские бессильные мысли в отношении их законного, гордо ушедшего, родителя, который некогда, без боя передоверил им своих малость подержанных жен с солидным довеском, в виде очаровательных несмышленышей.

А нынче подросшие, вымахавшие "несмышленыши" требуют полноценную обильную пищу, модную добротную одежду и всяческие цивилизованные развлечения в виде заморских круизов, престижных учебных заведений и обыкновенных электронных игрушек в виде компьютеров.

- А, Сергеич, я не прав? Вот то-то и оно... Меня мои бабы просили уйти, - сами. Одной не пришелся, потому что чересчур привередлив и занудлив. Другой, - денег все не хватало. От третьей - сам сбежал, потому что редкая дура и дрянь оказалась. Верочка состояла в кандидатах чьих-то мудреных наук. В жизни ноль. Я, Сергеич, благодарен Богу, что Он освободил меня от жен.

Нынешняя квартира досталась Василию от родителей, которые по старости отошли в мир иной.

Кухня, в соответствии с его философией мало, чем напоминала спецкомнату по приготовлению горячей пищи, хранению, и употреблению всяческих продуктов и закусок. И газовая плита, и раковина почти во все время суток были прикрыты специально изготовленными (разумеется, самим хозяином) деревянными столешнями.

Кухонная территория представляла собой ремонтную мастерскую. Этакий миниатюрный полигон.

В этом малогабаритном пространстве чего только не ремонтировал, не изобретал, не собирал даровитый мужик, Василий Никандрович Цимбалюк. Слесарь-инструментальщик с высшим металлургическим образованием и незаконченным МАИ. Фотограф-ретушер суперкласса, полиграфист, имеющий красный диплом техникума. Сварщик нефте-и газопроводов, монтажник блоков АЭС, - на всех этих чудно-ударных социалистических стройках ударно трудился неутомимый романтик Василий Никандрович.

Все существующие средства передвижения, кроме разве что самолетов и ракет, были подвластны рукастому индивидууму.

При всех своих неподражаемых мужских талантах, - мой сосед оставался бессребреником.

Если судить, по его умению одеваться во все самое непритязательное, немодное, и, причем не всегда практичное и ноское (в ветреную осеннюю непогодь - тяжелая явно бизоньей кожи косуха и белесо смазанные мятые летние брюки, едва достающие до верха грубых армейских пропыленных ботинок с высокой шнуровкой), он не производил впечатления зажиточного мужика.

Была, правда, и нормальная мужская причуда: любил и понимал толк в личных средствах передвижения. Менял их, порою по два за год. Причем, менял с присущей ему непоследовательностью.

Мощный надменный фиолетовый джип, скорее напоминающий малогабаритный автобус, вдруг запросто продает за бесценок и прикатывает на блекло-серой шестиглазой (с желтыми противотуманными зрачками) подержанной "шестерке". А оставшиеся "зеленые" безоглядно транжирит на какой-то безумный проект по строительству личного аэростата, или аэроплана...

Разумеется, я не настолько хорошо был осведомлен о подлинном количестве денежных ресурсов Цимбалюка. Вполне допускаю, что в каких-нибудь закромах-заначках что-то и хранилось на черный день, какие-нибудь безделицы ювелирные не подверженные девальвации.

И то, что он совсем недавно с нарочито фамильярным свойским выражением на полированной физиономии (ритуал бритья состоял из двух обязательных подходов: ранним утром и после обеденного сна) попытался занять у меня тысячу американских долларов - в итоге сошлись на ста, никоим образом не подтверждает неявную неприличную мою мысль, что Василий Никандрович недееспособен, скряжист или просто проигрался.

Существовала и еще одна (одна из тысячи, так мне кажется) милая, как бы даже безопасная (для непосвященных) страсть у моего чудесного соседа. Он коллекционировал старинные фолианты, в том числе и всевозможные рукописные списки-раритеты.

Вековечные типографские и рукописные письмена, надежно скрытые, непривычными современному дилетантскому взору, все еще добротными обложками, одетыми в гладкую и бугристую кожу, в дерево и медь, в серебро и золото. Безусловно, вся их видимая добротность - это всего лишь обыкновенный талант реставратора, которым мой занятный сосед был наделен в не меньшей мере, чем и прочими вышеперечисленными.

Один из этих антикварных фолиантов, он мне подарил, - по случаю моих именин, - сказавши при этом весьма прочувственный странный монолог, который, видимо, запомнится мне на всю жизнь...

Обретение этой чудесной загадочной рукописной книги, вероятно, в скором времени скажется на моей настоящей и будущей жизни, о которой я уже частично осведомлен...Вернее, меня как бы уведомляют, что ли...

На кухне я сразу же безо всяких жеманных испрашиваний по-хозяйски расположился в совершенно неудобном, времен великой государыни Екатерины, монолитно дубовом, высокоспинном кресле-троне, в то время, как мой любезный провожатый остался стоять, обнаружив, что кроме архаичного приземистого бочонка-табурета, с изящно пропиленным отверстием в виде фривольного сердца посреди отполированного тысячами задниц сиденья, более никаких приспособлений для приземления гузна не существовало.

- Хотелось бы знать, с кем имею честь беседовать? - начал я с банального интеллигентского предисловия.

- Вам моя должность, как и звание ничего не скажут. Я для вас официальное лицо, облаченное властью, так скажем. Называть вы меня можете так: Игорь Игоревич. От вас в данной ситуации требуется одно: формально принять к сведению, что ваш сосед, Цимбалюк В.Н., - мертв. Вернее умер несколько часов назад, после нанесения ему пяти ножевых прободении. Три из которых, все равно привели к летальному исходу.

- Постойте, постойте... Игорь Игоревич, а где же сам? Где его труп? Зарезали... А зарезанный в комнате - это кто?

- В этой квартире произошло убийство. Убили владельца квартиры Цимбалюка В.Н. Именно его вы только что видели. Именно вы, господин Типичнев, опознали в трупе гражданина Цимбалюка В.Н.

Если до этого странного, вернее сказать сумасшедшего, сообщения в моем по-соседски сердобольном сердце еще теплились какие-то смутные надежды в виде детских успокоительных мечтаний: что, мол, здесь произошла какая-то нелепая трагическая неувязка, и что мой чудной сосед, видимо, въехал в какую-то дурную историю, и в данный момент, бедный, загорает в больничной палате, с тем, чтобы отлежавшись...

После леденящих слов, произносимых сугубо спокойным убеждающим тоном моложавого, с короткой офицерской серебряной стрижкой, невозмутимого господина, представившимся полномочным представителем каких-то мифических властных структур, я перестал соображать окончательно связно. Хотя все-таки попытался поймать ускользающий хвост логической недоуменной мысли:

- Прошу простить мою бестолковую натуру... Игорь Игоревич, а позвольте узнать: а когда это я успел опознать в трупе, который... К чему эти ночные ребусы?

- Господин Типичнев, мы не настаиваем. Мы - советуем. Ваше право отказаться от своих первоначальных показаний. Но придется вам напомнить, по делу об умышленном убийстве гражданина Цимбалюка В.Н. вы проходите первым свидетелем.

Еще одна радость! Уже в свидетели пристроили... Участковый приглашал в качестве понятого, а оказывается, я тут отираюсь и свидетельствую, можно сказать, всю ночь...

- Во-первых, господин Типичнев, вы по телефону уведомили дежурную часть о происшествии. А именно, вы первый обнаружили труп. И, во-вторых, никаких участковых здесь нет. И ваше присутствие зафиксировано прибывшей оперативной группой.

6. Безумство

Я застал себя уже на лестничной клетке.

До этой беспомощной отвратительной минуты я еще пару раз пытался пробиться к разуму непреклонного загадочного официального Игоря Игоревича, дилетантски рапортуя к его гражданским ответственным чувствам, вяло, внушая, что его властная дознавательная контора ошиблась адресатом.

Я предпринял и явно неудачную попытку втащить этого обходительно ледовитого господина на свою законную территорию...

Что-то лепетал о "дорогом" госте, о чашке кофе, о его природной интеллигентности, на что он тут же терпеливо отпарировал, не меняя выражения окаменелости рта и скул:

- Благодарю за приглашение. Если вас интересуют мои корни. Я из простых русских людей. Вам не следует искать двойной смысл всего происходящего с вами. Судьбе угодно выдвинуть вас на передний край. Идет необъявленная третья мировая война. Уходят на обочину, закапываются в норы - лишь отъявленные негодяи и трусы. Так что наша "контора" не ошиблась адресом. О нашем разговоре знать никому не нужно. О дальнейших нештатных ситуациях вас уведомят.

- Неужели трудно сказать мне, наедине - жив Цимбалюк или...

- Именно - "или". Если вас устраивает именно подобный вариант. Детали вас не должны волновать. В процессе операции вам многое откроется. И последнее - никаких самостоятельных движений. Любые вопросы, любых официальных лиц вы обязуетесь игнорировать.

- Любезный Игорь Игоревич, вас послушать - получается, я добровольно стал...

- Во-первых, господин Типичнев, ни о каком добровольстве речи быть не может. Волею Провидения вы оказались в перекрестье интересов могущественных легальных групп. Да, пока вы - "первый свидетель". Затем - пассивный участник. В дальнейшем активный сторонник. Отныне вам никого и ничего страшиться не следует. Любые устрашительные акции, от кого бы они ни исходили, будут взяты нами под контроль. И превентивно уничтожены вместе с их носителями.

Мелькнула злорадная справедливая мысль о дожидающихся у меня на кухне именно аналогичных "носителях" благодетелях, - но отчего-то, промелькнув по обочине сознания тут же стушевалась, справедливо полагая, что во всех этих ночных нештатных ситуациях существует явно единая подлая подоплека. Не из этой ли "могучей" конторы те подонки...

Бог разберет эту дикую ночь с неслыханным для меня унижением, готовностью стрелять по живым мерзким мишеням, предложением этого странного роботизированного типа о каком-то недобровольном сотрудничестве на неких полях сражения третьей мировой...

И только оказавшись, наконец, в единственном числе перед интеллигентски хлипким обношенным фасадом своей квартиры - перед дверью, жалко взывающей о починке, я по-настоящему уразумел: чудеса этой обычной обывательской осенней ночи отнюдь не ошиблись дверью, потревожив старый дребезжащий звонок её...

Страшная увлекательная история, с долгой-предолгой присказкой, начинает приоткрывать свои кошмарные потаенные чуланы-страницы.

Почему я скрыл от Игоря Игоревича, что дома меня, вероятно, поджидают страшные существа, носящие обыкновенные человеческие покровы, говорящие почти нормальным русским языком, подверженные рутинным человеческим страстям и инстинктам...

Неужели не дождались...

Неужели весь этот маскарад с выбиванием несусветной суммы долларов натуральная липа? И меня всего лишь с тренированной наглостью пытались, так сказать, разболтать, развести. С единственной целью - чтоб отдал свою тайну, свою информацию, которая...

Не получилось здесь, - тут же подсунули новейший текст с новейшими исполнителями, задействовав в качестве декорации квартиру моего соседа-чудака, мастера на все руки, убежденного индивидуалиста Цимбалюка. Подсунули загримированный под зарезанного мужика труп, который зачем-то выдают за погибшего безвременно хозяина квартиры...

Каким-то образом капитально сумели внушить пожилой трезвомыслящей чете Кутенковых, что они имеют неудовольствие лицезреть труп своего соседа по лестничной площадке, которого по пьянке (или еще по какой нужде) отправили к праотцам.

Но зачем все-таки такая долгая и нелепая во всех отношениях ночная комедия, куда меня, без моего ведома, какие-то чужие официальные лица решили ввести в качестве едва ли не главного персонажа (фигурировать в образе первого свидетеля - это ведь не спроста)?

Идиотская нарочно топорная прелюдия к ужасно захватывающей жизненной симфонии безо всяких теплых миноров...

Тиская в кармане взопревшую рукоять "нагана", - курок в спешке так и остался на вздернутом боевом взводе, - я томился, точно барышня-девица, к которой вдруг нагрянули без уведомления нахрапистые женихи, один из которых полублатной жлоб, а другой не поймешь кто, - не то интеллигент с приветом, не то приветливый профессиональный душегуб с идеологическими тезисами...

Меня гипнотизировал собственный дверной глазок, по ту сторону, которого видимо уже истомились личные мои ночные пришельцы...

Падать в нежные объятья доброжелательных домогателей...

Шевелилось несколько иное более интеллигентное желание: не вынимая револьвера из временного укрытия, разрядить барабан в местность чуть пониже родного выпукло остекленевшего дверного ока.

Мой нервный указательный палец почти решился на вполне благородный, а если точнее: благоразумный - мужской поступок, как вдруг (если бы не существовали в жизни эти "вдруги", насколько было бы скучно и разумно наше рутинное среднестатистическое бытие!), повинуясь некоему наитию, я перевел взгляд на молчаливо выжидательный зрак-глазок соседней двери, которая вела в квартиру, имеющую общий с моим санузлом инженерно-сантехнический стояк, который отгораживался от моей клозетной ниши хлипкой звукопроницаемой перегородкой из гипсолита, или что-то в этом дурном вкусе.

Если эту химерную переборку аккуратно удалить, появится перспектива проникновения на мою территорию, как бы с тыла...

Перспектива, разумеется, химерическая. Не настолько я тщедушен, чтобы пролезть через, или минуя, инженерные сети водо и канализации, - но вот зачем-то же померещилась сия бредовая идея, едва зацепил я взглядом чужое проверяюще-подсматривающее устройство.

И уже сам, гипнотически вперившись в чужой дверной глазок, я сделал, вначале неуверенный, шаг к нему.

И только, оказавшись, буквально впритык к черному равнодушному "глазу", ощупью отыскивая кнопку звонка, я сообразил: что все мои манипуляции - есть ни что иное, как действия маньяка, заряженного одержимостью: беспощадно мстить, и со стороны весь мой вид более чем неряшлив, странен, а уж про миазмы, исходящие от моего скверно задрапированного тела, распространятся, вообще не приходится...

И нужно быть искренним идеалистом-дураком, чтобы пару секунд поизучав мое ночное видение, признать в нем добропорядочного соседа, господина Типичнева Владимира Сергеевича, сорока лет от роду, разведенного, служащего где-то, которому нынче не спится, и которому приспичило в самую сладкую пору пополуночи ломиться в чужую квартиру с самыми добросердечными намерениями....

Я знал, что за этой скромной окрашенной в половой цвет, деревянной дверью, защищаемой обыкновенным так называемым английским внутренним замком, проживает ветхое существо, 1915 года рождения. Наша законная местная подъездная достопримечательность, - Бочажников Нил Кондратьич, заслуженный уважаемый пенсионер и чекист, - или наоборот, кому как удобнее.

Признаться, специальных нагрудных знаков, удостоверяющих принадлежность моего боевитого гонористого (и по сию пору) соседа к ордену сподвижников товарища Дзержинского лично мне не довелось лицезреть. Поэтому приходилось верить на слово, о его чрезвычайно засекреченной деятельности в чекистских органах под руководством товарищей Ежова, Ягоды, Берия - вплоть до товарища Андропова.

Вот бы кого в качестве главного понятого в квартиру Цимбалюка, может, не добудились старика...

Появление на пороге собственной квартиры старого чекиста Бочажникова и короткий, на удивление звучный, сигнал дверного звонка, как мне показалось, произошло одновременно.

Если быть точным, едва я только коснулся черной матовой пуговицы, как дверные запоры бесшумно пришли в движение, и...

- Товарищ Типичнев, я в курсе оперативной обстановки! Вы пришли за профессиональной помощью! И вы - получите ее!

Все эти восклицательные предложения выпалились с такой странной поспешностью, что я не успел ни поздороваться, ни разглядеть ночного платья заслуженного пенсионера.

Скороговоркой, заговорщицки выстреливши прямо мне в грудь все выше услышанное, он тут же вновь огорошил меня, стремительно прихлопнув прямо на виду моей несколько обомлелой физиономии свою крашенную опрятную дверь.

Тревожить скандальную кнопку второй раз я отчего-то медлил. И как выяснилось через пару минут - совершенно правильно, что не суетился.

В сущности, я не успел даже присочинить более менее нелитературное ругательство, которое бы охарактеризовало данную дурацкую ситуацию моего одиночного затяжного топтания на лестничной продуваемой осенними сквозняками площадке, как был вознагражден за свое смиренное долготерпение вторичным явлением моего бесстрашного информированного соседа, по случаю ночного нештатного рандеву приодевшегося соответственно ситуации: москвашвеявского фасона канифасовые штаны с искусно заглаженными наколенными пузырями, бостоновый лоснящийся коричневый двубортный пиджак, застегнутый на все (три) облупленные оловянные пуговицы, худую узловатую шею скрашивал гигантский узел синтетического галстука неопределенного черепашьего колера, который цепко держал жестяной жесткости воротничок синей нейлоновой (некогда, во времена моего глупого благодушного детства, супермодной) сорочки.

И, чтобы окончательно добить меня, жалкого полуночника, пребывающего в отвратительном наряде, задорный старикан не поленился и переобулся в нечто и ныне модное, - лаковые штиблеты с выдающимися носами, идеально наискось срубленными, слегка курносыми, глянцевито вызывающими.

Вполне буржуазный видок соседа, несколько не гармонировал с выражением его подвижного древне-пергаментного портрета, - его черты демонстративно пугали не сочетаемым: сверхсерьезной неукротимой решительностью и беспечно жутковатым клоунским простодушием...

Босхианский шут - в истинном, слегка замшелом, образе народного мстителя.

Впрочем, то, что старик являл собою привесьма серьезного персонажа, можно судить по его глазам, - в эти мгновения, враз потерявшие, присущие им возрастные цвета побежалости.

Никаких кровяных сеток-прожилок, никакой акварельной блеклости, чрезвычайно твердые, отчетливо подсиненные, мужские глаза...

Глаза, сознающие, что принадлежат они не старику-доходяге, почти ровеснику века, а существу человеческого мужского рода, сознающего себя не кучкой водянистого дерьма (чем, в сущности, мы все являемся), - но Человеком с прописной буквы, готового драться именно за светлые идеалы человечества...

Собственно меня в эту минуту, чрезвычайно контрастный облик ветхого чекиста не особенно шокировал.

Меня повергло в изумление иное. Точнее истинно положительный мужской аксессуар, запросто расположившийся под мышкой старика, отчего довольно миниатюрная конституция его, вынужденно отклонилась, можно сказать, откинулась назад, с тем, чтобы сохранить приемлемо бравое корпусное выражение, соответствующее его внутреннему сверхсамоуверенному настрою...

Нилу Кондратьичу явно не доставало фиолетовой велюровой шляпы, чтобы его автопортрет справедливо вписался в классический багет гангстера времен великой американской депрессии тридцатых годов.

Точно подслушав мои уважительные мысли, старый боец инфернальных фронтов, вдруг, словно из воздуха, свободной левой жилисто высушенной желтой пигментарной рукой, изящно предъявил мне курортное соломенное чудо: шляпу-канотье, времен милейшего Антона Павловича Чехова, вследствие подобной временной отдаленности, приобретшей некоторую старьевщицкую антикварность...

Бесстрашный Нил Кондратьич, собрав, видимо, все остатние мускулатурные данные приспособил себе под мышку самый натуральный общевойсковой автомат Калашникова - АКС.

От "калашникова" шибало свежей нежнейшей оружейной смазкой и ухоженной синеватой сталью. Рожок своей новенькой чернотой и увесистостью притягивал к себе мой завистливо-пришибленный взор...

- Главное, Владимир, запоминай - не тушуйся, да! На такое дело позволяется не пожалеть и горсточки свинцовых карамелек!

- Ну, вы, Нил Кондратьич, и даете... С таким снаряжением запросто можно забить стрелку с любым мишкой-шалуном... вернее - шатуном! А, Нил Кондратьич, - забьем? Не схлюздим...

Я с недоумением и уже привычным внутренним брюзжанием наблюдал за собою, за своей доморощенной дешевой идиотской бравадой. Перед этим странным стариком, едва удерживающим, полностью снаряженный "калашников", я с какой-то стати, довольно плоско разыгрывал из себя крутого ироничного мужчину.

- Владимир, бросьте ваши интеллигентские штучки! Говорите здесь нормальной русской речью. Это, во-первых, да. Во-вторых - вам, Володечка, придется распрощаться с некоторыми чистоплюйскими привычками. Вам придется нажимать на гашетку, - лично! Лично приводить высшую меру наказания в исполнение. Да, Володечка! Все наши предки не чурались этого неблагородного занятия, да. Вот, пожалуйста, для вас. Не дарю, но доверяю на время "х", да. Держите, Володя, - благодарить будете потом.

Я совершенно не собирался изливаться в благодарственных эпитетах по поводу убийственного (или убойного) дара, который с некоторой механистической заторможенностью и не без трепетности принял прямо из-под пиджачной подмышки разболтавшегося старика.

Впрочем, за эту ночь, каких только дидактических диктантов не довелось услышать моим многотерпеливым ушам.

Впрочем, изрядная доля не напускной добродетели присутствовала в последнем монологе дарителя:

- Володечка, надеюсь, ты не запамятовал, как обращаться с автоматическим оружием системы товарища Калашникова. Вот эта скобочка предохранитель. Вот сюда перевод в режим одиночной стрельбы, сюда очередями, да, Володечка. А теперь можно и домой к тебе. Ты, считаешь, гаврики все еще на кухне - пельмешки твои фабричные докушивают?

Интересно, - Нил Кондратьич эдак изящно походя, переступил некую межсоседскую черту отчужденности - перешел на "ты". Хотя до последнего времени, я не припомню случая какой-либо фамильярности в наших вполне обыкновенных необязательных отношениях. Вроде как на брудершафт с чекистом выпили...

- Нил Кондратьич, вы никак в бой рветесь... Допускаю, что "гаврики" все еще доедают мои пельмени. Вполне допускаю, что кроме резиновой палки и ножа эти подонки носят при себе кое-что посущественнее... Допускаю, что придется вести огонь, так сказать, на поражение. Допускаю, что слегка потревожим некоторых жильцов, как и стены моей бедной квартиры... Знаете, а ведь совсем рядом, у Цимбалюка...

Не позволив мне закончить, Нил Кондратьич, внезапно по-гусиному протестующе зашипел, перечеркнув желтым указательным крючком свои подсиненные истончившиеся губы. Затем залихватским жестом насадил на свои легкие, отсвечивающие сиреневым дымком, волосы канотье, освободившейся, неожиданно цепкой горстью прихватил меня за полу плаща, и, перебирая пальцами, точно паук-птицелов ловко добрался до верхней пуговицы, которой не оказалось на законном месте.

Я уже подумывал, было отпрянуть от фамильярного заслуженного "птицееда", инстинктивно опасаясь целостности сонной артерии, но костяные уцепистые крючья сами остановили свой жадный бег.

- Ни слова, Владимир! Цимбалюк твой нам не нужен! Ни слова о нем!

Глаза старого чекиста в эти восклицательные мгновения налились такой девичьей неотразимой синью, что я тотчас же поперхнулся, подавившись приготовленной двусмысленной вестью о странной кончине нашего общего соседа.

- Послушайте, уважаемый Нил Кондратьич, дело в том... Знаете что! Откуда вам известно, что творилось у меня дома? Хотя, видимо для вас, заслуженного контрразведчика - это не проблема. Понимаете, эти гады...

-Владимир, - поверьте, я старый атеист, но Бога ради не считайте, что вас окружают исключительно: или дураки законченные, или идейные интеллектуалы! Отнюдь, Володечка! Все в этом мире перемешано. Сегодня он демон, завтра (а то и через минуту) - истинный святой, жертвующий своей жалкой шкуркой. И я, Володечка, и эти глупые мальчишки, которые грязно пытали тебя, - нас не стоит ни ненавидеть, ни любить и, уж тем паче уважать, Володечка. Мальчишек, следует порешить, да. Однако послушайте совета старика. Кончать щенят дома нельзя. Транспортировка трупов и прочие неудобства. Володечка, я знаю! Я вызову щенков на площадку, сюда. Вы поднимитесь выше. Я ребяткам объясню, что уходить следует через чердак. Вы - встречаете ваших добрых приятелей доброй очередью, да. Володечка, не забудьте про контрольные выстрелы в голову.

Только в конце этого абсолютно здравомыслящего монолога, я обратил внимание, что старичок вновь "выкает" моей заторможенной персоне.

Я с некоторой сонной одурью наблюдал за выразительными мимическими мышцами дряблого тонкого лика господина (а когда-то товарища) Бочажникова, с неловкой грацией прижимал к груди автомат, точно юная новоиспеченная мамаша нежданного подкинутого младенца, и не знал чем же закончить этот сугубо интеллигентский пополуночный диспут.

- Нил Кондратьич, а может мне вообще не возвращаться домой. Сегодня, по крайней мере, а? Убивать этих подонков... Брать такой грех на душу... Ради чего, спрашивается? Нил Кондратьич, вы сами-то соображаете, что предлагаете? Вы меня, товарищ Бочажников с кем-то путаете. Вот и Василия Цимбалюка...

Медленно выговаривая фамилию куда-то исчезнувшего соседа, я с запоздалой заторможенностью сообразил, что ее упоминание минуту назад буквально всполошило моего ветхого чекиста, чрезвычайно убежденного в своем праве карать (преступивших некие нормы сожительства) человеческих существ, которые по существу изначально - двуликие Янусы... Я очень поздно спохватился.

Я никак не мог предположить, что в теле низкорослого хлипкого чекиста может до поры до времени искусно дремать психопатная бешеная мощь потревоженного мишки-шатуна...

Пола плаща, за которую по-детски цепко цеплялся сумасшедший сосед, отвалилась от основной части с таким ужасающе раздирающим (мои уши) треском и легкостью, точно я был облачен не в прорезиненную (хотя и поношенную) макинтошную ткань, а в натуральную допотопную промокашку, а если быть точнее (по сравнительному звуку) - в копировальную бумагу...

Вследствие феерического (а возможно профессионального, многажды примененного) рывка, мое новоприобретенное незаконное дите - АКС выскочило из моих дилетантских негреющих объятий и со всего маху угодило одной ножкой - полновесным рожком - прямиком в безукоризненно срезанный лакированный нос правой штиблеты товарища чекиста...

И я полагаю (хотя нижеприведенное признание прилично умаляет мою мужскую еще не очень выболевшую натуру, но факт остается фактом - я спасовал по всем статьям перед преображенным духом дедули), не случись этого непредусмотренного (нештатного) обрушивания стальной "штуковины" на ходовую часть заслуженного пенсионера, быть бы мне (и наверняка не десятой, а возможно и не последней) жертвой, покалеченной, контуженной, исцарапанной, - короче, донельзя ущербной, униженной и физически и морально, если бы вообще остался натурально живой.

В синих воронках глаз Нила Кондратьича отчетливо промелькнула вечно белозубая мадам с косою...

7. Искусительница

Отскочив от подвывающего на одной выразительно дискантной ноте соседа, скрючившегося прямо на пороге, с задранной отбитой ногою, которую он жалобливо баюкал, я обратил внимание на чрезмерную легкость раскроенного плаща.

Объяснение странной облегченности одежды отыскалось можно сказать само собой, после того как я вознамерился подобрать оторванную полу, которая сразу же дернула мою руку вниз, точно ткань за время пребывания на холодных плитках площадки успела приморозиться к ним.

Отделенную полу оттягивал мешковатый внутренний карман, отягощенный подзабытым револьвером системы "наган".

Не прекращая укоризненно уговаривать контуженные лакированные пальцы, Нил Кондратьич подтянул к себе сиротливо пристывший "калашников", затащил его в два приема на свои тощие канифасовые бедра, окончательно догадавшись, что вонючий тип, который маячит вблизи, оторопело, комкая оторванную гнилую тряпку, не достоин столь грозного стрелкового вооружения.

- Молодой человек... э-эх мои пальчики-засранчики... э-эх, разве ж можно так! Я к нему со всей ответственностью, - а он! Э-эх...

Я несколько секунд медлил, затем с подобающе умилительным выражением, тотчас же напрочь стершим проклюнувшуюся декоративную участливость, выудил на свет божий свое коронное барабанное приобретение.

Дебильная маска обиженного персонажа, гордо демонстрирующего тайную игрушку, которой запросто можно отправить на тот свет любого, который не одобрит этой невинной забавы...

- Вот, Нил Кондратьич, можете убедиться! Вполне боеспособное изделие. Заряженное, как видите. Может очень сильно повредить. Но я не убийца... Поймите, наконец!

-Владимир, я понял, что я, дурень, ошибся, да! Ты извини, но я старый осел, - я ошибся! Тебе, дружок, не нужна профессиональная помощь. Э-эх, пальчишки, матюшки мои... Тебя, Володька, нужно бросить в пруд жизни, да. Как кутенка! Выплывешь, - значит, хочешь жить. Значит, ты - мужчина! Да-а... Авось не треснули курьи лапки! А нахлебаешься, и отдыхать-подыхать на донышко, водочное или еще какое, - стало быть, форменный слабак, да. Слабоватеньких, дружок, природа морит за милую душу. Да-а, как дуст всякую тварь вшивую. Да, Володька! Дай-ка руку, дружок! Совсем Нил одряхлел. И бабцу не способен ублажить, и боль сносить по-нашему, по-чекистски... Э-хе-хе!

Загрузка...