Братья Лэнгстром. Пробуждение Оливии

Глава 14

Уилл

За ней захлопывается дверь, и я остаюсь в кабинете один, совершенно ошеломленный.

Ее история выглядела настолько притянутой за уши… Я ни на секунду не задумывался, что она может оказаться правдивой… Пока Оливия не подскочила с широко распахнутыми глазами, в которых плескалась боль.

И все-таки это никак не может быть правдой. Существует снохождение, да, но не снобегание же!

Это просто один из многих ее талантов – умение рассказать откровенный бред так, чтобы вам захотелось в него поверить. Как только эти огромные зеленые глаза демонстрируют хоть каплю уязвимости, ей сразу хочется вручить свои ключи от квартиры и отдать всю зарплату. Да поможет Бог тому бедолаге, который станет ее парнем.

Это даже к лучшему, что она ушла из команды. С самого первого дня от нее были лишь одни неприятности – но больше она не моя проблема. И все-таки по дороге на ферму я чувствую странную опустошенность.

– Как соревнование? – спрашивает мама.

«Отвратительно». Моральный дух команды оказался на самом дне, причем я не могу целиком винить в этом Оливию. Я был чертовски зол по дороге на соревнования – и еще больше зол на обратном пути.

– Не спрашивай, – бурчу я. – Пойду проверю лошадей.

На мамином лице появляется та самая улыбка, которая всегда заставляет меня вновь почувствовать себя маленьким ребенком, делающим что-то не то.

– С лошадьми все в порядке. – Она неодобрительно щелкает языком. – Садись за стол, а я приготовлю что-нибудь перекусить.

– У меня нет времени на перекус. Мне нужно сделать гребаную кучу работы, и к семи меня ждет Джессика.

Мама все равно усаживает меня на стул.

– Всего один бутерброд, и я оставлю тебя в покое, – обещает она.

А поставив передо мной бутерброд и порцию жареной картошки, моя мать начинает постепенно вытягивать из меня рассказ об этом крайне неприятном утре.

– Короче говоря, она меня не послушалась, и поэтому мы проиграли, причем я с самого начала предупреждал Питера, что так и будет.

– Похоже, вы проиграли бы в любом случае, с Оливией или без нее? – мягко замечает мама.

– Но если бы ей не приспичило побегать с утра, то мы бы сегодня стали по крайней мере призерами, – настаиваю я, хотя уже не всерьез. – А потом в качестве оправдания она рассказывает совершенно нелепую историю…

Мама с сомнением склоняет голову набок.

– Ты уверен, что это ложь? – спрашивает она. Понятия не имею, почему мама всегда на стороне Оливии, хотя даже ни разу ее не видела.

– Конечно же, ложь. Ты не знаешь эту девушку: она вся состоит из лжи. Люди ходят во сне, но не бегают.

– И ты в этом абсолютно уверен? Ты бы мог поклясться жизнью, что это неправда?

– Да, – отвечаю я после небольшого колебания. Честно говоря, я, пожалуй, вообще не уверен… Но нет, это снова влияние Оливии, и видит бог: мне очень повезло, что теперь его воздействие закончится. – От нее с самого начала были одни неприятности, так что пусть отныне она создает неприятности кому-то другому.

Я отталкиваю от себя тарелку, внезапно обнаружив, что у меня пропал аппетит.

Когда я отправляюсь в поле, мне никак не удается сосредоточиться на делах. Проблема по имени «Оливия» – словно небольшая, но очень настойчивая рана в моем боку, которая постоянно дает о себе знать, стоит мне пошевелиться. Хоть теперь она больше и не моя проблема, у меня из головы не выходит, каким потерянным выглядело ее лицо, и я чувствую себя так, словно пнул что-то маленькое и беззащитное. Эта картинка меня сопровождает, что бы я ни делал: я вижу ее, когда завожу трактор; вижу ее, когда должен осматривать поля; вижу ее, когда запускаю полив; вижу ее, когда уезжаю с фермы и понимаю, что направляюсь вовсе не к Джессике, а обратно на работу.

– Не могу поверить, что я это делаю, – бормочу я, заходя в интернет в своем кабинете.

Не бывает бега во сне. Я злюсь на себя уже за то, что вообще это проверяю. И злюсь на нее за то, что она так сильно влияет на меня.

Вот только стоит мне ввести слова в строку поиска – и страницу заполняют результаты. Просто нескончаемый поток ссылок, связанных с бегом во сне… Именно в этот момент я понимаю, как сильно хотел, чтобы на мой запрос ничего не нашлось. Как сильно мне хотелось верить, что Оливия сознательно разрушает свою карьеру бегуньи, а вовсе не подвержена чему-то, что никак не может контролировать.

Я не хочу ей сочувствовать – не хочу вообще ничего к ней испытывать. И, думаю, проблема в том, что я уже начал это делать. Я уже пекусь о ее судьбе, и есть у меня смутное ощущение, что добром это не закончится, хотя я понятия не имею, откуда оно взялось.

Я открываю один сайт за другим – и все они посвящены бегу во сне. Кроме того, я обнаруживаю множество форумов для тех, кто также этому подвержен. Это столь многое объясняет… Постоянное изнурение и всю ее академическую историю, которая представляет собой длинную череду разочарований. Я достаю ее личное дело из Техасского университета. Они ведь должны были знать о проблеме, но в таком случае разве могли они просто оставить все как есть? Однако я ничего не нахожу в этих документах. Есть лишь заметки, где обсуждаются ее результаты на соревнованиях и неспособность справляться со стрессом. Подразумевается, что виной всему алкоголь или наркотики, но я не представляю, как они могли всерьез в это верить. Оливия зачастую приходит на тренировки изможденной, однако я ни разу не видел, чтобы у нее проявлялись последствия того или иного опьянения.

Я просматриваю сводки о ее академических успехах, которые оказываются столь же неинформативны: она хорошо учится и в коллективе держится особняком. Но тут мне попадаются три заметки, сделанные вскоре после ее поступления в ТУ.

Первая: «Время 03.42. Студентка бегом пересекла вестибюль и попыталась покинуть общежитие. Охранник уведомил ее о том, что ей нельзя покидать здание, и попытался остановить, но девушка впала в истерику, сумела вырваться и скрылась. Позже ее опознали и проинформировали, что в случае дальнейших инцидентов к ней будут приняты дисциплинарные меры. Студентка утверждала, что ей ничего не известно об инциденте».

Вторая заметка сделана две недели спустя: «В 02.19 студентка бежала через вестибюль и не реагировала на команды остановиться. Была оповещена охрана кампуса, которая впоследствии обнаружила девушку, бегущую босиком в южную часть кампуса. Чтобы ее задержать, потребовалось несколько сотрудников охраны; девушка оказывала сопротивление и, похоже, не ориентировалась ни во времени, ни в пространстве. На место происшествия была вызвана бригада «Скорой помощи», после чего студентку доставили в медпункт университета. Связаться с ближайшим родственником пациента не удалось».

Последняя заметка сделана неделю спустя: «По причине стресса, вызванного тесной средой проживания, студентка запросила и получила стипендию взамен предоставленного ей места в общежитии».

У меня такое чувство, будто мое сердце куда-то провалилось… Оливия годами хранила этот секрет, а когда наконец кому-то открылась, этот человек лишь рассмеялся и сказал, что выгоняет ее из команды… Я опускаю голову, пряча лицо в ладонях. Господи боже. Почему я так сомневался в ней? Почему не предоставил ей хоть каплю доверия? Оливия как проклятая выкладывается на тренировках каждый чертов день. Она в точности выполняла все остальные мои указания, так почему же я был столь одержим желанием избавиться от нее, желанием видеть лишь худшее в ней? Я не уверен, что хочу на самом деле искать ответы на эти вопросы, но точно знаю, что это нужно исправить.

Она живет в худшем районе города из всех возможных. Ее жилой комплекс выглядит так, словно был построен в семидесятых годах и тогда же в последний раз ремонтировался. Как только мы разберемся с ее бегом, я должен вернуть ее в общежитие. Даже мне не по себе в этой части города.

Я стучусь к ней, и Оливия приоткрывает дверь, не снимая с нее цепочку.

– Да? – спрашивает она с пустым взглядом.

– Могу я войти?

Она задумчиво прикусывает губу.

– Я сама выйду, – наконец отвечает девушка.

Она снимает цепочку с двери и, стараясь при этом открыть ее как можно меньше, выходит наружу. У меня создалось отчетливое впечатление, что она не хочет, чтобы я видел, что или кто находится в ее квартире.

– Я чему-то помешал? – спрашиваю я, кивая на дверь.

Она бросает на меня гневный взгляд:

– Да, я паковала свое барахло.

Какая-то часть меня хочет рассмеяться: Оливия не собирается облегчать мне задачу… Думаю, это нисколько не удивительно. Я поворачиваюсь к ней и сжимаю пальцами переносицу.

– Прости за то, что сегодня произошло. Мне не следовало сразу обвинять тебя во лжи.

На ее лице возникает какое-то непонятное выражение – что-то удивленное и мягкое, почти ранимое, – но Оливия быстро его стряхивает. Она опускается на бордюр, и я к ней присоединяюсь.

– С чего такая внезапная перемена? – ядовито спрашивает она. – Осознал, что я твой единственный шанс на победу в забеге через две недели?

– Учитывая, какие отвратительные результаты ты показывала до сих пор, ты действительно думаешь, что я возлагаю на тебя большие надежды? – жестко спрашиваю я.

Это прозвучало грубо, но это правда. И я знаю, что она из тех людей, которые лести предпочитают искренность. Я мог бы сказать ей, что она, вполне возможно, смогла бы выиграть предстоящий забег, что я вижу в ней нераскрытый потенциал, который делает возможным практически все, однако я этого не делаю. Оливия бы все равно в это не поверила.

– Я здесь потому, что… похоже, есть вероятность, что я был не прав.

– Как великодушно с твоей стороны, – бросает она, вскакивая на ноги, – что ты допускаешь вероятность, что я не лгу. Спасибо, что заглянул. Приходи еще, если решишь сообщить, что также считаешь возможным, что я не торгую наркотиками и не травлю детей, а пока – иди к черту.

– Сядь, – рявкаю я, указывая на бордюр. – И перестань все усложнять.

Она продолжает стоять, скрестив руки на груди и сердито глядя на меня, но не уходит.

Я прикусываю губу, даже не зная, с чего начать.

– Как давно это с тобой происходит?

Она стискивает зубы. Этого разговора ей до смерти хочется избежать.

– С детства, – говорит Оливия, слегка пожимая плечами. Будто это что-то незначительное, тогда как, судя по всему, это определяло ее жизнь долгие годы.

– Почему это происходит? – Полагаю, это самый важный вопрос, потому что именно он должен подсказать нам, как это прекратить.

– Откуда мне знать? – спрашивает она в ответ, но наконец опускается рядом со мной на бордюр.

Ее ноги испещрены мелкими царапинами. Врачи «Скорой» сегодня упоминали об этом, однако на тот момент я был слишком зол из-за ее утренней пробежки. При этих мыслях мне становится немного дурно… Теперь, если я когда-нибудь снова увижу, что она в царапинах, или хромает, или обессилена, я не смогу не переживать о том, что с ней произошло накануне.

– Что с твоими ногами?

Ее челюсть снова сжимается.

– Полагаю, я пробежала через кусты, – тихо отвечает она. – Такое уже бывало.

– И ты все равно не просыпаешься?

– Если мне будет достаточно больно, – пожимает она плечами.

Я тяжело вздыхаю. Не знаю, что мне делать с этой девчонкой. Это просто чудо, что она до сих пор не получила серьезных травм.

– Ты к кому-нибудь обращалась? К какому-то специалисту?

– Когда я была маленькой – но от этого становилось только хуже.

Я бросаю на нее озадаченный взгляд, с трудом представляя, как эта ситуация может стать еще хуже.

– Каким образом?..

Она лишь качает головой. Очевидно, даже в этот день признаний есть вещи, которые она не готова мне открывать. Ничего, я могу подождать: пока что я не заслуживаю ее доверия, но это обязательно изменится.

– Так не может продолжаться, Оливия. Ты должна это прекратить.

– Думаешь, я сама этого не хочу? – У нее вырывается печальный смешок. – Ты знаешь, как унизительно ловить машину, стоя на дороге босиком в пять утра? Или стучаться в двери к незнакомцам и говорить, что ты понятия не имеешь, где находишься и как сюда попала?

– Господи боже, – выдыхаю я. – Никогда не езди автостопом!

– У меня не было выбора! Иначе я бы не успела на забег.

– Ты попадешь в беду: это гораздо хуже, чем пропустить соревнование. На самом деле, скорее всего, ты уже попадала в беду…

Она закрывает глаза. Я начинаю понимать, как отвечает Оливия. Всякий раз, когда она не начинает спорить с пеной у рта, это означает ее неохотное согласие. Значит, как минимум однажды она уже пострадала, и подозреваю, это было ужасно.

– Но должно же быть какое-то снотворное, которое тебе могут назначить, – настаиваю я.

– Да, и весь следующий день я буду как зомби. Думаешь, сегодня мой бег был дерьмовым? Ты еще не видел, как я бегаю после транквилизаторов.

Как она вообще может думать, что соревнования настолько важны, чтобы ради этого рисковать жизнью?

– Есть вещи важнее, чем бег.

Она смотрит на меня как на сумасшедшего:

– Не для меня.

Эта девушка… Эта глупая, глупая девчонка. Неужели она не понимает, как сильно может пострадать? Что она может потерять вообще всё за одно мгновение?

– А как насчет твоей жизни? – спрашиваю я. – Разве она не важнее, чем бег?

Она поворачивается, приподняв одну бровь; ее взгляд мрачен и непримирим. Для нее нет ничего важнее – это ответ, который я слишком хорошо понимаю. Именно так я сам относился к скалолазанию.

Следующие несколько дней проходят без происшествий. Оливия не опаздывает на тренировки, выполняет все, о чем я прошу, выслушивает замечания молча, даже не хмурясь и не отпуская едких комментариев, но при этом упорно избегает моего взгляда. Она хорошо притворяется, однако я начинаю подозревать, что ее суровая маска существует не просто так. Возможно, за ней скрывается нечто настолько хрупкое, что она сама не уверена, сможет ли выжить без этой защиты.

Это снова случается в пятницу. На тренировке она едва справляется с нагрузкой и в итоге отстает настолько, что бежит с самыми медленными девушками в команде. Я почти сдаюсь и велю ей остановиться. Когда они возвращаются на стадион, ее конечности дрожат и по мышцам пробегают спазмы. Она обхватывает себя руками в тщетной попытке это скрыть. По-прежнему не глядя мне в глаза.

– Хорошо позанимались, девочки! – кричу я. – Можете идти, увидимся в понедельник. Наслаждайтесь последней свободной пятницей.

Финнеган поворачивается, чтобы последовать за остальными, но я останавливаю ее:

– Оливия, задержись.

Она кивает, не поднимая взгляда. Ее колени так сильно дрожат, что стучат друг о друга. На это больно смотреть. Сколько же силы воли ей требуется, чтобы не отставать от команды в такие дни, когда она уже не способна пробежать даже несколько метров?

Я говорю ей присесть и протягиваю воду.

– Что нам с этим делать?

Она бросает на меня быстрый взгляд, одновременно панический и сердитый, и сразу отводит его.

– Я не знаю. Если бы знала, уже бы что-нибудь сделала.

– От чего это становится лучше? От чего – хуже?

– Переутомление, – отвечает она. – От переутомления становится лучше. А от стресса – хуже.

Я обращаю взгляд к стадиону, переваривая услышанное. Это означает, что наши тренировки создают идеальные условия для проявления ее проблемы: они дают недостаточно нагрузки, чтобы утомить ее перед сном, и вдобавок тонны стресса. И на них я веду себя так, будто она потеряет стипендию в ту же минуту, как только облажается. Казалось бы, не нужно быть гением, чтобы тренировать команду по кроссу, и все же в данной ситуации я не понимаю, как ей помочь.

– Но у твоих родителей должен же был быть способ как-то тебя останавливать, – говорю я. – Они не могли позволить ребенку просто так сбежать посреди ночи.

Она переводит на меня взгляд, и на мгновение я опять замечаю в ее глазах это маленькое уязвимое существо, прежде чем оно успевает скрыться. Оливия качает головой:

– Ничто меня не останавливало.

Боже… Мысль о том, что она вот так убегает по ночам, меня всерьез беспокоит. Она думает, что способна со всем справиться, но правда в том, что она ростом метр семьдесят и весом килограммов пятьдесят. Вероятно, ее может одолеть даже крупный ребенок. Когда я думаю о том, что ей приходится добираться домой автостопом…

Эта мысль, словно камень, остается лежать у меня в животе.

– Ты же знаешь, что если окажешься слишком далеко от кампуса, то всегда можешь позвонить мне? – наконец спрашиваю я. – Или если тебя просто нужно будет подвезти? В любом случае, ради бога, больше не езди автостопом.

– И как же мне это сделать, Уилл? – Она почти улыбается. – Когда я выбегаю из дома, то не останавливаюсь, чтобы захватить телефон.

Ну конечно, господи, она права. Мне невыносима мысль о том, что ей опять придется идти на риск, когда это повторится…

– Тебе нужно пойти к психотерапевту.

– Это ничего не даст, – категорически заявляет Оливия.

– Я неправильно выразился. Я имел в виду, что ты идешь к психотерапевту. Это не обсуждается. – Она награждает меня свирепым взглядом, заставляя рассмеяться. – Ты снова смотришь так, словно желаешь мне смерти, так что, по крайней мере, все возвращается на свои места.

Ее губы слегка дергаются. Все неприятности, которые она уже успела доставить, кажутся мне незначительными в тот момент, когда я вижу этот намек на улыбку.