Продана

Глава двенадцатая

Разбудил меня громкий стук. Я открыла глаза. В дверях стоял Радик и колотил по двери кулаком. Вообще-то нас редко кто будил. Если быть точной, то произошло это всего один раз, когда три дня назад уехала Эвелина. Тогда Радик так же стоял на пороге и колотил кулаком в дверь. Потом он крикнул Эвелине, чтобы она через пятнадцать минут была готова. Эвелина собралась и уехала с Маратом на машине. Марат в тот же вечер вернулся, но без Эвелины. Мысль о том, что же с ней случилось, не оставляла меня все это время, и теперь я забеспокоилась с удвоенной силой.

Может, сегодня настала моя очередь исчезнуть? Сердце отчаянно запрыгало в груди, от страха я покрылась испариной.

– Ты и ты, – произнес Радик, показывая рукой на меня и Татьяну, – будьте готовы через час. Упакуйте всю одежду. Постельное белье тоже. Мы поедем.

Задавать вопросы было бесполезно, возражать тем более – в этом случае взбучка была гарантирована. Я встала с матраса – боль от побоев теперь была моим перманентным состоянием. Двигаться приходилось осторожно, без резких движений. Сначала я сложила плед, потом простыню и засунула их в чемодан. Потом пошла в туалет.

Ходить в туалет было для меня мучением. Каждый раз из ануса шла кровь. Я кусала губы, чтобы не закричать, но иногда не сдерживала крика. В этот раз крови было еще больше: у меня начались месячные. На пять дней раньше срока, но я все равно обрадовалась. Может быть, таким образом удастся избавиться от клиентов? Может быть, меня оставят в покое хоть на несколько дней? К тому же месячные говорили о том, что я не забеременела, и это было главное. Не хватало еще забеременеть! Одна только мысль об этом приводила меня в ужас. Что мне тогда делать?

– Наташа, – закричала Татьяна. – Ты что там делаешь?

– Что надо, то и делаю.

– Давай поторапливайся, а то не успеем.

– Подожди, мне нужно больше времени, – прокричала я в ответ. – У меня месячные!

– Все равно шевелись! Мне тоже надо привести себя в порядок! – В ее голосе почему-то слышалась злость.

Все мои вещи лежали в чемодане. В сущности, я и не вытаскивала их оттуда ни разу. Татьяна, когда я уходила в туалет, еще собиралась. На ее матрасе валялась куча трусов и топов. Но теперь она уже почти все упаковала. Осталась только пара джинсов, которые никак не хотели влезать, и Татьяна по этому поводу громко чертыхалась. Я поняла, что она боится ехать, так же как и я. В этом и была причина ее нервозности.

– Эти чертовы джинсы!

– Тань, иди и помойся. Я упакую твой чемодан, – предложила я.

Такой расстроенной я видела ее впервые. Обычно она ко всему была безразлична. Она почти не разговаривала, ела немного и чаще всего сидела в кресле, скуривая сигареты одну за другой. Теперь она впала в истерику.

Я подошла к ней и взяла джинсы из ее рук. Все в чемодане у нее лежало комом.

– Давай я все-таки переложу твои вещи, – твердо сказала я. – Иди мойся.

Она с благодарностью посмотрела на меня и тут же исчезла за дверью. Я слышала, как плеск воды заглушал ее всхлипывания.

– Вы куда собрались? – спросила Оксана, сидя на матрасе.

– Не знаю еще.

– Вы уезжаете?

– Вероятно.

– А куда?

– Нам говорили, что в Швецию, но на самом деле я не знаю куда.

– А вы надолго? – расстроилась Оксана.

– Откуда мне знать, девочка! Я ничего не знаю.

– А что я буду делать без вас?

Я не ответила. Я опасалась за нее. Но я не хотела показывать этого. В глазах щипало, но плакать было нельзя, потому что это могло испугать ее еще больше.

Оксана напоминала маленького птенца, завернутого в плед. Рыжие волосы растрепались, губы вздулись, глаза полны страха и боли. Страх был хуже боли. Из-за страха я не могла сопротивляться, когда меня изнасиловали в первый раз, страх парализовывал меня и в последующие дни. Однажды один клиент пожаловался на меня Марату, и тот тут же избил меня. Меня били практически каждый день, но все равно я каждый раз боялась этого. Страх превращает человека в раба, страх убивает все другие чувства, кроме одного: волю к тому, чтобы выжить. Выжить в надежде, что унижения когда-нибудь кончатся. Я – надеялась. Я знала, что рано или поздно мои страдания подойдут к концу. Не могут же они длиться вечно!

Я не знала, что ответить Оксане. Я стояла и упаковывала Татьянины вещи, аккуратно складывая их в чемодан. Каждую вещь я разглаживала руками. Я делала это механически, как привыкла обращаться со своей одеждой. В общежитии в Петербурге не было утюга, а ходить в неглаженой одежде было неудобно. Бабушка говорила, что нет ничего хуже неряшливой женщины и неза-стеленной кровати. Я вспомнила о ее белом, ручной вязки покрывале и белоснежных простынях и тяжело вздохнула. Чем теперь занимается бабушка? Вспоминает ли она обо мне?

Чтобы не разреветься, я прогнала мысль о бабушке и продолжила укладывать вещи Татьяны. Радик сказал, чтобы мы взяли с собой постельное белье. Я сняла с матраса Танину простыню и сложила ее. Под простыней лежал старый конверт. Я присела на корточки и открыла его. В конверте находилась фотография – кажется, семейная: маленькая девочка, мама, папа и мальчик на руках у отца. В девочке я узнала Татьяну. Как трогательно она выглядела с большими бантами в косичках! А мальчик был конечно же ее братом – тем самым, которого она хотела своим телом вызволить из детского дома, где его третировали.

– Так надолго вы уезжаете? – прервала мои мысли Оксана.

Я закрыла чемодан и обернулась к ней. Она по-прежнему сидела на матрасе.

– Маленькая моя…

Я подошла и села рядом. Я обняла ее за плечи, и она прижалась ко мне головой. Я не знала, что ей сказать. Я и в самом деле не знала, куда и насколько мы едем. Я не знала, вернемся ли мы вообще. Я ничего не знала. Я не распоряжалась своей жизнью. Я принадлежала сутенерам. Нет, не я – мое тело.

Оксана всхлипнула. На ум не приходило ни одного слова, которое могло бы ей помочь. Но я чувствовала необходимость сказать ей, что с ней могло случиться.

– Может быть, мы и вернемся, но я не уверена…

– Но куда вы едете?

– Я же сказала, возможно, в Швецию.

– А куда в Швецию?

– Вот это мне неизвестно.

– А вы не можете меня взять с собой? Я боюсь оставаться тут одна…

– От нас это не зависит…

– А от кого?

Глупая девочка… Она и сама могла догадаться, кто тут командует, но я понимала, что она хотела услышать это от меня. Я должна была подтвердить то, чего она боялась.

– Марат, Радик и Леандр, – ответила я со вздохом.

– А почему они командуют?

– Они сутенеры, зарабатывают деньги на том, что продают нас клиентам.

– Но я не хочу заниматься этим, – вскинула голову Оксана.

– Я тоже… Но… – Я замолчала. Мне нужно было подумать, как точнее выразиться: – Я была продана им… И тебя тоже продали…

– Нет!

Несмотря на наши разъяснения, она не хотела верить в свершившееся. Ей еще хуже, чем мне, подумала я. Меня продал Сергей, которого я, собственно, не знала. А ее продал собственный дядя, близкий родственник, который видел, как она росла. Возможно также, что после вчерашнего потрясения она просто забыла, что мы ей говорили. Придется объяснять все заново.

– Твой дядя, по-видимому, получил за тебя большие деньги, – сказала я. – Вероятно, тысячу долларов.

– Ты врешь. Он обещал найти для меня работу, чтобы я смогла купить маме лекарства.

– Я тоже верила, что буду работать в казино, а попала сюда. И никаких денег мне тут не платят.

– Они обманули дядю, эти гады! Я пожалуюсь на них в милицию!

Конечно, дядя отлично знал, куда и для чего он продал Оксану, подумала я. Иначе бы он не сбежал со двора, как последняя крыса. Он сделал это намеренно. На Украине, откуда Оксана родом, тысяча долларов – это огромная сумма. После того, что я пережила, я ничуть не удивляюсь тому, что люди за деньги могут пойти на какое угодно преступление. Даже на продажу собственной племянницы.

– Радик – тот, который маленького роста, – добрый. Вернее, добрее других. Он обычно не бьет. Держись к нему поближе. Может быть, Марат и Леандр уедут с нами, а Радик останется здесь.

В этом я и сама не была уверена. Я только слышала, как они болтали между собой на литовском. Я разобрала слова «Швеция», «нет», «да» и их имена. Из этого я сделала вывод, что Радик, скорее всего, с нами не поедет. В этом случае Оксане, считай, повезло. Радик все-таки был самый спокойный из них. А я со своей стороны постараюсь побыстрей связаться с полицией. Глядя на Оксану, я все больше утверждалась в мысли, что приняла правильное решение. В конце концов, этого птенчика надо спасать. Было также важно объяснить девочке, чтобы она не бузила так открыто, как я. Если она попытается сбежать, ее будут бить, как били меня. И еще вопрос, выживет ли она после побоев. Главное для нее – выжить и не сломаться, пока я не приведу свой план в исполнение.

– Я скоро вернусь и… буду помогать тебе оттуда, – пообещала я и обняла Оксану за плечи. – Верь мне.

Если не умру раньше, подумала я про себя. Если мой план удастся. Если я не попаду в тюрьму за нелегальный въезд в страну. «Если» было очень много, но о них я не хотела рассказывать Оксане. Чтобы выжить, ей нужна была надежда. Надежда должна оставаться всегда. Я знала, как это нелегко, но мысли должны иметь другое направление. Позитивное, что ли… Нельзя зацикливаться на унижениях. Мне, например, очень помогало думать о бабушке, а у Татьяны был маленький брат. Оксане тоже нужно иметь кого-то или что-то, чтобы об этом вспоминать. Причем вспоминать она должна не только о больной раком матери – от этого ей станет только еще хуже. Пусть лучше думает о том, что я либо вернусь обратно, либо буду помогать ей оттуда. Рано или поздно все будет хорошо.

– Я тебе верю, – тихо сказала Оксана.

– И еще. Всегда закрывай глаза, не смотри им в глаза.

– Кому?

– Мужикам – кому же еще! Клиентам.

Я вздохнула. Я хотела сказать «насильникам», но сдержалась. Ни к чему это. Оксана только еще больше испугается, а страх делу не помощник.

– Знаешь, есть много мужиков с гадкими фантазиями, – продолжала я. – Постарайся не думать об этом. Постарайся выбросить их из головы.

– Какие такие фантазии?

– Есть мужчины, которым хочется только одного – секса.

– И что же мне делать?

– Тебе ничего не надо делать. Просто постарайся потом все это забыть.

– А можно ли это забыть?

– Надо попытаться.

Я вздохнула, потому что была уверена, что такого забыть нельзя. Каждый раз, когда Марат бросал на меня свой тяжелый взгляд, страх разгорался во мне с новой силой. Более того, за последнее время он вырос до чудовищных размеров, что бы я ни говорила и как бы я ни хорохорилась. Страх вытеснил все чувства, какие у меня были, и я не была уверена до конца, что когда-нибудь смогу вернуться к нормальной жизни.

Днем раньше, когда Марат хотел поколотить Оксану, я думала, что я поборола страх, но это длилось недолго. Вечером страх снова дал о себе знать. Однако я могла дать Оксане хороший совет – научить ее тому, что я усвоила на собственном опыте.

– Поняла? Не смотри им в глаза…

– Ты уже говорила, – напомнила Оксана.

Я ничего не ответила. Останься мы здесь, я бы не смогла защитить ее. И все же я была рада, что мы поговорили.

– Наташка, ты веришь, что твоя проповедь ей поможет? – спросила Татьяна, появившаяся в предбаннике.

– Да, верю, – ответила я просто.

– Все это слова, пустая болтовня. «Не смотри им в глаза», – передразнила она меня. – Жди меня! Просто смешно!

Может, это и было смешно! Но как вылечить раны, сидящие глубоко в каждой из нас?

Мой доктор-психолог пытается объяснить поведение Марата дурным прошлым.

– Его, может быть, бил отец, – сказала она мне. – Или еще хуже: не исключено, что он был объектом сексуального насилия.

Но мне-то не легче от того, что он страдал в детстве. Какой толк в том, чтобы смотреть на мужчин другими глазами? Увидеть в мужчине достойную сожаления жертву? Какая же он жертва, если ежедневно брал меня силой и избивал?

– Если простить сердцем, можно понять и умом, – сказала мне докторша.

Это было похоже на строку из Библии. Я не верю в Бога и не думаю, что Марат или Радик верят в Него. Бабушка иногда рассказывала мне о Библии, но сама она никогда ее не читала. И она не ходила в церковь. Да и церкви-то поблизости не было. При советской власти все церкви разрушили. Те, что остались, использовали как склады. В них хранили картошку. В Петербурге были церкви, но ездить туда было слишком далеко. Правда, лет пять назад в соседней деревне построили храм, чьи золоченые купола только подчеркивали убожество прилегающих к нему домов, но бабушка туда не ходила.

– Кто-то же должен за коровами присмотреть, – ворчала она, когда я поинтересовалась, почему она ни разу не была на службе.

Тем не менее у нас в доме была пара икон, которые достались бабушке от соседки. Они стояли на полке в кухне. И еще бабушка всегда красила яйца и пекла куличи на Пасху. Мне нравились куличи и нравилось красить яйца. Когда мы готовились к Пасхе, бабушка рассказывала мне о рае и аде, об Адаме и Еве, об Иисусе и его Отце. Только я никак не могла взять в толк, почему Отец заставил страдать своего Сына на кресте, почему Он не помешал этому. Бабушка тоже не могла дать мне ответ. Я спрашивала ее, знала ли она еще какие-нибудь истории про Иисуса, но она отвечала отрицательно. Она знала только, что Иисус учил людей прощать друг друга и не делать друг другу зла.

Как я поняла, в Бога бабушка не верила. И я тоже не верю. Я не могу простить людей, которые сделали мне больно, которые видели во мне только тело, на котором они могли зарабатывать деньги. Я не такая добрая, как Христос, и не могу простить тех, кто меня унижал.

– Никогда, – сказала я докторше. – Никогда. Никогда я их не прощу. Если бы я была немного сильней физически, я бы отрезала их грязные члены и засунула им в задницу!

После моей вспышки докторша долго сидела и не знала, что сказать. Потом она сказала нечто такое, что я не могу забыть. Она сказала:

– Именно это делает нас, людей, похожими на Марата.

– Что именно?

– Гнев и желание мести. – Она посмотрела мне в глаза: – Ты хочешь быть такой же, как Марат?

Я не ответила. Я вообще ничего не хотела. Я хотела только, чтобы меня оставили в покое. У меня не было больше сил бороться. Я сидела в своей комнате в дурдоме, уставившись на вышитое вручную покрывало, похожее на бабушкино, и плакала. Я не хотела вспоминать, но воспоминания приходили сами.

Я помню, как провалился мой план обратиться в полицию. Я помню, как горько мне было, когда я оказалась на борту парома, плывущего в Швецию. Я лежала на кровати, утопив голову в подушку, и плакала. Простыня в каюте была чистой и белой, как снег, и приятно пахла. Как будто я очутилась в раю после вонючей бани но это ощущение мне нисколечко не помогло. Я впала в истерику.

Я хотела заявить на КПП о том, что паспорт не мой и что меня зовут вовсе не Надей Ковалевой. Но я не сделала этого. Я просто испугалась. Именно в тот момент, когда полицейский сравнивал мою внешность с фотографией в паспорте, я так испугалась, что не смогла произнести ни слова. Я стояла и улыбалась как дура, как полная дебилка. Страх, который я пыталась подавить в себе все время, пока мы ехали на морской вокзал, вылез из желудка и начал снова расти. Он рос и рос и заполнил все мое существо. У меня даже колени дрожали, так мне было страшно.

Полицейский спросил меня о чем-то по-литовски, но я не поняла. Тогда он снова посмотрел в паспорт и спросил на русском языке:

– Ты едешь только в Швецию или проследуешь дальше?

– Нет, – удалось мне выдавить из себя.

Он закрыл паспорт и отдал его мне. Я стояла и смотрела на него.

– Приятного путешествия, – сказал он и нажал на кнопку. Калитка открылась, и я оказалась на пароме.

Я не хотела идти, мне хотелось крикнуть, что у меня чужой паспорт, что меня продали в рабство, что я не хочу быть проституткой…

Но я промолчала. Я стояла на полусогнутых ногах и смотрела на полицейского. Не выпускай меня, помоги! – рвался из меня крик, но его никто не услышал.

Я положила паспорт в карман и послушно пошла в направлении нового ада. За мной следовала Татьяна потом Радик, с нами поехал все-таки он. Марат ждал нас на палубе.

– Ты опять бузишь, паршивая сволочь, – прошипел он. – Смотри, вышвырну ночью с палубы! В море тебя точно никто не найдет!

Я знала, что он может это сделать. Это не было пустой угрозой.