Проделки морского беса

Глава 19
ИСТИННЫЙ МОРСКОЙ БЕС

Елизара Овчину-Шубникова велено было определить помощником к его родному дяде с материнской стороны, инженер-генералу Никите Талызину.

Талызин был в Питерсбурхе не малой персоной. Без генерал- инженера не предпринималось ни одно большое строение. Но умный, весьма образованный, знающий иностранные языки Талызин не стремился выдвинуться вперед других. Пускай дворцы и церкви возводят выписанные из заморских краев прославленные зодчие. Его, талы- зинское дело — укреплять набережные, чтоб не ползли и не осыпались, возводить причалы для кораблей, ставить батареи для обороны города.

Свою семью генерал в Питерсбурх не взял, схитрил, побаивался, что супруга, женщина властная, своевольная, приверженная старым укладам, может ненароком подвести. Где-нибудь на ассамблее у вельможи возьмется срамить знатную иностранку, зачем оголила плечи и посыпала власы пудрой. Или кавалеров, галантно беседующих с дамами, разгонит кого куда… Разве видано или слыхано на Руси, чтоб мужчины знатных родов точили лясы с бабенками, да еще с мужними женами. Срамота!

Талызин скромненько объяснял:

— Жена у меня хворая, сырая; бывает, по неделям с печи не слезает. Я уж ее везти боюсь, как бы не преставилась дорогой.

К племяннику Никита Васильевич приглядывался недолго. Чутьем бывалого человека скоро распознал его, полюбил, привязался всей душой. И Елизар полюбил дядю. После диковатого, вечно обиженного на всех и на все отца, этот человек поразил его воображение. О чем ни заговоришь, все дядя знает и понимает, обо всем имеет свое суждение.

Как водится по пословице «сапожник без сапог», так и Никита Талызин не нашел времени достроить для себя хороший дом. Начал, возвел первый этаж и половину второго, а далее забросил, отложил до иных более свободных времен.

Так и стояли окна, зашитые досками, кровля наполовину покрыта, а с другого конца одни стропила.

По вечерам, намаявшись за день на морозе, оба, дядя и племянник, любили посидеть не в прохладной зальце, а в теплой, уютной поварне. Талызин рассматривал чертежи, то и дело что-то в них исправляя и делая пометки, читал пузатенькие книжки, то на немецком, то на английском и даже на гишпанском языках. Гишпанский язык изучил на всякий случай. Елизар тоже читал, учился, все больше интересовался морскими науками.

Надежды вернуться на флот было мало. Осторожный Кикин не разрешил Елизару даже работать на Адмиралтействе, где в то время строились разом три корабля. Баас — так на голландский манер прозывали главного смотрителя корабельного строения — сам ходил кланяться, очень хотел заполучить себе дельного, а, главное, любящего море молодого помощника. Ничего не вышло: Кикин не уступил. Не удалось Елизару устроиться и в Новую Голландию, где делали галеры. Лишь изредка ходил поглядеть, как осторожно выводят каналами ходкие, узкие суда, как изящно расправляют они паруса и, разведя в стороны десятки весел, разом берут ими воду, оттолкнутся и летят, будто скользят с горы.

Не больно весело обстояли и Елизаровы амурные дела. В первый же день после выхода из Адмиралтейской фортеции к недостроенным талызинским палатам подскакал в сопровождении солдата живописный, как картина, Аким Яблоков, нарочно вздыбил каракового жеребца, заставил поплясать на тонких, словно точеных, задних ногах. Затем бросил повод солдату, легко соскочил и, распахнув настежь дверь, ввалился в темные сени. Метнулась между кадками с солениями перепуганная кошка, из поварни выглянула завязанная платком голова стряпухи.

— Чего тебе? — крикнула стряпуха. — Чего ломишься, как оглашенный?

— А где Елизар? — спросил Аким. С недавних пор он усвоил себе манеру чуть гнусавить на иностранный лад, будто не привык изъясняться ио-русски.

— А я откель знаю! — рассердилась стряпуха и захлопнула дверь.

Аким постоял в темноте, подумал, потом кончиком хлыста постучал в дверь поварни.

— Эй, бабка, на те куверт. Скажи, приезжал господин корнет Яблоков замест вестника амура. В сим куверте сердешный жар и ку- пидонова стрела.

Стряпуха недоверчиво взяла конверт, покрутила в руках, даже понюхала. От бумаги сладко пахло цветами.

— Ладно, отдам… Какая такая стрела? Я вострого боюсь…

Аким, не разъясняя, махнул рукой и вышел. Чего с дурой толковать : все равно не поймет.

В розовом, надушенном конверте лежало приглашение капитан- командора Огаркова посетить его дом, где квартирует известная Елизару особа.

В положенный час Елизар в вычищенном мундире, расчесанный да припомаженный, сменив смазные ботфорты на чулки и башмаки с пряжками, чуть не на цыпках побежал на Невскую першпективу, где неподалеку от Адмиралтейства в дворовом флигеле разместился со своим семейством канитан-командор. Капитан встретил Елизара приветливо, облобызал, предложил выпить с ним водки, горячего грогу или на худой конец заморской романеи. Елизар деликатно отказался. Капитан хватил маленькую стопочку перцовки, крякнул, сказал:

— Ну, ладно, вьюнош. Дело твое молодое… Пойдем на ту половину, там тебя ждут не дождутся.

Свидание вышло умилительным и сердечным, хотя и не совсем таким, как представлялось Елизару. Воинственный капитан и его супруга, дама солидных размеров, одетая по-новомодному, но повязанная платком вместо накладных волос, оба сели в кресла с обеих сторон узкой горнички, образовав собой как бы непреодолимый барьер. По другую сторону четы Старковых тоже стояли стулья. Первой влетела в комнату Анелька, увидев Елизара, кинулась было к нему, йо жена Огаркова бесцеремонно ухватила ее за платье и удержала. Вслед за Анютой-Анелькой одна за другой впорхнули все три огар- ковских девы: сперва старшая, за ней средняя и младшенькая. Девы были хорошенькие, славные, хохотушки, но жестокий политес обязывал. Девицы принялись приседать, растопырив в стороны юбки, обмахивались веерами, нюхали принесенные с собой цветочки и томно закатывали глаза. Маленькая сидела набычившись, скучала.

Одна Анеля была естественна. Путая русские, польские и немецкие слова, рассказала о своем несчастном брате Михале, расплакалась, потом сказала, что в Польшу не вернется, никого там у нее нет, и выжидательно посмотрела на Елизара.

— Не возвращайся! — забывшись, крикнул Елизар, вскакивая со стульца и шагнув к ней. — Чего тебе твоя Польша! Годи немного… Вот распутаюсь со своими делами, сватов зашлю.

— Что это значит — сватов? — спросила Анелька, широко распахнув глаза. — Поцо [7] мне сваты?

У Елизара опять холодно стало под сердцем, до того яркие, изумрудные, глубокие были у нее глаза. А волосы — золотая кудель. И не пудренные, просто свитые в длинные, тугие косы. Эх, обнял бы,

да прижал к сердцу. Но костлявый Огарков впился, как клещ, дергал за локоть.

— Сядь, сядь, на то стулец дан. Ишь, каки прытки! Ты сначала домой отпиши, получи благословение батюшки да матушки. И Анютке надо из их веры в нашу переходить, тогда и свадьбу сыграем. Ох, молодежь, все-то вам объясняй да разъясняй…

… В тот день у Талызиных были затеяны пироги. Сам Никита Васильевич особо любил пироги с горохом: и сытно, и удобно… Возьмешь с собой на работу, сядешь в сторонке, да и перекусишь. И вкусно и чисто — никакой лишней сырости.

Вечером в талызинской поварне дядя и племянник сели в сторонке разобраться с кое-какими делами, да «Куранты» почитать.

Пока Никита Василич считал что-то, Елизар «Курантов» не раскрывал, глядел, как стряпуха сажает в печь противни. И что-то больно зорко глядел. Кухарь какой нашелся. Потом он вдруг встал и тихонько подошел к самой печи.

— Что я тебя хочу спросить, Пелагеюшка, — каким-то особенным голосом заговорил он. — Как это так? Вот ты при мне давеча горох в горшок засыпала… Сам я видел — маловато, полгоршка не было? Так откуда же его теперь чуть не до верху стало? . .

Стряпуха только плечами повела — чудаки эти мужчины.

— А конечно дело… Сыпать надо знаючи. Насыпала б по плечики, он бы от воды разбух и верхом бы пошел; да еще как бы горшок не разорвало.

Талызин скинул с носа очки. Он услышал, как Елизар не то поскользнулся, не то споткнулся и громко охнул.

— Елизарка, ты чего?

Инженер-генерал даже с табуретки привстал: племянник стоял — не пойми, не то с перепугу, не то от радости бледный. Зубы у него стучали.

— Дядя! — как в ознобе, но с торжеством заговорил он. — Я теперь все понял! Я морского беса, которого мне иезуиты в трюм подложили, поймал. Вот он… — И дрожащим перстом Елизар показал на горшок с горохом.

И тут инженер-генерал охнул в свою очередь:

— Ах ты… Надо же! Вот это да!!!

Все дивились: Никита Талызин ни с того ни с сего вздумал звать гостей. Кажись, и поводу нет: ни тебе праздника, ни тебе дня ангела. Сам лично ездил приглашать Питерсбурхского генерал-губер- натора, Меншикова Александра Даниловича. Часто виделись по делу, обо всем толковали запросто, а тут битый час пришлось проторчать в передней горнице, ждать. Александр Данилович милостиво обещался…

… В большой талызинской палате было жарко натоплено. Длинный стол ломился от всякой вкусноты, хотя особенных разносолов в Питерсбурхе достать пока что было неоткуда. Жили скудно, зимой бывало даже подголадывали. Ветчина, солонина, блюдо с огурцами, с капустой, жбан с морошкой да с клюквой, купленный по случаю у голландского шкипера паштет, хотя и с душком. Штофы, бутылки, фляжки разных фасонов. А в углу здоровенная бадья и в той бадье плавает в мутной воде бочонок — видно, новая какая заморская выдумка…

Гости угощались, ели, пили вволю, да нет-нет косились в тот угол. Что там припас чудак Талызин? Чем надумал удивить? Бжели брага али пиво какое особое? Оно неплохо, да не больно в диковину. Пивали всякое: и мозельское, и рейнское, и бургундское, а также из Англии джин, виски, густой эль. Саженный, под рост царю Петру, крупнолицый, ухоженный красавец Александр Данилович давно уже расстегнул мундир, снял пояс с портупеей, отстегнул часть пуговиц на камзоле, чтобы одежа не стесняла, размотал кружевной шейный платок. Сладко рыгнув, погладил щетинистые усики.

— Ну чего, господа енералы? Начнем песни петь, али в игры сразимся? Попили, поели, надо и передохнуть.

Случайно встретился глазами с Елизаром, сидевшим на нижнем конце стола.

— А ты что, паря, приуныл? Рожа постная. Нос повесил. Али плохо служить у Талызина? Может, обижает?

Мичман Овчина-Шубников вскочил, вытянулся.

— Никак нет, господин генерал! Всем премного доволен! А выражение у меня оттого, что пребываю в ожидании.

Голубые, навыкате глаза Меншикова раскрылись еще шире. Он с интересом поглядел на мичмана, перевел взгляд на хозяина, лукаво подмигнул.

— Ершист.. *

Вельможный взгляд выражал сытое благоволение и насмешку. Не таких, мол, чудаков видали. Талызин сплел пальцы на круглом животе, загадочно изрек.

— Ерш — рыба не простая. Невелик, а поди хвати… Он те пером поколет.

За столом дружно грохнули.

— Что, Никита Васильич, страдаешь? Не сладить с молодежью? Признавайся, Талызин, лаешься с помощником? Не больно он тебе покорствует?

Талызин тонко усмехнулся, поглядел на шутников.

— Это как сказать. Может, у других с молодшими бывают споры да разговоры, а у нас нет. Мы оба любители загадки разгадывать. Вот, к примеру, господа, угадайте, что в сием бочонке?

Он качнул подбородком в сторону бадьи.,

— Пиво! Квас! Водка! Ром! — кричали, развеселясь.

Талызин отрицательйо мотал головой.

— Да черт там у него… — лениво протянул Меншиков.

— Вот именно! — неожиданно подхватил Талызин. — Он самый.

Вокруг замолчали. Этак-то шутить — не прошутиться бы! За колдовство, якшание с нечистой силой, богохульство, святейший Синод, учрежденный для начальствования над попами, тянул к ответу. Могли наложить эпитимью, штраф и даже насильно постричь в монахи.

— А к примеру, какой он из себя? Рогатый, с коцытами, с хвостом?

Талызин в упор уставился на задавшего ехидный вопрос чиновника.

— Не угадал. Виду сей черт самого обыкновенного, а беду наделал большую. Корабль на дно морское уволок,

И словно в подтверждение сказанного, со стороны бочонка стрельнуло, будто из фузеи. Меншиков не выдержал, вскочил, побежал к бадье. Один из обручей на крепком морском бочонке лопнул, распался. И другой скрипел от натуги.

— Чем ты его набил? Смех смехом, а знаешь…

Подбежавший Елизар щелкнул каблуками, вытянулся, как на

смотру. Левое веко у него от волнения дрожало, даже заикаться начал, хоть и был не из робких.

— Дозвольте доложить! Начинен сей бочонок вещью безобидной, даже пользительной, а что сия пользительная вещь в чертовскую силу превращаться может, сами скоро убедитесь. Воистину от сей силы сгиб корабль «Диамант».

Лицо Меншикова напряглось, стало злым. Он хотел было наклониться, рассмотреть поближе, и тут снова стрельнуло, лопнул второй обруч, и пошло рвать! Расселись клепки, вылетело днище. Петербургский генерал-губернатор упер руки в бока, выпучив глаза, приоткрыв рот, удивленно наблюдал. Потом глянул на Талызина, на Елизара и вдруг раскатился хохотом! Да — каким! Давно уж и слезы текли по щекам, и побагровел, а все не мог остановиться, насилу под ручки отвели к столу, уладили, дали для успокоения выпить кваску.

— Ох, ох! — стонал Меншиков, утирая глаза. — Ой, не могу, кончусь! Горох… горохом расперло! Вся Адмиралтейц-коллегия думает, гадает, а оно вот что… Мокрый горох набух! Беспременно сейчас же Петру Алексеичу отпишу, пущай государь тоже повеселится! Хотя хохотать-то… — Он посерьезнел, строго оглядел присутствующих. — Хохотать-то нам стыдно, совеститься надо. Моряки, а грузить корабли еще не умеем. Свойств простой клади не знаем. Оказывается, и тут свой секрет есть.

Пальцем поманил Елизара.

— А ну, подь сюда, расскажи толком. Как выведал секрет?

Елизар все еще был бледен, потный лоб блестел.

— Никакого секрета ни от кого не выведывал: в поварне подглядел, у стряпухи. Ну и сообразил: «Диамант» — то в переднем трюме тоже…

Меншиков снова раскатился, замахал руками,

— Ой, умора! У стряпухи подглядел! Глазаст! Умом востер, ох востер! Недаром на тебя хвалебную реляцию прислали, первый, мол, изловчился со своей ротой на стены залезть, и с той стороны, откель шведы и не чаяли. Своевременно учинил переполох. Шведы к нему, а наши с другой стены пошли на штурм. Молодец! За такое награды достоин, паче всего за остроту ума и догадливость. Ну, чего, к примеру, хотел?

— Мне бы во флот вернуться! Мечтаю дослужиться кораблем командовать! — Елизар выдохнул это одним духом.

Меншиков покрутил кончик уса«

— Ишь чего захотел. А каким кораблем? Знаешь ли, какой ко- рабль-то тебе нужен?

— Знаю! Пусть не велик будет, да хорошо строен. Когда корабль на прытком ходу своем трясет задом, то значит пропорция в его строении есть добрая. Это не я, это капитан Конон Зотов сказал, мой учитель, «Диамант» корму тяжкую имел, на ходу его заносило. И руля плохо слушался.

Меншиков что-то обдумывал, потом с расстановкой сказал:

— Когда б от меня одного зависело, все б^лло б в ладе. Я?то до- бер. А вот государь… на него как найдет. Вот кабы ты тот крепостной штандарт не утопил да ключи от крепостных ворот, тогда дело другое. В воинском деле, брат, честь — дело наипервейшее. Сперва польза государственная, а следом за ней честь, без этого нельзя.

Он налил в ковш квасу, студеного, с ледышками, выпил, налил еще, обмакнул в холодный квас кончики пальцев, потер лоб и виски. Затем сел к столу, стал пристально разглядывать игру перстней на холеных пальцах.

— Эх, Елизарка, Елизарка, — сказал Меншиков раздумчиво и уже трезвым голосом. — Нету у тебя этого самого… как говорят, бо- нера, иначе фортюны… счастья с удачей. Генерал, мой куманек, — Меншиков всех вельмож на виду охотно зачислял себе в кумовья, в приятели, даже в свойственники. — Генерал, говорю, неспроста велел тебе плыть к царю с регалиями. Знаешь поговорку: «Для хорошего гонца чарочка винца, а за плохую весть головы не снесть». Ну, хорошо, ты опять доказал остроту ума, доказал, как и что, почему флейт потоп. Но сие все-таки не есть фортуна, удача твоя так и лежит на дне моря. Послушай мой совет — оставайся служить у дяди. Он тебя и подвинет, он тебя и не обойдет.

— Нет, я свое счастье снова добуду, откель хочешь добуду, — горячо сказал Елизар.

Меншиков протяжно вздохнул.

— Ну как ты его добудешь? Поскачешь в Германию, другие ключи искать?

— Не, он добудет, — поддержал племянника Талызин. — У него дельные прожекты в голове. Он парень хват.

Меншиков досадливо похлопал себя по затылку.

— Ох уж мне эти прожекты, вон где сидят. Каждый день толкутся, кто с делом, а кто и так. Ладно, порешим вот на чем. Нынче с утра ко мне не заявляйтесь, дайте проспаться с похмелья. А вечером приходите ненадолго, вместе прикинем, как тебя перед государем императором обелить совсем, чтоб ты снова в фавор вошел. Ну помни, Никита Васильич, сухая ложка рот дерет! Ты это поимей в виду.