Госпожа полковница

Когда под холодной землей мое разбитое сердце

Заснет навсегда, вспомни обо мне.

Когда одинокий цветок на моей могиле

Тихо раскроется, вспомни обо мне.

Я не увижу тебя более, но моя бессмертная душа

Предстанет тебе, как верная сестра.

Слушай же в ночи голос, зовущий тебя,

Помни обо мне…

Французские стихи, переписанные В. П. Тургеневой в письме И. С. Тургеневу (перевод)

Обоз был длинным и внушительным. Коляски, фуры, добрый десяток лошадей. Господа, господские дети, кучера, дворовые, огромная поклажа. Семейство Тургеневых отправлялось за границу. Согласно газетному объявлению, «отъезжающий за границу Сергей Николаевич Тургенев, отставной полковник с супругою Варварою Петровною, малолетними сыновьями Николаем и Иваном, с отставным штабс-ротмистром Николаем Николаевичем Тургеневым и дворянином Иваном Богдановичем Фон-Барановым, дерптским уроженцем. При них крепостные люди: Павел Андреев, Иван Сергеев, девки Софья Данилова и Катерина Петрова…»

Такое большое собрание людей требовало расшифровки. Отставной штабс-ротмистр был родным братом супруга, дерптский уроженец — врачом, сопровождавшим семейство, Павел Андреев «дядькой» Ивана Сергеевича, прислуживавший господам Иван Сергеев со временем станет дворецким в московском доме господ. Софья Даниловна Иванова в действительности была не крепостной, а обер-офицерской дочерью, скорее приживалкой и доверенной барыни, при которой останется до самой ее смерти.

Первые числа мая 1822 года — первый приезд Тургенева в Москву. Что могло остаться в памяти четырехлетнего ребенка? Но ведь запомнил же Иван Сергеевич во всех подробностях нанесенный, спустя считанные дни, визит к светлейшей княгине Голенищевой Кутузовой-Смоленской. «Мне было тогда шесть лет (писатель ошибается: когда ему исполнилось шесть лет, княгиня уже скончалась. — Н. М.) не больше, и когда меня подвели к этой ветхой старухе, по головному убору, по всему виду своему напоминавшей икону, почерневшую от времени, я, вместо благоговейного почтения, с которым относились к старухе моя матушка и все окружающие, брякнул ей: «Ты совсем похожа на обезьяну…» Крепко мне досталось за эту выходку». М. С. Щепкину он со временем расскажет, что было в Москве очень жарко, и река плескалась у самых стен Кремля — «половодье я всегда ждал с особенным волнением все годы».

В газетном объявлении была еще одна существенная неточность, о которой делопроизводитель, конечно же, не знал. За границу ехал не полковник в отставке с семьей, а госпожа Тургенева с супругом и всеми присными. Она была главой дома. Она распоряжалась каждой копейкой. Она решала любые действия и не терпела ни возражений, ни даже советов. Без знания этих семейных обстоятельств невозможно себе представить, как складывался характер писателя, его жизнь, его герои.

То, как пышно ехали через Москву, а затем отдавали визиты вежливости в Петербурге Тургеневы, для окружающих служило свидетельством незаурядного богатства Варвары Петровны, но и полной ее неосведомленности в вопросах светского обихода. Каждым своим поступком она лишний раз показывала, что была урожденная Лутовинова, «нуворишем», заносчивым и самоуверенным. И хоть ехала она из Орла, все подробности ее жизни и неожиданного богатства одинаково знали в обеих столицах.

На Орловщине Лутовиновых знали. Богатые помещики-степняки, хотя родовитостью и успехами на государевой службе похвастаться не могли. Описывая в письме одному из своих ближайших друзей, Гюставу Флоберу, сокровища своего Спасского, Тургенев первой называл древнюю икону, якобы подаренную одному из его предков Иваном Грозным.

Что в этом было от семейных преданий, а что от исторической правды, сказать трудно. Верно одно: родоначальником в семье, да и в официальных бумагах, считался Лутовинов, по прозвищу Мясоед, направленный в Москву на всеобщий собор выбирать царя, которым стал в 1613 году Михаил Романов. Сыну Мясоеда удалось достичь воеводства, но не оказаться при новом дворе. О знатности и вовсе говорить не приходилось. Зато спустя век именно эта семья обретает черты, которых не хватало самым знаменитым аристократам.

Библиотека! Она начинает складываться едва ли не во времена Анны Иоанновны и отнюдь не из развлекательных или, как то бывало обычно, церковных книг. Здесь Библия на французском языке, изданная в 1739 году в Эдинбурге, амстердамское издание сборника «Зритель, или Современный Сократ», «Жизнеописание знаменитых мужей» Плутарха, сочинения Буало. Тем более удивительным было то, что все книги были на французском языке, которым свободно, если не сказать, виртуозно владели все члены семьи из поколения в поколение.

Нигде в пансионах не учившаяся, специальных учителей не имевшая Варвара Петровна с одинаковой легкостью изъясняется и пишет как на русском, так и на французском. А ошибки — ими пестрели оба языка. Слишком многие были в то время с грамматикой не в ладу. И еще одна особенность Варвары Петровны — она пользовалась молитвенником только на французском языке, приобретенным во время путешествий по Европе. В сельской церкви Спасского-Лутовинова! Детей своих учила с малолетства французскому и немецкому, но только уже с очень хорошими учителями, в достоинствах которых могла спокойно разобраться.

Ее отец и два дяди — три брата Лутовиновых: Петр, Алексей и Иван, оставившие по себе не слишком добрую память на Орловщине. Мрачные. Неприветливые. Скорые на шумные споры и грубиянские выходки. И снова на пути всех обвинений оказывается библиотека. Книги — это святое, которым они дорожили, прощали друг другу все недоразумения, передавали друг другу по завещанию, надписывали и регистрировали каждое приобретение. В свое время пользовавшаяся исключительным успехом книга Прево «История о странствиях вообще по всем краям земного круга, сочинения господина Прево, сокращенная новейшим расположением чрез господина Ла Гарпа, члена Французской академии, содержащая в себе: «Достойнейшее примечание, самое полезнейшее и наилучшим доказанное образом, в странах света, до коих достигали Европейцы; о нравах оных жителей, о верах, обычаях, науках, художествах, торговле и рукоделиях, с приобщением Землеописательных чертежей и изображений вещей любопытных. На российский язык переведена 1782 года Дмитровского уезда в сельце Михалеве Михаилом Веревкиным». Это 24-томное издание было у каждого из братьев свое. Отдельные тома в библиотеке Спасского несут подписи и Алексея и Петра Ивановичей. Издание ценили в Спасском и в детские годы Тургенева. Во всяком случае, отправляясь в свое первое заграничное путешествие в 1822 году, Варвара Петровна записывает в памятной книжечке, что у книготорговца Готье надо спросить издания, подобные сочинению аббата Прево.

В переводе, который в свое время издал наш великий просветитель Николай Иванович Новиков в Университетской типографии, жители Спасского не нуждались.

У братьев есть и другой предмет увлечения — собственно литература. Петр Иванович и Алексей Иванович служат в Преображенском полку, где под началом Алексея Лутовинова оказывается в 1766 году Г. Р. Державин. Державин не только с признательностью вспоминает это время службы, но и в дальнейшем заботится о братьях Лутовиновых, они же, в свою очередь, восторженно относятся к его творчеству Это отношение передастся их внуку Для Тургенева Державин — великий поэт, натура «в высшей степени поэтическая, смелая и сильная». Из поколения в поколение в Спасском перечитывается книга «Объяснение на сочинения Державина, им самим диктованные родной его племяннице Елизавете Николаевне Львовой в 1809 году» в четырех частях, изданные в Петербурге Ф. П. Львовым.

Братья увлекаются театром, покупают книги из репертуара столичных театров, новые издания сочинений русских и западных драматургов.

Алексею Ивановичу принадлежал первый экземпляр издания русского перевода комедий Мольера, которым так увлекался Тургенев. Рядом другой великий француз — Ш. Л. де Монтескье с его «Персидскими письмами».

Судя по надписи на книге, Алексей Иванович за несколько лет до своей смерти приобрел их в русском переводе, тогда как Варвара Петровна делает пометку в записной книжке о необходимости приобрести для своей библиотеки непременно французское издание: «на русском смыслу нету».

Об отечественной истории нечего и говорить — она неизменно остается в центре внимания братьев. Двадцати семи лет от роду офицер-преображенец покупает «Тетради, записанные всяким письмам и делам, кому что приказано и в каком числе от е. и. в. Петра Великого 1701, 1705 и 1706 годов с приложением примечаний о службах тех людей, к которым сей государь писывал», издания Сената. Почти одновременно в типографии Шнора, «состоящей в Лютеранском церковном дворе» в Петербурге, его внимание привлекает русский перевод французской книги А. Рише «Новый опыт о великих происшествиях от малых причин», который он надписывает: «Алексея Лутавинова» (братья писали свою фамилию через «а»).

Наиболее интересовавшие его сочинения Алексей Иванович, как и многие его современники, готов был иметь и в рукописном виде. В частности, это «Кандид» Вольтера. Написанный на превосходной лощеной бумаге фабрики деда Натали Пушкиной Афанасия Гончарова, этот «опус» был выполнен скорее всего в расчете на последующую печать, но в нем нет пропусков, которые появятся в печатном варианте из цензурных соображений. И, кстати, вариант Алексея Ивановича уникален, подобных ему литературоведам обнаружить не удалось. Зато об этом раритете упомянет Тургенев и в «Нови», и в повести «Фауст». Застать писателю Алексея Ивановича не довелось, тем не менее, его портрет по семейным преданиям и книгам он воссоздает в повести «Три портрета» как Василия Ивановича Лучанинова.

О характере сыновей Мавры Ивановны Лутовиновой, а именно так звали прабабку Ивана Сергеевича, среди родных говорить было не принято. Хвастать нечем, ссылаться на екатерининские времена, век правления просвещеннейшей императрицы тем более. Старший сын — Петр Иванович освободился от службы раньше. За ним Алексей — в чине бригадира и Иван — в чине секунд-майора в 1778 году, и сразу же братья начали проявлять свой незаурядный темперамент. Одно счастье, что поселились в Мценском уезде. Из первых похождений братьев, о котором долго помнили в семье, оставалась история с бедным сельским священником, сохранившаяся в архиве Мценского уездного суда.

«Великому Господину

Преосвященнейшему Амвросию,

Епископу Севскому и Брянскому,

изо Мценского духовного правления

Доношение.

Сего 1778 года августа 28 дня во Мценское духовное правление Мценского прежде, а ныне Чернского уезда Сатыевского стану священник Петр Иванов словесною жалобой представлял: того же августа 24 дня литургисал он, священник, и был зван прихода своего в деревню Круговую однодворцем Алексеем Трофимовым сыном Черемисиновым для исповеди и святого причастия детей его, Черемисинова, лежащих в болезни в доме его, состоящем в показанной деревне Круговой;

чего для он, священник, взяв святые дары с дароносицею, пошел было в ту деревню Круговую, и, не отшед от своего двора более как полверсты, — увидел он, священник, впереди себя едущих верховыми лошадьми Мценского уезду помещиков: бригадира Алексея да секунд-майора Ивана Ивановых детей Лутовиновых с бывшими при них на верховых же лошадях пятью человек;

из которых господин бригадир Алексей Иванов приказал, а секунд-майор Иван скочил с лошади и начали его, священника, бить, и не удовольствуясь, они, Лутовиновы, таковым боем приказали его, священника, обнаготить;

по которому их приказанию бывшие с ними люди, скинув с него, священника, полукафтанье и заворотя рубашку на голову, секли езжалыми и кнутьями по голому телу, майор Иван Иванов из своих рук да человек их Иван же Иванов, а прочие их люди держали, бригадир же Алексей Иванов велел бить его, священника, до смерти и выговаривал людям своим, чтоб его, священника, приколоть;

от которых побоев он, священник, с того места, на котором они, бив, оставили, и подняться не мог, а наехал на него оного ж села Богоявленского церковник Илья Матвеев и, подняв его с того места, привез его, священника, в дом его;

бывшая при нем дароносица со святыми дарами вышеписанными нападшими людьми незнаемо куда утрачена;

и о всем вышеписанном представляя, просил о осмотре и описании имеющихся на нем боевых знаков и о учинении ему, священнику, защищения;

которую просьбу Мценское духовное правление слушав, определило: имеющиеся на нем, священнике, боевые знаки, осмотрев, описать и приказать ему, священнику, для такого же осмотру и описания, яко те побои и утрачение дароносицы причинены от людей светской команды, явиться во Мценскую воеводскую канцелярию и подать явочную челобитную.

По осмотре же вышеписанным духовным правлением на нем, священнике, боевых знаков явилось: спина от лопаток до пояса избита и, как можно приметить, плетьми, что значут частые рубцы сине-багровые, а местами и до крови просеченные, и седалище избито, с синею опухолью и багровыми рубцами. […]».

Документ, поданный во Мценский уездный суд через четыре с лишним года, а именно 31 января 1783 года, производит особенно гнетущее впечатление. Совершенно очевидно, что написан он по приказу и при участии Ивана Ивановича Лутовинова, достигшего к тому времени высот крючкотворства, и также очевидно, что священника Петра Иванова подписать документ принудили.

«Всепресветлейшая державнейшая великая государыня императрица Екатерина Алексевна, самодержица всероссийская, государыня всемилостивейшая.

Бьют челом мценские помещики: бригадир Алексей, секунд-майор Иван Ивановы, дети Лутовиновы, да Чернской округи села Богоявленского ведомства Мценского духовного правления священник Петр Иванов, а о чем наше челобитье, тому следуют пункты:

1

Имеется во Мценском уездном суде присланное изо Мценского ж духовного правления, начавшееся во оном по поданным от меня, священника Иванова, прошениям в бою меня оными Лутовиновыми и якобы в отбитии у меня дароносицы, дело! Для решения по законам. Но оное еще не решено.

2

Отныне мы, Лутовиновы, и я, священник, поговоря меж себя полюбовно и исполняя долг любви христианской, помирились; и что он, священник, на нас, Лутовиновых, напрасно показывал, якобы в отбитии дароносицы, а я, священник, якобы они меня били, друг на друга впредь в том не челобитчики и не истцы.

И дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие наше челобитье во Мценском уездном суде приняв, записать, а вышесказанное дело, производством оставив, предать забвению и о том учинить, как вашего императорского величества законы повелевают.

Всемилостивейшая государыня, просим вашего императорского величества о сем нашем челобитье решение учинить.

К поданню надлежит во Мценском уездном суде.

Челобитную писал дому бригадирши Мавры Ивановны Лутовиновой служитель ее Антип Жемчужников.

Бригадир Алексей Лутовинов руку приложил.

Секунд-майор Иван Лутовинов руку приложил.

Села Богоявленского священник

Петр Иванов руку приложил».

Изо всех Лутовиновых только эти два брата и были представлены в портретной галерее Спасского, где их показывал поэту Я. Полонскому сам Тургенев… Иван Иванович — в черном камзоле с белыми большими пуговицами и кружевным жабо — и Алексей Иванович — «сильный брюнет бледный… как бледнеют от затаенной злобы, скуластый и круглолицый, тонкая улыбка которого не гармонирует с холодом черных проницательных глаз». Такие же черные глаза и тяжелый взгляд унаследовала у Лутовиновых мать Тургенева.

По воспоминаниям семейным многое восстановить можно, хотя о своей жизни дочка единственная Петра Ивановича рассказывать не любила. Особенно о привалившем богатстве: у всех троих братьев единственной наследницей оказалась.

Случай! Так и слышала вокруг шепот. При ней, в ее доме кто бы осмелился сказать, а родня… На чужой роток не накинешь платок. Судили, и все не в ее пользу: нищая, бесприданница, строптивица, матери родной не покорилась. Не покорилась! Всегда своей волей жила. Сызмальства. При батюшке мала была, да и он на расправу был скор. Девочки от мальчишек дворовых не отличал: всем ремень — никто и не заступался.

А вот матушке Екатерине Ивановне, в девичестве Лавровой, как супруга не стало, развернуться не давала. Как синь-порох вспыхивала. Моду взяла пощечинами сыпать! Чуть что Лавровых поминала: у них все по-другому, все не так, как у Лутовиновых. Лутовиновым место в полку — не на помещичьем житье. И дочка, мол, вся в них — перед девками дворовыми толковала. Убивалась, собой больно нехороша, ростом и то не вышла, голова из плеч — шеи не видать. Как такую одеть, чтоб какого-никакого жениха сыскать, да еще при малом приданом.

Чтоб беду такую родительскую развести, замуж немедля, овдовев, вышла. Полковник Сомов Николай Иванович сыскался. Для нее обходительный. Об их детках — родились, не родились — сразу толковать начал. Хозяином себя почувствовал. А она? Она-то кем оказалась? С какими заботами, каким приданым? Тенью полуденной по дому ходила. Никому дела нет. Что ни прикажет, девки и в голову не берут: барыню бы не рассердить. К Екатерине Ивановне отсылали: вот барыня распорядится, тогда…

Из дому вышла летним днем. Через сад в поле, а там до Спасского всего-то две версты. И не заметила, как дошла. Сгоряча прямо к дядюшке — покровительства просить. Пусть у себя оставит. Пусть в отцовский дом не отсылает.

Рукой махнул: сейчас обед, за стол садись, а там разберемся. Кувертов множество. Народу толпа. До выхода хозяина никто не присел — на двери смотрели: вот-вот выйти должен.

Вышел. В руках часы луковицей. Крышка открыта: время сверяет. Всегда так делал. Племянницы не забыл. Глазами отыскал, место показал: «Твое будет». Значит, оставляет. Значит, можно не возвращаться. Никогда. Так и надеялась: женитьбы батюшки не одобрял. Лишняя колготня в доме. Девочка родилась — не поздравлял. Наследника как не было, так и нет.

Обед отошел, на диванчике в антикаморе присела. Шел мимо, слугу кликнул лошадь заложить: ее домой отвезти. В ноги кинулась: только не домой, дядюшка, смилостивитесь! Плакать никогда не умела, голос с перепугу перехватывало.

«Только не домой, дядюшка! Утопиться лучше!» Посмотрел: «Еды, крова не жалко, да что делать-то будешь? У меня для барышень обиходу нету». — «Не нужно для барышень!»— «Гувернанток да мамзелей всяких отроду в доме не бывало». Ото всего отказалась. Помолчал. «А матери что сказать прикажешь?» — «Нету у меня матери». — «Ладно. В память брата. Живи, небога. Под ногами не путайся — не люблю». Ручку поцеловала — и отряхнул, только что о полу не обтер. Повторил: «Ладно». И так на годы.

Если за что и жаловал, стрелять любила. Глаз меткий, рука твердая. Что по мишени, что птицу в лет. На охоты стал брать. В пороши и брызги ездила. В бильярд еще наловчилась. Любил, когда гостей его обыгрывала.

Мать тоже, как весточку от дядюшки получила, ни разу не отозвалась. Одна надежда, жених какой под руку подвернется в хорошую минуту, дядюшка и благословит. Чай, совсем-то без приданого не оставит.

Годы шли, как на угольях жила. Знала, метресок и впрямь в доме не держалось, а без прижитых на стороне детишек все равно не бывает. Везде росли. И все бы ничего, пока ни с того, ни с сего решил запродажную им написать на случай своей кончины, чтоб без куска хлеба не остались и не в крепостном состоянии. Но только после его кончины.

В Мценске дело было: подписывать бумаги собрался. Завтрак устроил мало что не всю округу собрал. Ели, пили без меры. Веселились. Из теплицы первые персики подали. Шутить изволил, мол, лучшее господне произрастание. В рот взял, сок ручьем. Наклонился салфетку подхватить, да тут и заглотал всю ягоду. С косточкой. Поперхнулся. Побагровел весь: ни прокашляться, ни проглотить. В одночасье захрипел страшно так, и нет его. Головой в тарелку упал — только брызги округ разлетелись. А Варвара Петровна в тот же миг всему его хозяйству наследница!

Восемь деревень. Спасское одно за день не обойти. Крепостных без малого пять тысяч душ. Все ее! Все! И никаких там выпорков, деток незаконных! Она одна законная! Одна после всех, трех братьев! Никого благодетельствовать не станет!

Случай? «Случайная» богачка? Врете! Судьба. Ее судьба. За все, что претерпела, за все, чем обижена была.

Приятели да гости тут же толковать стали: как хоронить, как дела улаживать. Передохнуть не дала. Всех вон! Она хозяйка! Она наследница! Что надобно, сама измыслит да сделает. Прислугой всей командовать стала. Попа позвать! Покойника обрядить. Положить по обычаю! После приедете. Все после!

Случай! Знала, что говорить будут. Да она языки всем поукоротит. Ни единого обидного слова не спустит, не забудет. Ее час настал — ее воля.

И сей же час из Спасского в Орел перебираться. Чтобы все видели, все поняли. Да и жизнь свою устраивать куда как время. Еще поглядим, при таких-то деньгах какие женихи за старой девкой бегать станут. Еще как станут, не сомневалась. Стороной новую помещицу не обходили даже такие знаменитые соседи, как поэт В. А. Жуковский, о котором пишет сам Тургенев:

«В предыдущем (первом) отрывке я упомянул о моей встрече с Пушкиным; скажу, кстати, несколько слов и о других, теперь уже умерших, литературных знаменитостях, которых мне удалось видеть. Начну с Жуковского. Живя — вскоре после двенадцатого года — в своей деревне, в Белевском уезде, он несколько раз посетил мою матушку — тогда еще девицу — в ее Мценском имении; сохранилось даже предание, что он в одном домашнем спектакле играл роль волшебника, и чуть ли не видел я самый колпак его с золотыми звездами — в кладовой родительского дома. Но с тех пор прошли долгие годы — и, вероятно, из памяти его изгладилось самое воспоминание о деревенской барышне, с которой он познакомился случайно и мимоходом. В год переселения нашего семейства в Петербург — мне было тогда 16 лет — моей матушке вздумалось напомнить о себе Василию Андреевичу. Она вышила ко дню его именин красивую бархатную подушку и послала меня с нею к нему в Зимний дворец. Я должен был называть себя, объяснить, чей я сын, и поднести подарок. Но когда я очутился в огромном, до тех пор мне незнакомом дворце, когда мне пришлось пробираться по каменным длинным коридорам, подниматься на каменные лестницы, то и дело натыкаясь на неподвижных, словно тоже каменных, часовых; когда я, наконец, отыскал квартиру Жуковского и очутился перед трехаршинным красным лакеем с галунами по всем швам и орлами на галунах — мною овладел такой трепет, я почувствовал такую робость, что, представ в кабинет, куда пригласил меня красный лакей и где из-за длинной конторки глянуло на меня задумчиво-приветливое, но важное и несколько изумленное лицо самого поэта — я, несмотря на все усилия, не мог произнести ни звука: язык, как говорится, прилепе к гортани, и, весь сгорая от стыда, едва ли не со слезами на глазах, я остановился, как вкопанный, на пороге двери, и только протягивал и поддерживал обеими руками — как младенца при крещении — несчастную подушку, на которой, как теперь помню, была изображена девица в средневековом костюме, с попугаем на плече. Смущение мое, вероятно, возбудило чувство жалости в доброй душе Жуковского; он подошел ко мне, тихонько взял у меня подушку, попросил меня сесть и снисходительно заговорил со мною. Я объяснил ему, наконец, в чем было дело, — и, как только мог, бросился бежать».

* * *

Больше всего еще в той, как сама говорила, «дворовой юности» боялась показаться смешной, не приведи бог, жалкой. Наверное, потому и волю сердцу не давала. В семье отзывались, будто окаменела рядом с Иваном Ивановичем.

Впрочем, при ее-то внешности никто и не удивлялся: какие уж тут амуры.

Дядюшка Иван Иванович все время в дороге проводил. Вот и перед кончиной только-только из Орла в Мценск приехал. Мценск больше других обиталищ своих любил. Как-никак после пяти лет, что от кончины императрицы Екатерины до воцарения государя Александра Павловича предводителем дворянства Чернского уезда Тульской губернии трудился, бессменно мценским уездным судьей состоял. И усадьба его городская здесь на самом почетном месте помещалась, на Старо-Московской улице, обок с присутственными местами: дом каменный, просторный с двором и «огородным местом», по одну сторону Каменный казенный корпус, через переулок — владения Н. И. Шеншина) Жить в Орле решила, но и с Мценском не рассталась. Правда, усадьбу дядюшкину вскоре по сходной цене купцам братьям Шараповым продала, себе же — для приезду — некий домик «у вдовицы» наняла.

У соседки мценской коллежской асессорши Александры Петровны Глазуновой дом деревянный просторный, на каменном фундаменте, со всяческими хозяйственными строениями и «плодовитым садом» преобширнейшим, на Дворянской улице прикупила. Специально потом сыну Ивану все обстоятельства пересказывала, замечать не хотела, как скучает ими, норовит под любым предлогом рассказ прервать. А было что послушать. Дом двухэтажный с двумя флигелями для гостей, людская. Можно и гостей достойно принять, и бал дать, какого еще в Орле не видали.

* * *

Москва узнала о появлении в Орле новой богатой невесты едва ли не одновременно с местными жителями. «Ужас как богатая Лутовинова» мелькает даже в письмах Дениса Давыдова своему сердечному приятелю А. А. Закревскому. Все объясняется просто. Дядюшка Иван Иванович умер сразу после освобождения России о наполеоновских войск — в 1813 году. Орел, Мценск, Ливны были полны героев недавних сражений, отмеченных военными заслугами, но большей частью остро нуждавшихся в состоянии для дальнейшей жизни. Множество поместьиц на пути французов было разорено. Москва лежала в руинах. Чтобы пережить достойно подобный катаклизм, требовались деньги и немалые. Поместье Давыдовых находилось в Ливенском уезде. В Орле постоянно жил дядя по отцу Владимир Денисович Давыдов и тетя Мария Денисовна — мать славного Ермолова. Вести отсюда «из первых рук», по выражению Дениса Давыдова, отправлялись и в Москву, и в Петербург. За новоиспеченной богатейшей невестой следили, хотя и не могли не отметить ее не слишком привлекательной внешности. По словам современника, «Варвара Петровна обладала очень некрасивою наружностию: она была маленького роста, с лицом частью прыщеватым, частью изрытым глубокими порами; при этом она говорила в нос, гугнявила». «Страх Божий», — замечает другой боевой офицер.

Но недостатков своей внешности, как и неумения держаться в обществе, наследница Лутовиновых не собиралась замечать. Она обладала бешеным темпераментом и… редкой влюбчивостью. Изменив присущему ей здравому смыслу, Варвара Петровна для начала дает волю сердцу: в поле ее зрения попадает молодой офицер, сравнительно близкий родственник, Матвей Матвеевич Муромцев.

Атака мадемуазель Лутовиновой производит на Муромцева ошеломляющее впечатление и на первых порах обезоруживает.

Со временем Муромцев напишет: «В Орле я познакомился с Варварой Петровной, считавшейся нам роднею, потому что она была от родной сестры Н. И. Лаврова. Она была наследница трех умерших дядей Лутовиновых, очень богата и совершенно свободна. Ей вздумалось в меня влюбиться. Из Орла переманила она меня в свое село Спасское, где в мою честь давала праздники, иллюминации: у нее был домашний театр и музыка.

Все с ее стороны были ухищрения, чтобы за меня выйти замуж. 9 августа мои именины: она мне приносит в подарок купчую на елецкое имение в 500 душ. Я был молод и потому отверг подарок, изорвал купчую. Я уехал от нее ночью тихонько. Впоследствии она вышла замуж за Тургенева, от которого родился сын, известный литератор И. С. Тургенев, но она ко мне до смерти сохранила большую дружбу…»

Сорвавшееся сватовство не обескураживает Варвару Петровну. Она находит новую цель своих мечтаний — ею становится Петр Михайлович Каменский, побочный сын генерала Михаила Федоровича Каменского. И в Петербург к A.A. Закревскому, служившему дежурным генералом в Главном штабе, очередное письмо Дениса Давыдова — весну 1815 года поэт проводил в своем ливенском имении: «Говорят, что Петруша Каменский женился на Лутовиновой в Орле, которая ужасно как богата, — хорошо за ум взялся!..»

Михаил Федорович Каменский был легендой русской армии.

Выдающийся полководец, генерал-фельдмаршал, он являлся основателем Сабуровской крепости под Орлом. Помимо военных талантов, Каменский издал на свой счет «Душеньку» Богдановича, а в 1808 году «Родословную роспись рода Каменских», которая была посвящена его старшему сыну от княжны А. П. Щербатовой Николаю. Второй сын Каменского — Сергей открыл в Орле вошедший в историю русской культуры театр. Оба «законных» Каменских благожелательно относились к сводному брату, по просьбе отца покровительствовали ему, хотя и соблюдая «приличествующую ситуации дистанцию». По воспоминаниям современников, Петр Михайлович, носивший сначала выдуманную фамилию Менкасский, «прослужил и отличился, сколько можно, в малых офицерских чинах в кампаниях 1812 до 1815 года…». Предложение Варвары Петровны застало молодого офицера перед выходом в отставку или же непосредственно после нее. Увлечение мадемуазель Лутовиновой было настолько очевидным, а условия брака столь выгодными, что Денис Давыдов сообщил об уже состоявшемся браке, которому не суждено было осуществиться.

О причине разрыва родным оставалось только строить предположения.

Шли разговоры, что Петр Каменский чувствовал себя достаточно состоятельным человеком, чтобы отвергнуть щедрые посулы невесты.

Известно, что в Орловском уезде у него была деревня Бунино с 369 крестьянами, сельцо Образцово, в котором находилось около 80 крестьян, располагал он также землями в Волховском и Мценском уездах.

Другой и гораздо более вероятной причиной несостоявшегося брака и размолвки явились убеждения Петра Михайловича. Ставший в 1816 году полковником Финляндского полка, он, по словам орловского губернатора А. В. Кочубея, оказался связанным каким-то образом с декабристами: «был замешан в политическую историю». В первой половине 1820-х годов Каменский находился под судом в Туле, а в начале 1830-х то ли утонул, то ли покончил с собой, бросившись в реку, по предположению графини А. Д. Блудовой, «от уныния и скуки».

Третья попытка замужества Варвары Петровны касалась «купленного ею посредством родителя» Сергея Николаевича Тургенева.

Впрочем, имя Петра Каменского воспринималось не однозначно. С ним так или иначе была связана история гибели отца. Мать Петруши, как его все называли, «грубая, даже некрасивая женщина», подговорила одного из дворовых убить фельдмаршала. И это при том что фельдмаршал оставался по тем временам достаточно заботливым отцом. Почти в канун убийства он посылает старшему сыну в армию две тысячи рублей, а Петруше — пятьсот.


И снова мелочи родственной хроники — память о рассказах Варвары Петровны.

Сын Иван вскользь помянул: не любила отца. Не так любила. Не его дело — не его суда приговор.

Опять слухи поползли. Ремонтера молоденького, кавалергарда себе присмотрела. И купила. Ремонтер не хотел. Отец осадой взял. Понадеялся от сына поддержку получить.

Сама с будущим свекром поговорила. Сергея Николаевича поначалу тревожить не стала. Годы свои назвала — скрываться не стала, о владениях своих — тоже. Сергей Николаевич, уж на что амурничать был горазд, призадумался. Все условия с отцом заранее списали, ничего не упустили. А Иван — любовь! При чем здесь это?

Еле дождалась, когда к концу 1815 года к окончательному, нерушимому соглашению пришли. Убедилась, тогда и усадьбу орловскую сменит. У тех же Глазуновых другой дом купила. Переделывать начала, а пока суд да дело, в съемной усадьбе жить решила. У Менкасского, на углу Волховской улицы и Георгиевского переулка. Были другие — как не быть! И попросторнее, и поавантажнее. Нет! Пусть господин Менкасский к ней за своими денежками приезжает, в приемной дожидается — пока кофий утренний отопьет, пока соблаговолит принять да еще и в утреннем неглиже. Так небрежней получится. Папаша-генерал сынку горы золотые наобещал, да что-то припоздал с ними. Одной фамилией ограничился. Стал Менкасский Каменским. Оно и вправду лучше, да полунищему от фамилии какой прибыток?

Орел ахал, а тут и вовсе зашелся, когда здесь, в доме незадавшегося жениха, первенца своего благополучно родила — Николая Сергеевича Тургенева, в честь деда по отцу. Законному. Не пришитому.

Письмо из старого портфеля:

«Вот, любезный друг, и все наши нехитрые новости. Впрочем, вру. Есть еще одна и такая, которая, может статься, тебя более других займет и потешит. Вообрази! Наш прекрасный Адонис, наш Сергей Тургенев решил связать себя узами Гименея! Скажешь: кто избегнет сей печальной, но неизбежной участи сынов человеческих? Согласился бы с тобой, если бы не два особых обстоятельства. Первое: невеста годится подполковнику в матери, второе: как утверждает фама, страшна, как смертный грех. В данном случае к фаме следует относиться со всей серьезностью, потому что, как тебе известно, имения наши с Тургеневым находятся в одном уезде, а о соседях трудно не знать всех и всяческих подробностей. Итак, по возвращении из отпуска ты, надо полагать, будешь иметь удовольствие познакомиться с новой полковой дамой, а одновременно и со вкусами нашего привередливого Адониса».

А разве ничего не говорит окружающим сам по себе распорядок жизни молодой пары! Сезон балов 1816–1817 года Варвара Петровна Тургенева проводит все в том же доме Менкасского-Ка-менского, и только в начале осени перебирается в свой законченный отделкой дом на Борисоглебской улице. Ее муж служит в Петербурге и бывает в Орле и Спасском только во время недолгих отпусков, как в середине октября того же года, когда торжествующая супруга делает ему царский подарок. За сорок дней до рождения второго сына, Ивана, она составляет дарственную на ту самую городскую усадьбу, в которой живет семья:

«Лета тысяча восемьсот осьмого на десять октября в девятнадцатый день подарила я тому мужу моему благоприобретенный мой деревянный дом с местом, садом, флигелями и всякого рода строениями, доставшийся мне от Коллежского секретаря Андрея Андреевича Глазунова по купчей крепости, состоящий в г. Орле в третьей части в приходе Бориса и Глеба. Места же меры под оным домом ширины осьмнадцать, а длины пятьдесят сажень… К сей записке Кавалергардского полка ротмистр Сергей Николаев сын Тургенев руку приложил». В том-то и смысл был, чтобы сам при благодеянии присутствовал!

Слов нет, это меняло имущественный статус кавалергарда, но не спасало его от имущественных семейных сложностей. Отец хочет иметь преимущества составленного при его помощи брака. С 1819 года Сергей Николаевич находится на службе в Орле, а в 1821-м, когда приходит на свет третий сын, Сергей, вообще уходит в отставку.

В мае 1822 года сын дарит своему отцу один из флигелей дома на Борисоглебской, со «всякого рода строениями, двором и землей». Сергей Николаевич незаметно для самого себя попадает в семейную кабалу. По разделу между отцом и сыновьями в 1824 году он обязан ежегодно выплачивать отцу по 1 тысяче рублей и по «Реестру» продукты из имений. Все это может происходить только за счет Варвары Петровны. Мелькнувшая тень независимости на этот раз исчезает без следа.

А между тем сторонние наблюдатели все успевают подметить, обо всем донести в столицы:

«Итак, первые последствия семейной жизни нашего Тургенева не замедлили дать о себе знать. Он более не кавалергард, но переведен в Екатеринославский кирасирский полк подполковником сверх комплекта. Какими только штуками не богата жизнь! Вместо того чтобы полностью подчиниться прихотям молодого красивого супруга, госпожа Тургенева забрала бразды правления в свои руки и преспокойнейшим образом командует над былым лихим офицером. У нас в уезде толкуют, что от управления своими поместьями она не только не отказалась (да и то посуди, трудно на старости лет менять привычки!), но присовокупила к ним и маленькую тургеневскую деревеньку А чтобы окончательно подчинить себе супруга, единственного брата его приняла управителем и тоже взяла под строжайший надзор. Кто бы мог что-нибудь подобное себе вообразить…»

Проходит несколько месяцев, и новое сообщение:

«От невыразимой скуки в глуши нашей невольно начинаешь уделять соседям излишнее внимание. Тем более, если это такая необычная пара, как супруги Тургеневы. Сколько я могу понять, Сергей Николаевич решил все же иметь некоторое удовольствие и в своем подневольном положении. Жизнь в Орле его не удовлетворила, и теперь все семейство направляется за границу. Планы самые наполеоновские — Германия, Австрия, Швейцария, Франция и, конечно же, Париж, божественный Париж! Обо всем этом сказал он мне при встрече с изящной небрежностью, добавив, что временем ограничивать себя не собирается: «Сколько поживется!» Еще бы, при лутовиновскихто деньгах! Впрочем, причина поездки самая что ни на есть благородная — образование выросшей в степной глуши супруги. Сколько известно соседям, Варвара Петровна далее Орла и Мценска в жизни своей не бывала, да и то на конских ярмарках, как, во всяком случае, утверждают злые языки. Зато теперь отправляется со всем потомством, дворней, множеством дорожных сундуков и супругом в придачу. Короче, знай наших!»

А как складывалось растянувшееся на много месяцев путешествие, Варвара Петровна напишет сама на память старшему сыну, который в то время был ее любимцем.

«Колин урок после молитвы

Вп. Сколько в году месяцев?

От. Двенадцать.

Вп. Как называются?

От. Генварь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь.

Вп. Какие весенние месяцы?

От. Март, Апрель, Май.

Вп. Какие летние месяцы?

От. Июнь, Июль, Август.

Вп. Какие осенние месяцы?

От. Сентябрь, Октябрь, Ноябрь.

Вп. Какие зимние месяцы?

От. Декабрь, генварь, февраль.

Вп. С которого месяца начинается год?

От. С генваря!

Вп. Сколько в году времен?

От. Четыре.

Вп. Как называются?

От. Весна, лето, осень, зима.

Вп. Сколько в году недель?

От. Пятьдесят две.

Вп. Сколько в месяце недель?

От. Четыре.

Вп. Сколько в месяце дней?

От. Тридцать и тридцать один.

Вп. Сколько в году дней?

От. Триста шестьдесят пять!

Вп. Сколько в неделе дней?

От. Семь.

Вп. Как называются?

От. Воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота.

Вп. С какого дня начинается год?

От. С первого Генваря.

Вп. В котором месяце ты родился?

От. В ноябре!

Вп. Которого числа?

От. Четвертого!

Вп. В котором году?

От. В 1816 году.

Вп. На сколько частей разделяется день?

От. На четыре.

Вп. Как называются?

От. Утро, полдень, вечер, полночь!

Вп. Сколько во дне часов?

От. 24. Что называется сутки.

Вп. Которой тебе год?

От. Седьмой.

Вп. Сколько у тебя братьев?

От. Два.

Вп. Как их зовут?

От. Ваничка, и Сережинька.

Вп. Которой год Вани?

От. Пятой!

Вп. А Сережи которой год?

От. Третий!

Вп. Как твоя фамилья?

От. Тургенев!

Вп. Из какой вы Земли?

От. Из Русской!

Вп. Из какой губернии?

От. Из Орловской!

Вп. Какая в Орле река?

От. Ока!

Вп. Какого вы уезду?

От. Мценского.

Вп. Какая река в Мценске?

От. Зуша.

Вп. Из какой деревни?

От. Из Спасского.

Вп. Какие в России Столичные города?

От. Петербург и Москва!

Вп. Какая река в Петербурге?

От. Нева!

Вп. А в Москве?

От. Москва!

Вп. До границы какие вы города проезжалb?

От. Нарва, Дерпт, Рига, Митава.

Вп. Где вы переехали Границу?

От. В Мемеле!

Вп. Какая река в Мемеле?

От. Дане.

Вп. Как переезжали в Мемель?

От. Переезжали Гаф на лодке!

Вп. Какого государства город Мемель?

От. Прусского!

Вп. Из Мемеля куда вы поехали?

От. В Кенигсберг!

Вп. На какой реке Кенигсберг?

От. Преголь!

Вп. Какого государства Кенигсберг?

От. Прусского!

Вп. Из Кенигсберга куда вы поехали?

От. В Берлин.

Вп. На какой реке Берлин?

От. На Шпре!

Вп. Какая столица Пруссии?

От. Берлин!

Вп. Из Берлина куда вы поехали?

От. В Дрезден.

Вп. На какой реке Дрезден?

От. На Эльбе.

Вп. Какого государства Дрезден?

От. Саксонского.

Вп. Какая столица в Саксонии?

От. Дрезден!

Вп. Из Дрездена куда вы поехали?

От. В Карлсбад!

Вп. Какого государства Карлсбад?

От. Австрийского.

Вп. Какая река в Карлсбаде?

От. Тепель.

Вп. Какая столица Австрии?

От. Вена.

Вп. Из Карлсбада куда вы поехали?

От. В Швейцарию.

Вп. Какими государствами вы ехали?

От. Королевством Баварским, Вюртембергским и герцогством Баденским.

Вп. Где вы переехали Австрийскую границу?

От. В нескольких часах от Эгра!

Вп. Почему вы говорите о нескольких часах?

От. Потому что там считают часами, сколько часов переедешь.

Вп. Какими городами вы проехали в Баварии?

От. Через Ратизбон и Аугсбург!

Вп. Какая река в Ратизбоне?

От. Данюб.

Вп. А в Аугсбурге?

От. Лех! и Варта!

Вп. Где вы переехали Баварскую границу?

От. Мейнингене.

Вп. Где вы переехали вюртембергскую границу?

От. В Штаделе!

Вп. Где вы въехали в Швейцарию?

От. Из Морицбурга в Констанц переехали на лодке через озеро.

Вп. Какой столичный город Баварии?

От. Штутгарт.

Вп. Какой столичный город Баденский?

От. Карлсру.

Вп. В какой первый город въехали вы в Швейцарию?

От. В Шафгаузен.

Вп. Какая в нем река?

От. Рейн, где и Славный водопад.

Вп. Что такое Швейцария? Империя? Королевство?

От. Республика.

Вп. Из Шафгаузена куда вы поехали?

От. В Цюрих.

Вп. Какая в нем река?

От. Лиммат, которая вытекает из озера, на котором город.

Вп. Из Цюриха куда вы поехали?

От. В город Тун.

Вп. Какая река в Туне?

От. Ааре, которая вытекает из Тунского озера.

Вп. Что вы видели в Туне?

От. Альпийские снежные горы.

Вп. Из Туна куда вы поехали?

От. В Берн.

Вп. На какой реке Берн?

От. Река Ааре.

Вп. Что вы видели в Берне?

От. Живых оленей, диких коз и четырех медведей, которые служат Гербом Города.

Вп. Почему Берн называется Берн?

От. Король поехал на охоту и дал слово дать этому городу названье того зверя, какого он поймает и, поймав медведя, назвал его Берн.

Вп. Из Берна куда вы поехали?

От. В Солер а оттуда в Базель!

Вп. Какая река в Базеле?

От. Рейн.

Вп. Какого цвета Рейн?

От. Зеленого винограда.

Вп. Из Базеля куда вы поехали?

От. В Париж!

Вп. Через какие большие города проезжали вы до Парижа?

От. Бельфор, Везуль, Ланг, Шомон и Труа.

Вп. Какой столичный город Франции?

От. Париж.

Вп. Какая в нем река?

От. Сена!

Вп. На какой улице вы жили в Париже?

От. Rue de la Paix. Hotel de Douvre au Prencier № 20.

Bn. Какой король во Франции?

От. Людовик XVIII.

Вп. А в России кто Император?

От. Александр I.

Вп. Из Парижа куда вы поехали?

От. В Страсбург.

Вп. Через какие города вы ехали?

От. Мо, Эперне, Верден, и Мец.

Вп. На какой реке Страсбург?

От. На Имере.

Вп. Из Страсбурга куда вы поехали?

От. В Карлсру[э].

Вп. Из Карлсру[э] куда вы поехали?

От. В Нюрнберг.

Вп. Какого королевства город Нюрнберг?

От. Баварского.

Вп. Из Нюрнберга куда вы поехали?

От. В Прагу, что в Богемии.

Вп. Какая река в Праге?

От. Мольдау.

Вп. Из Праги куда вы поехали?

От. В Вену.

Вп. Какая река в Вене?

От. Дунай.

Вп. Из Вены куда вы поехали?

От. В Россию. Обратно.

Вп. Куда вы заезжали по дороге?

От. В Величку, где видели соляные погреба.

Вп. Где вы переехали границу?

От. В местечке Кель, два часа езды от Страсбурга, где мы переехали Рейн.

Вп. Где вы переехали русскую границу?

От. В Радзивилле.

Вп. Из Радзивилла куда вы поехали?

От. На Бердичев.

Вп. Из Бердичева?

От. В Киев».

Родственникам по-прежнему остается роль соглядатаев: «Сослуживца нашего былого Тургенева не вижу вовсе. После заграничного вояжа бедный Орел супругам «не показался». Почти тотчас по возвращении они стали собираться в столицы. Выбор их пал на Москву. Мне говорили, будто госпожа Тургенева для собственного удобства решилась обзавестись в старой столице собственной усадьбой где-то вблизи Самотеки: дом с флигелями, людские, конюшни, сараи, сад и прочие угодья. Однако и в Москве им не ложилось. Сыновей распределили они по учебным заведениям, а сами снова отправились вояжировать. И на этот раз причина вполне серьезная: Сергей Николаевич страдает каменной болезнью, а супруга денег на лечение в свое отсутствие не то что ему, но и самому господу богу не даст. Душа у нее широкая только на собственные прихоти, благо их хоть отбавляй».

Современник был прав, считая, что Петербург не устраивал Варвару Петровну. Но дело не в непривычном обиходе, скорее в нежелании вернуть Сергея Николаевича в привычную для него среду. В Москве близких приятелей у него не предвиделось. Варвара Петровна, конечно, сама выбирает новое местожительство. Она отдает предпочтение огромной усадьбе П. С. Валуева, на углу Большого Спасского переулка (иначе — Большой Каретный) и Садовой-Самотечной.

Вместительный и «покойный», по ее собственному выражению, дом окружали многочисленные службы и сад. В доме, стоящем во дворе, в 1827 году квартировали родители Александры Григорьевны Чернышевой, супруги декабриста Никиты Муравьева. Александра Григорьевна задерживается именно у них перед поездкой за мужем в Сибирь, и Пушкин собирается через нее передать свое стихотворение «Во глубине сибирских руд…».

Удалось ли это поэту, неизвестно. По одной версии, он просто не успел закончить свое творение. По другой — выслал послание в Сибирь через купца, который уже на месте передал его опять-таки Муравьевой. Так или иначе домовладение было знакомо Пушкину, а еще при жизни здесь Тургеневых в Большом Спасском переулке приобретет куда белее скромный деревянный особнячок М. С. Щепкин, у которого станут гостями и Пушкин, и Гоголь, и уже приобретший литературное имя И. С. Тургенев.

Оба памятника исчезли в советские годы. Дом Тургеневых просуществовал до Великой Отечественной войны, когда его надстроили двумя этажами и оштукатурили фонарь летнего сада. Но даже тогда еще сохранялась отделка плафона в вестибюле, внутренние двери на первом этаже и полу-ротонда с кариатидами на втором. Дом Щепкина, состоявший на государственной охране, снесли в 1970-х годах перед майскими праздниками в «порядке расчистки и благоустройства территории». Вместе с домом исчезла и мебель красного дерева, о которой ни один из музеев не счел нужным позаботиться.

Среди родственников писателя сохраняется отзыв Ивана Сергеевича о контрасте между почти дворцовой обстановкой дома у Самотеки и «дворовым» отношением к детям, пребывавшим в постоянном страхе материнского гнева, которому отец ничего не мог противопоставить. Как-никак Петр Степанович Валуев, «уступивший», по бытовавшему в то время выражению, свою усадьбу Варваре Петровне, был обер-церемониймейстером двора при Павле І, а в дальнейшем начальником Московского дворцового управления и Кремлевской экспедиции, ведавшей всеми строительными работами для императора. В Алупкинском дворце хранился его великолепный, написанный в 1819 году портрет кисти В. Л. Боровиковского. Двадцатью годами раньше тот же мастер написал портрет супруги Валуева Дарьи Александровны, урожденной Кошелевой. Между тем старшая дочь супругов Валуевых Екатерина Петровна при выпуске из Смольного института была назначена фрейлиной к императрице Марии Федоровне и присутствовала на обеде, во время которого Павел получил сообщение о кончине Екатерины II.

У Тургеневых немало и своих примечательных московских гостей. Об одном из них вспоминает Тургенев: «Скажу, кстати, два слова еще об одном умершем литераторе, хотя он и принадлежит к «diis minorum gentium», и уже никак не может стать наряду с поименованными выше — а именно, о М. Н. Загоскине. Он был коротким приятелем моего отца и в тридцатых годах, во время нашего пребывания в Москве, почти ежедневно посещал наш дом. Его «Юрий Милославский» был первым сильным литературным впечатлением моей жизни. Я находился в пансионе некоего г. Вейден-гаммера, когда появился знаменитый роман; учитель русского языка — он же и классный надзиратель — рассказал, в часы рекреации, моим товарищам и мне его содержание. С каким пожирающим вниманием мы слушали похождения Кирши, слуги Милославского, Алексея, разбойника Омляша! Но — странное дело! «Юрий Милославский» казался мне чудом совершенства, а на автора его, на М. Н. Загоскина, я взирал довольно равнодушно. За объяснением этого факта ходить недалеко: впечатление, производимое Михаилом Николаевичем, не только не могло усилить те чувства поклонения и восторга, которые возбуждал его роман, но напротив — оно должно было ослабить их. В Загоскине не проявлялось ничего величественного, ничего фатального, ничего такого, что действует на юное воображение; говоря правду, он был даже довольно комичен, а редкое его добродушие не могло быть надлежащим образом оценено мною: это качество не имеет значения в глазах легкомысленной молодежи. Самая фигура Загоскина, его странная, словно сплюснутая голова, четырехугольное лицо, выпученные глаза под вечными очками, близорукий и тупой взгляд, необычные движения бровей, губ, носа, когда он удивлялся или даже просто говорил, внезапные восклицания, взмахи рук, глубокая впадина, разделявшая надвое его короткий подбородок — все в нем мне казалось чудаковатым, неуклюжим, забавным. К тому же за ним водились три, тоже довольно комические, слабости: он воображал себя необыкновенным силачом, он был уверен, что никакая женщина не в состоянии устоять перед ним; и наконец (и это в таком рьяном патриоте было особенно удивительно) — он питал несчастную слабость к французскому языку, который коверкал без милости, беспрестанно смешивая числа и роды, так что даже получил в нашем доме прозвище: «Monsieur l’article». Со всем тем, нельзя было не любить Михаила Николаевича за его золотое сердце, за ту безыскусственную откровенность нрава, которая поражает в его сочинениях.

Последнее мое свидание с ним было печально. Я навестил его, много лет спустя, в Москве, незадолго перед смертью. Он уже не выходил из своего кабинета».

Едва ли не основной отдушиной в жизни будущего писателя становится его переписка с жившим в Спасском дядей Николаем Николаевичем. Именно с ним, несмотря на редкие и скупые ответы, мальчик делится всеми мелочами московской жизни, пробует свои литературные возможности. Среди этих первых сохранившихся писем описание так любимого им половодья на Москве-реке: «Теперь в Москве с большей части улиц поднимается уж пыль, как проезжают. Река сошла, и пропасть человек собирается смотреть на Каменном мосту, как огромные льдины почти в ПОЛОВИНО ну реки летят, лезут, вдруг бух об аркаду и разрушаются с треском в малые льдины, другая через нее, третья, четвертая…»

И снова: «После обеда пошли мы гулять. Москва разлилась ужасно: в 1810 году была только ей подобна: льдины, бочки, бревна, крыши домов, горшки, ящики — все летит по реке, которая с ужасным ревом клубится, бушует, стенает, вертится, взвивается, кипит. Она даже потопила улицу со стороны Кремля, не говоря о той стороне, которая потоплена».

* * *

Вообще переезд в Москву оказался не слишком удачным. В условиях путешествия, каждый день менявшихся обстоятельств, окружения, постоянных встреч характер отношения супругов не бросался в глаза посторонним, да и не так тревожил их самих. Злые замечания Варвары Петровны встречали молчаливый отпор супруга. Варвара Петровна решила пройти оздоровительный курс на всех модных курортах. Московская жизнь привязывала к месту, предполагала светский образ жизни, который не слишком удавался лутовиновской помещице, знакомства грозили чуть не каждый раз обернуться неприятностями.

Достаточно было в первый раз снять подмосковную дачу (почему не отправиться, как все делали, в собственное Спасское?), как на горизонте появляется княжна Екатерина Шаховская, красавица, великолепная наездница — в Москве это было модно — да еще начавшая приобретать известность поэтесса. По-настоящему флирт Сергея Николаевича ничем не грозил, но стал причиной бешеных сцен ревности.

Впрочем, среди родных пойдет разговор о мистическом характере этой встречи у Нескучного сада. Короткую жизнь проживает Сергей Николаевич. Недолгий век будет отпущен и поэтессе-княжне, а последний свой покой они найдут почти рядом — на кладбище Александро-Невской лавры Петербурга, где воображение посетителей будет волновать надпись на могиле героини тургеневской «Первой любви»:

Мой друг, как ужасно, как сладко любить!

Весь мир так прекрасен, как лик совершенства!

Княжна Екатерина Шаховская пережила Сергея Николаевича Тургенева всего на два года. Но ее след в истории — влюбленность не отца, а сына. Повесть, написанная уже зрелым писателем, так и осталась любимым, вернее — бережно любимым — его произведением.

«Помнится, несколько дней спустя после того дня, когда я узнал о смерти Зинаиды, я сам, по собственному неотразимому влечению, присутствовал при смерти одной бедной старушки, жившей в одном с нами доме. Покрытая лохмотьями, на жестких досках, с мешком под головою, она трудно и тяжело кончалась. Вся жизнь ее прошла в горькой борьбе с ежедневной нуждою; не видела она радости, не вкушала от меду счастия — казалось, как бы ей не обрадоваться смерти, ее свободе, ее покою? А между тем, пока ее ветхое тело еще упорствовало, пока грудь еще мучительно вздымалась под налегшей на нее леденящей рукою, пока ее не покинули последние силы, — старушка все крестилась и все шептала: — Господи, отпусти мне грехи мои, — только с последней искрой сознания исчезло в ее глазах выражение страха и ужаса кончины. И помню я, что тут, у одра этой бедной старушки, мне стало страшно за Зинаиду, и захотелось мне помолиться за нее, за отца — и за себя».

«Первая любовь». 1860 г.

Загрузка...