Прогулки по лезвию

Наталья не понимала, что происходит. Она лежала, завернувшись в палатку, и смотрела, как ребята выбрасывают из телеги мешочки с образцами грунтов; ради которых они претерпели столько лишений в этом нелегком маршруте. Летели в кусты и валунчики из ледниковой морены.

Наталья собралась с силами и спросила:

- Психи, вы что делаете?

Ей не ответили. Серафиму, которая в предчувствии скорой дороги стала энергичней хрупать траву, быстро впрягли, Наталью на палатке перенесли на телегу и двинулись в путь. В ногах у Натальи лежало целое состояние, о котором она и не подозревала. Ружье было заряжено картечью, его нес сильный Толик. По договоренности он в случае чего должен был передать "тулку" Вовику, а сам вооружиться топориком. Но они шли и шли, и никаких "случаев" не происходило все вымерло в этих краях.

Наконец им встретилась брошенная деревня.

- Давайте здесь заночуем, - еле слышно сказала Наталья.

- Опаздываем! - резко ответил Вовик, понимая, что им надо до темноты пройти как можно больше.

Ночевали в лесу. Огня не разводили. Ребята разложили кое-какой стол, выпили водки, но к "эликсиру" не прикоснулись. Предложили Наталье.

Она приняла водки с "каплями", но от картошки и сигарет отказалась. Ребята поужинали и забрались в сырые спальники, ружье и топор положили рядом. Нераспряженная, но со снятой уздой Серафима всхрапывала в темноте, и ребятам постоянно казалось, что кто-то прячется за деревьями.

"Сбылось! Сбылось!" - думал Вовик. Он всегда знал, что нечто подобное рано или поздно в его жизни случится. В такой он рубашке родился, такая звезда "него... Он это знал.

- Вовк, а Вовк? - позвал Толик. - А чего мы с ними будем делать? Как их продать-то? - Друг ничего не ответил. - Вов, а все-таки, кто этот старик? Я думаю, он ходит, могилы раскапывает, иначе откуда у него столько этого?

Вовка молчал, не хотелось в такие минуты думать о прозе жизни.

А Наталья, постанывая, мечтала о кружке чистой воды. Но уже не было сил окликнуть ребят.

Поутру стало ясно, что без медицинской помощи не обойтись. Но где её взять, эту помощь в этих таежных краях? Посмотрели карту и завернули в ближайшую жилую деревню. В первый попавшийся дом.

- Ктой-то там? - спросил из-за высоких глухих ворот стариковский голос.

- Откройте, геологи мы, - сказал Вовик.

- Знаем мы энтих геологов. Откудова вас занесло? И сколько вас там?

- Нас трое. И лошадь.

- Лошадь? Краденая небось? Ладно, лихие-то нынче с лошадями не ходют. Подведи её к дырке, я её морду пощупаю. Если не лошадь, то не открою, уж извиняйте

- Да вы что, дедушка, так, что ли, не видите?

- Дак че я увижу с моими глазами-то?

Глава 3

Хозяева, старик со старухой, были напуганы. Не каждый день в этой Богом забытой деревне вваливаются в дом незнакомые парни. Но, поняв в чем дело, тут же согласились оставить у себя больную Наталью.

- Фелшера у нас нету, вот беда, - сказала старуха. - Буду её по-нашенски лечить.

- Подлечите, бабушка, - попросил Толик, - а завтра-послезавтра за ней машина придет.

Наутро Наталья вдруг почувствовала улучшение. Лежать ей надоело, спать не хотелось, и, хотя всем телом, каждым пальцем девушка ощущала температуру, она встала, укутала шею и грудь большим махровым полотенцем и подошла к зеркалу. Большое зеркало напоминало Вселенную с яркими скоплениями звезд, с туманностями и черными бездонными дырами.

Под овальную раму были вставлены желтые фотокарточки. Наталья пыталась найти фотографии хозяев дома, но не смогла.

У печи стоял дед и, притопывая разбитым валенком, делал вид, что считает деньги, хотя они у него были десять раз пересчитаны. Серая застиранная рубаха навыпуск была на нем застегнута на все пуговицы, отчего казалось, что все в этом деде снизу вверх сужается, сужается и выклинивается продолговатой головой с острым затылком.

- Слышь, - окликнул старик, поправляя на носу очки, - у тебя случаем родственников в Венгрии нету?

- Нет, а что?

- Знавал я там одну во время войны. Копия ты! - Дед сунул деньги в пухлый, как мешок, карман брюк и добавил: - А вот ежели б мы были с тобой сродственниками, то я бы тебя сейчас этой авоськой пониже спины! - Старик покрутил хвостом авоськи.

- За что? - улыбнулась Наталья.

- За то, что лежать тебе надо, а не разгуливать. - Дед погрозил кривым пальцем и ушел.

Потом Наталья ходила смотреть, как старуха доит корову. Послушала незлой бабкин матерок в адрес нервной Вербы, вспомнила свой дом, свою бабушку и свою рыжую Дашку. Потом вышла за ворота, села на бревнышко. День обещал быть тихим и теплым, и Наталья подумала: "Хорошо, что осталась". Ей казалось, болезнь ослабевает, безвозвратно уходит, и состояние детской осенней грусти было приятным - до чего ж хорошо так сидеть на бревне, на краю деревеньки Якимовки, смотреть на реку и думать, что ты всеми забыта и брошена. Теперь-то уж точно все заметят, что ты и забытая, и брошенная. Там, на базе, это заметят и сделают соответствующие выводы.

Хотелось продлить свое состояние, греться на солнце и смотреть на остекленевшую речку - куда она течет?

Но ещё хотелось выпить чуть-чуть, ребята оставили ей "эликсир", а деду бутылку водки, которую он тут же спрятал в уголок за икону.

Наталья выпила стопку с "каплями"

и легла. Ночью у неё начался сильный жар. Она стонала, бредила, говорила о каком-то золоте, которое ей совсем не нужно. Ей мерещилось, что рядом стоит тот страшный старик.

Старуха проснулась и до утра уже не ложилась. Заварила земляничных листьев, добавила малины и каких-то капель, хранящихся под замком от деда, и поила этим лекарством Наталью через каждый час.

Следующий день Наталья лежала с пониженной температурой, то спала, то дремала, её будил дед и предлагал бульон из чьих-то, как он выражался, мозгов. Наталья отказывалась и только пила бабкин отвар. Дед тоже его пил "на всякий пожарный", деду хотелось поговорить.

- Я знаю, - говорил он, стоя у печки, пряча папиросу за спину, - никакая у тебя не простуда. Я-то знаю...

- А что же? - вяло спрашивала Наталья. Дед загадочно ухмылялся и спрашивал в свою очередь:

- Чего это ты о золоте-то в горячке вспоминала? Кто это тебе золотишко-то предлагал, мужик, что ль, какой? Совратитель?

- Совратитель, - горько усмехалась Наталья. - Где вы теперь таких встретите, чтобы золотом совращали?

- Может, в вашей спедиции? - неуверенно говорил дед.

- В экспедиции... Там нищета, как и везде... Ох Господи...

- Худо, что ли? - тревожился дед.

- Голова раскалывается.

- Так то давление. Хошь, поправлю? - Дед, мимоходом крестясь, направлялся в красный угол, доставал из-за иконы остатки водки. - Давай, девка, по пробирочке.

- Нет-нет, не могу...

- Значит, не давление, - констатировал дед и наливал себе. - А у меня вот давление.

Старуха вернулась из села с мешком хлеба. Дед сноровисто вскипятил самовар, втихую ещё раз приложился к бутылке и сел с бабкой пить чай. Та рассказывала последние новости:

- В Архангельске сняли кавказца с поезда. А у него чемоданище, что сундук моей покойной матушки. Ну, открыли ево, думали, деньги там или оружие... А оттель - вот такие вот крысищи! Что наша Мурка. И все с чумой, с холерой, со спидой! Во че они нам готовят! А французы. Дак те хочут хряпнуть атомную бонбу под землей, на том конце света. Чтобы, значит, заряд в землю ушел и вылетел где-нибудь тут, у нас, значит, под Архангельском. А?

- Ничего тут не вылетит, - вроде бы с некоторым разочарованием сказал дед и повторил убежденно: - У нас ничего никогда не вылетит. Свет, вон, четверть века обещают подвести, а на деле ждут, когда мы загнемся.

- А в районе объявились грабители, - продолжала старуха. - Ограбили зубного техника, снасильничали и скрылись.

- Во! - сказал дед. - Дожили, мужика даже снасильничали!

- Техник, это так говорят, - пояснила старуха. - На деле техничка.

- Это дело другое. Много взяли-то?

- Че было, то и забрали. Видать, деньги да золото. - Бабка не удержалась и взглянула на Наталью.

Та при этом разговоре чувствовала себя так, словно это она грабила зубного техника.

Вечером у неё вновь подскочила температура. И вторую ночь не спала старуха.

- Не надо, Сережа, - говорила Наталья, - не надо мне никакого золота...

- Господи, что ж это делается? - Бабка крестилась. - Что ж это золото к ей так прицепилось? Господи, прости её душу грешную.

Страшно было старухе. На дворе разгулялась непогода, ветер с дождем стучал в окна, в какую-то щелку задувало в избу, и лампада в красном углу тревожно мерцала. Мерцал лик чудотворца, а больная все бредила о каком-то Сереже, о золоте, о том, что не хочет обманывать.

Утром бабка ушла пасти Вербу, а дед остался ухаживать за Натальей, кормить её бульоном из чьих-то мозгов. Он допил на кухне вчерашние остатки, появился, встал в дверях, как в раме, довольный, с папироской во рту.

- И вот, значится, - начал он, словно продолжая неоконченную историю, - у меня тоже есть кое-что драгоценное. Мильенов эдак на десять!

Наталья приподнялась на локте и больными несчастными глазами посмотрела на старика.

- Ты, девка, лежи, не трепыхайся.

Незя тебе. Ты слухай меня. Невестка у меня" чуть постарше тебя, годков на осемь. Короче, сопля зеленая. Востроносенькая. Фырь-фырь! - Дед покрутил бедрами. - Ну и внук потому востроносенький. У сына-то к тому времени кровь от алкоголя ослабела, потому внук и в её. И вот оне приезжают в июне, уже после похорон, и начинается. "Это мы вот туды поставим, это сюды переставим, а то вон туды перенесем". Короче, загнали нас с бабкой за печку, здесь все вверх дном, иконы временно туды, зеркало сюды... Расположились, живем. Потом начинается. "А что дом? А как дом?

А на кого?" Каженный день с бабкой выслушиваем, что все мы смертны, что ей, востроносенькой, ничегошеньки не надо, что она только о нем, востроносеньком, и печется. Ах, думаю, етическая ты сила! Выбрал момент, когда мы с ней вдвоем, как вот с тобой, и говорю: "Ты зачем, сопля зеленая, все здеся перевернула? Что ж ты, голова парфюмерная, со мной не советуешься?" Обиделась, сил нет...

На лице деда отразилась тихая радость, он поскреб бок и продолжал:

- Боишься, говорю, что дом другим отпишу? Так ежель ты каженное лето будешь все мне тут переворачивать, то и отпишу. Тому же Ваське. Или Максимке, хотя оне и не пишут, сучкины дети. Обиделась, ходит, не разговаривает, только задом - фырьфырь. А перед отъездом вдруг говорит: "Ошиблися вы во мне. Не надо мне никакого вашего дома, это ему, востроносенькому, дом нужен, а мне подарите на память вот эту картинку.

А больше мне ничего от вас..." Что, говорю, на искусства потянуло? Мы тебе и так "Зингера" отдали, серебро берлинское отдали, хватит, наверно?

А это, говорю, пусть висит где висит.

Я не для того под пулями бегал, чтобы потом все это раздаривать. А там, значится, так... Мельничка такая, водяная. Омуточек такой чудесный, ей-Богу, бери удочку и забрасывай.

Водичка живая, ивы живые, даже видать, как ветерок их висюльки покачивает, шум воды, ей-Бо, слышится.

Потому, говорю, зимой как завоет... - Дед повыл, изображая зимнюю вьюгу. Я на эту кроватку приляжу и смотрю на мой омуток, на мельничку, об лете думаю. И так хорошо мне делается, будто в раю...

- Где же картина? - спросила Наталья, осматривая стены избы.

- Отдал... Выпил на проводах, разжалился и отдал.

- Вот это да, - сказала Наталья и надолго задумалась.

На следующее утро она услышала такой разговор. Говорил дед:

- Че же ты, коза, совсем хозяйствовать разучилась? Че ж ты меня раньше срока в могилу-то пхаешь? А, коза?

Чиркнула спичка. Молчание.

- Ты че ж, все деньги на её сульфимизины истратила? Ты че мне мозгу-то крутишь? Дай, говорю, три тыщи всего, я у Огрызихи бутылку возьму, у меня ж именины!

- У тебя каженный день именины.

- Да не мне это, Господи. Дружки-то забидются!

- Хоть бы оне совсем от тебя отвернулись, алкаши чертовы.

- Ты это брось, на дружков-то!

Крыша потекет, погляжу, что запоешь. Первая к им побежишь! Дай денег, кому говорю!

- Нету.

- Ну две дай.

- Нету! Да тихо ты, старый черт.

Дед с бабкой осторожно вошли в комнату, Наталья притворилась, что спит.

- Хорошо, что спит-то, - сказала старуха.

- А чего ей, поправляется, - сказал дед.

- Глянь-ка, румянец совсем другой.

- А чего ей, молодуха...

- Молодая. - Бабка осторожно поправила одеяло. И Наталья "проснулась". Старуха тут же пошла за лекарствами, а старик поинтересовался:

- Как голова? Бо-бо или не бо-бо?

- Не бо-бо, - улыбнулась Наталья.

- Ну и лады! А у меня именины.

- Поздравляю, - сказала Наталья.

- Да че там, - махнул дед черной ладонью. - Разе ж это праздник. Вот День Победы - всем праздникам праздник! Да... - Он присел на стул, закурил и, мечтательно глядя на дым, приготовился к философствованиям.

- Дедушка, - тихо позвала Наталья.

- Ай-я?

- Подойдите, что я скажу.

- Лечу! - Старик, держа под собой стул, засеменил к кровати. - В чем дело-то?

- У меня в рюкзаке две пачки патронов шестнадцатого калибра. Я вам их дарю по случаю именин.

Дед смутился и сказал:

- Спасибо, дочка, уважила. Да только не надо мне их. Оне вам в спедиции пригодятся.

- Берите, берите. В - рюкзаке, в полиэтилен завернуты.

- Ладно уж...

- Берите, говорю.

- Да я ведь теперя не вижу, с какой стороны ружо-то стреляет.

- И ничего. Зато позовет вас какой охотник на именины, а у вас уже и подарок готов.

- Мысля! - удивился дед.

- Или ещё проще, - сказала Наталья, - вы их прямо так дарите, а тот человек вас тоже как-нибудь отблагодарит...

- Вспомнил! У Иволгина как раз шешнадцатый!

Старик забрал патроны и исчез до полуночи.

Глава 4

Сергей Сергеевич не раз пробовал устроить свою личную жизнь. Не получалось... Груз опыта прожитых лет давил, не давал разбежаться и полететь. Он боялся любви, он её уже пережил со всеми вытекающими, как говорится, последствиями. Он уже разводился, судился, разменивал жилплощадь и платил алименты. Почти ежедневно он вспоминал дочь, очень серьезного шестилетнего человечка.

Что он нашел в Наталье? Он много думал об этом. Похоже, он видел в ней и свою дочь, с которой можно встречаться не раз в месяц, а каждый день, и ту подходящую женщину, о которой мечтал. С одной стороны, он наконецто позволил себе расслабиться, пооткровенничать, побыть самим собой, с другой стороны, он подтянулся, достал в таежном поселке чудом не выпитый "Биокрин" и на ночь втирал его в свою лысину, ругая себя за то, что не делал этого раньше.

Но все это в прошлом. Кончилось его любовное бабье лето. Оказывается, не он был ей нужен, а его московская жилплощадь. Что ж, это не ново...

Отлив в чайник спирта, Сергей Сергеевич развел костер и погрузился в раздумья. Как жить дальше? Вот как стоял вопрос. Завтра надо было ехать в Якимовку, забирать больную Наташку, и можно было послать машину с шофером, можно дать сопровождающего, а можно поехать и самому...

Так ехать самому или не ехать?

Кто-то приближался к костру, чьито сапоги шлепали по воде. Подошли шоферы, присели к огню, стараясь не смотреть на чайник. Начальник подумал и протянул им кружку.

- Давайте по капле. А тебя, Масимов, особенно прошу, поосторожнее с этим делом.

- Начальник, - обиженно прогудел пожилой шофер, - вы же знаете, Масимов теперь в полузавязанном состоянии, хорошо это или плохо...

Они выпили, закурили, подбросили в костер сушняка. Максимов вздохнул:

- Господи, за что ты меня наградил таким наказанием?

- Каким наказанием? - спросил Сергей Сергеевич.

- Да предвидеть все. Предвидетьто я предвижу, а вот пользоваться этим никак не научусь.

- Что же ты, Максимов, предвидишь?

- Нехорошее сейчас я предвижу, - неуверенно начал шофер. - Короче, как бы это потоньше выразиться, умерла наша Наталья в этой Якимовке...

Оцепенев, все замолчали. Потом молодой Зуев сказал:

- Я вот дам тебе кружкой по голове!

- Максимов, - мрачно сказал начальник, - ты думаешь, что мелешь?

- Я не думаю, Серега Сергеич, я ощущаю. Вот тут, - Максимов пошевелил пальцами около своих ушей.

Помолчали.

- А вы что, думаете, мне не жалко ее? - нарушил молчание жалобный голос Максимова.

- И отчего она умерла, по-твоему?

- От малокровия, - тут же ответил шофер. - Я сам поначалу все думал: отчего да отчего? Потом чувствую, от малокровия. Крови у неё в ногах мало. А смерть-то, она такая, с ног забирает. Голова в последнюю очередь отмирает. А у неё ножки-то, Господи! Где там крови-то быть? Вот, спрошу вас, заболел человек, что он делает в первую очередь?

- За бюллетенем идет, - сказал Зуев.

- Ой, молчи лучше. Вот приболел человек, он ещё ничего, может смеяться, книжки листать, пить, курить, но! - повысил голос Максимов. - Он уже слег! Он лежит, хорошо это или плохо. Уже ноги того... Ясно?

Начальник партии представил Наталью голую, остывшую, лежащую на дощатом столе в полутемной избе, в какой-то дремучей Якимовке.

Он ворвался в дом как налетчик:

- Где она? - кричал он. - Где?

Ах, паразиты! - ругал он кого-то.

Дед с бабкой, перепуганные насмерть, молча отступили под его натиском в глубь дома. Наконец начальник партии увидел Наталью.

- Жива? - Он не верил своим глазам. - Жива... - Она стояла в дедовых валенках и беззвучно смеялась, сжав губы. Сергей Сергеич обхватил её, поднял, прижимая к себе. - Жива... - Валенки один за другим упали на пол.

- Что вы делаете, Сергей Сергеевич? - сверху вниз спросила Наталья и пояснила онемевшим хозяевам: - Это наш начальник партии.

- Господи, ну и начальник, - качнула головой старуха.

Дед тоже ожил, с суровым видом обошел Сергея Сергеевича и стал вставлять Натальины ноги, повисшие в воздухе, в валенки.

- Для того мы её тут лечили, - ворчал он, - чтобы ты застудил? Ежели ты в своей партии начальник, там и командуй, а тута погодь! А то влетел, человека разул.

Сергей Сергеич, закрыв глаза, прижимался щекой к животу Натальи и ничего не слышал.

- Да поставь ты ее! - сказал дед и похлопал, как по фанере, по дождевику начальника партии.

- Так. - Сергей Сергеич опустил Наталью на пол и обратился к старухе: Сколько я вам должен, бабуля?

- Как должен? - растерялась бабка. - Чего должен?

- За питание, за лекарства.

- Чего ещё должен-то? - не понимала старуха, и казалось, что от этого непонимания она вот-вот расплачется.

- Так! - Эс Эс повернулся к деду. - Сколько?

- Мильен, - ответил старик, плюнул и ушел за печь. - А то ишь, сразу и паразиты! - крикнул он оттуда, окончательно осмелев. - Может, ты сам паразит со своей партией! Ходют тут, всю землю исковыряли. Пистоны городские!

- Чего это он? - спросил Сергей Сергеич Наталью.

- А зачем вы нас паразитами обозвали?

- Да не вас. Это я о ребятах. Так, паразиты, дорогу нарисовали, еле нашел. Ну? - спросил он Наталью. - Мир?

- Мир, - кивнула она.

Глава 5

В лагере её ждало письмо. Быстро его пробежав, она ушла на берег реки, закурила и уже внимательно прочитала корявое послание бабушки. Та сообщала о том, что неожиданно объявился Блинов, тот бойкий малый, что когда-то скупал у них срубы. Очень интересовался Натальей, просил её адрес. "Сразу я давать не решилася, - сообщала старуха, - опосля, когда он уехал, спохватилася и послала твой адрес вдогонку. Ведь он опять хочет забрать тебя в Москву. Даже деньги оставил. Не упускай, Наталка, своего счастья, - писала бабушка. - Может так быть, что оно в последний раз хочет тебе улыбнуться".

Наталья курила, руки её дрожали.

Этот Блинов, о котором она почти и не вспоминала, вновь разбередил ей душу. Первый мужчина. Первые не забываются... Снова ожили мечты о красивой жизни, о просторной квартире, о даче, о собственной машине.

Но больше всего Наталья мечтала о норковой шубе. Темно-коричневый мех с золотистым отливом. Она представляла: иномарка въезжает в её родную деревню, из машины выходит она, в норковой шубе нараспашку. Под шубой предельно короткая мини-юбка, на голове - песцовая шапка. Она обнимает бабушку, подружек, соседок...

Только так можно вернуться в деревню. Иначе нельзя. И хотя сумасшедший Георгий в тюрьме, все одно возвращаться опозоренной и нищей никак нельзя. Только богатой! Только в норковой шубе. Вмиг будет забыта история с изнасилованием.

С этого дня мысли о новой жизни не давали Наталье покоя. Надо было возвращаться домой, как велел Леонид. Но как? Денег нет, окончательный расчет произойдет лишь в конце полевого сезона, и то, если фирма, на которую работала экспедиция, вовремя пришлет деньги. Во-вторых... То же, что и во-первых: не хотелось возвращаться в деревню в той же одежде, в которой уходила когда-то.

В ответном письме бабушке Наталья просила выслать адрес Блинова.

"Хорошо бы, - писала она, - чтобы он первый мне написал".

Потекли дни томительного ожидания. Прошла неделя, другая, писем ни из дома, ни от Блинова не было, и у Натальи появилась тревожная мысль:

не потеряет ли она в погоне за Жар-птицей все остальное? И Сергея Сергеевича, и работу? Один раз она уже ждала Блинова несколько лет. Не повторится ли та же история?

Лагерь геологов частично сворачивался. Половина сотрудников перебрасывалась в третий район, на восток, чтобы помочь другой партии, не вытягивающей плана. Всем было немного грустно: как-никак пять месяцев сидели в одном садке, по выражению Максимова. Но, помимо грусти, у людей чувствовалась и некоторая приподнятость от предстоящих перемен в их довольно однообразной жизни. Одни ждали встречи с новыми сотрудниками, с новыми местами, другим было интересно, как они теперь заживут в маленьком коллективе. Конечно же, ждали послабления дисциплины, тем более что план сделан, и кое-кто из семейных намеревался улизнуть пораньше домой, другие мечтали о грибах, об охоте, а тот же Максимов мечтал о своем - о том, от чего он и убегал в эти далекие от московских ларьков места.

И вот, когда имущество для перевозки было собрано и отъезжающие находились в "чемоданном" настроении, Наталья и Сергей Сергеевич объявили, что они женятся и в связи с этим отъезд переносится с завтра на послезавтра. А сегодня объявляется банный день и, соответственно, после бани - свадьба. Что тут началось!

Повариха тетя Зина, "боевая" подруга Максимова, прослезилась. И от радости за Наташкино счастье, и тому, что ей самой достался лишний денек побыть с Максимушкой. Над ней не зло посмеялись, и тогда она разрыдалась по-настоящему, вытирала слезы крупной мужской рукой, сплошь покрытой татуировками.

Максимов по-деловому спросил начальника:

- Где жить собираетесь?

- В палатке, где же еще?

- Тогда попрошу на время освободить помещение.

Он вынес из палатки, стол, книги, промерил освободившуюся площадь и, позвав длинноволосого рабочего по прозвищу Тень, с топором и пилой удалился в тайгу. Зуеву выписали путевку, и он на "уазике" ускакал по колдобинам за продуктами. Закипела работа на кухне, мужчины отправились смотреть сети, а дядя Ваня, бывший мясник, возился в драной палатке с торчащей из неё страшной кривой трубой. Он растапливал баню.

- Пойду, - сказала Наталья, - помогу женщинам.

- Давай, - ответил Сергей Сергеич. Сам он не знал, чем заняться. В лагере он был явно лишним.

Посидев на раскладушке под открытым небом, он встал и незаметно ушел к реке.

День выдался тихим, тускло-солнечным, словно матовый колпак опустили на мир. Все вокруг казалось неестественным, ненастоящим: и Моня, катившая свои воды в далекие снежные края, и деревья, застывшие в безветрии на берегу. Сергей Сергеич откопал свою драгоценную бутыль, отлил полный чайник, сел на бревно. "Вот я снова семейный человек. Хорошо это или плохо?.."

Конечно же, хорошо! Что он один из себя представляет, вечно не обстиранный, не ухоженный и полуголодный? Теперь все изменится к лучшему, теперь жизнь обретет новый смысл.

И дети, думал Сергей Сергеич, обязательно должны быть дети.

Они подошли со спины тихой, неслышной поступью. Один из них сказал:

- Значит, на берегу пустынных волн?

Сергей Сергеич обернулся. Сзади стояли двое незнакомых парней с борцовскими шеями, с бритыми затылками в дорогих спортивных костюмах.

- Значит, сидел он дум высоких полн?

- Каким ветром в наши края? - в свою очередь спросил начальник партии, ощутив резко нахлынувшее чувство тревоги.

- Есть разговор, - сказал один из "гостей", садясь на бревнышко рядом с Сергеем Сергеичем.

И этот парень со стриженным под "бокс" затылком стал косноязычно говорить о том, что старый добрый товарищ Натальи зовет её на свой юбилей, даже вот, видишь, машину за ней прислал, а девчонка - вот, видишь, - без согласия начальника партии ехать боится.

Какое-то время Сергей Сергеевич молчал, не зная, что отвечать. Затем решил уточнить:

- Боится ехать или не хочет?

- Боится, начальник. Хочет, но боится.

- А она вам говорила, что у нас здесь сегодня... некоторое мероприятие?

- Свадьба, что ли? Ну какая это свадьба, начальник? Ни загса, ни церкви. Такие свадьбы можно каждый день устраивать. Через неделю справите, через неделю мы невесту доставим обратно в целости и сохранности.

- Не может быть, - твердо сказал начальник партии, - что она согласна уехать! Вы её напугали чем-то.

Пошли в лагерь.

В лагере у летней кухни стоял заляпанный грязью джип, за дощатым столом сидел весь женский состав партии, среди них и Наталья, уже переодетая для дороги, рядом с ней на земле стояла сумка с вещами.

"Вот оно как, - подумал Сергей Сергеич, - она уже собралась..."

- Я вижу, ты все без меня решила, - сказал он, входя под кухонный навес. А что коллектив?

Женщины, отводя взгляды, помалкивали. Наталья попросдла его отоцти в сторону.

- Мне нужно увидеть этого человека. Понимаешь, Сережа? Это мой старый-престарый друг, мы не виделись с ним ровно сто лет! Я же всего на неделю, Сережа... Если б ребята с машиной могли подождать хоть до завтра... Но они не могут ждать и полдня. Отпусти меня за "свой счет" на неделю, а, Сережа?

- А не пожалеешь потом? - с нескрываемой обидой спросил начальник партии, глядя в упор на Наталью.

Его поразил её взгляд, плавающий, полуотсутствующий, какой-то полувменяемый. - Ты как себя чувствуешь? Ты поправилась окончательно?

- Я о болезни уже и не вспоминаю. Я же через неделю...

Максимов крутился поодаль, у палатки начальника, делал вид, что подправляет колышки, и зло приговаривал: "Все у нас сикось-накось! Буквально все сикось-накось!"

- Езжай куда хочешь, - бросил Сергей Сергеич, чувствуя, что вот-вот может сорваться, наговорить глупостей, за которые потом придется краснеть. - Езжай и можешь не возвращаться! - Он повернулся, прихватил из разбросанных вещей у своей палатки удочку и бросил Максимову: - Пошли со мной! - Не оглядываясь, широкой походкой начальник партии направился к реке.

Сзади семенил Максимов и приговаривал:

- Тень с дядей Ваней вам на поляне двухспальную кровать делают...

Хорошо это или плохо...

Глава 6

Уже по дороге, когда действие принятого в лагере "эликсира мечты"

кончилось, Наталье стало не по себе.

Не совершила ли она очередную ошибку, согласившись поехать? И почему у неё всегда так получается, что больше всего в жизни она не любит неопределенность и сама же в эту неопределенность как бы влезает? "Это все оттого, - думала она, полулежа на заднем сиденье джипа, - что я не понастоящему люблю Сергея Сергеевича. Я его как отца, наверное, люблю, а не как жениха. И нет никакого греха, - продолжала она оправдывать себя, - что я его не послушалась".

Но какой-то голос нашептывал ей, что и Блинова она не любит, что то школьное увлечение заморским принцем давным-давно улетучилось, и она даже забыла его внешность... Помнит только, что он худой, высокий, самоуверенный. Костюм его с ярким галстуком помнит, ну ещё полуботинки изящные... Так зачем она едет к нему, убежав от собственной свадьбы?

Ответ был только один. Деньги, деньги... Всю свою сознательную жизнь она слышала об этих проклятых деньгах. И от родных, и от соседей, от всех знакомых. Всех, кого она знала, в той о или иной степени мучила эта проблема. Не на что одеться, не на что выпить, не на что сходить в кино...

В Москву Наталья приехала в мрачно-настороженном настроении. Ее не обрадовал ни шикарный домина на набережной, ни роскошная пятикомнатная квартира с тридцатиметровой кухней.

Такая квартира, наверняка поразившая бы её год-два назад, теперь отчего-то не произвела должного впечатления. Слишком казенной показалась унылая коридорная планировка - темно, мрачновато, несмотря на горевшие бра и богатую темно-синюю матерчатую отделку стен. Несмотря на два больших в богатых рамах зеркала. Конечно, не укладывалось в голове, что среди этой барской роскоши стоит она, сельская девчонка, привыкшая к избе с русской печью, к палатке с раскладушками. И не просто стоит, глазея словно в музее, а скорее всего будет хозяйствовать здесь, владеть всем этим.

Но отчего же нет никакой радости на душе, никакого сладкого ожидания от скорой встречи с Блиновым?

Отчего гнетет чувство раздвоенности, будто бы одна часть Натальи осталась там, в лагере экспедиции, а вторая, причем какая-то ненастоящая её часть, идет по сверкающему паркету в богатой московской квартире.

Она, конечно, рассчитывала, что Блинов её ждет не дождется, она даже приготовила фразу: "Надо же, вы совсем не изменились". Она решила, что скажет имеднр так, пусть даже дверь откроет лысый пожилой человек. Лично ей такая фраза была бы приятна, и она думала, что и другие были бы рады это услышать.

Но оказалось, что Блинов уехал по делам. Охранники проводили Наталью в комнату Марии, прикатили туда столик с вином и фруктами, посоветовали не скучать.

"Не скучать? Ничего себе!" - подумала Наталья. С дороги она была голодна и от шампанского вмиг опьянела.

- Не скучать! - сказала она. - Хорошее начало. А что будет дальше?

Время шло, Наталья злилась все больше и больше, после шампанского принялась за мускат.

Когда ближе к ночи вернулся Блинов, она, увидев его заметно высохшее с нездоровой желтизной лицо, не смогла скрыть своего удивления.

- Что, изменился? - невесело спросил он.

- Как вам сказать... - Наталья неопределенно пошевелила в воздухе пальцами.

- Ты время здесь не теряла, - сказал Блинов, кивнув на пустые бутылки.

- Угу.

Блинов поморщился, посмотрел на одежду Натальи и сказал:

- Хочешь принять ванну?

- Есть хочу!

- Есть так есть, - устало согласился Блинов, отчего-то напомнив Наталье лесного старика. "Привал так привал".

Ужин прошел удивительно скучно.

Разговаривали так, как говорят давно не видевшиеся родственники. Блинов спрашивал о бабушке, о непутевых дядьях, чем занималась Наталья в экспедиции. Она отвечала, чувствуя, что его это мало интересует.

Помолчали. Потом Блинов спросил неожиданно:

- Ну, рассказывай, с кем жила в эти годы? - Наталья, не поняв до конца, о чем её спрашивают, лишь подняла брови. - Не стесняйся, - дружески посоветовал Блинов. - Рассказывай все как есть, мне интересно.

Наталья презрительно фыркнула.

Кто он такой, чтобы она, едва увидев его, стала все о себе выкладывать? Он что, думает, раз он у неё был первым, так теперь она всю жизнь должна отчитываться перед ним?

- Ты зря обижаешься, - миролюбиво сказал Блинов. - Не хочешь, не говори.

И эта фраза ей не понравилась.

Тон ласковый, отеческий, а за словами - холодное равнодушие. Снова тревога от полной неопределенности охватила её. Подумалось, что как человек она для Блинова ничто, соринка на его великом пути. Не больше, если не меньше, чем та, запах которой хранила комната, где только что отдыхала Наталья.

- И все-таки пойдем в ванну, - сказал Блинов, забирая со стола бутылку с ликером и два бокала.

- Мы что, там пить будем?

- Почему бы и нет?

- А я думала, в ваннах моются...

Ванная комната с зеркальным потолком, со стенами, выложенными зеленой кафельной плиткой, действительно меньше всего походила на ванную. Прекрасная комната с цветным телевизором, со стереомагнитофоном и холодильником. В самой ванной, похожей немаленький квадратный бассейн, вода излучала неземной изумрудный свет.

- Я отрезвела от такой красоты, - сказала Наталья.

- "Джакузи", двенадцать тысяч стоит... Раздевайся, погрейся, - будничным тоном предложил Блинов.

И сам начал неторопливо снимать с себя галстук, рубашку, брюки. Наталья ждала, что будет дальше. Будет ли он её раздевать, как когда-то в прокуренном гостиничном номере в Зубовой Поляне, или первым полезет в ванну.

Но Блинов, накинув на голое тело халат, повернулся.

- Ты ещё не разделась? Давай, давай... - Он сел в кресло, налил себе ликера и, пригубливая, стал наблюдать. - Хватит упрямиться, - уже несколько раздраженно сказал он.

Наталья, стесняясь и пристального взгляда Блинова, и своего простого белья, разделась, неловко шагнула в ванну. Леонид Евгеньевич протянул ей бокал, и она, чувствуя, что весь предыдущий хмель вышел из её головы, залпом выпила.

Блинов придвинул кресло, опустил руку в воду и стал ощупывать её грудь.

Затем он такими же, какими-то медицинскими движениями, не имеющими ничего общего с любовными ласками, мял ей плечи, живот, ноги в разных местах. "Зачем он это делает?" - подумала Наталья, смирившись с участью подопытного животного.

Наконец он скинул на пол халат и предстал перед Натальей во всей своей мужской готовности. Точнее, в полуготовности. И опьяненной крепким ликером Наталье стало смешно - в потолочном зеркале Блинов виделся уродливым коротышкой.

- Какой ты смешной, - сказала она с детской непосредственностью и сама себе налила в фужер.

Она не заметила, как от её слов Блинов помрачнел.

- Вот, посмотри, - сказал он и включил видео.

Порнофильм - о них Наталья была наслышана, но никогда их не видела - её возбудил, внутри у неё все так напряглось, что когда Леонид Евгеньевич приступил к делу, у него сразу не получилось.

- Помоги, помоги же, - капризно повторял он. Но малоопытная Наталья не понимала, что от неё требуют.

Вскоре все было кончено.

- Помойся и жди в комнате, - сказал Блинов, вытираясь полотенцем. - Я кое-кому позвоню и приду к тебе.

Уходя, Блинов прихватил бутылку с ликером. Оставшись одна, Наталья подумала, что сейчас ей бы не помешал "эликсир". А ещё она вдруг подумала, что, наверное, все-таки любит Сергея Сергеевича.

Следующее утро прошло для неё в мучительном ожидании. Ожидание это было похоже на аэропортовскую пытку, когда рейс откладывается на неопределенное время и человек ждет чего-то, сам толком не зная чего. То ли вот-вот объявят посадку, то ли терпение лопнет и придется сдавать билет и вообще никуда не лететь.

Блинов пребывал в мрачном настроении, без конца говорил с кем-то по телефону, куда-то несколько раз уезжал, а когда Наталья попадалась ему на глаза, трагически повторял:

- Что делается! Что делается! Они решили разрушить всю банковскую систему.

Кто эти "они", Наталья не знала.

Да и знать не хотела. И хотя Леонид несколько раз повторил "поживешь, оглядишься, будешь мне помогать", её начала беспокоить мысль, что она никогда не сможет стать полноценной помощницей Блинову в его делах.

И не потому, что не хватит способностей, а потому, что это до невыносимости скучно.

После обеда Блинов отправил её погулять под присмотром охранника.

Дал денег: "Купи себе что-нибудь из одежды".

В магазине на Новом Арбате ей понравилось одно сине-коричневое платье, но охранник от её выбора пришел в такой неподдельный ужас, что Наталья вернулась ни с чем. Точнее, с двумя бутылками дорогого вина.

Наступил второй вечер. Он был копией первого, с тем лишь отличием, что после "джакузи" Блинов, сославшись на занятость, заперся в кабинете.

- Этот банковский кризис, - как бы оправдываясь, сказал он, - жить не хочется... Как только дела утрясутся, поездим с тобой по барам, по казино. Он похлопал Наталью пониже спины, пожелал спокойной ночи.

Она слушала тихую музыку, пила мускат и думала о том, что скучнее той жизни, что её здесь ожидает, невозможно придумать. Из обрывков тех разговоров, что ей удавалось услышать, уже вырисовывался смысл жизни Блинова: не потерять деньги.

"Стоило ли тогда их копить, чтобы теперь так трястись, - думала она. - И в награду за все - бар, казино... Он считает, что я сплю и вижу его бары и казино!"

Ей не верилось, что в этом доме она находится всего полтора дня. Казалось, живет здесь уже целую вечность. Недавнее прошлое виделось совсем в ином свете. Сергей Сергеевич, этот добрый, замечательный человек, рисующий геологические карты, похожие на произведения искусства, и задумчиво читающий стихи Блока, уже казался Наталье чуть ли не идеалом мужчины.

Наступил очередной день. Снова прогулка по Москве с гидом-охранником, снова магазины. В этот раз Наталья решила ни в чем себе не отказывать - на шубу все равно не хватает! Она ела мороженое, грызла орешки, тут и там пробовала шампанское, при этом всячески уговаривая молодого охранника к ней присоединиться. Но тот пил только кофе.

- Какие вы скучные все, - сказала Наталья.

- Это на работе. Зато после! - ответил охранник и мечтательно вздохнул.

- А что после? - спросила она. - Бар, казино? Ну ещё с девками порезвиться. И все?

- А разве мало? - удивился охранник.

В этот вечер Леонид Евгеньевич предпочел остаться у себя в кабинете, на кухню не выходил, воду в ванну не набирал и даже никаких ссылок на банковский кризис уже не последовало - закрылся у себя, и все. Наталья взяла с полки том Чехова, вспомнив, что в школе ей нравились его рассказы, но читать не смогла. "Не виделись целых шесть лет, - обиженно думала она. - Мы совершенно разные и чужие". Тут она вспомнила, что у неё были записаны телефоны Вовика и Толика.

Глава 7

На скатерти лежали корявые, страшные зубы, Наталье почему-то казалось, что в них ещё сохранились остатки пиши, что жевали когда-то владельцы этих зубов.

- Это лом называется, - деловито заметил Вовик, - надо бы их переплавить, да все некогда.

- Откуда они у вас? - одновременно и ужасаясь, и восторгаясь, спросила Наталья, не решаясь взять в руки ни один из зубов. - Неужели от того старика?

- Нет, - сказал Вовик, - Толяну подвалило. Наследство. Не знаем, кому бы их предложить. Покажи своему, может, возьмет? Недорого отдадим, лишь бы надежному человеку.

Судя по тому, что ты о нем рассказываешь, он от золота не откажется.

Пусть сам взвесит, проверит... Мы на тебя полагаемся. - Вовик сложил шесть коронок в пустую сигаретную пачку.

Они сидели в открытом кафе на Старом Арбате, ждали заказанные шашлыки. Толик, как обычно, помалкивал и потягивал шампанское с таким видом, словно разговор в принципе его не касается. Наталья про себя улыбнулась, вспомнив, как он неуклюже признавался в любви. "До сих пор обижается", - подумала она.

- Правда наследство? - спросила Наталья, тронув Толика за руку.

- Нет, - сказал он, - могилы грабим.

- Юморист, - мрачно заметил Вовик и ободряюще хлопнул друга по плечу. - О чем задумался, юморист?

Толик покачал головой и сказал неожиданно:

- Серафиму вспомнил, как она там? На колбасу ещё не отправили?

Они заговорили об экспедиции, удивляясь тому, что все то, что они ругали тогда, оказалось теперь, в воспоминаниях, если не самым приятным, то, во всяком случае, очень значительным.

- Знаете, о чем я больше всего жалею? - спросил Толик. - Что не было у нас телекамеры. Какой фильм можно было б отснять! А фотографии - это немножко не то...

- Точно! - сказала Наталья. - Я об этом тоже думала. - Конечно, она об этом никогда раньше не думала, просто мысль ей очень понравилась. - Вместо всякой дребедени лучше бы на нашу Моню посмотреть.

- Я тоже остыл к боевикам, - заметил Толик. - Особенно к американским. Идиотом становишься.

- А у нас для тебя сюрприз, - Вовик достал знакомую Наталье склянку с притертой пробкой.

- О! А я только хотела спросить.

Ты бы рецепт мне дал, Вовка.

- Провернешь это дело, будет тебе и рецепт. Только не увлекайся и не вздумай в вену вводить. Улетишь, не вернешься.

- Да ну, я что, наркоманка?

Принесли шашлыки. Единодушно решили, что к мясу надо взять водки.

Пусть будет, как в экспедиции. Потом заказали ещё три порции шашлыка и бутылку сухого вина. Разговор то и дело сводился к воспоминаниям о таежной жизни. Толик попросил:

- Если увидишь Сергея Сергеича, передай, я после диплома хочу к нему в партию.

- Не знаю, увижу ли, - отозвалась Наталья.

- У тебя с этим бизнесменом серьезно? - спросил Вовик.

- Черт его знает... Вроде серьезно. - Наталья сама не поняла, то ли соврала, то ли правду сказала. Она покосилась на охранника, тот сидел за соседним столом и читал газету.

- А Москва тебе как? Впечатляет? - с уверенностью на положительный ответ спросил Вовик.

Наталья пожала плечами. Москва её впечатляла, но совершенно не радовала. Вроде бы яркость, броскость кругом, особенно после северного захолустья, после родной Поляны, но во всем какая-то напряженность, какая-то затаенная угроза.

Под вечер она возвращалась с Арбата и думала: "Неопределенность, одна неопределенность. Все какое-то ненастоящее и угрюмое. Даже опьянение здесь угрюмое".

Подойдя к дому, она вдруг почувствовала настоящую злость. Злость оттого, что она даже не могла пригласить ребят в дом, что она в этом доме никто. В лифте раздражение против Блинова усилилось: за кого он тут держит ее? Как шлюху для случек.

Сопровождающий охранник позвонил, другой охранник открыл дверь, молча пропустил их в квартиру. Постоянное присутствие посторонних людей в доме, их неживые физиономии тоже её тяготили. Живешь, и все время на тебя кто-то глазеет.

- Где хозяин? - нарочито развязанно спросила Наталья.

- Скоро будет, - вежливо отозвался охранник.

Она прошла в комнату. Открыла шкаф, думая переодеться, и застыла.

Пожалуй, больше всего её раздражала чужая одежда в шкафу. Если Блинов говорит, что они разошлись, то почему эти платья здесь висят? Почему он разрешил Наталье выбирать и носить все, что понравится? Разве при разводе женский гардероб не достается бывшей жене?

Как бы там ни было, а примерить эти платья Наталья давно собиралась, но все не решалась. Теперь поняла:

пора!

На кухне она появилась в вечернем с блестками платье, с белой розочкой на груди. Открыла холодильник. Опять один сыр, ветчина, фрукты. Как он питается? Он что, всю жизнь думает прожить, поедая то, что принесет охрана? Или это намек, что ей самой пора браться за обеды?

Весь вечер она не знала, куда себя деть, чем заняться. Встреча с ребятами, выпивка взбудоражили её, день g получился какой-то раздрызганный, и поговорить не поговорили, и выпить толком не выпили. Она достала блиновский ликер, налила полный фужер. Посмотрела на часы - десять.

И капнула в ликер "эликсира". Векоре ей захотелось послушать музыку...

Блинов застал её лежащей поперек дивана в темно-сером вечернем платье Марии. Магнитола орала на полную мощность. Он остановился в дверях. Что это? Зачем ему это?! И то раздражение, в котором он пребывал уже много дней подряд, вдруг вскипело в нем приступом ярости, он с трудом сдержал себя, чтобы не сбросить магнитолу на пол.

Он вырвал шнур из розетки, вырвал его из приемника и забросил на шкаф. Забрал со стола бутылку с остатками ликера и ушел на кухню.

Не умывшись, а лишь сполоснув руки, он сидел в своей тридцатиметровой кухне и смотрел в открытое окно на московские крыши. "Зачем она мне?"

Блинов только что виделся со своим дядей. Григорий Баландин, ещё два года назад плотно легший на дно и потому плохо ориентировавшийся в нынешней деловой жизни, был для Блинова скорее духовником, нежели практическим советчиком. "Да и какие к черту советы, - думал Леонид Евгеньевич, - когда Мария, владелица половины блиновской недвижимости, находится неведомо где, неведомо с кем". То, что Миронову просветили относительно того, кто и за что держал её в изоляции, сомнений не вызывало. Но кто к нему приходил? Кто устанавливал здесь "жучки"

и внедрял своих в "ОКО"? Кто эти люди? И каков будет их ответный ход, когда не станет Марии? Вот что не давало ни минуты покоя депутату Государственной Думы. А тут ещё банковский кризис... А тут ещё эта...

алкоголичка. Вот уж действительно гены свое всегда возьмут. Разве можно на неё что-то записывать!

Баландин, в свое время слывший докой по аферам с недвижимостью, сказал, исходя из личного опыта:

- У тебя два пути, Леня. Продай то, что осталось, в России, и уйди за бугор. Или, - сказал дядя, щуря небольшие глазки на своем аскетичном лице, иди на второй срок депутатом и моли Бога, чтобы в случае чего с тебя не сняли неприкосновенность.

- А ты не думал, - ответил Блинов, - что те, у кого сейчас находится Мария, только и ждут, чтобы я сунулся в предвыборную кампанию?

- Тогда - за границу. Или как я.

Меняй имя, привычки и живи себе в каком-нибудь тихом городе Эн. Но предупреждаю, здешняя жизнь не для тебя. Ты не рыбак, не охотник, тем более не философ и не шахматист, ты здесь в два счета сопьешься. Сопьешься, подтвердил Баландин, просвечивая Блинова своими острыми глазками.

- У меня есть первоклассные юристы, - сказал, отворачиваясь от дядиного взгляда, Блинов, - я могу задним числом переоформить все документы.

И в общем-то есть на кого переоформить.

- Опять баба? - не столько спросил, сколько укорил Баландин. - Мало тебе... С документами мудрить не советую. Это тебе не пенсионеров с квартирами облопошивать. Те, кто увел твою кралю, сами кого хошь облопошат. Нет, это ж надо было додуматься, самому у себя красть жену!

- Хватит тебе, - поморщился Леонид. - Кто знал, что так получится?..

У меня есть копия её завещания, - неуверенно добавил он.

- На кого? - тут же спросил Баландин.

- На нашу тетю Веру, на Даниловну.

- Господи, ты и тетку неграмотную сюда впутал! А коли было такое завещание, то чего хреновину с похищениями развернул? Детский сад, честное слово. Раз есть завещание, то... Что? И тут тебя учить надо?

- Ну... Это крайность. - Блинов вновь поморщился, скрывая, что сам думает именно о таком решении.

- Паинька. Он и перед Боженькой хочет чистым остаться, и карманы набить. Молодец... Видишь, а он нас услышал.

На колокольне местного кремля зазвонили колокола. И то ли от этого звона, то ли от слов дяди Блинов поежился. А может быть, ему стало холодно от легкого ветерка, прилетевшего с просторов огромного озера, по берегу которого они гуляли, беседуя.

У себя в домике, стоящем тут же, неподалеку, Баландин подобных разговоров не вел. В трехоконном небольшом доме висели иконы, горела лампада в углу... Сорокавосьмилетнего Баландина, а но нынешним документам Петра Рудольфовича Вульфа, "заслуженного ветерана афганской войны", в округе уважали. Полунищим соседям он давал в долг и никогда не торопил с отдачей. К тому же в этом исконно православном городке уважали набожность Баландина.

- Что же мне делать? Что делать? - простонал Блинов.

- Знаешь, один умный мужик придумал девиз к олимпийским играм для инвалидов. Забудьте, сказал он, о том, что потеряно, помните о том, что осталось. Что я тебе посоветую, - вновь помрачнев, продолжал Григорий. - Ни водка, ни карты, ни дружки, коловшиеся у следователей, не принесли мне столько несчастий, как эти бабы... Элементарная диалектика, неуч! Раз женщина может принести большое счастье мужчине, значит, она же способна сделать его самым несчастным человеком на свете.

И теперь, сидя на своей московской кухне, Леонид, вспоминая слова дяди, начинал понимать, насколько они справедливы. Он, Блинов, в полном смысле озолотил Марию, и что та в ответ? "Вы подонки, вы воры, вы негодяи".

А Наталья? Из какой грязи он её выдернул, чтобы сделать из неё светскую даму. И что получил в благодарность? На четвертый день ускакала к своим бывшим хахалям. И лежит теперь, пьяная стерва, вспоминает, наверное, молодых самцов. "Завтра отправлю обратно", - твердо решил Блинов.

Он хотел было встать, пойти заглянуть в комнату, где лежала Наталья, но передумал: "Пусть сама, сучка, придет!"

Он не заметил, как опустела бутылка. Открыл новую, невольно вспомнив Баландина: "Здесь ты сопьешься".

"Значит, - подумал Блинов, - уже по лицу заметно, как часто я выпиваю". Неожиданно эта мысль сильно его огорчила, и он, с отчаянием выпив целый стакан, вновь застыл, уставившись в окно. Хотелось бить посуду, хотелось крушить все подряд, хотелось завыть... Слезы, признак настоящей истерики, выступили у него на глазах. Затуманились, стали почти невидимыми крыши домов. "Сами ничего не могут и потому меня ненавидят, - подумал он обо всех своих знакомых и сотрудниках разом. - Скоты! Завистники! Ничтожества!"

Он хотел запустить стаканом в стену, за которой лежала Наталья, но мысль о том, что осколками будет усыпан ковер на полу и что по этому ковру нельзя будет ходить босиком (а он так любил здесь ходить босиком), остановила его. Тогда он взял в руку тяжелую серебряную хлебницу и с силой швырнул её в стену.

- Выходи, погань! - закричал он. - Хватит валяться!

Появилась заспанная и потому ещё больше похожая на подростка Наталья.

- Что у тебя тут упало? - спросила она.

- Упало! - передразнил он. - У меня от вас, проблядушек, все упало!

И это, - похлопал он себя под животом, - и это, - "пощупал" он денежки пальцами. - Все упало... Ничего не стоит. А у ваших друзей, мадемуазель, все как надо стоит?

- Кричит, кричит, - задумчиво сказала Наталья, обводя кухню плавающим взором. - Я тебе золото, дурачок, принесла, а ты орешь.

- Какое, к дьяволу, золото? - спросил совершенно сбитый с толку Блинов.

- Сегодня, в октябре месяце, - с расстановкой сказала Наталья, - на лондонской бирже золото стоит триста восемьдесят два доллара за унцию.

А я тебе принесла за двести пятьдесят.

Правда, я не знаю, что такое унция.

А ты, дорогой, знаешь?

- Или я сумасшедший, - сказал Блинов, закрывая лицо ладонями, - или вокруг одни идиоты.

- Пьянство - добровольное сумасшествие, - повторила Наталья услышанное когда-то от Сергея Сергеича выражение. - Внимание, - она взмахнула рукой, сейчас будет золото!

Когда она высыпала из сигаретной пачки на стол золотые коронки, по спине Блинова пробежал могильный холод. Эти ужасные зубы, словно только что снятые с мертвецов, лежали на обеденном столе рядом с надкусанным шоколадом - на шоколаде были отпечатки таких же зубов... Блинову вдруг подумалось, что теперь он уже никогда не сможет есть за этим столом. Он онемел. Ему, чьи возможности позволяли установить в доме золотой унитаз, предлагали по дешевке эти могильные зубы!

Наталья поняла его молчание как заинтересованность. Находясь ещё под парами "эликсира мечты", она взяла одну из коронок и приложила её к своему рту, приподняв верхнюю губу.

И зарычала, как бы пугая Блинова.

И тогда он ударил её. Коронка, блеснув, улетела, Наталья взвизгнула и беспомощно замахала руками. Он бил её долго. Хлестал и так и сяк, и слева направо, и справа налево, по голове, по плечам, по бокам. Потом стал срывать с неё одежду. Оголилась одна грудь, потом другая... Левой рукой он рвал в лоскуты тонкое платье, а правой продолжал бить, не чувствуя боли в руке.

Когда Наталья рухнула на пол и задравшийся подол оголил её бедра, Блинов вдруг испытал такой приступ желания, что прекратил истязание.

Он оттащил обмякшее тело девушки на ковер, сорвал с неё синие трусики и быстро стал раздеваться.

Через минуту, удовлетворив себя, он сказал:

- Марш спать! Завтра ты уезжаешь!

Глава 8

Она явилась в лагерь помятая, потому что спала в поезде, не раздеваясь, под левым глазом красовался припудренный синяк. У начальника экспедиции расширились глаза, когда он увидел её, бредущую по вырубке к лагерю. И если все в экспедиции сделали вид, словно Наталья никуда и не уезжала, словно в маршруте была, то Эс Эс наглухо замолчал. Он не замечал её, не видел, как говорится, в упор.

Наталья пообедала, послонялась по лагерю, все были заняты делом, и она почувствовала себя лишней. Прошла в палатку начальника. Сергей Сергеевич тут же вышел.

Она лежала на его раскладушке, не зная, что делать. Хотелось заплакать, но почему-то слез не было. Что дедать, как вести себя дальше? Остаться и тоже молчать? Вцепиться в него, попытаться поговорить? Но, зная Эс Эс, девушка понимала: никакого разговора теперь не получится. Что делать? Пойти к ямке... Напиться, а потом застрелиться.

Она запустила руку под матрац в изголовье. Достала ракетницу. Откинула ствол - как всегда, в патроннике сидела красная ракета.

Наталья собрала свои вещи в рюкзак, положила туда и ракетницу. Вышла из палатки, прищурив от осеннего солнца глаза, и тут у неё потекли настоящие слезы. Она решила идти к берегу, думая, что будет там сидеть, пока не оттает сердце Сергея, пока он хотя бы не принесет ей зарплату. Тут она с ним и поговорит.

Захватив на кухне буханку хлеба, несколько огурцов и луковиц, она отправилась к ямке. Двадцатилитровая бутыль была на месте. Кое-как, через самодельную бумажную воронку она отлила спирта в пластмассовую бутылку с недопитой фантой, получилась обжигающая, но приятная смесь.

Разожгла костер и стала ждать.

Часа через два пришел Зуев. Сел рядом, спросил:

- Сидишь?

- Сижу. Выпить хочешь?

- Что-то не хочется, - грустно ответил Зуев. - Я тебе деньги принес.

За полтора месяца плюс полевые.

Распишись. - Зуев достал несколько ведомостей. - Не густо, конечно, но если не пить, до Нового года дотянуть можно.

- А он что? Сам боится прийти? - спросила Наталья, чувствуя, как слезы вновь наворачиваются на глаза.

- Да вот не мог чего-то... Ты на ужин-то подходи, а уж потом я тебя к ночному поезду отвезу.

Когда шофер ушел, Наталья поняла, что судьба её решена.

- Скоты! - крикнула она в ту сторону, куда ушел Зуев. - Все мужики скоты!

Она ещё выпила, разделась догола и вошла в воду. "Возьму и утоплюсь вам назло".

Вода почти не остудила её. Не от холода, от обиды её губы тряслись.

- Скот! Я с тобой рассчитаюсь!

Она опять выпила. Достала ракетницу, осмотрелась в поисках подходящего камешка. Но кругом был песок и сухие ветки. Тут она вспомнила о золотых зубах. Сыпанув все шесть коронок в ствол, она палочкой забила газетный пыж. "Вот так, милый мой!"

Убрав ракетницу в карман рюкзака, она, несколько успокоенная и опустошенная, сидела, привалившись спиной к откосу, и взвешивала на руке пузырек с "эликсиром мечты". "Если не выпью, - решила она, - ничего не получится".

После "капелек" оставалось ждать вечера и бороться со сном.

Ее разбудил тот же Зуев.

- Пошли, что ли?

- Куда еще? - сонно спросила она.

- К ночному экспрессу.

- Нет, голубок, мне ещё с начальником поговорить надо.

- Нету его, - буркнул Зуев, явно недовольный назапланированной ночной поездкой.

- Как нету? Куда же он, трус, спрятался?

- Никуда он не прятался. Его Максимов повез пьянствовать к местным охотникам. Мясо-то для экспедиции нужно доставать.

Они шли по жухлой траве к лагерю.

- Его нет, его нет, - монотонно повторяла Наталья. - Все рушится...

Негодяй! Козлище! Я не уеду, не увидев его!

Зуев, шедший впереди, обернулся:

- Поехали, Наташ, так всем будет лучше.

Она подумала и спросила:

- Точно? Будет?

- Точно.

- Тогда поехали. Правильно, надо убираться отсюда к чертовой матери!

Тем более мне срочно нужно в Москву.

Новый бредовый план родился под воздействием "эликсира мечты".

Они стояли на низкой платформе в ожидании поезда. Дул ночной ветер, по платформе летели обрывки газет, всякий мусор, Наталья куталась в тонкую демисезонную курточку. Зуев поднял на своем ватнике меховой воротник, покуривал, и они прохаживались по безлюдной платформе, не зная о чем говорить. Вдруг Наталья заплакала. Зуев неловко обнял её одной рукой, стал говорить какие-то трафаретные фразы, она повернулась, положила голову ему на грудь, на его пахнущий бензином ватник, и, всхлипывая, пыталась объяснить, что ей очень страшно одной.

- Да будет тебе. Да ладно тебе, - повторял Зуев растерянно. - Подумаешь, одна. Ты молодая, симпатичная, все у тебя устроится. Ты только не пей много и вообще не дури там, в Москве. Устройся на работу куда-нибудь. Ты устроишься, ты симпатичная.

Постепенно Наталья успокоилась, протерла глаза краем косынки, и они опять замолчали надолго, стояли обнявшись. Зуев закрывал её от холодного ветра. Он собирался оставить ей телефон своих родителей, но в последний момент передумал.

У Натальи был купейный билет, и так получилось, что в купе она оказалась одна. Даже в Вологде никто не подсел, так она и ехала до самого Ярославля наедине с тяжелыми мыслями.

Время от времени она прикладывалась к двухлитровой пластмассовой бутылке.

В Москве она сдала рюкзак в камеру хранения, взяла с собой спортивную сумку, в которой были самые необходимые вещи.

Первым делом она решила связаться с ребятами, с Толиком и Вовиком.

Но ни того ни другого дома не оказалось, и сколько она потом ни звонила, тратя дорогие жетоны, не могла их застать. Бесконечное хождение по огромной Москве за сутки её измотало, она устала, как не уставала в экспедиционных маршрутах. Наконец в Замоскворечье ей удалось снять комнату в большой коммунальной квартире.

Все жильцы были выселены, за исключением одного алкоголика, которому фирма никак не могла подобрать вариант для обмена. Фирма готовила эту квартиру для кого-то из "новых русских".

Наталья дала задаток, и сосед начал бегать за водкой, за портвейном, за пивом. Четыре дня Наталья не просыхала с этим соседом. Она два раза звонила Блинову, пыталась выяснить, не переменил ли он к ней своего отношения, но тот разговаривал с ней грубо, повторял, что между ними все кончено, чтобы она не совала свой нос, чтобы забыла номер его телефона.

Каждый вечер она звонила ребятам. Их по-прежнему не было дома, а родственники постоянно спрашивали Наталью, кто звонит. Наконец она разговорилась с матерью Толика. Голос у женщины был одновременно жалобным и трагичным.

- Наташенька, - сказала она, - Толик так много о вас рассказывал.

Он все время вспоминал экспедицию.

А теперь у нас горе... Они с Виктором куда-то ушли, и обоих нет уже больше недели... Мы не знаем, что думать...

Наталья пробормотала пару утешительных фраз, мрачные предчувствия, связанные с золотом, с продажей тех проклятых коронок, заставили её замолчать.

- Наташенька, если вам удастся узнать, где они, то немедленно, я вас очень прошу, немедленно сообщите нам.

В Москве зарядили дожди, ветер нещадно рвал листья с деревьев. Часами Наталья сидела в пустой комнате, к которой сосед подобрал ключи и, тонко срезав печать, открыл для жилички. Она смотрела в окно на неопрятную улицу с мусорными баками, вокруг которых ветер разметал разноцветные бумажки, на людей, под зонтиками спешащих по своим делам. По субботам и воскресеньям в такую погоду эта улица становилась пустынной, Наталья выходила гулять, прохаживалась по Замоскворечью, глядела на церкви, но почему-то заходить в них стеснялась. Она без конца думала о Блинове, о том, что он покалечил ей жизнь. И чем больше она о нем думала, тем сильнее закипала в ней ярость.

Глядя на нищих в подземных переходах, она думала, что такая судьба ждет и её. С ужасом она начинала понимать, что ей некуда деться. Скоро кончатся деньги, надо будет искать покупателей на золотые коронки, но и те деньги кончатся тоже, хозяин квартиры её выставит - и конец. Возвращаться с позором в деревню? Можно, конечно, но на что жить в деревне? Колхоз развален, стадо вырезано, техника вся разграблена, люди сидят без работы, получая иногда тысяч по пять за месяц, а то и не получая вообще ничего.

"Нет, - думала она, - только не в деревню". Она чувствовала, что, помимо здравого расчета, какая-то неведомая сила препятствует её возвращению; Москва, словно магнит, не отпускала её.

И тогда она решилась дать телеграмму Сергею Сергеичу: "Я погибаю", написала она и указала свой адрес. Прошло больше недели, и тогда она поняла, что ответа не будет.

В очередную субботу она бродила по Москве с утра до вечера, заходила в кафе, общалась с московскими парнями, но заводить знакомства желания не было. Наоборот, у неё появился новый вид страха: страх перед незнакомыми людьми. Все мужчины казались ей лгунами и подлецами.

Утром в воскресенье она выпила два стакана портвейна с соседом, сунула ракетницу под куртку и пошла пешком на Смоленскую набережную.

По дороге купила бутылку сухого вина и потом, стоя у парапета, глядя на свинцовую воду, она пила вино из горлышка, курила и ловила себя на мысли, что эта тяжелая вода тоже имеет какую-то притягательную страшную силу. "Интересно, - думала она, - какая здесь глубина?" Казалось, у этой темной реки нет дна.

Глава 9

И остались Афонин с Марией на всю округу одни. Если не считать овцы Машки. Соседка же, старушканевидимка, малоразговорчивая, кроткая, действительно жила так, словно её в деревне и не было. Появится иногда у колодца и опять исчезнет надолго, и только тусклый огонек керосиновой лампы, мерцающий час или два в её окне с наступлением темноты, подтверждал, что старуха, слава Богу, жива.

Конечно, жить в деревне вдвоем легче, чем одному. Разделение труда великая вещь. Мария быстро научилась топить русскую печь, научилась готовить. Сам же Афонин целыми днями пропадал на озере или в лесу. Ставил сети, пытался охотиться на тетеревов, собирал ягоды и грибы, и всегда при нем были два фотоаппарата с негативной и позитивной пленками. И когда он возвращался усталым, даже измученным, с красным от ветра лицом и опухшими от холодной воды руками, то радостью светились его голубые глаза, когда он входил в свой протопленный дом, где его ждал вкусный обед, горячий чай. Где его ждали...

Вечерами он, покуривая, рассказывал о том, что видел сегодня, что и как он снимал. Он рассказывал, как ловил кадр, ждал освещения, как искал ту единственную точку, откуда надо было снимать. Он говорил:

- Тут удача нужна. Сто раз бывал на этой горе, но именно сегодня я увидел такие краски! Такие облака отражались в воде!

- Сводил бы меня, - просила Мария. - Неужели я в твоих сапогах туда не дойду?

- Нет, в моих не дойдешь.

- И без сапог не дойду?

- Без них тем более.

- А помнишь, как я ходила в твоих валенках?

Афонин отмалчивался, ворошил в печи угли, Он избегал разговора о тех нескольких днях, что перевернули всю его жизнь.

Мария, наоборот, то и дело вспоминала прошлое, ей хотелось выговориться, рассказать о своей незадавшейся жизни, о своей глупой ошибке.

Ей хотелось довести разговор до той точки, когда с чистым сердцем она попросит прощения и тем самым как бы очистится. Но Афонин молчал, и она меняла тему.

- Я не знаю, как дальше жить, чем мне теперь заниматься. Не знаю, кому и во что верить. Боюсь возвращаться в Москву, боюсь Муравьева с его бешеной страстью забрать у Блинова все, что можно забрать. Посоветуй что-нибудь, Игорь. Может быть, мне лучше спрятаться ото всех? На какое-то время? И от Блинова, и от Муравьева?

Ты только не смейся, но я всерьез подумываю о монастыре.

- Мне ли смеяться. Но, увы, ты для монастыря не готова. Думаю, тебе просто нужен хороший мужик. Вроде Малкова.

- У меня ощущение, что я уже лишние годы живу, - серьезно говорила она. И не мужик мне нужен, а человек.

- А что, хороший мужик не может быть человеком?

Шли дни, выпал первый неуютный снежок и вскоре растаял. В холод и серую мглу погрузилась округа. Сделав несколько снимков первого снега на ещё зеленой траве, Афонин перестал ходить по окрестностям. Днем они заготовляли на зиму дрова, подпирали на чердаке гнилую стропилину, вечерами у печки гоняли чаи, вслух читали Аксакова-старшего, разговаривали, а иногда просто молчали.

Однажды, когда день угасал и стало смеркаться, Афонин вдруг вынес треногу на улицу и начал фотографировать темную деревню, где всего в двух домах светились окошки. Мария, кутаясь в ватную куртку, что ей оставил Малков, тоже вышла из дома.

- Вот, - грустно сказал Афонин. - Сердцевина России. Последний оплот... Ночь, мрак, слабый след человеческой жизни.

Вдруг Мария, не понимая, что с ней происходит, обняла его и начала целовать.

И только теперь, в эти ненастные ночи, когда ветер, не переставая, шумит в трубе, они стали жить вместе.

Постепенно Мария оставила свои монастырские думы, Афонин же стал вспоминать дачу Блинова, где они через форточку изучали звездное небо.

- Потрясающие у жизни витки, - говорил он. - Человек как бы возвращается в свое прошлое, но на другом уровне.

- Что же нам все-таки делать? - спрашивала Мария. - Как дальше жить?

Афонин прижимал её голову к своей груди, гладил грубой ладонью её шеку и утешал:

- Все образуется.

Сам он, уже посвященный в планы шефа сыскного агентства, с тревогой думал о затее Муравьева. Там, где делят большие деньги, там жди беды.

Но он понимал, что другого такого случая обеспечить себя материально ни у Марии, ни тем более у него не будет. Однако давать какие-либо советы он не спешил, ждал, когда чтонибудь прояснится в Москве.

Но в Москве о них, оставшихся здесь, в глуши, словно все позабыли.

Шли дни, никто не приезжал, не писал, не давал телеграммы. И это тоже беспокоило Афонина. Он не выдержал, сходил за десять километров на почтовое отделение, дал телеграмму Малкову. В сельмаге купил Марии резиновые сапоги. Ее радость по поводу такого подарка была столь велика, что Афонин поначалу усомнился в её искренности. "Ведь ей, - думал он, - бриллианты дарили, а это..."

Потом до него дошло, что подарки у нормальных людей оцениваются вовсе не по цене.

- А что, если я в них поеду в Москву? - по-детски спросила она.

- Одну я тебя не пущу, - твердо ответил он. - Возьму двустволку и поеду с тобой. - Мария рассмеялась, но Афонин был серьезен: - Разрешение на оружие у меня есть, никто не придерется. А в случае чего...

- Хорошо-хорошо, - перебила она. - Мне с тобой будет спокойнее.

Тем более, - многозначительно добавила она, - у меня появились коекакие мысли по поводу нашего будущего. Помнишь, ты когда-то мечтал жить так: зимой в городе, летом в деревне. Как ты сейчас на это смотришь?

- Так же. Как на несбыточную мечту.

- Что-то ты, Игорь, совсем скис.

Ничего, я тебя растормошу.

Наконец пришла телеграмма: "Воскресенье будьте дома".

Глава 10

Сергей Сергеевич шел по Большой Ордынке, всматривался в номера домов и вспоминал слова Максимова:

- Сергей Сергеич, дорогой вы наш, не ездите к ней, умоляю! Нутром чую, не к добру это.

- Что ж, - отвечал, укладывая вещи, начальник, - вот мы и проверим, насколько ты настоящий провидец.

- Не шутите, лучше подумайте, что она может вам дать кроме неприятностей? Я же чую, я вижу какую-то черную карту.

"Черная карта", - усмехнулся начальник партии, входя во двор большого серого дома. Но уже найдя нужный подъезд, он вдруг остановился в нерешительности. Действительно, что может дать сумасбродная девчонка ему, взрослому человеку? Он отошел к детской площадке и присел на лавочку. Закурил. Вспомнилось, как Наталья разрушила свадьбу, вспомнилось, что она украла ракетницу.

Подумалось: "В ней же нет верности ни на грош, а я как дурак лечу её спасать! От кого, от очередного её любовника?" И следом подумалось: "А зачем тогда мчался сюда, старый осел?"

День был ветреным и сырым, двор был пуст, и потому Сергей Сергеевич, прикуривая новую сигарету, сразу увидел её. Открылась подъездная дверь, вышла Наталья, посмотрела на серое небо, натянула на голову капюшон куртки и с деловым видом куда-то направилась. "Это уже интересно", - подумал Сергей Сергеевич и пошел следом за ней. Он видел, как она покупала вино, как потом прикладывалась к бутылке, с горечью думал: "Алкоголичка, стыдно к ней подходить".

Дойдя до Смоленской набережной, он не стал переходить дорогу, а присел к двум старушкам на лавочку.

Неподалеку от Натальи остановился джип, точно такой же, как тот, что Блинов присылал в экспедицию. У Натальи екнуло сердце: "За мной!" Но машина стояла в стороне, в ней сидели какие-то люди, из приоткрытых окон тянулся сигаретный дым. Люди явно ждали кого-то.

Наталья повернулась к дому. У второго подъезда стояла блиновская машина. "Допью и зайду", - подумала она и сделала пару глотков. - "Допью и зайду". Она прикурила очередную сигарету.

Тут её словно в спину толкнули.

Она вновь повернулась и увидела, как Блинов с Соловьевым садятся в машину. "Опоздала!" - с тоской подумала она. Блинов, выехав на дорогу, резко развернулся и поставил свою машину метрах в двадцати от джипа, в котором уже распахивались двери.

Вышла яркая блондинка (в норковой шубе!), за ней вышел какой-то мужчина, они направились к машине Блинова, сели в неё и стали о чем-то беседовать. Отчего-то Наталья подумала, что мужчина из джипа привез эту блондинку для Блинова. Тем более, что они так и расположились в салоне "девятки": женщина подсела к Блинову, а её спутник сел сзади, рядом с Соловьевым.

От волнения Наталья почувствовала себя плохо: в области сердца образовалась угрожающая пустота, и стало казаться, что сейчас она рухнет на мокрый асфальт и на этом все кончится.

Дрожащей рукой она достала из бокового кармана флакон с капельками, отлила "эликсира" в бутылку с остатками вина. Залпом допила эти остатки.

Через пару минут стало заметно легче. Даже подумалось, что не так уж все плохо в её жизни, что будет найден выход, обязательно будет найден какой-нибудь выход, и не придется ей больше дрогнуть на открытой всем ветрам набережной, а будет она, как та женщина в шубе, сидеть в теплом автомобильном салоне, курить дорогие сигареты и вести деловые разговоры с деловыми людьми...

Но спустя ещё пару минут она поняла, что никогда в её жизни таких перемен не произойдет, что она обречена на бесконечные скитания, потому что она никому на этой земле не нужна. Даже подонку Блинову. Есть ли она, нет ли её, всем наплевать...

Это конец. Хоть в реку вниз головой!

А этот сидит, развалился, покуривает... Сытая рожа.

Наталья дернула на курточке молнию, положила холодную ладонь на ещё более холодную рукоятку ракетницы и не спеша направилась к машине. Она шептала: "Прощай, моя бабушка, прощай, мой Сережа..."

Не доходя нескольких метров, она взвела под курткой курок и, подойдя с той стороны, где сидел депутат, заглянула в приоткрытое окно. Блинов повернулся, их глаза встретились. Он испугался её безумного взгляда, крутанул ручку, ещё больше открывая окно, и уже собирался что-то сказать, какую-то резкую фразу, но в этот момент полыхнуло пламя.

Он откинулся на спинку сиденья, женщина завизжала, салон осветился неестественно ярким светом. Из черной раны на лбу Блинова обильно, толчками лилась такая же черная кровь.

И больше Наталья не видела и не слышала ничего. И не думала ни о чем.

Слезы мешали ей видеть, и полное отупение не позволяло о чем-либо думать. Она размахнулась, забросила ракетницу в реку и пошла по проезжей части вдоль набережной.

Сергей Сергеич вскочил с лавочки, старушки тоже испуганно повернулись. Они видели, как из машины выскочили мужчина и женщина и, пригнувшись, побежали в сторону метромоста. Другой мужчина, в светлом плаще, в два прыжка настиг девушку, обхватил её за шею, но она вывернулась и побежала обратно к машине.

Он снова догнал её, ударом повалил на капот. Наталья сопротивлялась, пыталась кусаться, мужчина нещадно бил кулаком её по лицу.

И Сергей Сергеич, который только что про себя повторял "пора уходить, пора уходить", вдруг бросился к ним.

- Не бей! - кричал он. - Да постой же, ты, идиот, не бей!

Он повис на руках Соловьева, Наталья вырвалась и, спотыкаясь, закрывая разбитое лицо, побежала вдоль набережной. И в этот момент сзади неё раздался оглушительный взрыв.

Сидящие в джипе обернулись и увидели на месте машины Блинова клуб черно-серого дыма, взлетевший, а затем упавший на дорогу капот. Послышался звон выбитых в доме стекол. Невдалеке от машины лежали на асфальте два безжизненных тела.

- Ничего не понимаю! - воскликнул Муравьев. - На бензобак не похоже!

- Совсем не похоже, - сказал Важин.

В этот момент у блиновской машины вспыхнул моторный отсек.

- Ясно! - сказал Муравьев и неожиданно выскочил из машины. Он перехватил пробегавшую мимо Наталью, профессионально завернул ей за спину руку и затолкал в джип. - Саша, погнали! - крикнул он. - А ты! - Он с силой рванул Наталью за волосы. - Ты зачем это сделала?! Сумасшедшая дура!

Наталья всхлипывала и размазывала по лицу кровь. Мария молча протянула ей носовой платок. Малков, не поворачиваясь, сказал:

- Там, в кармане, у меня бутылка с чистой водой. - И спокойно спросил: Куда едем?

Ему никто не ответил. Мария вздыхала и покачивала головой, Важин и Афонин словно окаменели на задних откидных сиденьях. Афонин все ещё сжимал в руках охотничью двустволку.

- Убери ружье в чехол, - сказал Муравьев, - сейчас с милицией будем дело иметь.

- Не надо в милицию, - жалобно попросила Наталья. - У меня нет прописки.

- Идиотка, - сказал Муравьев. - Человека угрохала - и нет прописки...

Мария повернулась к Наталье:

- Ты кто такая?

Наталья вдруг подалась вперед и шумно втянула разбитым носом воздух.

- Кто я такая? Наверное, такая же, как и ты. Я даже твои платья носила... - Наталья закрыла лицо ладонями. Ее плечи тряслись, раздавались нечленораздельные звуки, и трудно было понять, то ли она смеется, то ли рыдает.

- Ничего, - сказал Муравьев, - сейчас в милиции успокоишься.

Девуша подняла лицо. Ее серые с огромными зрачками глаза были безумны.

- Не надо в милицию.

- Надо! Ты же убийца, дура. - Сыщик вгляделся в её глаза. - И наркоманка к тому же!

- Это не я, это он убийца. Вы просто не в курсе.

- Откуда ты его знаешь? - спросила Мария.

- Я жила у него, и он меня выгнал на улицу. Он хотел жениться на мне шесть лет назад, но обманул. Недавно снова пообещал и опять обманул. Отвезите меня в экспедицию... - И тут она запнулась, словно вспомнила нечто ужасное, и закричала: - Там был мой Сережа... Сережа там был!

Мой Сережа! Мне надо вернуться туда! Он приехал за мной... Бедный Сережа!

- Прекрати орать! - крикнул Муравьев. - Что за Сережа?

- Наш начальник партии... Но откуда он появился? Может, это не он?

- Да, там действительно был ктото посторонний, - сказал Важин и уточнил: В синей летной куртке.

- Это он! Сережу убили, моего Сережу... К кому мне теперь идти, кому я нужна? Что же будет со мной?

- Сидеть будешь, - сказал Муравьев. - Долго, лет восемь-десять.

Наталья вытерла слезы, всхлипнула и неожиданно сказала:

- Хорошо, если вы такие же звери, как ваш Блинов, то везите в милицию.

Мне все равно. Сережи нет, золота тоже нет, деньги кончаются... Ничего у меня больше нет... Везите в милицию. Только... купите мне водки.

- Ремня тебе хорошего, а не водки, - сказал сыщик, наливая ей коньяку.

Она жадно выпила и затихла, прикрыв глаза. Малков остановил джип, взял пластмассовую бутылку с водой, пошел отмывать замазанные грязью номера. Остальные по очереди выпили коньяку, и все, кроме Афонина, вышли из машины.

- Не знаю, что делать, - сказал Муравьев. - Получается, что и без неё Блинова убили бы... И нас заодно.

- Получается, знаете, как? - заметила Мария. - Получается, что она нас спасла.

- Похоже... Но за укрывательство... Статью вам назвать, господа?

- А разве мы преступника укрываем? - спросил Важин. - Она просто хотела попугать того мерзавца, выстрелила в салон из ракетницы, вот и все.

А Блинова взорвали. И все... И пусть кто-нибудь мне докажет, что это не так. Я все видел. Я свидетель.

Сыщик чертыхнулся, взял фляжку, стакан, отошел к парапету и стал молча смотреть, как злой ветер полосует по темной воде. Подошла Мария, положила руку ему на плечо.

- Я какое-то время ещё поживу у Афонина. С этим цветочком, - она кивнула в сторону машины. - Там видно будет, что с ней... А ты, Виктор, найди пока толкового адвоката.

Очень толкового. Ты понимаешь? Теперь, когда его не стало, нам предстоит большая работа. Боюсь, что очень большая, я ведь даже не знаю, что у него в завещании.

- Так, - невесело промолвил Муравьев, сразу оценив перемены в Марии, её переход с ним на "ты". - Ну, что ж, будем работать. Адвокат такой есть. Надежная охрана тоже найдется.

И все же... Вы хорошо все взвесили?

Вы представляете, что вас ждет, если вы займетесь его завещанием?

- Теперь я все представляю. - Мария направилась к джипу. - Уверена, мы сработаемся, - бросила она на ходу. В машине она сказала, обращаясь к Афонину: - Очнись, Игорь, очнись же.

- Да я ничего, - негромко ответил Афонин. - Но какая мерзость, эти большие города.

Подошел Муравьев, открыл дверь и протянул Наталье фляжку с остатками конька:

- Допей. И давай-ка твой паспорт.

Ага, - обрадованно сказал он, полистав документ. - Никак я не мог понять, при чем тут эта Зубова Поляна!

Ну-ка, снимай свою рвань. - Он скомкал грязную Натальину курточку и выбросил её в реку. Паспорт Натальи он передал Марии. - Теперь она ваша. Затем добавил: - Собственно, отныне мы все ваши.

- А почему так трагично? - спросила Мария. - Хватит кукситься, мужики. Давайте жить! Жить и работать.

Давайте, наконец, богатеть все вместе!

Мужчины в ответ промолчали, лишь один Малков весело хмыкнул, включил передачу и тронулся так, что завизжали колеса. Затем Наталья сказала:

- Я не хочу быть богатой. Насмотрелась...

- А что же ты хочешь? - спросила Мария, не поворачиваясь. - На панель?

- Нет, на панель не хочу. Я не знаю, чего я хочу. Спать, наверное...

Вскоре она крепко уснула и спала всю дорогу, даже не заметив, что её накрыли норковой шубой Марии.

Когда въезжали в деревню, было совсем темно, и лишь два окна в избе одинокой старухи тускло и далеко светились в мире сплошного осеннего мрака и тревожного ветра.

ОБ АВТОРЕ

Валерий Козлов родился в 1947 году в Воронеже. Служил в Военно-Морском Флоте, окончил МГУ им. Ломоносова.

Автор многочисленных рассказов и повестей, опубликованных в центральных журналах, а также двух книг - "Непогода" и "Аритмия".

Имеет литературные премии.

Член Союза писателей России.