Пробитое пулями знамя

6

В назначенный Игнатием Павловичем день Лиза пошла к нему в контору. При первой встрече она растерялась, не спросила, в какие часы зайти, и теперь решила сделать это с утра. Раньше прийти всегда лучше, чем позднее. Клавдея на крыльце перекрестила ее:

Дай тебе бог удачи!

Порфирий провожал Лизу до самого вокзала. Легкий морозец подсушил грязь, сделал ее комковатой, но к ногам она теперь не прилипала. Цвела опять яркая заря, как в первое утро приезда Лизы, и Порфирий шутил дорогой:

Помнишь, в тот раз ты на работу меня провожала, а нынче я иду тебя провожать.

На работу теперь оба вместе идем.

Вместе всегда и будем ходить.

На главных путях стояли два встречных эшелона, оба составленные из двухосных теплушек, один санитарный, другой воинский. Порфирий и Лиза, чтобы не обходить далеко, полезли под вагоны. Выбравшись из-под первого состава, они наткнулись на бородатого солдата-новобранца, мрачно глядевшего в полуоткрытую дверь одной из теплушек санитарного поезда. Там несколько раненых, в грязных, пятнистых бинтах, на костылях, ковыляли вокруг сложенной посреди вагона печки — варили себе похлебку. Другие сидели на нарах, понуро опустив головы, видимо, у них болели раны.

Бумажки, браток, не найдешь на закурку? — сиповато спросил солдат, подходя и протягивая руку с жесткими, истрескавшимися пальцами.

Не курю, — с сожалением сказал Порфирий. И, присматриваясь к нему, стал вспоминать: «Где-то видел… Ну да, в Тайшете! Тоже охотник был, ходил пушнину менять на хлеб. Хороший парень». И чтобы привлечь его внимание к себе, спросил так, как спрашивают порядка ради о совершенно очевидном: — В Маньчжурию?

Мяска государю нашему все еще не хватает, — со скрытой злостью в голосе ответил солдат и торопливо повернулся к Порфирию — поглядеть, кому он сказал свои дерзкие слова.

Взгляды их встретились, оба узнали друг друга и поняли: бояться нечего — свои.

Слушай, есть для закурки, вспомнил я, — вполголоса проговорил Порфирий и оттеснил бородача в промежуток между вагонами, к буферам.

Лиза прикрыла их, стала к ним спиной, настороженно поглядывая по сторонам.

По узкой дощатой платформе между составами бродили солдаты. Толстые доски, густо засыпанные паровозной гарью, поскрипывали у них под ногами. На Лизу с Порфирием никто не обращал внимания. В голове воинского эшелона офицер площадной бранью ругал машиниста, а тот, стоя возле колес паровоза, спокойно обтирал пальцы промасленными концами.

Порфирий вынул из внутреннего кармана своей куртки ту самую прокламацию, которую они незадолго перед этим читали у себя на заимке всей семьей, и сунул за пазуху солдату.

Спрячь. Да не искури, — шепнул он. — Понял?

Понял, — сказал солдат и тихонько, словно разминая ноги, пошел вдоль состава. Потом остановился, пошарил в кармане шинели и, медленно вытащив руку, сжатую в кулак, завел за спину. Разогнул пальцы. В ладони у него лежало несколько штук револьверных патронов.

Порфирий толкнул Лизу плечом. Она поняла. Повернулась и стала следить за офицером, все еще разносившим неподатливого машиниста. Офицер бесился, топал ногой, а машинист, как и прежде, тихонько стоял, пощипывая концы. Кто-то еще — кочегар или помощник машиниста — возился под колесами паровоза. Торчали ноги в подшитых валенках…

Сделано. — Порфирий потянул жену за рукав.

И оба разом они нырнули под вагоны второго состава.

Игнатия Павловича в конторе не оказалось, кабинет был заперт на замок, и никто из служащих не мог сказать Лизе, когда явится их начальник. Она постояла у закрытой двери, суеверно раздумывая, что, наверно, удачи с работой ей сегодня не будет, и вышла на крыльцо. Потом побрела по переулку, беспрестанно оглядываясь — не пропустить бы приход Игнатия Павловича.

Вскоре она увидела в самом дальнем конце переулка высокого человека в форменном пальто и фуражке. «Игнатий Павлович!» Лиза торопливо пошла навстречу. Вдруг она остановилась в замешательстве: во встречном человеке она узнала Маннберга.

С забившимся сердцем Лиза пошла вперед. Где ему узнать свою прежнюю прислугу? И все же почему-то колени у нее задрожали, когда она поравнялась с Маннбергом. Она не решила еще, поздороваться с ним, как здороваются все рабочие с любым начальством, или назвать его по имени-отчеству, — Маннберг сам изумленно поднял бровь п шевельнул стрелками черных усов:

Елизавета?

Лиза ему поклонилась.

— Здравствуйте, Густав Евгеньевич! Маннберг снисходительно улыбнулся.

Здравствуй, здравствуй, милая. Ну как, насиделась? Что-то быстро тебя отпустили. — И пошел было дальше, но остановился. — .Щи варить не разучилась? Приходи. Возьму тебя снова. Думаю, книжки разные читать теперь ты не станешь.

Спасибо, Густав Евгеньевич, — сказала Лиза. И тут же подумала: а за что она его благодарит?

Приходи, — кивнул головой Маннберг и смерил ее взглядом сверху вниз. — Одену тебя как следует.

…Игнатий Павлович появился у себя в конторе только во второй половине дня. Лиза вовсе истомилась, ожидая его. Он принял ее, как и в первый раз, очень приветливо, заставил сесть на стул и только тогда заговорил о деле. Заговорил, и Лиза тоскливо опустила глаза; примета оказалась верной — день не принес ей удачи.

Смогу брать тебя, Коронотова, на работу только изредка, в самое трудное время и не на полный день, — говорил он, не скрывая явного огорчения и нервно вертя между пальцами карандаш. — Взять тебя на весь зимний сезон не разрешает жандармское отделение. Извини. Не от меня зависит. Такие правила.

И на том спасибо, — сказала Лиза с горькой мыслью: и сейчас опять она благодарит ни за что. Встала. — А как мне узнать, Игнатий Павлович, когда я занадоблюсь?

Тот задумался.

Да, в самом деле. Ну, давай так: заходи после сильных буранов. Или, — махнул рукой, — ладно, приходи каждый понедельник. Я скажу мастеру и старшему рабочему. Будут брать на полдня.

Лиза повторила еще раз «спасибо» и пошла к двери.

Коронотова, — сказал ей вслед Игнатий Павлович, — ты от меня зайди в жандармское отделение, к ротмистру. Киреев, оказывается, знает тебя. Он сказал, чтобы я прислал тебя к нему.

В приемной у Киреева толпилось десятка полтора рабочих. Лавок не хватало, и большинство стояло, прислонясь к стене. Люди переминались с ноги на ногу, устало вздыхали, переговаривались, между собой. Женщин среди них не было. Когда Лиза вошла и в замешательстве остановилась у порога, кто-то спросил ее:

А тебя зачем вызвали, тетка? Лиза пожала плечами:

Не знаю. К ротмистру.

Ей показали в угол, на дежурного жандарма.

Пойди вон сперва доложись ему. Жандарм протянул руку.

Давай повестку.

Нет у меня повестки, — сказала Лиза, — меня к ротмистру Игнатий Павлович послал.

Все равно, — безразлично сказал жандарм и записал ее фамилию в книгу. — Пока гуляй. Вызову.

Лиза отошла, стала в дальний уголок, зажмурила глаза. Ну вот и не в тюрьме — а много ли разницы? Все равно ты под стражей, все равно следят за каждым твоим шагом. Ну что ж, пусть следят. И Лиза, сразу повеселев, вспомнила, как утром, по сути дела, под носом у этих же самых грозных жандармов, они с Порфирием передали прокламацию солдату, а от него взяли патроны. Эшелон теперь мчится к востоку, а листовка ходит по рукам из вагона в вагон, делает свое дело.

Лизу вызвали к ротмистру почти самой последней. Она вошла и удивилась, до чего же в этом кабинете все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось здесь с тех пор, как первый раз допрашивал ее Киреев. И сам он сидел такой же сбычившийся и тем же привычным жестом ерошил свои жесткие волосы. Словно и не было шести с лишком лет позади, а вызнали ее сюда для продолжения все того же допроса. Только прежнего обжигающего страха перед Киреевым у Лизы уже не было, хотя как-то странно сохли губы.

Ага, Коронотова, — сказал Киреев и откинулся на спинку стула. — Не забыла?

Нет, не забыла, — ответила Лиза. — Разве когда забудется такое?

Заслужила. А как ты себя в централе вела, мне тоже известно. Нехорошо и глупо вела. Зачем же ты опять сюда приехала, если тюрьма тебя ничему не научила?

Домой приехала.

Ты могла бы жить хорошо, лучше. Напрасно ты отказалась от того, что тебе предлагали в централе.

Этого я не могу.

Ну вот, а теперь ты будешь под надзором, и ни в какое казенное ведомство на работу тебя никто не примет. Ты и мужу своему испортишь жизнь. Он хороший рабочий, ни в чем не замаранный. — И Лиза не смогла разгадать, серьезно или со скрытой издевкой говорит Киреев. — Видишь, как все теперь оборачивается? — Он раскрыл серебряный портсигар, постучал папиросой о ноготь. — Невеселая сложится у тебя жизнь.

Лиза переступила с ноги на ногу. Она очень устала, а Киреев не предложил ей сесть.

Буду жить, как получится, — сказала она.

Жить-то ты будешь, а получится плохо, — грубо проговорил Киреев. — Ты хоть поняла ли, за что сидела?

Как не понять? Поняла.

Ну, а за что?

И хмельная мысль вдруг захватила Лизу: взять и сказать ему прямо в лицо что-нибудь очень дерзкое, злое, так, чтобы Киреев побагровел и подпрыгнул на стуле. Ударить ее сейчас не посмеет, а на работу ведь все равно так и так не допустит. Но Лиза сдержалась, опомнилась: надо ли с первого дня ожесточать Киреева против себя?

Недозволенные книжки я сохраняла, — сказала она, опуская голову.

Киреев неопределенно помычал.

Упрощенно. Весьма, — буркнул он. Закурил папиросу, удобнее вытянул ноги под столом. — Ну ладно. Вот зачем вызвал я тебя, Коронотова. Работать хочется?

Что ли нет?

Я дам тебе разрешение на работу. Но с одним условием. Очень простым и легким условием.

Лиза ничего не ответила и только настороженно подняла на него глаза. Условие? В централе ей тоже предлагали условия. И здесь опять — не те ли самые? Киреев сидел откинувшись, вытянутыми руками упираясь в кромку стола и дымя папиросой.

Условие такое: ты будешь работать, так сказать, каждый день, и каждый день ты будешь заходить ко мне сюда, вот в этот кабинет.

Зачем? — вырвалось у Лизы.

Киреев коротким движением мизинца стряхнул пепел с папиросы.

Не бойся. Днем, — проговорил он. — А зачем? Да так… Поздороваться. Расспрашивать я ни о чем тебя не стану. Не думай, это вовсе не то, что тебе советовали в так называемом централе.

Тогда зачем же… — начала Лиза и остановилась. Она ничего не могла понять. Пустая прихоть Киреева, что ли?

Пропускать тебя будут без очереди, — сказал Киреев, и огонек нетерпения промелькнул в его льдистого

зеленых глазах. Видя, что Лиза все так же стоит, застывшая в тревоге и недоумении, он, как мог, смягчил интонации своего голоса и прибавил деловито, но очень просто: — Расписываться будешь у меня.

Нет, во всем этом скрыто что-то другое! Когда Лизу выпустили из централа, ей не сказали, что она остается под главным надзором, а Киреев сам устанавливать такой надзор не может, — все правила Лиза теперь уже знала. И почему именно к самому Кирееву в кабинет, и даже без очереди? Отмечаться, кому назначено, ходят в полицию, по месту прописки.

Расписываться я не обязанная, — сказала Лиза, вытирая концом платка сохнущие губы.

Ну, можешь не расписываться, — согласился Киреев. — Будешь только заходить и показываться мне, что ты, так сказать, здесь и никуда не уехала. Можешь даже молчать. Ну? — И, не дождавшись ответа Лизы, закончил: — Иначе разрешение на работу я дать не могу.

Я подумаю, — сказала Лиза, чтобы только скорее закончился этот тяжелый разговор.

Подумай. — Киреев ткнул окурок в пепельницу. — Повторяю: никаких сведений от тебя я требовать не буду. Ступай.

Лиза вышла от Киреева под косые взгляды еще томившихся в приемной нескольких рабочих: никто так долго не задерживался у него в кабинете.

Вот день и миновал. И Лиза нашла себе много работы. На выбор, любую! Снова кухаркой к Маннбергу. Во время самых страшных метелей по полдня работать у Игнатия Павловича. Работать каждый день, согласившись на непонятные условия Киреева…

Непонятные?.. Открывая дверь из приемной в коридор, Лиза еще раз почувствовала на себе тяжелые, недружелюбные взгляды рабочих. Непонятные условия Киреева… Да чего же в них непонятного? Вот это и будет: он позволит ей ходить на работу и отделит от товарищей стеной подозрений! Она окажется среди них чужой. Больше того — подлой, гаденькой. Кто станет по душам, откровенно говорить с человеком, который каждый день, неведомо зачем и без всяких повесток, исправно ходит к жандармскому ротмистру? Кто полюбит такого человека, станет считать его своим? И кто поверит, что это какая-то странная выходка Киреева? Ходишь по грязи, как ни берегись — запачкаешься. Кто поверит ей, что она не запачкалась? И, значит, работать вместе с людьми, но под их злые, брезгливые взгляды? Работать вместе с людьми, чтобы затем не только ее, но и Порфирия стали они сторониться? Недоверие рождается быстро, а вот попробуй потом снять его!.. — Да-а… Вот так получила она работу сегодня…