Привяжи меня

Глава Шесть

Стерлинг проснулся в настроении, которое Оуэн мог бы описать только словом «самодовольное». Неудивительно, ведь он добился своего. Ночью оба просыпались, Оуэна разбудил Стерлинг, который включил свет в ванной. Можно было бы ему, конечно, напомнить, что в ванной есть дверь, которая закрывается, но когда Стерлинг вернулся в постель, стало ясно, что он недостаточно проснулся, чтобы говорить, и уже через несколько секунд заснул.

Оуэн без сна лежал рядом, его член возмущенно ныл. Запрет запретом, но это просто убивало его. Он, конечно, мог бы о себе позаботиться — и он так и сделает, — но все равно эти четыре месяца обещают быть долгими. Хотя это неважно, он не собирался нарушать, обходить или как-то менять это условие. Стерлингу нужно понять, что существуют границы и правила. И им нужно подчиняться так же добровольно, как он подчинялся рукам и губам Оуэна.

Он лежал в темной комнате и думал о завтрашнем дне. Им обоим надо встать пораньше, чтобы принять душ и позавтракать; не у одного Стерлинга утром занятия. Оуэн любил эти лекции; они позволяли ему понять, кто из студентов достаточно серьезно относится к предмету, чтобы прийти, а когда те начинали просыпаться, дискуссии становились довольно оживленными.

Времени у обоих будет мало, но это не значит, что Оуэн не может позволить себе немного…

Он оставил Стерлинга принимать душ, отыскав для него запасную зубную щетку. У него была щетка на батарейках, но его дантист после каждого осмотра давал ему новую, а Оуэну было легче принять ее и засунуть в карман, чем отказаться. В итоге их скопилось с полдюжины разных цветов; Стерлингу досталась вишневая.

— Я приготовлю завтрак, — сказал Оуэн и вышел из ванной, устояв перед желанием прижать ладонь к заднице Стерлинга, чтобы посмотреть, как тот вздрогнет. Ягодицы были все в крошечных — едва заметных — синяках, покраснение почти прошло. — Приму душ после твоего ухода. Есть хочешь?

— Умираю с голоду, — виновато ответил Стерлинг. — Прошлая ночь была напряженной. Думаю, я сжег уйму калорий.

Конечно, мальчик — лучше Оуэну продолжать думать о нем именно так — наверное, до сих пор растет, а Оуэн помнил, на что похоже чувство голода в его возрасте, когда кажется, что ты можешь в одиночку прикончить большую пиццу и не наесться.

Он позволил взгляду задержаться на обнаженном теле Стерлинга, пока тот стоял перед зеркалом, вытирая голову, и не мог видеть, что за ним наблюдают. У Стерлинга были широкие плечи, которые, наверное, через пару лет станут еще шире, и длинное тело, сужавшееся к талии. Оуэн помнил, какой была чувствительная кожа живота Стерлинга на ощупь — такой нежной, почти шелковой.

Член Стерлинга не был возбужден, но у Оуэна просто чесались руки потрогать его, почувствовать, как он набухает в его пальцах, пока не станет совсем твердым.

Стерлинг начал вытирать грудь, и Оуэн поспешно сбежал на кухню.

На кофеварке стоял таймер, так что стакан был наполовину полным. Оуэн редко ел по утрам что-то существеннее тоста или хлопьев, к тому же считал, что повар из него неважный, но завтрак — это ведь просто. У него имелись замороженные картофельные блинчики, разогреть которые в духовке можно было минут за десять, а пока они готовились, он решил поджарить бекон с острыми колбасками. Тост, сок и целая тарелка омлета, приготовленного в микроволновке, завершали завтрак, Стерлинг появился как раз вовремя, так что ему выпало сервировать стол и разливать сок и кофе.

Очень по-домашнему, ну просто среднестатистические американцы … но Оуэн не подпадал — и никогда не станет подпадать под это описание, и судя по всему, Стерлинг тоже.

Было только шесть тридцать, сентябрьское солнце на улице едва начало разгонять предрассветные сумерки, от земли, все еще хранившей летнее тепло, поднимался пар, хотя листья уже начали менять цвет — их яркая зелень становилась желтой и оранжевой по краям. На кухне пахло едой, пробуждая аппетит в Оуэне, заставляя Стерлинга нетерпеливо поглядывать на духовку.

— Сколько у вас сегодня лекций? — спросил Стерлинг, шаря во втором ящике в поисках чайных ложек, которые сначала не стал доставать, только потом поняв, что они понадобятся для кофе. Вернее, Стерлингу понадобится — Оуэн пил черный, без сахара.

— Хмм? О… две утром, встреча с одним из студентов после обеда, а потом собрание на кафедре, которое, наверное, затянется часов до трех. На самом деле сегодня я почти свободен, не то что по четвергам; какой-то гений в деканате решил поставить мне три пары подряд.

Стерлинг хлебнул сока и прислонился к столу.

— Готов поспорить, студенты не станут жаловаться, если вы опоздаете.

— Конечно, не станут, — сухо согласился Оуэн, вспоминая все те случаи, когда Стерлинг опаздывал на его занятия под каким-нибудь предлогом, который недалеко ушел от «собака съела мою домашнюю работу». Когда это произошло в третий раз, он попросил Стерлинга выйти и дал курсу внеплановую контрольную, пообещав всем, кто наберет меньше семидесяти пяти баллов, что к следующему занятию они будут писать эссе на десять тысяч слов. Контрольная была такой легкой, что только двум студентам, кроме Стерлинга, пришлось писать эти эссе — и в то время как их работы были скучными и высосанными из пальца, эссе Стерлинга оказалось интересно читать, хотя ему Оуэн об этом не сказал. — Но я никогда не опаздываю. Вернее… бывает, но очень редко.

Он разложил еду на подогретые тарелки и отнес их к столу.

— Садись и порежь еду на кусочки, чтобы удобно было жевать, но не начинай есть, — как бы между делом бросил он.

Пора поиграть…

Стерлинг выглядел таким изумленным, его глаза расшились, губы приоткрылись на несколько секунд, прежде чем он сглотнул, кивнул и сел. Он становился таким соблазнительным, когда удивлялся, что Оуэн пожалел, что не может удивлять его все время, просунуть член между этими старательными губами, скользнуть глубоко в рот Стерлинга, не сводя взгляда с расширившихся зрачков.

Оуэн вернулся в настоящее и откусил кусочек тоста, наблюдая, как Стерлинг режет еду на маленькие кусочки, иногда поглядывая на него, словно пытаясь угадать, что он задумал.

Совсем скоро узнает.

Стерлинг со звоном отложил нож и вилку, как решил Оуэн, от нервного напряжения, и откашлялся.

— Хорошо, что теперь?

— Нет, — сказал Оуэн и сделал глоток кисло-сладкого сока. — Необязательно обращаться ко мне, когда я не задавал тебе вопроса; я вижу, что ты выполнил задачу, которую я перед тобой поставил, но темп задаю я, а не ты. Или для закрепления урока снова пойдем побегаем?

Если Стерлинг хочет чему-то научиться, Оуэн постарается вбить ему в голову как можно больше за те часы, что у них есть. Но даже если бы они встретились на летних каникулах, и у них была уйма свободного времени, он бы все равно получал удовольствие, укорачивая поводок Стерлинга и заставляя жизнерадостного щеночка делать стойку. Про себя он решил в будущих сценах шлепать Стерлинга скрученной газетой, если тот не выполнит то, что от него требуется.

Все внутри зудело от предвкушения. Он слишком долго имел дело с сабами, чье послушание было машинальным, непроизвольным, просто средством достижения цели. Острые углы и сопротивление Стерлинга оказались прекрасным антидотом от одолевшей скуки.

— Нет, — ответил Стерлинг, а потом, словно решив, что от него этого ждут, неохотно добавил: — Сэр. — Он сидел, положив руки на стол, вперившись в тарелку, не двигаясь и ожидая приказа.

Оуэн неторопливо съел еще пару кусочков, наслаждаясь напряжением Стерлинга, пока шла минута за минутой. В комнате было очень тихо, если не считать гудения холодильника и едва слышного звона приборов. Наконец решив, что прошло достаточно времени, он махнул рукой на пол слева от себя.

— На колени, пожалуйста.

Едва заметная пауза — недостаточно долгая, чтобы жаловаться — и Стерлинг отодвинул стул и опустился на колени, но перед Оуэном, а не сбоку. Он молчал, не поднимал головы, но не стал убирать руки за спину, как следовало бы уже запомнить.

— Где должны быть твои руки? — спокойно спросил Оуэн и посмотрел на настенные часы. Стерлинг покраснел и тут же неловким движением убрал руки за спину. — Думаю, чтобы не опоздать на лекции, тебе нужно выйти через пятнадцать минут. Какое-то время, чтобы обуться, надеть куртку и как следует попрощаться, остается, хммм, скажем, десять минут на завтрак. И одну минуту я снимаю за твою неспособность выполнить такой простой приказ.

Он снова вернулся к еде, каждый кусочек был приправлен острым осознанием того, как ненавистно Стерлингу происходящее — и сам Оуэн — хотя он был уверен, что мальчик уже наполовину возбудился. Ненависть вовсе не означала, что это не заводит Стерлинга.

Сделав последний глоток кофе, он потянулся через стол и придвинул к себе тарелку Стерлинга, изучая содержимое. Сначала, пожалуй, колбаска. Она должна была уже достаточно остыть — это была одна из причин — хоть и не единственная, — почему он заставил Стерлинга ждать.

— Открой рот, — небрежно бросил он. Боже, какая знакомая недовольная гримаса. И как только он продержался тот год, ни разу не фантазируя о том, как нагнет Стерлинга над партой и вытрахает из него все нахальство. А это сильное тело под ним будет податливым и послушным, пока Стерлинг, выгибая спину, будет умолять о большем.

Дерзкий взгляд Стерлинга на мгновение встретился с его, но когда он увидел, что Оуэн не злится, выражение сменилось замешательством. Он открыл рот и послушно сжал зубами кусочек колбаски, чтобы Оуэн мог убрать вилку, а потом начал медленно жевать. Даже слишком медленно, хотя он наверняка был голоден, и ему уже сказали, что время его ограничено.

Оуэну всегда нравились сабы, которым хватало характера его испытывать; и сейчас, когда Стерлинг держал руки за спиной, ничего не загораживая, Оуэн прекрасно видел, что он в самом деле возбужден.

Пряча улыбку, Оуэн протянул мальчику кусочек омлета, а потом уголок тоста, который уже остыл. На этот раз Стерлинг с надеждой посмотрел на него и облизнул губы, прежде чем откусить кусочек ровными зубами.

— Как тебе моя готовка? — спросил Оуэн, поднося тост масляным боком к губам Стерлинга, рассчитывая, что манеры, привитые с детства, не позволят тому заговорить с полным ртом, или взять еще кусочек, на проигнорировав вопрос.

Как он и думал, Стерлинг ответил, только все прожевав и проглотив.

— Очень вкусно, — тепло отозвался он. Было ясно, что его прежнее раздражение прошло.

Оуэн фыркнул и дал Стерлингу откусить еще кусочек тоста.

— Весьма дипломатично и вежливо, но думаю, что кухня — не то место, где я могу показать себя с лучшей стороны. — Он придержал кружку с кофе у губ Стерлинга и позволил ему сделать несколько глотков, прежде чем продолжить кормить кусочек за кусочком. — Следующие несколько дней мы не увидимся, но это не значит, что обучение прекращается. Многое ты можешь делать сам.

— Да? — Похоже, эта мысль заставила Стерлинга удивиться, хотя удивление было не то, что так восхитило Оуэна чуть раньше. Потом на его лице отразилось разочарование. — Несколько дней? А вы не можете выделить пару часов? Я не хочу…

Оуэн выразительно откашлялся, и Стерлинг замолчал.

— Если хочешь продолжать видеться со мной, не устраивай шум, когда я занят. Люди, которые просят больше, чем я готов им дать, остаются ни с чем.

Похоже, Стерлинг понял, потому что кивнул.

— Простите. Вы сказали, что многое я могу сам? Например что? Пожалуйста.

— Я знаю, что ты делишь комнату с соседом; тебе случается бывать там одному?

Стерлинг снова кивнул.

— Брайан встречается с девушкой из города, он ночует у нее три или четыре раза в неделю.

— Отлично. Я хочу, чтобы ты потренировался вставать на колени, не походя при этом на марионетку, у которой обрезали ниточки, и держать позицию, в которой ты сейчас, пока она не станет второй натурой.

Стерлинг облизнул губы кончиком языка.

— Да, Оуэн. — Вежливый ответ был испорчен растерянным выражением на лице Стерлинга, но Оуэн не обратил на это внимания. Со временем мальчик научится говорить это более спокойно.

— Я также собираюсь попросить тебя начать немного экспериментировать, чтобы разобраться с твоей проблемой относительно анального секса.

Эти слова вызвали беспокойный взгляд, но Стерлинг ничего не сказал, просто ждал, дожевывая кусочек омлета, который протянул ему Оуэн.

Ему и не нужно было ничего говорить; Оуэн был знатоком в чтении языка тела и смог бы увидеть напряжение, которое исходило от Стерлинга, даже если бы не ждал от него подобной реакции.

— Я дам тебе смазку, и к следующей нашей встрече, очень надеюсь, что ты сможешь просунуть в себя палец, не напрягаясь как сейчас. — Он многозначительно посмотрел на Стерлинга, и тот опустил плечи, но по-настоящему так и не расслабился; этакая героическая — хоть и бесполезная — попытка провести Оуэна. — Если ты возбужден и не впадаешь из-за этого в панику, это совсем не больно.

Стерлинг закусил нижнюю губу, так что она побелела, и кивнул, но было ясно, что он сомневается.

— Скажи мне, о чем думаешь, — попросил Оуэн.

— Думаю, что не знаю, смогу ли, — тихо ответил Стерлинг, опустив глаза.

Вздохнув, Оуэн отложил вилку, сжал пальцами подбородок Стерлинга, заставил того поднять голову и посмотреть ему в лицо.

— Сможешь и сделаешь, потому что я так приказал. Ясно?

— Да, Оуэн.

Звучало все еще не слишком убедительно.

— Выбери время, когда тебе никто не помешает. Запри дверь. Прими душ или ванну, чтобы расслабиться. Подрочи — да, по такому случаю я разрешаю тебе кончить — и просто сделай это. — Звучало несколько грубо, но как такое приукрасишь? Сочувствие и, пожалуй, нетерпение заставили Оуэна добавить: — Если возникнут серьезные проблемы, обсудим это в пятницу вечером. Обычно я заказываю китайскую еду или пиццу; можешь присоединиться ко мне за ужином в семь.

Обычно он еще и ходит в клуб, но не готов вести туда Стерлинга.

Тот наконец немного расслабился, может, на него так подействовало то, что у их следующей встречи появились точные время и дата вместо расплывчатого «скоро», которое могло означать, что этой встречи никогда не будет. Оуэн отметил это про себя; всегда полезно знать, что вызывает в сабе эмоциональный раздрай, неважно, хочешь ли ты вызвать его или наоборот — избежать.

— И пока мы продолжаем, я надеюсь, что это не повлияет на твою успеваемость, — сказал Оуэн, вспомнив, что хотел сказать это раньше. — Я не требую отличных оценок, но хочу, чтобы они были как можно выше. Раз уж ты утверждаешь, что так умен, это не должно быть проблемой.

— Это не проблема, — подтвердил Стерлинг и замолчал, потому что Оуэн поднес к его губам кружку с кофе и дал ему допить.

Проводить Стерлинга до дверей оказалось нелегко. Часть Оуэна хотела затащить его обратно в постель и не выпускать оттуда весь день, теплого на смятых простынях, жаждущего прикосновений.

Самодисциплина, которую он тренировал годами, не позволила ему произнести слова, которые бы заставили Стерлинга остаться. Им обоим нужно в университет — работать.

Боже, он очень надеялся, что следующие несколько дней их дорожки не пересекутся, он был уверен в своей способности сдерживаться, но хватит ли Стерлингу на это сил?

У двери он сунул мальчику в карман маленькую бутылочку смазки и поцеловал — поцелуй был медленным и неторопливым, отчего его член сразу пришел в полную готовность. Если он уже опаздывает, придется сделать на работе перерыв, чтобы подрочить. У Стерлинга был вкус кофе и зубной пасты, его губы прижимались к губам Оуэна с жаром, от которого у того защемило сердце.

Пятница казалась слишком далекой, чтобы дождаться следующего поцелуя.

Прошло больше двух недель с начала их отношений (которые, Стерлинг был уверен, Оуэн никогда бы так не назвал, но сам он считал иначе, пусть и про себя), и Стерлинг отработал до автоматизма позицию на коленях, которую так любил Оуэн, иногда по три часа сидя, скрестив руки за спиной.

Первым делом, когда Оуэн впустил его в дом, Стерлинг подошел к шкафу и снял куртку, рубашку, ботинки и носки. Затем он опустился на колени перед любимым креслом Оуэна — тот пробурчал что-то одобрительное при виде того, каким грациозным, теперь уже отрепетированным движением он опустился на колени, так что Стерлинг тут же возбудился, хотя порой эрекция у него могла начаться просто оттого, что он принимал эту позу.

К своему удивлению, он научился любить игры со своим анусом. Конечно, на это потребовались часы осторожных проникновений, иногда — в душе в середине дня, когда все были на занятиях, и никто не мог пожаловаться на то, что он израсходовал всю воду. Иногда — когда Брайан уезжал к своей девушке — поздно ночью, под покрывалом, чтобы не рисковать, с таким количеством смазки, что на простынях оставались влажные пятна.

В первый раз он сделал, как советовал Оуэн — подрочил, чтобы быть полностью расслабленным, потом разрешил себе только потрогать, не пытаясь проникнуть внутрь. Почему-то оттого, что он знал, что может не заходить дальше, Стерлинг осмелел, и четверть часа спустя просунул в себя фалангу указательного пальца. Больно не было. Наоборот, ощущение было изумительным, и, возбудившись снова, он удивленно подумал, почему ждал так долго.

Это было глупо, ведь он трахал немало парней, которым, похоже, чертовски это нравилось, и он знал, что они не симулируют.

Конечно, впустить в себя пальцы Оуэна — куда более сложная задача, а Стерлинг знал, что сегодня Оуэн собирается это сделать. Прошлым вечером у них был долгий разговор, Стерлинг, краснея, детально описывал, как далеко сумел зайти, и Оуэн сказал, что он готов.

А иногда слышать, как кто-то другой говорит, что ты готов, было таким облегчением, что Стерлинг бы согласился на все, чего бы Оуэн ни захотел.

— Ты напряжен, — заметил тот, положив руку Стерлингу на затылок.

— Да, Оуэн, — просто ответил он.

— Я сказал тебе, что ты готов к этому, — напомнил ему тот. — Если докажешь, что я ошибся, это не будет концом света, но я надеюсь, что этого не случится. — Он улыбнулся, большим пальцем поглаживая кожу за ухом Стерлинга и посылая по спине мурашки. — Я хочу услышать звуки, которые ты издашь, когда я впервые прикоснусь к тебе там. Хочу видеть твое лицо, когда ты будешь умолять меня о двух пальцах, а не одном. И ты это сделаешь.

Стерлинг даже не успел сглотнуть, переполненный страхом и предвкушением, Оуэн похлопал его по щеке и небрежно добавил:

— Я собираюсь проводить тебя наверх и отшлепать, пожалуй. Тебе нужно расслабиться и вспомнить, что ты мне доверяешь, а этот способ не хуже любого другого.

Стерлинг не собирался с этим спорить. После спанкинга его переполняла теплая эйфория, и он еще острее чувствовал каждую часть своего тела. А потом это пройдет, и он сконцентрируется только на горящей, пульсирующей заднице, веселья мало, конечно, но дискомфорт того стоил.

К тому времени как Оуэн с ним закончил, Стерлинг задыхался, глаза блестели от слез после последней серии шлепков, но он все равно умолял о большем, пока не потерял способность связно мыслить, его член затвердел, отвлекая от жара горящих ягодиц.

— Ты так хорошо справился, — тихо произнес Оуэн, осторожно положив ладонь на покрасневшую от ударов кожу. — Ты отзываешься с первого шлепка, знаешь? У меня никогда… Ты как будто создан для этого, потому что так сильно этого хочешь. Я мог бы, думаю, довести тебя до такого состояния полудюжиной ударов, но, не волнуйся, я бы на этом не остановился. Ведь боль нужна тебе не меньше, а мне нужно дать ее тебе.

Подумав, что тот прав — что ему действительно нужна боль, и что именно это и надо было ему, чтобы напомнить себе, насколько он доверяет Оуэну — Стерлинг кивнул, но не сдвинулся с места. Он хотел позволить Оуэну все контролировать, самому решать, что Стерлингу делать дальше и правильно ли он поступает. Оуэн скажет ему, что делать, и он это сделает. Все было так замечательно просто.

Щелчок крышки пробился сквозь шум в ушах. Стерлинг видел, как Оуэн бросил смазку на кровать, прежде чем сесть и поманить его к себе на колени, но он забыл об этом.

Почти забыл о цели сегодняшнего вечера.

— Я знаю твои стоп-слова, и ты — тоже, — произнёс Оуэн, — но это не обычная сцена; ты можешь использовать и их, но все, что тебе нужно, чтобы заставить меня остановиться, это просто об этом сказать. Хотя во время спанкинга это не сработает, пока я не решу, что с тебя достаточно; говорю это для того, чтобы ты ясно отдавал себе отчет.

Спокойные слова шепотом и способность Оуэна командовать полностью отвлекли Стерлинга, так что первое прикосновение холодных скользких пальцев, которые нырнули в углубление между ягодицами, оказалось шоком.

«Хорошо», — сказал он себе. Он сумеет. Он уже делал это и знал, что это приятно — очень приятно, — когда внутри тебя палец, который задевает набухшую простату. Он делал это много раз, и было здорово, подумать только, каким будет ощущение, когда это сделает Оуэн. И черт возьми, при мысли об Оуэне его член нетерпеливо дернулся, а потом еще раз — потому что скользкий кончик пальца потер невероятно чувствительную кожу у входа.

Когда Оуэн сделал это снова, Стерлинг тихо застонал, показывая тому, что ему было необходимо знать — что Стерлингу нравится, что он не слишком напряжен. Конечно, Оуэн и сам всегда мог это определить.

Боже, было так потрясающе, когда Оуэн прикасался к нему там. Так интимно.

Еще смазка — она оказалась теплее, чем ожидал Стерлинг, как будто Оуэн держал бутылочку в ладони, чтобы Стерлинг совсем не отвлекался. Жидкость потекла между ягодиц, по кольцу мышц, обволакивая кожу, а потом кончик пальца Оуэна толкнулся внутрь, забирая смазку с собой, облегчая проникновение.

Оуэн не колебался и не осторожничал — Стерлинг хотел поблагодарить его за это, но не смог выдавить ни слова. Медленное, нежное давление пальца казалось уверенным, словно Оуэн делал это сотни раз — что наверняка так и было — и Стерлинг вздохнул от облегчения.

— Скажи, что ты чувствуешь, — попросил Оуэн.

— Облегчение, — тут же отозвался Стерлинг — он давно понял, что по такому поводу с Оуэном спорить не стоит; лучше говорить обо всем, когда ему это прикажут. Даже если это и нелегко — или неловко, — когда палец Оуэна медленно двигается вперед-назад внутри него. — О боже, это так… так здорово.

— Так и должно быть, — сказал Оуэн, едва заметно усмехнувшись.

Ладно, Стерлинг — идиот, он и так это понял. Однако накатывающие волны ощущений, будившие в нем желание собственнически сжаться вокруг пальца Оуэна и одновременно втянуть его еще глубже, были достаточно сильными, чтобы отвлечь его от мыслей о том, сколько времени он потерял.

— Готов к большему? — спросил Оуэн. — Два пальца — это уже не так удобно, как плаг, но ты должен справиться.

— Да, — ответил он так поспешно, что даже смутился. Стерлинг боялся, что это будет уже слишком, но ему хотелось еще, хотелось доказать Оуэну, что он может, может и примет все, что тот для него ни уготовит.

Оуэн не стал заставлять его ждать, и да, оказалось, что он все-таки мог принять два пальца — о боже, мог. Ощущение пальцев внутри было незнакомым, но Стерлингу хотелось, чтобы оно стало привычным, и каждое неторопливое, точное проникновение словно заставляло гореть — как физически, так и эмоционально. Теперь он тяжело дышал, хватая ртом воздух, подаваясь навстречу каждому движению, по спине тек пот. Он был опасно близок к тому, чтобы кончить, а Оуэн не давал разрешения.

— Хватит, — выдохнул Стерлинг, и Оуэн, как и обещал, тут же замер. — Просто… подождите. Это приятно, но… слишком. Боже. — По телу пробежала невольная дрожь, ягодицы напряглись, мышцы стиснули костяшки пальцев Оуэна.

Причина его страхов внезапно ясно предстала перед глазами. Его отец не хотел, чтобы он становился именно таким, чтобы нагибался перед другим мужчиной, чтобы его имели, как, думал отец, должны иметь только женщину.

Стерлинг задрожал и застонал, член обмяк из-за внезапного приступа тошноты.

— Не двигайтесь, — прошептал он, зная, что Оуэн послушает. — Пожалуйста. Мне нужна минута. — Стерлинг не считал секунды, но, казалось, прошло больше шестидесяти, прежде чем он смог сфокусироваться на правде — он хотел быть здесь, он выбрал это сам, выбрал Оуэна, чтобы тот сделал это с ним. Выходит, все у него в руках. Оуэн молчал и не шевелился, как и сказал ему Стерлинг.

Пожалуй, Оуэн на это посмотрел бы иначе, но Стерлинг не собирался делиться с ним этой мыслью, по крайней мере сейчас.

Он сосредоточился на приятной дрожи, которая пробегала по телу просто от растяжения и ощущения наполненности, пробуждая возбуждение одной силой воли. Его отец не победит в этой битве.

— Теперь готов? — тихо спросил Оуэн — и этого вопроса оказалось достаточно, чтобы Стерлинг наконец решился кивнуть.

Когда Оуэн снова начал двигать рукой, крупные пальцы влажно и плавно вошли в Стерлинга, тот позволил себе стонать и наслаждаться, утопая в ощущениях. Он тот, кто он есть, и ему нечего стыдиться того, что он находит удовольствие в том, в чем находит. Он не знал, верит ли в бога, но даже если бы и верил, то точно не в того бога, который считает секс грехом, неважно, кто твой партнер.

Оуэн согнул пальцы, давление на простату заставило Стерлинга еще раз застонать — теперь уже глубже.

— Это так… Оуэн, это так приятно. Пожалуйста, не останавливайтесь.

— Ты молодец, — сказал Оуэн, хриплый голос еще одной лаской прошелся по телу Стерлинга. — Однако я хочу, чтобы ты показал мне, насколько тебе это нравится. Кончи, Стерлинг. Отпусти себя. Я не дам тебе упасть.

Но каким бы невероятным ни было ощущение, кончить оказалось трудно. Стерлинг хотел этого, но сдаться полностью, сделать последний шаг, которого он так долго избегал, было куда труднее, чем он ожидал. Несколько долгих минут он изо всех сил пытался, балансируя на грани оргазма — глаза крепко зажмурены, бедра двигаются в такт руке Оуэна.

А потом, словно пощечина, его поразило — не нужно было пытаться, наоборот — нужно было перестать это делать. И как только он это понял, оно произошло; его яички подтянулись, ягодицы напряглись, и он кончил так быстро, что с губ сорвался крик. Он дернулся и ахнул, наслаждение было острее, чем он когда-либо испытывал, а пальцы Оуэна оставались внутри него, и к тому моменту когда все закончилось, у него было ощущение, что он пробежал пару марафонских дистанций, а потом сыграл четырнадцать периодов в бейсбол.

— Я могу встать, — наконец проговорил он заплетающимся языком.

— Когда захочешь, — отозвался Оуэн и вытащил пальцы, вызвав в Стерлинге ощущение потери и пустоты, которое прошло еще нескоро.

Оуэн действовал очень нежно и неторопливо в ту первую ночь — наверное даже еще нежнее и неторопливее, чем сам Стерлинг, но от этого чувства Стерлинга стали лишь глубже. Оуэн командовал; он с легкостью мог быть грубым или нетерпеливым. Но Стерлинг доверял ему, и он ни разу не сделал ничего, чтобы заставить Стерлинга об этом пожалеть.

Поэтому он очень, очень злился на то, что Оуэн отказывался с ним спать.

— Я сказал — четыре месяца, — отрезал тот, когда Стерлинг поднял тему в прошлый раз. — Что или кто создал у тебя впечатление, что долг саба ныть и спорить со своим Домом?

Тогда выговор заставил Стерлинга послушно опустить голову, но сегодня он был полон решимости заставить Оуэна услышать голос разума. Когда он шлепал Стерлинга, связывал, трахал его пальцами, плагами или дилдо, вынуждая задыхаться, доводя до слез от желания кончить, условие «никакого секса» выглядело ненужным и лицемерным.

Оуэн все делал сексуально; он мог заставить член Стерлинга встать одним словом, взглядом — и Стерлинг начинал представлять себя с членом Оуэна во рту. Они достаточно часто принимали душ вместе, чтобы Стерлинг знал, какой он — набухший, толстый, с влажной головкой, скользкий от мыла, — и хотел попробовать на вкус — боже, он хотел упасть на колени и, мать его, преклоняться перед ним, но Оуэн этого не позволял.

Стерлинг сидел на коленях, пытаясь дышать ровно и тихо, пока Оуэн переворачивал страницы книги, которую читал, прихлебывая виски. Привыкнуть к этому было нелегко; Стерлингу все время казалось, что его попросту игнорируют, и он начинал ерзать, рискуя вызвать в Оуэне раздражение, лишь бы завладеть его вниманием.

Но стоило ему в третий раз шумно вздохнуть, устраиваясь поудобнее, как Оуэн приказал ему одеться и, положив руку на поясницу, вытолкал за дверь.

После того как он с раскаянием — которое было искренним, потому что они не виделись с Оуэном целых четыре дня — упросил того позволить ему попробовать снова, Стерлинг научился любить такие вечера. Сев на колени рядом с Оуэном, он вдруг начал осознавать, что является такой же важной частью картины, как книга, выпивка и потрескивающий огонь. Даже больше — если постараться, в этом ожидании он забывал о своем нетерпении, и тогда рука Оуэна начинала гладить его по волосам или лицу, а на губах у того появлялась признательная улыбка.

Сегодня, прежде чем начать разговор, он дождался этого легкого прикосновения, зная, что сейчас Оуэн наиболее расслаблен.

Когда рука коснулась волос, он сделал глубокий вдох, полный решимости говорить как можно спокойнее и рассудительнее.

— Оуэн, мы можем поговорить, пожалуйста?

Оуэн ответил не сразу, но Стерлинг научился не находить в его молчании скрытых намеков на что-либо. Он терпеливо ждал, пока Оуэн дочитает страницу, заложит закладку и отложит книгу.

— О чем ты хотел поговорить? — спросил Оуэн.

— Может, вы все-таки подумаете о том, чтобы сделать исключение из правила касательно моего возраста, — начал Стерлинг. Он осторожно подбирал слова, не желая, чтобы разговор закончился, не успев начаться, потому что он не сумел правильно выразиться. — Пожалуйста, выслушайте. Я знаю, что у вас должны быть свои причины, но мне трудно их понять. Я старше восемнадцати, а это возраст согласия в любом штате нашей страны, и я знаю, чего хочу. Вы ни к чему не принуждаете меня… наоборот — это я пытаюсь вас уговорить. Но я хочу… мне нужно пойти дальше.

— Ты так и не понял, почему я на этом настаиваю? — Раздраженным щелчком пальцев Оуэн приказал ему встать. — Оденься и сядь туда.

Когда Оуэн был раздражен, Стерлинг почти машинально возбуждался еще сильнее. Он плавным движением встал и стал подбирать одежду. Подобный приказ был плохим знаком, но он по крайней мере означал, что Оуэн принимает его всерьез. Он надеялся на это.

Стерлинг натянул через голову футболку и сел в другое кресло.

— Я хочу, чтобы вы знали, я спрашиваю не потому, что хочу поторопить вас или что-нибудь вроде того. Видит бог, если бы до колледжа кто-нибудь сказал мне, что я буду просить, чтобы меня трахнули, я бы смеялся до колик. — Он коротко улыбнулся Оуэну, надеясь, что тот улыбнется в ответ, чтобы подбодрить его.

Ему пришлось разочароваться. Было такое ощущение, что Оуэн вот-вот выйдет из себя, его губы были поджаты, на лице выступил легкий румянец. Секунду спустя он открыл рот и процедил ледяное:

— Благодарю за это красноречивое заверение в том, что тебе удалось избавиться хотя бы от одного из твоих недостатков. А теперь, может, поработаешь над остальными? Например, научишься подчиняться единственному требованию, на которое согласился, когда все это началось, без вечных жалоб, уговоров, нытья и попыток заставить меня передумать. Потому что, честно скажу, ты меня утомляешь.

Стерлингу казалось, что ему в лицо плеснули холодной водой. Внутри все скрутилось узлом, потому что он знал, что Оуэну быстро надоедают его сабы, но как-то смог уговорить себя, что с ним все будет по-другому, что он не станет того утомлять.

— Я не ною, — возразил он. — И я не понимаю, что из того, что вы сказали, является объяснением или как это должно помочь мне понять причину этого условия. Вы знаете, что я хочу следовать правилам. Хочу все делать так, как надо. Мне просто нужно понять.

— Некоторые Домы сказали бы, что тебе нужно лишь делать то, что я тебе говорю, раз уж ты мне доверяешь, — вымученно произнёс Оуэн. — Но поскольку я всегда поощрял тебя задавать вопросы, ты, должно быть, догадался, что я не разделяю подобной точки зрения, хотя толика правды в ней есть. Я выбираю сабов за их ум, а не хорошенькие задницы и улыбки, и мне нравится считать, что у них есть мозги, чтобы самим додумать некоторые вещи.

Они смотрели друг на друга через комнату, и Стерлингу хотелось одного — снова оказаться обнаженным на коленях рядом с Оуэном — хотелось так сильно, что он с трудом усидел в кресле.

— Так скажи мне, Стерлинг, ты можешь придумать причину тому, почему я веду себя так, мать твою, безрассудно?

— Нет, но вы не желаете объяснять, — сказал Стерлинг. Нужно было заткнуться, он знал это, извиниться, попросить прощения и заверить Оуэна, что больше никогда об этом не заикнется, но, черт возьми, он взрослый человек, и в этих отношениях имеет право голоса. — Я просто хочу понять. Почему это так важно? — Это ошибка, ужасная ошибка. Он все испортил, потому что не умеет держать язык за зубами, а теперь он ничего уже не может сделать, слишком поздно.

Оуэн поднялся на ноги, в голосе его звучала горечь:

— Потому что, помимо нарушения очевидных правил безопасности, худшее для любого Дома — это колебания, нерешительность и сомнения. Потому что это простое условие — которое, должен признать, я придумал, скорее чтобы вынудить тебя оставить меня в покое, чем потому что имел что-нибудь против секса с тобой, — это основа нашего соглашения. Потому что ты был не готов к этому, помнишь? Потому что ты был — и остаешься — студентом колледжа, в котором я работаю. Потому что, наверное, во мне больше от мазохиста, чем я считал раньше. — Он сделал глубокий вдох, и его голос снова стал спокойным, хотя руки, прежде чем он засунул их в карманы джинсов, дрожали. — Об этом ты не подумал? В самом деле? Ты ведешь себя, как испорченный мальчишка, который подкатывает ко мне после эмоциональной сцены, требуя, чтобы я забыл о своем разочаровании из-за того, что мне не удалось добиться лучшего от моего саба, и начал плясать под его дудку.

Оуэн подошел к нему, и Стерлинг вздрогнул, когда пальцы сжали подбородок и заставили поднять голову — первое грубое прикосновение этой руки. Она шлепала его, завязывала веревки, защелкивала наручники на запястьях и лодыжках, держала паддл, который оставлял на его коже синяки, но сейчас она впервые причинила ему настоящую боль.

— А я не желаю больше под нее плясать.

— Оуэн… — Стерлинг беспомощно смотрел на него, жалея, что не может повернуть время вспять. Еще пара месяцев ожидания, и он мог бы получить все, но нет, ему надо было надавить и потребовать большего, надо было показать свое нетерпение. Твою мать!

Разозлившись на себя, а заодно и на Оуэна, он вскочил на ноги, оттолкнул его руку и встал с ним лицом к лицу, сверкая глазами. Сначала он молчал, просто смотрел на мужчину, который, как он думал, будет принадлежать ему.

— Знаете что? Отлично. Мне плевать. Думаете, мне это нужно? Вы ошибаетесь. И просто к сведению, я больше не ваш студент, и если вы считаете, что сотни и тысячи пар не начинали когда-то с того, что, может, им не стоило быть вместе, то вы просто свихнулись. Никому нет до нас никакого дела!

— Если ты не можешь уважать мои желания… не можешь подождать… — Губы Оуэна сжались в тонкую линию — он явно пытался вернуть себе спокойствие, которое, Стерлинг считал, было у него в крови. — Это не поможет ни одному из нас, наоборот — разрушит то малое, чего мы достигли. Думаю, нам лучше…

— Сделать перерыв, — закончил за него Стерлинг. — Я думаю, нам нужно передохнуть, потому что то, что вы за главного, меня устраивает, то, что вы приказываете мне, что делать — тоже, но меня не устраивает, когда я не понимаю почему, и сколько бы я ни просил, вы ничего не объясняете. А значит, вы меня не уважаете. — Именно эта мысль бесила больше всего… он думал, что Оуэн его хотя бы уважает, но очевидно нет, и сейчас, зная это, Стерлинг не мог даже смотреть на него.

— Я объясняю, но ты не слушаешь, — устало сказал Оуэн. — Ты на все смотришь сквозь призму своих желаний и нужд и крайне редко думаешь о чьих-то еще. Ты незрелый, и это никак не связано с твоим возрастом; дело в отношении. Я думал, что смогу научить тебя этому… и может быть, смог бы, но ты хочешь всего и сразу, незамедлительного вознаграждения, а так не бывает. — Теперь он рассерженно мерил шагами комнату и походил на кота, который вот-вот зашипит и вопьется острыми когтями в нежную плоть. — Хочешь перепихнуться по-быстрому и кончить посильнее? Это просто. Сходи в любой клуб или бар, с твоей внешностью ты наверняка найдешь какой-нибудь классный, твердый член, чтобы поиграть и отсосать, и парня, который не поверит своей удаче, пусть и не поймет до конца, почему тебе обязательно нужно говорить что делать. Но это успокоит зуд лишь ненадолго.

Или пойди в клуб, где мы встретились, и гарантирую, ты уйдешь оттуда не один, но это будет легко, так, черт побери, легко, а часть тебя не желает, чтобы было легко. Это часть тебя, которую я… — Оуэн замолчал и повернулся к Стерлингу, серые глаза казались непроницаемыми, бесстрастными. — Я мог бы приказать тебе раздеться, подняться в мою комнату, нагнуться и дать тебе все, чего ты хочешь. Бывают ночи, когда единственный способ заснуть для меня — это сперва подрочить, представляя это, потому что ты завел меня до такой степени. Но если я это сделаю, это положит конец всему, это будет означать, что у нас ничего не выйдет, и я не стану. Не стану.

Мысль о нарисованной Оуэном сцене заставила злость Стерлинга пойти на убыль, но всего на несколько секунд. Она тут же нахлынула с новой силой.

— Только потому что вы вбили себе в голову это представление о том, как именно все должно быть между нами, вы не желаете ничего менять! — Он почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки и пожалел, что под рукой нет боксерской груши… он никак не мог ударить Оуэна, так что она бы не помешала. — Я не могу. Вы можете обращаться со мной как с собственностью, и мне может это даже нравиться, но это вы ведете себя эгоистично, без всякой причины отказывая нам обоим в том, чего мы хотим. Думаете, я недостаточно умен, чтобы знать, чего хочу или что мне нужно… вы не уважаете меня, а я не желаю быть с тем, кто меня не уважает. Мне жаль, Оуэн, потому что я лю…

В ужасе он успел услышать, что говорит, как раз вовремя, чтобы остановиться.

Он был влюблен в Оуэна уже несколько недель, но если сказать ему об этом, станет только хуже. А даже если все кончено, незачем усугублять положение.

— До встречи, — сказал он и развернулся.

Только захлопнув за собой дверь, уже на середине дорожки, засыпанной бурыми листьями, шуршащими под ногами, он остановился, прислушиваясь, дожидаясь, что Оуэн закричит ему остановиться, подождать, вернуться.

Но это бессмысленно; Оуэн ведь не станет его умолять, так? Это скорее подошло бы Стерлингу, а он пытался, и ничего не вышло.