Проблема идеального

СОЦИАЛЬНАЯ ДИАЛЕКТИКА ИДЕАЛЬНОГО И МАТЕРИАЛЬНОГО

1. ВЗАИМОСВЯЗЬ МАТЕРИАЛЬНОЙ И ДУХОВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ОБЩЕНИЕ

В социальных процессах, в человеческой деятельности идеальное постоянно превращается в материальное и наоборот. Но это не должно вести к смешению категорий материального и идеального при анализе социальной деятельности. Такое смешение наблюдается в тех случаях, когда термину «идеальное», используемому для описания деятельности, придается значение объективной реальности или, что встречается чаще, некое синкретическое значение, объединяющее объективную и субъективную реальность.

Трудности четкого разграничения категорий материального и идеального при анализе человеческой деятельности обусловлены тем, что она является сознательной⁴⁹. Сознание — необходимый фактор всякой человеческой деятельности; попытки выделить в ней чисто идеальные и чисто материальные компоненты зачастую ведут к довольно искусственным концептуальным построениям. И тем не менее задача корректного использования категории идеального при описании и объяснении социальных явлений остается крайне актуальной, ибо диалектика идеального и материального осуществляется только в процессах человеческой деятельности и общения. Это означает, что идеальное существует только в связи с материальным, будучи необходимо опосредовано материальным и воплощено в нем. Их органическая связь, как подчеркивает

И. С. Нарский, может быть раскрыта лишь посредством категории общественной практики [152, с. 29—31].

Категория идеального фиксирует именно социальную природу сознания, выражает его деятельно-творческую сущность как в том смысле, что сознание представляет собой непрестанное движение «содержания» и его преобразование, так и в том смысле, что оно выступает в роли побудительного, целеполагающего, управляющего фактора человеческой деятельности.

Не вдаваясь в специальный анализ категории деятельности, получившей широкое освещение в марксистской литературе [8, 18, 46, 47, 84, 94, 97, 140, 145, 184 и др.], рассмотрим в интересующей нас плоскости соотношение материальной и духовной деятельности. Эти виды деятельности, тесно переплетающиеся в реальных процессах социальной жизни, различаются обычно по их целям и социальным функциям, по их продукту и операциональным особенностям.

Материальная деятельность — это практическая деятельность, производящая изменения в объективном мире природных объектов, социальных вещей и отношений. Духовная деятельность — это умственная, теоретическая, ценностноориентационная деятельность, производящая изменения непосредственно лишь в сфере знаний, духовных способностей и потребностей, ценностных установок, в системах ценностей, в программах практической деятельности, во всех мыслимых областях социальной информации. Одно дело — создание машин, другое — создание поэтического произведения или знаковой конструкции будущей машины. Здесь произведенные продукты обладают спецификой как по их предметному воплощению, так и по их социальным функциям, форме их потребления; производство каждого из двух видов продуктов будет существенно различаться и по операциональному составу.

Однако наиболее общие черты структуры материальной и духовной деятельности аналогичны: цель — комплекс действий — результат. Деятельность есть процесс реализации цели как идеального фактора, а реализация цели есть в той или иной форме ее материализация, т.е. превращение идеального в материальное, ибо субъективная реальность цели, замысла, плана воплощается в вещах, событиях, текстах, произведениях искусства. Характеризуя материальную деятельность, К. Маркс глубоко раскрыл диалектику процесса и результата, взаимопроникновения и взаимопревращения субъективной реальности и объективной реальности. Он писал: «Придающая форму деятельность потребляет предмет и потребляет саму себя, однако она потребляет только данную ей форму предмета, с тем чтобы придать ему новую предметную форму, и потребляет саму себя только в своей субъективной форме, в форме деятельности. В предметах она потребляет предметное — безразличие по отношению к форме, а в деятельности потребляет субъективное; предмет она формирует, саму себя материализует» [1, т. 46, ч. I, с. 252—253].

Деятельность как «субъективированный» процесс «изживает» себя в своем продукте, «затухает» в нем, опредмечивается. В духовной деятельности происходит в принципе то же самое, что и в материальной деятельности: живое, субъективное содержательное состояние как устремленность, как движение мысли, ищущей свою подлинность, как игра воображения и внутреннее художественное видение «изживает» себя в материализованном результате, в общеизвестных формах существования разнообразных продуктов духовной деятельности: рукописях, картинах, печатных текстах, кинолентах, чертежах и т.п.

Таким образом, водораздел между материальным и идеальным проходит не по линии различения материальной и духовной деятельности, ибо и та, и другая необходимо включают в себя как материальное, так и идеальное. Целеполагающие факторы всякой деятельности идеальны, ее результаты, выступающие в социально значимой форме, всегда материальны.

В этой связи нам хотелось бы высказать некоторые соображения по поводу трактовки отдельных аспектов проблемы деятельности М. С. Каганом. Правильно подчеркивая роль общения как фундаментального фактора социальной жизни, он считает возможным рассматривать общение как вид практической (т е. материальной) деятельности. Приведем его доводы: «Общение — это практическая деятельность, так как контакты между людьми предполагают воплощение передаваемой информации в той или иной системе знаков, которые ее материализуют, объективируют, дабы передать реципиентам. Какой бы характер ни имела сама эта информация — физический, как в спортивной игре, или интеллектуальный, как в дружеской беседе, сам процесс ее кодирования и отправления получателю (равно как и процесс ее получения и декодирования) есть род практической деятельности» [94, с. 84—85].

Это вызывает следующие возражения. Нельзя относить общение к материальной деятельности на том основании, что передаваемая информация воплощена в материальных носителях. Информация всегда существует и передается только в кодовой форме, т.е. воплощена в своем определенном материальном носителе. Духовная деятельность (как и любой социальный процесс!) есть передача, хранение и преобразование информации, ее кодирование и декодирование. Так что по данному основанию нельзя провести различия между материальной и духовной деятельностью (ибо принцип необходимой воплощенности информации в знаках или иных материальных носителях относится к любому виду деятельности). Как уже отмечалось, идеальное связано лишь с особой разновидностью информационного процесса.

Поэтому трудно согласиться с М. С. Каганом, когда он противопоставляет общение как материальную деятельность ценностной ориентации как духовной деятельности: «Особенность же общения в прямом смысле слова состоит в том, что здесь информационный обмен есть абсолютно реальное взаимодействие, фиксирующееся в материализованном механизме знаков, тогда как в ценностном контакте «общение» субъекта и объекта имеет чисто духовный характер. Ценность нельзя увидеть, услышать, пощупать, она устанавливается непосредственно переживанием, а затем пониманием; ее можно описать на том или ином языке как это делают идеологи или художники, но она существует вне и до таких описаний. Между тем общение имеет место только тогда, когда с помощью некоего языка — хотя бы языка взглядов — устанавливается контакт между субъектами, и оно исчезает, прекращается, как только выключается канал связи» [94, с. 84].

Нам думается, что здесь сопоставление общения и ценности выглядит недостаточно определенно. Если имеется в виду сопоставление общения с ценностно-ориентационной деятельностью, то последняя тоже осуществляется непременно в «материализованном механизме знаков», символов, телесных изменений, действий и т.п. Если же под «ценностным контактом» понимается само переживание субъекта, вызванное некоторым объектом, то и в таком случае налицо определенный информационный процесс, реализующийся посредством специфических носителей (данная упорядоченность знаков, красок, звуков — соответствующая кодовая организация на уровне рецепторов и т.д. вплоть до кодовой организации эффекторного плана, которая в свою очередь может быть понятна другому субъекту, если он способен ее декодировать, т.е. преобразовать в свой «естественный» код и т.п.).

Ценность действительно существует вне и до описания ее ццеологами или художниками, но она не существует вне отношения социальных субъектов к объектам и друг к другу, вне социальных и информационных процессов; ценность — фундаментальное свойство социальной информации. Поэтому невозможно логически выявить процессы, имеющие «чисто духовный характер», путем противопоставления их информационным процессам, протекающим в знаковых формах, в «материализованном механизме знаков», и, следовательно, общению.

Мы согласны с М. С. Каганом в том, что «общение может развертываться на разных уровнях — физическом и психическом, материальном и духовном» [94, с. 85]. Но это должно означать, что общение есть необходимая сторона любого вида деятельности. А отсюда вытекает, что общение не является видом материальной деятельности. Более того, общение нельзя вообще называть видом деятельности. Это фундаментальная характеристика всякого социального процесса, одно из выражений социальности как таковой (см. подробнее [46]).

Категория общения, если так можно выразиться, равномощна в содержательном плане категории деятельности. Поэтому попытки свести ее к категории деятельности вряд ли оправданны. Категория общения в такой же мере, как и категория деятельности, выражает необходимую сторону всякого социального процесса, но в другом концептуально-содержательном разрезе. Поэтому неверно рассматривать общение лишь как частный случай деятельности [129].

Мы остановились столь подробно на вопросе соотношения категорий общения и деятельности, желая оттенить следующее важное обстоятельство. Подобно тому как деятельность подразделяется на материальную и духовную (при учете, разумеется, их взаимосвязи и взаимопроникновения), общение тоже может быть подразделено на материальное и духовное. И подобно тому как в категориальном ключе деятельности нельзя выделить чисто материальные и чисто идеальные компоненты, они не могут быть выделены и в категориальном ключе общения. Это относится и к духовному общению (обмену мыслями, мнениями и т.п.), которое непременно включает материальные факторы, осуществляется посредством языка и экстралингвистических средств коммуникации. То, что именуется идеальным, не может быть выделено ни в деятельности, ни в общении как нечто отчлененное во времени от материальных процессов. Идеальное — это субъективнореальная, «внутренняя» сторона деятельности и общения; от их «внешней», объективнореальной стороны (чувственнопредметных изменений, знаковых преобразований, телесных движений и т.д.) она отличается большей содержательной, ценностно-смысловой емкостью, большим динамизмом, гораздо большим числом степеней свободы и векторов волевой активности. С другой стороны, неверно отождествлять идеальное со «схемой деятельности», упускать из виду специфику «идеального преобразования объектов», на что обращает внимание А. С. Богомолов [41, с. 147].

Категории деятельности и общения, взаимодополняя друг друга, глубже раскрывают взаимосвязь материального и идеального. Однако эти категории далеко не исчерпывают того многомерного содержательного континуума, в котором диалектика материального и идеального развертывается во всей полноте и устремленности в будущее, — в исторически реальном движении, в непрерывной взаимообусловленности «готовых», уже опрсдмсчснных, воплощенных результатов и живой, незавершенной, еще опредмечиваемой, еще не упокоившейся в вещных формах наличной активности. ⁵⁰ ми: деятельной способностью социальных индивидов (необходимо связанных между собой определенными общественными отношениями) и объективно реальными (материальными) результатами их деятельности. Эти полярности постоянно взаимопроникают и взаимопереходят друг в друга, но лишь в том смысле, что деятельная способность опредмечивается, объективируется, становится «результатом» («готовым» предметом, явлением), а последний распредмечивается, субъективируется и тем самым питает, формирует деятельную способность, становится ею.

Но вместе с тем нельзя слишком вольно трактовать их взаимопроникновение, нивелируя их противоположность. Деятельная способность не есть и не может быть в то же время и в том же смысле «результатом», как и наоборот. Взятые в наличной определенности, деятельная способность и «результат» не должны отождествляться и смешиваться. Первое не есть второе (и наоборот). Поэтому диалектика материального и идеального включает необходимость четкого разграничения этих категорий.

Мы обратили внимание на эти столь общие места, имея целью еще раз подчеркнуть, что идеальное существует только на стороне деятельной способности и его нет на стороне «результата», взятого самого по себе. Ведь «результат» может существовать помимо его распредмечивания, потребления вообще.

Идеальное не существует за пределами человеческого сознания, деятельной способности социального индивида. Идеальное связано лишь с процессами опредмечивания и распредмечивания, выступает в этих процессах как выражение существенного свойства субъекта-деятеля, его активности и его сущностных сил вообще, а не как свойство объективно реального предмета. Точка зрения, согласно которой идеальное присуще и субъекту и объекту, и деятельности и ее результату, и опредмечиванию и опредмеченности, обусловлена чрезмерной релятивизацией связи материального и идеального, что ведет к устранению принципиальной логической грани между данными категориями, к абстрактному отождествлению возможности и действительности идеального. Но тем самым затемняется подлинная диалектика взаимо-переходов материального и идеального.

Подобно тому как цель, мысленный план есть идеальное в его действительности, но вместе с тем возможность материального (нового предмета, события), точно так же содержательно определенный социальный предмет (социальное отношение, событие) есть материальное, но вместе с тем возможность идеального. Эта возможность превращается в действительность путем распредмечивания. О специфике заключенного в вещах человеческого содержания хорошо сказал А. И. Яценко: «Идеальное содержание вспыхивает каждый раз только в живой и адекватной человеческой деятельности. Как только деятельность с предметом прекращается, идеальное угасает в нем, отдавая предмет во власть его голой вещественности, с тем чтобы снова вспыхнуть в новом процессе деятельности» [236, с. 101—102].

При теоретическом осмыслении диалектики материального и идеального одним из наиболее важных является вопрос о соотношении природного и социального в продуктах труда и человеческой деятельности вообще. Как мы видели, расширительная трактовка идеального, создающая теоретически недопустимую диффузию понятий объективной реальности и субъективной реальности, имеет своим истоком такое слишком жесткое разделение природного и социального, при котором идеальное ни в каком отношении не связано с природным, абсолютно отделено от него и во всех отношениях связано только с социальным. Тогда возникает видимость логической предпосылки для определения природного как материального, а социального как идеального (см. [92, с. 146]). Последнее определение не выступает, правда, столь отчетливо. Его суть выражается в крайне абстрактной форме, нивелирующей различия между утверждениями «идеальное есть социальное» и «социальное есть идеальное». В результате же выходит, что объективная реальность социальной жизни противопоставляется категории материального, а категория идеального обозначает социальную вещность, предметный мир социума, созданный человеческой деятельностью. Однако такое употребление категорий материального и идеального несостоятельно. Категория материального обозначает всякую объективную реальность — и природную, и социальную. Категория же идеального обозначает всякую субъективную реальность, независимо от того, обусловлена ли она созерцанием звездного неба или распредмечиванием некой социальной вещности. Все социальные предметы «содержательны», но это не дает основания утверждать, что они имеют «идеальную форму» существования. В равной степени неправомерно путем незаметных трансформаций переходить от утверждения об «идеальности» предмета по его происхождению (поскольку он есть воплощенность цели, мысленного плана и т.п.) к утверждению, что предмет идеален по форме своего социального бытия, а отсюда выводить идеальность как свойство предмета.

«Идеальность, — по словам Э. В. Ильенкова, — есть характеристика вещей, но не их естественно-природной определенности, а той определенности, которой они обязаны труду... Идеальная форма — это форма вещи, созданная общественно-человеческим трудом, или, наоборот, форма труда, осуществленная в веществе природы, «воплощенная» в нем, «отчужденная» в нем, «реализованная» в нем и потому представшая перед самим творцом как форма вещи...» (курсив наш. —Д Д.) [92, с. 157]. Здесь идеальное весьма трудно отличить от материального. Слишком жесткое рассечение природного и социального приводит в итоге к размыву границы между материальным и идеальным.

В действительности, однако, «форма вещи, созданная общественно-человеческим трудом» и присущая самой вещи, неотделима от нее — это объективная реальность и, следовательно, материальная, а не идеальная форма. Не только в своей природной, но и в своей социальной определенности всякая вещь материальна, а не идеальна.

Эти вопросы были основательно рассмотрены В. С. Барулиным. В результате тщательного анализа текстов произведений классиков марксизма, особенно К. Маркса, он выявляет тот спектр значений, который связывается в них с категорией материального (в противовес категории идеального). Особое внимание уделяется при этом анализу соотношения природного и социального в продуктах трудовой деятельности. Приведем основные заключения В. С. Барулина, с которыми мы целиком согласны: «Воплощение идеального в вещах и предметах, по К Марксу, не меняет их материальной природы» [26, с. 23]. «К. Маркс допускает, что характеристика вещи как материальной, отражающая ее природное бытие во всей его конкретности, не является единственной, универсальной, всеобъемлющей. Философская характеристика вещи как объективной реальности предполагает и иной подход, такой, когда вскрывается бытие вещи, «не имеющее ничего общего с его телесной реальностью». Это и есть социальный способ существования вещи, ее общественное бытие» [26, с. 25—26, 23, 24, 32 идр.].

Нельзя сводить материальное в товаре только к его вещественно-природной характеристике. В противном случае «стоимость, противополагаясь веществу природы, тем самым противополагается материальному в вещах и предметах. Чем же является сама стоимость? Антиматерией? Духом? Идеей? Фикцией? Нет, конечно. Но чтобы исключить такой вывод, необходимо признать, что стоимость, являясь объективно существующим феноменом, вместе с тем есть модификация объективной реальности, отличной от материальности, которая воплощается в конкретном, естественном теле вещи» [26, с. 27]. Говоря проще, нельзя называть стоимость идеальной, ибо она есть объективная реальность; но это социальная, а не просто природная объективная реальность.

Особенно четко решается этот вопрос в методологии исторического исследования, в частности при обсуждении природы исторического источника, несущего информацию о прошлых событиях. «Опредмеченное в источнике сознание придает ему общественные свойства, но отнюдь не превращает его в идеальный феномен. Всегда оставаясь материальным образованием, исторический источник существует совершенно независимо от исторического сознания» [85, с. 100].

В равной степени нельзя говорить об идеальности денег, знаков уличного движения, книжного текста, магнитофонной записи, чертежа, киноленты, произведения живописи, телеизображения, фотоснимка, звучащей в эфире речи, выразительных движений лица и рук и т.п. Все это является социальной объективной реальностью, хотя производится в процессе сознательной деятельности и служит для ее воспроизведения. Это типичные материальные явления и процессы общественной жизни, они — результат внеличностной и межличностной объективации определенного «содержания» субъективной реальности конкретных социальных индивидов. Они преобразуются в идеальные, когда заключенное в их вещественной, физически-процессуальной или статичной форме «содержание» становится «содержанием» субъективной реальности конкретных социальных индивидов.

Такая непрестанная метаморфоза выражает существеннейшую характеристику социальной жизни. Категория идеального фиксирует здесь три тесно связанных проявления деятельной способности социального индивида: 1) интенцию опредмечивания (понимая опредмечивание в широком смысле, как всякое внешнее объективирование — в слове, жесте, трудовой операции и т.п.); 2) интенцию распредмечивания (взятую также в широком смысле, как всякое субъективирование внешнего — чувственное отображение предмета, понимание устройства машины, функционального назначения вещи, постижение смысла научного текста, исторического источника, произведения искусства, разгадка тайного шифра и т.п.); 3) интенцию самодвижения «содержания» в сфере субъективной реальности (включающую всевозможные разновидности такого самодвижения, практически не выражаемого вовне, — от расслабленного мечтательного ассоциирования и плавного течения воспоминаний до напряженного размышления и настойчивого стремления упорядочить и оценить впечатления о каком-либо сложном событии и т.п., от обыденного внутреннего диалога с собой и с другими, неспешного планирования предстоящих дел до вихря образов и мыслей в экстремальной ситуации и творческого озарения, рождающего новую идею, быструю цепную реакцию увлекательных мыслей, открывающую вдруг новые «измерения» внутреннего мира или окружающей действительности).

Эти три вида интенции, выражая разные аспекты проявления деятельной способности человека, находятся в единстве, зачастую реализуются одновременно (с большей или меньшей степенью выраженности каждой из них). Однако не следует игнорировать их специфику, некоторую автономность каждой в отдельности, ибо в данном временном интервале одна из них может быть доминирующей, подчиняющей или в сильной мере подавляющей остальные. Это прежде всего относится к «интенции самодвижения «содержания» в сфере субъективной реальности» (мы сознаем, что это название не совсем удачно, громоздко, но за неимением лучшего будем в дальнейшем употреблять его в сокращенном виде — «интенция самодвижения»),

«Интенция самодвижения» занимает центральное место в структуре деятельной способности, связывая противоположно направленные интенции опредмечивания и распредмечивания. Когда она доминирует, остальные интенции могут быть сильно «укорочены». По сравнению с ними она обладает гораздо большим числом степеней свободы. Попытаемся пояснить это.

Интенция опредмечивания задана сформировавшейся целью (наличным побуждением). И хотя ее реализация достаточно вариативна, предполагает серию выборов, все же диапазон различных путей и средств опредмечивания ограничен определенностью цели. Интенция распредмечивания задана наличным предметом. Ее реализация также варьирует в довольно широком диапазоне, ибо «содержание» предмета, как правило, многомерно, не говоря уже об установках субъекта, получающих выражение, хотя и не всегда полное, в данной интенции. Здесь тоже налицо серия выборов, но она так или иначе замкнута объективной определенностью внешнего предмета. Обе рассмотренные интенции однонаправлены, имеют заданный результат, выступают как единственный вектор, результирующий цепь выборов.

Несколько иначе обстоит дело с «интенцией самодвижения». Она не скована наличным побуждением к опредмечиванию, к внешней объективации и наличным внешним предметом, требующим распредмечивания. Это означает, что она может не содержать конкретной цели, нести в себе лишь абстрактную цель, т.е. возможность разнонаправленных векторов. Некоторые из них аналогичны векторам опредмечивания и распредмечивания, но имеют своеобразный характер внутреннего самовыражения и самопонимания. «Интенция самодвижения» предполагает наибольшую свободу изменения «содержания» субъективной реальности. Она во многих интервалах не обладает заданностью результата, есть лишь тенденция к конвергированию различных векторов. Именно такого рода неопределенность таит возможность творческих преобразований и новообразований. Возникнув и оформившись внутренне, это новое «содержание» способно придать доминирующую роль интенции опредмечивания (или распредмечивания) .

В силу указанных особенностей «интенция самодвижения» представляет наиболее активную сторону в динамической структуре деятельной способности. Разумеется, векторы опредмечивания и распредмечивания постоянно отображаются в ней, проникают в нее, питают и формируют ее, но не подчиняют себе целиком, ибо в сфере субъективной реальности всегда остаются такие «слои», уровни, где содержательные изменения совершаются достаточно автономно, т.е. не регулируются однозначно наличными интенциями опредмечивания и распредмечивания. И потому здесь находится ядро деятельной способности как творческой способности.

В том же смысле можно сказать, что «интенция самодвижения» образует ядро идеального, так как наиболее полно выражает его специфические черты: единство отображения и творческой устремленности, свободу содержательных преобразований во внутреннем плане, возможность отстранения бремени наличной действительности и наличного знания и ценностей во имя будущей действительности, более глубокого знания и более высоких ценностей.

Все это не позволяет согласиться с истолкованием идеального как «формы вещи», как того, что содержится в «готовых» вещах, социальных связях, в том, что уже опредмечено и отчуждено от живого человеческого сознания. Идеальное существует лишь как актуально-деятельная способность социальных индивидов. Вне ее есть только объективная реальность предметных форм, вещей, знаков. К тому же внушительная часть необъятного множества вещей и текстов никем не потребляется, не распредмечивается. В лучшем случае это — архив цивилизации, в худшем — ее свалка.

Человечество нагромождает все новые и новые этажи вещного мира. В огромной массе вещей нет подлинно человеческого смысла. Некоторые из них пустуют весь долгий срок своего предметного бытия. Здесь выступают новые, весьма актуальные аспекты проблемы идеального (а значит, диалектики идеального и материального). Что распредмечивается и зачем? Что не распредмечивается и почему?Для чего производятся нескончаемые ряды одноликих предметов, ненужных, покинутых человеком с самого их рождения, уделом которых становится даже не вещное, а просто вещественное существование?

Быстро вышедшая из моды, уже ненужная вещь, просмотренная однажды немногими и более уже никем не читаемая книга (изданная нередко большим тиражом — многотонный груз на полках магазинов и книгохранилищ) — это одна сторона вопроса о нераспредмечивании. В данном случае предметы выключены из социальной жизни, из сферы деятельности в силу эфемерности, пустоты, превратности или «непонятности» их «содержания». Другие предметы живут недолгое время в деятельностном контуре, распредмечиваются многими и затем тоже выпадают из него, будучи еще совсем «целыми», умножая мертвый груз вещного мира. Большинство предметов имеют весьма ограниченный срок социальной жизни, неизмеримо меньший, чем срок существования в своей предметной форме.

Лишь сравнительно небольшое число предметов социально функционируют вплоть до разрушения своей предметной формы (шедевры живописи, скульптуры, архитектуры, прикладного искусства, остающиеся зачастую и после разрушения в памяти общества, большинство сооружений, некоторые технические устройства, а также ряд других плохо поддающихся классификации предметов, отличающихся особой полезностью, ценностью, важностью своего «содержания» и т.п.). Только социально функционирующие предметы, т.е. включенные в контуры человеческой деятельности (общения), причастны идеальному.

И только будучи причастны идеальному, выступая как рас-предмеченность — как «содержание» субъективной реальности, они осуществляют свою социальную функцию, являются фактором развивающейся человеческой деятельности.

Другая сторона вопроса связана с лавинообразным ростом социально функционирующей опредмеченности, с трудностями эффективного потребления, распредмечивания, порождаемыми исключительно быстрым умножением социально-объективированной информации. Представление об этом дает развитие современной науки, выраженное в темпах роста публикаций. Подсчеты показывают, что в ближайшие годы будет произведено 13—14 миллионов научных документов, что близко к числу всех научных публикаций от зарождения науки до нашего времени (см. [238, с. 61]). Ученый уже сейчас оказывается не в состоянии освоить обычными методами всю выходящую по его специальности литературу, что снижает эффективность его деятельности, а тем самым тормозит развитие научного знания. Опредмеченный результат познавательной деятельности остается мертвым текстом, если он своевременно не распредмечивается и не становится «содержанием» субъективной реальности определенных социальных индивидов. В связи с этим встает задача создания новых форм опредмечивания научной информации, новых средств внутринаучной коммуникации, способных обеспечить своевременный и эффективный ввод новой информации в сферу «живого» сознания, в которой только и осуществляется ее подлинное функционирование и дальнейшее развитие. Главные надежды в этом отношении возлагаются на ЭВМ как на средство хранения, систематизации и выдачи нужной информации [275], хотя вряд ли это может быть радикальным решением проблемы.

Разрыв между хранимой в социальной памяти информацией и ее использованием в актуальной сознательной деятельности порождает важный ракурс анализа проблемы идеального. Здесь довольно четко вырисовывается ее специфика в сравнении с проблемой сознания, взятой в широком смысле. Последняя предполагает рассмотрение не только процессов опредмечивания-распредмечивания и творчества, но и всей области социальной предметности как хранилища «содержания» сознания, его застывшей истории, как основы его деятельных возможностей и выражения его исконной общественной природы. ⁵¹ дования общественного сознания, которые ограничиваются анализом лишь «готовых» предметных и знаковых форм с учетом их генезиса, социального смысла и способов функционирования. Такого рода методы объединены общим подходом, который, по словам М. К. Мамардашвили, «можно было бы назвать безличностным (или редуктивно-предметным) анализом сознания и культуры» [137, с. 17]. В широко цитируемой статье названного автора, содержащей ряд глубоких мыслей и обобщений, проводится обоснование того, что указанный подход был впервые разработан К. Марксом и применен им в целях анализа «превращенных форм сознания», раскрытия подлинного смысла «идеологических систематизаций», «вторичных образований сознания», искажающих, затемняющих реальные общественные отношения (см. [137, с. 23—25]).

Действительно, редуктивно-предметный способ исследования сознания занимает важное место в системе познавательных средств исторического материализма. Он позволяет вскрыть узловые исторические пункты детерминации «содержания» общественного сознания общественным бытием, объективно существующими (или существовавшими) социальными отношениями. Он открывает возможность реконструкции уже не рефлексируемых «первичных образований сознания», что позволяет восстановить и связать основные звенья отражательного процесса и тем самым дать принципиальное, материалистическое объяснение «превращенных форм сознания». Однако все это лишь один из методов исследования сознания.

Наши возражения касаются следующих моментов. Статья М. К. Мамардашвили создает впечатление, будто подход К. Маркса к проблеме сознания сводится к «безличност-ному», «редуктивно-предметному» методу и что этим методом в сущности исчерпывается философский подход к исследованию сознания. Такое впечатление складывается потому, что в его статье не говорится ни слова о возможности и необходимости личностного подхода к проблеме сознания именно как философского, нигде не упоминается о наличии у Маркса какого-либо иного метода анализа сознания, кроме «без-личностного», «редуктивно-предметного».

Подобное стремление исключить из философского рассмотрения личностный аспект проблемы сознания, зачислить его по ведомству психологии довольно часто встречается в нашей литературе. Оно обусловлено истолкованием идеального как свойства социальной предметности, «готовых» продуктов духовной деятельности [103]. Живые творящие личности при такой установке начисто испаряются, их историческая самоценность и самобытность оказывается не более чем призрачным эпифеноменом абстрактной механики предметных и событийных структур.

В действительности, однако, К. Маркс (как и все классики марксизма) диалектически сочетал в анализе проблемы сознания безличностный подход с личностным, что неоднократно подчеркивалось нами выше. К. Маркс последовательно выступал против разрыва индивидуальной и родовой жизни человека, указывал на несостоятельность противопоставления общества как абстракции индивиду (см. [1, т. 42, с. 119]). Редуктивно-предметный анализ поэтому имеет границы, он фиксирует уже ставшее и выявляет общественное в чистом виде, отвлекаясь именно от индивидуального в общественном и не улавливая становящегося, проекции в будущее. Естественно, что во многих познавательных задачах он должен быть дополнен личностным подходом, акцентирующим как раз экзистенциально-исторический и процессуально-творческий аспекты сознательной деятельности. Личностный подход держит в фокусе анализа динамику ценностно-смысловой структуры субъективной реальности (т.е. бытие общественного «содержания» в индивиде, социально значимое как личност-но значимое и его творческие преобразования, отнесенные к будущему социально значимому) [78].

Здесь, по словам Э. Ю. Соловьева, необходимы «высокая культура ситуационно-исторического анализа» [192], биографический подход, выявление «способности к адекватной ин-териоризации культурно-исторических конфликтов и их последующему страдательно-творческому разрешению. Момент этот чрезвычайно важен в анализе любого духовного творчества...» [193, № 9, с. 142].

Абсолютизация редуктивно-предметного (безличностного) подхода к проблеме сознания ведет к упрощенным моделям духовной деятельности и культуры⁵². В подобных моделях всякое духовное новообразование выглядит как результат жесткой, однозначной детерминации, а реальный историзм предстает как незримо алгоритмизованный процесс. Такого рода абсолютизация в значительной степени обусловлена критиковавшейся выше трактовкой идеального. Все это порождает крайний схематизм исторического описания, в котором доминирует голая событийность, люди же, делающие историю, выступают в нем либо как портретные изображения, хорошо имитированные манекены, маркирующие события (а не творящие их личности), либо как едва проступающие в событийной канве взаимозаменяемые призраки.

Защищаемая нами трактовка идеального как выражения деятельной способности социальных индивидов нацеливает на дальнейшую разработку таких методологических установок и концептуальных средств, которые вели бы к более глубокому исследованию сознательной деятельности, взятой в нерасторжимом единстве социального и экзистенциального, действительного и возможного, наличного и творчески полагаемого, а тем самым к более глубокому пониманию всякого социально-исторического процесса, который лишь позади оставляет «готовые» предметные, коммуникативные и событийные структуры, но сейчас и впереди есть непрекращающе-еся становление, человечески-живое движение. Его обусловленность «уже ставшим» не есть однозначная предзаданность. Она носит во многих случаях лишь вероятностный характер. Но «уже ставшее» тоже не было однозначно предопределено во всех отношениях. Оно продукт бывшего исторического процесса, и его понимание предполагает реконструкцию бывшего человечески-живого движения. Без актуально творящей личности нет становления, нет социально-исторического процесса.

Отсюда особая актуальность соотнесения редуктивно-пред-метного анализа с личностным, необходимость пристального внимания к вопросам методологии исследования динамической структуры субъективной реальности. Здесь находится, пожалуй, наименее изученное звено социальной диалектики материального и идеального.

В фундаментальном труде В. Ж. Келле и М. Я. Ковальзо-на убедительно показано, что исследование исторического процесса должно осуществляться в трех взаимосвязанных планах: естественно-историческом, деятельностном и гуманистическом (личностном) [99]. Абсолютизация любого из них и игнорирование остальных ведут к отступлению от диалектической методологии исторического материализма (см. [99, с. 286]). Подчеркивая значение естественноисторического аспекта исследования (объективно-системного подхода), авторы решительно выступают против «вульгарного социологизма», против «объективистского описания истории», ибо с позиций марксизма история выступает как «сознательная реализация человеческих потенций исторического процесса, приобретающего тем самъш гуманистический смысл» [99, с. 285—286].

Понимание идеального как выражения деятельной способности образует одну из необходимых методологических предпосылок, позволяющих поместить в фокус анализа именно становление, человечески-живое историческое движение. Это относится и к становлению нового знания и новых ценностей, и к становлению новых вещей, событий и новых социальных отношений.

Если социально-исторические явления берутся ретроспективно, то ставшее должно получить «развертку» как становящееся. И тут везде, где это возможно и целесообразно, анализ должен быть доведен до уровня творящей личности, преобразующей — вначале в идеальном плане, а затем и практически — предметную, коммуникативную, событийную наличность социальной жизни.

Историю, подчеркивал К. Маркс, делают реальные люди и их следует изображать «в одно и то же время как авторов и как действующих лиц их собственной драмы» [1, т. 4, с. 138].

Такого рода анализ, доведенный до уровня творящих личностей, обнаружил свою высокую продуктивность в ряде направлений историографических и культурологических иссле-

дований, раскрывающих динамику социальных новообразований в двуедином плане: как формирование личностей объективными социальными отношениями и событиями и как формирование последних деятельностью личностей⁵³.

Лишь в этом двуедином плане может быть глубоко осмыслена социальная диалектика материального и идеального, процессы конкретно-исторических преобразований идеального в материальное и материального в идеальное, предопределяющие друг друга, как вдох и выдох — непрестанное биение пульса социальной жизни.

Категория идеального, таким образом, служит для обозначения фундаментального свойства деятельной способности человека, фундаментальной особенности развертывания его «сущностных сил». И эта специфика категории идеального выявляется при рассмотрении исторического контура социальной диалектики материального и идеального, в котором «сущностные силовые» векторы замыкаются лишь в будущем, за горизонтом наличной предметности и событийности. Историческое движение открывает панораму новых возможностей и проявлений «сущностных сил», передвигая горизонт наличного социального бытия, и за ним может быть только наличное идеальное как проект грядущего, мысленный образ, надежда, предвидение, предвосхищение.

Социальная диалектика материального и идеального исключает трактовку идеального как существующего вне материального, как самобытия духа, т.е. его идеалистические и дуалистические истолкования. Но она не допускает и вульгарно-материалистических интерпретаций идеального, создающих видимость концептуального комфорта за счет крайне упрощенных схем сознательной деятельности, грубого отождествления идеального с материальным, фактического изъятия категории идеального и вместе с нею всей оригинальной проблематики сознательного человеческого самоосуществле-ния — смысла человеческого творчества и творчества человеческого смысла.

Неразрывная связь идеального с материальным, взаимопре-образования материального и идеального представляют теоретическое выражение одного из важнейших аспектов социальной жизни, творимой сознательной деятельностью людей. Непременным условием глубокого и ответственного анализа социальной диалектики материального и идеального является четкое логическое соотнесение этих двух фундаментальных категорий, сохраняющее во всех контекстах такого анализа меру их логической противопоставленности, не допускающей ква-зидиалектических вольностей в оперировании ими, диффузии их содержания. Эта нередко бытующая диффузия нарушает в первую очередь определенность категории идеального, что неизбежно влечет затем вереницу концептуальных деформаций, смазывание острых вопросов, мнимые облегчения трудностей и в итоге — неопределенность, «дипломатичность» теоретических решений.

Категория идеального должна сохранять во всех теоретических контекстах свое основное значение субъективной реальности. Это ее специфическое значение выражает особенности человеческого сознания как актуально протекающей духовной деятельности и как уникального внутреннего мира личности, особенности сознательного отражения и преобразования внешнего мира и самой сознательной деятельности. Категория идеального выражает свободу движения «содержания» субъективной реальности, пока деятельная способность еще не «остановлена», не застыла в форме внешней объективации; в процессе опредмечивания свобода этого движения постепенно сходит на нет и иссякает в «готовом» предмете; вместе с ней угасает идеальное, ибо становится уже материальным, закованным в вещную форму, в цепи объективных связей и отношений предметного мира.

Категория идеального выражает возможность реконструкций и новообразований в сфере субъективной реальности, свободной от физической, пространственно-временной, информационной заданности наличного предметного мира: ведь в нашем воображении, в экспериментирующей мысли, в мечте и надежде мы способны оставлять ее «позади», отстранять ее, «делать» с ней что угодно. И пусть эта вольность нашей субъективности, которая в своей необузданности, гордыне и лицемерии с собой, в своей мелкой амбициозности, но вместе с тем в поиске своей подлинности и в страстном творческом порыве рождает химеры, воздушные замки, утешительные иллюзии, ложные веры и маниакальные идеи; пусть лишь изредка мелькнет в этой субъективной своевольности совпадение с объективностью и подлинная ценность — в ней все равно проявляется проблемно-творческая суть человеческого духа, неизбывное стремление к истине, красоте, добру, справедливости и совершенству (и в этом последнем отношении категория идеального логически связывается с категорией идеала).

Во всех отмеченных выше аспектах своего содержания категория идеального логически противостоит категории материального, но не для того, чтобы на манер Платона или Гегеля обособить и вознести над косной материальностью первородное царство духа, а лишь для того, чтобы глубже раскрыть специфику сознательной творчески-преобразующей деятельности человека как первоисточника исторических новообразований, чтобы тем самым глубже осмыслить и понять объективную реальность социальных «процессов, общественной жизни в целом, воплощающей в себе сознательную и ответственную деятельность человека и человечества.