3. Исполнение желаний сумасшедшего
Самое невинное и увлекательное времяпрепровождение - играть с самим с собою в поддавки. Именно, поддаваться всем своим дурашливым помыслам, держа про запас одну единственную немудрящую мысль: в итоге, при любом стечении обстоятельств выигрыш тебе обеспечен.
Правда простодушной наблюдающей публике будет видится несколько иное, - этот парень отдает все так запросто, и при этом, он ведь, отнюдь, не простак! Но все же с таким явным перехлестом...
Этим посторонним чудакам невдомек, что о правилах этой простецкой игры осведомлен только один человек.
И этим счастливчиком являешься ты, - то есть я!
Разумеется, чрезмерно длительно морочить голову простодушному и умудренному партнеру по этой совместной игре-жизни воспрещается (впрочем, созерцающей публики это не касается), если не желаешь попасть впросак.
А впрочем, "попадание впросак" - это так же может быть одним из ваших (моих) припрятанных козырей-ходов.
Вообще жить, абсолютно полагаясь на свои природные (то бишь, божественные) способности и таланты, - может себе позволить, разве что какой-нибудь гениальный идиот.
Идиоты и те, которые потом причисляются к гениям, - всегда хлебают из одной бездонно непостижимой миски.
Этих сиамонимичных приятелей порою трудно отличать друг от дружки, до того они схожи и привлекательны, - в смысле отталкивающе безобразны в собственной неизъяснимой эгоцентричности, неподвластной обычному среднему человеческому уразумению.
По прошествии времени, однако, именно представители средних человеческих умов, окончательно отделяют одного от другого.
И первому суждено остаться в истории органическим дураком, а второму прощается все его сумасшедше-гениальные проступки, которые выражаются в чем угодно, - в изобретениях и открытиях, в блуде, в создании собственной религии, в художественных, музыкальных, лицедейских, литературных шедеврах...
Разумеется, каждый более мене тщеславный индивидуум полагает застрять в памяти человеческой, отнюдь, не в "органической" безвестно почетной шеренге.
А, впрочем, какая этому тщеславцу практическая польза, что его будут числить гением рода человеческого?
Практически, - никакой пользы. Разве что потомкам, кое-что перепадет, и, отнюдь, не ему, - сумасшедшему, который, скорее всего, закончит свои гениальные дни в совершенно (выражаясь по обывательски) бездарной дурно ароматизированной блаженной (блажной) нищете...
Но существует иная категория небесталанных личностей, к коим никак не приложимы вышеозначенные имманентные синонимы-категории.
Эти личности императивно свыше одарены практической жилкой: лавочник, брокер, коммивояжер, дилер, делец, банкир, магнат, олигарх и прочие держатели рожек золотого тельца, - эти ребята совсем из другого человеческого теста и ряда. Они, как бы из ряда вон...
- ...Я никогда не поверю, что твои миллионы, - это беспрерывная личная бережливость, экономия, скупость, и складывание каждой копейки в кубышку. Ведь эта схема для простодушных тружеников и обыкновенных дураков. Ты, надеюсь, согласен с моими дилетантскими рассуждениями?
- Понимаешь, Володя, следовать, этой замечательной схеме, деловому человеку категорически воспрещается. Деловой человек обязан всегда держать в голове сугубо примитивный бизнес-план. А схема моего благосостояния проста до омерзения. Я, - заработал (не важно как) 5000 баксов. На эту сумму мой приятель брокер скупил акций. А через месяц продал. Но уже не за пять, - а за семь с половиной. Моему дружку брокеру повезло. В этот раз. К этому времени, я регистрирую некий Фонд. Скажем, Фонд поддержки беспризорных кошек, - если угодно. В учредителях Фонда известные советские фамилии. Лучше актерские. Малоимущий, спивающийся народный артист и любимец. Певец, когда-то всенародно обожаемый, а нынче деградирующий, по причине дикой нищеты. Перебивающийся с хлеба на воду ученый с мировым именем, лауреат Сталинской, Ленинской и прочих Ломоносовских. Под эти фамилии я беру кредит в раскрученном центровом Банке. Через полгода, я президент ОАО Фонд "Подбеско". И штампую миллион ценных бумажек, они похожи на казначейские, только с профилем моим, родным. И под сто процентов годовых загоняю бумажки акционерам. К концу года, - я, мультимиллионер. Все, - остальное частности. Через год, я банкрот. А на неких личных счетах в Банках Цюриха, Лондона, Нью-Йорка, - некие суммы наличных, которые не позволят подохнуть с голоду и тоски лично мне. И, надеюсь, моим праправнукам что-то останется. Существует небольшой нюанс, - счета оформлены на подставные лица. А все начиналось с кошек. Бесприютных. Жалобно мяукающих. Впрочем, вместо кошек на титульный лист можно вставить старушек, бомжей, атомные ледоколы и хрущевки, - неважно. Главное раскрутить Фонд. Дать ему голос, - гласность. А вот для этой операции существует - не в природе, - в этой вот башке заядлого троечника, специальная пиаровская схема. Это мое ноу-хау, Володя.
- Ну вот, а ты тут разорялся, что все архипросто, архидоступно... Оказывается, существуют неприродные, а изобретенные лично твоей башкой, секреты делания бешенных денег...
- Все ерунда! И секреты мои, - ерунда! Лично для тебя. Ты все равно не сумеешь сообразить, куда их сунуть, пристроить. Я догадываюсь, что тебе будет просто лень кому-то мое ноу-хау грамотно, с умом продать. Потому что ты - не деловой человек. Причем, я подозреваю, и на акции мои ты не позарился. Чтобы их приобрести по номиналу, тоже нужны усилия. Физические, умственные, - не важно. Я прав?
- Цезарь всегда прав! И жена Цезаря, и лошадь его... У тебя как, - с выездным экипажем? Сколько карет в конюшне, так сказать?
- Разве в этом дело. Сегодня два выезда. Завтра десять. Эти материальные пустяки уже давно не занимают мою голову. Все очень примитивно в человеке, - не было достаточных наличных в кармане, зато в голове теснились идиотские картинки: яхты, женщины, машины, какие-то виллы, какие-то заграничные пятизвездочные "хилтоны" с нафуфыренными лакеями, готовых вылизать твою задницу... В общем, понятный бред нищего советского инженера, у которого такая же пустота в лопатнике, как и в голове. Но вот, случилось чудо чудное, - лопатник набит иностранными ассигнациями по завязку. Что дальше? Что делать дальше помраченной голове советского правоверного технократа? У меня чуть конфуз не случился. Затеял, дурик, свести счеты с жизнью. А потому что стало скучно. Скучно просыпаться. Скучно жрать. Скучно ехать в экипаже, который тянет тысяч на пятьдесят. Понятно, в зеленых купюрах. Женщин - любых, - любить скучно. Предлагали мальчиков. Противно и скучно. Сделал вялую попытку застрелиться. Видимо, от тотальной скучищи, - промахнулся. Пуля-дура прошла на вылет, не повредив нужных сердечных сосудов. И лежа в ЦКБ, однажды ночью вдруг меня прояснило. Нужно создать собственное, абсолютно изолированное ото всех, государство. В котором я буду царем, президентом, диктатором, жрецом-оракулом и генеральным патриархом. И действовать в этом лично-моем государстве будут лично-мои законы, и лично-моя вера. И я создал лично-свое государство, с лично-мой религией. Все в натуральном виде - живьем. И это не какая-нибудь жалкая виртуальная игрушка в "Империю". Хотя у меня существуют и свой Храм (Temle), и собственная Башня магии (Magic Tower), и моя единоличная Гильдия (Guild). Я выпестовал собственных Берсекеров и Одержимых, Анти-паладинов и Дьяволов. Лично воспитал классного Молоха! В настоящей жизни эти существа намного интереснее и страшнее. И вобще, все мои подданные живут, согласно лично-моим указам. Все указы подаются в устной форме. Поданные имеют личное право не следовать моим указам. Для этих случаев существует всегда-действующий Главный закон: еретик-оппозиционер уходит от нас насовсем. Впрочем, никто никогда не знает, куда он уходит. Просто его больше не слышно.
- И даже ты не знаешь, - ты, который царь-падишах - всевластный, всевидящий и всевеликий?..
- Иронизируешь? Да, именно, - я, единственный, - в моей личной империи знаю: кто, куда, и главное, когда уйдет. Я знаю кому из моих поданных нужна его личная ничтожная жалкая жизнь.
- И это тебя держит на плаву? Тебе интересно жить дальше. Интересно просыпаться... Интересно складывать внутрь личной утробы всяческие заморские и отечественные яства... Интересно сидеть в сортире, ожидая полноценного обильного стула... Интересно ласкать посторонних красоток...
- Мне интересно твое детсадовское любопытство. Нет, эта любознательность твоя не младенческая, - это потому что ты русский валенок. А я давно уже не русский. Я только говорю и думаю на русском языке. Слова в башке - русские. А смысл в словах, - абсолютно не русский. И поэтому я еще буду жить. Я уверен, что не сойду с ума. И никакой мистики. И никакой философии предательства здесь нет и близко. Все просто и ясно, как куриное яйцо.
- А с чего ты взял, что строение куриного зародыша примитивно? Мне кажется...
- Вот я и говорю, что ты русский балбес. На таких вот балбесах матушка Русь всегда и выезжает. И по сию пору выезжает, - надеясь въехать в Рай.
- Полагаешь, - не въедет? Не удастся?
- Самое смешное и загадочное, - что въедет! И как раз, за счет таких балбесов, вроде тебя. А я уже никогда не попаду в Райские кущи, в этот библейский Эдем... И мне очень спокойно от этой нерусской думы. Потому что, я счастлив здесь, на Земле, среди своих рабов-подданных. Мой личный рай я построил сам. В моем раю я - высшее божество! И вообще, я очень сомневаюсь, что Божеский Рай - лучше моего личного. Я догадываюсь, что мои здравые размышления тебе малоинтересны. Может статься, и раздражают, будят хилую, неразвитую зависть. Без полноценной, полнокровной, вечно зудящей зависти, никогда нормальному человеку не отстроить собственного личного Эдема. У нормальных русских, - думающих всегда по-русски, - отсутствует это великое чувство, которое движет (и всегда двигала) Западную цивилизацию, не позволяет ей чахнуть и дряхлеть.
- Милой мой, так эта твоя хваленая цивилизация к пропасти апокалиптической несется... Какая-то уж очень она самоустремленная к самоубийству... Уж очень, право слово, целенаправленная к суициду всеземному...
- Балбес ты, и есть балбес! Чем шибче и скореича случится твой Апокалипсис, - тем быстрее и надежнее матушка Русь в Эдемовы Божественные пределы заступит. А? Неужели не допирала твоя дурья башка, что все к этому и идет.
Этот несколько утомительный диалог происходил не в моих воспаленных от "снадобья" извилинах, - этот несколько странный разговор велся в роскошных до убогости личных "императорских" апартаментах моего призабытого приятеля и родственника.
Я имел честь, находится в гостях у самого так называемого (так его называла невидимая с весьма симпатичным голосом "помощница") хозяина. Хозяина некоего миниатюрного нелицензированного государства. Настоящего полноценного государства, живущего по законам-прихотям одного единственного человека. Человека, самолично создавшего это микроскопическое нелегальное государство, на территории... На территории столичного Садового кольца в помпезном старинном особняке, ныне отменно отреставрированном, частично надстроенным, и большей частью ушедшем в подземельные естественные и искусственные схроны-помещения.
Я имел приватную беседу с одним страшным чудаком, - отнюдь, не чудиком, и не сумасшедшим... Если бы только вирус сумасшествия поразил голову этого господина, приходящегося мне каким-то дальним родственником, тогда были бы понятны мотивы теперешней скрытной затворнической деятельности сего доморощенного самодержца...
Именно что, сей, здравомыслящи рассуждающий новоиспеченный (вернее, самопровозглашенный!) цезарь, пребывал в абсолютно здравом рассудке, ежели следовать канонам житейской логики. Полагая себе не медиком, а, полагаясь сугубо лишь на собственные чувства и вербальные сигналы, я видел перед собою вполне заурядной внешности ж е р т в у нынешней технократической постцивилизации...
Жертва-цивилизатор...
Жертва-диктатор...
Жертва-инквизитор...
Жертва-квазимессия...
Жертва, пожирающая самое себя...
Жертва, которая не догадывается, что она - жертва...
Жертва, которая есть несчастное потерявшее себя существо.
Впрочем, само это существо смотрелось совершенно в противоположном, так сказать, ракурсе.
Это в моих философствующих мозгах оно виделось несчастненькой жертвой.
А наяву передо мною расположился в кресле, - беспардонно расшиперестом, атласно-лайковом, пуклящимся и отливающим изумрудными мясисто-жидкими бликами, - кресле, предупредительно принявшим формы разъехавшихся, разъевшихся чресел благодушно вещающего хозяина...
Хозяина, по случаю приема дорогого редкого гостя прибарахлившегося в смокинг, чудоюдного (явно, от кутюр), экзотического покроя.
Сей чудодейственный парад одновременно напоминал моим несведущим глазам и допотопно светское платье, и монаршьи одежды, и спецодеяние главы католической паствы...
Лиловые, золотые и черно-парчовые искры-звездочки струились и плавали по всему, сыто и стыло возлежащему, в припорцию упитанному, телу минидиктатора, неуследимую выю которого не то обрамлял, не то окончательно хоронил затейливо прокатанный золотой шаманский ошейник, густо унаващенный бриллиантовой и самоцветной зернью.
Все, что располагалось выше драгоценного шикарного жабо, было приблизительно знакомо, точно когда-то виденный фотопортрет, неведомо кем подсунутый вдруг сейчас, только что в живописно оживленном голографическом слайде.
Вздернуто бесформенный нос (в студенческие годы задорно говоривший о малоказистом хозяине, - что парень этот свой в доску, которому запросто можно доверить какую никакую душевную тайну) нынче стиснут блеклыми залежалыми ланитами, вроде как с тщательно вытравленной по чужеземной технологии щетиной, потому как ни одного мало-мальски мужского волосяного продукта не наблюдалось на пустынной обширно невыразительной ряхе.
То, что подразумевалось подо ртом, представляло собой тандем анемичных земляных выползней, порою вяло слипающихся и растягивающих свои бледные желеподобные тела в значительной перемудренной гримасе...
Оставались глаза, которые кое-что информировали о существе, отнюдь не банальном и совсем уж не являющемся тем беспросветным русским мудрецом Обломовом (принципиально брезгливым к всякого рода доморощенным просперити), каковым, оно пытается предстать или хотя бы показаться предо мною, мелким ничтожным родственником.
Глаза выдавали этого квазисозерцателя, - выдавали все его явные и скрытые добродетели...
Глаза людоеда-интеллектуала, - вот что они являли собой.
Причем, колер они носили обычный: типично российский - васильково полевой. И возникала решимость обозвать эти незамутненные интеллигентской рефлексией погляделки незатейливыми избитыми прилагательными - голубые, чистые, небесные, безоблачные...
Однако, окунувшись, разок в эти заурядные бездонные лакуны-полыньи, больше подобного удовольствия постараешься себе не доставить.
В этих просиненных безжизненных лужицах таилась неведомая неотчетливая колодезная нежить, которую чрезвычайно отчетливо зрят таинственные ласковые священные существа, которые в эпоху первых династических Египетских царей, сопровождали и стерегли души умерших...
К примеру, если бы мой чернявый личный Фараон оказался один на один с подобным прямодушно мертвящим взором, - он бы сразу постарался найти самую тесную уютную укромную щель-схрон, - где-нибудь под ванной...
...- Знаешь, Володя, я не хочу лукавить и врать тебе. Понимаешь, ты попал сюда не по своей воле. Впрочем, сознайся сам себе: а подчиняется лично тебе твоя воля? Ты, наверное, давно догадался: ты не принадлежишь себе. И это факт. И в этом знании нет ничего зазорного. Разумеется, ты, как человек интеллигентской рефлектирующей...
- А ты, разумеется, хозяин своей воли!
- Ну, речь, сейчас не обо мне. Что можно я тебе рассказал.
- А все-таки! Вот ты провозгласил себя царьком этой чудовищной коммунальной казармы, в которой всегда искусственная идиотская тьма! В твоей дурацкой темноте толкутся твои странные люди-подданные, которые имеют полное право испражняться где им угодно...
- Эти "странные подданные" к твоему сведению, пожизненно обеспечены всем. Обильной вкусной жратвой. Половыми партнерами любого возраста и любой стати. Эти милые люди к твоему сведению заимели шанс прожить оставшуюся жизнь в собственном коммунизме, если угодно. Моим подданным не надо ломать голову о собственном грядущем. За них думаю я. Их единоличный властелин.
- Заставляешь их убивать друг дружку...
- Ошибаешься, дружок! Да, подобные пикантные времяпрепровождения существуют в моем минигосудартсве. Но, исключительно с моего доброго разрешения-вердикта. Мои подданные, обыкновенные людишки, с нервами, с накопившимися стрессами еще от прошлой жизни. А мой специальный устный вердикт вроде клапана, который стравливает излишнюю накопившуюся дурную энергию. Я им позволяю охотиться друг за дружкой. Охота, - самый порядочный древний инстинкт. И замещать его дешевыми зрелищными шоу: спортивными или еще, какими эстрадными, - это не решение проблемы. А в моем государстве проблему людской агрессивности никакими шлягерами не решить. И я придумал маленькие локальные войны. Представь, в стандартной однокомнатной секции, в полной темноте десять человек. И всего два человека имеют право пользоваться холодным оружием. Кинжал, кастет, обрезок стальной трубы... Я даю гонг. И охота началась! Охотники догадываются о месторасположении своей жертвы исключительно по запаху и шороху. И выживает в этой чудесной охотничьей войне самые удачливые и самые подлые. Смелость, храбрость, умение драться, - здесь, на этой маленькой войне они малопригодны. Сегодня сам убедишься. Ради тебя через час я объявляю очередную оздоровительную войну.
- Ради Бога! Ради меня, - избавь меня от созерцания твоей сумасшедшей лечебной резни... И потом, я никогда не относил свою робкую особу к свободным демократическим патрициям, чтоб любоваться и восторгаться, как другие...
- Позволь, позволь, милый мой родственник! А кто тебе сказал, что твое место в ложе амфитеатра? Единственным зрителем-патрицием, если угодно, являюсь всегда и поныне - я. И представь, мне порою откровенно скучно наблюдать за древним человеческим промыслом, - убиением себе подобных. Поначалу, знаешь, щекотало нервишки. Даже переживал за кого-нибудь. За ничтожную жизнь какой-нибудь смазливой блядешечки, за которой крадется толстозадый нахал с резаком... Этот толстомясый выродок крадется на четвереньках, тщательно внюхиваясь... А обоняние у некоторых моих подданных развивается! скажу я тебе... А у блядешки месячные, которые: кап-кап-капают... И толстый урод по милому запашку подбирается к ней с тыла, и... Правильно, думаешь! Оседлывает ее, и... И насилует, как ему заблагорассудится. А потом убивает. Отпиливает ее дергающуюся головку напрочь. Этот толстый душегубец, представь себе, продержался целых три войны! Этого молодчика совершенно непреднамеренно порешила одна престарелая дамочка, - обыкновенным плотницким инструментом: молотком. Скучно, брат... Сегодня эта матрона опять выйдет на тропу войны. Я ее снаряжу другим инструментарием, - сапожным шилом. Так что имей в виду, - против тебя и твоих сотоварищей будет выставлена интеллигентная пенсионерка профессиональная гладиаторша. А еще одному пареньку доверю плотницкую ножовку. Или туристический топорик. Еще не решил. Так что через час твои теперешние злободневные проблемы отойдут на очень дальний план. И признаться, я тебе, Володя, немножко завидую. Ты будешь занят нормальным мужским делом, - выживанием в этой надежной глухой тьме. Я же останусь во тьме рутинных повседневных дел. Надеюсь, ты не разочаруешься. И проведешь эти два часа весело. По крайней мере, будет потом о чем вспомнить.
Я глядел во все искренне встревоженные глаза на самопального самодержца, который все-таки числился моим родственником, - родственничком по линии некогда любимой моей единственной супруженции, - и не решался верить своим ушам...
Одно дело слышать по телевизору чей-нибудь ответственно шизофренический (все-таки, похоже, этот зажравшийся деятель не черный клоун, а патологическое существо, по которому скучает психиатрическая клиника!) лепет, и совсем другое...
- Ты полагаешь, мне будет интересно когда-нибудь в старческом маразме вспоминать наш содержательный диалог?
- Ну не знаю, что тебе будет любопытно вспоминать. Наше общение, или твое непосредственное участие в маленькой победоносной войне. Во времена нашего незабвенного детство самой любимой игрой всегда была война. И тебе наконец-то выпало счастье не понарошку в войнушке пожить. Пойми, как в страшной настоящей войне. А такие неудобства, как незнакомая местность, сплошная темнота, - наоборот могут оказаться не случайными... Не случайными, ежели сумеешь остаться живым. А это уж как повезет. Повезет твоему ангелу хранителю. Смекаешь, Володимер, о чем я талдычу?
- То есть, ты, любезный родственник, полагаешь, что я могу превратиться в настоящий труп на твоей настоящей сумасшедшей войнушке?
- Опять ты не хочешь меня понять, Володечка. Войны нужны для человека. В тупой мирной повседневности людишки деградируют. Человека нельзя лишать его божественного права на агрессию, пойми ты эту простейшую аксиому. Я не маньяк-одиночка, - я обыкновенный, но полезный механизм в нашей апокалиптической действительности. Я же тебе толковал про клапан... А ты, сумасшедшая затея! Эти древние затеи выдумал не я. Пойми, я не претендую на лавры первооткрывателя. Милый мой, ты полистай наши славянские летописи. Загляни же, наконец, в Библию. Помусоль Ветхозаветные апокрифы. Там, именно там все наши тщедушные желания и помыслы. Все наши человеческие традиции и пороки. Все мы вышли из этих древних священных сакральных, и очень, заметь, житейских текстов...
...Чтобы выжить (для чего и зачем, этот нудный вопрос давно уже, лично для меня, второстепенен) в этой глупой, или как вскользь заметил мой любезный родственник, маразматической действительности, нужно принять мерзкие правила игры этой чрезвычайно живучей нынешней действительности.
Нужно, на полном серьезе считать себя (если уж нет умения или сил душевных слиться с нею - с действительностью, - превратившись в полноценного, полноправного, правоверного и д и о т а) нормально-сумасшедшим индивидуумом. По крайней мере, попытаться убедить себя, что на роль этого типичного затрапезного персонажа, у тебя достанет лицедейских способностей...
Что же собой представляла эта живая нехорошая действительность?
В моем данном случае абсолютно ничего.
То есть, в данные злополучные мгновения я существовал в пространстве антиподном свету, - то есть, в полнейшей непроглядности.
Меня поселили жить в чернушной мгле, которую скуки ради приватизировал наш доморощенный Ахриман, и в которой поддерживают мглистый порядок его верные псы-дивы, пиарики и пенсионерки-ударницы-дружды...
Эта вязкая липучая ядовитая мгла была насыщена (даже, перенасыщена) ароматами дурно ухоженной человеческой плоти.
Я купался в этих потовых испряжениях.
Я барахтался, точно ослепленный щенок в мазутном дерьме, пока окончательно не погрузился весь по макушку.
Я утонул в невыразимо жирных чувственно чужеродных прилипчивых кожных эфирах.
Я продолжал жить в чужой вспухшей шкуре призрачного утопленника...
Мои разжиженные мозги несли мне оперативную информацию, вложенную в них хозяином этой мерзкой ртутно-подвижной, трупной мглы: где-то буквально рядом, ползают, передвигаются, крадутся человеческие существа подданные-людишки этого сумасшедшего минисамодержца, вооруженные добротными столярными инструментами, которые будут применены совсем по иному назначению...
Мои информированные мозги со всей своей всегдашней трезвостью полагали, что на ангела хранителя Ахурмазды полагайся, но и сам не плошай.
Мои бедные мозги думали, что живой утопленник, которому они напоминают об опасности, скажет им большое мерси и прочие благодарственные эпитеты...
Во мне же, в глубине моего тщедушного я, что-то сомлело...
Я совершенно не отзывался, не реагировал на вполне очевидные смертоубийственные угрозы, исходящие из любой точки этой задышанной приговоренной тьмы, замершей в трупном ожидании...
Мое невидимое истомленное подлыми предчувствиями тело жаждало определенности. Пускай эта пошлая определенность наступит в момент протыкания его сапожной пикой "профессиональной интеллигентной гладиаторши", проникновения топора или режущих заусениц ножовки...
Лишь бы скорее вся эта идейная мерзостная "войнушка" добралась, дотащилась к своему мертвецкому финалу, - скорее же!
Моя голая задница располагалась всеми своими не выдающимися выпуклостями прямо на полу, который своей прохладой и затертостью очень напоминал обыкновенный линолеум.
Ну, правильно, с такого покрытия лучше всего смывается свежая кровь, свеженьких мертвецов...
Хорошо, хоть не кафель, - а то какая-нибудь идиотская остуда непременно бы прилипла, влезла куда-нибудь в нежные мочевые емкости или ранимые простаты...
Ну, и где же вы госпожа убивица, пенсионерка и ударница мертвецких дел? Шелохнитесь же, - объявите о своем погибельном присутствии... Поширяйте казенным бандитским жалом-шилом...
Госпожа гладиаторша-друджа чего-то медлила. Видимо, сортировала своим профессиональным пожилым обонянием старые и совсем новейшие ароматы и миазмы...
Я вроде пока держался, и никаких медвежьих слабостей не допускал из своей унылой утробы...
Меня глодали два одинаковых по своей силе чувства: смертная скука, и острая предсмертная любознательность...
Причем эти два толкающихся, мешающих друг другу, мрачноватых субъекта, норовили занять господствующую, так сказать, высоту...
И кому их них отдать предпочтение я не знал до самой последней секунды, с которой и началась так называемая локальная смертоубийственная межусобица завсегдатаев этого чудовищно чудесного черного Эдема...
Звук гонга обрушился на мои трепетно замершие барабанные перепонки в самое неподходящее время для моего фаталистически пристывшего притомившегося гузна...
Я вдруг вздумал оторвать пригревшиеся малость отсиженные ягодицы от линолеумного насеста... И тут грянул гонг!
Ощущение было не из комфортных, - в центре головы точно стодецибельный камертон лопнул...
Ну, милый дядя Володя, теперь держись! Совсем скоро тебя примутся пилить по живому мясу, а еще непременно воткнут куда-нибудь в глазницу штатный инструментарий, - этакое стило...
После звона взорвавшегося гонга-камертона я похоже на какое-то непродолжительное время погрузился в обыкновенную полебойную контузию.
"Надежда и Отчаяние" и остальные одиннадцать пар противоположностей напрочь оставили мою душу, не сказавши, когда же их, сволочей, ждать...
Как выяснилось (через нескончаемое мгновение) отошли эти средневековые братцы-володетели Психомахии ненадолго, позволив себе совершенно пустяшный перекур, - не более десяти минут. А может и целый академический час, - черт их разберет в этой бестолочной тьме...
Раскорячившись на полусогнутых нижних конечностях, я выставил перед собою вытянутые треморные длани, - пошарил, помял ладонями вазелиновою черноту пространства, затем развел их в стороны, надеясь уткнуться в какую-нибудь ютящуюся закланную жертву, - вокруг меня, если доверять моим плавающим слегка озябшим и взмокшим перстам, существовала порядочная пустота...
И раздражающая непереносимая неблагодатная т и ш и н а, бьющая по нервам похлещи благозвучно гавкнувшего гонга...
Ощущение заживо погребенного, - совершенно до этих черных минут мне не ведомое, - все более и более усугублялось...
Оставалось одно, - выдать свое месторасположение, выбросив через горло ненадуманные матерные приветствия-проклятия этому забавному предмогильному траурному полигону...
Впрочем, очень хотелось завалиться в какой-нибудь спасительно чудодейственный старорежимный дамский... faint. Так сказать, сделать финт-фейнт...
Но такие идиотические мечтания не сбываются по собственному желанию, - они, подлые, случаются сами, без предуведомления, почти исподтишка, блюдя воровскую, так сказать, традицию...
- Ну, господа убивцы! Я жду вас! Вот он я, ваша трепетная жертва! Втыкайте что нужно, и куда нужно... Пилите, в конце концов! Я ваш!
В ответ на мою дамскую мольбу...
Вместо порядочного молниеносного удара судьбы, - профессионального тычка шилом, - мои уши еще более заложило от непорочно обморочной дешевой тиши...
Я обнаружил, что мои ноги-невидимки уже выбрали какой-то шустрый маршрут, - меня вольно несло на неведомые, невидимые и вероятно жуткие преграды...
Я полагал, что вот-вот упрусь лбом, - или костяшками ног въеду - в какую-нибудь капитальную кирпичную перемычку-переборку...
Я изо всех своих поношенных психических сил надеялся на...
Разумеется, на самый благоприятный для моего бренного тела исход. Мое тело блефовало самым простодушным образом.
Мое тело желало жить, и поэтому жаждало порядочного справедливого великодушного и с х о д а Распри, - Согласия...
4. В отсутствии всякого смысла
И я дождался социалистической справедливости в отношении своей фаталистически (мисопонически) прикорнувшей натуры.
Я не почувствовал никакого изменения в своем паникующем, обильно спрыснутом мертвящими духами, организме...
Спустя пару мгновений, после неуловимого почти безболезненного кольчатого ощущения в районе пупочной брюшины, я вдруг сообразил, что меня наконец-то продырявили нежным сапожным инструментарием - шилом, прошедшим, по всей невидимости, лазерную заточку...
Вернее, меня не проткнули, - меня на какие-то доли секунды нанизали на некую неощутимую струну-спицу... И почти тотчас же сбросили, смахнули с ее тончайше стильного жала-тела.
Причем, продырявили (или продырявила, все-таки) до такой степени шустро, что мое обоняние не успело среагировать подобающим образом на присутствие самопального демона смерти - Аставидад-дива, и не перебросило моим самооборонительным силам оперативную информацию, дабы те привели бы себя в готовность, - какую никакую...
Потолкавшись пальцами у волосистого пупка, я едва нащупал просочившуюся сукровицу, которую сперва обследовал на аромат, затем, не побрезговал - и на вкус...Все сходилось, - на влажные подрагивающие подушечки нацедилась моя ценная животворная жидкость, изойдя которой, я более...
А, поелозив свободной рукой по спине, в районе левой здоровой почки обнаружил ту же кровянистую натечь...
Невидимая интеллигентная бабуська продернула через меня, громогласного губошлепа, свое смертоубийственное приспособление, точно я всю жизнь мечтал быть аккуратно пропоротым и вздетым в виде ценного жужжащего жука в этом трупно-черном гербарии...
- Мадам! Вы чудесно освоились на этих войнушках... Вы, бабуля, молодчина... Так ловко приколоть, когда ни зги не видать... Полагаю, санитаров здесь не полагается...
В ответ изо всех черных углов этого боевого самодеятельного полигона на меня, наверняка, безнадежно затаращились рассредоточенные безмолвные жертвы и палачи, - среди которых и моя интеллигентная с пенсионерской биографией мадам-палачка, любительница ароматов насу...
Собственно, после экзекуции протыкания полагалась бы следующая стадия, - отпиливание какой-нибудь неудачливой неосторожной конечности, скорее всего, верхней, в особенности, правой, которой я все норовил сцапать кого-нибудь или что-нибудь в этой предупредительно тишайшей пустоши...
- Сударь, - я это к вам, голубчик, который нынче с пилой двуручной жертву приискивает. Я к вашим услугам! Пилите, если уж так приспичило...Бог вам в помощь...
Нехорошо, дядя Володя, всуе Создателя поминать в сем адском урочище... Не зачтется сия бравада твоей грешной душе. Не зачтется...
А, в сущности, какая теперь мне разница, - от искусного прободения, которое свершили с моим глупым телом, все равно долго не протянуть, внутреннее невосстановимое и неостановимое ничем кровотечение, - гнуснее поражения не бывает, если верить медицинским талмудам...
Но надеждам моим куражливым на встречу с убивцем-пильщиком суждено было не оправдаться, потому как вместо второго вооруженного гладиатора, которого сулил мне мой доморощенный самодержец-родственник, по ходу безумного спектакля был введен совсем иной, более жутковатый персонаж, которого я давно знал, - и ведал о нем, кажется все...
Это оказался...
Это оказалась моя разлюбезная...
Свою бывшую суженную я угадаю в любой столичной толчее. Угадаю, благодаря натренированному многолетней осадой обонятельному аппарату, который помимо моих волевых команд, в любое время суток обречено, отрапортует: в пределах досягаемости рукой находится любимый объект...
Специфическую ароматическую ауру моей бывшей возлюбленной супруги я не спутаю ни с какой другой. И не то, что она (аура) тошнотворно забивает все остальные присутствующие запахи, - отнюдь, вполне цивилизованно одуряющий дамский синтетический парфюм-букет, который собирался ею столько лет, - и, наконец, собранный, окончательно подвиг меня на дезертирство из любовно обустроенного семейного гнездовища...
И минуло всего-то года полтора с моего джентльменского самоустранения с брачного поля боя, в сущности, не прекращавшегося во все предыдущие ударные пятилетки качественного семейного жития, - и вот нате вам, встретились на нейтральной чудовищно благоухающей непроглядной территории... Территории сумасшедшего мизантропа и в придачу родственника.
- Голубушка, а тебя сюда кто зазвал?! Чего тебе-то здесь надобно, Лидунчик?
- Не хами так громко! Вот отпилят твой подлый язык. Не пришьешь обратно.
Этот родной (до отвращения) сварливый голос вроде как вернул меня к этой мистификаторской действительности, в которой по какому-то чудесному стечению мы так чудно пересеклись...
Странно, а почему Лидуня не трусит и запросто выражается вслух? Почему не боится засветиться голосом? Она что, не ждет нападения? Или вооруженные подданные рабы (а моя бывшая стерва, стало быть, - рабыня) по устному вердикту самопального диктатора освобождаются от страха смерти...
- Лидунь, а меня уже весьма изящно ранили... И ранение, уверяю, тебя, совершенно не опасное. От подобной контузии умирают через сутки. Целых двадцать четыре непроглядных часа! Ежели, только ваша милость не отпилит мне какую-нибудь важную самоходную деталь...
Не знаю почему, но вместо родственных плаксивых приветствий, меня потянуло на дешевое гусарское красноречие. Хотя вместо красивых псевдородственных речей, остро захотелось совершенно иного, - захотелось обыкновенного человеческого соучастия. Вернее, именно женского. Именно...
Захотелось обыкновенного старозабытого, стародавнего фамильярного ерошиния моей подзапущенной давно не мытой шевелюры...
- Надо же! Точно на час отлучился! Мне твой солдатский юмор...Я его просто слушать не могу. И не желаю! Я свободная женщина! Что ты ко мне лезешь?
- Я к тебе лезу?! Ни хрена себе заявочка! Я к ней, видите ли, лезу...Вы забываетесь, сударыня. Это вот вы ко мне прилезли зачем-то! Впрочем, пардон! Какой же я балда! Вы, сударыня, - охотник, а я, так сказать, загадан на вертел, на общепещерский шашлычок-с... Очень, доложу вам, изящная затейка. Вполне в духе вашей новейшей гуманитарной морали. Полагаю, Лидунь, ты до сих пор вице-координатор благотворительного Фонда "Отечественные милосердники"...
- Не твое, Володечка, собачье дело кто я сейчас. Твое дело остаться живым в этой войне. И не полагайся, пожалуйста, на мою жалость. Я совсем не та женщина, которую ты, подонок, бросил. Оставил с сыном, которому, в эти годы нужна... Ну что от подонка и эгоиста ждать? И ты, мелкая сволочь, мою мораль не тронь. Ты сперва придумай свою. А на мою нечего зариться!
Откуда-то, чуть ли не сверху ронялись звуки женского неудовлетворенного жизнью голоса. Голоса, отнюдь, не ответственного работника скромно-помпезного полугосударственного учреждения, в иерархии которого, моя бывшая половина занимала, черт знает какой начальственный, сверхвысоко оплачиваемый, пост...
Нынешний голос принадлежал какой-то мстительной нецивилизованной фурии, вознамерившей содеять какую-то милосердную пакость ближнему, - а в недавнем прошлом, - страстно (возможно, не страстно, но чрезвычайно собственнически) любимому супругу...
- Милая, позволь реплику? О какой морали речь ведем? Чего-то я не просекаю в этой тьмутараканьей темноте, - где она тут ваша личная мораль спряталась, схоронилась... Дайте мне ее пощупать... Определить, так сказать, фактуру... Органическая, природная, так сказать, или опять сплошной партийный проперлон?!
- Только и способен на реплики! Ребенка, в его летние каникулы не удосужился свозить куда-нибудь заграницу! Я же знаю, у тебя деньги есть! Жмот! Такого как ты и пилить, и дырявить не жалко. Потому что ты!.. Ты - не достоин человеческой жалости. Потому что ты, самовлюбленный подлец и трус!
Родные восклицательные знаки вроде как поменяли дислокацию. Теперь, подзабыто родственные сварливые звуки доносились вроде как с противоположного конца... Или это я успел зачем-то развернуться, и потерял едва-едва нащупанную ориентацию в этом склепно предмогильном пространстве...
Интересное дело, из каких таких психоаналитических соображений эта милосердная женщина догадалась, что мое затраханное эгоистическое существо не чуждо, - вернее, - ждет, чтоб его пожалели, точно обыкновенного всеми забижаемого мальчишку-двоечника, лодыря и созерцателя...
- Говоришь, не достоин обыкновенного человеческого соучастия, Лидунь... Не прошвырнулся с наследником по заграницам, - в виду чрезвычайной жмотной натуры...А то, что я берег вас от всякой чертовщины, от мальчиков-налетчиков... А то, что я, как натуральный погорелец и бездомный шлялся по улицам...
- По бабам, по чужим бабам шлялся наш доблестный погорелец! Если бы ты шлялся по улицам, сюда бы никак не забрел. А то видишь, родственничка моего вспомнил!
- Господи! А ведь точно - этот сумасшедший царек - твоя кровь, твоя родовая... А я-то думаю откуда, с какого генеалогического сучка свалился этот постнеандерталец? Слушай, а может хватит дурочку валять? Скажи своему кровожадному родственничку, - мне опротивело толкаться в этой черной мертвецкой... И потом, меня на самом деле ранили, проткнули, точно жука... Я ведь точно знаю, что я не сплю! И твой голос... родной такой голос, - век бы не слышать вас, сударыня Лидия... Я прошу прекратить эту комедию. Я очень прошу... Иначе... Ну кому нужен сумасшедший продырявленный мужик? Ты ведь не примешь, так сказать, на постой...
- Ни целый, ни дырявый, - ты мне никакой не интересен. Неудачники, эгоисты и придурки интересны только в кино.
- Спасибо на добром слове, сударыня. А ты где, собственно, находишься? На потолке, что ли застряла, прилипла? В спецкабине с иллюминатором ночного видения, - угадал?
- Владимир Сергеевич, на тебя только сейчас будет начата охота. Ты хоть собери свои интеллигентские сопли. Сосредоточься. Попробуй хоть раз в жизни сыграть в настоящего мужика. Да, я имею возможность видеть тебя во всей твоей ублюдочной красе. И мне тебя абсолютно не жаль. Умрешь, значит так угодно провидению.
- Ошибаешься, милая, - твоему кровожадному родственничку угодно...Ну да черт с ним. Значит, говоришь лицензию на отстрел твоего бывшего возлюбленного выдали... А как же ты? А то давай, матушка, сразимся! Могу, впрочем, поспособствовать, - позволю отпилить часть любимого органа... По старой, так сказать, дружбе. Медальку, или какой боевой жетон заслужишь...
На последнюю мою детскую дерзость почему-то никто не откликнулся.
По мере продолжении паузы, черный мешок пространства (чудесным образом, в момент нашего милого семейного диспута, игнорируемый моей собственной приемопередаточной системой) вдруг объявил о своем бездонном присутствии противоестественной затишью, утяжеленной моим слегка истеричным дыханием...
Моя недавняя куражливая балагурность как бы враз растворилась в этой чернотно-кислотной густой тиши...
Даже очевидное вроде бы желание завыть, заголосить, попытаться хотя бы на мгновение разодрать этот мрак щелкой живого измученного человеческого присутствия, - на мгновение же зародившись, тут же стушевалось, под влиянием какого-то престранного оцепенения, точно на все мои адреналино вибрирующие нервы набросили невидимую, неощущаемую, но оттого не менее подлую мелкоячеистую сеть-кокон...
Даже заурядная интеллигентская матерщина и та застряла на самых подступах к горлу, - не сумела прорваться, оповестив близлежащую местность, - вернее, выдав мое отчаянное местонахождение, с тем, чтобы покончить с этим затянувшимся фарсом как можно скорее...
Мое проткнутое контуженое тело устало притворяться, устало суетиться, чтоб как-нибудь да приспособиться, - чтоб как-нибудь, но выжить в этой глупейшей новейшей historic единоличного of misery.
До недавнего времени, вроде как выживал.
Или, все-таки помогали выживать. Незаметно, ненавязчиво, или, напротив, с излишней прямодушной прямолинейностью, таща за упирающийся рукав, подсовывая в виде спасительного круга, то беспардонную лолитку-стажерку Настену, то душистую кофейно-глянцевую задницу некой вумен-дамы, которая...
- Лидунь, - с превеликим трудом протиснулся я в эту не сдвигаемую многотонную черноту, - а ведь я не забыл твоей попы. Твоей рахат-лукумной... мерзкой задницы.
- Эгоист, очнись! Прямо перед тобой охотник. Уклоняйся, или бей сам! И хватит болтать языком! Сосредоточься!
Вновь болезненно пробили мои слуховые перепонки родные стервозные нравоучения. Но сейчас эта боль опустилась на другой уровень ощущения, боль призабытого сладострастия. Она когда-то присутствовала в моей интимной мужской жизни, - во времена глупой счастливой молодоженности. Боль, от которой я давным-давно отказался, в пользу спокойного обывательского метасуществования, - существования на уровне пленочном, не дозволяя проникнуть самому себе, внутрь собственного я...
Прекрасное шкодливое время молодых полуидиотов, полуидеалистов, один из которых любил воображать себя начальником, почти - рабовладельцем, а другой, с удовольствием подыгрывая, вживался и оживлял более характерный гоголевский персонаж - дрожащего подчиненного, почти раба, лакея, холопа...
И тот и другой получали от этого незамысловатого полудетского представления всяческие психоудовольствия, соответственно собственной незатейливой фантазии. Им, молодым, простодушным дуралеям, хотелось думать, что непременно - испорченной, порочной, полулегальной, не принятой в наших социалистических семейных ячейках...
Не успев, как следует побаюкать призабытое полуигровое унижение, я обнаружил, что мой обонятельный орган буквально заложило от чуждо медоточивого плотского аромата. С моих рецепторов, словно содрали, до сей секунды фамильярно уцепившийся, противно пряно-гвоздичный родной запах потеющих жениных подмышек...
И почти мешком я плюхнулся на холодно лягушечий линолеум. Именно плюхнулся. Не пригнулся, не среагировал на смертоносную невидимую (лично мне) чужеродную отмороженную опасность, в виде...
Просто в момент этого якобы нелепого, бесформенного, совершенно не героического приземления, меня успела догнать волна сдвинутого, яростно потревоженного застоялого воздуха, - заунывно нежно пропевший ветерок запоздало коснулся моей разом взопревшей удачливой макушки...
Зато в следующее мгновение мой вдруг оживший организм не заставил себя понукать, - я, точно бывалый спецназовец, двойным перекатом, и вроде бы не особенно гремя костями, оказался достаточно далеко от места недавнего позорного (оказавшегося своевременным, спасительным, единственно верным) приземления.
- А говорил, не можешь! Прямо - кино! Эгоистическая порода подскажет, как вывернуться. Не упал бы, - лежал сейчас с половинкой черепушки! Нюхай воздух, милый, и ангел не оставит тебя.
У меня закралось недоброе подозрение: мой ангел хранитель заодно с моей бывшей суженной. И тандем этот очень даже вовремя зародился...Очень своевременный и полезный контакт. Небольшой такой взаимовыгодный союз на время "z"...
То, что мне этот старинный тандем выгоден, - это понятно. А ей? Этой дамочке, какой резон спасать мою шкуру? Впрочем, резон самый обыкновенный, - я ей понадоблюсь в ближайшем будущем. И понадоблюсь в качестве живого и здорового персонажа.
Следовательно, следует разрушить эти подлые дамские иллюзии относительно моего добровольного сотрудничества.
Черта с два! мадам, - мне на ваши долгоиграющие планы наплевать...
Если суждено, мне выжить в этой чертовой черной войнушке, то исключительно вопреки вашей многомилосердной воли, мадам!
Но, уж если не повезет...
Вроде до последнего времени везло. И даже, так сказать, чертовски везло! Постараемся и дальше уповать на мое индивидуальное квазивезение...
В положении лежа, предавался я мстительным детским мечтаниям, не помышляя, однако, двинуться в какую-либо черную сторону, чтобы вновь попытаться поспорить с собственной судьбою, доверившей всего меня этим "выколи глаз" занятным приключениям.
- И долго ты собираешься, бока отлеживать? - вновь донесся до моего тренированно настороженного слуха родной ехидный вопросительный знак.
- Хорошо, сударыня, устроились! Подрядились главным надсмотрщиком у родственничка... Мужа, опять же, бывшего, по блату опекаете. Ну, чтоб не сразу зарезали. Чтоб подольше помучился.... Или еще, какую меркантильную выгоду про себя затаили, ась?
- В дешевые игры, милый, играешь! Лучше бы о сыне подумал! Что оставишь после себя. Жалкая жизнь жалкого неудачника. Шевелись, милый! Шевелись! Нюхай воздух!
Несмотря на всю свою лелеемую внутреннюю детскую вредность, я помимо собственного желания со всей тщательностью принюхивался, доверчиво полагаясь на обонятельные ноздревые антенны, полагаясь на их упреждающую команду...
Мое тело, все его хитроумные мышцы и связки действовали чрезвычайно согласованно и без особой паники.
Разумеется, все эти суетливые маневры совершались не без участия главного штаба, который располагался в спасенной черепной коробке. Но опять же все тактические команды спускались оттуда, как бы минуя мою заартачившуюся, точнее сказать, полупарализованную волю...
Волю обыкновенного усталого пассажира несчастной отечественной "шестерки", пробирающейся по российскому черноземному полубездорожью, пассажира, которого то и дело просят выйти вон из задышанного угарного тепла, с тем чтобы он доблестно выступил в роли обессиленного толкача, упершегося взопревшим чубом в замызганный липкий бряцающий багажник, отчаянно буксующего подержанного пожилого авто...
И все равно все мое глупое интеллигентское существо надеялось на благопристойный исход из этого затянувшегося юмористического вояжа по непроглядным территориям-губерниям-полигонам сумасшедшего минисамодержца и родственника моей ненаглядной, нынче зорко следящей и высматривающей профессионального агрессора пенсионерку...
На самой середине этих убогих бренных размышлений мое тело, затаенно чего-то ждущее, как бы блюдя наработанную интуицию воина, крадучись поползло куда-то (черт его знает куда!), затем переместилось на нижние конечности, и внагибку двинулось по какой-то малопонятной заковыристой дуге...
И куда я собственно поперся, - никаких положительно разъяснительных ответов от недремлющего мыслительного органа я так и не дождался. Покуда...
Покуда не случился вполне рутинный, но почему-то проигнорированный моим волевым я, естественный конфуз...
Благодаря всем вышеупомянутым физическим перемещениям плоти, в ее полостной системе произошла полезная раскрепостительная деятельность, накопившееся органические газы выдавились в нижний отдел кишечника, - и в рефлекторном просвещенном режиме горючая смесь вырвалась наружу...
Причем стравилась, сия смесь с такой одушевленной ядрено сердечной благозвучностью, что даже я, недавний владелец сего боезапаса, вздрогнул и отпрянул от выбранного слепого маршрута, - и, свернувши в сторону, тотчас же утерял первоначальную схронную ариаднову нить...
В порядочном цивилизованном обществе подобной метеористической деятельности чужого кишечника, совершено не придается никакого, так сказать, оскорбительного значения, - в подобные непредосудительные мгновения общество отдает предпочтение натуральным напиткам, вкупе с упорядоченной светской болтовней...
Но откуда же в этой искусственной "черной дыре", в этой чертячьей, кикиморной всенародной русской сказке взяться упорядоченному светскому обществу?
- Володечка, что ж ты пукаешь-то так, а! От страха, что ли? Ты бы злость-то приберег для дела! Для спасения жизни своей дурацкой, эгоистической, а!
И темнота иногда, оказывается, играет положительную полезную предохранительную роль, - предохраняет от родственных чрезвычайно милосердных любознательных очей, а то бы...
- Шла бы ты куда... Лидок! Мне твоя забота, как все равно что... Ну дура-баба, а что с дуры возьмешь? - почти бесстрастным академическим тоном сплюнул я в темноту благовоспитанную ответную реплику.
- Володька, - сзади, берегись, дурак! - точно эхом колыхнуло мои перенапряженные ушные локаторы.
И мой организм, безо всякого умственного анализа привнесенной извне истеричной информации, сделал безумствующий рывок в очередную ямищу черноты, затем куда-то вбок, одновременно ища растопыренными пальцами какую-нибудь преграду, в виде стены, переборки или живого супротивника-гладиатора-раба...
И по паучьи раскорячившись, опершись дрожащими перстами о лед линолеума, затих, затаился, утихомиривая постмохмельное дыхание, слыша пару тукающих сердец, пребольно расположившихся в мокрых височных долях...
Опять вроде бы избегнул катастрофического поражения, - а зачем? Почему, с какой стати мое тело подчиняется каким-то подлым ехидным подсказкам? Мое бедное тело соскучилось по другому, которое вроде бы до мельчайших папиллом изучено-переизученно, - неужели соскучилось...
В сущности, по каким таким женским деталям можно тосковать, мне, бывшему полновластному хозяину этой женщины, этой очень недурно сохранившейся деловой мадам. Причем выглядит эта навязчиво блондинистая тетенька моложе меня лет на десять, - а ведь сверстники...
А потому что порода, заверенная личным столбовым гербом!
А потому что, - диетологом выверенная, - тщательная и неустанная слежка за употребляемыми калориями.
А потому что - еженедельные посещения элитарного "Петровского" фитнес-клуба с его гимнастическими (робото-шейпинго-аэробическими) залами, тренажерами, янычарскими и суомскими парилками.
А купания-заплывы в "Олимпийском", - вроде постоянного любимого десерта...
Всепогодные, всенепременные, всегодичные шлакогонные процедуры, которых я терпеть не могу, по причине... Впрочем, неважно! И, разумеется, в разумных дозах - сексуальные игрища.
Черт меня разберет, может быть и присутствует сейчас, так сказать, некоторая доля тоски-печали.
Почему бы и не соскучиться по родным атласным ляжкам, по душистой упружистой местности, расположенной между изящной выемкой пупка и мастерски прибранным английским лобковым газоном...
Или я совсем растерял последние остатки нормальной мужицкой ревности...
Неужели - окончательный не собственник этой дуры-женщины, которую можно сказать выпестовал, вывел в люди. Без моего непосредственного и морального участия, - заправляла бы сейчас какой-нибудь мелкой, вечно на ладан дышащей, фирмой-конторкой... Перебивалась бы с аванса, на получку.
А тут, пожалуйста, уже и мэрия не брезгует, приглашает на такие солидные обязывающие телетусовки, - только бы голова у милой разведенной дамы не закружилась...
- Лидунь! А знаешь, а я точно дубина и подлец! Знаешь, не было и дня, чтоб... А потом случилась эта ночь... В общем я боялся за вас! Я боялся даже звонить... Надо же, оказывается, я все-таки люблю тебя... И вот, пожалуйста, встретились, голубки... На какой-то идиотской войнушке...Скажи мне кто-нибудь, года два назад, что я... Я, нормальный ученый недотепа, превратился черт знает в какую-то... Нет, наверное надо было попробовать пожить там... Ведь как приглашали! Какие перспективы эти капиталисты сулили... Нет, уперся точно тупой теленок. Собственный русский, российский собрался капитализм осваивать. Целину, видишь ли, новейшую решил поднимать, - идейный идиот и простофиля...
И как бы в подтверждение упомянутого последнего эпитета, на весь мой распаленный, распяленный, раскоряченный, разгоряченный мерзкими трусливыми перебежками, организм обрушилась плита...
Плита жаркого животного желеподобного женского жира, - эта женственно пахучая стопудовая туша, вероятно, сверзилась на меня прямо с верху... Из чернично-черного бесконечно беспечного чердака.
Слава Богу, сознание мое не подвело меня, и почти тотчас же, после оглушительного секундного осознания происшедшего, свернуло свою позитивную мыслительную деятельность, тем самым, позволив потрясенному (и психологически, разумеется) организму взять тайм-аут на оздоровительно неопределенный период...
Садистическое сравнение - побывать под дорожным катком, - попадало в моем случае в самую сердцевину его. Все мое тело: кости, мышцы, жилы, отдавленные селезенки и печенки, и даже собственные, частично опломбированные зубы, - все это сложнейшее человеческое хозяйство ныло с такой заунывной тягомотиной и неуступчивостью, что хотелось...
Прежде всего, я недобро (вернее - не бодро) обрадовался факту присутствия в этом удивительно оптимистическом земном юдолище, - болит, следовательно, я все еще существую...Я здесь? И, следовательно, есть надежда на лучшую долю, на справедливую...
Вообще, следует отметить, несмотря на всяческие маложивотворные передряги в последние месяцы-часы-мгновения, мое присутствие духа всегда притулялось где-то по-братски рядом, отчего большинство жутковатых и неудобопонятных вещей, я представлял, видел, ощущал, слышал в каком-то облегченном - шаржированном жанре черной комедии...
Черной, но все равно же комедии!
Вот и сейчас, с неторопливой основательностью ощупывая собственное тело, - не расчлененное, не распиленное на аккуратные стейки, - я благодарил Бога за Его нескончаемую милость ко мне, грешнику и...
И впервые почувствовал, что весь мой человеческий организм, оказывается, пребольно нанизан на неверно эластичный, малоустойчивый позвоночный столб-хребет, - это, когда я попытался приподняться и разведать относительно целостности нижних дурно соображающих конечностей...
То есть, с первой жалкой попытки мне не удалось добыть разведанные, и с томным бабским кряхтением я возвратил себя в первоначальное распростершееся положение.
Со второй попытки мне почти удалось коснуться кончиками полуонемевших перстов склизкого шерстистого бедренного покрова, - и вновь с дрянным жалостным стоном я отвалился навзничь на нагретую линолеумную проплешь.
Ладно, сказал я собственному поверженному отдавленному телу, - что поделаешь, терпи. Бог терпел, и нам велел... В сущности, ничего такого предосудительного со мною не сотворили. Ну проткнули слегка, ну приплюснули чуть-чуть, ну... Ведь жив вроде, все вроде на месте, чего же паниковать зря...
- Верно, Лидунь? Зачем слишком жалеть себя? И мне вот стало любопытно, а куда ее, эту милую даму-молот подевали? Меня что, ею просто стукнули, или как? Я ведь успел...Успел включить на полную мощь обонятельные рецепторы... Эта плюхнулась она, которая интеллигентная пенсионерка... Эту даму, полагаю не лишне на диету посадить. На яблоки с кефиром...
- Владимир Сергеевич. Эта дама - моя троюродная сестрица. И ваша жена. Она покончила жизнь самоубийством. И вы этому причина. Она пыталась вас подстраховать. Она нарушила основной параграф нашей локальной войны, - не вмешиваться в ход боевых действий. Пришлось ей напомнить этот важный параграф. Это она припечатала вас. Вы легко смотрю, да и слышу, отделались. Видимо ваш ангел хранитель не дремал. В отличие от вас. Что ж, вам на этот раз повезло. Вы отделались легкой необременительной контузией. В ближайшие минуты вами займутся специалисты-доктора. Лечитесь, поправляйтесь, отдыхайте. Привыкайте к нашей правильной черной жизни. Отныне вы под моим попечительством. Вы мой поданный. Я ваш - хозяин.
- ... ?!.
5. Изыскание предыдущего смысла
Подвергаться всяческим казуистическим (или иезуитским) унижениям, подвергаться безо всякого с моей стороны позитивного ответа... То есть, добровольно соглашаться на все те (и эти, и будущие, вероятно) эмпирические малоувеселительные упражнения с моим не геркулесовым организмом, - это значит прослыть нетипичным героическим персонажем из какой-нибудь греческой мифологической новеллы...
Нося всю жизнь нынешнее свое фамильное прозвище, я как-то притерпелся к всякого рода типичным малоуютным ударам и шлепкам судьбы. Впрочем, эти болезненные знаки-символы, уже давно стали частью моего обывательского существования, моего нехитрого миросозерцания, в сущности, вполне типичного, распространенного среди мужского народонаселения моей малоотзывчивой странной родины, носящей ныне прозвище: Российская федерация...
Причем, по-моему, обывательскому разумению, типичный российский обыватель - это такое яркое нетипичное героическое явление природы, вернее даже - Божьего космоса, - понять, уразуметь которое никакому западному интеллектуалу-обывателю не по силу.
И поэтому, хочешь, не хочешь, а приходиться постоянно, вопреки своей воли, примерять (а то и без примерки влезать) шкуру и доспехи непобедимых былинных сказочных персонажей.
И с горем пополам влезши, порою чувствуешь всем нежным городским тактильным своим прикровом, до чего же эти волшебные личины узки, тягомотны, омерзительно зловонны, неудобоносимы...
И разгорается в моем обидчивом холостяцком сердце мстительное желание отвергнуть все эти предусмотрительные причуды судьбы, - отвергнуть самым преднамеренным образом...
Вывернуться как-нибудь по благородному, по джентельменски, блюдя, так сказать, мужественную мину лица героического российского обывателя, - увы, не получается.
Потому что в реальных немифологических обстоятельствах все гораздо проще и страшнее, - а именно меня, все эти милые предупредительные (объективные!) обстоятельства толкают на нарушение шестой Христовой заповеди, которая гласит: не убий...
Во имя сохранения собственной тленной оболочки я обязан отбирать и рушить близкие, родственные и чужие оболочки, - во имя...
И поэтому, чтобы не преступить сие Божественное предписание, я вынужден нарушить другой христианский постулат, - я личной своей волей вынужден предать себя смерти...
Оказывается, чтобы я выжил, моей бывшей полуразлюбленной жене пришлось распрощаться с собственным, так, ею, нежно, лелеемым, дамским, существованием, которое, она умудрялась заполнять какой-то псевдоблаготворительностью и прочим бутом феминистской активности...
В сущности, кто дал мне право судить образ жизни женщины, с которой столько лет-зим делил спальное вконец опостылевшее супружеское ложе?..
С какой такой стати я возомнил, что моя единоличная персона главнее (или - ценнее, нужнее Божьему промыслу) в этом земном вполне грешном тленном недолговечном существовании?
...Мою, видимо не окончательно проснувшуюся физиономию согревало некое чрезвычайно знакомое (и знаковое!) с детства праздничное утреннее ощущение...
Я страшился разорвать еще отяжеленные сновидческими осколками веки, я не хотел вновь упереться своими истосковавшимися жадными зраками в жуткую топкую темь, - в искусственную черноту...
Однако сквозь неотжмуренные нежные кожные створки пробивался кумачовый сказочный жар, - солнечный жар детства...
Не знаю, сколько бы я еще трусил, но в носовой полости, в самой ее обонятельной глубине зародился предательский прохладительный сквозняк, - и вместо степенного невозмутимого хладнокровного отмыкание верхней части век от паникующих нижних, они напротив еще плотнее притиснулись друг к дружке, и - случился непредусмотрено пошлый сочный чих...
- Апх-чхи!!! Чхи-иа!
И этот неестественно бодряцкий шумовой эффект заставил меня отворить паникующие глаза навстречу нахраписто благожелательному солнечному круглолицему лику, расточающему лично моей счастливо недоуменной физиономии, какие-то ненастоящие - фамильярно профессиональные клоунские улыбалочки...
Я вновь находился в положении лежа. Вновь на чьем-то обширном опочивальням ложе, укрытый белоснежно-госпитальной простыней до самого подбородка, вернее сказать, - короткой колючей бородки, отпущенной по случаю... По случаю моего нынешнего местопребывания, растянувшегося на какие-то, видимо, невообразимые часы-дни-недели, - по крайней мере - не месяцы, - потому как не летаргического же забвения удостоился хмельной молодец, брошенный неким подзабытым психом-родственничком на тропу маленькой победоносной войны...
Между тем в горле набряк малосъедобный суховатый гастритный ком, который бы в самый раз размочить сейчас чашкой моего китайского чая...
Впрочем, не отказался бы от доброго глотка "Мартеля", на худой случай пригубил бы пузырчатой французской бражки "Вдова Клико"...
Господи, а всего лучше - граненую кружку родимого "жигулевского" темного выцедить, не отрываясь, и отдуваясь от прилива постмохмельной треморной озябшести...
Моему лицу было почти горячо, однако тело требовало порядочного верблюжьего, стеганного, в крайнем случае, полевого покрывала на гагачьем пуху. Потому как клинического цвета простыня представлялась настоящей насмешкой в моем содрогающемся положении навзничь, в вызывающе нудистском неглиже, - и все члены мои какие-то странно охолонутые, едва ли не осклизлые, точно их в леднике или морозильнике некие доброжелатели содержали-хранили...
Эдакий - nakedman! В сущности, находиться в подобном uniform, - мне было не привыкать. Видимо, сия естественная органичная униформа стала моим фирменным парадно визитным смокингом, - на все случаи жизни.
Все чаще и чаще матушка-судьба вкупе с архангелами из Ордена "посточевидцев" помещают мою земную грешную сущность в такие превратности жизненные, - так обставляют все мои интимные и бытовые обстоятельства, забрасывая в неведомые чужие альковы, оставляя на мне один единственный природный мой мундир, - что остается бедному пехотинцу...
И вопиет в чужое надышенное, намоленное пространство подневольный дурно обмундированный странник-пехотинец, - вопиет никому не интересные недоуменные молитвы-призывы-восклицания...
Разумеется, никакого жалостного вопежа мое пересохшее горло не производило. Хотя, где-то там, поблизости - за грудиной копошился мальчишеский щенячий скулеж на несправедливость и злонамеренность вышеупомянутых сопроводителей.
Будучи заматерелым заправским пехотинцем, прошедший (и уцелевший!) черт знает какие чужеродные и воинственные местности, я догадывался, что изводить себя (вероятно и уши прислушивающихся), свои голосовые связки убедительными воплями - пустое и бездарное времяпровождение.
Таращась в матово-блескучий плафон казенного светильника, ощущая, как с каждой секундой моего ничком-неделанья, заоконное родное светило подвигается все далее и далее по своим земным делам, - и горячая ладошка его вот-вот соскользнет с моей пригревшийся физиономии... Я несколько затосковал, пока еще не допуская до сознания паникующих домыслов о своих неопрятно охладелых конечностях, которые сейчас в эти мгновения, существовали сугубо в автономном режиме, не подчинясь моим вяло мыслительным указаниям - пошевелиться, поерзать, поелозить...
Я чувствовал его - мое прохладительное тело, - а вот оно, многострадальное, вроде как закапризничало, и не желало идти на контакт с моими подсознательными импульсами. Я же мечтал о взаимоуважении, взаимовнимании...
Нынешнее ощущение отдаленно напоминало отлежалую руку, только вместо одной, охладело ватной конечности - присутствовал весь мой, ко всему привычный организм. И при этом, чрезвычайно осязаемое присутствие собственной утробы - внутренностей, о месторасположении которых до сего мгновения я всего лишь догадывался.
И зачем мне эти дополнительные (доподлинные!) познания - столько-то во мне мотков метража кишок, объем печени, пульсация почечных лоханок и селезенки, ритмическая служба сердечных желудочков, - и аскетическая пустошь основного желудка?..
До сего дня весь этот хитроумный жизнедеятельный механизм не подавал каких-то особенных привередливых признаков своего присутствия и участия в моей жизни.
Причем нынче - в эту созерцательную минуту, суетиться по какой-либо надобности-нужде не было никакой необходимости, - все внутрибрюшные отстойные полости и емкости сияли глянцем и гигиеничностью, все равно, что у новорожденного...
Замечательная хирургическая чистота и благолепие!
... И все сильнее и сильнее теребило подлое желание наследить, натоптать, в этих чародейственно дистиллированных коридорах полостной родимой системы!
Очень хотелось кушать.
А ежели быть весьма пунктуальным - я готов был сожрать целый банный таз манной отвратительной (с младенчества не обожаемой) размазни.
... И одновременно с чудовищной силой пробилась надежно схороненная отравительная рекламная заставка - дешево-морковная плитка-шкатулка, из которой выпорхнула одинокая безмудштучная солистка, и тотчас же принялась стриптизно призывно выкручивать свои худосочные бедрышки, лодыжки, ключицы - ларечная "Прима"-балерина, - ее курящийся плебейски божественный горький дым, сладостно кисловатые крошки...
Курить! Боже мой, - к у р и т ь...
Я в точности знал, что после пары безумствующих глубинных затяжек, мой оскверненный (вероятно, какой-то наркотической дрянью) мозг разбудит таки мое отчужденное охолоделое тело.
Я верил, что...
- Милкин, и долго ты еще собираися бока отлеживать? Всешки, не инвалидец какой! А совсем можно сказать справный мужчина. А что ослабемши чуток, дак чеж ты хочешь, - сем ден на одних шпринцах! Тута и бык околеет. А ты вон, - даже жмурися на солнышко. А оно ласковое, а потому как живое. И ты, милкин, тожить живехонек. Потому как жила крепка в твоей родове. Потому как Боженька не дает указаниев прибрать тебя до срока. Срок твой, стал быть, еще не весь, вышедши, - земной-то! Так-то вот, милкин. А подниматься тебе не след! Совсем даже нельзя. Это я так, к слову, чтоб почуял сам, каков ты есть. А вот принесут бульонца из цыпляток, уж он-то враз по жилкам разойдется. А жилкам твоим только и надо того. Живого, горяченького теплица. Хватит тебе на шпринцах-то, чай не инвалидец дохленький. Потому как - все при своем нужном месте, милкин.
Я до последнего ободрительно простодушного предложения не мог разглядеть, - что это за новейший персонаж, так забавно просторечиво изъясняющийся?
И, едва не вывернув шейные позвонки, скосил направо через голову разомкнутые любознательные очи, и - обнаружил на роскошной плетеной качалке существо устрашимо малокалиберного роста, обряженное в белесый старорежимный докторский хитон с глухим воротником-стойкой с нашитым кармашком в районе не угадываемой груди. На верхней планке кармана цепко укрепилось какое-то мохнатое чернявое чудище в виде прикорнувшего нечесаного паука, в связи с послеобеденной сиестой...
- А-аа... - сказал я, не очень заботясь о дикции и прочей вспомогательной технике самодеятельного ритора, вообразившего себя не "инвалидцем", а впрочем, имеющего шансы...
- А-а где я, а? - доблестно справился я с нахлынувшим потоком вопросительных и прочих недоуменных междометий.
Не покидая валкого дачного вместилища, госпитальное гномистое существо, скрывающие свои, вероятно посеребренные букли под неким в виде гигантского пеликанского клюва лиловым клобуком, удовлетворительно закачала им, как бы склевывая мои ожившие жалкие недоумения.
- Ишь, милкин, и голосок обретши! А ты говори, говори, а головенку-то на место возврати. Так ей спокойней. Вот и дождалися, вот и терпеньица не задарма пропало. К тому все и шло. Молодцом, милкин!
Я внял совету странной сиделицы в отношении "возврата" головы в прежнее расслабленное положение. И вновь машинально уперся малоподвижными зрачками в блеклую мертвую сферу светильника.
- А это... О н о - настоящее? Оно светит лучами, да? Солнечными? вновь пробился я к своему мучительному основополагающему вопросу.
- А как жа, милкин мой, у нас тутака все взаправдашнее. И солнышко, и бульонец. Чавой-то задержалися, черти! А потому как привыкшие шпринцы свои таскать с колбочками. Все рученьки натыкали твои! Почитай, засинили все синяками-те, милосердники!
- А что... Я кто здесь... Кто? Числюсь, да? - не оставляло меня вполне законное сиротское чувство бесприютности и подброшенности.
- Ты, милкин, не сумлевайся. Ты числися в главных гостях. Потому как ему сродственником приходися. Потому и определили тебя в светлицу, чтоба скореича себя обретши. Та, милкин, везунок! Потому как он - как есть за справедливость. А чтоба свою кровь не обделить. И ты, милкин, не последняя спица в колесе-то. А то - числюсь! Ишь ты - неблагодарник!
- А-а, вон как...Гостем числюсь. Родня твоему рабу... рабовладельцу... Вспоминаю: черная комната, черная войнушка, черная охота... И, вдруг сверху... Плита! Тяжеленная... Уже труп... Тело бывшей супружницы... Жены! Как бы... И, потом - все. Провал. А сейчас вот... Вот трусил глаза открыть. Трусил... Оказалось, зря. Все - зря. И живу снова... Зряшная затея - моя жизнь... Да?
- Милкин, а ты не горючься. Тутака таки бабенцы приглядны. Со всеми достатками в придачу. Выбирай каку хошь, и холь ее. Потому как он повелел, чтоба знатно приветить. Чтоба никакого отказу и бесперечиния. Не тужь, милкин. Ага, вота и дождалися офицанки! Вон, милкин, скореича разуй глазенки, вместе с бульонцем и бабенца кака справна и лакомна!
Убрав взгляд с гипнотического неживого ядра-светильника, я тотчас же уперся им в объявившееся бесцветное рослое женское существо - в "офицанку", которая толкала перед собою двухэтажный хромированный стол-поднос, прозрачную верхнюю столешенку которого занимала всего одна черная миниатюрная посудина, по всей видимости, - супница с обещанным "бульонцем".
Застыв прямо напротив меня, безмолвное, безулыбчивое, обряженное в черную балахонистую казенную хламиду, в виде борцовского кимоно, существо, как бы демонстративно держало паузу, позволив хорошенько разглядеть себя.
Снизу, от подушки, пришедшая казенная особа виделась мне натуральной дылдой, имеющей в активе те же вершковые данные, что и давняя банщица-утешительница, походя отвергнутая мною - Шурочка. Правда, второй подобной монолитной конструкции здесь не ночевало. Скорее преобладала подиумная гончая поджарость.
И расплывчатое ощущения возраста - от семнадцати до двадцати пяти.
И льняные (наверняка собственные) волосы стискивал тусклым полумесяцем титановый кокошник-гребень, оставляя посредине, на виду, гладко прибранный розовеющий пробор.
И я догадывался, - это роскошное тугое некрашеное волосяное убранство заканчивается где-нибудь у нежной поясницы пионерским бантом или легким титановым же прижимом, сдерживающим концы спелой допотопной косы-батона.
И заурядное простоватое круглоликое лицо не оживлено мертвыми макияжными мазками визажиста.
И поэтому ее скулы и веки представали странно детскими и почему-то не очень живыми, полнокровными, - вроде фарфорового изделия, выполненного набитой ремесленной рукой, но второпях (а то и в целях экономии) не раскрашенного, но оттого не менее ходко продающегося с уличных лотков.
- А, милкин наш, уже молодцом! О бабешечки мысля опять же, потому как, милкин, в самом соку! А опосля бульонца, а отчего ж и приласкать, а? Заместа десерту-пряника, а милкин!
- Бабуль, вашими устами да мед пить...От бульонца, да, не откажусь. А там поглядим... на мое поведение.
- Милкин, а ты не тушуйсь. Девка, как сам вишь справна по всем статьям. Подмогнет, и сам не углядишь, как взбереся на кобылку. Она, Нюрка-то, затейна бабенца! Из гробца вытягнет, не токмо что из постели!
"Затейна" неписаная и некрашеная красавица, так и не допустившая на фарфоровую физиономию служебной улыбчивости, наконец, обогнула свой стол-самокат, неторопливо приблизилась ко мне болезному. И безо всякого уведомительного медсестринского подходца подхватила под мышки, и одним могутным махом утвердила на мое малочувствительное седалище. Причем, в качестве сиденья пригодилась моя належанная нанюханная жестковатая подушка, обтянутая каким-то табачного колера шерстистым текстилем.
И голову мою тотчас же в точности загрузили мореплавательным дурнотнотным дурманом. И чтобы, как-то усидеть, она (головушка, разумеется) сама уронилась вперед, прижавши колючий подбородок к груди, смеживши любознательные очи, которые заволоклись каким-то дрянцовым багрянцем...
Желудок сделал идиотскую зряшную попытку освободиться от лишнего содержимого, - в то время как в нем кроме горького желудочного сока более ничего не водилось...
Я сделал самостоятельную героическую попытку перевести самого себя в привычное ничковое положение, для чего елозя по сиденью-подушке, попытался съехать с нее, - увы, даже для этого незатейливого маневра в моих филейных мышцах не оказалось достаточно физической энергии и настырности, - о наступательности и прочей интимной привередливости и речи быть, не могло.
Я окончательно уразумел (но отнюдь не смирился), что мою единоличную особу, мою физическую сущность поместили в какую-то ватную куклу-валяшку, которая чувствовала себя исключительно отвратно, и всякого там "бульонца" влить в свое обесчещенное и очищенное нутро не сумеет (и не позволит никому!) не под каким милосердно-бабуськиным соусом.
Хотелось единственного, еще никогда не опробованного...
Уснуть лет на сто, или на худой конец, срочно застрелиться из революционного личного оружия. Вот только одна незадача, - самовзводного стрелкового атрибута, в данную уныло-решительную минуту, мне, скорее всего не доверят. Определенно, заподозрят какую-нибудь неадекватную психопатную суицидальную пакость...
- Мне бы это, залечь...Плыву, и это... Плохо! - глухим гастритным басом выпростались из меня пара-тройка скудных жалоб.
- Милкин, а нук наберися терпения! Ишь, заплывщик тожа. Ну, стошнит чуток. Ну, проблюеся больонцем. А всешки не все сплюнешь. Малость нужная в кишечках и застрянет. А польза, какая! Не ерепенься, милкин, хлебни сколь смогешь.
- Мне бы чего такого - промочить...Или закурить, а? - сделал я неуклюжую не молодецкую попытку оторвать свою подбородковую запущенную растительность от другой, нагрудной, заросшей и прореженной какой-то пегой порослью...
"Это ж, откуда на моих грудях столько благородного металла?" - не преминул поиздеваться я над своим хилым рудиментом - серебристо кудельным газоном, и тут же почувствовал на спекшихся губах пряную нежную жижу...
Я попытался отпрянуть от края чернично блескучей чашки, в которой слабо курилось весьма пользительное варево - "бульонец", - однако мою марионеточно валкую голову с мягкостью и одновременно же с настойчивостью придержали, приказав шершавым странно неженственным голосом "затейной бабенцы":
- Нужно выпить! Рекомендуется пить мелкими глотками.
И пришлось мягко угнетаемой кукле подчиниться.
Пришлось наполнять свое полое выдраенное нутро куриным "рислингом", блюдя рекомендацию неуступчивой бледнолицей "офицанки", - мелкими судорожными прихлебами.
И себе на удивление, по прошествии незначительных минут, уже сам, вцепившись в черно-лаковую деревянную пиалу, цедил из нее духовитый целительный бульон, швыркая носом, в котором невесть откуда завелся конденсат, не насморочный, но весьма натуральный всамделишный.
Ежели после первых наянливых приказных глотков, я еще чувствовал всю полостную систему, отвечающую за пищеварение, - именно последовательность включения каждого органа в момент заполнения основной приемной емкости желудка, - то уже на пятом заглоте, отвратительные (выделительные) ощущения оставили мой мозг в покое, - система вошла (включилась) в режим автопилота, и более не докучала своими прилежными органическими манипуляциями, так сказать, капитану...
И на каком-то очередном горячительном прихлебе я впал в блаженное обжорно наркотическое забытье. То есть самым бессовестным эгоистическим образом откликнулся на приглашение своего старинного знакомца дедушки Морфея.
И привиделся мне преудивительно неприличный сон.
В этом болезненном сновидческом бреду, я нечто непотребное позволял с моей новой утешницей, - той, что сумела напоить меня чудесным волшебным варевом, после которого...
6. Сновидческие подвиги одиночки
Иногда в минуту случайно забредшей мизантропии, мой подпорченный меланхолией взгляд останавливался на моем антрацитном любимце, когда тот предавался своему собственному обычному завсегда обожаемому (и так же трепетно оберегаемому) времяпретворению - лежебоконью-спанью, потворствуя позам-асанам самым замысловатым...
И почти всегда же мои скучающие глаза отыскивали какие-то свежие потешные краски в его бесконечных зачумленных почиваниях.
...Еще минуту назад этот домашней выпечки (выучки) черный атласный крендель удовлетворительно уютно сопел, держа свои пепельные локаторы горизонтально диванному лежбищу, - и вот в какой-то неуследимый миг фиксирую совершенно иную асану...
Оказывается, никакого завлекательно залакированного клубка более не существует в природе (на диване)...
Разве этот чернявый субъект, фривольно разлегшийся на собственном хребте, нагло выставивши свою наетую волосато примятую брюшину на всеобщее обозрение, раскидавши лапы во все мыслимые стороны света, беспардонно отваривши блескучий зев, с бесстыдно выпирающими образцовыми резцами и вяловатым кончиком языка, неопрятно приспустивши одно сновидчески подергивающееся веко, - разве это чернушное животное, производящее какие-то совершенно пошлые человеческие храповицкие рулады, может претендовать на гордое древнее изотерическое прозвище - Фараон?!
Как, оказалось, по прошествии положенных хозяйски рабовладельческих недоумений, - очень даже может.
Не успел я как следует, малоутешно посозерцать сие беспробудно возлежащее живописно дышащее сооружение, как оно, сонно бурчащее, с невозмутимостью своего дальнего старинного африканского сородича сфинкса, - игнорируя мое полунасмешливое подглядывание, борцовски перекрутившись, с грациозностью балеруна спрыгивает с любимого (нами обоюдно) насеста, и с деловитостью (уже) клерка поспешает к заветной плошке, в которой непременно отыщется десяток другой его личных засушенных фирменных загогулин...
Впрочем, вполне вероятно и сам смотрюсь в момент почивательных упражнений не всегда интеллигентски презентабельно и мужественно...
Вот, к примеру, сейчас, точно знаю, - я сплю самым порядочным образом, в связи с обильной обеденной трапезой. Вообще, в учреждениях подобных тому, в котором меня поместили некие "милосердники", держащие на изготовку "шпринцы", послеобеденный сон вроде обязательной целительной процедуры.
А впрочем, осознание такого двусмысленного непреложного факта, что ты находишься во сне (а между тем занимаешься благоустройством своего я, своей души в этой сновидческой действительности), как-то мешает наслаждаться существованием в этом текучем зыбком миражном, неизъяснимо чудодейственном, неповторимом, но порою странно знакомом, бытие...
Но оттого, что ты осведомлен о месте своего нынешнего (сновидческого) местопребывания, многие вещи с легким сердцем оставляешь как бы на обочине сознания, попросту забываешь об их существовании.
Например, отправление естественной нужды совершенно не обязательно в момент, когда очередной объект очередного обольщения уже прилично разогрет, и уже можно приступать к неопасному (и даже поощряемому) тактильно-плотскому натиску-штурму...
Или утоление голода, или ничтожная, но чрезвычайно гадостная проблема - похмелье, или обыкновенная метеопатическая головная боль, или любая другая, - эти занудные рутинные вещи никогда не беспокоят меня в сновидческой ж и з н и.
И поэтому я с пребольшущим удовольствием отправляюсь в сновидческую действительность, которую мы обживаем почти половину отпущенной земной темной путанной малоприглядной и малорадостной жизни, - отпущенной судьбою или точнее Непознаваемым Абсолютом, который у каждого землянина имеет свое сакральное или явное вербальное Имя: Будда.., Иисус Христос.., Магомет.., Иегова.., Зевс, - главное олимпийское божество (у античных эллинов).., Свентовит и Перун (у древних славян).., Осирис и Атон, творец Старших Богов (у древних египтян).., Варун, всеведущий Бог и Вишну, космический Бог (у древних народов Индостана).., Энке, (верховный Бог шумеров).., Великий Дух или Верховное Существо - Маниту (у индейцев-делаваров).., Ио, - Верховный бог (космогоническое божество маори - у новозеландских племен).., Один, верховный бог (у скандинавских племен).., Усму, - шумерский бог...
Некоторые наивные души полагают, что во сне все позволено, все разрешено. Впрочем, переубеждать простодушных любителей сновидений, я полагаю, не имеет смысла. Потому что у простодушных душ своя сугубо субъективная логика, позаимствованная не из премудрых фолиантов, но исключительно из собственных сновидческих опытов...
И по-настоящему разгадать собственный сон неофиту никогда не удастся, потому что он его (свой сновидческий опыт) непременно же извратит, переврет, - и не по прихоти собственной, а в виду незнания элементарных вещей, которые некогда были известны любому начинающему жрецу-шаману-волхву, которые не были сторонними наблюдателями собственных сновидений, но жили в них, в этих сновидческих всечеловеческих вневременных пространствах...
Впрочем, излишнее познания о изотерических, сакральных, мистических опытах не привносят в юдоль человеческую излишнюю радость.
К сожалению, знание - умножает скорбь, некогда молвил Мудрец, принадлежащий к избранной касте посвященных...
Итак, чем же изволил занимать себя в сновидческой действительности субъект, так опрометчиво пренебрежительно отозвавшийся о простодушии (не путать, с прекраснодушием) некоторых правоверных сограждан?
А занимался я самым рутинным мужицким ремеслом, - совокуплялся с малознакомой особой, имеющей имя Нюра и все полагающиеся к этому народному прозвищу женские прельстительные особенности: обширные шелковистые ляжки, жаркий упружистый живот, теплые не растекающиеся конусы персей и прочие знакомые каждому дилетантствующему геологу нежные влекущие ландшафты, в том числе и главное огнедышащее жерло, истекающее весьма пахучей магмой...
Странно, - до этого случая никогда не замечал за собою, оказывается, во время соития я сиплю, хриплю и вообще произвожу какие-то совершенно чуждые мне местоимения и ругательные маловразумительные эпитеты...
Отнюдь, я не причисляю себя к профессиональным снобам или эстетствующим плейбоям, и запросто позволяю себе специфические вздохи и прочие подобающие случаю мычания и стенания, - но то, что я слышал сейчас, - это не просто некорректные звуки заурядной атавистической страсти...
Любительски блюдя рекомендации великого Реформатора сцены, я не играл, не изображал, я - вжился в предлагаемые обстоятельства, - вжился в образ могутного допотопного локомотива...
Я был могуче сопящим живым старорежимным паровозом, у которого стрелка давления парообразования на манометре болталась у красной предупредительной отметины, - мои сердечные клапаны самым натуральным образом избивали мои левогрудинные ребра...
То есть, я начал подозревать, что подобные запыхательные упражнения доведут до чрезвычайного катастрофического пароизвержения...
Все! Еще минута - и полечу вместе с бешено дергающейся (вроде колесных пар-шатунов) Нюрашей к ее дальней родственнице, - чертовой бабушке!
В настоящей доподлинной действительности, с моим организмом подобные форс мажоры почти не случались, - разве что после тяжелого пития, или пианства (по выражению знаменитого поэта-пиита-пианицы) мое семя капризничало и не желало извергаться после долгоиграющих выматывающих фрикций.
А сейчас, здесь, почти на грани потери сознания, я продолжаю с бессмысленной надсадой выделывать онемевшим гузном такие заковыристые пируэты, в таком неукротимом темпе, - в общем, чувствую - подношенный холостяцкий парогенератор, подает здравые предохранительные сигналы: мол, дружище, знай меру, это же не игрушки!!!
И тут я начинаю примерять положительную физиономию обеспокоенного пассажира, - пора бы и соскочить со столь занятного молодецкого паровоза-сновидения, - как бы чего, в самом деле...
Увы, выброситься из сновидения не получается.
Напротив, вдруг со всей ответственностью осознаю, что участвую не в сновидческих куражливых упражнениях, а в самой натуральной настоящей страшной действительности, - и нормальный (хотя и несколько тахикардийный) сердечный ритм давно превратился в некую спрямлено скачущую синусоиду, которая вот-вот перейдет в коллапсический пунктир...
Прервать самостоятельно свои взаправдашние, ставшие обременительными для здоровья, приключения у меня никак не получалось. А если я не сплю, если...
... И тут обнаруживаю, что вместо огнедышащего волнующегося лона Нюры, я употребляю совсем иное, совсем нечеловеческое существо, - эти извивающееся лохматые телеса отвратительно искусственные, - это чей-то парик, скорее всего дамский, желтушно-нейлоновый безвкусный, и, разумеется - чужестранный...
Внутри этого чрезвычайного кучерявого скабрезного скальпа прельстительно скользкая расщелина, которая мгновение спустя уже не либидная чавкающая топь, а самый обыкновенный, поросший карликовым кустистым кустарником овраг, с круто пологими хлябистыми краями, за осыпающиеся слизкие кромки которого цепляются мои омертвелые от перенапряжения пальцы...
И вот я уже жутко качусь, все активнее убыстряя гибельное падение в самое настоящее ощерившееся безнадежное ущелье, в пропастной глубине которого, агатовою пеной вскипая, вьется живуче гремучая речушка, дна которой разглядеть не возможно, потому как воды ее неключевые бесконечно селево-мутны и неплодоносны...
- ... Милкин! А нукта кончай храпеть. Ишь соловушкой залился! Эдак и подавися воздушком-то. А, милкин? Слышь, бабку-то?
Еще не разодравши всполошенных щелей-глаз, соображаю в минутном тяжком замешательстве, отслеживая тук сердца не только левой стороной загрудины, а всей утяжелено кадушечной башкою...
...Ну вот, вроде и выбрался живой-невредимый...
В первую очередь мои очнувшиеся глаза, с болезненной жадностью обшаривая окружающее, обнаружили в палатных высях навязчиво родимый матовый шар-светильник, на этот раз излучающий мертвяще синюшный бестеневой свет...
- Опять я здесь... А это... Эта, Нюра, она что... Она уже ушла? заворочались в моем горле слова, точно потревоженные (кем-то бесцеремонным) неомоченные камешки по дну пересохшего ребристого русла.
- Милкин! Нюрка-то твоя давнешеньки ушедши. Как вот бульонцем тебя, напоивши, так сразу. А ей тутока нельзя без толку-то. Потому как в ранге мыши серенькой, и нишкни. А ты молодцом! Без шпринцов скорехонько и уснул, ровно младенец. И я, сердешная, тутока прикорнула. А мне этого наотрез запрещатся! Ты, милкин, помалкивай про меня-то!
- Можно и сейчас повторить... запить гадость... Булыжники в горле... Странный сон, и...
- Так и хорошо, милкин! Теперича вместе с бульонцем и чайком побалуися. А как жа! Ишь и сны-те выглядывашь, а это знак поправления. Всешки не шутка кишечки ремонтировать, милкин!
- Кишки мои... Их чинили, да?
- Чинили, чинили, милкин! Все починили. Все дырешечки заштопавши, как следоват, а чтоб сок нужнецкий в живот не затекал. Все вытерпел, как подобат мужчинке-вояке, милкин.
- Что, не одна дырка? Откуда их?.. Дырки!
- Весь как есть, протыкан был, милкин. Страсть! А выжил, а потому что у нас дохтура первейшие! Любого с того свету вытягнут, милкин.
- Хорошо бы курнуть разок... Совсем тошно внутри... И вообще зачем тут... Выжил и кому надо...
- А ты погляди, погляди, и ужинец волокут, милкину! А ты погляди на офицанку! Какова девка, а, милкин! Одна статней другой! А чтоб глаз радовался, да, милкин.
Мои прозревшие от странных сновидческих вояжей глаза еще до восклицания моей болтливой сиделицы успели запечатлеть очередную "статную офицанку".
Бабуля не льстила обслуживающему персоналу, - и утренняя круглолицая нарочно ненасурманенная, и только что вошедшая принципиально контрастировали, и оттого выигрывала каждая, потрафляя вкусу любому привередливому.
Предпочитающим природное, не принимающим всяческих внешних накладных красот-макияжей, - к вашим услугам неброская аскетичная симпатичность Нюры...
И вдруг в дверях - одушевленное виртуальное видение - иссини броская брюнетка с мальчишеской стрижкой, нарочно по моде залихватски взлохмаченной, взъерошенной, - и эти вороненые живые перья выгодно оттеняли матовые ланиты, лоб, шею, пренебрежительно игнорируя синюшный мертвецкий рассеивающий плафон, которому видимо, полагалось придавать всем присутствующим человеческим чертам ритуальные, анатомические тени-мазки...
И в момент столбнячного любования новой пришелицы, как бы подслушав мои недоуменные мысли насчет похоронного освещения, вокруг меня, вернее внутри кубического палатного пространства залучился несказанно чистый невидимый источник, совершенно не дающий резких отбросов-теней...
Я почти не обманулся в своем первоначальном очарованном пригляде: новопришелица, будоража и провоцируя своей антиприродной внечеловеческой внешностью, вряд ли бы сумела по настоящему возжечь и расшевелить моего коллегу - какого-нибудь реанимационного полумертвеца, будь у последнего на изготовке любознательные мужицкие очи...
При цельном ярком освещении - теплая подсинено матовая кожа превратилась в золотистый атласный китайский шелк, на котором совершенно отсутствовали какие-либо кожные погрешности: родинки, морщинки, поры, видение было двусмысленным и шокирующим, - можно было заподозрить искусно сотворенную муляжную электронную подставу-куклу...
И вновь потянуло меня в предсонную спасительную прострацию...С зевотной готовностью я зауверял себя: по всей видимости, господин еще изволит сладко почивать, и хорошо бы, наконец, пробудиться где-нибудь в родимом холостяцком углу, в любимой одиночной постели...
И вообще, всяческие послепробудные кошмары мне уже стали приедаться, - хотелось незамутненного обывательского покоя.
Хотелось обыкновенной гражданской досаждающей скуки-мороки...
И открыв вновь глаза, удостоверившись, что муляжное безмимическое видение не растворилось, не аннигилировалось, - напротив, чудодейственно пригожая физиономия брюнетистой пришелицы-марионетки выражала терпеливую покорность и профессиональную доброжелательность продавца супермаркета: мол, я вся к вашим милостивым услугам, только мигните и прикажите, исполню все в наилучшем виде...
- Раздевайся... И это, чтоб... Это... И - сюда... Залазь... Будем, это... Играть...
Поиграться в привычные полноценные плотские игрища, к моему сожалению не удалось. Ну, какие такие плотские подвиги можно ожидать от истинного природного полутрупа, - то есть, от меня, разумеется?
Так, некоторое машинальное поползновение полудохлого приморенного воздержанием червяка, которого вполне по-женски мастерски нанизали на крючок, - а благородный выползень, сосредоточенно сопя, чем-то там вяловатым пошевелился, подвигался, и - благополучно зачах в болезненно потной истоме...
А ведь, до этого полупозорного постельного флирта, жил в порядочном сновидении, в котором удовлетворял живую акварельно-блеклую Нюру, с такой чудесно сердечной бешеной обязанностью, что чуть игральный предмет не переломивши, и уж запыхавшись-то...
...Я недвижимо лежал, мои глаза привычно черпали чернильную черноту, прошиваемую желтоватыми безмолвно шевелящимися кружевами, - видимо, заоконные заголенные кроны, укачиваемые дерзкими, предзимними порывами непогоды, кому-то тщетно жаловались на неустроенность, покинутость и озябшесть...
Откуда взялись эти обнаженные древесные тени? До моего домашнего окна еще не дотянулось ни одно хрупкое белесое тело березки, посаженные на одном из последних посткоммунистических субботников... И странная вяжущая бессильность всех моих достаточно не дряхлых членов, - и вроде не били меня, и я не отбивался ни от кого ... Или отбивался, все-таки?
- Фарик, дружба, иди сюда! Почему в окнах чужие патлатые тени, а? Какое-то идиотство, точно дом подменили... Фа-арик, просыпайся, давай!
Кошарик мой не желал откликаться. Или застрял где-нибудь в своих солено-хрупчатых сновидениях, или...
Или может, я болел долго, а дружок мой от голода и тоски...
А может, я с ума сошел? Почему я не сплю среди ночи? Зачем чувствую во всем теле эту дрянную слабость? Кто...
Да нет же! Какой дом! Дядя Володя, ты, похоже, нарочно все забыл! Забыл...
А ведь, на самом деле забыл. Я забыл, - зачем я родился...
Забыть, в сущности, такую малость: для какой такой надобности я существую...
Следовательно, если я потерял смысл собственного существования в этом мире, - значит, никакого мира в действительности не существует! А все эти разлапистые ночные тени, странные бессонные ночи, - чье-то больное сумасшедшее воображение...
- Фараон, вот по твоей милости я тут, точно барышня какая-нибудь истерическая психую... И давай лучше выходи! Иначе уморю голодной смертью, - ты, - предатель!
Никакая живая предательская кошачья душа не отзывалась на мои ласковые призывы. Тишина в моих ушах застряла намертво.
- Ладно, ладно, дружбанчик! Раз ты такой... Значит, ты мне не товарищ и даже не дружбан! Так, случайные соседи по жилплощади. И ты даже не прописан у меня, черт тебя задери! И не мяукнет, - партизан нашелся...
...- Ох, милкин, ты и напужал бабку! Рази, так мужчинки делают? Ты, милкин, совсем здоровехонек. Токмо, куража маловатось. Заговариваеся, точно умопомешанный! Ты б лучи спал беспросыпу, а, милкин? До утреца-то. А? И всякие речи до утреца прибереги, милкин.
- А-а, это вы голубушка... А я-то своего кота зову... Так, значит, я все еще в гостях у родственника. На излечении. Значит, ум еще при мне. Ладно, как-нибудь... А вы, голубушка, спите. Я - ничего. Я засну. Все идет как надо. Все по плану...
- Да уж, милкин, изволь спатеньки. Скореича и поправися, а как жа! А я уж тутака, рядышком, охраню тебя, милкин.
- Да уж, голубушка, сделай милость, поохраняй. Может, и пригожусь... кому еще.
Что же это с тобой сотворили, дядя Володя? Для какой-то медицинской надобности продезинфицировали всю полостную изнанку, а затем на место установили... Вполне может быть. Вполне. И в подобном милом состоянии - на кого-то покушался, - требовал пошлой плотской сатисфакции... С ума сойти! Точно на стиральной древней доске утехам предавался, подлец...
Через некоторое (непродолжительно бессонное) время мой слух стал занимать посторонний почти театральный ритмичный звук, напоминающий скрип-всхлип старой распахнутой палисадной дачной калитки, колышлемый ветром, - этой мой верный убаюкивающий охранник, самым бессовестным образом предавался сну, - отважно похрапывая.
Это очень даже меня устраивало. Это очень даже здорово, что живут и служат такие добросовестные охранники-сиделки. Без таких положительных жизненных персонажей невозможна никакая нормальная сумасбродная задумка...
Я лежал и портил себе уютное безопасное лежебоканье безумным планом побега из лазаретного каземата...
Впрочем, все известные планы бегства из неволи, всегда отличались чрезвычайным умопомрачительством. Потому как, если бы они были построены сугубо на здравых позициях, - то до сих пор томились в темницах и специзоляторах всем известные натуральные, литературные и киношные безумные герои и антигерои.
Свою тысячекратно и подло униженную особу я не относил ни к первой подражательной, ни ко второй сугубо отрицательной категории социальных типов.
Хотя нынче, довольно затруднительно объяснить: что есть положительный персонаж, а что есть натуральный беспримесный подонок. Все перемешалось в датском королевстве. И нормальное щепетильное благородство выдается (или подразумевается) за трусость, а разнузданное лицемерие и хулиганство почитается за примерный образ повседневного бытия супермужчины...
Я довольно ловко выпростал голые залежалые ноги из-под одеяла (и когда его успели поместить на меня, не посоветовавшись?), - ага, разумеется, никаких шлепанцев рядом не наблюдалось!
А по нужде, - как же, - босиком, прикажите?
Но самое примечательное в моей дерзкой ситуации - я не чувствовал никаких нормальных органических поползновений, как-нибудь освободиться от естественных шлаков... Весьма положительно все это, и странно... И все равно неудобные пустяки занимали мои обессиленные мозги: а ведь придется, "милкин", совершать побег босиком. Впрочем, все равно у кого-нибудь разживусь обувкой и обмундированием...
Из госпитального гардероба на мне присутствовал гигиенический неширокий полотняный пластырь, цепко удерживающийся прямо посреди живота, напрочь скрывая пупочное углубление.
Понятно, место ранения нужно оберегать. Какая-то сноровистая сволочь продырявила... Господи, использовали вроде загнанной крысы... И где же эта жуткая черная комната?
Не убили почему-то, - тоже, весьма положительно и странно... Неужели кому-то нужна моя ничтожная микроскопическая жизнь? Жизнь полураздавленного червя... Выпытать из меня информацию о знании, о существовании которого я только подозревал...Да, в моих мозгах существовал особый депозитарный чулан... И при этом я не понимал его истинного предназначения... Так, некоторые дилетантские догадки-гипотезы.
Сколько же в беспамятстве болтался? А почему не допустить крамольную мысль, что из меня все более менее ценное вытрясли, выпотрошили... Тогда зачем держат здесь? В качестве родственного ценного сувенира-гостя...
Моя скрипуче посапывающая сиделка никаким образом не подавала признаков умственной жизни, - почивала, как порядочный профессиональный страж...
Поворотившись спиной к уютно прикорнувшему стражнику, я пытался из одеяла сотворить некоторое подобие человеческой фигуры, которая предпочитает спящую позу в виде сломанного коромысла, - возможно у дорогого прихворнувшего гостя некоторая холодность в членах, оттого он и затих в скрюченном расположении...
Обессиленное, детренированное сердце шибалось в ребра с предательским маршевым парадным грохотом, резонирующим во все пульсы...
А между тем тишина присутствующая вокруг, - как пишут в готических романах ужасов, - стояла кромешная - с к л е п н а я. Точнее внутрисклепная...
И мирное домашнее сопение пожилой милосердной сиделицы как бы усугубляло искусственность ночного умиротворения, украшенного едва шевелящимися бесшумными кружевами бесформенных мрачных теней обглоданных непогодой крон деревьев...
Ощупывая подошвами мраморно холодящий полированный пол, который норовил уплыть, прогнуться, я, отчетливо ощущая микровибрацию всего, взявшегося липкой испариной, тела продвигался по направлению к двери, не занимая разум естественными прозаическими здравыми думами об абсолютной авантюристичности своего нынешнего ночного мероприятия, - побег в античном олимпийском неглиже, в состоянии спонтанного полутрупа, - побег в - н и к у д а...
Литая скользко металлизированная в виде самодержавного восьмилучевого ордена ручка, точно влипла в мою скомканную ладонь, - дверь не поддавалась...
Догадался повернуть вельможную рукоять-заслугу по часовой стрелке, и пропихнул, протиснул всего себя в скудно образовавшуюся прощель...
Вырвавшись на коридорный простор, в который раз бездарно попытался ухватить на шиворот паникующие мыслишки, оптимистически уверяя свою, обляпанную влажными миницыпками, трепетную особу, что все сейчас происходящее с нею - обыкновенное назойливое похмельное круизное полубдение, полусновидение...
Милая интеллигентская привычка - списывать все неудобопонятное, на некие неизъяснимые не подвластные человеческому уразумению природоведческие, космические или Божественные импульсы, - которые есть суть вселенские и единоличные кармические законы.
И поэтому всего лучше не тщиться, не вымучивать из себя знатока собственных психастенических комплексов, - а всего же лучше сразу разрешить - приписать все эти малоуютные вещи к посталкогольному, наркотическому, невропатическому и психопатическому галюцинированию. Одним словом - все непонятное и странное, - есть заурядная домашняя прикольная экзерсистика...
... Видение просвещенного полудохлого индивидуума, в полумертвецкой задумчивости застрявшего посреди длинного коридора, подсвеченного чем-то знакомо сизым скрытным, вероятно, вызвало бы у случайных приблудившихся или казенных свидетелей нормальную живую сардоническую усмешку, и уж ни как не гомерическую истерику, которая приключилась со мною после мизерного перемещения по казематной каменно пластикой квадратной трубе, в перспективе которой примерещилась (или вернее, перемещалась) знаковая фигура минисамодержца, придерживающая под руку некую знакомую мадам...
Этот непредусмотренный (и непредсказуемый по своим последствиям) хохот нахально перервал не только блаженно санаторную (или, все-таки прозекторскую) тишь, но и некоторые жизненно важные жилы, вздувшиеся на шее главного гомерического фигуранта, - главного witness-поручителя кошмарных обывательских повседневных буден...
Хлынувшая кровь, мультяшно эмалевая, топленая, липуче ластясь у голых холодеюще вяловатых стоп, вмиг затопила ровное беловато-сиреневое подножье, уходящего в подсиненную льдистую бесконечность безлюдного трубчатого пространства...
Фиалковый каменный пол грациозно привстал на дыбы, и с неотвратимостью весенней сталагмитовой стокилограммовой сосульки обломился о липкое интеллектуальное чело полудохлого горемыки путешественника, уговаривая последнего возвратиться в привычную для его гостевого статуса санаторно-горизонтальную ипостась-плоскость...
Слава Создателю я не причислял себя к богам, и поэтому вытекшая из меня кровавая жижа не являлась магической лимфой-ихором, - и, оставаясь обыкновенным земным обывателем, я вновь с фаталистической русской безропотностью обрел свое законное полноценное предмертвецкое реанимационное существование...
7. Превентивные странности самоубийцы
Все начинающие суицидальные индивидуалисты одинаковы.
И все равно у каждого существует свой особенный почерк ухода в другую соседнюю вечно потустороннюю действительность.
Потому что суицидальный народец по своей природе непременно одарен какой-нибудь индивидуальной закавыкой.
... Я лежал, не делая попытки как-нибудь пробиться на белый свет, как-нибудь отыскать куражливые силы для открывания, сведенных странной судорогой, век...
В этом мире существовало единственное принадлежащее мне, моей индивидуальности - мое сознание... Сознание того, что я живой, - живой не по своей воле, а по желанию чужому чуждому чужеверному чужеродственному...
Мое сознание бесстрастно докладывало мне лежащему, ослепленному: я опутан какими-то проводами, в ноздрях торчат пластиковые интубационные трубки, в исколотых набрякших венах - толстые шприцы капельниц, специфические присоски тянутся от моего обезволенного тела к индикаторам, датчикам, осциллографам, на шее слева внушительный ватный тампон, прихваченный куском марли, пропитанной какой-то липучей дрянью...
Я зачем-то все продолжал жить. Видимо, моя скромная эгоистическая персона все еще кому-то чрезвычайно нужна, интересна, занимательна.
Я осведомлен, что недавно некими любознательными учеными мужами открыт ген, который напрямую ответственен за суицидальное поведение человека. Причем, сей микроскопически-дьявольский элемент, оказывается, хранится в хромосомном хозяйстве не у всякого разумного существа, а исключительно у отдельных индивидуумов, которые, однако же, до поры до времени не осведомлены, о сей смертоносной мине-заначке...
К чему я веду, разглашая свои дилетантские познания? Не проходя генный тест, я, тем не менее, вполне уверен, что не являюсь собственником сего самоубийственного НЗ...
Я, скорее всего, обладатель благоприобретенного синдрома хронической усталости, - цивилизаторского психофизического малоисследованного недуга, который поражает глупое самодовольное человеческое существо в самом расцвете его всяческих мелких и божественных расталантов...
Несмотря на все свои отпущенные Провидением способности, я так же отлично осведомлен о собственной самовосстанавливающейся (и потому безграничной, бесконечной) недалекости по части разрешения житейских, а в сущности, именно коренных жизненных проблем.
И это весьма дурно. Весьма непривлекательно во всех отношениях. И гордиться своей природной (для меня как бы всегда органичной) неразвитостью, все-таки не следовало в такой бесшабашно плебейской манере, которая свойственная опять же моей снобистской натуре...
Отнюдь, отчетливо сознавая свою всегдашнюю не предприимчивость, я всегда же уповаю на везение, на некую провидческую справедливость, которая как бы полагается мне по рангу, в виду моей неординарности, в связи с моей...
В общем, всяческого зазнавательского мусора в моих мозгах по мере продвижения по этой чрезвычайно короткой и бессмысленной спирали, которая называется ж и з н ь, накопилось более чем...
Добровольно же очиститься, расстаться с этими сомнительными горделивыми блесками - не получается.
Мне кажется, я порою бываю даже упоен этими сусальными духовными золотниками, которые представляются мне в виде неких полновесных банковских слитков, которые машинально складирую в собственных душевных запасниках, полагая их неким истинным невещественным эквивалентом за свои добросовестные некорыстные поступки...
В детские мифологические годы мне никогда не было скучно оставаться наедине с самим собою. Как же я играл в собственные придуманные (непременно же взрослые, такие интересные, приключенческие) ж и з н и!
В тех детских жизнях кем я только не побывал: и благородным Робин Гудом, и жутковатым гестаповцем, и Спартаком, и Чапаевым, и Маресьевым, и прехрабрым космонавтом, впервые ползущим по необжитой человеками сказочно чудесной планете, ловко пробираясь между ножками стульев, которые были всего лишь живыми свирепыми стволами кровожадных деревьев...
Видимо та, оставшаяся (вернее даже, доставшаяся из детства) неукротимая любознательность, любовь к непознанному и привели меня в мою знаменитую столичную альма-матер, а затем и в закрытую номерную лабораторию, в которой разрабатывались извечно волнующие человеческие умы фундаментальные проблемы: что есть время, - что есть энергия, - что есть пространство...
Я и мои коллеги были, в сущности, обыкновенными советскими учеными, которые, разумеется, не забивали себе головы: кто оплачивает наши фантастические многомиллионные сметы...
Впрочем, все знали: деньги исключительно бюджетные, то есть, государственные.
То есть, мы всегда были уверены, что служим государству, державе, российской империи, советскому народу... И уж никак не родной КПСС, лучшие представители которой, чрезвычайно талантливо, отстроив свой частный коммунизм и доморощенный нелегальный "цеховой" капитализм, стали тем самым органическим удобрением, которое и поспособствовало росту ядовитого, жутко кривоватого дерева-мутанта, которому ученые партботаники, партпочвоведы, партдемократы-селекционеры присвоили парткличку - "перестройка"...
И вот уже которое четвертолетие доверчивое население бывшей советской державы трапезничает макетно-глянцевыми плодами сего иноземного дерева-сада.
А начинение человеческой требухи черт знает чем подвернувшимся в экзотически броской фольге, - сказалось чреватыми последствиями для всего дурного простодушного россиянского и прочего организма.
Еще на заре христианской веры, византийский поэт и диакон собора Святой Софии в Константинополе Георгий Писид высказал весьма злободневную и поныне мысль: что единственно глупцам набивать желудок усмотрительно...
Впрочем, если бы только набиванием чрева ограничивались сии глупые поползновения захмелевшего от вольности, блуда и пустой повсеместной печатной и иной говорильни...
Ведь божественную мыслительную мозговую росу отравили непотребствами и излишествами, - и где же теперь добыть вселенского нектара, который бы очистил Землю от скверны суетного материального тлена?
Предопределение предательства, - Иудино торжество вселившееся в народные массы, - и массы обратились в толпящийся анархический сброд, который в этом непотребном виде пригоден лишь в качестве закланной жертвы...
И кто-то всесильный выхватил меня из этого сырого дурно пахучего прокисшего человеческого теста, - выхватил, всласть поуничижал и, заскучавши, обронил в "иную" давильню - кадушку для "посвященных"...
Вот и сейчас - чувствую: перекачивают в меня чью-то чужую бесценную кровь-плазму, - перекачивают в мои опорожнившиеся сосуды-вены часть чьей-то жизни, совершенно мне незнакомой, возможно даже враждебной и чуждой, но нынче чрезвычайно нужной моему обескровленному полудохлому телу, - телу, когда-то абсолютно послушному мне, моему эгоистическому сердцу, моему плывущему куда-то мозгу... Плывущему в спасительный призабытый укром детства...
... Городская июльская плывущая и плавящая теплынь-благодать...
... И уже близок шепелявый шероховатый шквал...
... Порывистое безжалостное штормящее ветрило...
... Вдалеке за чужыми крышами синеющая страшная тучная туча, - ее очень пучит чернильной чернотою и белыми беззвучными чижами-зигзагами...
... Шебутное шатающееся шевеление за окошком...
... И - вдруг - ухающее обвалистое бабаханье, - и - жарящий ш-шу-ум с наружи...
... С бесстрашным мальчишеским наслаждением вслушиваюсь в ужасный грохочущий шорох сплошного шквального дождя...
... Дождь - убывающий, убегающий, уменьшающий свой размашистый перешаг, - неистовый грозовой...
... Жутковатый шум превращается в нестрашное накрапывающее шушуканье-шуршание-шебуршание, - заоконное мерное мелкодробное...
... Я совсем еще малец, и поэтому, подставив стул, дотягиваюсь до собачки форточки, и - распахиваю ее, и...
... И в комнату с фамильярным шутовским шиком врывается свежая озонирующая и резонирующая дождевая жизнь проезжей жилой улицы...
... Шумливо шуруют ручья по обочинам, солнышки-лужи радужно оживляются и смешно лопаются резвыми шинами спешащих машин и шагами встревоженных прохожих...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги