Проект «Юпитер»

Она позвонила в службу спасения, но оказалось, что все бригады сейчас на вызовах и придется ожидать не менее часа. Тогда Амелия связалась с медпунктом университетского городка, рассказала, что у нее случилось, и сказала, что привезет Джулиана туда. Потом она вызвала такси.

Амелия стащила Джулиана с кресла, подхватила под руки и попыталась вытащить из алькова. Но у нее не хватило сил – она не смогла его поднять. А волочить Джулиана через весь дом по полу, держа за ноги, Амелия тоже не могла – это было слишком постыдно. Она выскочила обратно на улицу и чуть не врезалась в мускулистого парня-студента. Студент сразу согласился помочь. Он вынес Джулиана, поместил в такси и поехал вместе с Амелией до больницы, задавая по дороге вопросы, на которые она отвечала только невразумительными восклицаниями.

Как оказалось, студенту не обязательно было провожать Амелию до больницы – его помощь больше не понадобилась, потому что у больничного подъезда уже поджидали доктор и двое санитаров с носилками. Санитары быстро погрузили Джулиана на каталку, а доктор сделал ему две инъекции – в руку и в грудную клетку. После инъекции в грудную клетку Джулиан застонал и дернулся, глаза его приоткрылись, но видны были одни белки. Врач сказал, что это хороший признак. Только через сутки можно будет наверняка сказать, выздоровеет ли больной, так что Амелия могла либо ждать здесь, либо пойти домой.

Она сделала и то, и другое – поехала на такси вместе со своим помощником-студентом обратно домой, положила в сумку тетради и записи для будущих занятий и вернулась в больницу.

В комнате ожидания не было больше ни души. Амелия взяла чашечку кофе из автомата и присела на край кушетки.

Она разобрала бумаги, разложила их по порядку и стала просматривать заметки для лекции, но никак не могла сосредоточиться на них. Ей было бы трудно нормально заниматься обычной работой, даже если бы дома все было в порядке. Если Питер прав – а Амелия верила, что так и есть, – то проекту «Юпитер» конец. И его скоро закроют. Одиннадцать лет, большая часть ее профессиональной карьеры физика, пойдет коту под хвост. А тут еще и это! Этот неожиданный кризис в личной жизни… Несколько месяцев назад Джулиан настроил на нее свои мысленные часы, отсчитывающие время жизни. Это она во всем виновата! Если бы она сумела отбросить в сторону работу с Питером, если бы она сумела позабыть о своей карьере – и помогла Джулиану справиться с его страданиями и чувством вины, он бы не попал сюда, в больницу.

А может, и попал бы. Но тогда в этом не было бы ее вины.

В комнату вошел негр в мундире полковника и сел на кушетку рядом с Амелией. Резкий лимонный аромат его одеколона забивал больничные запахи. Полковник сказал:

– Вы, наверное, Амелия?

– Меня зовут Блейз. Или профессор Хардинг. Полковник-негр кивнул, но руки не подал.

– Я психотерапевт Джулиана, доктор Замат Джефферсон.

– Должна заметить, ваша психотерапия не сработала.

Полковник снова кивнул.

– Да, я знал, что у него суицидальные намерения. Я подключался вместе с ним. Поэтому я и дал ему таблетки, которыми он отравился.

– Что?! – Амелия в недоумении уставилась на психотерапевта. – Как прикажете это понимать?

– Он мог принять сразу всю упаковку таблеток и остаться в живых. Был бы в коме, но не смертельной.

– Значит, он вне опасности?

Полковник выложил на столик перед собой розовый лабораторный бланк и разгладил его обеими руками.

– Посмотрите вот сюда, в графу «алкоголь». Содержание алкоголя в крови – тридцать пять промилле. Одного этого почти хватает для самоубийства. Смертельная концентрация – сорок промилле.

– Вы и так знаете, что он много выпил. Вы же подключались вместе с ним.

– Вот именно. Обычно он не напивается так сильно. И сценарий, который Джулиан придумывал для самоубийства… Ну… Вообще-то, там не было ни алкоголя, ни таблеток.

– Вот как? И как же он собирался это устроить?

– Я не могу вам сказать. Но это должны были быть противозаконные действия, – психолог взял бланк с результатами анализов и аккуратно сложил пополам. – И в этом… В этом вы могли бы помочь.

– Помочь кому? Ему или армии?

– И ему, и армии. Если Джулиан выкарабкается из того состояния – а я почти уверен, что он оправится, – то он больше никогда не сможет работать механиком. Вы можете помочь ему это пережить.

Амелия помрачнела.

– Что вы имеете в виду? Ему ненавистна сама мысль о том, чтобы быть солдатом?

– Возможно. Но к подключениям вместе со своей группой он относится совсем иначе. Это серьезный довод. Джулиан в какой-то мере пристрастился к такой тесной взаимосвязи – можно сказать, к близости – с другими людьми, со своей боевой группой. Возможно, вам удастся хоть как-то помочь ему смириться с этой утратой.

– Близость… Секс?

– Вот именно, – черный доктор еще раз сложил листок с анализами пополам и разгладил сгиб ногтем. – Амелия, Блейз, я не знаю, понимаете ли вы, как сильно он вас любит, насколько он от вас зависим.

– Конечно же, я знаю. И это чувство взаимно.

– Ну, я никогда не чувствовал, что чувствуете вы… А с точки зрения Джулиана, в ваших отношениях есть некая неравнозначность, асимметрия.

Амелия откинулась на спинку дивана.

– И чего же он от меня хочет? – напряженным голосом спросила она. – Он знает, что у меня не так уж много времени. У меня всего одна жизнь.

– Джулиан знает, что ваша жизнь отдана работе. То, что вы делаете, более важно для вас, чем то, что вы есть.

– Довольно неприятное откровение. – Оба вздрогнули, когда в соседней комнате раздался резкий звон – кто-то уронил на пол металлический лоток с инструментами. – Но именно таковы большинство людей, с которыми мы общаемся. В мире и так слишком много бездельников. Если бы Джулиан был одним из них, мы, наверное, никогда бы с ним не встретились.

– Дело не совсем в этом… Видите ли, я из той же породы людей, что и вы. Если бы я просто сидел без дела и потреблял бесплатные блага жизни – я, наверное, сошел бы с ума. Вы тоже, – психолог замолчал, подыскивая слова. – Наверное, я попрошу вас взять на себя дополнительную работу, в качестве индивидуального психотерапевта для Джулиана, вдобавок к вашей основной работе в университете. До тех пор, пока ему не станет лучше.

Амелия посмотрела на него так, как иногда смотрела на своих студентов.

– Спасибо, что не стали напоминать – он ведь выполнял такую же работу для меня самой, – она встала и прошла через холл к автомату с кофе. – Взять вам чашечку?

– Нет, спасибо, не надо.

Когда Амелия вернулась, она передвинула стул так, чтобы столик оказался между ней и доктором Джефферсоном.

– Неделю назад я бы бросила все на свете ради того, чтобы стать психотерапевтом для Джулиана. Я люблю его сильнее, чем вы или он сам – как выяснилось, – и, конечно же, я очень многим ему обязана.

Она замолчала и подалась вперед.

– Но за последние несколько дней я узнала, что мир устроен гораздо сложнее, чем мне казалось раньше. Вы знаете, что Джулиан ездил в Вашингтон?

– Нет. Государственные дела?

– Не совсем. Он ездил в Вашингтон, потому что там была я – я там работала. Он явился ко мне, как я теперь понимаю, с мольбой о помощи.

– Это из-за убитого мальчика?

– И из-за всех остальных убитых и растоптанных толпой. Я ужаснулась, услышав его рассказ – еще до того, как это появилось в выпусках новостей. Но я… Я… – Амелия поднесла чашечку с кофе к губам и попробовала отхлебнуть, но быстро отставила чашку на стол и всхлипнула – неожиданный, мучительный звук.

Она смахнула с ресниц набежавшие слезы.

– Все в порядке, успокойтесь.

– Все совсем не в порядке! Но это гораздо больше, чем он или я. Больше, чем даже наша жизнь или смерть.

– Погодите, что вы такое говорите? Погодите. Это ваша работа?

– Я и так уже сказала слишком много. Но – да.

– Что это – защитная реакция, уход в работу?

– Можно сказать и так. Да.

Доктор Джефферсон откинулся на спинку дивана и стал энергично приглаживать свою бородку, будто боялся, что она вот-вот отклеится.

– Защита… Блейз, доктор Хардинг… Я целыми днями смотрю, как люди мне лгут. И хотя я разбираюсь не очень во многом, но это моя специальность.

– И что?

– И ничего. Ваша работа – это ваша работа, и меня она интересует лишь настолько, насколько она касается моего пациента. Мне безразлично, чем вы занимаетесь – спасаете страну или спасаете мир. Единственное, о чем я вас прошу – когда вы не заняты этим своим делом, занимайтесь Джулианом.

– Конечно.

– Вы действительно многим ему обязаны.

– Доктор Джефферсон, у меня уже есть крестная мать. И мне не нужна еще одна, с бородой и в брюках.

– Верно подмечено. Простите, я не хотел вас обидеть, – он поднялся. – Я не должен перекладывать на вас собственное чувство вины. Мне нельзя было отпускать Джулиана после того, как я с ним подключался. Если бы я настоял на своем, заставил его лечь в больницу – ничего этого не случилось бы.

Он протянул руку. Амелия ее пожала.

– Вот и хорошо. Вы будете укорять себя, я – себя, а наш больной тем временем поправится.

Джефферсон улыбнулся.

– Позаботьтесь о нем. И о себе. Такая работа требует ужасного нервного напряжения.

Амелия проводила его взглядом. Наружная дверь лопнула, закрываясь. Лицо Амелии покраснело, на глаза набежали слезы. Она старалась сдержаться, но не выдержала и расплакалась.

Когда я стал умирать, ощущение было такое, будто я плыву по коридору из яркого белого света. Потом я оказался в просторной светлой комнате, где были Амелия, и мои родители, и еще с десяток друзей и родственников. Отец был таким, каким я помнил его еще со школьных лет – стройным и без бороды. Нан Ли, первая девчонка, с которой у меня было что-то серьезное, стояла рядом со мной, засунув руку мне в карман, и поглаживала мои гениталии. Амелия с дурацкой улыбкой наблюдала за нами.

Все молчали и только смотрели друг на друга. Потом свет угас, и я проснулся в больнице. У меня на лице была кислородная маска, и воняло блевотиной. Нижняя челюсть болела, как будто кто-то меня ударил.

Рука была словно чужая и почти не слушалась, но я все же сумел дотянуться до маски и сдернуть ее с лица. В комнате был кто-то еще, кто – мне не было видно, но вроде бы женщина, и я попросил дать мне носовой платок – хотелось высморкаться. Она дала мне платок, но, когда я попробовал высморкаться, начался новый приступ рвоты – и она помогла мне приподняться и быстро подставила к подбородку металлический лоток, и держала, пока я блевал и откашливался, издавая премерзостные звуки. Потом она подала мне стакан воды и велела прополоскать рот. Только тогда я понял, что это не медсестра, а Амелия. Я произнес что-то романтическое, вроде «Вот дерьмо!», и снова начал проваливаться во тьму, а она уложила меня обратно на подушку и натянула на лицо кислородную маску. Я еще услышал, как она позвала медсестру, а потом совсем отключился.

До чего все-таки странно – какие-то из подобных эпизодов запоминаются очень четко, во всех мельчайших подробностях, а другие совсем забываются. Мне потом сказали, что после этого маленького рвотного ритуала я проспал пятнадцать часов подряд. А самому мне казалось, что я всего лишь на несколько секунд закрыл глаза. И когда снова их открыл – передо мной был уже доктор Джефферсон, с инъектором, которым он только что ввел какое-то лекарство мне в руку.

Кислородной маски на мне уже не было.

– Не пытайтесь встать, – предупредил доктор Джефферсон. – Расскажите, как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – я едва смог сфокусировать взгляд на нем. – Во-первых, я чувствую, что не умер – правильно? Таблеток не хватило.

– Амелия нашла вас и спасла.

– Я должен ее поблагодарить.

– Следует ли из этого, что вы намерены повторить то, что пытались сделать?

– А много таких, что не повторяют?

– Очень много, – у него в руках оказался стакан воды с пластиковой трубочкой. – Люди решаются на самоубийство по очень разным причинам.

Я попил воды через трубочку. Вода была холодная.

– Вы же не думаете, что я так уж серьезно настроен насчет этого?

– Думаю. Все, за что вы беретесь, вы делаете очень старательно и обычно доводите дело до конца. Если бы Амелия не пришла домой и не нашла вас, вы были бы уже мертвы.

– Я благодарен ей, – повторил я.

– Сейчас она спит. Она оставалась рядом с вами, пока не заснула.

– А потом пришли вы.

– Это она меня вызвала Ей не хотелось, чтобы, когда вы проснетесь, рядом не оказалось никого знакомого, – Джефферсон взвесил в руке инъектор. – А я решил посодействовать вашему пробуждению с помощью умеренного стимулятора.

Я кивнул и чуть приподнялся, стараясь сесть.

– Я чувствую себя неплохо. Это лекарство обезвреживает таблетки? Те, которыми я отравился.

– Нет, от отравления вас уже вылечили. Вам не хочется об этом поговорить?

– Нет, – потянулся за водой, и Джефферсон снова подал мне стакан. – Во всяком случае – не с вами.

– Может быть, с Амелией?

– Не сейчас, – я попил воды и смог сам поставить стакан на место. – Сперва я хочу подключиться со своей группой. Они поймут меня.

Последовала долгая пауза.

– Вы не сможете этого сделать.

Я не понял.

– Почему это? Смогу, конечно. Это происходит автоматически.

– Вас сняли с этой работы, Джулиан. Вы больше не сможете быть механиком.

– Подождите, как это? Вы что, думаете, хоть кто-нибудь из моей группы удивится вот этому? Вы что, думаете, они настолько тупые или бесчувственные?

– Дело не в этом. Дело в том, что они могут просто не пережить того, что пережили вы! Я прошел специальную подготовку, я знаю, чего ожидать – и все равно мне очень не хотелось бы снова подключаться вместе с вами. Разве вы хотите убить своих друзей?

– Убить их?..

– Да! Вот именно – убить! Вам не приходило в голову, что ваш эксперимент над собой может подвигнуть кого-нибудь из них последовать вашему примеру? Например, Канди. Она и так уже очень давно близка к депрессивному состоянию.

Я поразмыслил. Что ж, это имело смысл.

– А после того, как я вылечусь?

– Нет. Вы больше никогда не будете механиком. Вас направят в другие части…

– В строевые части?! Да вы что? Чтобы я служил с этими «бутсами»?!

– Вы вряд ли подходите для службы в строевых частях. Скорее всего, командование примет во внимание ваше образование и вас направят куда-нибудь техником.

– В Портобелло?

– Это вряд ли. Там у вас будет сильное искушение подключиться вместе с ребятами из вашей группы. Вашей бывшей группы, – Джефферсон медленно покачал головой. – Неужели вы не понимаете? Это ничем хорошим не кончится – ни для вас, ни для них.

– О!.. Понимаю… Понимаю. Во всяком случае – по вашему мнению.

– Это мнение специалиста, – подчеркнул он. – Я не хочу, чтобы вам что-то повредило, и не желаю угодить под трибунал за преступную халатность – что непременно случилось бы, если бы я позволил вам вернуться в группу и если бы кто-нибудь из группы не смог пережить разделенных с вами воспоминаний.

– Нам всем уже не раз случалось разделять чувства людей, которые умирали, и умирали жестокой смертью.

– Но эти люди не возвращались к жизни после смерти, и смерть не была для них такой желанной, как для вас.

– Но ведь меня можно вылечить от этого, – уже говоря это, я знал, как фальшиво и неправдоподобно звучат мои слова.

– Когда-нибудь, наверное, так и будет, – его слова тоже звучали не очень-то убедительно.

Джулиана еще сутки подержали на постельном режиме, а потом перевели в «наблюдательное отделение», которое выглядело совсем как обычная комната в гостинице, с одной лишь разницей – комната эта запиралась снаружи, и замок всегда оставался закрытым. Доктор Джефферсон приходил через день в течение недели, и каждый день с Джулианом беседовала молодая, спокойная и доброжелательная Мона Пирс, гражданский врач-психотерапевт. Прошла неделя – к этому времени Джулиан постепенно пришел к мысли, что еще немного, и он действительно сойдет с ума. Потом Джефферсон подключился вместе с ним, и на следующий же день Джулиана выписали.

В квартире было слишком чисто. Джулиан переходил из комнаты в комнату, пытаясь понять, что же здесь не так, и вдруг сообразил – Амелия, наверное, наняла кого-то прибирать по дому. Ни у него самого, ни у Амелии не было врожденной склонности к поддержанию в доме идеального порядка. Скорее всего, Амелия выяснила, когда его собираются выписать, и потратила несколько долларов на то, чтобы нанять уборщицу. Кровать была убрана с армейской аккуратностью – у Джулиана сразу всплыли неприятные воспоминания, – а на кровати лежала записка с сегодняшней датой, обведенной сердечком.

Джулиан заварил себе чашку кофе, разлив при этом воду и рассыпав зерна, – но он тотчас же добросовестно вытер все тряпочкой. С чашкой кофе он сел за рабочий стол. За время его отсутствия скопилось немало корреспонденции, по большей части неприятной. Письмо из военного департамента о том, что ему предоставляется месячный отпуск с ограниченным содержанием и назначением для последующего прохождения службы в гарнизоне совсем рядом с университетским городком – примерно в двух километрах от дома. Его назначили на должность старшего научного ассистента – с так называемым «временным исполнением обязанностей», так что в «свободное от несения службы» время он мог жить и дома. Если читать это послание между строк, можно было понять, что военное ведомство за милую душу выперло бы Джулиана со службы, но не сделало этого из принципа. Это был бы плохой пример для прочих – добиться увольнения из армии посредством попытки самоубийства.

Мона Пирс внимательно выслушивала Джулиана и задавала правильные вопросы. Она не винила его за то, что он сделал, и возмущалась армейскими службами, которые не обратили должного внимания на его состояние и не освободили от обязанностей, пока еще не случилось непоправимое. Она даже не высказывалась против самоубийства как такового, по умолчанию как бы позволяя Джулиану самому решать – пытаться или нет снова свести счеты с жизнью. Но только не из-за того убитого мальчишки. Смерть мальчика была обусловлена множеством самых разных причин, и лишь по несчастной случайности получилось так, что Джулиан тоже оказался там в то самое время, причем против своей воли, так что участие Джулиана в убийстве мальчишки было пассивным и неумышленным.

Наверное, писать эти письма было не очень приятно, но вдвойне неприятнее было на них отвечать. Джулиан придумал два основных варианта ответов. Первый – краткий: «Спасибо за заботу. Сейчас со мной все в порядке», а второй – более подробный, с объяснениями – для тех, кому это было действительно нужно и кто не стал бы особенно волноваться из-за этого. Джулиан еще не закончил отвечать на письма, когда домой вернулась Амелия с дорожной сумкой в руках.

Пока Джулиан был заключен в наблюдательной палате, Амелии не разрешали с ним видеться. Как только его выпустили, он позвонил домой, но Амелию не застал. Дежурный сообщил Джулиану, что доктора Хардинг сейчас нет в городе.

Они обнялись и сказали друг другу то, что и должны сказать. Джулиан, не спрашивая, налил Амелии чашку кофе.

– Ты никогда на моей памяти не выглядела такой уставшей. Все еще мотаешься в Вашингтон и обратно?

Амелия кивнула и взяла свой кофе.

– И еще в Женеву и в Токио. Мне надо было повидаться с некоторыми людьми в Европе и в Киото, – она глянула на часы. – А в полночь я снова лечу в Вашингтон.

– Господи! Чего ради ты так убиваешься? Амелия посмотрела на него, и оба рассмеялись, чтобы скрыть неловкость.

Амелия поставила чашку на стол.

– Давай поставим будильник на половину одиннадцатого и немного отдохнем. Не хотел бы ты поехать вместе со мной в Вашингтон?

– Чтобы встретиться с твоим таинственным Питером?

– И немного посчитать. Мне сейчас нужна любая помощь, какую я только могу получить. Я должна убедить Макро…

– Убедить в чем? Что за чертовщину ты там… Амелия выскользнула из платья и встала.

– Сперва – в постель. Потом – спать. А потом – объяснения.

Пока мы с Амелией, еще как следует не проснувшись, одевались и помогали друг другу собирать кое-какую одежду для поездки, она в общих чертах рассказала мне, чем нам предстоит заняться в Вашингтоне. Сон у меня как рукой сняло.

Если окажется, что Амелия права и теория Питера Бланкеншипа верна, то проект «Юпитер» надо немедленно закрывать. Иначе буквально все полетит ко всем чертям: Земля, Солнечная система, даже сама Вселенная. Потому что проект «Юпитер» может воссоздать изначальное рассеяние, тот самый «большой взрыв», с которого все это когда-то началось.

Юпитер вместе со своими спутниками прекратят существование в течение какой-то доли секунды, Земля и Солнце просуществуют на пару десятков минут дольше. Потом рассеивающиеся потоки частиц и чистой энергии помчатся дальше, и поглотят все звезды и планеты нашей Галактики, а затем отправятся еще дальше, сметая на своем пути все остальное – все, что осталось.

Одним из аспектов космологии, для проверки которого и был учрежден проект «Юпитер», являлась теория «ускоренной Вселенной». Теория эта появилась примерно сто лет назад и прижилась, невзирая на некоторую неуклюжесть и скептическое отношение к ней в ученых кругах. Невзирая на то, что она была создана как модель для обоснования модели же – ведь проверить ее правильность в эксперименте не представлялось возможным, по крайней мере сто лет назад, когда теория создавалась. Эта теория описывала, что произошло в малую долю секунды после сотворения Вселенной – а именно в промежуток в десять в минус тридцать пятой степени секунды от точки отсчета времени.

Попросту говоря, в течение такого короткого временного промежутка либо увеличивается скорость света, либо замедляется течение времени. По ряду причин ученые всегда более склонялись к версии растяжения времени.

Все это имело место тогда, когда Вселенная была еще очень маленькой – от исходной точки «большого взрыва» за такое время она успела разрастись примерно до размеров горошины.

Пока мы ехали в такси к аэропорту и летели в самолете, Амелия спала, а я перелистывал записи уравнений поля и пытался проверить методику Амелии с помощью псевдооперантной теории. Псевдооперантная теория была еще совсем новой, и мне пока ни разу не приходилось применять ее для решения конкретных практических задач. Амелия только краем уха слышала о таком методе. Мне надо было еще обсудить кое-какие практические аспекты применения этой теории со знающими людьми, а еще, чтобы расчеты получились точными, мне нужен был гораздо более мощный компьютер, чем мой компактный ноутбук.

Тогда я еще надеялся доказать, что Амелия и Питер ошибаются и проект «Юпитер» следует продолжать. Но оказалось, что я со своей новой методикой только подтвердил их правоту. Человек, который решил свести счеты с жизнью после того как нечаянно убил одного-единственного другого человека, просто не вынес бы уничтожения жизни как таковой – всей и везде.

Главная опасность заключалась в том, что проект «Юпитер» должен был сфокусировать чудовищную энергию в объеме гораздо меньшем, чем объем первоначального «большого взрыва». Питер и Амелия полагали, что воссоздание таких условий, какие были во Вселенной при ее зарождении, уже в следующее мгновение неминуемо повлечет за собой состояние «ускоренной Вселенной» – и новое рассеяние, новое рождение Вселенной. Странно было сознавать, что явление, происходящее в объеме такого малого размера, может повлечь за собой гибель целых миров. Гибель Вселенной.

Естественно, единственным способом наверняка убедиться в правильности этих теоретических выкладок был эксперимент. Но это был бы эксперимент того же рода, как проверка исправности оружия таким вот способом – вложить ствол себе в рот и нажать на курок.

Я раздумывал над этим сравнением, пока летел на самолете и вводил данные в компьютер. И решил, что не стоит делиться этими соображениями с Амелией. А еще мне казалось, что человек, совсем недавно пытавшийся себя убить, – не самый лучший компаньон в подобном рискованном предприятии.

Потому что вместе со смертью человека Вселенная и так перестает для него существовать. Безразлично, по какой причине.

Амелия крепко спала, прислонив голову к окну, и не проснулась даже от вибрации самолета при посадке в Вашингтоне. Я потряс ее за плечо, разбудил и вышел из самолета, взяв обе сумки – и свою, и Амелии. Амелия без возражений позволила мне нести ее багаж – показательный признак того, насколько она устала.

Пока Амелия звонила Питеру, чтобы убедиться, что он уже встал, я приобрел в киоске в аэропорту пачку пластырьков «ускорителя» – разновидность сильного психостимулятора. Как Амелия и предполагала, Питер не спал и уже принял ускоритель, так что мы с ней тоже прилепили по пластырьку за уши и к тому времени, как дошли до метро, уже полностью проснулись. Этот мощный стимулятор – крайне полезная штука, если не очень им увлекаться и не передозировать. Я спросил – просто на всякий случай, – и оказалось, что Питер уже давно буквально живет на ускорителе.

Ну что ж, если человек занят спасением мира от гибели, он вполне может позволить себе обходиться совсем без сна. Амелия тоже принимала довольно много ускорителя, но каждый день спала по три-четыре часа – с помощью снотворных таблеток. Если этого не делать, то рано или поздно слетишь с катушек. Питеру же требовались железные доводы для того, чтобы позволить себе заснуть, и он прекрасно знал, что ему предстоит расплатиться за это.

Амелия говорила ему, что я «болел», но в подробности особо не вдавалась. Я предложил сказать, что у меня было пищевое отравление. Алкоголь ведь и в самом деле разновидность пищи.

Питер об этом даже не спросил. Его интерес к людям начинался и заканчивался исключительно в плане того, насколько они могут быть полезны для изучения Проблемы. Моя полезность обусловливалась тем, что я умел держать рот на замке и разбирался в новой методике анализа цифровых данных.

Питер встретил нас у входа. Он вяло пожал мне руку, глядя куда-то мимо. Зрачки его глаз из-за передозировки ускорителя походили на булавочные головки. Он провел нас в кабинет и предложил угощение, указав рукой на столик с колесиками, на котором лежали холодные, жесткие гренки и засохшие ломтики сыра – от такого угощения можно было и вправду заработать пищевое отравление.

В кабинете царил родной рабочий беспорядок – повсюду были навалены стопки книг, журналов, листов с записями. У Питера был хороший компьютер с большим двойным монитором. На одном мониторе явно выполнялся гамильтоновский анализ данных, а на втором было полно цифр – так выглядело визуальное изображение исходной матрицы, или даже гиперматрицы. Его мог расшифровать любой, кто разбирался в космологии. Это была как бы карта множества последовательных состояний Вселенной, начиная от нулевой временной точки до десяти тысяч секунд.

Питер махнул рукой в сторону этого второго монитора.

– Определите… Можете вы определить первые три цифровых ряда?

– Могу, – ответил я, помолчав ровно столько, сколько нужно было, чтобы проверить его чувство юмора. Но никаких признаков чувства юмора я у Питера не обнаружил. – Первый ряд – это возраст Вселенной, умноженный на десять. Второй ряд – температура. Третий – радиус. Вы оставили свободной нулевую колонку.

– Так всегда делают.

– Да, но ее всегда имеют в виду. Питер… Можно, я буду звать вас так?

– Да. Питер. А вы – Джулиан, – он поскреб ногтями двух– или трехдневную щетину на подбородке. – Блейз, я сперва освежусь, а потом ты мне расскажешь, что там было в Киото. Джулиан, а вы пока ознакомьтесь с матрицей. Можете занимать левую часть рядов, если появятся вопросы относительно переменных.

– Ты вообще спал хоть немного? – спросила Амелия.

Питер посмотрел на часы.

– Когда ты уехала? Три дня назад? Я тогда чуточку поспал. Больше было не нужно, – и он вышел из комнаты.

– Даже если бы он поспал часок, настроение у него все равно бы не улучшилось, – заметил я.

Амелия покачала головой.

– Это понятно. Как он тебе вообще? Ты думаешь, сможешь с ним работать? Пит в этом смысле настоящий рабовладелец.

Я показал на свою черную кожу.

– Это мое наследие…

Мой подход к Проблеме был так же стар, как сама физика со времен Аристотеля. Первым делом я взял исходные условия Питера и, не принимая во внимание его гамильтоновский анализ, попробовал выяснить, получатся ли при обработке данных псевдооперантным методом те же результаты, что получил он. Если результаты совпадут, то следующей – а на самом деле единственной – нашей заботой будут сами исходные условия. Достоверных экспериментальных сведений о состоянии, близком к «ускоренной Вселенной», пока не существовало. Мы могли бы изучить некоторые аспекты Проблемы, дав указания ускорителю проекта «Юпитер» постепенно накручивать обороты, чтобы накопленная энергия все более и более приближалась к критической точке. Но насколько близко к краю обрыва мы можем подойти, если автоматические системы ускорителя реагируют на команды с задержкой в сорок восемь минут? Не очень-то и близко.

Следующие два дня слились в один бессонный математический марафон. Мы на полчаса оторвались от работы, когда услышали на улице какие-то взрывы. Выйдя на крышу, чтобы посмотреть, в чем там дело, мы стали свидетелями салюта над монументом Дж. Вашингтона в честь праздника Четвертого июля.

Глядя на полыхающие в небе огни салюта, вдыхая запах пороха, я думал, что этот салют – словно предвестие грядущего грандиозного представления. У нас было в запасе чуть больше девяти недель. Если проект «Юпитер» по-прежнему будет работать на полную мощность, он накопит критическую энергию примерно к четырнадцатому сентября.

Наверное, салют у всех нас вызвал одинаковые ассоциации. Мы молча стояли и смотрели, пока салют не закончился, а потом вернулись обратно и снова принялись за работу.

Питер плохо разбирался в псевдооперантном анализе, а я мало что знал о космологии. Мы угробили массу времени, стараясь удостовериться, что я правильно понимаю его вопросы, а он правильно понимает мои ответы. Но к окончанию этих двух дней я пришел к тому же убеждению, что и Питер с Амелией. Проект «Юпитер» следовало немедленно прекратить.

Иначе мы все прекратим существование. В мою голову, одурманенную крепкой дозой ускорителя и черного кофе, пришла вдруг кошмарная мысль: ведь я запросто мог бы прикончить их обоих всего двумя выстрелами. А потом уничтожить все записи и застрелиться самому.

Я мог бы стать Шивой – Разрушителем Миров, если перефразировать высказывание первооткрывателя ядерного распада. Посредством простейшего акта насилия я мог бы уничтожить всю Вселенную.

Здорово все-таки, что у меня с головой все в порядке.

Инженерам Проекта будет совсем несложно предотвратить угрожающую Вселенной катастрофу. То же самое произошло бы при любом случайном изменении расположения всего нескольких элементов кольца. Системе постоянно приходилось подравнивать порядок расположения элементов, выстраивая миллионы километров системных блоков в кольцо – это при том, что каждый новый блок надо было закрепить менее чем за минуту, прежде чем он улетит куда-то под воздействием гравитации спутников Юпитера и потеряется навсегда. Конечно, эта минута – все равно что вечность по сравнению с тем ничтожным мгновением, которое Проект должен воспроизвести. А еще немало времени понадобится на то, чтобы превратить все кольцо в одну орбиту и разогнать его до нужного ускорения – и только потом появятся те самые сверхускоренные частицы, которые положат конец всему сущему.

Я сам не заметил, как это случилось, но Питер постепенно начал мне даже нравиться. Он в самом деле был настоящим рабовладельцем, но себя он изнурял работой еще сильнее, чем меня или Амелию. Он был чрезмерно саркастичным и темпераментным и регулярно взрывался. Но я никогда прежде не встречал человека, настолько преданного науке. Питер Бланкеншип походил на сумасшедшего монаха, отринувшего все, кроме любви к господу.

По крайней мере, так мне казалось.

Ускорители там или не ускорители, но тело мое – на счастье или на горе – оставалось телом солдата. Находясь внутри скорлупки управления, я постоянно выполнял упражнения для мышц, чтобы они не застыли в неподвижности. А когда я работал в университете, я тоже каждый день уделял время разминке – чередуя часовую пробежку с часом занятий на тренажерах. Так что я мог обходиться практически без сна, но не мог обойтись без физических упражнений. Каждое утро и каждый вечер я на время оставлял расчеты и отправлялся на пробежку.

Эти утренние пробежки я использовал не без пользы, систематически изучая деловую часть Вашингтона. Я садился на метро и уезжал каждый день в разных направлениях, а потом бежал обратно и смотрел по сторонам. Я успел осмотреть большую часть памятников – на того, кто действительно был рожден, чтобы стать солдатом, эти зрелища произвели бы огромное впечатление. Я добирался даже до таких отдаленных окраин, как Вашингтонский зоопарк и Александрия, – когда чувствовал, что нагрузки маловато и надо бы сделать пару лишних миль.

Питеру пришлось смириться с этими перерывами в работе – я объяснил, что мне необходимо движение, чтобы не «застояться». Кроме того, я заметил, что от прогулок на свежем воздухе у меня проясняется голова – на это он ответил, что его голова и так достаточно ясная, и единственные упражнения, которые ему необходимы, – это занятия космологией.

Однако в действительности все было не так просто. На пятый день, уже почти добежав до станции метро, я вдруг вспомнил, что оставил дома карточку. Я развернулся и прибежал обратно.

Моя одежда лежала в гостиной, за раскладной кроватью, на которой мы с Амелией спали. Я вытащил карточку из бумажника и уже собрался было уходить, но тут вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из кабинета Питера. Дверь туда была полуоткрыта, и я заглянул внутрь.

Амелия, обнаженная ниже пояса, сидела на краю стола, обвив ногами лысую голову Питера. Она так сильно сжимала крышку стола, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Лицо ее было запрокинуто к потолку в предвкушении оргазма.

Я закрыл дверь – замок тихо щелкнул – и выбежал на улицу.

Несколько часов я бежал изо всех сил, останавливался только для того, чтобы купить воды и влить ее в пересохшее горло. Я добежал до границы между округом Колумбия и Мэрилендом, но дальше меня не пустили, потому что у меня не было с собой паспорта. Так что я не стал бежать дальше, а зашел в бар под названием «Пограничный». Воздух там был просто ледяным, и сигаретный дым стоял столбом. Я заказал дозволенный в округе Колумбия литр пива и отправил его внутрь, а потом добавил еще литр – на этот раз виски.

Сочетание ускорителей с алкоголем породило довольно неприятные ощущения. Сознание как будто сорвалось с катушек и расплылось во все стороны.

Когда оно понемногу начало снова собираться на место, я как раз размышлял о верности и ревности. Наверное, это нечто вроде возрастной проблемы: когда мне было лет пятнадцать-двадцать, я с легким сердцем пускался в самые разнообразные сексуальные приключения и эксперименты, твердо веря, что секс – это физиологическая потребность, а любовь – нечто иное, и двое любящих друг друга людей могут улаживать эти вопросы совершенно независимо один от другого. Когда Амелии было столько, сколько мне тогда, общество было более консервативным в таких вопросах – никакого секса без любви, а потом – исключительная моногамия, верность в браке.

Амелия согласилась принять мои принципы – или их отсутствие, как могли бы сказать недоброжелатели – хотя оба мы тогда думали, что вряд ли станем пользоваться предоставленной друг другу свободой.

А теперь она ею воспользовалась, и для меня это оказалось сокрушительным ударом. Еще год назад я бы не задумываясь ухватился бы за предложение заняться сексом с Сарой, в подключении или нет – если бы таковое предложение поступило. Так какое я имею право чувствовать себя уязвленным, когда это сделала Амелия? Она живет с Питером уже довольно долго, и их связывает гораздо большее, чем то, что объединяет большинство семейных пар. Она очень уважает его, и, если Питер пожелал заняться с ней сексом, с какой стати Амелия должна была ему отказывать?

Однако я сильно подозревал, что это ей, а не ему захотелось секса. Судя по тому, что я видел, Амелия определенно получала от этого удовольствие.

Я покончил с выпивкой и переключился на кофе со льдом, который даже с тремя добавочными кусочками сахара на вкус напоминал соляную кислоту из аккумулятора.

Знала ли Амелия, что я их видел? Я захлопнул дверь, не задумываясь, но они могли и не запомнить, что оставляли ее приоткрытой. Бывает ведь иногда, что двери захлопываются сами, из-за сквозняка.

– Ты, я вижу, заскучал в одиночестве, солдатик… – я одевался на пробежки в свою обычную форму, на случай, если захочется выпить лишний бокал пива. – Тебе, наверное, грустно… – она была довольно миловидной блондиночкой лет этак двадцати.

– Спасибо за заботу, но у меня все в порядке, – ответил я.

Она присела на соседний стул и показала свое удостоверение – рабочее имя Зоя, медосмотр прошла всего пару дней назад. В списке постоянных клиентов – только одно имя.

– Я не просто шлюха. Я неплохо разбираюсь в мужчинах, и, можешь мне поверить, у тебя далеко не «все в порядке». Ты выглядишь так, будто собрался пойти и прыгнуть вниз головой с моста.

– Так не мешай мне.

– Ой-ой-ой, какой ты! Знаешь, вокруг не так много парней, и я не хочу, чтобы их стало еще меньше, – Зоя приподняла локоны парика на затылке, показывая имплантат. – А парней с имплантатами всегда было мало.

На девушке было свободное легкое платье из натурального шелка, которое плавно обрисовывало ее стройное тело, показывая и все и ничего: «этот товар настолько хорош, что не нуждается в рекламе».

– Я растратил почти все свое содержание, – сказал я. – Мне нечем тебе заплатить.

– Эй, я обращаюсь к тебе не по делу. Я просто так, ради удовольствия. У тебя найдется мелочь, заплатить за кабинку?

У меня как раз была десятка.

– Есть. Но послушай, я слишком пьян для таких развлечений.

– Ничего, мне все равно, – она улыбнулась, показав крепкие, здоровые зубы. – Гарантия сто процентов. Я верну тебе деньги, если не получится.

– Ты просто хочешь потрахаться в подключении?

– И еще мне нравятся солдаты. Я тоже когда-то была солдатом.

– Да ладно тебе! Врешь, наверное. Ты слишком молода для армии.

– Мне больше лет, чем кажется. И я пробыла в армии недолго.

– И что с тобой случилось?

Зоя наклонилась ко мне так, что через вырез платья стало видно ее грудь, и прошептала:

– Есть только один способ узнать…

Двумя этажами ниже был салон с кабинками для подключения. Я забрался в темную, влажную кабинку с этой странно близкой незнакомкой, и мои и ее чувства и воспоминания слились вместе, перемешались, стали общими для нас двоих. Я ощущал, как наши пальцы свободно проскальзывают в наше влагалище, чувствовал соленый запах пота и мускусный аромат нашего пениса, который становился все тверже, пока мы целовали и ласкали его нашими губами и языком. Наши груди излучали тепло. Мы прижались друг к другу так, чтобы оба наших рта могли работать вместе, одновременно. Промелькнуло отстраненное ощущение легкой болезненности в двух ее коренных зубах, которые нужно было показать стоматологу. Она до ужаса боялась зубных врачей, а ее великолепные зубы на самом деле оказались пластиковыми протезами.

Ей приходили в голову мысли о самоубийстве, но она никогда не решалась это сделать. Мы даже немного сбились с ритма, когда она переживала эти мои воспоминания, – но она меня поняла! Она пробыла механиком всего один день – из-за ошибки какого-то чиновника ее направили в группу охотников и убийц. Она видела, как застрелили двоих людей, и у нее сдали нервы – ее солдатик застыл, парализованный.

Она совершенно не разбиралась в математике и физике и, почувствовав мою тревогу и страх перед концом света, просто связала это с суицидальной попыткой. Через несколько минут мы покончили с сексом и просто лежали рядом, прижимаясь друг к другу, разделяя наши общие теперь горести на том уровне, который даже трудно описать – это не зависело от памяти как таковой, наверное, ее тело посредством каких-то биохимических реакций общалось с моим.

Прозвучал двухминутный предупредительный сигнал, и мы снова слились воедино – почти без движения, легкие внутренние сжатия медленно, но неудержимо влекли нас к волне оргазма.

А потом мы стояли под жарким полуденным солнцем, смотрели друг на друга и не знали, что сказать. Зоя пожала мне руку.

– Ты ведь не собираешься делать это снова – убивать себя?

– Думаю, нет.

– Я знаю, что ты думаешь. Но ты до сих пор слишком расстроен из-за того, что она была с тем парнем.

– Ты помогла мне с этим справиться. Я был с тобой, был тобой.

– Да, кстати, – Зоя подала мне свою карточку, и я написал на обороте свое имя.

– Действительно даже когда ты не на работе?

– Да, особенно для женатых мужчин, – сказала она и вдруг нахмурила брови, что-то вспомнив. – Можно спросить? У меня промелькнуло одно смутное воспоминание… От тебя.

Я вдруг как-то сразу вспотел.

– Какое воспоминание?

– Ты подключался с ней… Только однажды? Один раз и… И еще раз, но уже как-то не по-настоящему, да?

– Да. У нее стоит имплантат, но он не приживлен.

– О! Прости. Мне очень жаль, – она приблизилась и разгладила складки у меня на рубашке. Потом посмотрела мне в глаза и прошептала: – Я тут подумала – насчет того, что ты негр… Ты же знаешь, я не расистка и все такое…

– Я знаю, – расовые предрассудки у нее таки были, но не злостные и такие, которые она просто не могла контролировать.

– А другие двое…

– Не думай насчет этого, – у нее было всего двое чернокожих клиентов, кроме меня, оба с имплантатами, агрессивные и чувственные молодчики. – Мы ведь становимся самых разных цветов – в подключении. Ты такой трезвый и рассудительный. Не холодный. Она должна покрепче за тебя держаться.

– Можно, я дам ей твой номер телефона? Может, поговорите?

Зоя хихикнула.

– Хочешь – дай. Но пусть она позвонит сама, первая.

– Я не уверен – может, она и не знает, что я их видел.

– Если и не знает, так узнает. Ты должен дать ей время подумать, как с тобой объясниться.

– Хорошо. Я подожду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Зоя приподнялась на носочки и чмокнула меня в щеку.

– Если я буду нужна – ты знаешь, как меня найти.

– Ага, – я повторил ее номер. – Надеюсь, у тебя был хороший день.

– Ах, парень, обычно до вечера ничего стоящего не происходит, – она махнула рукой на прощанье и пошла прочь. При каждом шаге шелковое платье то обтягивало ее фигуру, то снова свободно опадало – чрезвычайно сексуальный, ритмичный живой метроном. Мое тело взыграло – на мгновение я как будто снова оказался с ней, в ее теле, разгоряченном сексом и жаждущем снова окунуться в наслаждение. Вот женщина, которая получает истинное удовольствие от своей работы.

Было уже три часа дня. Я отсутствовал добрых шесть часов. Питер, наверное, уже роет землю копытом. Я доехал обратно на метро, зашел на станции в бакалейный магазин и набрал целую сумку всякой всячины.

Питер ни словом не обмолвился по поводу моего долгого отсутствия, Амелия тоже ничего не сказала. Либо они поняли, что я их видел, либо были слишком заняты работой и не следили за временем. Как бы то ни было, но с Юпитера поступили данные за последнюю неделю, а значит, мне предстояло несколько часов напряженной, изматывающей работы – рассортировать эти данные и все как следует проверить и перепроверить.

Я выгрузил продукты на кухне и сказал Питеру с Амелией, что хочу на ужин курицу. Мы готовили по очереди – вернее, мы с Амелией готовили по очереди, а Пит обычно не утруждал себя и просто заказывал пиццу или какое-нибудь другое готовое блюдо с доставкой на дом. У Питера был особый источник дохода – деньгами и продуктовыми карточками, – ему каким-то таинственным образом удалось устроиться на службу в прибрежную военизированную охрану. У Пита даже был мундир с капитанскими нашивками – висел в шкафу, в пластиковом чехле. Но Пит вряд ли когда-нибудь его надевал – наверное, он не знал даже, подходит ли этот мундир ему по размеру.

Новые данные задали мне массу работы. Для псевдооперантного анализа необходимо проделать много подготовительных операций, надо тщательно построить алгоритм исследования, прежде чем прогонять через систему цифровой массив. Я старался выбросить из головы все сегодняшние неприятности и полностью сосредоточиться на физике. Получалось не особенно хорошо. Всякий раз, когда мне на глаза попадалась Амелия, на меня волной накатывало воспоминание – ее запрокинутое вверх лицо, отрешенно-счастливое, после чего следовала вспышка ревности и чувство вины – за Зою.

В семь вечера я сунул курицу в кастрюлю с водой, навалил сверху горку мороженых овощей, порезал ломтиками лук и чеснок и тоже бросил в кастрюлю. Поставил на плиту и задал режим быстрого закипания. Когда вода вскипела, я оставил курицу тушиться еще сорок пять минут, а сам надел наушники и включил новые эфиопские мелодии. Эфиопы, конечно, нам враги, но музыка у них получше нашей.

Обычно мы ужинали в восемь и смотрели по телевизору по крайней мере первую половину «Часа Гарольда К пли» – вашингтонской программы новостей для людей которые умеют читать не только по слогам.

В Коста-Рике сегодня не стряслось ничего выдающегося, боевые действия велись в Лагосе, Эквадоре, Рангуне и Магрибе. Женевские мирные переговоры продолжались в привычном духе – пышный причудливый спектакль.

В Техасе прошел дождь из лягушек. Показали даже любительскую видеозапись этого необычного происшествия. Потом выступил зоолог и объяснил, что все это могло быть всего лишь иллюзией, вызванной внезапным наводнением в той местности. Как бы не так! Наверняка это новое секретное оружие нгуми. Лягушки-партизаны распрыгаются по всей стране, а потом неожиданно превратятся в бомбы и начнут взрываться, испуская отравляющий лягушачий газ нового типа. Я сам ученый и разбираюсь в таких штуках.

В Мехико прошла «демонстрация потребителей» – если бы это случилось на вражеской территории, вместо слова «демонстрация» стояло бы «бандитская акция мятежников». Кому-то удалось раздобыть список в три тысячи страниц, на которых перечислялось все, что на самом деле было произведено нанофорами по заказам представителей «наиболее дружественной нации». Ко всеобщему удивлению, в этом списке преобладали предметы роскоши для богатых слоев населения – что вовсе не соответствовало официальным правительственным сведениям об использовании мексиканцами нанофорного кредита.

В местных новостях сообщалось, что Международная судебная Коллегия вроде бы пытается затребовать записи действий двенадцатой боевой группы охотников и убийц во время операции в сельскохозяйственной части Боливии, и на основании этих записей устроить разбирательство – там как будто должны быть свидетельства применения пыток. Всем совершенно ясно, что весь этот шум поднят только ради проформы. Записи никто никуда не выдаст, запрос Коллегии погрязнет в бюрократических дебрях до скончания мира. Или до тех пор, пока техники не уничтожат настоящие кристаллы и не сделают взамен их достаточно убедительные фальшивки. И так все прекрасно знают – и Международная Коллегия в том числе, – что существуют особые тайные операции, во время которых не ведется никаких записей даже на уровне бригады.

На контрольном посту возле Бруклинского моста была задержана и в конце концов уничтожена группа потенциальных террористов. Как обычно, никаких подробностей не сообщалось.

Компания Диснея представила новый проект – Диснейленд на низкой околоземной орбите, первые шаттлы отправятся по расписанию всего через двенадцать месяцев. Питер особо отметил важность этого сообщения из-за той скрытой информации, которая в нем содержалась. Другими словами, в зоне недостроенного пока космопорта в Чимборазо никаких боевых действий в течение как минимум ближайших полутора лет не планируется – компания Диснея не стала бы начинать никакого строительства, если бы не знала наверняка, что транспорт для доставки посетителей в их новый Диснейленд будет обеспечен. Значит, скоро у нас снова наладится регулярное гражданское сообщение космическим транспортом.

За ужином мы с Амелией распили бутылку вина. Я заявил, что собираюсь несколько часов поспать, прежде чем приступать к обработке очередного цифрового массива, и Амелия тоже решила немного отдохнуть.

Я лежал в постели, сна – ни в одном глазу, когда Амелия, выкупавшись, скользнула ко мне под одеяло. Какое-то время она лежала, не двигаясь, и не прикасалась ко мне. Потом тихо проговорила:

– Мне жаль, что ты нас увидел…

– Ну что ты, мы ведь давным-давно об этом уговаривались. Личная свобода – это как бы часть нашего соглашения.

– Не могу сказать, что жалею о том, что я это делала – она повернулась на бок и посмотрела на меня в темноте. – А может, и жалею. В любом случае – мне жаль, что ты нас видел.

Вполне ее понимаю.

– Значит, так было всегда? Другие мужчины?

– Ты точно хочешь, чтобы я ответила на этот вопрос? Тогда тебе тоже придется на него отвечать.

– Мне ответить просто – одна женщина, один раз, сегодня.

Амелия положила ладонь мне на грудь.

– Прости. Я чувствую себя настоящей дрянью, – она легонько погладила меня, как раз напротив сердца. – Я была только с Питером, и только с того времени… Только после того, как ты травился таблетками. Я просто… Ну, не знаю. Я просто не смогла удержаться.

– Но не сказала ему – почему?

– Нет, я ему ничего не рассказывала. Он думает, что ты просто болел. Пит не из тех людей, которые любят докапываться до таких подробностей.

– Зато он мастер добиваться… кое-чего другого.

– Говори, не стесняйся, – Амелия пододвинулась поближе и прижалась ко мне всем телом. – У большинства неустроенных в личной жизни мужчин на лице написано, что они постоянно готовы к сексу. Питеру даже не пришлось просить меня. Знаешь, кажется, все, что я сделала, – всего лишь положила ладонь ему на плечо.

– Что привело к неизбежному и вполне логичному продолжению.

– Выходит, что так. Если тебе нужно, чтобы я попросила у тебя прощения, – я прошу прощения.

– Ты его любишь?

– Кого, Питера? Нет, конечно!

– Значит, забудем об этом, – я тоже повернулся на бок, обнял Амелию, потом заставил ее перевернуться на спину. – Давай немного пошумим…

Я начал лихо, но не смог кончить – увял и поник прямо внутри ее. А когда попробовал руками довершить начатое, Амелия сказала: «Нет, давай лучше спать» Но заснуть я не смог.

Естественно, никто ничего не забыл. Джулиан снова и снова вспоминал впечатления от секса с Зоей – это странным образом перекликалось с чувствами, которые он до сих пор испытывал к Каролин, хотя после смерти Каролин прошло уже больше трех лет. Секс с Амелией так же отличался от секса с Зоей, как легкая закуска отличается от шикарного обеда. Если бы Джулиану хотелось каждый день «наедаться досыта» – к его услугам тысячи проституток с имплантатами, в Портобелло и в Техасе, и любая из них была бы более чем счастлива утолить его голод. Но Джулиан не настолько любил поесть.

Джулиана порадовала искренность и прямолинейность Амелии, но все же он не смог поверить ей до конца. Если даже она и любила Питера, при сложившихся обстоятельствах Амелия могла и не сказать Джулиану всей правды об этом – чтобы пощадить его чувства. Но уж определенно она не казалась просто любопытствующей, когда лысая голова Питера была у нее между ног.

Но все это можно будет обдумать как-нибудь в другой раз. Джулиану в конце концов удалось уснуть – за несколько секунд до того, как зазвонил будильник. Он отыскал упаковку с пластырьками ускорителя, и они с Амелией приняли очередную дозу стимулятора. К тому времени, как оба они оделись, сознание полностью прояснилось. Джулиан выпил чашку кофе и снова засел за вычисления.

После того, как все имеющиеся данные были пропущены через стандартный компьютерный анализатор, обработаны по новому аналитическому методу Джулиана и старой, проверенной временем методике Питера, оказалось, что все три результата практически полностью совпадают. Амелия описала результаты проделанной работы в статье, и еще полдня все трое доводили статью до ума, а потом отправили ее в раздел научных обозрений Астрофизического журнала.

– Скоро толпы народу начнут охотиться за нашими головами, – заметил Питер. – Лично я собираюсь уехать куда-нибудь дней на десять. Отключу телефон и залягу спать – просплю, наверное, целую неделю.

– И куда ты поедешь? – поинтересовалась Амелия.

– Куда-нибудь на Виргинские острова. Хочешь со мной?

– Нет, я буду чувствовать себя там не в своей тарелке, – все натянуто рассмеялись. – В любом случае, мы и так пропустили много занятий. Пора вернуться к преподаванию.

Все еще немного пообсуждали эту тему – Питер был настроен оптимистично, Амелия сердилась. Она все равно прогуливала одно-два занятия в неделю, так почему бы не погулять еще немножко? Амелия категорически отказывалась – именно потому, что она и так уже слишком много прогуляла.

Потом Джулиан с Амелией, усталые до полного изнеможения, вернулись в Техас. Они еще какое-то время продолжали принимать ускоритель, не решаясь отказаться от стимулятора до конца рабочей недели. Они как обычно ходили на работу и вели занятия со студентами, зная, что с каждой секундой мир неумолимо приближается к катастрофе. Никто из их сослуживцев не следил постоянно за отделом научных обозрений Астрофизического журнала и, похоже, вообще нисколько не интересовался этим изданием.

В пятницу утром Амелия получила краткое послание от Питера: «Наша статья выйдет в обозрении сегодня после обеда. Надеюсь на лучшее».

Джулиан как раз был внизу. Амелия позвонила ему и позвала к себе. Показала письмо Питера.

– Я думаю, нам надо бы где-нибудь затаиться на время, – сказал Джулиан. – Если Макро прознает про это, пока еще будет в офисе, нас тут же вызовут «на ковер». Пусть лучше это случится в понедельник.

– Трусишка! Вообще-то, я тоже боюсь. Может, давай сегодня пораньше поедем в клуб? Погуляем где-нибудь. К примеру, сходим в зоопарк уродов.

Зоопарк генетических уродов официально назывался «Музеем Генетических Экспериментов». Это заведение постоянно закрывали по требованию всяких организаций, заботящихся о защите прав животных, но неизменно открывали снова после завершения судебных разбирательств. Музей находился как будто бы в частном владении, но служил в основном для рекламных целей – это была своего рода удобная витрина, в которой демонстрировались потрясающие возможности технологий генной инженерии. Экспонаты там были просто кошмарные, но музей пользовался неизменной популярностью и являлся одной из самых посещаемых достопримечательностей штата Техас.

От «Ночного особого» до музея было всего десять минут хода, но с тех пор, как «зоопарк уродов» в последний раз открыли, Джулиан с Амелией там еще не бывали. А музей наверняка пополнился множеством новых жутких экспонатов.

Некоторая часть экспонатов была представлена в виде чучел и тщательно сохраненных трупов, но интереснее всего были живые экземпляры, которых держали в специальном зоопарке. Генетикам каким-то образом удалось вырастить змею с двенадцатью ногами. Но они так и не сумели научить ее этими ногами пользоваться. Тварь шагала всеми шестью парами конечностей сразу и перемещалась нелепыми судорожными рывками – не особенно удачная альтернатива обычному ползанию. Амелия предположила, что нервная система ног этой твари, скорее всего, выращена как продолжение тех нервов, что у обычных змей отвечают за движения ребер. Ребра у змеи то поднимаются, то опускаются, все одновременно – так змея ползает.

Вообще-то, польза от сверхподвижной змеи в любом случае весьма сомнительна, так что бедную тварюшку, скорее всего, вырастили исключительно как любопытную диковинку. Но вот следующий экспонат имел довольно наглядное практическое применение – кроме запугивания непослушных детишек. Это был паук размером с крупную подушку, который сновал вверх и вниз по специально поставленной раме и быстро заплетал ее толстой, крепкой паутиной – живой ткацкий станок. Материя, которую получали таким способом, годилась для использования при хирургических операциях.

Еще там была миниатюрная корова меньше метра ростом – никакой практической пользы от нее тоже не предусматривалось. Джулиан сказал, что как раз такая корова подошла бы для повседневных нужд людям вроде них с Амелией – которые любят пить кофе со сливками. Правда, только в том случае, если бы они придумали, как извлекать из этой мини-коровки молоко. Коровка-малышка вела себя совсем не так, как обычные коровы. Она непоседливо сновала по загону и с любопытством совала повсюду нос. Наверное, зверушка состояла в близком родстве с гончими собаками.

Чтобы сэкономить продуктовые карточки и деньги, мы пошли к автоматам с закусками и взяли себе бутерброды с сыром. Рядом с зоопарком находилась специальная площадка под навесом, где стояли раскладные столики для пикников – столики были новые, не такие как в прошлый раз, когда я сюда заходил. Нам достался столик без тента, под жарким полуденным солнцем.

– И что мы будем рассказывать остальным? – спросил я, кромсая чеддер на мелкие ломтики пластиковым столовым ножичком. У меня был с собой армейский выкидной нож, но это оружие превратило бы сыр в ни на что не годную обгорелую корку. Или в бомбу.

– О тебе? Или о Проекте?

– Ты что, не бывала там с тех пор, как я попал в больницу? – Амелия покачала головой. – Тогда давай вообще не будем об этом заговаривать. Я имел в виду, будем ли мы рассказывать об открытии Питера? О нашем открытии.

– А почему бы и нет? Завтра это и так будет всем известно.

Я пристроил неровный ломтик сыра на кусочек черного хлеба, положил на салфетку и пододвинул к Амелии.

– Да, пусть лучше говорят об этом, чем обо мне.

– Кто-то все равно прознает. Марти, к примеру, узнает наверняка.

– С Марти я поговорю сам. Если успею.

– По-моему, все-таки конец света поважнее твоих проблем.

– Большое видится издалека…

Хотя солнце уже село, было еще очень жарко, когда мы по запыленной дорожке шли к «Ночному особому». Пыль была белая, как мел. Мы испытали огромное облегчение, войдя в холл ресторана с прохладным, чистым кондиционированным воздухом. Марти и Белда уже сидели в зале, на их столике красовалось блюдо с закусками.

– Привет, Джулиан! Как дела? – осторожно спросил Марти.

– Уже все в порядке. Давай переговорим об этом позже, идет? – Марти кивнул. Белда ничего не сказала, полностью сосредоточившись на разделывании креветок. – Есть что-нибудь новенькое насчет вашего с Рэем проекта? Меня это очень интересует.

– Новых данных почти нет, Рэй работает с тем, что есть. Что там за жуть случилась с детишками в этой, как ее, Иберии?

– В Либерии, – поправил я.

– Трое наших пациентов поступили на обследование как раз после этого случая. Несладко же им пришлось!

– Всем тогда досталось. А особенно этим детям.

– Чудовища! – заметила Белда, оторвавшись от креветок. – Вы знаете, мне нет дела до политики, и материнский инстинкт у меня не особенно развит. Но у меня в голове не укладывается, как люди могли подумать, что такая чудовищная жестокость может им чем-то помочь?

– Это нельзя назвать и стратегическим мышлением, – добавила Амелия. – Ведь они сотворили подобное со своими собственными соотечественниками!

– Зато большинство нгуми уверены, что это подстроили мы, – возразил Марти. – Причем подстроили так, чтобы свалить вину на них… Поскольку всем ясно, что никто не стал бы делать такое со своими согражданами. Такой довод всем кажется вполне убедительным.

– Ты думаешь, именно на это они и рассчитывали? – спросила Амелия. – Не могу поверить! Какой цинизм!

– Нет, насколько нам известно – из конфиденциальных источников, хотя доказательств нет, – всю эту авантюру затеял и провернул один сумасшедший офицер с несколькими единомышленниками. Спецслужбы уже их всех ликвидировали – такие уж у них методы – и теперь стараются напустить побольше тумана в это дело, чтобы убедить мир, что это мы, а не они, зачем-то решили уничтожить школу с невинными детишками – наверное, для того, чтобы свалить все на нгуми. Чтобы показать, какие нгуми свирепые и безжалостные, хотя каждый ведь знает, что армия нгуми – это армия народных защитников, ее солдаты – из народа, и сражаются они за народ.

– Неужели им удалось хоть кого-то убедить в этой нелепице? – спросил я.

– Этому верят в большей части Центральной и Южной Африки. Вы что, не смотрели новости?

– Смотрели, но не все. Что там за ерунда с Международной Коллегией?

– Да армейские разрешили одному из законников Коллегии просмотреть в подключении любую запись, какую захочет – естественно, без права разглашать военные секреты. И этот судейский убедился, что для наших солдат это происшествие было полной неожиданностью, и все наши были поражены его ужасной жестокостью. Благодаря этой уступке Коллегии нам удалось доказать, что мы тут ни при чем, и общественное мнение теперь на нашей стороне – в Европе и даже кое-где в Азии и Африке. Но на юге Африки больше верят нгуми.

Эшер и Риза пришли вместе. И тут же накинулись на нас:

– Эй, сладкая парочка, здорово, что вы вернулись! Что, решили удрать из дома и пожениться?

– Мы удрали из дома, только чтобы поработать, – быстро ответила Амелия. – Мы были в Вашингтоне.

– Государственные дела? – спросил Эшер.

– Нет пока. Но скоро будут государственными. Со следующего понедельника.

– Может, поделитесь ценной информацией? Или там слишком много технических подробностей?

– Да нет, не особо много, по крайней мере в главном. – Амелия повернулась к Марти: – Рэй придет?

– Нет, у него какой-то семейный праздник.

– Хорошо. Тогда давайте заказывать напитки. У нас с Джулианом есть что вам порассказать.

Как только официант принес кофе, вино и виски и удалился, Амелия начала рассказывать нашу историю, ужасную историю предстоящей всегалактической катастрофы. Я время от времени добавлял кое-какие подробности. Нас слушали, не перебивая.

Потом все долго молчали. Наверное, за всю историю существования клуба полная тишина никогда не длилась здесь так долго.

Первым заговорил Эшер:

– Конечно, присяжные еще даже не начали разбирать это дело… В том числе и в буквальном смысле.

– Это верно, – сказала Амелия. – Но тот факт, что Питер и Джулиан получили совершенно одинаковые результаты – вплоть до восьмого знака! – хотя начинали анализ в разное время и использовали две совершенно разные методики… Нет, суд присяжных меня не очень-то беспокоит. Гораздо больше меня волнуют политические последствия закрытия такого грандиозного проекта. И еще я немного озабочена тем, где буду работать в следующем году. Или даже на следующей неделе.

Белда вздохнула.

– Да, вы неплохо позаботились о деревьях. Наверняка вы так же хорошо все продумали и относительно леса в целом?

– О том, что это оружие? – спросил я. Белда медленно кивнула. – Да. Это абсолютное оружие, способное разом уничтожить всю Галактику. Его необходимо разобрать на детали.

– Но лес – это нечто большее, – заметила Белда, отпивая кофе. – Представьте, что его не просто разберут, а уничтожат полностью, так, что и следов не останется. Прошерстят всю литературу и вычеркнут каждую строчку, имеющую хоть какое-то отношение к проекту «Юпитер». А потом правительственные спецподразделения убийц перестреляют всех, кто когда-либо слышал об этом проекте. Что будет тогда?

– Скажи лучше сама, раз уж начала, – предложил я.

– Это очевидно. Лет через десять, а может – через сто или через миллион кому-нибудь другому придет в голову точно такая же идея. И замысел снова не удастся довести до конца. Но потом, через другие десять или миллион лет, кто-нибудь снова до этого додумается. И решится сделать это. Нет, даже не решится – просто сделает, и все. Потому что будет настолько ненавидеть мир, что захочет все уничтожить.

Снова надолго повисла тишина. Потом я сказал:

– Ну, по крайней мере теперь разрешилась одна из таинственных загадок, волновавших умы человечества. Никто ведь не знал, откуда берутся физические законы. А я вот подумал – может быть, все законы физики задаются характеристиками вещества и энергии, которые получаются в то мгновение, когда начинается рассеивание – когда зарождается новая галактика? Но это кажется невероятным и ненужным.

– Значит, если Белда права, законы физики существуют всегда, – сказала Амелия. – А двадцать миллиардов лет назад кто-то просто нажал на большую красную кнопку?

– А еще сколько-то миллиардов лет назад то же самое сделал кто-то другой, – сказала Белда. – Вселенная существует только до тех пор, пока в ней не появятся существа вроде вас, – она показала двумя расставленными пальцами, средним и указательным, на Амелию и меня. – Такие вот люди, как вы двое.

Что ж, даже если Белда права, чудо первичного сотворения мира все равно никуда не делось – ведь когда-то же все действительно появилось в первый раз.

– А я вот думаю, – подал голос Риза, – наверняка ведь в других галактиках – их же миллионы! – есть другие разумные существа, которые должны были сделать такое же открытие. И не однажды, а тысячи или даже миллионы раз. Возможно, они просто психологически неспособны были довести дело до конца, уничтожив тем самым всех нас?

– По-твоему, их эволюция продвинулась дальше и у них имеется врожденное чувство совести и сострадания, которых нет у нас? – спросил Эшер и поболтал в стакане свой виски с кубиками льда. – Если бы такая кнопка была в бункере у Гитлера… Или у Калигулы, или у Чингисхана…

– Гитлер опоздал всего на одно столетие, – заметил Риза. – И, как мне кажется, наша эволюция продвинулась еще не настолько далеко вперед, чтобы можно было не опасаться появления какого-нибудь очередного Гитлера.

– Наша эволюция никогда не продвинется настолько далеко, – заявила Белда. – У нас агрессивность – один из факторов самой эволюции, одно из условий выживания. Человеческая агрессивность возвела нас на вершину пищевой цепочки.

– Не агрессивность, а сотрудничество, – возразила Амелия. – Одной агрессивностью человек никак не смог бы справиться, к примеру, с саблезубым тигром.

– Ну, хорошо, пусть будет и агрессивность, и сотрудничество, – примирительно произнес Марти. – Тогда выходит, что боевая группа солдатиков – идеальное воплощение превосходства человека над животными.

– Я бы не стал так говорить сразу обо всех боевых группах, – заметил я. – Некоторые из них – настоящий образчик вырождения человечества.

– И все же позвольте мне продолжить в этом ключе, – Марти побарабанил пальцами по столу. – Давайте рассмотрим проблему с этой точки зрения. Мы все равно уже давно бежим наперегонки со временем. Когда-нибудь, лет через десять или через миллион лет, нам придется направить человеческую эволюцию так, чтобы полностью отказаться от агрессивности. Теоретически это не так уж и невозможно. Мы ведь уже направляли в нужную сторону эволюцию многих других биологических видов.

– И некоторых – в течение всего одного поколения, – вставила Амелия. – Здесь неподалеку целый зоопарк таких животных.

– Да, веселенькое местечко, – хмыкнула Белда.

– Мы действительно можем сделать это всего за одно поколение, – сказал Марти. – И даже быстрее.

Все немедленно повернули головы к нему.

– Джулиан, – обратился ко мне Марти. – Скажи, почему механики остаются в солдатиках не дольше девяти дней подряд?

Я пожал плечами.

– Из-за усталости, наверное. Если работать слишком долго – расклеишься, станешь невнимательным.

– Это вам так говорят ваши боссы. И всем остальным они говорят то же самое. Они и сами уверены, что это истинная правда, – Марти обвел слушателей тяжелым взглядом. Несмотря на то, что других людей в зале не было, он все же понизил голос, когда заговорил снова: – Это тайна. Страшная тайна. Если бы Джулиан возвращался обратно в свою группу, я бы не стал этого рассказывать, потому что тогда об этом узнало бы слишком много людей. Но всем присутствующим здесь я полностью могу доверять.

– Даже военную тайну? – спросил Риза.

– Военные тоже не в курсе. Мы с Рэем утаили это от них, и никто не знает, скольких трудов нам это стоило. Так вот, в Северной Дакоте есть дом инвалидов, в котором живут всего шестнадцать пациентов. И все они практически полностью здоровы. Они живут там потому, что знают, что они должны оставаться там.

– Это люди, с которыми работали вы с Рэем? – спросил я.

– Да. Это было более двадцати лет назад. Все они сейчас уже в годах, и все прекрасно понимают, что им придется оставаться в уединении, наверное, до конца жизни.

– Черт побери, что же вы такого с ними сотворили? – спросил Риза.

– Девятеро из них оставались подключенными к солдатикам в течение трех недель подряд. Остальные девятеро – в течение шестнадцати дней.

– И это все? – спросил я.

– Все.

– От этого они сошли с ума? – предположила Амелия.

Белда рассмеялась, но особого веселья в ее смехе не было.

– Бьюсь об заклад, что нет. Скорее наоборот, они стали более чем нормальными.

– Белда почти угадала, – признал Марти. – У нее потрясающие способности к прочтению чужих мыслей без помощи всяких технических приспособлений. После того, как человек пробудет подключенным к солдатику пару недель подряд, он, как ни странно, больше никогда не сможет быть солдатом.

– Потому что не сможет убивать? – спросил я.

– Не сможет даже намеренно кому-то повредить, разве что спасая свою собственную жизнь. Или спасая жизнь кому-нибудь другому. У таких людей совершенно изменяется способ мышления, они даже воспринимают окружающее совсем не так, как обычные люди. Даже когда не подключены к сети. Если слишком долго находиться в сознании других людей, то начинаешь воспринимать их, как самого себя. И тогда ранить кого-то другого будет все равно что ранить самого себя.

– Значит, они не полные пацифисты, если способны убивать для самозащиты, – сказал Риза.

– Это зависит от человека. Некоторые скорее бы умерли сами, чем убили кого-нибудь другого, пусть даже и при самозащите.

– Такое обычно случается с людьми вроде Канди? – спросил я.

– Да нет, вообще-то. Таких людей, как ваша Канди, специально отбирают за мягкость характера и способность к состраданию. И работа механика должна только усиливать в них эти качества характера.

– В вашем эксперименте участвовали случайно подобранные люди? – поинтересовался Риза.

Марти кивнул.

– В первую группу попали добровольцы, которым заплатили за участие в эксперименте. В основном отставные солдаты. А вот вторая группа… – Марти подался вперед. – Половину второй группы составили наемные убийцы из спецподразделений. Вторую половину – гражданские лица, осужденные за убийства.

– И все они стали… более цивилизованными? – удивилась Амелия.

– Я бы сказал – более человечными, – поправил Марти.

– Значит, если ребят из группы охотников и убийц подержать в солдатиках пару недель, они превратятся в безобидных котят? – спросил я.

– Да, именно к такому заключению мы и пришли. Конечно, этот эксперимент проводился задолго до того, как появились спецгруппы охотников и убийц. Тогда солдатиков еще не использовали в реальных боевых действиях.

Эшер первым задал следующий вопрос:

– Мне что-то не верится, что армейские службы не додумались повторить ваш эксперимент. И не нашли способа как-нибудь обойти этот нежелательный эффект – пацифизм. Или гуманизацию – если вам так больше нравится.

– Это вполне возможно, Эшер, но маловероятно.

Я подключался в одностороннем порядке вместе с сотнями разных военных, от новобранца до генерала. Если бы кто-нибудь из них участвовал в подобных экспериментах или хотя бы слышал какие-нибудь разговоры о них, я бы знал.

– Если только кто-нибудь из армейского начальства тоже не подключался только в одностороннем порядке. А участников эксперимента могли изолировать – как в вашем случае, или вообще уничтожить.

Такое предположение заслуживало тишины, которая за этим последовала. Могли ли армейские исследователи убить невинных участников секретного эксперимента?

– Я согласен, в принципе такое возможно, – признал Марти. – Но очень, очень маловероятно. Мы с Рэем контролируем практически все военные исследования, которые касаются солдатиков. И чтобы кто-то протащил свой проект через все инстанции, выбил на него деньги, да еще и привел в исполнение – так, чтобы мы с Рэем об этом даже не заподозрили… что ж, это возможно. Но с той же долей вероятности, как тысячу раз подряд выиграть джекпот в национальной лотерее.

– Интересно… Ты вот заговорил о вероятностях, Марти, – сказал Риза, который что-то писал на салфетке. – Если взять самый лучший вариант развития событий, когда все люди добровольно согласятся стать человечнее и выстроятся в очередь на постановку имплантатов… Перво-наперво, один из десяти или двенадцати человек погибнет во время операции или сойдет с ума. Я как раз пытался придумать, как можно обойтись без этих потерь.

– Ну, мы не знаем пока…

– Секундочку, дай мне договорить. Если это будет каждый двенадцатый, таким образом вам придется убить шестьсот миллионов человек, чтобы остальные – те, кто останется в живых, – больше никогда никого не убивали. При таких раскладах Гитлер по сравнению с вами будет выглядеть подмастерьем-недоучкой, вы обойдете его на целых два порядка.

– По-моему, даже больше, – сказал Марти.

– Да, больше. Сколько у нас сейчас солдатиков, тысяч шесть? Скажем, мы построим еще сотню тысяч. Каждый человек должен будет провести две недели в непрерывном подключении – и это после того, как в течение пяти-шести дней им будут просверливать дырки в черепе и вживлять имплантаты. Допустим, на одного человека уйдет дней двадцать. Учитывая, что имплантацию переживет примерно семь миллиардов человек, получается, соответственно, по семь тысяч человек на одного солдатика. Другими словами, это будет длиться сто сорок тысяч дней, а это почти четыреста лет. И только потом все мы будем жить мирно и счастливо – те, кто вообще останется к тому времени в живых.

– Дай-ка мне посмотреть твои расчеты, – Риза пододвинул салфетку к Марти. Тот подчеркнул ногтем колонку цифр. – Ты забыл об одной детали. Нам ведь не нужен будет весь солдатик целиком. Только основная межмозговая связующая система и четыре блока для обеспечения питания и физиологических отправлений. И мы сможем построить не сотню тысяч солдатиков, а целый миллион специальных технических станций. Даже десять миллионов. Таким образом, необходимое на обработку время сократится всего до четырех лет.

– Но количество смертельных исходов останется прежним, – заметила Белда. – Для меня это вопрос чисто умозрительный, поскольку мне осталось прожить не так уж много лет. Но все равно, по-моему, цена слишком высока.

Эшер нажал кнопку вызова официанта.

– Ты ведь все это придумал не с бухты-барахты, Марти… Давно ты уже над этим думаешь? Лет двадцать, наверное?

– Что-то вроде того, – признался Марти и пожал плечами. – Нам не так уж и нужна вселенская катастрофа. Со времен Хиросимы мир и без нее балансирует на краю гибели. Или даже со времен Первой мировой войны.

– Тайный пацифист, который работает на военную машину? – пошутила Белда.

– Вовсе не тайный. Военные спокойно относятся к пассивным пацифистам – посмотрите хоть на Джулиана – до тех пор, пока их убеждения не мешают работе. Большинство генералов, с которыми я знаком, считают себя пацифистами.

Появился официант и взял новые заказы. Когда официант ушел, я сказал:

– Марти правильно подметил. Дело не только в проекте «Юпитер». Существует множество научных исследований, которые в результате могут привести к полному уничтожению жизни на планете или же уничтожению планеты в целом. Даже если остальная Вселенная останется нетронутой.

– У тебя уже стоит имплантат, – сказал Риза. – Так что ты не имеешь права голоса.

– А как быть с такими людьми, как я? – спросила Амелия. – С теми, которые пробовали поставить имплантат, но ничего не получилось? Может, нас надо будет поместить в комфортабельные концентрационные лагеря, где мы не сможем никому навредить?

Эшер рассмеялся.

– Так его, Блейз! Это всего лишь умозрительные предположения. Марти ведь не собирается всерьез предложить…

Марти хлопнул ладонью по столу.

– Черт побери, Эшер! Я никогда в жизни не был более серьезен, чем теперь.

– Значит, ты форменный сумасшедший. То, о чем ты говорил, никогда не случится.

Марти повернулся к Амелии.

– Тогда, давно, когда разработка технологии имплантатов только начиналась, никто не рассчитывал, что имплантат надо будет ставить абсолютно каждому человеку. Если бы в этом направлении прилагалось столько же усилий, как в разработке вашего проекта «Юпитер» или Манхэттенского Проекта, то вся работа, которую начинали делать, была бы уже сделана! – Ризе он сказал: – То же самое с твоим полумиллионом смертников. Эта проблема не из тех, над разрешением которых ученые бились каждый день в течение стольких лет. Побольше осторожности, тщательно контролируемые исследования, улучшение технологий – и частота смертных исходов при операциях сразу же снизится, возможно, даже до нуля.

– Значит, если говорить грубо, ты обвиняешь армию в преднамеренных убийствах? – сказал Эшер. – Понятно, что армия на то и существует, чтобы убивать, – но предполагается, что потери будут на стороне противника, – Марти казался озадаченным. – Я имею в виду вот что: если ты все это время считал, что операцию по вживлению имплантатов можно сделать надежной и безопасной, почему же военные не стали ждать, пока так будет, а сразу поставили производство механиков на поток, невзирая на высокий риск для жизни новобранцев?

– Не армия виновата в тех убийствах, о которых ты говоришь. Я виноват. Такие исследователи, как я и Рэй.

– Ой, только не надо так драматизировать ситуацию! Я уверен, что ты сделал все от тебя зависевшее. Но я всегда считал, что, если приходится расплачиваться человеческими жизнями за успех какого-нибудь проекта, значит, цена слишком высока.

– Согласен, – сказал Марти. – И смертность на самом деле гораздо выше, чем один случай из двенадцати. Среди механиков невообразимо высокий уровень смертности от нарушений мозгового кровообращения, инфарктов сердца, – на меня Марти старался не смотреть. – А также от самоубийств как во время действительной службы, так и после.

– Смертность в армии всегда была высокой, – заметил я. – Это ни для кого не новость. И это один из доводов против профессиональной армии.

– Представьте, что удастся найти способ сделать имплантацию стопроцентно безопасной, без никаких смертельных последствий. Все равно, даже и тогда не будет никакой гарантии, что абсолютно все захотят поставить себе имплантаты. И их никак нельзя будет заставить это сделать. Вы только представьте себе фанатичных нгуми, которые выстроились в очередь и ждут, когда сумасшедшие маньяки-ученые Альянса станут сверлить дырки у них в головах! Черт возьми, да мы даже наших собственных вояк не сумеем убедить, что это необходимо! Как только наши генералы пронюхают, чем ты все это время занимался, ты сразу же отойдешь в историю. Из тебя в один миг сделают кучу навоза!

– Возможно. Возможно. – Официант принес напитки. Марти поглядел на меня и потер подбородок. – Ты не против того, чтобы подключиться со мной?

– Не против.

– Тогда… Ты свободен завтра, часов в десять?

– Да. До двух я не занят.

– Значит, приезжай ко мне. Мне это нужно.

– Эй, ребята, вы что, собрались объединиться и спасти мир? – сказала Амелия. – Спасти Вселенную?

Марти рассмеялся.

– Я имел в виду не совсем то, что ты подумала. – На самом деле он именно этого и хотел.

Чтобы добраться до лаборатории Марти, Джулиану пришлось катить на велосипеде примерно с полмили под долгожданным проливным дождем. Поэтому, когда он наконец доехал, настроение у него было не особенно праздничное.

Марти дал ему полотенце и лабораторный халат, чтобы Джулиан не простудился на сквозняке от кондиционера. Они сели на стулья с жесткими прямыми спинками возле лабораторной кушетки, вернее, даже двух парных кушеток, оснащенных специальными шлемами. С высоты десятого этажа открывался превосходный вид на университетский городок, мокрый после дождя.

– Я отпустил всех помощников на всю субботу, – сказал Марти, – и переключил все телефонные звонки на домашний номер. Нам никто не помешает.

– В чем не помешает? – спросил Джулиан. – Что ты задумал?

– Я и сам хотел бы знать это наверняка до того, как мы подключимся. Но, по-моему, имеет смысл сохранить это между нами, хотя бы на какое-то время. – Марти показал на приборную панель в другом конце комнаты. – Если бы там сидел кто-нибудь из моих ассистентов, он мог бы подключиться в одностороннем порядке и все подслушать.

Джулиан встал и внимательно рассмотрел оборудование лабораторной кушетки.

– А где кнопка прерывания сеанса?

– Кнопка не нужна. Достаточно просто подумать «хватит», и связь оборвется, – Джулиан посмотрел на него с сомнением. – Это новая технология. Не удивительно, что ты о ней не знаешь.

– И тем не менее ты будешь контролировать связь.

– В целом – да. Я буду держать под контролем ощущения, но это обычное дело при таких сеансах. Я смогу изменять ощущения так, как тебе захочется.

– Это будет односторонняя связь?

– Мы можем начать с односторонней связи, потом частично перейти на двустороннюю, в «потоке беседы», когда сосредоточимся на мысленном общении, – Джулиан знал, что Марти не мог ни с кем войти в полный контакт. Он специально лишил себя этой способности из соображений безопасности. – Это будет совсем не так, как было у тебя с боевой группой. Мы не сможем по-настоящему, до конца, проникнуть в сознание друг друга. Просто будем понимать друг друга быстрее и полнее.

– Хорошо, – Джулиан улегся на кушетку и тяжело вздохнул. – Тогда давай начнем.

Оба устроились на кушетках, приладили к шеям мягкие воротники шлемов, освободили эластичные трубки с жидкостью от пластиковых креплений и повертели головами, пока имплантаты не подсоединились к разъемам как следует. Потом передние половинки шлемов опустились, закрыв лица.

Прошел час, и забрала шлемов с легким шорохом открылись. На лице Джулиана блестели капельки пота.

Марти сел на кушетке. Он заметно посвежел и приободрился.

– Разве я не прав?

– Прав, наверное. Но я все равно хотел бы сам съездить в Северную Дакоту.

– В это время года там очень хорошо. Никаких дождей.

Когда я покинул лабораторию Марти, дождь угомонился, но, как тут же выяснилось, ненадолго. Я увидел, что над студенческим центром ливень хлещет вовсю и полоса дождя быстро движется в мою сторону. Поэтому я поставил велосипед обратно на стоянку и вернулся в помещение – и тут как раз хлынул ливень.

На крыше здания находилось шумное, ярко освещенное кафе под куполом. Это было как раз то, что надо. Я слишком долго пробыл взаперти внутри двух черепных коробок, занятый изматывающими размышлениями.

несмотря на то, что сегодня была суббота, в кафе было полно народу – наверное, из-за плохой погоды. Мне пришлось выстоять в очереди целых десять минут, прежде чем я добрался до прилавка и смог заказать себе чашку кофе и булочку, а потом еще оказалось, что все стулья заняты и негде даже присесть. Но внутри купола вдоль края крыши шел бордюр как раз подходящей высоты, чтобы на него можно было облокотиться.

Я еще раз перебрал мысленно все, что узнал от Марти. Десятипроцентная летальность при операциях по вживлению имплантатов – не совсем верная цифра. На самом деле, семь с половиной процентов пациентов умирают, два и три десятых процента получают тяжелое повреждение мозга, два с половиной процента отделываются более легкими, восстановимыми повреждениями, а еще у двух процентов пациентов получается так, как это вышло у Амелии – никаких вредных последствий после операции не остается, но имплантат не действует. Согласно статистике смертности, около половины умерших – призывники, которых без их согласия направили на службу механиками, и погибают они из-за того, что не могут выдержать сложностей работы с солдатиками в боевой группе. Довольно большая часть других смертей происходит из-за несовершенства хирургической техники и плохого операционного оборудования в Мексике и Центральной Америке. Марти считал, что по большому счету, для таких операций сейчас уже практически не нужно участие оперирующего хирурга, разве что для контроля на случай непредвиденных осложнений. Господи боже, автоматическая нейрохирургия! Но Марти уверен, что имплантация проходит на несколько порядков проще, если человеку потом не надо будет работать механиком, в боевой группе солдатиков.

И даже если отбросить эти десять процентов смертей, все равно остается одна сотая процента самоубийц, которые так или иначе сводят счеты с жизнью у Бостонской стены.

И как же, интересно, нормальные люди докатываются до такого? Гражданские, которые совершают самоубийства, подразделяются на несколько категорий: искатели сильных ощущений с неуравновешенной психикой, люди, страдающие от одиночества или сексуальной неустроенности. Очень много таких людей, как Амелия, – у которых семейные партнеры с имплантатами, а сами они поставить себе имплантат не могут.

Первое, что надо усвоить: это ни в коем случае нельзя делать бесплатно. Всеобщее благоденствие научило нас одному – люди обычно не ценят того, что достается им даром. Пусть это будет стоить месячную норму кредиток – хотя, по сути, большую часть этого месяца человек так или иначе проведет в бессознательном состоянии. Еще один важный фактор, который проявится с течением времени: люди, не прошедшие гуманизацию, будут менее удачливы в жизни. Может быть, они будут и менее счастливыми, хотя это трудно определить объективно.

Еще одна небольшая проблема – как быть с такими людьми, как Амелия? Поскольку они не могут подключаться через имплантат, подвергнуться гуманизации они тоже не смогут. Они будут чувствовать себя увечными, обозлятся и, возможно, из-за этого будут склонны к агрессивным действиям. А два процента из шести миллиардов – это составит сто двадцать миллионов людей. По одному волку на сорок девять овечек – этого вполне остаточно, чтобы обеспечить стаду должный «присмотр». Марти предполагал, что для начала таких людей надо изолировать, к примеру – переселить на острова, предварительно попросив выехать оттуда всех гуманизированных местных жителей.

Если заставить наши нанофоры наделать побольше новых нанофоров и сделать их общедоступными, любой человек сможет жить где угодно в полном комфорте, как в странах Альянса, так и на территориях нгуми.

Но, чтобы дело выгорело, перво-наперво необходимо будет подвергнуть гуманизации наших солдатиков и все военное руководство. Для этого надо проникнуть в генеральный штаб и на пару недель изолировать армейское командование от общества. У Марти даже был разработан план подобной операции – подложный приказ из Вашингтона, из Военного министерства, согласно которому всем высшим военным чинам надлежит пройти двухнедельные учения в полной изоляции.

Меня Марти выбрал на роль тайного агента. Он перекроил мои записи, так что я теперь как бы просто получил вполне безопасное небольшое нервное истощение. «Сержант Класс готов к несению службы, но командованию Портобелло рекомендуется полнее использовать его опыт и образование и перевести в руководящие кадры». Прежде чем возвращать меня в армию, Марти предполагал слегка подчистить мне память – сделать так, чтобы я на время забыл о попытке самоубийства, об участии в его заговоре и о катастрофических последствиях проекта «Юпитер». А потом, когда дело будет сделано, все встанет на свои места и я снова буду самим собой.

Следующая часть «эксперимента» заключалась в том, что мою прежнюю боевую группу нужно будет оставить в подключении на достаточно долгий срок, чтобы с ними произошла гуманизация. А потом я, уже находясь в расположении генерального штаба, сделаю так, чтобы моя группа туда проникла и подменила группу охраны.

О генералах хорошо позаботятся, им предоставят самое лучшее медицинское обслуживание. Марти подготовит специальные приказы, чтобы доставить с военной базы в Панаме одного нейрохирурга и его ассистента. У этой врачебной бригады поразительно низкий уровень неудач при операциях вживления имплантатов – в девяноста восьми процентах случаев имплантации проходят успешно.

Начавшись с генерального штаба, «эксперимент» быстро охватит весь мир. Акция будет распространяться снизу вверх – из Портобелло, и сверху вниз – благодаря связям, которые были у Марти в Пентагоне. И вскоре вся наша армия станет гуманизированной. И война закончится сама собой. Но начнется другая, еще более грандиозная битва.

Я жевал сладкую булочку с крабово-яблочной начинкой и смотрел сквозь прозрачный купол на плотную стену дождя. Потом я прислонился к стеклу и стал рассматривать посетителей кафе.

Большая часть народа была лет на десять-двенадцать моложе меня. Они казались мне такими чужими и непонятными – что значит разница в возрасте! Но, может быть, я всегда был немного не таким, как эти ребята? Я никогда не чувствовал себя уютно в подобной обстановке – пустая болтовня, флирт, глупые шутки – даже тогда, когда мне было столько же лет, как сейчас им. Мои мысли все время были заняты либо книгами, либо компьютером. Девушки, с которыми я в те времена занимался сексом, были того же редкого сорта, что и я – они были не против прерваться ненадолго и расслабиться в постели, после чего снова спешили вернуться к своим умным книжкам. Как и у каждого подростка, до колледжа у меня случались ужасающие, вселенские юношеские влюбленности, но, после того как мне стукнуло восемнадцать или девятнадцать, я вполне самореализовался в сексе, и секса у меня было – дай бог всякому. А теперь спираль развития совершила очередной виток, и общество вернулось к консервативным привычкам поколения Амелии.

Изменится ли все это, если у Марти выгорит его безумная затея, то есть если у нас выгорит наша затея? Не бывает близости более полной, чем та, что достигается в совместном подключении. А жгучий интерес юношества к сексу подогревается в основном любопытством, которое в подключении будет удовлетворено с первой же минуты. По-прежнему будет интересно делиться мыслями и впечатлениями с людьми другого пола, но понимание того, каково это – быть мужчиной или быть женщиной, – все равно придет уже в первые несколько минут контакта. У меня сохранились чужие воспоминания – память тела – о родах, выкидышах, менструациях и о том, как покачиваются груди при ходьбе. Амелия все время расстраивалась, что я разделяю со своей боевой группой мучения постменструального синдрома. А все наши женщины со смущением вспоминали о непроизвольных эрекциях и ночных семяизвержениях, они знали, как иногда мешает мошонка, когда идешь или сидишь, скрестив ноги.

Амелия успела почувствовать всего лишь тень этого, мимолетный отблеск – в те две минуты, которые были отпущены нам тогда в мексиканском госпитале. Может быть, отчасти наши нынешние затруднения проистекали из ее чувства неудовлетворенности оттого, что ей достался только этот краткий миг понимания. В последнее время мы с Амелией занимались любовью всего пару раз, не больше – после той неудачной попытки, в тот день, когда я застал ее с Питером. В тот день, когда я подключался вместе с Зоей. А тут еще так много всего случилось – этот грядущий конец света, и все такое, – что у нас просто не было ни времени, ни желания разбираться в наших интимных затруднениях.

В кафе пахло гимнастическим залом, и мокрой собачьей шерстью, и крепким кофе, но молодежь, казалось, совершенно не обращала на это внимания. Девчонки и мальчишки подыскивали себе пару, прихорашивались, старались себя показать – короче, в их поведении здесь было гораздо больше животного, чем когда они сидели в классе и занимались физикой.

Наблюдая за этим причудливым ритуалом знакомства, я почувствовал себя таким старым… Мне стало грустно, и я подумал, сумеем ли мы с Амелией когда-нибудь полностью помириться? Дело было еще и в том, что я никак не мог выбросить из головы ту картину – Амелия с Питером. Но я должен был признаться, что отчасти в этом была виновата и Зоя, и другие такие, как она. Всей нашей группе было жаль Ральфа, из-за этой его неуемной жадности до проституток с имплантатами. Но мы вместе с тем прекрасно чувствовали и его сексуальный экстаз от встреч с такими девицами и знали, что переживания Ральфа с каждым новым разом ничуть не тускнели.

Я ужаснулся, подумав на мгновение – а смог бы я сам жить такой жизнью, как Ральф, – и снова ужаснулся, когда был вынужден признать, что смог бы. Отношения, бедные в эмоциональном плане, зато наполненные жгучей страстью, хоть и недолгой. А потом – снова обычная жизнь, до следующего раза.

Неутолимая жажда полноты ощущений, когда ты чувствуешь себя ею, когда ваши мысли и чувства сплетаются воедино – в сердце своем я замуровал эту жажду в надежную темницу, повесил на нее табличку «Каролин» и накрепко запер дверь. Но теперь я не мог не признаться самому себе, что это было более чем впечатляющим переживанием – даже с совсем незнакомой девушкой. Пусть и умелой, и довольно привлекательной, но все равно чужой, и нам не приходилось притворяться, что мы друг друга любим.

Вот именно – не приходилось притворяться ни в чем. Марти прав. Нечто вроде любви возникает при контакте в подключении как бы само собой. Не говоря уже о сексе, мы с Зоей за какие-то несколько минут стали ближе друг другу, чем любая обычная семейная пара, счастливо прожившая вместе пятьдесят лет, – в том смысле, что мы узнали друг друга гораздо глубже и полнее. Это чувство взаимопонимания начало ослабевать сразу же после того, как мы отключились, и постепенно угасало в течение нескольких следующих дней, пока не превратилось просто в одно из воспоминаний. Но я знал, что стоит нам снова подключиться вместе – и все вернется. Так, значит, если непрерывно оставаться в подключении две недели подряд, изменишься навсегда? Да, я могу в это поверить.

Я не стал обсуждать с Марти никаких конкретных сроков, выразив тем самым свое молчаливое согласие. Нам обоим нужно было время, чтобы каждый мог как следует обдумать мысли другого.

Я не стал также обсуждать, каким образом он собирается изменять армейские медицинские записи и заставлять высшие военные чины плясать под свою дудку. Контакт у нас был не настолько глубоким, чтобы проникнуть во все подробности замыслов. Я уловил только образ какого-то другого человека, старого друга Марти. Но мне не хотелось бы знать даже этого.

Мне не хотелось предпринимать никаких, абсолютно никаких действий до тех пор, пока я не подключусь вместе с людьми из Северной Дакоты. Я не сомневался в правдивости Марти, но не вполне доверял его суждениям. Когда ты подключаешься с кем-то, слишком легко принять желаемое за действительное. Если ты желаешь чего-то слишком сильно, то сможешь легко убедить других поверить в твои желания, принять их за реальность.

Джулиан минут двадцать стоял и смотрел на дождь, потом решил, что дождь перестанет лить еще не скоро, взял велосипед и покатил домой по лужам. Как это всегда бывает, дождь закончился как раз, когда Джулиан был уже за полквартала до дома.

Джулиан завел велосипед в подвальный гараж и смазал машинным маслом цепь и все механизмы. Велосипед Амелии тоже стоял в гараже, но это еще не означало что сама Амелия сейчас дома.

Амелия была дома. Она спала, но вскоре проснулась – Джулиан наделал достаточно шума, доставая свою дорожную сумку.

– Джулиан? – Амелия села в постели и потерла заспанные глаза. – Ну, как там у тебя прошло с… – Заметив, что он собирает сумку, Амелия спросила: – Едешь куда-то?

– В Северную Дакоту, на пару дней. Амелия встряхнула головой.

– Но зачем тебе… А, там эти уродцы Марти!

– Я хочу подключиться с ними. Сам все проверю. Может, они и уродцы, но в ближайшем будущем мы все можем превратиться в таких уродцев.

– Не все, – тихо напомнила Амелия.

Он открыл рот и сразу же закрыл. Взял три пары носков и уложил в сумку.

– Я скоро вернусь. Следующие занятия у меня во вторник, так что я вернусь пораньше, чтоб не опоздать.

– В понедельник нам многие будут звонить. Журнал не выйдет раньше среды, но они обычно обзванивают всех своих клиентов.

– Просто перешли сообщения на мой номер. Я могу ответить и из Северной Дакоты.

Добраться до штата Северная Дакота оказалось труднее, чем он думал. Джулиан нашел в расписании три военных самолета, на которых, хоть и с пересадками, можно было добраться куда ему нужно – до заполненного водой кратера Побережье. Но когда Джулиан попытался заказать места на эти рейсы, компьютерный диспетчер сообщил, что он больше не пользуется льготами как участник боевых действий и получит билеты только в порядке очереди. Это означало, что шансы попасть на все три рейса снижались примерно до пятнадцати процентов. А вернуться обратно до вторника вообще оказалось почти нереальным.

Джулиан позвонил Марти, который пообещал посмотреть, что можно сделать, и перезвонил через минуту.

– Попробуй еще разок, – сказал Марти.

На этот раз Джулиан сразу же, без проблем, получил билеты на все шесть рейсов. Индекс участника боевых действий каким-то чудесным образом вернулся в его идентификационную карту.

Джулиан отнес вещи и дорожную сумку в гостиную и там стал укладываться. Амелия вышла к нему, поеживаясь от холода в тонкой ночной рубашке.

– Я, наверное, слетаю в Вашингтон, – сказала она. – Питер возвращается с Карибов и, может быть, устроит завтра пресс-конференцию.

– Как у него меняется настроение! Я думал, он улетал на острова, чтобы спрятаться от журналистов, – Джулиан внимательно посмотрел на Амелию. – Или, может быть, он возвращается в основном для того, чтобы увидеться с тобой?

– Он этого не говорил.

– Но ведь это он оплатил тебе билеты, разве нет? У тебя в этом месяце осталось слишком мало кредиток.

– Конечно, оплатил, – Амелия скрестила руки на груди. – Я помогала ему в исследованиях. Тебя, кстати, он тоже будет рад там видеть.

– Я и не сомневался. Но я лучше займусь исследованиями несколько другого вопроса, – Джулиан быстро покончил с укладкой вещей и оглядел комнату – не забыл ли чего? Подошел к столику и взял пару журналов. – Если бы я попросил тебя не ехать, ты бы осталась?

– Ты никогда не попросил бы меня об этом.

– Это не ответ.

Амелия присела на диванчик.

– Ну, хорошо. Если бы ты попросил меня не ехать, мы бы подрались. И победила бы я.

– Ты думаешь, только поэтому я не прошу тебя остаться?

– Не знаю, Джулиан, – Амелия чуть повысила голос – в отличие от некоторых я не умею читать чужие мысли!

Джулиан сунул журналы в сумку и тщательно закрыл ее на замок.

– На самом деле мне все равно – поедешь ты или нет, – примирительно произнес он. – Мы все равно когда-нибудь должны были через это пройти, так или иначе.

Он сел на диван рядом с Амелией, не касаясь ее.

– Так или иначе, – повторила Амелия.

– Пообещай только, что не останешься там навсегда.

– Что?

– Те из нас, кто умеет читать чужие мысли, еще немного умеют предсказывать будущее, – сказал он. – В течение следующей недели всем людям, занятым в проекте «Юпитер», пришлют уведомления об увольнении. Я прошу тебя только об одном – если Питер предложит тебе место, не соглашайся сразу, не подумав. Ладно?

– Хорошо. Я скажу ему, что должна обсудить это с тобой. Этого достаточно?

– Это все, о чем я прошу, – Джулиан взял Амелию за руку и легонько прикоснулся губами к ее пальцам. – Только не спеши – и все.

– А как насчет… Хорошо. Я не буду спешить, но и ты не спеши.

– О чем это ты?

– Бери телефон и закажи билеты на другой рейс, попозже, – Амелия погладила его по бедру. – Я не выпущу тебя из дома, пока ты не удостоверишься, что ты – единственный человек, которого я люблю.

Джулиан задумался на мгновение, потом взялся за телефон. Амелия скользнула на пол и начала расстегивать его брюки.

– Договаривайся побыстрее…

Последняя пересадка была у меня в Чикаго, но самолет летел чуть дальше Побережья, так что я имел возможность посмотреть с высоты на знаменитое «внутреннее море». Впрочем, назвать это «морем» можно было лишь с большой натяжкой, размером оно было вполовину меньше Великого Соленого озера. Но впечатление все равно возникало грандиозное – ровный голубой круг, обведенный со всех сторон белыми ниточками прогулочных дорожек.

Место, в которое я направлялся, находилось всего в шести милях от аэропорта. Такси здесь стоило кредиток, зато велосипеды давали бесплатно, так что я взял велосипед. Было жарко и пыльно, но физическая нагрузка даже доставила мне удовольствие – я целый день просидел без движения в самолетах и аэропортах.

Здание было построено в стиле, распространенном лет пятнадцать назад – все из зеркального стекла в металлических рамах. Надпись на заросшей лужайке перед домом гласила: «Дом Бартоломью».

Мужчина лет шестидесяти, в пасторском воротничке, надетом с обычной одеждой, открыл дверь и впустил меня в дом.

В прихожей стоял простой белый ящик безо всяких украшений, с крестом на одной стенке и ликом Христа на другой. Еще там стояла узкая и жесткая скамья у стены, простенькие неудобные стулья и столик с разложенной на нем духовной литературой. Мы прошли через двойные двери в столь же просто обставленную гостиную.

Отец Мендес оказался испанцем. Несмотря на солидный возраст, в его черных волосах почти не было седины. Исчерченное глубокими морщинами лицо пересекали два старых шрама. На первый взгляд он выглядел довольно устрашающе, но тихий голос и спокойная, доброжелательная улыбка развеивали это впечатление.

– Простите, что мы не приехали встретить вас, как подобает. У нас нет своей машины, и мы не слишком часто отсюда выезжаем. Это помогает сохранить общее мнение о нас как о безобидных, немного сумасшедших стариках.

– Судя по тому, что рассказывал доктор Ларрин, ваше «прикрытие» не слишком далеко от правды.

– Да, мы несчастные уцелевшие жертвы первых экспериментов с боевыми машинами типа «солдатиков». Когда нам приходится покидать этот приют, люди обычно сторонятся нас.

– Значит, вы не настоящий священник…

– Настоящий. Вернее, я действительно когда-то был священником. Но меня лишили сана за убийство, – он остановился у простой двери, на которой висела табличка с моим именем, и отворил ее. – За изнасилование и убийство. Это ваша комната. Когда освежитесь с дороги, приходите в атриум, это в дальнем конце коридора.

Моя комната оказалась не такой аскетичной, как прихожая и гостиная. Пестрый ковер на полу и современная подвесная кровать странно контрастировали со старинными креслами и столиком на колесиках. Еще в комнате имелся небольшой холодильник – в дверце стояли прохладительные напитки, пиво, бутылки с вином и чистой водой, стаканы. Я выпил стакан воды и стакан вина, потом снял униформу и аккуратно сложил, чтобы не помялась – обратно я тоже собирался ехать в мундире. Затем я быстро принял душ, переоделся в более удобную одежду и отправился искать этот самый атриум.

Левая стена коридора была совершенно гладкой, а по правую тянулся ряд таких же дверей с именными табличками, как та, что вела в мою комнату. Все таблички, кроме моей, явно висели здесь уже давно. Дверь с матовым стеклом в конце коридора открылась автоматически, сама собой, как только я к ней подошел.

Я замер, как громом пораженный. За дверью оказался тенистый хвойный лес. Оглушительно пахло кедровой смолой, где-то тихонько журчал ручеек. Я поднял голову – да, наверху действительно увидел настоящее голубое небо. А ведь я точно ни с кем сейчас не подключался, и это не могло быть картиной из чьих-то воспоминаний!

Я прошел по вымощенной галькой дорожке и замер на мгновение перед деревянным мостиком, перекинутым через быстрый узенький ручеек. Впереди послышался смех, я почувствовал легкий запах кофе и пошел дальше по дорожке, к небольшой лесной полянке.

Там собралось около дюжины людей примерно одинакового возраста – пятидесяти или шестидесяти лет. На полянке были в беспорядке расставлены грубоватые деревянные стулья и столики для пикников, самой разнообразной формы. Мендес отделился от одной из групп и подошел ко мне.

– Мы обычно собираемся здесь примерно за час до обеда, – сказал он. – Не хотите ли выпить чего-нибудь?

– Кофе пахнет просто замечательно.

Мендес провел меня к столику, на котором стояли самовары с кофе и чаем, а также разнообразные бутылки. Там было пиво и вино – в ведерке со льдом. Все было покупное и явно не дешевое, по большей части иностранного производства.

Я посмотрел на бутылки арманьяка, английского пива, анехо.

– У вас что здесь, типографский станок, который печатает рационные карты?

Мендес улыбнулся и покачал головой, наливая кофе в две чашки.

– Нет, ничего настолько законного, – он добавил в мою чашку сахара и сливок. – Марти сказал, что мы можем довериться вам вплоть до подключения, так что вы бы и сами скоро все узнали, – он внимательно посмотрел мне в лицо. – У нас есть свой собственный нанофор.

– Ну да, конечно!

– В доме господнем множество комнат, – сказал Мендес. – Есть в нем и надежный, массивный фундамент. Чуть позже мы спустимся туда, посмотрим.

– Вы что, не шутите?

Он покачал головой и отпил кофе.

– Нет. Это старая машина, маленькая, низкоскоростная и с низкой производительностью. Один из первых, опытных образцов, которые должны были разобрать на части.

– А вы не боитесь сотворить еще один большой кратер?

– Нет, конечно! Присаживайтесь, Джулиан. Вот сюда, – Мендес подвел меня к деревянному столику, на котором стояли две коробки для подключения. – Давайте немного сэкономим время, – он подал мне зеленый разъем, а себе взял красный. – Односторонняя связь.

Я подсоединил разъем к имплантату, он тоже. Потом он быстро включил и выключил прибор.

Я отсоединил разъем и посмотрел на Мендеса, не в силах произнести ни слова. За какую-то секунду все мое представление о мире перевернулось с ног на голову.

Взрыв в Дакоте был подстроен намеренно. Нанофоры были всячески проверены в самых разных испытаниях и оказались абсолютно надежными и безопасными Эти испытания держали в строгом секрете. Но Альянсу было выгодно предотвратить чужие потенциально перспективные исследования в этом направлении. Поэтому, тщательно подделав несколько документов – сверхсекретных, конечно, – они очистили Северную Дакоту и Монтану и предположительно попытались произвести гигантский бриллиант из нескольких килограммов углерода.

Только на самом деле там даже не было никакого нанофора. Просто достаточное количество дейтерия и трития, да еще взрыватель. Гигантскую водородную бомбу зарыли под землю и сделали все возможное, чтобы уменьшить загрязнение окружающей среды при взрыве, который выплавил в горных породах чудненький круглый кратер – будущее дно озера, – достаточно большой, чтобы никому не захотелось собирать из чего попало свои собственные нанофоры.

– Но откуда вы это узнали? Вы точно уверены, что это правда?

Мендес нахмурил брови.

– Что ж… Возможно, это всего лишь выдумка Сейчас уже нельзя это проверить – не у кого спрашивать. Человек, от которого это стало известно нам, Хулио Негрони, умер через пару недель во время какого-то эксперимента. А человек, от которого он сам это узнал, его сокамерник в Рэйфорде, был давным-давно казнен.

– С ним в одной камере сидел ученый?

– По крайней мере, так он говорил. Он хладнокровно убил свою жену и детей. Наверное, это легко проверить по газетным подшивкам, примерно за двадцать второй или двадцать третий год.

– Ага… Я обязательно проверю, сегодня же вечером, – я вернулся к столику с напитками и плеснул в кофе немного рома. Ром был слишком хорош, чтобы расходовать его таким неподобающим образом, но отчаянные времена требуют отчаянных поступков. Вспомнив это высказывание, я вспомнил и о многом другом – том что на самом деле времена настали более чем отчаянные.

– Ваше здоровье! – Когда я вернулся, Мендес поднял чашку. Я слегка коснулся его чашки своей.

К нам подошла невысокая женщина с длинными, развевающимися седыми волосами. В руках у нее была трубка видеофона.

– Доктор Класс? – я кивнул и протянул руку за трубкой. – Вас спрашивает доктор Хардинг.

– Моя подруга, – пояснил я Мендесу. – Наверное, просто хочет узнать, как я доехал.

Лицо Амелии на экранчике переносного видеофона было размером с ноготь большого пальца, но все равно я сразу заметил, что она встревожена.

– Джулиан… Тут такое творится…

– Что-то неожиданное? – я постарался сказать это будто бы в шутку, но и сам заметил, как напряженно задрожал мой голос.

– Журнал отказался публиковать нашу статью!

– О господи! На каких основаниях?

– Редактор заявил, что не станет обсуждать это ни с кем, кроме Питера.

– А что Питер?

– Его нет дома! – на экранчике промелькнула тоненькая рука Амелии – она потерла лоб ладонью. – Он не летел никаким самолетом. А в коттедже на Сен-Томасе сказали, что Пит выписался этой ночью. Но где-то между коттеджем и аэропортом он… Я даже не знаю…

– Ты сообщила в полицию острова?

– Нет… Нет! Конечно же, это надо было сделать сразу же, но я… Я растерялась, запаниковала. Просто… Я так надеялась – может, он позвонил тебе, что-то сказал?

– Хочешь, я позвоню им? Ты могла бы…

– Нет, не надо. Я сама позвоню в полицию. И еще раз позвоню в аэропорт, чтобы еще раз все проверить. А потом вернусь к тебе.

– Хорошо. Люблю тебя!

– Люблю тебя, – и она отключилась.

Мендес как раз отходил к столику с напитками, чтобы налить себе еще чашку кофе.

– Что там с вашей подругой? Какие-то неприятности?

– У нас обоих неприятности. Но это чисто академический вопрос – насчет того, будет ли опубликована научная статья.

– Мне показалось, эта статья очень важна для вас. Для вас обоих.