Проект «Феникс»

16

Войдя в лифт своего дома, Шарко повернул в замочной скважине ключ и нажал на кнопку «-1», чтобы попасть на частную подземную стоянку. Ночью он глаз не сомкнул — все время думал о Люси. И, не в силах совладать с беспокойством, в десять минут четвертого отправил ей эсэмэску: «Как дела?» Около шести пришел лапидарный ответ: «Все в порядке».

В лифте он смотрел в зеркало. Впервые за целую вечность Франк зачесал назад отросшие волосы с проседью и слегка намазал их гелем, который пролежал так долго, что даже затвердел. А еще, повинуясь непонятному порыву, он надел утром свой старый темно-серый костюм — один из тех, в которых вел свои самые серьезные дела. У каждого сыщика найдется свой талисман — у кого трубка, у кого пуля, у кого медаль, а у него почему-то вот эти тряпки. Брюки с него спадали, и, чтобы проделать в черном ремне еще одну дырочку, он воспользовался машинкой, выбивающей косточки из вишен. Пиджак тоже висел на нем как на вешалке. Словом, выглядел он как Лорел в одежде Харди,[13] но какая разница! В костюме хорошего покроя он лучше себя чувствует, да и выглядит более здоровым.

Приблизившись к своему старенькому «Рено-21» и заметив тень, внезапно вынырнувшую из угла, где лежало старое барахло на выброс, в частности километры тоненьких рельсов и килограммы полиуретановых украшений для игрушечной железной дороги, он вздрогнул:

— Черт возьми, ты меня напугал!

Тень оказалась не кем иным, как Бертраном Маньяном. Хмурое лицо, черные крысиные глазки. Маньян уже сунул в рот сигарету и сейчас крутил колесико зажигалки, чтобы прикурить. Щелчок отозвался эхом в бетонных стенах подвала, желтым огоньком высветилась вырубленная из кремня физиономия. Из всех капитанов уголовной полиции Маньян обладал самым темным и неоднозначным прошлым. Он успел поработать везде — от полиции нравов до Управления по борьбе с наркотиками, он, как никто, знал дно Парижа. Он знал тайные бордели, садомазохистские клубы, знал все гнусные, все подозрительные злачные места, и кое-кто сталкивался с ним там в неслужебное время. Не говоря уже о его продолжительной деятельности на ниве борьбы с торговлей людьми и с эксплуатацией проституции третьими лицами. В подразделении, прославившемся жесткостью действий, в том числе и по отношению к несовершеннолетним.

Впрочем, сам Бертран Маньян гордился своими «подвигами», как гордятся списком заслуг и почестей.

— Неплохой костюмчик! И волосы уложил. Что-то переменилось в твоей жизни, Шарко? Бабу наконец завел?

— Чего тебе от меня надо?

— Еду вот от Фредерика Юро. Бедняга ведь обитал всего-то километрах в трех отсюда, вы были почти соседями. Ну и решил заглянуть сюда.

Сколько времени Маньян здесь торчит? Как проник в подвал? Почему он один? И что еще за намек на присутствие женщины в его, Шарко, жизни? Комиссар хотел было отпереть дверцу машины, но Маньян, опередив его, положил руку на капот:

— Минутку. Почему ты всегда так спешишь?

У Шарко перехватило дыхание: пока Маньян караулил здесь, кто-то другой вполне мог следить за ним вчера, когда он ездил в вивоннскую тюрьму, или забраться к нему в квартиру и всё там перерыть. Нет никого, продажнее и изворотливее, чем полицейский, преследующий другого полицейского.

— Чего тебе от меня надо?

— Хорошенькое у тебя тут местечко, комиссар, — и для такой дрянной тачки! Я и не знал, что «Рено-21» еще существует! А почему ты не оставляешь машину на улице?

— Потому что есть эта подземная стоянка, и эта подземная стоянка принадлежит мне.

Маньян выдержал паузу, пристально глядя на Шарко, потом обошел автомобиль, рассматривая его так, будто собирался разобрать на части.

— Можешь мне сказать, где был в пятницу вечером?

Шарко поклонился появившемуся рядом соседу, дал тому отойти в сторону и ответил, стараясь говорить потише:

— Ты продолжаешь свои происки. Я нашел тебя здесь, на своей стоянке, одного, в восемь утра. Ты решил сам заняться расследованием. Так почему бы тебе не допросить шлюх и сутенеров, которые болтались поблизости от места преступления той ночью? Почему ты не выполняешь своих обязанностей как положено?

— Наоборот, выполняю: я все время при деле и делаю именно то, что предписывает долг. И потому спрашиваю: надо полагать, в ту самую пятницу около полуночи ты был у себя дома?

— От тебя ничего не скроешь.

— Вот только никто не может этого подтвердить?

— От тебя ничего не скроешь.

Маньян, лукаво улыбаясь, достал блокнот, показал его Шарко:

— Знаешь, что тут?

— Откуда? Конечно нет. Там адрес твоей последней возлюбленной? Ну и кто на этот раз? Румынка восемнадцати лет?

— Не надо так вести себя, комиссар! Знаешь, когда ты загадил место преступления, я погрузился в одну забавную игру. Я подумал: а что, если разобраться, кто он на самом деле, этот комиссар с таким тяжелым прошлым? Дело Юро, согласись, замечательно подходящий повод тобой поинтересоваться.

— Как грустно, что тебе совсем нечего делать…

— Опять мимо. Просто я все это принял слишком близко к сердцу. Ну и побеседовал немножко со сторожем твоего дома. И он мне сообщил кое-что интересное.

Маньян снова взял паузу, рассчитывая, что в Шарко проснется любопытство и его слабая сторона станет очевидна. Но комиссар и бровью не повел. Сцена напоминала поединок двух кобр: вот они встали на хвосты и молча смотрят одна на другую перед решающей схваткой. Маньяну ничего не оставалось, как продолжить объяснения:

— За то время, что этот сторож тебя знает, ты почти всегда оставлял машину на ближайшей к дому стоянке. В нескольких метрах от его служебного помещения. Если б ты завел себе БМВ, я бы понял твое внезапное желание укрыть ее от ненастья и возможных преступников. Но эту груду ржавого железа… — Маньян наклонился, провел тыльной стороной ладони по чистому бетонному полу. — Тут все как новенькое. Твой сосед по стоянке заверил меня, что это место всегда пустовало, а поскольку стоянка узкая, он парковался наискосок, занимая часть принадлежащей тебе площадки. Но вдруг, на прошлой неделе, ты сообщил ему, что намерен сам парковаться в подвале, поэтому он больше не должен посягать на твое пространство…

Голос резонировал, возвращался от стен эхом. Слышался шорох шин: люди уезжали на работу. Шарко снова почувствовал, как в нем растет напряжение.

— И что? — спросил он. — Хочешь посмотреть мои последние анализы? Мое нынешнее физическое состояние не позволяет носить тяжести, а коробки с водой, с молоком, они, знаешь ли, тяжелые. Оглянись и увидишь: там, за твоей спиной — дверь лифта, который доставляет меня прямо в квартиру. А если я паркуюсь снаружи, мне, чтобы попасть домой, нужно пройти не меньше двухсот метров и подниматься по ступенькам. Признаюсь, мне трудно понять твои намерения, трудно понять, почему ты любой мой поступок расцениваешь как повод меня на чем-то поймать.

Клуб дыма, выпущенный Маньяном, вполне мог запустить датчики противопожарной охраны. Он совершенный псих, он опасен, Шарко видел его в действии, видел, как он одним пинком посылал подозреваемых в нокаут.

— Сторож официально засвидетельствовал, что в ночь убийства твоя машина стояла на месте.

— Естественно, раз я был дома.

— Ты сфабриковал себе отличное алиби, комиссар. Более того, и в последующие дни ты продолжаешь парковаться здесь же. Блестяще, просто блестяще! Так изменить свои привычки! Открывать пультом гараж, маневрировать в этой тесноте на твоей-то колымаге… Когда ты перестанешь играть в прятки и снова начнешь парковаться на улице?

Шарко удалось наконец открыть дверцу машины. Садясь за руль, он ответил спокойно и уверенно:

— Ты не расслышал того, что я тебе сказал, но это не так уж важно. Может быть, я ошибаюсь, может быть, я ни хрена не понимаю в профессии полицейского, только разве наличие неопровержимого алиби автоматически превращает его обладателя в подозреваемого?

Маньян не отступал, словно голодная собака, которая вцепилась в мозговую косточку:

— Венсенский лес отсюда далеко. Поскольку ты тогда оставил дома свою развалюху, ты был вынужден взять такси, сесть в автобус или — самое удобное — в метро. А в метро везде есть камеры видеонаблюдения.

— Разумеется. Валяй просматривай, что там накопилось на всех камерах города, тебя это надолго займет.

Затянувшись до упора крошечным остатком сигареты, Маньян отошел и щелчком отправил окурок точнехонько под заднее колесо машины комиссара.

— Не провожай меня, выберусь сам. И мы в любом случае увидимся на набережной Орфевр. Но тебе не стоит беспокоиться: это дело останется между нами. Я разгрузил Леблона, думаю, он через несколько дней переключится на ваше дело. Менее всего мне хотелось бы, чтобы мои предположения пошатнули твою и без того… как бы это сказать… неоднозначную репутацию.

В тишине шаги Маньяна по бетонному полу гулом отдавались в ушах. Шарко просидел не шевелясь довольно долго… ощущение было такое, будто его хорошенько двинули в солнечное сплетение.

Была среда, и, как всегда по средам, он отправился на кладбище к жене и дочери, но избавиться от мыслей о том, что произошло в гараже, не удалось и там.

А полчаса спустя он уже сидел с Жаком Леваллуа в двух шагах от набережной Орфевр — за столиком кафе на углу бульвара Пале и набережной Марше-Нёф. В такое время дня жизнь здесь обычно бурлит, бурлила и сейчас: пешеходы, автомобили, орды мотоциклов — люди шли и ехали на работу. Завсегдатаем этого места молодой лейтенант полиции стал еще до поступления на службу, и сейчас он, одетый в легкую бежевую куртку, устроившись на террасе, задумчиво размешивал сахар в чашке кофе и глядел на проплывавшие баржи. Его мощный скутер на 250 кубов с двумя передними колесами был припаркован у тротуара. Шарко тоже заказал кофе и сел лицом к напарнику, как-то странно на него посмотревшему.

— Слушай, где ты выкопал этот костюм? — спросил Жак, наглядевшись. — Тебе не кажется, что он тебе великоват?

Шарко не ответил, он глаз не сводил с полицейских машин, подъезжавших к зданию Дворца юстиции. Полицейские в мундирах, судьи в мантиях, подозреваемые в наручниках… Бесконечное кружение, тонны дел, находящихся в производстве, таких, которые еще только предстоит рассматривать, и таких, которые пора сдавать в архив. Тюрьмы набиты под завязку, преступность постоянно растет, а сами преступления становятся все более жестокими. Но где решение? Шарко пришел в себя, заметив перед глазами ладонь Леваллуа, привставшего и наклонившегося над столиком.

— Ты, похоже, не в форме, Шарко: восемь утра, а ты уже спишь на ходу! Робийяр сказал, что ты заходил к нему вчера вечером и тоже запрашивал список заключенных, особенно интересуясь теми, кто в конце. Достойное занятие для выходного дня!

Одним глотком Шарко осушил полчашки кофе: надо запустить внутренние механизмы, любой ценой раскочегарить топку.

— Мне надо знать, что было нужно от арестантов нашей жертве. Ладно, давай-ка рассказывай, что у нас нового по делу Лутц.

— Что нового… Наши компьютерщики, обследовав все машины центра, не обнаружили ничего интересного, зато из компа Лутц им удалось вытащить текст ее диссертации. Файл рассыпался на фрагменты по всему диску, но в результате все было собрано, ничего не потерялось: слава богу, убийца не догадался дефрагментировать диск. Полная копия документа уже отправлена Клементине Жаспар.

— Отлично. А сам-то ты успел просмотреть документ?

— Где там, разве что бегло: там больше пятисот страниц да еще с какими-то графиками и совершенно непонятными разглагольствованиями на биологические темы. У меня сегодня свидание с Жаспар, надеюсь, она расскажет, в чем суть работы: у нее эти материалы уже с середины вчерашнего дня.

— Ты научился делегировать полномочия, это хорошо. И — я по глазам вижу — сказал еще не все.

Перед улыбкой Леваллуа не устояла бы ни одна женщина, и Шарко подумал: интересно, что за жена у этого парня? Есть ли у него дети? Чем он увлекается, как проводит свободное время? Куда ездит отдыхать? Комиссар ни о чем не спрашивал своего молодого напарника, ему уже не хотелось новых привязанностей, чем меньше знаешь — тем лучше.

А молодой напарник, пробежав глазами записи в блокноте, заговорил снова:

— Окружение Евы Лутц… Информации совсем немного. Соседи не замечали ничего странного или необычного. Жертва, как легко догадаться, была незамужняя, да и с друзьями довольно давно не общалась, — в общем, уже с год, как Ева полностью отрезала себя от мира ради работы. Научный руководитель Лутц не открыл нам ничего нового. Больше того: профессор чуть в обморок не упал, услыхав о путешествиях Лутц в Америку: она ему и словом об этом не обмолвилась. Что же до родителей… ну, тут ты сам понимаешь. Отец с матерью совершенно убиты, ничего не понимают. Ева была их единственной дочерью.

Шарко печально вздохнул:

— Да, они потеряли все и вряд ли скоро придут в себя. А родителям-то было хоть что-нибудь известно о ее путешествиях?

— Нет. Они виделись с Евой раз или два в месяц, да и то совсем не подолгу. Налетала и улетала — как вихрь. Лутц гуляла, как говорится, сама по себе, была весьма независимой. А благодаря родителям у нее был очень приличный счет в банке, и она многое могла себе позволить.

Леваллуа снова заглянул в блокнот.

— Что касается тюрем, то раз ты виделся с Робийяром, ты уже знаешь…

— Да. Лутц интересовалась только жестокими убийствами, все преступники, о которых она расспрашивала, были молоды, крепко скроены, в «анамнезе» каждого — детоубийство, все орудовали ножом, мотивы для убийства у всех более чем шаткие. Вопросы она задавала однотипные: был данный преступник левшой, была ли леворукость наследственной, переучивали ли его, ну и так далее.

— И она пыталась выяснить, влияла ли как-то леворукость на жизнь преступников, на их поступки… И всякий раз просила, чтобы ей дали фотографии этих заключенных — лица крупным планом. Говорила, что снимки нужны ей для научной работы. Только странно: мы же не нашли никаких таких снимков, верно? Скорее всего, их украл убийца Евы Лутц.

— А что говорит биологическая экспертиза?

Глаза Леваллуа вдруг загорелись.

— О-о, тут интересно! Эксперт позвонил мне вчера вечером, почти ночью, и сказал, что в ране нашелся обломок зубной эмали. И анализ ДНК подтвердил, что речь идет о зубах обычного шимпанзе.

Леваллуа взял бумажную салфетку и что-то на ней написал.

— Любишь загадки? — спросил он.

— Только не с утра, — ответил комиссар, взял протянутую ему салфетку и удивленно спросил: — Две тысячи? Что это значит?

— Это возраст обломка эмали.

Шарко, который собирался допить кофе, замер, потом поставил чашку.

— Ты хочешь сказать, что…

— Угу. Ископаемое, окаменелость. Возможно, убийца проник в Центр приматологий, имея с собой обезьяний череп двухтысячелетней давности, убил Еву Лутц, ударив ее по голове пресс-папье, после чего попросту приложил челюсти древнего примата к ее щеке и с силой сжал эти челюсти. Подтверждается версия еще и тем, что эксперты не обнаружили ни на теле, ни в крови жертвы даже признаков слюны животного.

Шарко потер подбородок. Эпизод, достойный фильма ужасов, и эпизод этот доказывал, что они имеют дело не просто с организованным и хорошо продумывающим свои действия преступником, но к тому же с очень хитрым и изворотливым злодеем.

— Вот почему Шери запомнила «чудовище», — задумчиво произнес комиссар. — Устрашающий обезьяний череп, по которому быстро растекалась кровь Евы Лутц, — как шимпанзе было не испугаться!

Леваллуа кивнул:

— Само собой. Убийца хотел замаскировать свое преступление, заставить нас поверить, что на жертву напала обезьяна, и тем самым пустить по ложному следу. Но в том-то, очевидно, и заключалась ошибка! В распоряжении убийцы — может быть, даже у него дома — были челюсти, череп или, если предположить самый крутой вариант, скелет ископаемого шимпанзе целиком. Преступник не оставил ни единого отпечатка пальцев, но этот кусочек зубной эмали выдал его с головой. Короче, этот тип наверняка имеет отношение к палеонтологии, к палеонтологам. Он может быть коллекционером, ученым, директором, хранителем музея, даже простым сотрудником. И в стране не так уж много мест, где мы можем попытаться найти его. Все-таки скелеты возрастом в две тысячи лет на дороге не валяются!

— Национальный музей естественной истории…

— Ну да, в Ботаническом саду. Я собираюсь поехать туда к открытию, сразу, как кофе допьем. Свидание с Клементиной Жаспар, кстати, там и назначено. Мы уже познакомились с живыми обезьянами в Центре приматологии, пора переходить к ископаемым в музее.

Шарко положительно начинал нравиться этот парнишка, о котором он ничего не знал. Комиссар опустошил чашку и кивнул в сторону скутера:

— Ладно, ближе к делу. Надеюсь, для меня шлем найдется?