Привязанность (ЛП)

Вторая глава

Аврора

Я ухожу со сцены и вхожу в большую гримерную. У меня небольшая партия в большой постановке в Нью-Йорке, и мне очень нравится труппа. Но моя мать постоянно разговаривает с хореографами и режиссерами, чтобы мне дали больше времени в свете софитов. Она контролирует каждую часть моего танца и, хотя это меня раздражает, именно это сделало меня открытием балета. Это не особо приятно, потому что я здесь благодаря ей, но пока смогу выходить на сцену, буду считать это победой.

Когда подхожу к маленькому столику, за которым наношу макияж, удивляюсь, увидев большую вазу цветов. Моя мать, как правило, дарит мне букет после каждого спектакля, но она устраивает из этого целое представление, чтобы видели другие. Не тогда, когда я одна.

Я вижу свое имя на карточке и протягиваю руку, чтобы взять ее. Но до того, как касаюсь ее пальцами, цветы и карточка ускользают.

— Я позабочусь об этом, — отрезает мама и выходит с цветами из гримерной. Я открываю рот, чтобы возразить, но в комнату входит труппа, и помещение наполняется шумом и смехом.

Это финальное выступление сезона, и многие танцоры отправляются на гастроли, но меня отстранили.

Моя мать думает, что мне нужно больше репетировать вдали от дома и отвлекающих факторов. Еще с того дня, как я только начала ходить, она говорила мне, что я никогда не буду исполнять главную партию, если не стану танцевать всерьез, что нужно полностью сосредоточить внимание на танцах.

Она записала меня на год в частную танцевальную школу в Германии. Там не будет доступа к интернету, мобильному телефону, посетителям — ничего. Не то чтобы у меня были друзья, с которыми можно поговорить, но было бы здорово иметь интернет. Мама сказала, что я могу писать ей письма, если захочу, но предпочла бы, чтобы я сосредоточилась на танцах.

У меня будет персональный инструктор по танцам, который будет держать меня на строгой диете, и я буду танцевать утром, днем и вечером, пока не стану абсолютно совершенной. Все деньги, отложенные на обучение в колледже, были потрачены на оплату этой школы, так что у меня не было выбора.

Я спорила с ней, но без результата. Руководство танцевальной школы не будет производить возврат и, если я откажусь ехать, мать меня выгонит из дому. Некоторое время я обдумывала варианты. Но без единого цента на счету и без опыта работы, возможностей было мало. Мне никогда не разрешали подрабатывать, так что у меня не было собственных денег. Стыдно не иметь ничего своего, но когда в твоей жизни регламентирована даже еда, которую ты ешь, ты вроде как привыкаешь к этому.

Когда я согласилась ехать в Германию (мы обе знали, что я это сделаю), то начала мечтать о месте, где смогла бы найти себя. Даже если оно будет небольшим, главное — вдали от контроля моей матери. Что-то, было бы лучше, чем ничего. Только об этом я думала.

— От кого они? — спрашиваю я, когда мама входит в гримерную без цветов.

— Они были не тебе, — цедит она мне, и далее, улыбаясь другим танцорам, щебечет, какую замечательную работу они проделали сегодня вечером, при этом, не говоря, как хорошо справилась я.

— Я видела на карточке свое имя, — я хмурю брови, уверенная, что видела свое имя на маленьком конверте.

— Ты ошиблась, Аврора, — ее взгляд холоден, и это ее окончательные слова.

Я достаю свою сумку из шкафчика и начинаю собираться. Это было последнее выступление, и необходимо забрать все свои вещи. Рано утром я улетаю в Германию. Нет смысла откладывать неизбежное.

— Мы будем скучать по тебе, — говорит одна танцовщица первой линии, подходит и обнимает меня. Это тепло и искренне, но даже сейчас я не могу вспомнить ее имя. — Обидно, что ты не можешь поехать с нами. Может быть, в следующем году, когда ты вернешься?

Я улыбаюсь и киваю. Должно быть, мать рассказала всем о моих планах. Год — смертельный приговор для большинства танцоров. Эта карьера для молодых и сильных. Но пропустить год, чтобы отточить мастерство и вернуться на вершину, это шанс, который не упустил бы любой человек в этой труппе.

Несколько танцоров машут на прощание, когда я выхожу, и мама идет следом. Она очень хочет увести меня отсюда. Думаю, она боится, что я договорюсь списываться с другими танцорами, пока буду в отъезде. Она не хочет никаких отвлечений, и изоляция — ее ключ к этому.

Я и так привыкла быть одной, поэтому не понимаю, зачем еще больше изолировать меня, как общение может помешать обучению, но просто соглашаюсь с этим. Я надеюсь, что смогу купить несколько книг в аэропорту, спрятать их в сумке и привезти в Германию. Не знаю, почему это запрещено, но планирую читать тайком.

— Водитель будет ждать тебя завтра в шесть утра. Я уже упаковала твои вещи, — говорит мама, как только мы садимся в машину и направляемся домой.

— Ты не поедешь со мной в аэропорт? — спрашиваю я, удивленная, что она не будет провожать меня.

— Нет. Твой рейс слишком рано. Я попрощаюсь с тобой дома.

Эти холодные слова не должны жалить меня, но это происходит. Она целый год не увидит меня, но, похоже, не слишком озабочена этим. Я не должна удивляться. Я всегда была для нее больше аксессуаром, чем ребенком.

Смотрю в окно, наблюдая, как проносятся улицы Нью-Йорка и огни ресторанов, в которые мне никогда не разрешали ходить. Самый красивый город в мире, а я никогда его не видела.

Интересно, так ли ощущает себя птица в клетке?