Прогулки по лезвию

Валерий Козлов

"Прогулки по лезвию"

Анонс

Большие деньги - большие заботы и почти наверняка - большие преступления. Одиночество, постоянная опасность, рискованные аферы - вот во что превратило огромное состояние жизнь депутата Госдумы Блинова. Одно цепляется за другое похищение людей, любовная интрига с садистским уклоном, выстрелы в лицо, заминированные автомобили... Кажется, что этому ие будет конца, но развязка близка и неожиданна.

ЧАСТЬ I

Глава 1

В частное сыскное агентство Андрей Важин направлялся с обоюдовыгодным предложением: им - бесплатная реклама, ему - материал для романа. Он был удивлен, не обнаружив Малоарбатского переулка там, где думал его обнаружить, и, проплутав лишних пятнадцать минут, недовольный своим знанием Москвы, нажал наконец на кнопку домофона у входа в небольшой двухэтажный особнячок.

Молодой сотрудник, похожий в своем модном синем костюме на манекен, проводил его в комнату - нечто вроде приемной, но с длинным столом посередине, - и, предложив сесть, внимательно выслушал.

- И какой бы материал вас устроил? - с плохо скрываемой снисходительностью поинтересовался он после того, как Важин изложил ему причину своего появления.

- Любой, - простодушно признался Важин, оглаживая свои пышные усы. Кражи, убийства, наркотики...

- Понятно, - без видимого удовольствия сказал молодой сыщик. - А если вы из конкурирующей фирмы? А мы вам все наши секреты на блюдечке? Где гарантия?

- Действительно, - согласился Важин и даже вздохнул, продолжая играть роль простака, - нет такой гарантии. Единственное, могу дать честное слово. - И одарил собеседника добродушной улыбкой.

Сотрудник агентства, вероятно, считавший себя хорошим психологом, сменил гнев на милость и, слегка обозначив на скуластом лице улыбку, сказал:

- Вы нас поймите, мы не можем всем желающим демонстрировать свою кухню. Так что шеф вряд ли пойдет вам навстречу.

Важин протянул свою визитную карточку.

- Все-таки доложите, - сказал он с мягким нажимом и закурил, не спросив разрешения. - И не забудьте упомянуть, что я могу дать о вас материал в одной из центральных газет...

Последняя фраза непроизвольно получилась двусмысленной: мол, не захотите со мной разговаривать, тоже могу дать соответствующий материал.

Напористость Важина объяснялась тем, что шефом агентства был Муравьев, бывший муровец, о котором Андрей, ещё будучи журналистом, сделал очерк на полполосы.

Судя по всему, агентство "Шанс" только вставало на ноги. Книжные шкафы в комнате были вызывающе пусты. "Хоть бы томик "УК" для приличия на полку поставили, - подумал Важин и решил: - Да, реклама им явно не помешает".

Длинный полированный стол, предназначенный то ли для рабочих совещаний, то ли для банкетов по случаю удачно раскрытых дел, был частично занят большим телевизором, на экране которого высвечивался кусок Малоарбатского переулка с подъездом этого домика и редкими прохожими, идущими по своим делам и не подозревающими, что кто-то наблюдает за ними. Прошла дама с собачкой, с рассеянным взором, прополз алкоголик, выковыривающий что-то из своего уха мизинцем... В этот момент в комнату вошла стройная секретарша с улыбкой на подрумяненном лице, поздоровалась, поставила перед посетителем чашку с кофе и удалилась. "Раз кофе, - подумал Важин, уверенный, что шеф этого заведения сейчас наблюдает за ним так же, как он за теми прохожими, - то разговор будет".

Но в тот день разговора с шефом не получилось. Встречу назначили на завтра, на одиннадцать.

На другой день Важин пришел минут на десять раньше назначенного срока и от нечего делать походил, осмотрел со всех сторон особняк. Заглянув во двор и ожидая увидеть там обычное захламление, он был немало удивлен, обнаружив образцовый порядок, - даже первые осенние листья были сметены в аккуратные кучи, другого мусора вообще не было видно.

И ещё удивился Важин нескольким пожилым женщинам, сидящим на лавочке и греющимся перед долгой зимой в лучах осеннего солнца.

На сей раз его беспрепятственно проводили в кабинет шефа, при этом даже не проверили сумку, хотя он приготовился к полному досмотру на предмет оружия.

Двойные двери за Важиным бесшумно закрылись, он оказался в длинном неуютном кабинете. В дальнем конце, у окна, склонившись над письменным столом, сидел Муравьев. За его спиной, в углу, висела икона, рядом с иконой на полстены раскинулся план Москвы.

Они пожали друг другу руки, начали вспоминать, сколько лет не виделись. Оказалось, что восемь.

- Тебя как при подчиненных называть? - поинтересовался Важин. - Виктор? Или Виктор Степанович?

- Здесь, брат, не МВД. Можно и Витькой. - Муравьев откинулся на спинку кресла и прокричал куда-то под стол: - Зоя, два кофе! - Но, подумав и словно бы вспомнив о какомто неприятном разговоре, добавил: - Пожалуйста.

Важин не мог сдержать улыбки:

- Что, Виктор Степанович, секретарша воспитывает?

- Ну её к лешему, - беззлобно отмахнулся Муравьев и спохватился: - Я же микрофон не отключил! - Щелкнув на пульте селектора клавишей, сказал: - Теперь можешь материться. Но недолго. - Он взглянул на часы. - Сейчас придет одна тетенька, надо успеть поговорить. Если куришь - кури. Сам-то я закодировался, терплю двадцать четвертый день.

Секретарша принесла кофе, и они заговорили о деле.

- Чем вы тут занимаетесь? - поинтересовался Важин.

- В основном слежкой. Чем мы ещё можем заниматься? Охрана да слежка. Но охрана теперь как бы отдельно... А мы - за мужьями, за женами. - Муравьев свернул пальцы колечком и приставил к глазу. - Часто владельцы фирм просят понаблюдать за сотрудниками... Не ахти какие деньги, но работа спокойная, забыл, когда жилет надевал. Жил, как говорится, не тужил, пока вы не явились.

- Кто это мы? - удивился Андрей.

- Эта тетка и ты. Она вчера мне бубнит о таинственном исчезновении её хозяйки, а ты в приемной сидишь, ждешь от меня экстрасюжетов... Смотрю я на тебя вон по тому телевизору и не знаю, что делать. Женщине надо отказывать, поскольку пропавшими мы не занимаемся. Гиблое дело. Но тут твоя тоскливая спина на экране, думаю, может, ты за это дело возьмешься? Как?

- Юмор? - Важин понимающе улыбнулся.

- Юмор, - подтвердил Муравьев. - А вот теперь послушай, почему я этой женщине не отказал сразу.

Дело в том, что они наши соседи, в двух шагах здесь, на набережной, живут. Но это так, к слову. А суть в том, что два года назад мы по заказу следили как раз за этой пропавшей... Как? Не слабо?

- Не слабо! - изумился Важин.

- И ещё любопытный момент. Увидев тебя, я подумал, что ты можешь оказаться в этом деле полезным. Как думаешь, почему?

- Как почему? - шутливо отозвался Важин. - Умные люди, они везде полезны.

- У нас, дорогой, умных и без тебя хватает. А штука вся в том, что пропавшая, за которой мы следили два года назад, как-то связана с литературными кругами, в ваш Дом литераторов часто заглядывала.

- Интересно. Так, может быть, я её знаю?

- Не исключено.

- А чей был заказ на наблюдение за ней?

- Мужа, конечно. Большой деловой человек... Известное дело, времени и сил на молоденькую жену не хватает, и семь дней мои люди пасли её по Москве... А теперь, оказывается, она-то и пропала! Допивай кофе, она уже здесь. - Муравьев показал на экран монитора.

- А почему она к вам обратилась, а не в милицию? И почему муж сам не пришел?

Муравьев только руками развел.

В кабинет вошла полная преклонного возраста женщина в добротном, но старомодном пальто. Остановив её попытку тут же заговорить о своем несчастье, Муравьев представил Андрея как своего помощника, спросил, не желает ли посетительница выпить кофе или чаю. Но та ответила:

- Только что звонили из фирмы хозяина. С часу на час ожидают прибытия Леонида Евгеньевича.

- Тогда не до чая, - сказал Муравьев, вставая, - поехали к вам, Вера Даниловна.

Важин решил, что Виктор хочет встретиться с мужем пропавшей, но оказалось - наоборот.

Сидя на заднем сиденье в "Жигулях" Муравьева, Важин присматривался к Вере Даниловне, отметив в её лице ту особую простоту, что заранее располагает к доверию.

Постояв немного в заторе при съезде с Садового кольца, они через три минуты были на месте. Не мог удержаться, чтобы не приостановиться, не поднять голову. На крыше дома, сбоку, не в центре, была надстроена нежилая ажурная башенка, явно с декоративными целями. Эпоха...

- Люблю добротные здания, - сказал Важин.

- Сейчас твоя любовь значительно усилится, - заметил Муравьев, входя в подъезд, и тихо добавил: - Не расслабляйся! Первое впечатление в нашем деле великая вещь.

Такого размаха в планировке подъездов Важин не видел давно. Поднявшись на этаж, они походили по трем холлам, осмотрели две лестничные клетки, при этом Муравьев то и дело сдерживал Веру Даниловну, порывавшуюся начать говорить. Раздеваясь в прихожей, Виктор Степанович сказал, обращаясь к хозяйке:

- Поправляйте меня и дополняйте. Итак, вы говорите, что в квартире пять комнат. - Он открыл первую дверь. - Это, вероятно, для шоферов и охраны. А тут, думаю, вы обитаете, Вера Даниловна. И горничная... Как ее? Софья?

- Софи, - поправила домоправительница, сделав на "и" ударение.

Муравьев хмыкнул и продолжал:

- Здесь столовая. Приятная столовая, - отметил он, заглянув за дверь, бросив взгляд на хрустальную люстру. - Дальше - кабинет хозяина. Заперт, что и естественно. А вот то, что нам нужно... Значит, вы говорите, что Мария Олеговна была домашним секретарем Блинова?

- Была, - горестно покачала головой Даниловна. - Думаете, уже "была"?

- Ничего я не думаю, - недовольно проворчал Муравьев. Он обходил комнату, внимательно разглядывая предметы. - Нечто среднее между будуаром и вычислительным центром, - оценил он обстановку и подобрал с пола клубок шерсти. - Вы ничего здесь не трогали?

- Боже упаси! Все так три недели и разбросано.

"Ого, три недели!" - подумал Важин и взглянул на Муравьева. Тот продолжал расспрашивать:

- А как она в жизни? В плане опрятности? Может быть, это нормально, что ящики выдвинуты и нитки разбросаны? Кстати, хотелось бы взглянуть на её фотографию.

- Вообще-то Софи не велено было здесь убираться, - оправдываясь за беспорядок, ответила Даниловна. - Сейчас я альбом принесу.

Отобрав несколько фотографий пропавшей хозяйки, Муравьев спросил:

- А это, насколько я понимаю, Блинов? Серьезная личность. И эту карточку я на день заберу. Не волнуйтесь, все будут целы.

- Позволь мне взглянуть, - попросил Важин.

- Потом, потом, - торопясь с главным, ответил сыщик. - Так, теперь о хозяине. Вы говорите, он за границей?

- В Австрии, - подтвердила Даниловна.

- А вчера вроде был в Австралии, - улыбнувшись, сказал Муравьев.

- Да? - удивилась Даниловна. - Я их путаю без конца. Да и какая тут разница?

- Разница в самом деле невелика, - задумчиво произнес Муравьев. - И зачем он туда поехал - тоже пока неважно. Важно то, что он скоро вернется. Вернется, вызовет милицию, те детально пощупают... Так что не будем трогать компьютер, поскольку на клавишах могут остаться чьи-то отпечатки... А если он не будет в милицию заявлять? - Муравьев резко повернулся к Даниловне. - Может такое быть? Вот вы. Почему вы не обратились в милицию? Почему вообще так поздно спохватились?

- Потому что Соловьев запретил.

Я сразу позвонила на фирму, там мне сказали, что не надо раньше времени панику поднимать. А Соловьев так и сказал, чтоб до приезда Блинова я ни о какой милиции и не думала! И потом, он сказал, что там меня и слушать не будут. Кто я такая? Заявление от мужа потребуют.

- Тогда зачем к нам обратились?

Даниловна долго не отвечала, отвернулась, прикладывала платочек к глазам.

- Так ведь никто ничего не делает! - наконец вырвалось у нее. - Надо же что-то делать, ведь человек среди бела дня бесследно исчез! И одна я, как на грех. Даже посоветоваться не с кем...

- Софи в отпуске, вы говорили? А охрана?

- Охрана, как всегда при отъездах хозяина, снимается. На фирме тоже дел много.

- То есть тогда вы были вдвоем?

- В том-то и дело. В тот день приехал шофер, ну наш Николаич. Повез меня за продуктами. Специально приехал, чтобы помочь.

- Помог, - кивнул Муравьев. - Хорошо, вернулись вы, а Марии Олеговны нету. Что дальше?

- Мы с Николаичем стали ждать.

Ему тоже сразу на фирму не хочется возвращаться, лучше здесь посидеть.

- А почему сразу ждать? - спросил Муравьев, осматривая флакончики на трюмо. - Что вас насторожило? Может, Мария Олеговна к подруге поехала? Или в парикмахерскую?

- Мы так и решили. Телевизор включили, чайник поставили. Потом Николаич уехал, а ночью-то я и заволновалась.

- А раньше Мария Олеговна часто ночевала вне дома? - спросил Важин, которому надоело молчать.

- Бывало, - сказала Даниловна. - Но всегда или мужа, или меня предупреждала об этом.

- Так кто она Блинову все-таки? Жена или секретарша? - спросил Муравьев.

- Днем - секретарша, ночью - жена, - мудро ответила домоправительница, видимо, повторяя чьи-то слова.

Осмотрев комнату пропавшей хозяйки, все перешли на кухню. Даниловна поставила на плиту чайник, ловко накрыла на стол. Разговор принял менее официальный характер.

По мере рассказа домработницы о пропавшей тут же искали телефоны, обзванивали подруг и знакомых Марии Олеговны, даже в Мюнхен её родителям дозвонились. Разговаривали с её матерью, представившись сотрудниками ОВИРа, якобы уточняющими, выезжала ли по их вызову дочь в Мюнхен в прошлом году. Узнали, что да, выезжала. А в этом году? В этом году, был ответ, пока не собирается.

Даниловна, слушая все эти телефонные разговоры, мялась в какой-то нерешительности, а потом сказала:

- Все, что есть у меня, - три тысячи долларов накопила. Но ради хо - о зяйки... Если б вы её знали. Да не дай Бог с ней что-то случится, через день меня выгонят. - Она снова всплакнула. - А ведь он мой племянник двоюродный, пожаловалась она.

- Кто? - удивился Муравьев. - Леонид Евгеньевич?

- Выгонит, - закивала головой хозяйка. - Недоволен он мной, кричит, ругается, только что руку пока не поднимает.

- Чем же он недоволен? - спросил Важин.

- Всем, - обреченно вздохнула Даниловна.

Муравьев, вероятно, чтобы отвлечь её, сказал:

- У вас, что же, все окна во двор?

Жалко, вид отсюда не тот, что на реку.

- Да-да, - сказала Даниловна, - вид не тот. Мы всех новых гостей специально водим на площадку к лифтам, там с балкона вид настоящий.

Муравьев слушал её, но чувствовалось, что думает он совсем о другом.

Достал пластинку жевательной резинки, бросил её в рот, начал молча жевать. Важин тут же использовал паузу:

- Вера Даниловна, не могли бы вы рассказать, какие на ваш взгляд, были отношения у Марии Олеговны с мужем?

- У Маши? - переспросила женщина. - Не привыкла я её по отчеству звать. Ей же всего двадцать шесть. Ну, какие отношения... Плохие, конечно.

- А почему "конечно"?

- А потому что разные люди. Все у них разное, и зачем она за него вышла, я понять не могу.

- Ругаются часто? - поинтересовался Важин.

- Теперь уже и не ругаются, просто молчат. А два года назад что творилось! Особенно из-за политики.

"Из-за политики?" - почти одновременно воскликнули Муравьев и Важин.

- Ну, вы помните, что тогда было?

"Белый дом"-то у нас тут, под боком.

Можете себе представить, что здесь творилось. На улицу выйдешь, народ шумит, домой придешь, тут ещё больше шумят.

- Кто ж из них за кого? - с любопытством спросил Важин.

- Я в этих делах человек непонимающий. Мне что красные, что чер - ные, что зеленые... Я знаю одно: было до Горбачева плохо, стало ещё хуже.

А этот год совсем какой-то проклятый. То хозяин Софи хочет уволить, то на меня орет, то по нескольку дней домой не приходит. Уехал в эту Австралию, даже не позвонил ни разу! Как можно?

Снова Даниловна достала белый платочек. Муравьев, глядя на нее, цикнул зубом и попросил:

- Не могли бы вы сводить моего товарища на тот балкон, куда вы гостей водите? Пусть он Москвой полюбуется. А мне на работу позвонить надо.

С десятого этажа вид Москвы впечатлял. В реке отражалось осеннее холодное небо, гусеницей полз по метромосту голубой поезд, шпиль гостиницы "Украина" победно торчал над каменными громадами на том берегу.

"В этом городе невозможно найти человека", - подумал Важин.

Вернувшись в квартиру, они застали Муравьева в комнате Марии.

Сыщик просматривал книги на полках.

- Здесь бы все перерыть, - сказал Муравьев, - да не успеем, хозяин вернется. А встречаться сейчас... не к лицу.

- Вы уж побыстрее, пожалуйста, - заволновалась Даниловна. - Не дай Бог он приедет.

- Ладно, - задумчиво произнес Муравьев, - не будем встречаться.

Пока. Давай-ка вместе вот это посмотрим. - Он наклонился к полке с выстроенными на ней неодинаковыми по толщине и формату томами, томиками и даже брошюрами.

Здесь оказались разрозненные издания русских поэтов: Кольцов, Есенин, Рубцов... Андрей привычно пролистывал книги, и хотя никаких отметок на полях он не увидел, ни один стих не был отмечен, все же по внешнему виду книг было сразу понятно, что открывали их часто. "И вообще, - думал Важин, переходя к тонким книжкам, - библиотеки часто говорят о хозяевах то, о чем не догадываются ни друзья, ни родственники".

Важин пролистывал книгу за книгой. Нашел три тетради с дневниковыми записями, передал их Муравьеву и вдруг неожиданно сказал:

- Черт, до чего тесен мир! Взгляни. - Он протянул Муравьеву тощую, безликую брошюру, украшенную на четвертой странице обложки фотографией автора. Тут же были данные об авторе.

- Игорь Отраднов родился в лесной деревне в Калининской области... - начал читать Муравьев, но его остановил Важин:

- Это все ерунда, - сказал он. - Вот главное!

Под обложкой скрывалась такая надпись: "Милой Машке в зимнюю лунную ночь с 9 на 10 января 1989 года".

- Удача, - сдержанно, но весомо произнес Муравьев. - Вы не знали его? обратился он к домработнице.

Женщина надела очки, внимательно изучила фотографию поэта.

- Не помню, - виновато сказала она. - Здесь столько народу бывает.

- Все равно удача, - повторил Муравьев.

- Ты даже не представляешь, какая! - воскликнул Важин, помахивая ещё одной брошюрой. - Снова он. Снова надпись! - Он прочитал с выражением: - "Маша, милая! Сегодня я пьян без вина. Эта книжица - только разбег, теперь я горы сверну! Ночь, звезды в окне. С 10 на 11 января 1989 г.".

- Он что, - спросил Муравьев, - каждую ночь ей свои книги дарил?

- Поэт, - улыбнулся Важин. - Чистой воды был поэт.

- Что значит был? Умер уже?

- Умер поэт, родился прозаик. Прозу пишет теперь.

- Так ты с ним знаком? - удивился Муравьев.

- В том-то и дело! И очень даже неплохо.

- Так, - потирая руки, сказал сыщик, - на выход, коллега!

В ожидании лифта, Важин рассказывал об Отраднове.

- До перестройки жил, как многие из его племени малоизвестных поэтов:

подрабатывал сторожем, выпустил две книги, стал членом Союза писателей.

Но новое время сломало его... Прозаикам сейчас и то тяжело, а поэтам просто труба. Кому ты нынче нужен со своими стихами? Начал пить, место сторожа потерял, уехал куда-то в Карелию. Думали, спился, пропал.

Но он вдруг является с папкой очерков. О лесах, об озерах, о старых деревнях. Очерки, надо сказать, блестящие. Но и они теперь у нас никому не нужны. Вот тут-то мой друг-журналист и помог ему: нащелкали они за год слайдов к этим очеркам да и продали все финнам. Те прекрасный альбом выпустили, хороший гонорар заплатили. Думали, заживет наш Афонин...

- Афонин это кто? - спросил Муравьев.

- Да он же. Отраднов - его псевдоним. Ну, думали, заживет. Но...

Поэт! - Важин беспомощно развел руками.

- Пропил гонорар? - Муравьев рассмеялся, входя в лифт.

- Хуже! Ты не поверишь, поехал куда-то вкладывать свои доллары и по дороге их потерял!

- От черт! - воскликнул Муравьев. - И что он теперь?

- В деревне. В Тверской губернии где-то кукует. Сидит на воде и хлебе. Хорошо, что мой друг ему очередную идейку подкинул: лесная глушь в центре России. Финны уже заинтересовались.

- Там действительно глушь?

- Ты даже не представляешь! И сидит наш Афонин в избушке, по новой марки-доллары зарабатывает.

- Так опять потеряет, - безнадежно махнул рукой сыщик. - Милая Маша! сказал он, передразнивая неизвестного ему поэта.

Звезды, луна, рваная тюлька! - Он наугад открыл книгу и прочел: "На горке сидит девчушка и плачет в три ручья. Под горкой бежит речушка, по камешкам спеша". Это что, у него все такие стихи?

- Нет, есть настоящие.

Они сели в машину, тронулись, и неожиданно Муравьев резко свернул в Проточный переулок и следом - во двор. Они оказались с тыльной части блиновского дома.

- Ну-ка, где там наше кухонное? - спросил Муравьев, опуская боковое стекло. - Ты его видишь?

- Надо считать, - ответил Важин, стараясь определить хотя бы вертикаль второго подъезда.

- Не надо считать, - сказал Муравьев, доставая из перчаточного ящика бинокль. - Вон оно. И без бинокля пятнышко видно.

- Какое пятнышко? - не понял Важин.

- Жвачку мою. Я к раме её прилепил. Итак, нарисуем для памяти. - Муравьев достал блокнот и аккуратно нарисовал расположение окон Блинова. Подписал: "кухня", "кабинет", "столовая"... - И, главное, что удачно? - спросил он в любимой своей манере задавать вопросы, а потом самому на них отвечать. Удачно то, что вон тот старый дом не снесли наши великие архитекторы. Так что будет у нас распрекраснейший наблюдательный пункт. Своего зама Веревкина на прослушивание посажу. Ас.

- На чердаке? - спросил Андрей.

- Зачем? Договоримся с кем-нибудь из жильцов.

- А согласятся?

- Только плати...

- Похоже, подсматривание и подслушивание - ваша основная работа?

- Каковы заказы, такова и работа, - ответил сыщик.

- У тебя есть какая-нибудь версия? Кроме, конечно, того варианта, что она сбежала к Афонину.

- Какие тут версии, - неопределенно ответил Муравьев. - Муж - депутат и большой коммерсант. Вот тебе и вся версия. А с вашим Афониным сам разбирайся. Я о нем всерьез было подумал... Но что-то не вяжется. Доллары потерял! - в очередной раз с искренним возмущением повторил сыщик, но тут же спокойно добавил: - Афонина ты проверь обязательно. И вообще порасспрашивай его о нашей пропавшей. Далее... Отношения в этой семье тяжелые. Не зря же нас Блинов тогда нанимал. И знаешь, куда она исчезала два года назад? Мы поначалу подумали, что она темнит, что здесь что-то не так. Это ж был конец сентября... Так куда она ходила? - спросил Муравьев.

- По грибы, - ответил без улыбки Андрей.

- Почти угадал. Она к "Белому дому" ходила... - Они опять помолчали. Муравьев налил из термоса кофе, жестом предложил стакан собеседнику, но тот отказался. - Каждый день, представляешь? Муж с утра на работу, а она вроде как на прогулку к "Белому дому".

- Что она делала там? - спросил Важин, прикуривая новую сигарету.

- Ничего. Ходила вокруг, иногда с кем-нибудь разговаривала. Причем явно с незнакомыми.

- И что вы потом Блинову докладывали?

- То, что видели, то и докладывали. Похоже, он так до конца нам не поверил.

- Страстный ревнивец?

- Вроде того. Черт, а курить тянет.

Давай коньячка, что ли, тяпнем? - неожиданно предложил Муравьев.

- Не могу. За рулем ни грамма.

Тогда Муравьев перегнулся, из кармана за спинкой сиденья достал початую фляжку коньяка.

- У тебя не машина, а бар на колесах, - заметил Важин.

- Жизнь такая. - Муравьев налил полстакана и залпом выпил. - Очищает, сказал он, не поморщившись.

- Да, иногда организму полезно очиститься.

- Не организму, - поправил Муравьев, - душе.

- И что, - спросил Важин, - она так и торчала у парламента?

- Именно что торчала. Ходила, глазела на колючую проволоку. Так что какие тут версии... Их десятки.

Могла в самом деле любовника найти и к нему сбежать. Могла просто от мужа уйти. Но скорее всего её выкрали. Какие-нибудь вымогатели, конкуренты, политические противники мужа... Маньяк сексуальный пришить мог... Сам-то что думаешь?

- В основном то же, что и ты. Ну ещё кое-что бредовое, чисто писательское.

- Точнее?

- Думаю, не затеяли ли они с Верой Даниловной какую-нибудь игру против Блинова. Уж больно не любит домработница своего племянничка.

А если ещё и жена его не любит...

- Ну если так, то мы это быстро раскрутим, - заверил Муравьев.

Прощаясь, договорились о связи.

- Ты мне особенно не названивай, - сказал Муравьев. - Сам понимаешь. Я буду звонить. Но все равно по телефону ничего лишнего, никаких имен.

- Думаешь, прослушивают?

- Не думаю, - сказал Муравьев. - Я на эту тему вообще не думаю. Просто есть одно золотое правило, которое я бы всем рекомендовал... А именно. В двух словах. Как ты с другими, так и они с тобой. Надо ли пояснять?

Приехав домой, Важин позвонил другу журналисту Малкову, но Сашкина жена ответила, что муж какой день дома не ночует, где-то опять мотается, и по её тону Андрей понял: у Малкова с женой очередные крупные нелады. То, что Сашка ночует у одной из своих многочисленных знакомых, Важин не сомневался. Только у кого?

Приняв душ, накинув домашний халат, Важин достал из холодильника бутылку пива, выпил стакан с наслаждением и, закурив, взялся за телефонную трубку. Он набрал номер пейджинговой связи и вызвал Малкова.

Александр позвонил через час. Голос его, как всегда, был веселым, если не сказать радостным.

- Привет, старина! Куда ты пропал?

- Я пропал? - удивился Важин. - По-моему, это ты вторую неделю дома не ночуешь.

- Ах, стерва! - беззлобно воскликнул Малков. - Уже нажаловалась.

Слушай, старик, ты обязан немедленно подъехать к Еремееву! Честное слово, тебя очень тут не хватает. Вон Еремеев машет гитарой, зовет. Мы тут наши афганские дела вспоминали, теперь Югославию обсуждаем, Еремеев думает к сербам ехать. Повоевать на старости лет.

- Слушай внимательно, - перебил словесный поток друга Андрей. - Я вышел на серьезное дело - об этом при встрече, - нужно срочно съездить к Афонину, посмотреть, не гостит ли у него кто-нибудь посторонний. Понял?

- Ни хрена не понял, - весело признался Малков. - Как могут быть связаны серьезное дело и Афонин?

И кто у него, в глухой дыре, может гостить? А если и приехали к нему друзья за рыбой да водки попить, то что в этом такого?

- Детали при встрече, - терпеливо повторил Важин. - Пропала одна девушка, три недели нет дома, все с ног сбились. А она хорошо знакома с Афониным. Надо съездить, проверить, а я сейчас никак не могу.

- Слушай, - оживился Малков, - это идея! Погода! Грибы-ягоды, охота, черт побери! Чего мы сидим в Москве? Еремеев! - крикнул он так, что Важин вынужден был отодвинуть от уха телефонную трубку. - Еремеев, завтра едем к Афонину!.. Нет, - уже в микрофон сказал Александр, - Еремеев нацелился к сербам.

- Хорошо, - сдерживая себя, согласился Важин. - Допивайте, что у вас там осталось, и пусть Еремеев катит воевать, а ты, я тебя очень прошу, сгоняй на своем джипе к Афонину, и если у него гостит красивая высокая блондинка, то немедленно сообщи.

- Блондинка! - обрадовался Малков. - Надеюсь, не слишком высокая?

Как мы с ней будем смотреться? А?

- Рост у неё подходящий. Ты, главное, сегодня не налегай, а то завтра зарулишь куда-нибудь в озеро.

- Ничего, ради блондинки можно и в озеро!

Под ночь позвонил Муравьев.

- Не спишь, брат? Вот и я... Понимаешь, не выходит из головы одно предположение. Как думаешь, какое?

А такое, что тетя нам не все рассказала. Думал об этом?

- Я тебе говорил, у меня ощущение, что тетя с нашей подругой сообща действуют.

- Не то, брат, не то. Дело в том, что Блинов уже день как в Москве.

Вот оно как получается. Ей же хочешь помочь, она же тебя и обманывает.

- Причины? - поинтересовался Андрей.

- Боится чего-то... Помнишь её слова о том, что никто ничего не делает? Думаю, она потому к нам и пришла, что Блинов вернулся, а в милицию о пропаже жены не заявляет. Короче, с утра будь у меня.

Не успел Важин войти в кабинет Муравьева, как в динамике раздался голос секретарши:

- Виктор Степанович, Веревкин на проводе. Срочное сообщение.

Выслушав доклад, Муравьев закурил, в задумчивости стал перекладывать на столе бумаги.

- Черт, когда я здесь порядок наведу?!

- Ну что? - нетерпеливо спросил Важин. - Что там у них на прослушивании?

- А ничего... Какого-то "папу"

часто упоминают. Похоже, их главный босс. Так ты говорил, что послал своего приятеля к вашему горе-поэту в деревню?

- Вероятно, уже в пути.

- Попробуй вернуть его. Нечего ему делать в деревне.

- Вот тебе раз! А если Мария там?

- Ноль десятых процента, что она там. А здесь есть срочное дело.

Глава 2

Александр гнал свой резвый джип по Волоколамскому шоссе в сторону западнодвинских лесов. Погода стояла чудесная, и это, естественно, радовало Малкова. Его сейчас все радовало. Ему виделась заброшенная среди озер и болот деревушка, несколько черных полуразрушенных изб, несколько стариков... Безлюдная глухомань. Он уже видел себя выплывающим на утлой плоскодонке в безбрежное озеро. И когда его рука потянулась к магнитоле, чтобы включить соответствующую настроению музыку, резко запищал пейджер.

На экране было лишь одно предложение: "Немедленно первому". Вчера Андрей также использовал пейджинг, но тогда он передал просто: "Первому". А теперь, надо понимать, разворачивайся и гони обратно в Москву.

- Дьявол! - воскликнул Малков, ощущая в себе одновременно и раздражение, и признаки легкой тревоги: зря такие сообщения Андрей посылать не станет.

Из Ржева Малков попытался дозвониться Важину, но никто не брал трубку. Пришлось возвращаться.

В Москве ждала ещё одна неожиданность. Андрей жил в малоквартирном стареньком доме, и жильцы подъезда, напуганные криминальной обстановкой в столице, не придумали ничего лучше, как врезать замок в дверь подъезда.

- Гады! - ругал Малков ни в чем не повинных жильцов, стуча то в дверь, то в окна первого этажа.

Ему открыли соседи. С удовлетворением смотрели они, как он тащит тяжелую сумку из машины в квартиру, а не наоборот, как можно было бы ожидать от постороннего человека.

Вечером Андрей, вернувшись домой, застал такую картину. Перед распахнутым настежь окном сидел в халате Малков, положив ноги в тапочках на подоконник, в одной руке у него дымилась трубка, в другой он держал стакан с неевропейской дозой спиртного. На лице гостя читалось выражение явного недоверия к неестественной зелени липы, что росла прямо перед окном. Осенние размышления...

Вместо ожидаемого приветствия Андрей услышал:

- Ну и что у тебя стряслось? При чем здесь "немедленно", когда сам где-то шляешься?

- Замолкни, - сказал Андрей, снимая пиджак, доставая из шкафа и демонстративно разглядывая другой халат. - Если нальешь, то возьму тебя в долю.

- А если не налью?

- Тогда останешься в роли бесплатного слушателя.

Рассказав все, что он знал и думал о пропаже жены Блинова, о книгах, подаренных ей когда-то Афониным, Андрей пошел на кухню ставить на плиту чайник и уже оттуда добавил:

- Понимаешь, на своей машине я его упущу. Надо подстраховаться.

В ответ Важин услышал:

- Подстраховаться? Друг любезный, ведь у тебя начались старческие заскоки. По пейджингу бросаться такими словами! Имей в виду, в следующий раз случится что-либо серьезное - не приеду! Буду думать, что ты опять подстраховываешься!

И ради чего это все? Почему мы должны выслеживать какого-то депутатишку, гоняться за ним, в то время как эта пропавшая наверняка сидит сейчас в избушке Афонина и кормит его с ложечки. - Малков взглянул на часы. - Да какое там! Они уже в постели, в деревне рано ложатся.

Важин молчал. Он допил свою порцию водки, набил табаком другую трубку и неторопливо её раскурил.

Несколько раз со вкусом затянувшись, сказал:

- Саша, ты прав, как всегда. Я и сам толком не знаю, что проклюнется для нас в этом деле. Деньжата? Возможно. Но ты особо в них и не нуждаешься...

- Не надо за других расписываться, - недовольно заметил Малков, на что Важин усмехнулся:

- Будет тебе ворчать, нищий.

- Я духом нищий, - обиженно поправил Малков. - Я три года на настоящей рыбалке не был. Собрался в кои-то веки, и на тебе! Выброшу этот чертов пейджер.

- Вот-вот, - промолвил Важин, - посмотрел бы ты на себя. Сытый, здоровый мужик, мающийся от безделья. Мешок. С "зелененькими".

Так они разговаривали, без конца подливая себе то водки, то чаю, пока наконец Важин не убедил друга, что этим делом надо заняться хотя бы уже потому, что на сегодня другого у них просто нет.

- Глядишь, чего-нибудь и напишем.

- Дерьмо это все! - с хмельной убежденностью сказал Малков. - Среди нас только Афонин настоящий писатель. Представляешь, о землянике пишет, о бабочках, о рябине... Подумай, в наше время - о бабочках! На что он сейчас живет, ума не приложу.

У него же давно наши деньги кончились. Поехали лучше к нему, поможем с едой, поглядим, что он сделал, а там, глядишь, и финны заплатят.

- Закончим это дело и обязательно съездим, - твердо пообещал Важин. - А пока обсудим завтрашний день.

- Ну давай обсудим, - без энтузиазма согласился Малков. - Что, говоришь, там твои сыщики подслушали?

Завтра в середине дня он выезжает?

- Он сказал так, - не торопясь, отпив из стакана, ответил Важин. - У него будет разговор с Веной ровно в двенадцать. После чего он уезжает на день-два. Вопрос - куда?

- В Вену? - задумчиво спросил Малков. - Через Шереметьево?

- Не исключено. Тем не менее заправиться надо под завязку.

Малков вел машину, Важин изучал атлас автомобильных дорог.

- Нет, Шереметьево отпадает. По этой трассе можно попасть на Быково.

Но и Быково отпало, "девятка" депутата катила прямиком на Рязань.

Блинов ехал ровно, не дергался, в населенных пунктах сбавлял скорость почти до шестидесяти. Опасались, что он в Рязани начнет петлять, но и там Блинов никаких пируэтов не выкинул, по всему чувствовалось, что его не заботят ни возможная слежка, ни погоня, человек ехал по делу.

В районе Шапка Блинова остановил пост ГАИ. Важин и Малков немного занервничали, не зная, как поступить, но, к счастью, и машину Малкова остановили. Проверили документы. И вновь они на некотором расстоянии покатили вслед за Блиновым, рассуждая, а что было бы, если бы... Допустим, их остановили, а его не остановили? Или его остановили, а их пропустили?.. Сблизиться с машиной Блинова пришлось у железнодорожного переезда, у закрытого шлагбаума, но и это оказалось везением.

Не будь шлагбаум закрыт, они могли бы потерять Блинова, поскольку тот сразу за переездом свернул направо, углубился в какой-то городок или поселок, название которого Андрей впопыхах не прочел.

Блинов остановился у невзрачного двухэтажного здания, и только теперь Важин по атласу определил место, где они оказались.

- Докладываю. Зубова Поляна называется.

- Во! - сказал Малков. - Я о такой и не слыхал никогда.

- Равно как и я.

Гостиница и внешне, и внутренне походила на солдатскую казарму. Снаружи плоский фасад двухэтажного короба, внутри унылые коридоры, а туалет с умывальным помещением были такими, каких "афганцу" Малкову не доводилось видеть ни в одной казарме.

При регистрации возникла очередь из трех человек, и администраторша долго не могла понять, что прибывшие - это не одна компания. Хотела всех поселить в трехместный номер.

Наконец она раздраженно отложила в сторону паспорт Блинова, оформила Малкова и Важина в двухместный номер на втором этаже, и они, получив ключ, поднялись в свою комнату.

Не успели войти, как Андрей сказал:

- Иди быстро вниз! Под любым предлогом влезь в разговор, узнай, куда его поселят. По возможности познакомься. Не сочиняй много. Мы - обыкновенные журналисты.

Когда Александр спустился в холл, Блинова там уже не было. Администратор сосредоточенно склонилась над своей книгой. И Малкову ничего не оставалось, как спросить:

- А куда поселили нашего земляка? Хотим перед сном пулечку расписать, если вы, конечно, не возражаете.

- Только без шума, - ответила хмурая служащая, похожая на пожилую цыганку. - А то знаем мы эти карты с водкой, потом с ножиками будете друг за другом носиться.

Глава 3

Блинов понимал, что здесь что-то не так, что не могут эти двое на джипе быть случайными попутчиками, сидящими у него на "хвосте" от самой Москвы. Он нарочно не гнал, присматривался, и они - на такой-то машине! - ни разу не попытались его обогнать. Нет, это не случайные люди.

Но тогда почему все так обставлено? Непрофессионально, даже кустарно? Едут сзади, не прячутся, останавливаются в той же гостинице. Или это психологическая атака людей Косоротова? Или "быки" Миллерова?

Или сыщики из той сраной комиссии президента? Или обделенные "полковники" из ЗГВ? Или, или... Много "друзей" накопилось у Блинова за последние годы.

Он выпил две стопки коньяку, закурил и, не раздеваясь, лег на кровать поверх одеяла. Он лежал и ждал стука в дверь. Он даже хотел, чтобы те двое зашли к нему в номер. По крайней мере была бы какая-то ясность. "Да, мы следим за тобой", - как бы подтвердили они, заглянув сюда под каким-либо предлогом. И это было бы неплохо хотя бы уже потому, что наемные убийцы так никогда не поступят.

"Нет-нет, - думал он, - какие это убийцы? Это так, - утешал он себя, мелкота косоротовская. Мол, пока с нами договор не заключишь, не оставим в покое. Вот вам, а не договор!"

Он ещё выпил. Постоял у окна, пытаясь разглядеть в наступившей темноте свою машину внизу, но за раскидистым деревом её не было видно.

Тогда он решил выйти на улицу.

Администратор сказала ему:

- Вы не очень разгуливайте. Здесь по ночам дела всякие... Пойдете обратно, дверь на крюк обязательно.

Машина стояла на месте, мигал красный диод за стеклом. Следом, словно продолжая слежку, стоял джип попутчиков, и Блинов не без злорадства подумал, что если ночью полезут в салон или решат угнать, то начнут все-таки с иномарки.

Он сел на лавочку, в очередной раз закурил. Вечер был теплым, но на чистом небе блестели почти что зимние звезды. Над головой тихо шелестела сухая лисгва и где-то поблизости совсем по-летнему цвиркал кузнечик.

Блинов вдруг подумал, что совсем не устал от дороги, и даже прикинул, как было бы весело сорваться сейчас и укатить. Что стали бы делать те двое?

Но эта легкая мысль только мелькнула и улетела вместе с шелестом листьев, и серьезные раздумья, не оставляющие его в последнее время, вернулись к нему.

Во-первых, решил он, это даже хорошо, что именно в этой поездке решили за ним последить. Кто бы они ни были, пусть потом поломают головы.

Во-вторых, об этом надо просто забыть. В-третьих... А вот что в-третьих?

Тут он подумал, насколько, наверное, выглядит смешным... "Депутат Думы в поисках личного счастья. Седина, черт возьми, в бороду..." Он пытался иронией как-то оправдать свой поступок, свою, на посторонний взгляд, совершенно нелепую поездку.

"Все мы смешны в те моменты, - думал он, - когда решается наша судьба. Смешны и трагичны".

Он дожил до тридцати пяти, достигнув к этому возрасту такого успеха, о каком простые смертные даже и не мечтают. И в то же время он не достиг по существу ничего. Так ему все чаще и чаще казалось в последнее время. Самого главного он не достиг.

Спокойной жизни. Сытую жизнь он себе обеспечил давно, а вот спокойную... Даже нет, не в спокойствии дело, а в чем-то другом. Ведь можно улететь на Крит, на какие-нибудь там Мальдивы и жить там очень даже спокойно, но это ли нужно? Что, в конце концов, ему нужно: спокойное одиночество или спокойное счастье?

И неужели за тридцать пять лет он, помимо денег, не заработал хотя бы частичку обыкновенного счастья? Об этом он тоже часто задумывался в последнее время. Особенно в ночные часы.

Блинов поднялся с лавочки, затоптал окурок, тщательно запер на тяжелый крюк входную дверь и, узнав у дежурной, в каком номере остановились двое москвичей, направился к ним. "Я их обезоружу, кто бы они ни были", - думал он.

Земляки оказались мужиками веселыми, и это заметно уменьшило тревогу Блинова. "Враг смеющийся неопасен", - вспомнил он античную мудрость. И поскольку Блинов в преферанс не играл, то весь вечер они провели в веселой болтовне под водку с хорошей закуской. И так получилось, что ни той ни другой стороне не приходилось играть, лицемерить, представились друг другу именно теми, кем и были на деле: Блинов - депутатом нижней палаты парламента, а Малков и Важин - журналистами.

И на естественный вопрос депутата о цели поездки Важин ответил, что они строят дачи и до них дошел слух, что лес в этих краях дешевле раза в два, чем в Москве.

- Да, когда-то было именно так, - подтвердил Блинов, - сам тогда баню себе покупал, знаю. А как сейчас, Бог ведает. А я здесь из-за письма одного своего избирателя, - пояснил он, не дожидаясь встречного вопроса. - Кстати, завтра я поеду в одну деревню, километров двадцать отсюда, к своему избирателю, могу вас прихватить. Походите, поговорите с местными, может, сторгуетесь.

- Старик! - воскликнул Малков, изображая выпившего рубаху-парня. - Я о тебе очерк буду писать. Название, считай, уже есть. "Последняя надежда избирателя". Как?

- Ладно, - шутя согласился Блинов. - Но сначала вы срубы купите, а потом уже очерк.

Впервые за последние месяцы Блинов засыпал с легким сердцем. Он думал о завтрашней встрече, о том, что если все сложится так, как он планирует, то скоро у него начнется новая жизнь.

У Блинова не раз так случалось, что вчерашние собутыльники, ставшие за вечер чуть ли не друзьями, наутро вызывали в нем глухое раздражение. И дело было не только в похмельном самочувствии, а просто в утреннем, более реальном восприятии людей и жизни вообще. И потому, проснувшись, он первым делом прислушался к своему состоянию - нет ли той известной разбитой беспомощности от вчерашней гульбы, - и, убедившись, что физически он чувствует себя более чем недурно, он тут же подумал, не свалял ли он дурака, пригласив в поездку этих так и не разгаданных им людей? Но, даже ещё не увидев их, он понял, что поступил достаточно мудро: если за ним следят, то он их озадачит надолго. А если за ним не следят, то отчего бы не прокатиться в приятной компании?

В деревне маневр Блинова был прост.

- Идите по домам, спрашивайте у всех подряд, торгуют ли срубами. А я пойду к своему избирателю. Будь он неладен, - благодушно добавил Блинов, чтобы подчеркнуть хлопотность своего занятия. - Вон у того столба потом встретимся.

Они разошлись в разные стороны, и тут с Блиновым случился маленький казус. Он перепутал калитки. Он вошел в другой палисадник... И какоето время стоял, оглядывая дворовые постройки и не узнавая их. На крыльцо вышла хозяйка и, закрывая ладонью от солнца глаза, долго всматривалась в Блинова, не узнавая его.

- Здравствуй, Петровна, - сказал Леонид Евгеньевич. - Неужто я так постарел?

- Ленчик! - радостно воскликнула Петровна. - Да разве узнаешь в таком-то костюме. Ну в дом заходи чего встал?

- Да я на секунду. К Вакулихе хочу заглянуть, да не знаю, жива ли...

- Жива, жива старая. Долго тебя вспоминала.

- А Наташка-то как? С ней попрежнему?

- Наташки-то нету, голубчик... - Петровна спустилась с крыльца и усадила Блинова на лавочку. - Ты старухе-то не говори, что я тебе сейчас скажу. Не скажешь?

- Зачем мне тебя подводить? Просто я Наташке хорошую работу нашел, потому и спросил.

- Нету Наташки, нету. - Лицо Петровны приняло горестное выражение. Сбежала девка из дому. Еще в прошлом годе сбежала...

- Что, просто так взяла и сбежала? - Блинов закурил, стараясь скрыть охватившее его разочарование.

- Какое там просто! Скандал вышел на всю округу. Только не говори, ради Бога, что я тебе говорила. Дядька её, этот ненормальный Георгий, снасильничал её по пьяному делу.

Сидит теперь, семь годков припаяли.

А Наташка не выдержала и убежала...

- Ну и дела, - сказал Блинов, прикидывая, стоит ли вообще заходить к старухе.

- Вакулиха теперь одна-одинешенька. Другой-то её спился до паралича да на Покров и помер. Все на старуху разом обрушилось, иногда и без хлеба сидит. Мы уж тут по очереди ей помогаем. Ты, если можешь, подбрось ей хоть сколько...

Во дворе Вакулихи Блинова встретил тощий черненький кобелек, весь в репьях, и приветливо завилял похожим на страусовое перо хвостом. Блинов толкнул дверь. Тот же запах кислого теста в избе, и та же старуха хлопотала у печки.

- Вакулиха, а ведь ты не узнала меня, - сказал Блинов.

Он думал, что его здесь помнили так же хорошо, как он их.

- Нет, миленький, не узнала, - сказала старуха, настороженно вглядываясь в лицо гостя. - Зрение село.

- А ведь я по нескольку дней у вас жил. И когда машины с лесом отправлял, и потом, когда предвыборную кампанию вел. Выступать два раза приезжал. Неужели не помнишь?

- Господи, - сказала старуха с явным облегчением, - а я думала, это Настасьин зять из Киришей за долгом приехал. Господи, да как же тебя-то не помнить, родненький!

У старухи потекли слезы, она засуетилась, не соображая, куда лучше усадить Блинова, чем его угостить.

- Ничего не надо, - сказал депутат, доставая из сумки бутылку водки, коробку конфет и сверток с цветастым платком. - Вот, гостинцы тебе.

Давай, что ли, стаканчики. Да сухарики твои фирменные, солененькие.

Они выпили и как бы опешили оба. Блинов, улыбаясь, смотрел на хозяйку, а старуха, потерявшая от радости и от водки дар речи, опустила, спрятала лицо и по-детски махала у рта ладошками, словно не могла продохнуть.

Блинов подумал и наполнил обе стопки по новой.

- Давай, Вакулиха, ещё раз за встречу. Я ведь часто вас вспоминал.

Тебя, Наталью, Георгия твоего...

Они ещё выпили, и вскоре у них потек неспешный разговор.

- Ну расскажи, как вы тут. Как Георгий? Такой же шебутной или остепенился?

- Не-е, - горестно покачала головой старуха, - тот только на кладбище остепенится. Сидит снова... Суседкину козу топором изрубал. Та повадилась в наш огород, он и за топор.

Ну, выпимши, как всегда... Хорошо хоть суседку ума хватило не стукнуть.

А хотел было. А второго-то схоронила. Мрем, милый, мрем, как мухи...

Блинов понимающе кивал. Старуха после водки разговорилась, стала подробно рассказывать о своем одиноком житье-бытье. Блинов, делая вид, что внимательно её слушает, думал и вспоминал о Наталье.

В 89-м году ей было шестнадцать, и надо было тогда её забирать, думал он. Он бы её и забрал, если бы чертов Афонин не приволок на дачу Марию.

Марии тогда было около двадцати, и они с Наташкой были внешне чем-то очень похожи. Голенастые, молоденькие... У Марии, правда, волосы жестче и характер жестче, но тогда Блинов об этом не думал. Он думал совсем о другом. Сделав капиталец на срубах, купив у старого генерала разом и квартиру, и дачу, он вдруг перестал успевать со своими делами - одновременно заниматься квартирой, дачей, погрузкой, разгрузкой, покупкой, продажей... В одиночку тут никто не успеет. Правда, был ещё Соловьев, старый кореш, но когда деньги падают с неба, то и за старыми знакомыми нужен глаз да глаз. Нужен был верный помощник, свой человек от и до.

И вот он увидел Наталью. Увидел, как она помогала старухе по дому, по хозяйству, когда её дядья-алкаши рубили сруб для Блинова.

Вставала Вакулиха не позднее пяти, и если в этот день её пальцы не сгибались от боли, то на дойку она будила Наталью. С этого часа Блинов уже не видел ни старуху, ни Наталью сидящими без дела.

- Это что, - говорила девчонка, - а в том году я ещё в школу за шесть километров ходила.

Блинов был поражен. Он, выросший в городе, никогда и не думал, что в деревнях люди так работают.

"Вот какая помощница мне нужна! - думал он. - Ее натаскать, она играючи будет справляться. И главное, будет всю жизнь на меня молиться, за то что я вытащил её из этой дыры".

Оформляли куплю-продажу сруба.

И Блинов специально подсовывал девчонке всякие документы: "Заполни, нельзя, чтобы все было одной рукой".

И эта вчерашняя школьница с ходу заполняла доверенности и накладные.

Конечно, он для неё был и Бог, и царь, и все вместе взятое. На фоне хотя и не бедной, но привычной деревни этакий принц, спустившийся буквально с небес. Разница в возрасте... Она, эта разница, для Блинова была только плюсом - ведь девчонка росла без отца. Да, я царь, и отец.

Он её обнимал, целовал в щеку, но по-отечески ласково. Наталья смущалась, краснела, но не уворачивалась.

В следующий приезд Блинов жил в другом доме. Георгий с братом запили, ничего из обещанного для Блинова не сделали, он вынужден был искать других плотников. Наталья тогда тоже жила у соседей, такая в их доме была атмосфера: крики, ругань с бесконечными приставаниями к племяннице одного из дядьев.

Поначалу Блинов от такой кутерьмы расстроился. Но потом оказалось, что такой расклад ему на руку.

По случаю сделки он, как всегда, устроил угощение, которое тут всерьез называли банкетом. Пригласил Вакулиху и, когда после нескольких тостов за столом воцарилась непринужденная атмосфера, напрямую поговорил со старухой.

Та сказала, что положение внучки хуже некуда. Если Наташка останется здесь, то пропадет без работы. А если она в город уедет, то сама Вакулиха без неё пропадет.

- Она будет так зарабатывать, что сможет тебе помогать, - сказал Блинов.

- Ну а сколько? - спросила старуха.

- Еще три твоих пенсии.

- Неужто так можно? - поразилась старуха. - Ну, дай-то Бог, дайто Бог. - И тут же заволновалась: - Ведь сынки-шакалы скрадут.

- Сделаем так, что они и знать не будут, - пообещал Блинов.

С сожалением вспоминал он сейчас тот разговор. Почему не увез её сразу? Как можно of кладывать такие дела на потом? Он бы приехал на дачу

с Натальей, выгнал бы к чертям собачьим поэта вместе с Марией, глядишь, вся жизнь сложилась бы по-другому.

- Где же наша красавица? - наконец спросил он старуху. - На работе? Вакулиха как-то неопределенно кивнула в ответ, и Блинов продолжал: - Я не просто так приехал, я ведь, как обещал, за Наташкой приехал. Помнишь наш разговор?

- Как такое не помнить, - отчего-то печально ответила старуха. - Да ведь мы потом думали - думали, решили, ты шутки шутил.

- Как шутил? - удивился Блинов. - Ты же сама меня об этом просила. Говорила, что жалко, если такая умница здесь останется. С вечно пьяным Георгием, с коровой да со свиньями.

- Говорила. Вот и надо было тогда забирать... Намучились мы с ней изза этого Георгия. Пьяница, лезет и лезет, кобель. Да ведь сильный какой... Я её к соседкам все прятала. То к Фелистовым, то к Батуриным.

- Сейчас где она? - как можно спокойней спросил Блинов. - Замуж, что ли, выдала?

- Замуж ей предлагали, не захотела... Тебе написали, чтобы помог, ты не ответил...

- Писали? - сделал изумленный вид Блинов и подумал: стоит ли ломать комедию? - Дел было по горло, не мог я в то время помочь. Так где же она?

- С геологами ушла. Проходили тут как-то геологи, им как раз повариха была нужна, она и ушла.

- Так, - сказал Блинов, тут же приняв деловую осанку. - И где она теперь?

- Бог ведает... Последнее письмо было из Архангельской области.

- Постоянного адреса нет у нее?

- Нету. Пишу, куда скажет. А потом жду. Опять новый адрес пришлет, я отвечу. А так, чтобы постоянно, то нету.

В окно Блинов видел, что журналисты уже его ждут, покуривают на бревнышке.

- Напишешь ей так, - сказал он, - напишешь: немедленно увольняйся и возвращайся домой.

- Домой? - спросила старуха.

- Действительно, - сказал Блинов, - зачем домой? Пусть едет в Москву. Напиши... Нет, все-таки пусть сначала едет домой и ждет от меня сообщений. Так лучше. А то приедет в Москву, а меня там не будет, что тогда? Вот, ей на дорогу... - Он хотел дать сто долларов, но решил, что и пятидесяти вполне хватит.

- А нормальными рублями нельзя? - спросила старуха.

- Пока она оттуда будет выбираться, этих рублей ей не хватит доехать до Зубовой Поляны. Не забудь, как только она прибудет сюда, сразу мне телеграмму. Тут же! Я ей хорошую работу нашел. То, о чем она и мечтала.

- Жить-то где будет? - неуверенно спросила старуха. - В Москве люди разные.

- У меня будет жить. Не волнуйся, старая, у меня, - повторил Блинов и обнял на прощание старуху. - Все хорошо будет. Она ещё тебе помогать сможет.

- Ой, да мне-то! - Вакулиха всхлипнула, опять прослезилась.

Он сунул в руку старухе ещё сто тысяч и с облегчением вышел на свежий воздух.

Через час Блинов мчался в своей "девятке" в Москву под моросящим дождем, и все его мысли были о Наталье. Он вспоминал её совсем не деревенскую длинноногую фигуру, её пышные волосы и думал: "Если её приодеть и подкрасить!" Да, вызвать на дом мастера Мару, пусть прямо при нем делает ей прическу. Пусть сделает из неё гейшу... И вдруг совершенно беспричинно Блинова охватил страх.

Он поежился и подумал, что в последнее время этот необъяснимый страх наваливается на него все чаще и чаще.

- Гейша, - вслух сказал он. - Какие теперь к черту гейши! Лишь бы не обворовала...

И он невольно вспомнил Марию.

Глава 4

По отцовской линии Марии досталось то мужество, с которым она переносила свое странное заточение. В небольшой почти квадратной комнате не было ничего кроме дачного пластмассового топчана с матрасом, подушкой и одеялом и такого же пластмассового стульчика. Все... В комнате не было даже окна, поскольку стена, где оно, вероятно, все-таки находилось, закрывалась мощным деревянным щитом без единой, даже крошечной щелочки. Отсутствие мебели и, главное, невозможность что-либо увидеть за пределами комнаты-камеры со временем стали мучить Марию не меньше, чем мысли о том, чем может все это кончиться для нее.

Мертвая тишина за стенами наводила на мысль, что комната расположена в подмосковном коттедже, но самые что ни на есть заурядные помещения ванной и туалета, куда охранники периодически водили Марию, говорили скорее о другом о том, что это обыкновенная городская квартира. Но и этот вывод ставился ею под сомнение: почему не слышно соседей или какого-нибудь городского шума?

Первые часы она очень боялась, что её начнут бить или пытать. Но время шло, в комнату никто не заглядывал, и лишь за дверями изредка слышались чьи-то шаги... Страх перед физической болью постепенно Сменился страхом жажды и голода, но оказалось, что по первому её зову явился охранник в камуфляжной форме, в пугающей черной маске и, узнав, зачем его звали, принес тарелку гречневой каши с котлетами и эмалированную кружку компота. Ложка была алюминиевая.

Если бы еду ей давали по расписанию, и то было бы легче - хоть какой-то отсчет времени. Но выяснилось, что здесь кормят, когда попросишь. Более того, если только что тебе дали рыбу с картофельным пюре и через час ты снова захочешь есть, то принесут уже что-то другое. То есть и по характеру пищи невозможно было отсчитывать дни.

Она вдруг осознала, насколько человеку важно знать время. Казалось бы, какая здесь, в этой глухой комнате, разница, день или ночь на дворе, неделя прошла или месяц с момента её похищения - все равно ведь не знаешь срока своего освобождения.

А вот оказалось, что такое незнание просто мучительно. И чем дольше длится это незнание, тем навязчивее и сильнее оно не дает покоя.

Она пробовала задавать безобидные вопросы охраннику, но тот (или те?) упорно хранил молчание под своей черной маской. Потом появилась мысль закатить истерику, топоча каблуками в пол, колотя в дверь, но здравый рассудок, доставшийся ей все от того же отца-ученого, подсказал, что эти дамские штучки в её положении по крайней мере бессмысленны.

Оставалось ходить взад-вперед по комнате, делать гимнастику или валяться на топчане. Часто вспоминалась фраза пожилого шофера Бориса, в молодости отсидевшего восемь лет за взлом магазина. Дядя Боря как-то сказал: "Повезли нас из "крытки" в зону, такой праздник был на душе".

Да, и она предпочла бы сейчас любые работы на воздухе этому круглосуточному безделью. Во всяком случае, ей так казалось.

Когда она вконец отупела и слезы уже не лились из глаз, сколько бы она себя ни жалела, явился какой-то тип в двубортном темном костюме (тоже, конечно же, в маске) и повел с ней такой разговор:

- Ну что ж, - сказал он, - будем повать на то, что ваш муж окажется столь же благоразумным, как вы.

Времени прошло достаточно, в мыслях, наверное, он несколько раз вас похоронил, и теперь наше сообщение о том, что вы живы-здоровы и прекрасно себя чувствуете, должно его окрылить. Окрылит, как вы думаете? - не без иронии спросил этот тип.

- Думаю, нет, - спокойно ответила Мария, удивляясь тому, что она не только не содрогнулась при появлении этого человека, но даже не почувствовала никакого волнения.

- Неужели вы такого плохого мнения о своем муже? - спросил человек.

- Просто я его хорошо знаю. Расставаться с деньгами - это не его... - Она не могла подобрать нужного слова. - Не в его правилах. Не по душе ему это.

- Кому это по душе? - спросил незнакомец. - Деньги нужны любому нормальному человеку. Ему. Нам.

Да и вам... Нужны ведь, не правда ли?

Мария хотела сказать: "Зачем мне здесь деньги?", но промолчала, пожала плечами.

- Перейдем к делу, - более жестким тоном сказал человек, достав диктофон. - Давайте придумаем чтонибудь убедительное для вашего скупого супруга.

Ничего сверхъестественного они не придумали. Она надиктовала то, что её попросили.

"Пока обращаются со мной хорошо, но если ты не заплатишь, то вскоре меня просто не станет... Эти люди не будут шутить, пойми. Я потеряла счет времени, я не знаю, ночь или день на улице, уже одно это становится страшной пыткой. Умоляю, сделай все, о чем они попросят тебя... дорогой". Последнее слово Мария еле выдавила из себя.

И потянулись ещё более томительные, чем прежде, часы и дни ожидания. Больше всего волновало Марию как поведет себя Блинов, отзовется ли в нем её мольба, станет ли он платить за нее?

- Ведь он не заплатит, если вы много запросите, - сказала она тому человеку перед его уходом.

На что тот ответил, остановившись, но не обернувшись:

- Мы, профессионалы, никогда не требуем больше того, что может дать тот или иной клиент.

После этого новое странное ощущение стала испытывать Мария - ощущение того, что незнакомый, явно образованный вымогатель с диктофоном не больше не меньше, как её друг, а Блинов - это враг. Так получилось, что теперь она молилась за успех похитителей, а вот муж... Еще неизвестно, как он себя поведет.

И чем дольше тянулся второй этап неизвестности, тем больше Мария приходила к мысли, что её супруг, Блинов Леонид Евгеньевич, не будет её выкупать. Заявит в милицию и успокоится.

В этом её убеждал весь последний год их совместной жизни. Да и раньше-то, собственно, у них никогда не было ни любви, ни настоящей привязанности друг к другу.

До этого заточения она ни на минуту не сомневалась, что основная причина семейного разлада в тяжелом, отвратительном характере Блинова. Но теперь, когда у неё появилось более чем достаточно времени поразмыслить о своей незадавшейся жизни, и тем более на этом пороге незнания, что тебя ждет впереди - не исключено, что и худшее, - она старалась со всей откровенностью взглянуть на свое прошлое. Безжалостный анализ неизбежно приводил к безжалостному ответу: изначально она сама во всем виновата.

Не будь того января, думала она, не уговори отец поехать всей семьей с лыжами за город, и все, буквально все, было бы у неё по-другому. Хотя кто знает, лучше ли, хуже ли, но подругому. Теперь Марии казалось, что лучше, а случись все иначе, где бы она сейчас находилась? В нищей сторожке поэта Отраднова? А может быть, её вообще не было бы на свете?

Представлять свою жизнь в сослагательном наклонении - в этом обнаружилось вдруг бесконечное удовольствие. Бесконечное число комбинаций, как в шахматах. Не поменяй родители квартиру, она пошла бы в другую школу, поступила бы в другой вуз, не влюбилась бы в талантливого, но безвольного студента, растила бы мальчика или девочку...

Глава 5

Пропусти они тогда ту электричку... Или сели бы в другой вагон - и все... Но тот же отец всех потянул за собой, и они сели именно в четвертый вагон.

- Он не трясется, - сказал довольный отец, - а третий - моторный, он и гудит, и трясется.

- Вечером гудит, - сказала остроумная мама, - а утром трясется.

За окном бежал зимний торжественный лес... И тут Маше показалось, что на неё кто-то пристально смотрит. Она оторвалась от окна. Нет, никто на неё не глядел, но наискосок, через купе, сидел старый товарищ отца, когда-то часто бывавший в их доме.

- Дядя Игорь, вы это или не вы? - спросила она, подойдя.

Отрадное недоуменно повернулся, рядом стояла какая-то девчонка, лет эдак семнадцати, одетая в балахонистый модный спортивный костюм, и улыбалась.

- Вы или не вы, дядя Игорь? - Удивительные у девчонки были глаза, и ум в них светился, и детская радость одновременно.

- Я, - несколько растерянно ответил Отраднов.

- Не узнаете меня?

- Не узнаю, - признался Отраднов, откровенно любуясь внешностью белокурого ангела, пытаясь припомнить, кто это и откуда.

- Вот и родители, - сказала девчонка, - я им говорю: это же дядя Игорь сидит, с термосом, а мать мне говорит: какой же это Игорь, когда без усов? Так сбрил, я им говорю! Я ж Маша, дядя Игорь! - воскликнула девчонка, видя в глазах Отраднова бесплодную работу памяти. - Мария-вторая!

- Машка! - ахнул Игорь Иванович, пораженно откинувшись к окну. - Ну, время!

И он тут же был подхвачен Марией-второй и вместе с вещами был препровожден в компанию своих старых добрых друзей, с которыми, правда, не виделся многие годы. Были, естественно, восклицания: "Маша!

Олег!" - "Боже мой, Игорь, ты ли это?" - "Игоряха! Черт пропащий!"

- Неужели это ваша Мария-вторая? - Игорь Иванович в самом деле не верил своим глазам. - Да ведь она только что... Да сколько же мы не виделись?

Стали вспоминать, подсчитывать, зацепка нашлась: Новый год тогда вместе праздновали, а к празднику был "подарочек", войска наши в Афганистан вошли.

- Да, - сказала Мария-старшая, - хороши друзья. По десять лет не встречаемся.

- Ужас, - согласился Игорь Иванович и снова взглянул на Мариювторую. Сколько ж тебе тогда было?

- У меня очень просто. Я же юбилейная, ровно на сто лет моложе Ленина.

- Юбилейная, - зачарованно повторил Отраднов. - А помнишь, я тебе сказки рассказывал?

- Помню, конечно. - Девушка отчего-то вздохнула. - А некоторые ваши стихи я наизусть помню.

И толстокожие родители тут же потребовали: почитай, почитай!

- Не могу, - сморщив нос, сказала Мария-вторая. - Сейчас не прозвучит.

"Умница", - окончательно растаял Игорь Иванович.

Поговорив, посмеявшись над тем, что чужие дети быстро растут, перешли к теме: "Кто теперь кто".

- Ну, супермен, докладывай, - обратился Отраднов к Олегу. - Небось давным-давно кандидат, начальник большой? Все там же?

- Там же, - ответил загорелый, несмотря на январь, Олег. - В нашей же фирме. - И он присвистнул, изобразив мощной, жилистой рукой взлет самолета. Докторскую недавно дожал. Да ладно. Как ты-то, черт рисковый? Это ж надо, бросить такую работу! Но, судя по твоему цветущему виду... Да ты помолодел за эти десять лет, честное слово!

- Правда, правда, помолодел, - подтвердила жена Олега. - Больше тридцати и не дашь.

Игорь Иванович благодарно взглянул на нее, отметив автоматически какую-то настороженность в её взгляде.

- Помолодеешь тут, - отмахнулся он, хотя хорошо знал, что с тех пор, как поселился в дачном поселке и перестал мотаться по буфетам Дома литераторов, стал выглядеть очень даже неплохо.

- Ты как? - спросил он Мариюстаршую.

- А-а, - теперь она отмахнулась. - Сижу в одной хитрой конторе, платят мало, но прикипела, свободного времени много.

- Ну а что наш... - Игорь Иванович повернулся к младшей Марии. - Постой. Как я тебя называл-то? Както смешно. Бесенок, что ли? - Маша молча кивнула. Нет, Бесененок, вот как! - Ограднов хлопнул себя по колену. - Чем же ты, Бесененок, занимаешься в этой праведной жизни?

- Так... - Мария-вторая пожала плечами. - Учусь. А сейчас на каникулах.

Игорь Иванович не успел её расспросить, где она учится, на кого, потому что всем не терпелось узнать, как дела у него самого, на его поэтическом поприще.

- Книжку издал? - спросил Олег, сверкая своими тоже какими-то спортивными зубами.

- Четыре, - сказал Игорь Иванович, поглядывая то на друга, то на его жену, то на дочь. - Пятую готовлю.

Но трудные времена. Сами знаете, кого сейчас издают... А с бумагой что делается! К тому же у нас там война не на шутку. Война миров. Левые, правые, те тянут своих, те - своих, а мы, нейтральные лирики... Кому мы нужны?

- Вы лирик? - уважительно спросила Мария-вторая.

- Увы, - сказал Игорь Иванович и замолчал. Он по опыту знал, что теперь начнутся расспросы: сколько платят поэтам, как поэты живут, а ему, Отраднову, автору четырех тощих книжек, так не хотелось на эту тему беседовать. Не хотелось обманывать старых друзей.

- Черт возьми, - вновь восхитился Олег, - до чего же ты молодо выглядишь! Брошу я, мать, свои проклятые формулы, буду по лесу бродить и стихи сочинять.

Такое заявление всех развеселило, особенно Марию-вторую. Она сказала:

- Нет, папка, поэтом надо родиться.

Здесь Игорь Иванович не удержался, обнял её за плечи: "Эх, Машка..."

И тут он почувствовал, как податливо улеглось плечо девушки под его ладонью, с какой мгновенной готовностью другое её плечо прилегло к его боку. И уже подобие какой-то скользящей молниеносной мечты прошелестело в поэтической душе Отраднова, уже он забыл, что ей нет и двадцати, а ему минуло сорок, и он действительно почувствовал себя молодым, удалым парнем, и совершенно независимо от его воли вдруг вырвалось:

- Вот что, друзья. Через две остановки - моя! Только не говорите, что у вас нет времени и тому подобную чепуху, потому как два-три часа все равно ничего не решат, а когда вы ещё у меня побываете? Через десять лет? От станции идти всего пятнадцать минут, а там - теплый дом, камин, картошка в мундире, соленые огурцы, кофе, чай, Олегу - покрепче!

Олег, защищаясь, поднял руки, но обе Марии хором сказали, что они никогда в жизни не были на дачах поэтов, и что им так хочется увидеть хоть одну из них, и что другого такого случая может не подвернуться. Олег сдался уже к следующей остановке.

Так они попали на бывшую генеральскую дачу, год назад купленную коммерсантом Блиновым со всей её генеральской обстановкой. Лирик же Отрадное, работающий штатным сторожем дачного поселка, за особую, вполне приличную плату топил и сторожил эту дачу отдельно...

Двухэтажный сруб дремал в снегах большого участка, среди таких же спящих заснеженных елей. И все в этом доме, начиная с бревенчатых стен и теремной островерхой крыши и кончая внутренним убранством шести комнат с высокими шкафами, набитыми книгами, с неубранной ещё елкой в гостиной, с настоящим камином из вишневого кирпича - все в этом доме было больше похоже на декорацию к новогодней сказке, чем на реальную дачу.

- Ну, Игоряша... - Только и мог сказать Олег, вообще-то совершенно не падкий на роскошь.

Мать и дочь, ахая и восхищаясь, бродили по комнатам. Пока закипал чайник, Игорь Иванович незаметно слетал в свой казенный сторожевой домик, сыпанул в рюкзак вареной картошки, прихватил буханку черного хлеба и оставшиеся, как ни странно, от Нового года бутылку шампанского и бутылку водки. Он бросил Акбару две мороженые трески и вернулся к друзьям. Из блиновского погреба он достал банку соленых огурцов, и получился восхитительный дачный стол.

- Придется, мать, и нам раскошеливаться, - весело сказал Олег и выставил металлическую фляжку со спиртом.

Первый тост был "За дружбу". Второй тост (по предложению поэта) - "За любовь". И тут Олег с Марией стали дружески упрекать поэта за то, что он до сих пор холостой. Вспоминали какую-то Мышкину, которая восемь лет молчаливо страдала из-за него. "Верность! Какая верность! - восклицали супруги. - Где ты ещё в наше время такую найдешь?" От фирменного коктейля - спирта с шампанским - все мгновенно разгорячились.

- Чудак, - говорил Олег, - мне всего сорок два, а ты посмотри, какая у меня дочь! Неужели тебе не хочется иметь такую дочь? Ты идешь с ней по улице, мужики шеи сворачивают...

Мария-старшая с притворным укором качала головой, закрывала глаза, а Игорь Иванович переглядывался с юной Машей, и они понимающе улыбались друг другу.

Снова умчался Отраднов в однооконную убогую сторожку, схватил несколько экземпляров своей последней книжки и вместе с увязавшимся за ним Акбаром вернулся к гостям.

Хоть и в мягком переплете, но с портретом, книга произвела должное впечатление, и надписи он придумал очень трогательные, и женщины его целовали, а Олег обнимал, долго тряс руку. Тут же вертелся Акбар, "умница", "прелесть какая", ходил меж взволнованных людей и размахивал своим кавказским хвостом. И если вначале Игорь Иванович был несколько напряжен по понятным причинам (и перед самим собой ему было неловко, и зловещая тень коммерсанта Блинова пряталась где-то в углах), то теперь, когда снова сели за стол, а за окном потемнело, на душе Отраднова стало светло: на ночь глядя хозяин не явится. А если и явится, то оттащить его в сторону, все объяснить - он что, не поймет? А не поймет, тогда пообещать всю систему его заморозить...

или гранату в камин подложить. А вообще-то Игорю Ивановичу уже было не до Блинова. Он весь, целиком, был занят Марией-второй, этим бесенком, помнившим со второго класса его глупые стишки. Игорь Иванович уже читал свое новое, нигде пока не опубликованное:

Дул ветер сильный

Сильный-сильный

Шел поезд длинный

Длинный-длинный

Шатался дом под стук колес,

А поезд вез

- или не вез

Сквозь пелену туманных грез

- Сейчас! - прерывал чтение Игорь Иванович, убегая на кухню, спускаясь в котельный полуподвал и набирая охапку поленьев. - К камину! - кричал он. - Все к камину!

И тут все почувствовали необычайную легкость, первоначальная скованность окончательно улетучилась, улетучились те десять лет, что они не встречались, крутанулось колесо времени вспять, всем стало казаться, что они никогда и не расставались, что виделись в последний раз буквально на днях.

Полностью раскрепощенный Игорь Иванович, уже не извиняясь, бегал по своим хозяйским делам, облачился в танкистский комбинезон, в берет, в кирзовые сапоги и предстал перед друзьями этаким лихим морским пехотинцем, вызвав всеобщее восхищение. "Вот так и живем! Углем котельную топим!"

Три часа пролетело - и не заметили. Камин догорал.

- Кто со мной в сарай за дровами?! - по-командирски воскликнул Отраднов, готовый сегодня спалить все дровяные запасы коммерсанта Блинова.

- Я! - тут же откликнулась Мария-вторая.

- И я, - сказал Олег, - и меня...

- Сиди, - сказала жена, - без тебя справятся. - Ив голосе старшей Марии психолог-поэт мгновенно уловил второй смысл.

Уже на узкой тропинке к сараю он положил руки на плечи впереди идущей Марии.

В сарае было темно, вкусно пахло мерзлым свежим деревом. Луч фонаря как-то нервно бегал по высокой поленнице, наполовину обрушенной блиновской компанией, налетевшей сюда на Новый год. В живописном беспорядке по полу были разбросаны березовые полешки.

- Не споткнись. Осторожно. - С этими словами Отраднов взял девушку за руку. И так они стояли какое-то время, не зная, что делать дальше.

Луч света скакал, прыгал туда-сюда и вверх-вниз. Наконец он погас.

- Ты стой...

- Я стою... - Снова они топтались, не зная, о чем говорить. - Смотрите, сказала Маша, - какая звезда над лесом.

- Это не звезда, - глуховато отозвался Игорь Иванович, - это Юпитер. И не надо больше на "вы".

И Отраднов сумбурно, волнуясь, начал рассказывать все, что знал о Юпитере. О том, что вокруг этого самого Юпитера вертится куча спутников и что если в девять вечера открыть на кухне форточку, сесть в кресло, положив ноги в носках на теплую батарею, то в обыкновенный бинокль можно увидеть три, а то и четыре спутника - Каллисто, Ганимед... И так далее.

- Послушай, - легко перейдя на "ты", сказала Мария, - это невероятно! Юпитер в форточке. Ноги в теплых носках на батарее. Боже...

Он стал целовать её пальцы, согревать их дыханием.

- Родители ждут, - напомнила она. И он чуть не выпустил её ладонь из своих рук, но спохватился: выпустишь - не поймаешь.

Потом, собирая поленья, не скажешь всего, что нужно сказать. А сказать хотелось о многом, чуть ли не обо всем сразу, чуть ли не обо всей своей одинокой жизни. А для этого нужно было уговорить её остаться хотя бы на день. ("Тьфу, на ночь, получается".) Или договориться о встрече в Москве... Он мгновенно представил, как будет звонить: позвонит и нарвется на мать - это что ж получается?

- Маша, ангел, погости хотя бы денек. Я их уговорю остаться до завтра, они лягут спать, а мы... Завтра мы пойдем в лес, на Черный ключ, чайнике собой возьмем, чай индийский. Ты пила чай с хвойным дымком?

- Акбара с собой возьмем? - спросила девушка, тем самым как бы давая ответ.

- Конечно, возьмем!

- Они не останутся, - тут же безнадежно сказала Мария. Но эта безнадежность отчасти обрадовала Отраднова: значит, без родителей она бы осталась! - У отца завтра какое-то совещание, а мать и так неделю не была на работе.

Отраднов хотел сказать: "Тогда потом приезжай". Но вовремя спохватился: куда приедет она? Сюда, к Блинову? И он промолчал

Набрав полные охапки дров, они выходили. Первым выходил Игорь Иванович и уже за порогом, мучительно соображая, как и где назначить встречу, он услышал короткий болезненный возглас, грохот падающих поленьев.

Олег, конечно, вскипел:

- Ни одного дела нельзя поручить! Чертовщина какая-то! Мне с утра в институт!

Потом он принялся за диагноз: то ли вывих, то ли перелом, то ли растяжение? Дочь лежала на диване и, стиснув зубы, мычала от боли.

- Как мы теперь потащим тебя? - возмущался отец.

Мать угрюмо молчала, расхаживая по комнате, не зная, что делать. Но опять же какой-то второй план мыслей читал на её лице Отраднов. И он сказал:

- Только спокойно. Подумаешь, трагедия, ногу подвернула. Радоваться надо, что на каникулах. И нечего её сейчас тащить в темноте, правда, Маш? Пусть отлежится до завтра...

- До завтра! - вспылил Олег. - Мне в институт с утра!

- Не кричи, - сказала мужу Мария-старшая. - Игорь прав, мы с Машкой останемся, а завтра приедем.

Это оптимальный вариант.

- Тебя с работы попрут.

- Ничего. Дочь дороже.

В результате все кончилось тем, о чем мечтал Отраднов. Родители уехали, оставив дочь и взяв с Игоря клятву, что завтра днем он позвонит на работу Марии.

Ночь. Синий снег, оранжевый Юпитер над черными елками.

- Что он все-таки вез, твой поезд? - спросила Маша.

- Ее, - ответил поэт.

Горит свеча, и ветер дует сильный, И поезд следует к Москве, И стороной ладони тыльной Она проводит по чужой щеке...

Наутро она встала, зябко ежась, надела рубашку и пошла в туалет как ни в чем не бывало. Но сколько он её ни пытал, разыграла она вчера всех или нет, так и не добился ответа.

Они позвонили на работу Марии, мать обрадовалась, услышав веселую дочь, легко согласилась, чтобы та ещё пожила несколько дней на природе.

И Отрадное обрадовался этому, как ребенок, хотя понимал прекрасно:

дело вовсе не в нем, а в этой трижды проклятой даче.

Он дал ей свои валенки, и они пошли в магазин. Купили хлеба, вина, сигарет и консервов, и когда шли обратно по широкой главной улице, он увидел её на расстоянии, в курточке, ноги-палочки в огромных валенках, и у него сжалось сердце от страха: все может рухнуть в один миг.

* * *

Поэт Отраднов, ставший прозаиком Афониным и работающий все последние годы в лесной глухомани, где жили когда-то его предки по матери, шел к почтовому отделению, чтобы дать другу в Москву телеграмму. Еще летом они договорились: как только осенью встанет погода, он тут же отбивает: "Приезжай".

Его старый приятель, журналист Александр Малков, был большим любителем настоящей рыбалки и настоящих грибов.

Афонин шел заросшим проселком, огибая озеро километров пять шириной. Забытые Богом и людьми места.

Болота, озера, непролазная чаща. Но именно в этих краях и нашел Афонин свое место. Это действительно было его местом, он чувствовал себя здесь полным хозяином, более полным, чем фермер на отведенном ему кусочке земли. Он знал здесь все тропы, все топи, и не зря Малков как-то сказал:

- Старик, если за мной начнется охота, а такое возможно, то я сразу к тебе.

Перед Сашей Малковым Афонин чувствовал себя должником. В тяжелые для Игоря Ивановича времена, когда ему казалось, что все в его жизни рухнуло и взгляд то и дело ложился на заряженное ружье, Мал ков его поддержал. Познакомил с "афганцами", многие из которых были инвалидами, к тому же с "афганским"

синдромом, и в этой группе Афонин как-то выкарабкался из кризиса. Плюс ко всему Малков устроил ему несколько публикаций, это тоже облегчило жизнь, хотя к тому времени в журналах уже почти не платили. Ну а потом финский заказ на карельский альбом.

Потом потеря всего гонорара, очередной тупик, и - снова выручает Малков.

- Пока наши "демократы" гонят со всех страниц и экранов секс и расчленение трупов, мудрые финны всерьез заинтересовались твоими очерками о Валдае, сказал Малков. - Вот тебе кое-какой аванс от меня, только не пей ради Бога. А мы с Важиным будем к тебе приезжать на рыбалку.

Афонин шел, обходя и перепрыгивая ямы с водой, и в уме составлял текст телеграммы. Хотелось в сухой короткой фразе выразить всю свою благодарность к удачливым и добрым друзьям, что переполняла его. "Жду вместе Важиным..." Непременно надо двоих приглашать!

Дальше мысль не двигалась. Если написать "активно работаю" (то есть отрабатываю доверие), то могут понять, как "приедете - помешаете".

Написать "жду нетерпением" - смешно, послание гимназистки. Но хочется что-то такое ввернуть, чтобы они поняли, как он на самом деле их ждет.

Афонин остановился на том, что можно сказать "скучаю общению".

Сурово, правдиво... Выпить, черт возьми, не с кем.

Когда с текстом решилось, мысли Афонина вернулись к тому, что занимало его с раннего утра. Опять ему снилась Мария. Но, в отличие от прежних снов, этот сон был каким-то явственным и тревожным. Он видел её на песчаной косе уютной речушки, раздетую догола, а вокруг кишели крокодилы. Но не эта картина, не крокодилы заставляли Афонина не переставая думать о ней, а те горькие чувства, что он вдруг во сне пережил.

Такая смертная тоска и такой страх нахлынули на него, что, проснувшись и поняв, что это всего лишь сон, он даже не испытал облегчения и продолжал лежать с открытыми глазами, будто бы предчувствуя близкий конец света.

Проходя то место, где когда-то стояли в два ряда деревенские избы, он подумал, что если от кладбища остались какие-то холмики, то от домов и следов не осталось - кустарник и крапива все поглотили. В какой небесной книге написано, что такой-то деревне, несмотря на все беды, жить и жить, а другой умереть, этому народу жить и процветать, этому мучиться и страдать и исчезнуть в конце концов с лица земли...

Через день после того как Афонин отправил телеграмму в Москву, начались обложные дожди.

Глава 6

Окончательная размолвка Блинова с Марией произошла в октябре 93-го.

Тогда вопрос стоял так: или краснокоричневые будут висеть на столбах, или Блинов будет сидеть.

Он срочно уничтожал кое-какие бумаги и на всякий случай сделал два солидных благотворительных взноса на строительство храмов. Марии было невыносимо видеть суету мужа, и теперь даже днем она надолго уходила из дома. Блинов насторожился, решил, что за ней следует присмотреть.

Нанял людей, сам принялся изучать содержимое её письменного стола, её библиотеки... Наткнулся на дневники - три общих тетради, три года жизни. В одной из тетрадей он увидел конспект чьей-то лекции. Читал и скрипел зубами: все, что она недоговаривала в домашних спорах, было в той лекции изложено открытым текстом. Он понял, что при желании Мария может его засадить лет на пятнадцать.

Ей, которая была в курсе многих его дел, это не составит большого труда.

В тот вечер Блинов всерьез задумался, что же с ней теперь делать, с этой Марией? Как разойтись с минимальными финансовыми потерями, с одной стороны, и без риска быть в дальнейшем ею шантажируемым, с другой?

И он нашел такой выход...

Вернувшись из поездки в Зубову Поляну и отчего-то вспомнив те пресловутые дневники, ту лекцию о так называемом ограблении России, он прошел в комнату жены, вздохнул, увидев компьютер, на котором он когда-то мечтал научить её работать, и подошел к стенке с книгами. Все здесь было известно ему до мелочей, каждая книга, каждый альбом, каждая тетрадь... Но где же те дневники?

Осмотрев полки, он с удивлением обнаружил, что все три тетради исчезли.

- Что за черт! - вслух сказал он. - Не Даниловна же их забрала?

Дальше - больше. Не оказалось на полках ни одной книги Отраднова с идиотскими дарственными надписями. Испарина выступила на высоком и бледном лбу Блинова. Перед его отъездом в Вену все было на своих местах. На другой день после отъезда Марию "выкрали". Так куда, спрашивается, могли подеваться эти тетради и книги?! Неужели она что-то почувствовала и передала их кому-то? Но Даниловна клятвенно уверяла, что Мария никого не принимала после отъезда Блинова и сама никуда не ходила. Да и куда она могла ходить, если он в одиннадцать вечера с ней расстался, а утром её забрали люди Дронова?

Он тут же стал звонить Дронову и Соловьеву. По телефону объясняться с ними не стал, просил приехать немедленно. Дронов, как истый омонбвец, без лишних вопросов сказал:

"Выезжаю!" Соловьев помялся, но тоже обещал вскоре подъехать.

Только после этого Блинов принял душ, облачился в японский халат и, заварив крепкого чаю, стал думать, как лучше построить разговор с подполковником, дабы не показаться ему паникером и трусом. Ничего дельного в голову не приходило, мысли перескакивали с одного на другое, необъяснимое исчезновение дневников внесло ещё большую сумятицу и в без того неспокойную душу Блинова.

Вдруг неизвестно к чему, но именно в эту минуту стали вспоминаться громкие убийства последних лет. Депутатов-предпринимателей, журналистов-предпринимателей и просто удачливых предпринимателей убивали в стране с ужасающей методичностью. Блинову захотелось выпить, но он решил дождаться прихода Дронова.

Через полчаса личный охранник по внутренней связи сообщил, что пришел человек, назвавшийся Анатолием Петровичем.

- Проводите! - приказал Блинов. - Водку, коньяк, бутерброды.

Как и при недавней встрече, Дронов, не дожидаясь вопросов, начал докладывать:

- Состояние здоровья объекта нормальное, хотя аппетит ниже среднего. Истерик не закатывает, попыток членовредительства не наблюдается, агрессивности в отношении сотрудников охраны тоже. Вялость, апатия постепенно усиливаются, появляется некоторое равнодушие к своему будущему...

- Вы в прошлый раз говорили, что у неё есть элемент неверия в то, что её выкупят? - спросил Блинов, жестом предлагая подполковнику наполненную стопку. - Уточните.

- Однозначно ответить трудно.

И верит, и не верит.

Они выпили и стали молча закусывать. Дронов ждал новых вопросов Положение у него было непростое: он не знал, зачем Марию держат в полной изоляции от всего мира, что от неё нужно Блинову и чем все это кончится. Но он знал главное: хороший левый заработок может обернуться для него не только потерей службы но и более крупными неприятностями Блинов в свою очередь не торопился с расспросами. Вновь наполняя хрустальные стопки, он прикидывал предел той откровенности, за который не следует выходить в разговоре. Тонкостей здесь было множество. Дронов заинтересован в том, чтобы Мария как можно дольше находилась под охраной его людей - пятнадцать долларов в час им капает, по пятьдесят в сутки на человека. Поэтому никак нельзя допустить, чтобы Дронов даже отчасти догадался об истинных мотивах изоляции Марии (тогда это дело на год растянется). С другой стороны, требовалось, не вызывая лишнего любопытства, выяснить, не прихватила ли Мария с собой какие-нибудь тетради и книги.

- Хотел ещё раз уточнить, - сказал Блинов, поднимая стопку, - вы в точности соблюдаете условия её содержания?

Подполковник в недоумении застыл с приподнятой стопкой.

- Что именно?

- Никакой информации извне?

Полная изоляция?

- Полнейшая! - убежденно сказал подполковник и, не дожидаясь, когда Блинов начнет пить, выпил первый.

- Хорошо, хорошо, - покивал Блинов, думая, что сейчас было бы лучше услышать нечто другое. Например, то, что она листает свои дневники. Хорошо... Продолжайте внимательно следить за её состоянием. О всех изменениях тут же докладывайте. Да, можете ей сказать, что муж собирает деньги. И все... Да, собирает, и все.

А соберет или не соберет, неизвестно.

Дронов ушел в полной уверенности, что именно ради этого сообщения клиент его и вызывал в столь поздний час.

Следом пришел Соловьев и, едва пожав руку своему начальнику и другу, спросил:

- Что-нибудь серьезное?

- Похоже...

Рассказав об исчезнувших дневниках, Блинов ждал реакции собеседника, но Соловьев пил чай, курил и молчал.

- Что скажешь? - не выдержал Блинов.

- Не знаю... Я с самого начала был против этой затеи. - Длинноносое, несколько комичное лицо Соловьева было сейчас более чем серьезным. - ,Плохо, сказал он. - Вместо того чтобы работать, мы теперь будем ломать головы над этими дневниками.

- Ты что, учить меня собираешься? - раздраженно спросил Блинов.

- При чем тут это? - также не скрывая раздражения, ответил Соловьев. - Уже два дома к сдаче готовы, клиенты меня теребят, когда можно въезжать, и что прикажешь им отвечать?

- Это твоя работа, - знать, что в таких случаях отвечать. Гадство! неожиданно вспыхнул Блинов. - Вокруг одни подлецы! Никому верить нельзя. Никому! - со злой убежденностью повторил Блинов.

- Смотри, так можно далеко зайти, - заметил Альберт, задетый словами своего старого компаньона.

- А мы уже и так далеко зашли.

Когда из моего дома пропадают ценные записи - это как? Не далеко?

Кстати, теперь я обязан поинтересоваться, не заходил ли ты сюда во время моей поездки.

Соловьев резко встал. Взгляд его больших темных глаз был откровенно печальным.

- Нет, - сухо сказал он, - не заходил. А если б и заходил?

Блинов понимал, что напрасно он в таком тоне разговаривает со старым, проверенным корешем, но состояние депутата было таким, что он не мог остановиться.

- Ничего, скоро проведу радикальную реорганизацию, посмотрю, как вы запоете.

- Кто это "вы"? - спросил Соловьев.

- Вы. Все.

- Ну-ну. - Соловьев, холодно попрощавшись, ушел.

Как часто случалось в последнее время, Блинов среди ночи проснулся.

Он бродил по своей большой кухне и с горечью думал о том, что ему не с кем поговорить о своих проблемах, не с кем посоветоваться. Он открыл бутылку земляничного ликера, налил в тонкий высокий стакан, отпил, закурил. Открыл на кухне окно. Невдалеке шумело бессонное Садовое кольцо, а внизу была черная бездна ночного двора. Блинов сплюнул и долго ждал, когда внизу раздастся шлепок. Но так и не дождался.

"Тяжело, - думал он. - Тяжело одному". И тут он вспомнил Марию.

Каково-то ей там, в глухой комнате?

Раньше он об этом и не задумывался, его волновал лишь результат мнимого похищения. Сломить упрямицу, вытрясти из неё всю дурь, чтобы она наконец задумалась о себе, о своей жизни, а не о судьбах отечества. Чтобы она смотрела на Блинова, который её скоро выкупит, как на благодетеля, а не как на изверга.

"Ничего, - решил он, успокоенный стаканом ликера, - скоро я тебя "выкуплю", подарю хорошую трехкомнатную квартиру и прощай..."

Прощай-то прощай, думал он, но надо ещё переписать с её имени имущество. А на кого переписывать? На себя? Ох как рискованно. На Даниловну? Тоже вроде ни в какие ворота... Блинов вздохнул, вспомнив Наталью.

Глава 7

Долго не мог уснуть в эту ночь и Альберт Соловьев. Зная Блинова много лет и обладая профессиональным чутьем на всякие неприятности, он отчетливо понимал, что эта затея с похищением Марии добром не кончится. Он видел, что Леонид уже на грани нервного срыва, и думал: "А что будет завтра?" Он чувствовал, если шеф постоянно находится в таком состоянии, то вскоре беды посыплются одна за другой.

Утром Соловьев решился на отчаянный шаг. Он связался с секретарем Куратора - Папы и попросил о личной встрече, сказав, что дело не терпит отлагательств, а также огласки.

Секретарь обещал посодействовать.

Папа, он же Куратор, был почти недосягаем не только для простых смертных, но и для людей уровня Соловьева. О Папе ходили легенды, говорили, что он вхож и в администрацию президента, и в правительство.

При этом никто толком не знал, где он работает, какую должность занимает. Знали главное: Куратор - человек всемогущий!

Блинов попал под его "крышу" отчасти случайно. Когда с молодым коммерсантом Блиновым случилось то что должно было случиться, то есть когда на кооператив наехала ивантеевская братва с требованием "законных двадцати процентов", Леонид бросился за помощью к своему дяде Баландину, московскому авторитету в "неофициальных структурах". Баландин пожурил племянника за то, что тот вспоминает о )*яде только в трудную минуту, но обещал выручить.

И действительно выручил: ивантеевские "быки" больше не приезжали, а Блинов с Соловьевым вошли самостоятельной единицей в разветвленную сеть подмосковных строительных фирм со своими складами и магазинами. Конечно, за все приходилось платить, но здесь по крайней мере было понятно за что. За безопасность, за льготные кредиты...

Начался стремительный рост. От срубов перешли к строительству кирпичных коттеджей, от коттеджей - к строительству многоквартирных домов. Естественно, все успехи по превращению примитивного кооператива в фирму областного значения Блинов с Соловьевым относили исключительно на свой счет. Их иллюзии рухнули в один день, когда Папа вызвал Леонида в свою резиденцию... Подробности того разговора Соловьеву были неведомы, но достаточно было того, что, вернувшись от Папы, Блинов обреченно сказал:

- Принимай часть дел. Ухожу в политику.

Альберт понял, каков уровень тех людей, что их прикрывали в последние годы.

Через день Соловьеву назначили рандеву на Рублевском шоссе у поста ГАИ, где он должен оставить свою машину и где его подберет черный шестисотый "Мерседес".

Миновав проходную, Папа приказал шоферу остановиться и с помощью двух охранников выбрался из машины. Он встал, грузно опираясь на палку, жестом отодвинул охранников на несколько метров и обратился к Соловьеву:

- По этой аллее до моего дома десять минут. Уложишься?

- Уложусь! - твердо сказал Соловьев и тут же приступил к сообщению заранее подготовленными фразами: - Я бы никогда себе не позволил вас беспокоить, если бы речь шла только о моей судьбе. Но под угрозой существование всего концерна... - Альберт Юрьевич сделал небольшую паузу, пытаясь уловить реакцию Папы на такое начало беседы.

- Так-так, - рассеянно покивал Папа. - Я этого ждал. Ваша отдача снижается на пять-семь процентов ежеквартально.

- И тому есть причины, - многозначительно вставил Соловьев.

- Воровство? - спросил Папа с холодной улыбкой.

- Хуже. Наш шеф, я имею в виду Леонида Евгеньевича Блинова, похоже, как бы это сказать, слегка приболел. Да, как минимум приболел...

- А как максимум?

- Тут я судить не берусь, я не медик. Но нервное расстройство налицо. Согласитесь, когда человек такого масштаба не может справиться с собственной женой...

- Что значит не может справиться? - перебил Папа. - Что за детский лепет? И какое мне дело до его взаимоотношений с женой? Ты для этого искал встречи со мной?

У Соловьева взмокла спина. Невольно он оглянулся: в десяти шагах шли два охранника.

- Не вертись! - сказал Папа. - Не порти о себе впечатление. И говори по существу.

- Да. По существу. В том-то и соль, что их взаимоотношения могут отразиться на всех наших делах. Уже отражаются. Поначалу он, не согласовав ни с кем, ввел её в наши дела. Какоето время она выполняла функции его секретарши. Затем я узнаю, что его жена становится совладелицей чуть ли не всех наших контор. Потом они перессорились, стали врагами, и на этой почве у Блинова начались всякие завихрения...

- Точнее! - приказал Папа. - Какие ещё завихрения? Убить, что ли, он её хочет?

- До этого пока не дошло. Но за последние полгода он превратился в безвольную издерганную личность, и ничего лучше не придумал, как имитировать её похищение. Нанял людей, те убрали её в надежное место, и теперь Блинов ждет, когда она взвоет.

Тогда он её якобы выкупит, подбросит ей на безбедную жизнь и без проблем распрощается.

- Ну и? - резко спросил Папа. - Вполне неплохо придумано. Главное, чтобы все чисто.

- Эх! - в сердцах рубанул рукой Соловьев. - Если бы речь шла о другой женщине. Но я её хорошо знаю!

Это хитрющая и умнейшая баба. Волевая к тому же. Она вычислит его действия как дважды два. Она теперь от него не отлипнет, пока не утопит его. Он потому и нервничает - знает, что от неё можно ждать. Вы представляете, что начнется, если Блинов будет тонуть?

- Да-а, - прогудел Папа и остановился. - Племянничек в дядю пошел. Того еле спасли, теперь с этим...

А каков осенний закат! - вдруг сказал он, оперевшись обеими руками на палку. - И все-таки скучно здесь.

Скучная обжитая природа. Люди все скучные, мелкие. Вроде твоего Блинова. А я, между прочим, ещё студентом обошел с другом на шлюпке весь Байкал по периметру. Ты знаешь, что такое пройти весь Байкал? - Папа положил свою мужицкую ладонь на худое плечо Соловьева и крепко, до боли сжал его. - Понял, что такое сидеть на веслах по десять часов в день?

Но главное, и здесь надо знать меру.

Во всем надо знать меру. Вот тот мой дружок её не знал. Он подумал, что после Байкала ему подвластны любые моря. Погиб у восточного побережья Камчатки. Один, на самодельном катамаране хотел побороть океан... Надо, дружище, чувствовать свой потолок.

- Надеюсь, я его чувствую, - сказал Соловьев. - Я, между прочим, на место Блинова не претендую.

- Молодец, - продолжая глядеть на закат, сказал Папа. - Люблю сообразительных. А почему раньше не доложил?

- Думал, как-нибудь утрясется...

Но тут плюс ко всему дневники его жены пропадают. Прямо из квартиры!

Жены нет, только охрана и домработница, а дневники пропадают.

- Там что, были серьезные записи?

- Судя по тому, как Блинов заметался, довольно серьезные. При этом надо учесть, у его жены есть связи с прессой.

- Мелкота! - Папа стукнул палкой об асфальт. - Я же её видел однажды, она девчонка совсем. Он что, не мог её воспитать?

- Значит, не мог...

- Трухля! И мерзавец. Такую жемчужину выбрасывает. Хорошо, пусть выбрасывает... Не вешай носа, - ободрил поникшего Соловьева Папа-Куратор, ничего страшного пока я не вижу. В случае чего примем меры.

О каких мерах шла речь, Альберт Юрьевич спрашивать, конечно, не стал. Он лишь вздохнул:

- Друг гибнет, обидно.

- Друг гибнет, а ты его закладываешь? - Папа улыбнулся одними губами и, видя растерянность собеседника, добавил: - Шучу. Ты абсолютно правильно поступил. Более того, если теперь прозеваешь момент и наш общий друг наделает крупных ошибок, а я об этом поздно узнаю, то пеняй на себя. Понятно?

ЧАСТЬ II

Глава 1

- На Садовом? - удивился Малков. - В автомобильном чаду?

- Извини, друг, - заметил Важин, - и "Пекин", и "София" тоже на Садовом кольце, и ничего, приличные заведения.

- Действительно, - вновь не без удивления сказал Малков, - как-то не думал. Но все равно не хочется мне идти. Сходи сам.

- У тебя это в сто раз лучше получится. Ты же на презентациях как рыба в воде. Познакомишься с кем нужно, поговоришь, поснимаешь...

Тоже одна из причин: я никудышный оператор.

- Никудышный, - проворчал Малков, - а зачем тогда в это дело влез?

На днях Важин докладывал Муравьеву о результатах поездки в Зубову Поляну.

- Результаты, - оценил их успехи Муравьев, - нулевые.

Разговор получился нелицеприятным. Важин говорил раздраженно:

- Зачем вообще надо было нас посылать в эту Поляну? Носимся взадвперед вместо того, чтобы съездить в деревню, где они сидят за самоваром на лоне природы.

- Хорошо, если так, - сказал Муравьев. - Поэтому я туда и не тороплюсь. Если они там чай пьют, то и пусть себе... А если ей сейчас паяльник в одно место вставляют?! В той же Зубовой Поляне? Как это так, быть рядом и не поинтересоваться, к кому, в какой дом заходил Блинов?!

- Но у нас есть главный результат поездки, - возражал Важин, - это поведение депутата. Он ведет себя так, словно не у него жену выкрали, а у чужого дяди. Разве это не подтверждает его причастности...

- Подтверждает, подтверждает, - проворчал Муравьев. - Ты за логикой своей следи. Только что говорил, что она у Афонина, а теперь - о причастности депутата... Ладно. Вот свежая новость! - уже совсем другим тоном продолжал Муравьев. - Нам стало известно о тесной связи Блинова с фирмой "Росс-ОКО". Вроде как объединение коммерческих организаций или что-то в этом духе. Так вот это объединение, занимаясь в основном нефтью, лесом и недвижимостью, растет как на дрожжах. Сейчас они на полную катушку строят в Москве многоквартирные башни, не говоря уж об особняках в Подмосковье. Что настораживает. По телефону Блинов об "ОКО" не говорит никогда. Только при личных встречах. Конечно, наблюдаем мы ещё мало, окончательные выводы делать рано, но все же...

Так вот это "ОКО" устраивает на днях презентацию по поводу какого-то завершенного строительства. В частном заведении "Рай на Садовом кольце", которое скорее всего принадлежит также им. Это недалеко от Театра кукол. Мог бы ты как журналист там побывать?

- Постараюсь, - ответил Важин, тут же подумав о Малкове.

- Понимаешь, дело какое, - пояснил Муравьев, - там или деньги большие за вход надо платить, или проникать по линии прессы. Они, кстати, телевидение пригласили.

- Проникнем, - заверил Важин. - Не я, так мой друг-журналист.

- Тот, с которым ты в Зубову Поляну гонял?

- Тот самый.

- Смотри, дело твое. Но какой ему интерес?

- В самом деле... - Важин усмехнулся. - Никакого. Просто он любопытный.

Малков поломался, но согласился.

А согласившись, тут же сел за телефон.

Поговорив с кем-то на Российском телевидении, он перезвонил одному из ведущих Московского канала, члену Союза писателей. И пока Важин возился на кухне с кофейником, с телевидения сообщили, что Малков включен в список приглашенных на презентацию фирмы "ОКО".

Теплым осенним вечером Александр вышел из джипа у семиэтажного кирпичного дома дореволюционной постройки, мрачной тюремной коробкой торчащего на пустыре. Малков помнил, совсем недавно здесь были типичные московские трущобы, теперь их снесли, посеяли травку, и от тех домов осталась лишь эта "тюрьма". Здесь же была автостоянка, но парадный вход оказался закрытым.

Обойдя дом, журналист обнаружил обширный двор, огражденный изящной решеткой, с двумя новыми или удачно отреставрированными флигелями. Миновав желтую, опрятную проходную, Малков увидел лужайку с небольшим фонтаном посредине, у большого крыльца террасы стоял сверкающий "Мерседес". По дорожке, выложенной мраморными плитами, Александр прошел через двор.

Открылась тяжелая дверь, и журналист очутился в полутемном фойе.

В канделябрах горели свечи, было тихо, прохладно и мрачновато. Малков невольно напрягся: что за люди здесь собрались? К тому же он нигде не видел примет своих коллег-телевизионщиков. Ни осветительных приборов, ни проводов... Его провели через бар к ещё более внушительным, нежели входные, дверям и распахнули...

Огромный, ярко освещенный юпитерами зал был полон народа. Пестран публика, стоящая между накрытыми, украшенными розами столами, уже пила и закусывала, попутно наблюдая, как на сцене дама в черном вечернем платье и мужчина в кремово-белом костюме торжественно пьют из бокалов шампанское. Они выпили, расцеловались, раздались жидкие аплодисменты, кто-то крикнул "ура".

- На этом, друзья, - сказала дама на сцене, - официальная часть временно прерывается. До приезда высокого гостя.

Снова похлопали, тут и там стрельнули пробками от шампанского. На сцену устремились люди с теле - и фотокамерами, с диктофонами, окружили даму в черном. Мал ков, так и не обнаружив в толпе Блинова, тоже поднялся на сцену и увидел вульгарно раскрашенное лицо ведущей. Она шутливо отмахивалась от журналистов:

- Не ко мне, не ко мне! Все вопросы к Альберту Юрьевичу, он управляющий, он все знает лучше меня.

Но Альберт Юрьевич никого не интересовал, он топтался рядом скорее в роли телохранителя главы фирмы, огораживал её от наседающих журналистов, которые засыпали женщину в черном разными, порой откровенно глупыми вопросами. "С какого года вы существуете?", "Любите ли вы своего мужа?", "Что с вами будет, если к власти придут коммунисты?"

- Извините, я принципиально не даю интервью, - сказала глава фирмы и поправилась с улыбкой: - Пока не даю.

Постепенно журналистская братия переключилась на управляющего делами. Тот с удовольствием, подробно и нудно стал рассказывать о деяниях фирмы. Кто-то его перебил:

- Расскажите о новых домах в так называемом Голицынском парке.

- Там уже стоят два четырехсекционных дома, готовых к заселению.

Один, как мы и договаривались с мэрией, будет принадлежать городу, второй - нам.

- Кто в них будет жить? - спросила симпатичная черноволосая девушка, подсовывая диктофон к лицу управляющего. - Ведь там были городские отстойники, по санитарным нормам...

- Все нормы согласованы, - снисходительно отвечал управляющий. - Неужели вы думаете, что, не утряся этот вопрос, мы начали бы строительство? Отстойники надежно погребены, скоро там вновь зазеленеет вырубленный в тридцатые годы парк.

- И все же, кого вы намерены там поселить? - не унималась брюнетка.

- Себя, - улыбаясь, ответил управляющий. - И свою семью. Надеюсь, этим все сказано?

"Ах ты, Альбертик, - думал Малков, нацеливая на него телекамеру, - как же, будешь ты там жить со своей семьей".

- А кроме вашей семьи? - не унималась дотошная журналистка. - Кто в основном будет жить на отстойниках?

- Не надо, не надо подобных терминов, - сухо ответил управляющий. - А кого там поселят, это, извините, не в моей компетенции. - И он отвернулся от назойливой девушки.

- Скажите, - тут же спросили его с другой стороны, - как стали возможны такие темпы? Два дома за лето - фантастика!

- Вопрос риторический, - улыбнулся управляющий. - Просто надо работать. И просто платить тем, кто работает.

Малков оказался рядом с черноволосой журналисткой и сказал ей как союзнице:

- Да, в таком костюме только и жить на болоте.

- Что вы! - воскликнула девушка.

Там будут жить те, кого они выселяют из Центра. За это строительство на отстойнике они загребают землю, которая в тысячу раз дороже всех их новостроек. Отсюда и темпы. Воровать надо быстро.

Малков с удивлением посмотрел на собеседницу. "Как она здесь оказалась?" подумал он, но спросить не успел. Девушка на улыбку Александра не ответила, повернулась и быстро ушла в зал.

В это время на сцене вырос известный пародист. Худой, сутулый, в то же время вальяжный. Всех лишних деликатно, но настойчиво удалили к столам, и пародист начал острить.

Плоские и откровенно комплиментарные для хозяев банкета шутки были оценены залом одиночными аллодисментами. Затем рядом с ним появился маленький кругленький юморист с вечно потеющей лысиной. Тоже попробовал острить под одобрительно-нетрезвые возгласы.

- Отгадайте, кто к нам скоро приедет? - многозначительно спросил пародист. - Даю наводку: маленький, лысенький, в кепочке... Кто отгадает, тому будет приз.

- Ильич! - закричали из зала. - Ленин!

- Неправильно. Кстати, где у нас приз? - Он растерянно похлопал себя по карманам. - И какой будет приз? Отгадайте хоть это, если не можете ответить на первый вопрос.

- У тебя всю жизнь один приз, - мрачно сказал юморист. - Твоя книжка с автографом.

- А что, плохая книга? - якобы обиделся пародист. - Вот мы проверим! - Он тут же выудил из кармана книгу, показал её залу. - Господа, кто её купит с автографом за один доллар? - Начались торги. Книжка ушла за полторы тысячи.

- А ты говорил.

- Друзья! - вскричал юморист как бы в отчаянии. - Кто купит мой знаменитый одесский портфель за два доллара?

Потрепанный портфелишко взяли за три тысячи триста. Малков покачал головой: покупатели были явно не подставные, расплачивались наличными тут же, на сцене.

- Так кто же приедет? - спросили из зала.

- Если б я знал, - сказал пародист, - я бы книжку оставил себе.

Раздался одинокий, какой-то неестественный смех. Кое-кто в зале успел основательно поднабраться.

Малков вышел на воздух. Лужайка, "Мерседес", идиллия. "Совсем, что ли, уйти, - подумал Александр. - Блинова нет, той девчонки-правдоискательницы тоже не видно". Он закурил, и к нему тут же подошел человек.

- Вы уходите? Вас проводить?

- Нет, я подышать...

- Пройдемте во двор. Здесь не рекомендуется.

- Что не рекомендуется? Дышать?

Его проводили петляющими коридорами в уютный внутренний дворик с ещё зелеными кустами жасмина, с китайскими фонариками, правда, пока не зажженными. Здесь, под открытым небом, тоже стояли столы с горами бутербродов и фруктов, с разнообразными бутылками. А под ветвями жасмина журчал искусственный ручеек, с миниатюрными водопадами. "Действительно, рай в городском аду", - подумал Малков и увидел Блинова. Депутат, похоже, недавно приехал. Он стоял с бокалом шампанского, осматривал двор, в то время как женщина в черном давала какие-то пояснения.

В ответ Блинов удовлетворенно кивал. Малкова он не узнал, хотя двор был практически пуст: кроме Блинова и президента фирмы лишь ещё двое крепких парней стояли в сторонке и уничтожали дармовую закуску.

Решив остаться неузнанным, Малков боком подошел к одному из столов, налил себе коньяка. В стороне, у кустов, он увидел пластмассовый дачный стул. Он сел, соорудив на своем кофре походный столик: фужер с коньяком, два бутерброда с икрой, сигареты. Он выпил и закурил, с удовольствием вытянув ноги.

Опускались мягкие осенние сумерки. "Собственно, - думал Малков, краем глаза продолжая наблюдать за Блиновым, - здесь мне вряд ли удастся что-либо узнать. Подслушать, о чем они говорят, я не могу, снимать их вдвоем смысла вроде бы нет..." Тут он отчетливо понял, что совершил большую промашку, не познакомившись с той бойкой журналисткой. Она несомненно обладала серьезной информацией о деятельности фирмы "ОКО"

и, возможно, о её боссах.

Скорее не зрением и не слухом, а каким-то шестым чувством, по какому-то неуловимому движению воздуха, по чужим взглядам, изучающим его спину, Малков понял, что в этом райском дворе начинает что-то происходить. Подошел один из парней и сказал:

- Простите, сидеть здесь нельзя.

- Елки точеные, что же здесь можно? Ничего себе рай...

Он с сожалением встал, отдал стул и тут обнаружил, что уже зажглись китайские фонари. Полюбовавшись фонариками, Александр осмотрелся...

Блинова во дворе не было. Рядом с женщиной в черном вновь стоял управляющий в своем идеальном костюме, и они оба напряженно всматривались в сторону входа.

- Почему не горит подсветка растительности? - громко спросила глава фирмы. Через минуту весь двор, все его зеленое обрамление залилось нежным светом. - А где голоса птиц? - так же властно поинтересовалась женщина в черном. И в кущах запели райские птички.

Малков усмехнулся, вскинул телекамеру и начал снимать все подряд:

столы, кусты, руководителей фирмы, которые как бы не замечали, что их снимают.

Словно вихрь ворвался в маленький двор мэр города, окруженный охраной и телевидением. Маленький, лысенький, в кепочке. Крепкий, как гриб, мэр быстро обошел по периметру двор, задержался у ручейка и то ли восторженно, то ли скептически покачал головой.

- Может быть, вы скажете несколько слов? - с непроизвольной угодливостью спросила дама в черном.

- Конечно, скажу! Но кому? - в свою очередь спросил мэр. - Где люди?

- Они в большом зале.

- Так ведите!

Снова вихрь, водоворот, мэр со свитой умчался, и Малков остался совершенно один, среди столов с богатой закуской и выпивкой. "Афонина бы сюда с рюкзачком", - подумал журналист, укладывая в кофр бутылку коньяка, бутылку шампанского и несколько бутербродов. Вот и вещественное доказательство того, что он действительно был на банкете.

Ничего принципиально нового в речи мэра он не услышал, хотя мысли городского главы были, как всегда, дельные, а речь, в отличие от других высших политиков, четкая и конкретная.

- Мы приветствуем предпринимателей, заботящихся не только о личном благе и благосостоянии своей фирмы. Мы приветствуем тех предпринимателей, что видят целью своей деятельности процветание родного города. Именно благодаря таким энергичным людям, - мэр протянул было руку, чтобы обнять президента фирмы "ОКО" за талию, но в последний момент передумал и просто взял её за руку, да, благодаря этим людям Москва не только не потеряла за последние годы темпы строительства жилого фонда, но и увеличила их.

Засняв выступление мэра на видео, Малков, послонявшись по залу и не найдя ни Блинова, ни той черноволосой журналистки, поехал к Важину.

- Вот, - сказал он, выставляя на стол шампанское и коньяк, - подарок тебе из "Рая".

- Взрослый состоятельный человек, - Важин покачал головой, - а воруешь бутылки, как школьник.

- Как всегда, ты не прав, - возразил Александр. - Это не я, это они воруют. А я даже тысячную долю своего не забрал.

Они просматривали видеокассету, отснятую Малковым на презентации, в стоп-кадрах разглядывали липа, гадали по поводу роли Блинова в деятельности фирмы и размышляли: отчего он исчез перед появлением мэра?

Затем Малков уселся в любимой позе, положив ноги на подоконник, закурил трубку и стал изучать дневники Марии. Андрей по привычке делал ежевечерние записи в своем дневнике. Время от времени его отрывали от дела возгласы Александра.

- Черт побери, а она, оказывается, умная баба! Смотри, что она пишет о вождях "Белого дома". - И он зачитывал: - "Затем на балконе появились лидеры депутатского корпуса.

Они по очереди произносили воинственные речи, порой слишком затянутые и не в меру агрессивные. К сожалению, у меня сложилось мнение, что руководят осажденным парламентом не слишком умные люди..."

Как тебе?! - восклицал Малков. - Она с ходу поняла то, что я понял лишь через год.

- Что поделаешь, - отзывался Андрей, - не слишком умные есть не только в парламенте.

Но друг пропустил остроту мимо ушей.

- А вот еще: "Меня поражает одежда людей, пришедших защищать свой парламент. Давно я не видела такой бедности, собранной в одном месте.

Хорошо бы их всех показать Блинову.

Однако он все равно ничего не поймет". Черт возьми! - в очередной раз восклицал Малков. - Она же добрая баба!

На следующий вечер Важин с Малковым отправились на стройку в Голицынский парк.

- Я не специалист по коммуникациям, - сказал бригадир Мясников. - Мое дело: подвел плиту - закрепил, подвел - закрепил.

- Это мы понимаем, - ответил Важин. - Просто нам сообщили, что здесь из-за бывших отстойников такая загазованность, что любые подземные работы сопряжены с риском отравления.

- Что и говорить, - согласился Мясников, - риск есть. И все знают об этом. Но строить-то надо? - вопросительно сказал он.

- А вы не слышали о такой фирме "ОКО"? - спросил Малков.