Происхождение человека и половой отбор.

Различия между мужчиной и женщиной. — Причины таких различий и некоторых признаков, общих обоим полам. — Закон боя. — Различия в умственных способностях и голосе. — О влиянии красоты при заключении браков в человеческом роде. — Внимание, обращаемое дикарями на украшения. — Их понятия о женской красоте. — Стремление преувеличивать каждую природную особенность.

У человека различия между полами сильнее, чем у большинства четвероруких, но не так велики, как у некоторых видов последних, например, у мандрила. Мужчина вообще значительно больше ростом, тяжелее и сильнее женщины, отличается более широкими плечами и более развитыми мышцами. Вследствие соотношения, существующего между развитием мышц и выступанием бровных областей[1079], надбровные дуги обыкновенно выдаются у мужчины более, чем у женщины. Его тело и в особенности лицо гуще покрыто волосами, а голос отличается другим тоном и большей силой. Говорят, что у некоторых племен женщины отличаются слегка от мужчин по цвету кожи. Так, например, Швейнфурт, говоря о женщине из племени негров монбутту, обитающих во внутренней Африке в нескольких градусах к северу от экватора, замечает: «Как и у всех женщин ее племени, цвет ее кожи был в некоторой мере более светлым, чем у ее мужа, несколько напоминая цвет полуподжаренного кофе»[1080]. Так как женщины работают на полях, притом без всякой одежды, то нельзя предполагать, что это различие в окраске мужчин и женщин происходит оттого, что последние менее подвергаются действию климатических факторов. У европейцев женщины, по-видимому, окрашены светлее мужчин, в чем можно убедиться, когда оба пола подвергались одинаковым внешним влияниям.

Мужчина храбрее, воинственнее и энергичнее женщины и обладает более изобретательным умом. Его мозг абсолютно больше, но больше ли он относительно, то есть соразмерно большей величине тела мужчины, в этом не могли еще окончательно убедиться. У женщины лицо круглее, челюсти и основная часть черепа меньше, контуры тела вообще круглее и частично более выдающиеся, а таз шире, чем у мужчины[1081]. Но последнюю особенность можно считать скорее первичным, чем вторичным половым признаком. Женщина достигает половой зрелости в более раннем возрасте, нежели мужчина.

Как у животных всех классов, так и у человека отличительные признаки мужского тела не развиваются вполне до достижения возмужалости, а в случае кастрации не появляются вовсе. Борода, например, вторичный половой признак, и дети мужского пола бывают безбородыми, хотя с раннего возраста имеют густые волосы на голове. Передача мужских признаков одному мужскому полу зависит, вероятно, от довольно позднего появления последовательных видоизменений, путем которых мужчина достиг своих отличительных особенностей. Мальчики и девочки близко походят друг на друга в раннем возрасте, подобно детенышам столь многих других животных, у которых взрослые самцы отличаются от самок; они тоже походят на взрослую женщину более, чем на взрослого мужчину. Женщина, однако, принимает под конец некоторые отличительные признаки, и по форме черепа занимает, как говорят, середину между ребенком и мужчиной[1082]. Далее, подобно тому, как у животных детеныши близкородственных, но самостоятельных видов не отличаются друг от друга даже приблизительно в такой степени, как взрослые, так и дети различных человеческих рас представляют менее резкие различия, чем их родители. Некоторые уверяли даже, что расовые различия незаметны на детском черепе[1083]. Что касается окраски, то новорожденный негритенок бывает красновато-коричневого цвета, переходящего вскоре в аспидно-серый. Черный цвет развивается в Судане по прошествии года, а в Египте не раньше трехлетнего возраста. Глаза негритенка бывают сначала голубые, а волосы скорее каштановые, чем черные, и вьются только на концах. Дети австралийцев при рождении желтовато-коричневые и темнеют со временем. У парагвайских гуаранов они беловато-желтые, но через несколько недель приобретают уже желтовато-коричневый цвет своих родителей. Подобные же наблюдения были сделаны и в других частях Америки[1084].

Я перечислил предыдущие, всем известные различия между мужским и женским полом у человека, потому что они поразительно тождественны с различиями, существующими у четвероруких. У этих животных самка достигает половой зрелости раньше самца; по крайней мере, это положительно известно относительно Cebus azarae[1085]. У большинства видов самцы крупнее и гораздо сильнее самок, чему горилла служит общеизвестным примером. Даже в столь маловажной особенности, как большее развитие надбровных дуг, самцы некоторых обезьян отличаются от самок[1086], приближаясь в этом отношении к людям. У гориллы и некоторых других обезьян череп взрослого самца имеет резко выраженный сагиттальный гребень, которого нет у самки. Эккер нашел следы подобного же различия между обоими полами у австралийцев[1087]. Когда у обезьян существует различие в голосе, голос самца все же бывает сильнее. Мы видели, что самцы многих обезьян снабжены хорошо развитой бородой, а у самок последней не бывает, или же она гораздо меньше. Неизвестны случаи, когда бы у обезьяны борода, бакенбарды и усы были у самки больше, чем у самца. Даже в окраске бороды существует любопытный параллелизм между человеком и четверорукими; именно, когда у человека борода отличается по цвету от волос на голове, как это часто случается, она, насколько я знаю, всегда бывает светлее и часто имеет рыжеватый оттенок. Я наблюдал это в Англии, но два джентльмена недавно написали мне, что они в этом отношении составляют исключение из правила. Один из них объясняет этот факт резким различием в цвете волос у предков его со стороны отца и со стороны матери. Оба они давно знали об этой особенности (одного них часто подозревали в том, не красит ли он свою бороду) и потом обращали на нее внимание у других людей; они убеждены, что исключения очень редки. Доктор Гукер, обращавший по моей просьбе внимание на эту маловажную особенность в России, не нашел ни одного исключения из этого правила. В Калькутте мистер Дж. Скотт, служащий при тамошнем Ботаническом саде, наблюдал разнообразные расы людей, встречаемые там, равно как и в других частях Индии, именно две расы из Сиккима, ботеев, индусов, бирманцев и китайцев. Хотя большинство этих рас имеет очень мало волос на лице, он, однако, находил постоянно, что, если существовало какое-либо различие в окраске между волосами на голове и бородой, последняя имела более светлый оттенок. У обезьян, как уже было сказано, борода часто отличается поразительным образом по своей окраске от волос головы, и в этих случаях она постоянно светлее, иногда же бывает совершенно белая, иногда желтая или рыжеватая[1088].

Что касается общей волосатости тела, то у женщин всех рас волосы менее обильны, чем у мужчин, и у некоторых немногих четвероруких нижняя поверхность тела самок покрыта более редкими волосами, чем у самцов[1089]. Наконец, самцы обезьян, подобно мужчинам, смелее и воинственнее самок. Они предводительствуют в стаде и в случае опасности выходят вперед. Отсюда мы видим, как велик параллелизм между половыми различиями у человека и четвероруких. Впрочем, у небольшого числа видов, например, у некоторых павианов, гориллы, орангутанга, различие между полами по величине клыков, густоте и цвету волос и в особенности по цвету голых мест кожи гораздо резче, чем у человека. Вторичные половые признаки человека все крайне изменчивы, даже в пределах одной расы, и весьма различны у отдельных рас. Эти два правила вообще верны для всего животного царства. По превосходным наблюдениям, сделанным на борту «Новары»[1090], австралийцы превосходили своих женщин по росту только на 65 мм, тогда как у яванцев различие роста равнялось 218 мм; следовательно, у последней расы различие в росте между полами почти втрое больше, чем у первой. Многочисленные и весьма тщательные измерения других рас относительно размеров тела, окружности шеи и груди, длины спинного хребта и рук почти все показали, что мужчины отличаются между собой гораздо более женщин. Из этого факта можно заключить по отношению к перечисленным признакам, что с того времени, как расы уклонились от общего первоначального корня, изменениям должен был подвергаться преимущественно мужчина.

Развитие бороды и волос на теле чрезвычайно неодинаково у людей, принадлежащих к различным расам и даже к различным племенам или семействам одной расы. Мы, европейцы, можем убедиться в этом на нас самих. На острове Св. Кильда, по Мартину[1091], у мужчин не развиваются их весьма жидкие бороды до тридцатилетнего возраста и позже, и даже тогда бороды их чрезвычайно редки. На европейско-азиатском материке бороды преобладают еще до пределов Индии включительно, хотя у цейлонцев их часто не бывает, как было замечено в древние времена Диодором[1092]. Восточнее Индии бороды исчезают, например, у сиамцев, малайцев, калмыков, китайцев и японцев. Несмотря на это, айны[1093], живущие на самых северных островах японского архипелага, превосходят всех других людей на свете по обилию волос. Негры имеют жидкие бороды или совсем не имеют бороды; у них также не бывает бакенбард; у обоих полов на теле нет обычных тонких волосков[1094]. С другой стороны, папуасы на Малайском архипелаге, которые почти так же черны, как негры, обладают густыми бородами[1095]. На Тихом океане обитатели архипелага Фиджи отличаются большими, густыми бородами, между тем как обитатели недалеких от предыдущего архипелагов Тонга и Самоа безбороды; впрочем, эти люди принадлежат к различным расам. В Эллисской группе все жители принадлежат к одной и той же расе; между тем, на одном только острове, именно Nunemaya «мужчины отличаются великолепными бородами», на прочих же островах «у них обыкновенно около дюжины торчащих там и сям волосков вместо бороды»[1096].

На всем обширном американском континенте мужчин можно назвать безбородыми, но почти у всех племен появляются иногда немногочисленные короткие волосы на лице, особенно в старости. Относительно племен Северной Америки Кетлин полагает, что на двадцать мужчин восемнадцать от природы совершенно лишены бороды, но что случается иногда встретить мужчин, пренебрегших вырвать волосы при достижении возмужалости, с мягкой бородой в дюйм или два длиною. Парагвайские гуараны отличаются от всех соседних племен тем, что имеют большие бороды и даже немного волос на теле, но у них нет бакенбард[1097]. Я слышал от мистера Д. Форбса, обратившего особенное внимание на этот предмет, что аймары и квинхуа в Кордильерах замечательно бедны волосами, но в старости у них появляется иногда немного волос на подбородке. В этих двух племенах у мужчин очень мало волос на различных частях тела, где они растут густо у европейцев, а женщины вовсе не имеют волос на соответственных частях. Между тем, волосы на голове достигают чрезвычайной длины у обоих полов и иногда спускаются почти до земли; то же повторяется у некоторых из северо-американских племен. По обилию волос и общему складу тела между полами американских туземцев меньше различий, чем у большинства других человеческих рас[1098]. Аналогичные факты замечаются у некоторых близкородственных обезьян; так, у шимпанзе оба пола отличаются не в такой степени, как у гориллы или орангутанга[1099].

В предыдущих главах мы видели, что у млекопитающих, птиц, рыб, насекомых и так далее многие признаки, которые, как всё заставляет думать, были первоначально приобретены путем полового отбора одним только полом, затем были переданы по наследству и другому полу. Так как же форма передачи, по-видимому, преобладала в значительной степени и у человека, то мы избегнем многих излишних повторений, если посмотрим происхождение признаков, свойственных одному мужскому полу, вместе с некоторыми другими особенностями, свойственными обоим полам.

ЗАКОН БОЯ.

У дикарей, например, у австралийцев, женщины служат постоянным поводом для раздоров между членами одного племени и между различными племенами. То же было, вероятно, и в давние времена:

[«уже и до Елены самая мерзкая из женщин была причиной войны»]. У некоторых северо американских индейцев соперничество приведено даже в систему. Как замечает превосходный наблюдатель Хирн[1100]: «В этом народе всегда существовал обычай между мужчинами драться за каждую женщину, которая им нравилась, причем, конечно, награда доставалась более сильному. Слабому человеку, если только он не отличный охотник и не особенно любим, никогда не позволят взять жену, которую более сильный считает достойной внимания. Обычай этот распространен во всех племенах и возбуждает сильный дух соревнования в молодежи, которая при всех случаях с самого детства пробует свою силу и искусство в борьбе». У гуанов Южной Америки, по словам Азары, мужчины редко женятся до двадцати лет и больше, потому что ранее этого возраста-они не в силах победить своих соперников. Можно привести много подобных фактов, но даже если бы мы не имели положительных доказательств в этом отношении, то, по аналогии с высшими четверорукими[1101], могли бы быть уверены, что закон боя преобладал у человека в раннюю пору его развития. Случайное появление в настоящее время клыков, выдающихся над другими зубами, вместе со следами диастемы, или свободного промежутка, для помещения клыка противоположной челюсти, представляет, по всей вероятности, случай возврата к прежнему состоянию, когда родоначальники человека были снабжены этим оружием подобно столь многим самцам теперешних четвероруких. В одной из предыдущих глав было замечено, что по мере того, как человек принимал мало-помалу вертикальное положение и употреблял свои руки для борьбы при помощи камней и палок, равно как и для других целей, он должен был все менее и менее упражнять свои челюсти и зубы. Челюсти вместе с их мышцами должны были постепенно уменьшаться вследствие неупражнения, как должны были уменьшаться и зубы, на основании еще не вполне понятных принципов корреляции и экономии роста; в самом деле, мы видим всюду, что части, которые долго не употреблялись в дело, уменьшаются в размерах. Такими постепенными ступенями исчезло, наконец, у человека первоначальное неравенство между челюстями и зубами обоих полов. Случай этот почти параллелен с тем, что мы видим у многих самцов жвачных, у которых клыки остались в форме слабых рудиментов или совсем исчезли, по-видимому, вследствие развития рогов. Так как значительное различие между черепами обоих полов у гориллы и орангутанга стоит в тесном отношении с развитием громадных клыков у самцов, то мы можем заключить, что уменьшение челюстей и зубов у древних родоначальников человека привело к весьма резкому и благоприятному изменению в его наружности.

Едва ли можно сомневаться, что больший рост и сила мужчины сравнительно с женщиной, вместе с его более широкими плечами и более развитыми мышцами, резкими очертаниями тела, большей храбростью и воинственностью, обязаны своим происхождением главным образом унаследованию их от самцов его полу человеческих предков. Особенности эти должны были сохраниться или даже развиться в течение долгих веков, когда человек оставался еще в диком состоянии, вследствие того, что самые смелые и сильные мужчины имели постоянно наибольший успех в общей борьбе за жизнь и в их соперничестве из-за женщин. Успех этот давал им возможность оставить более многочисленное потомство, чем их менее благоприятствуемым собратьям. Неправдоподобно, чтобы большая сила мужчины была приобретена первоначально как наследственный результат более тяжелых трудов, которые пришлись на его долю для поддержания собственной жизни и жизни семьи потому что у всех диких народов женщины принуждены исполнять, пс крайней мере, столь же трудную работу, как и мужчины. У цивилизованных народов вопрос об обладании женщинами давно уже перестал решаться шансами битвы, но, с другой стороны, мужчины, как общее правило, принуждены работать более напряженно, чем женщины, для поддержания обоюдного существования; таким образом, перевес в силе должен был сохраниться на их стороне.

РАЗЛИЧИЕ В УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЯХ МЕЖДУ ОБОИМИ ПОЛАМИ.

Относительно различий этого рода между мужчиной и женщиной половой отбор играл, вероятно, чрезвычайно важную роль. Я знаю, что некоторые авторы сомневаются в существовании такого врожденного различия между полами, но оно, по крайней мере, вероятно на основании аналогии с низшими животными, представляющими другие вторичные половые признаки. Никто не станет оспаривать, что бык отличается по своему нраву от коровы, кабан от дикой свиньи, жеребец от кобылы и, как хорошо известно содержателям зверинцев, самцы больших обезьян — от самок. Женщина, по-видимому, отличается от мужчины по своим психическим наклонностям, преимущественно по большей нежности и меньшему эгоизму. Это верно даже относительно дикарей, как показывает известный эпизод из путешествия Мунго-Парка и, кроме того, наблюдения многих других путешественников. Женщина, в силу материнского инстинкта, выказывает эти качества в отношении свой детей с изумительной силой; поэтому весьма естественно, что она должна часто распространять их и на других близких людей. Мужчина выступает как соперник других мужчин; он находит удовольствие в соревновании, которое ведет к честолюбию, а последнее, в свою очередь, легко переходит в эгоизм. Эти свойства оказываются его природным и неблагоприятным наследственным достоянием. Общепризнанно, что у женщины способность интуиции, быстрое восприятие и, может быть, даже подражание выражены резче, чем у мужчин, но, по крайней мере, некоторые из этих свойств характеризуют низшие расы, а следовательно — прошлое или низшее состояние цивилизации.

Главное различие в умственных способностях обоих полов проявляется в том, что мужчина во всем, за что он берется, достигает совершенства, недостижимого для женщины. Это проявляется как в области глубокой мысли, разума или воображения, так и в вещах, требующих простого употребления органов чувств и рук. Если составить два списка мужчин и женщин, наиболее замечательных в поэзии, живописи, скульптуре, музыке (как в отношении композиции, так и исполнения), в истории, науках и философии, поставив с полдюжины имен в каждом, то эти списки, конечно, не выдержат сравнения. Мы можем, далее, заключить, на основании закона уклонений от среднего уровня, столь превосходно изложенного мистером Гальтоном в его сочинении «Hereditary Genius», что так как мужчины обладают положительным превосходством над женщинами во многих отношениях, то и средний уровень умственных способностей у мужчины должен быть выше, чем у женщины.

У полу человеческих прародителей человека и у дикарей в течение многих поколений происходила борьба между мужчинами за обладание женщинами. Но одной физической силы и роста было бы недостаточно для победы, если бы эти качества не были соединены с храбростью, настойчивостью и энергией. У общественных животных молодые самцы должны выдержать большое соперничество, прежде чем добудут себе самку, а старые самцы принуждены много раз возобновлять поединки для удержания своих самок. Они должны также, если говорить о человеческом роде, защищать своих жен, а также и детей от разного рода неприятелей и охотиться для общего пропитания. Но для того, чтобы избегать неприятелей или успешно нападать на них, для того, чтобы ловить диких животных, выделывать оружие, необходима помощь высших умственных способностей, именно — наблюдательности, рассудка, изобретательности и воображения. Таким образом, эти разнообразные способности должны были находиться в постоянном испытании и подвергаться отбору в период возмужалости; кроме того, они должны были усиливаться вследствие упражнения в тот же период жизни. Следовательно, на основании часто упоминаемого нами принципа, мы должны ожидать, что эти способности будут, по крайней мере, стремиться переходить преимущественно к мужским потомкам в соответствующее время периода возмужалости.

Возьмем случай конкуренции между двумя мужчинами или мужчиной и женщиной, причем оба обладают всеми умственными способностями в одинаковой степени совершенства, с тем только исключением, что один из соперников наделен большей энергией, настойчивостью и смелостью. Последний непременно достигнет большего совершенства, каков бы ни был предмет соревнования, и получит перевес[1102]. Его можно было бы назвать гениальным, потому что, по словам одного великого авторитета, гениальность есть результат терпения; а терпение в этом смысле, конечно, обозначает ни перед чем не отступающую непреклонную настойчивость. Тем не менее, такое определение гениальности, по-видимому, неудовлетворительно, потому что без участия высших способностей — воображения и ума нельзя добиться выдающегося успеха в очень многих предметах. Эти же способности, равно как и предыдущие, развились у мужчины частью путем полового отбора, то есть путем борьбы между соперничающими мужчинами, частью — путем естественного отбора, то есть успеха в общей борьбе за жизнь. А так как в обоих случаях борьба происходила в зрелом возрасте, то приобретенные эти путем особенности должны были передаваться мужним потомкам полнее, чем женским. Явление это поразительным образом согласуется с воззрением на изменение и укрепление многих наших умственных способностей чрез посредство полового отбора: во-первых, способности эти подвергаются значительным "изменениям в период достижения половой зрелости[1103], а во-вторых, у скопцов они остаются в течение всей жизни на более низкой ступени развития. Отсюда развилось в конце концов превосходство мужчины над женщиной. В самом деле, хорошо, что закон одинаковой наследственной передачи признаков обоим полам преобладает у всех млекопитающих, — иначе, мужчина, вероятно, превосходил бы женщину по умственным дарованиям настолько же, насколько павлин превосходит паву по красоте оперения.

Не нужно забывать, что стремление признаков, приобретенных в позднюю пору жизни тем или другим полом, передаваться тому же полу в соответствующем возрасте и стремление признаков, приобретенных в юности, передаваться обоим полам, хотя и представляют общие правила, но имеют и свои исключения. Будь эти правила верны для всех случаев, мы могли бы заключить (но я здесь выхожу уже за пределы моей задачи), что наследственные результаты первоначального воспитания мальчиков и девочек должны передаваться в одинаковой степени обоим полам, так что теперешнее неравенство между полами в умственных способностях не может быть сглажено одинаковым способом первоначального воспитания, как оно и не могло быть обусловлено неравенством первоначального воспитания. Для того, чтобы женщина достигла одного уровня с мужчиной, ей следовало бы, приблизительно в зрелой возрасте, развивать в себе энергию и настойчивость и упражнять до высшей степени разум и воображение; в таком случае она, вероятно, передала бы эти качества преимущественно своим взрослым дочерями Но вся масса женщин могла бы, конечно, подняться [в своем умственном уровне] только в том случае, если бы в течение многих поколений женщины, отличавшиеся такими выдающимися достоинствами, вступали в брак и производили большее число потомков, чем другие женщины. Но, как уже было замечено выше относительно физической силы, хотя между мужчинами не происходит теперь борьбы из-за обладания женами, и эта форма отбора отжила свое время, они, тем не менее, должны выдерживать в зрелые годы ожесточенную борьбу для поддержания себя и своих семейств. Это же обстоятельство должно вести к поддержанию или даже к усилению их умственных способностей и, как неминуемое следствие, к сохранению ныне существующего неравенства между полами[1104].

ГОЛОС И МУЗЫКАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ.

У некоторых видов четвероруких существует большое различие между взрослыми особями обоих полов в силе голоса и развитии голосовых органов, и мужчина, по-видимому, наследовал это различие от своих древних прародителей. Его голосовые связки приблизительно на одну треть длиннее, чем у женщины или у мальчиков; кастрация оказывает на него такое же влияние, как и на низших животных, потому что она «останавливает развитие щитовидного хряща и так далее, которое сопровождает удлинение связок»[1105]. Относительно причин различия между полами мне не остается ничего прибавить к замечанию, сделанному в последней главе, о вероятных результатах продолжительного упражнения голосовых органов у самца под влиянием возбуждения, вызванного любовью, яростью и ревностью. По мнению сэра Дункана Джибба[1106], голос и форма гортани различаются у различных человеческих рас; но у татар, китайцев и так далее голос мужчин не отличается, как говорят, от голоса женщин настолько, как у большинства других рас.

Хотя способность и наклонность к пению и музыке и не составляют полового признака у человека, они не могут быть оставлены здесь без внимания. Звуки, издаваемые животными всех родов, служат, правда, различным целям, но существуют сильные доводы в пользу того, что первоначальное употребление голосовых органов и их усовершенствование стояло в связи с размножением видов. Насекомые и некоторые из пауков суть самые низшие из животных, которые произвольно издают какие-либо звуки. Это совершается у них обыкновенно с помощью превосходно устроенных органов стрекотания, встречающихся часто исключительно у самцов. Звуки, производимые таким образом, состоят, мне кажется, во всех случаях из одной и той же ноты, повторяемой ритмически[1107], и бывают иногда приятны даже для человеческого уха. Их главная и в некоторых случаях исключительная задача заключается в том, чтобы призывать или пленять особей другого пола.

У рыб звуки издаются, как говорят, в некоторых случаях только самцами в период размножения. Все позвоночные, дышащие воздухом, по необходимости обладают для вдыхания и выдыхания воздуха аппаратом с трубкой, способной закрываться, на одном конце. Следовательно, когда первобытные члены этого класса были сильно возбуждены и их мышцы сильно сокращались, они должны были, по всей вероятности, издавать бесцельные звуки, но эти звуки, если они каким-либо образом оказывались полезными, могли легко быть видоизменены или усилены путем сохранения изменений, наиболее приспособленных к цели. Земноводные — это низшие из позвоночных, дышащих воздухом, и многие из них, именно лягушки и жабы, обладают голосовыми органами, находящимися в беспрерывной деятельности в период размножения и весьма часто развитыми гораздо более у самца, чем у самки. У черепахи только самец производит звуки и то лишь в период любви; самцы-аллигаторы кричат или ревут в эту же пору. Всякому известно, в каких обширных размерах птицы употребляют свои голосовые органы как средство ухаживания, а некоторые виды их способны также производить [звуки], которые можно назвать инструментальной музыкой.

В классе млекопитающих, который интересует нас здесь по-преимуществу, самцы почти всех видов употребляют свои голоса в период размножения более, чем во всякое другое время, а некоторые совершенно безгласны вне этой поры. У других видов оба пола или одни самки употребляют свои голоса для любовного призыва. Ввиду этих фактов и того, что голосовые органы некоторых четвероногих развиты гораздо более у самца, нежели у самки, притом постоянно или временно в период размножения, и, далее, ввиду того, что у большинства низших классов звуки, издаваемые самцом, служат не только зовом, и средством возбуждать или привлекать самок, нужно удивляться каким образом у нас до сих пор нет еще положительных доказательств употребления этих органов самцами млекопитающих с целью очаровывать самок. Американский Mycetes саrауа представляет, может быть исключение, как и одна из обезьян, родственная человеку, именно Hylobates agilis. Последняя обезьяна обладает чрезвычайно громким музыкальным голосом. Мистер Уотергаус говорит[1108]: «Мне казалось, в восходящей и нисходящей гамме интервалы были всегда настоящими полутонами, и я уверен, что высшая нота была действительно октавой по отношению к низшей. Эти звуки по своему характеру очень музыкальны, и я не сомневаюсь, что хороший скрипач мог бы дать возможно верное понятие о музыкальном произведении гиббона, за исключением силы звука». Затем мистер Уотергаус приводит ноты. Профессор Оуэн, также знающий музыку, подтверждает предыдущее замечание и указывает, хотя и ошибочно, что этот гиббон «лишь один из всех млекопитающих может считаться поющим». Он кажется сильно взволнованным после исполнения этой музыки. К сожалению, никогда не удавалось наблюдать с точностью его нравов в естественном состоянии, но, по аналогии с другими животными, весьма вероятно, что он использует свои музыкальные способности преимущественно в период ухаживания.

Гиббон — это не единственный вид из всего рода, умеющий петь, ибо мой сын, Френсис Дарвин, слушал со вниманием, как Н. leucis пел в Зоологическом саду песню, состоявшую из трех явно музыкальных нот, с правильными музыкальными интервалами. Еще замечательнее, что некоторые грызуны издают музыкальные звуки. Много упоминалось о поющих мышах, которых даже показывали, хотя все в этом случае подозревали обман. Но, наконец, мы получили ясное указание от известного наблюдателя С. Локвуда[1109], который говорит о музыкальных способностях одного американского вида, Hesperomys gnatus, принадлежащего к роду, отличному от нашей английской мыши. Маленькое животное это жило в неволе, и музыкальное исполнение слышали неоднократно. В одной из двух его главных песен «последний музыкальный такт растягивался на два и на три; по временам голос переходил от C-dur и D-dur к С и D, колебался некоторое время трелью на этих двух нотах и снова быстро возвышался до С и D-dur. Разница между полутонами была резко выражена, так что хорошее ухо легко могло это уловить». Мистер Локвуд приводит обе песни в нотах и прибавляет, хотя эта маленькая мышь «не соблюдала тактов, однако держалась ключа В (дубль-бемоль) и строго в мажорном тоне... Ее нежный ясный голосок спускался на октаву со всей возможной точностью и затем при обратном подъеме восходил быстрой трелью до С и D-dur». Один критик спрашивал, каким образом человеческое ухо (ему следовало бы прибавить: и ухо других животных) могло путем отбора учиться разбирать музыкальные ноты. Но вопрос этот свидетельствует о некотором непонимании им предмета. Шум есть ощущение, проистекающее от сочетания нескольких «простых колебаний» воздуха различных периодов, из которых каждое повторяется столь часто, что отдельно не может быть уловлено ухом. Шум тем только и отличается от музыкального звука, что ему недостает продолжительности однородных колебаний и гармонического сочетания тонов между собой. Таким образом, ухо, способное воспринимать негармонические звуки — а большое значение этой способности для всех животных признается всеми, — должно обладать чувствительностью и в отношении к музыкальным звукам. Мы имеем доказательства существования такой способности у самых низко организованных животных; так, ракообразные снабжены слуховыми волосками различной длины, которые отвечают колебаниями на музыкальные звуки определенной высоты[1110]. Выше было указано, что подобные же наблюдения были сделаны над волосками на антеннах комаров. Добросовестные наблюдатели утверждают положительно, что пауки привлекаются музыкой. Известно, далее, что собаки воют при некоторых звуках[1111]. Тюлени, видимо, любят музыку, и этим пристрастием, которое «было хорошо известно древним, часто пользуются современные охотники»[1112].

Поэтому, что касается простого восприятия музыкальных нот, то оно свойственно не только человеку, но, по-видимому, и всякому другому животному. Гельмгольц разъяснил, исходя из физиологических принципов, почему гармония приятна, а дисгармония неприятна человеческому уху; но это мало касается нашего исследования, ибо музыка, основанная на гармонии, есть позднейшее изобретение. Нас занимает более мелодия, и здесь опять становится понятным, на основании разъяснений Гельмгольца, почему вошли в употребление ноты нашей музыкальной шкалы. Ухо разлагает все звуки на составляющие их «простые колебания», хотя мы и не осознаем этого процесса анализа. В музыкальной ноте преобладающим является обыкновенно самый низкий тон; остальные, менее явственные, представляют октаву, дуодециму, вторую октаву и так далее, то есть гармоничные тоны к основному. В состав любых двух нот нашей шкалы входит несколько общих обертонов. Вполне ясно поэтому, что в случае, когда животное желает петь непременно одну и ту же песню, оно будет последовательно выводить те ноты, которые имеют много общих обертонов, то есть оно будет выбирать для своей песни ноты, принадлежащие к нашей музыкальной шкале.

Но если нас спросят, далее, почему музыкальные тоны при известной последовательности и ритме доставляют человеку и другим животным удовольствие, то мы в состоянии объяснить это так же мало, как и то, почему приятны различные запахи и вкусовые ощущения. Что звуки эти в какой-то мере приятны слуху животных, мы можем заключить из того, что они издаются в период ухаживания многими насекомыми, пауками, рыбами, земноводными и птицами, ибо если бы самки не умели ценить их, если бы эти звуки не возбуждали и не очаровывали их, то настойчивые усилия самцов и сложные органы, развитые часто исключительно у них, были бы бесполезны, — а этого невозможно допустить.

Принимают обыкновенно, что у человека пение послужило основой или началом инструментальной музыки. Так как ни наслаждение музыкой, ни способность производить музыкальные звуки, не принадлежат к способностям, сколько-нибудь полезным человеку в обыденной жизни, то их нужно отнести к наиболее загадочным из всех его способностей! Они встречаются, хотя в очень грубом состоянии, у людей всех рас даже самых диких; только вкусы различных рас так несходны, что наша музыка не доставляет ни малейшего удовольствия дикарям, а их музыка в большинстве случаев для нас отвратительна и бессмысленна. Доктор Зееман в своих весьма интересных заметках по этому предмету[1113] «сомневается, чтобы даже между народами Западной Европы, близко связанными тесными и частыми сношениями, музыка одного понималась совершенно одинаково другими. Подвигаясь к востоку, мы убеждаемся, что существует на самом деле различный музыкальный язык. Веселые песни и плясовая музыка бывают там не в мажорном тоне, как у нас, а всегда в минорном». Но отличался ли полу человеческий родоначальник человека, подобно упомянутому выше гиббону, способностью производить, а поэтому несомненно и оценивать, музыкальные звуки или нет,— мы во всяком случае знаем, что человек обладал этими способностями уже в очень отдаленное время. Господин Ларте описал две флейты из кости и рога северного оленя, которые были найдены в пещерах вместе с кремниевыми орудиями и остатками вымерших животных. Пение и пляски также очень древни, они и теперь в ходу у всех или почти у всех низших человеческих рас. Поэзия, которая, по-видимому, возникла из песни, также настолько древнее искусство, что многие были удивлены, узнав, что она возникла в самые древние времена, о каких только мы имеем какие-либо сведения.

Музыкальные способности, которых не лишена вполне ни одна из рас, способны к быстрому и высокому развитию; так, готтентоты и негры становятся превосходными музыкантами, несмотря на то, что на их родине они редко практикуют то, что мы могли бы назвать музыкой. Швейнфурт, однако, хвалит некоторые простые мелодии, слышанные им в центральной Африке. В том обстоятельстве, что в латентном состоянии человек обладает музыкальными способностями, нет ничего удивительного; некоторые виды птиц, никогда не поющие в естественном состоянии, могут без большого труда выучиваться этому; так, например, домовый воробей выучивается песне коноплянки. Так как эти два вида близко сродни и принадлежат к отряду Insessores, который заключает в себе почти всех существующих в мире певчих птиц, то весьма возможно или даже вероятно, что прародитель воробья был певчей птицей. Гораздо замечательнее то, что попугай, принадлежащий к другой группе, отличной от Insessores и имеющий совершенно иначе устроенные голосовые органы, может выучиваться не только говорить, но и насвистывать мелодии, составленные человеком, что доказывает наличие у него известных музыкальных способностей. Тем не менее, было бы чрезвычайно поспешно принять, что попугаи произошли от какого-либо древнего прародителя, бывшего певцом. Можно привести много аналогичных случаев, где органы и инстинкты, первоначально приспособленные для одного какого-либо употребления, были впоследствии использованы

для какой-нибудь совершенно иной цели[1114]. Следовательно, способность к высокому музыкальному развитию, которой обладают дикие расы людей, может быть обязана своим происхождением или тому обстоятельству, что нашим полу человеческим прародителям был известен какой-нибудь грубый род музыки, или просто тому, что собственно голосовые органы были приобретены ими для какой-нибудь другой цели. Но в последнем случае мы должны принять, что они уже обладали, как попугаи в вышеприведенном случае и, как кажется, многие другие животные, некоторым чувством мелодии.

Музыка пробуждает у нас различные эмоции, но не самые ужасные из них, такие, как ужас, страх, ярость и так далее Она пробуждает более мягкие чувства нежности и любви, переходящие легко в благочестивое настроение. В китайских летописях мы читаем: «Музыка обладает силой низводить небо на землю». Далее, музыка возбуждает в нас чувство торжества и воодушевления к войне. Эти могучие и смешанные ощущения легко могут дать начало самым возвышенным чувствам. Мы можем выразить, как замечает доктор Зееман, большую силу чувства в одной музыкальной ноте, чем в целых писанных страницах. Почти те же эмоции, но далеко не столь сильные и сложные, ощущаются, по-видимому, птицами, когда раздается полнозвучная песня самца, соперничающего с другими самцами, чтобы очаровать самку. Любовь составляет до сих пор самую обыкновенную тему наших собственных песен. Как замечает Герберт Спенсер, музыка «пробуждает спящие чувства, возможности, которых мы не предполагали и смысл которых для нас непонятен, или, по выражению Рихтера, она говорит о вещах, которых мы не видели и никогда не увидим». С другой стороны, когда сильные душевные движения испытываются и выражаются в ораторской речи или даже в обыкновенном разговоре, инстинктивно употребляются музыкальные модуляции и ритм. Африканский негр нередко выражает свое возбуждение песней; «другой отвечает ему тем же, а остальные вторят в унисон хором, как бы увлеченные волной музыкального настроения»[1115]. Даже обезьяны также выражают сильные ощущения различными тонами: гнев и нетерпение — низкими, страх и боль — высокими нотами[1116]. Ощущения и мысли, возбуждаемые в нас музыкой или модуляциями оратора, кажутся нам по своей неопределенности и вместе с тем глубине как бы психическим возвратом к эмоциям и мыслям давно прошедшего времени.

Все эти факты, относящиеся к музыке и вдохновенной речи, становятся до известной степени понятными, если мы предположим, что музыкальные тоны и ритмы употреблялись нашими полу человеческими предками в период ухаживания, когда животные всех родов возбуждены не только любовью, но также сильными страстями — ревностью, соперничеством и торжеством. В этом случае, вследствие глубоко заложенного в нас начала врожденных ассоциаций, музыкальные тоны могли бы возбуждать в нас смутным и неопределенным образом сильные эмоции давно прошедшего времени. Так как мы имеем все основания полагать, что членораздельная речь возникла позже всех искусств и является несомненно самым высоким из искусств, приобретенных человеком, и что инстинктивная способность ритмично издавать музыкальные звуки развита у самых низших животных, то мы впали бы в противоречие с принципом эволюции, если бы решились допустить, что музыкальные способности человека развились из интонаций вдохновенной речи. Мы должны скорее предположить, что ритмы и модуляции в речи оратора возникли из развившихся ранее музыкальных способностей[1117]. Этим путем нам удается уразуметь, почему музыка, пляски, пение и песни возникли так давно. Но идя далее, мы, как было указано в одной из предыдущих глав, могли бы даже допустить, что музыкальные звуки представляют одну из основ, из которых развился впоследствии язык[1118].

Ввиду того, что голосовые органы у самцов многих четвероруких животных развиты гораздо более, чем у самок, и что одна из человекообразных обезьян, гиббон, издает целую октаву музыкальных нот и, можно сказать, поет, нам недалеко до мысли, что прародители человека, женского или мужского пола, или обоих полов, прежде чем они приобрели способность выражать свою взаимную любовь членораздельной речью, старались пленять друг друга музыкальными звуками и ритмом. Мы знаем так мало относительно употребления голоса у четвероруких в период любви, что не имеем возможности решить, была ли привычка петь приобретена первоначально нашими мужскими или женскими предками. По общему мнению, женщины обладают более нежными голосами, чем мужчины. Насколько это в состоянии служить нам руководством, мы можем заключить, что женщины первые приобрели музыкальные способности, чтобы привлекать особей другого пола[1119]. Но если так, то это должно было иметь место в очень отдаленное время, прежде чем предки человека в такой мере очеловечились, что стали

смотреть на своих жен только как на полезных рабынь и обращаться с ними соответственным образом. Страстный оратор, певец или музыкант, который своими разнообразными звуками или модуляциями голоса возбуждает самые сильные эмоции в своих слушателях, едва ли подозревает, что пользуется теми же средствами, которыми в очень отдаленной древности его полу человеческие предки возбуждали друг у друга пламенные страсти во время ухаживания и соперничества.

ВЛИЯНИЕ КРАСОТЫ ПРИ ЗАКЛЮЧЕНИИ БРАКОВ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РОДЕ.

В цивилизованной жизни выбор жены мужчиной определяется в значительной степени, хотя, конечно, не исключительно, внешностью. Но мы занимаемся преимущественно первобытными временами и не имеем другого средства, чтобы судить об этом предмете, кроме изучения нравов полу цивилизованных и диких народов. Если окажется, что мужчины различных рас предпочитают женщин с известными качествами, или, наоборот, что женщины предпочитают определенных мужчин, то мы должны будем рассмотреть, может ли подобный выбор, продолжающийся в течение многих поколений, оказать какое-либо заметное влияние на расу, на один или оба пола — в соответствии с преобладающей формой наследственности.

Будет уместным показать сначала несколькими примерами, что дикари обращают величайшее внимание на свою внешность[1120]. Их страсть к украшениям известна, и один английский философ доходит даже до предположения, что одежда была первоначально придумана для украшения, а не для тепла. По замечанию профессора Вайтца, «как бы ни был человек беден и жалок, он все-таки находит удовольствие в украшении себя». Экстравагантность в украшениях у нагих индейцев Южной Америки видна из следующего: «Крепкий мужчина с трудом зарабатывает в две недели довольно денег, чтоб купить то количество chica, которое нужно для того, чтоб выкрасить себя в красный цвет»[1121]. Древние европейские дикари периода северного оленя приносили в свои пещеры всякую блестящую или своеобразную вещь, попадавшуюся им на глаза. И в настоящее время дикари везде украшают себя перьями, ожерельями, запястьями, серьгами и так далее; они раскрашивают себя со всевозможным разнообразием. «Если бы народы, раскрашивающие себя, — замечает Гумбольдт,— были изучены с тем же вниманием, как народы, носящие одежду, то оказалось бы, что в изобретении различных мод живописных украшений самое богатое воображение и самые изменчивые капризы играли такую же роль, как и относительно мод одежды».

В одной части Африки принято красить веки черной краской, а в другой — красить ногти в желтый или пурпурный цвет. Во многих местах красят волосы в различные цвета. В различных странах красят зубы черной, красной и голубой краской и так далее, а на Малайском архипелаге считается даже позором иметь белые зубы, «как у собаки». Нельзя назвать ни одной обширной страны, начиная от полярных областей на севере до Новой Зеландии на юге, где бы туземцы не татуировались. Это обыкновение существовало также у евреев древних времен и у древних британцев. В Африке некоторые туземцы также татуируются, но еще более употребительны у них рубцы на коже, которые образуются втиранием соли в разрезы на различных частях тела и считаются у жителей Кордофана и Дарфура «большим украшением». В странах, населяемых арабами, полная красота немыслима без насечек на щеках или висках[1122]. В Южной Америке, по замечанию Гумбольдта, «мать обвинили бы в самом преступном равнодушии к детям, если бы она не употребила искусственных средств, чтобы придать икрам ног форму, соответствующую моде страны». В Старом и Новом Свете форма черепу изменялась в прежние времена в раннем возрасте самым странным образом; то же делается еще и теперь в разных местах, и такие уродливости считаются украшением. Например, дикари Колумбии[1123] считают плоскую голову «чрезвычайно красивой».

Волосы служат предметом особой заботливости в различных странах. Им то дают расти до полной длины, почти до земли, то сбивают их в плотные «курчавые вальки, составляющие гордость и славу папуасов»[1124]. В Северной Африке «мужчине нужно от восьми до десяти лет, чтобы довести прическу до полного совершенства». Другие народы бреют головы, а в некоторых частях Южной Америки и Африки вырывают даже брови и ресницы. Туземцы верхнего Нила выбивают четыре передних зуба, говоря, что они не желают походить на скотов. Далее к югу люди племени батоков выбивают себе только два верхних резца, что, как замечает Ливингстон[1125], придает лицу отвратительный вид вследствие того, что нижняя челюсть выдается; но эти люди считают присутствие резцов крайним безобразием, и, увидав однажды нескольких европейцев, закричали: «Посмотрите на большие зубы!» Их главный предводитель Себитуани тщетно старался изменить эту моду. В различных частях Африки и Малайского архипелага туземцы стачивают резцы в виде зубцов пилы или проделывают в них отверстия, в которые вставляют колышки.

Подобно тому как мы восхищаемся по преимуществу красотой лица, у дикарей лицо составляет главный объект уродований. Во всех частях света носовая перегородка и реже ноздри пронизываются и в отверстие продеваются кольца, палочки, перья и другие украшения. Уши бывают всегда проколоты и украшены подобным же образом, а у ботокудов и ленгуасов в Южной Америке отверстие мало-помалу увеличивается до того, что нижний край уха касается плеча. В Северной и Южной Америке и в Африке прокалывают верхнюю или нижнюю губу, а у ботокудов отверстие в нижней губе так велико, что в него вкладываются деревянные кружки четырех дюймов в диаметре. Мантегацца приводит любопытный анекдот и о стыде, который чувствовал один южноамериканский уроженец, и о насмешках, которым он подвергался, продав свое tembeta, большой крашеный деревянный кружок, продеваемый в отверстие губы. В центральной Африке женщины прокалывают нижнюю губу и носят в ней кусок кристалла, который при движениях языка во время разговора «производит особенное колебание, чрезвычайно смешное на наш взгляд». Жена начальника Латуки говорила сэру Бейкеру[1126], что «госпожа Бейкер была бы гораздо красивее, если бы вырвала себе четыре передних зуба нижней челюсти и вставила длинный, заостренный, полированный кристалл в нижнюю губу». Далее к югу, в племени макалоло прокалывается верхняя губа и в отверстие вдевается большое металлическое или бамбуковое кольцо, называемое pelele. «Благодаря ему губа одной женщины выдавалась на два дюйма за кончик носа, а когда эта женщина улыбалась, то вследствие сокращения мышц губа поднималась выше глаз». «Зачем ваши женщины носят такие вещи?» спросил кто-то почтенного предводителя Чинсурди. Видимо удивленный столь нелепым вопросом, он отвечал: «Для красоты! Это единственное украшение женщин. Мужчины имеют бороды, у женщин их нет. Что бы такое была женщина без пелелё? Со ртом как у мужчины и без бороды ее нельзя было бы даже назвать женщиной»[1127].

Едва ли какая-либо часть тела, которую можно изменить неестественным образом, избегла уродования. Страдание, причиняемое таким образом, должно быть чрезвычайно велико; многие операции требуют нескольких лет для полного окончания, из чего ясно, что убеждение в их необходимости должно быть очень сильно. Побуждающие причины различны: мужчины красят свое тело, чтобы казаться грозными в битвах; некоторые уродования связаны с религиозными обрядами или служат знаком возмужалости или положения, занимаемого человеком, или, наконец, служат отличительными признаками племен. Так как у дикарей одна и та же мода держится очень долго[1128], то эти уродования, от каких бы причин они ни произошли первоначально, вскоре становятся отличительными признаками. Однако украшение само по себе, тщеславие и возбуждение удивления других были, по-видимому, самыми обыкновенными мотивами. Относительно татуирования мне говорили новозеландские миссионеры, что, когда они старались убедить некоторых девушек бросить этот обычай, те отвечали: «Мы должны иметь хоть несколько черточек на губах, иначе, когда мы состаримся, мы будем такими безобразными». Относительно мужчин в Новой Зеландии очень компетентный судья говорит[1129]: «Иметь красиво татуированное лицо было предметом желаний всей молодежи, чтобы сделать себя привлекательными для женщин и заметными на войне». Звезда на лбу и пятнышко на подбородке считаются женщинами одной части Африки неотразимой прелестью[1130]. В большей части, но не во всех частях света, мужчины украшены более женщин и часто различно; иногда, хотя редко, женщины не носят никаких украшений. Так как у дикарей женщины принуждены исполнять большую часть работы и так как им не дают лучшей пищи, то, согласно с характерным эгоизмом мужчины, им не позволяют добывать себе или носить наиболее ценимых украшений. Наконец, весьма замечателен факт, доказываемый вышеприведенными примерами, что те же приемы в изменении формы головы, украшении волос, раскрашивании тела, татуировке, прокалывании носа, губ и ушей, вырывании или обтачивании зубов и так далее преобладают и преобладали в течение долгого времени в самых отдаленных друг от друга частях света. Крайне невероятно, чтобы эти обычаи, общие столь многим различным народам, развились по преданию из какого-нибудь общего источника. Они скорее указывают на близкое сходство ума у всех людей, к каким бы расам они ни принадлежали, в чем убеждает нас и почти повсеместный обычай плясок, замаскировываний и грубой живописи.

После этих предварительных замечаний о восхищении, которое испытывают дикари в отношении различных украшений и деформаций, крайне уродливых на наш взгляд, посмотрим, в какой степени мужчины привлекаются внешностью их женщин и какие у них понятия о красоте. Мне приходилось слышать, что дикари вообще совершенно равнодушны к красоте своих женщин и ценят их только как рабынь, поэтому не мешает заметить, что это заключение стоит в противоречии с заботливостью, с которой женщины украшают себя, или с их тщеславием. Бёрчелл[1131] приводит забавный рассказ об одной бушменке, которая употребляла столько жира, красной охры и блестящего порошка, что «должна была разорить всякого не очень богатого мужа». Она обнаруживала также «большое тщеславие и слишком заметное сознание своего превосходства». Мистер Уинвуд Рид сообщает мне, что негры Западного берега часто рассуждают о красоте своих женщин. Некоторые компетентные наблюдатели приписывают страшно распространенный обычай детоубийства отчасти желанию женщин сохранить свою красоту[1132]. В некоторых местах женщины носят талисманы и ладанки для приобретения любви мужчин, и мистер Броун приводит название четырех растений, употребляемых с этой целью женщинами северо-западной Америки[1133].

Хирн[1134], превосходный наблюдатель, который провел много лет с американскими индейцами, замечает, говоря о женщинах: «Спросите северного индейца, что такое красота, и он ответит: широкое, плоское лицо, маленькие глаза, высокие скулы, три или четыре широких черных полосы на каждой щеке, низкий лоб, большой широкий подбородок, толстый крючковатый нос, желто-коричневая кожа и груди, висящие до пояса». Паллас, посетивший северные части Китайской империи, говорит: «Наиболее ценятся женщины маньчжурского типа, то есть с широким лицом, высокими скулами, очень широким носом и громадными ушами»[1135], и Фогт замечает, что косоглазие, общее китайцам и японцам, преувеличивается на их картинах, «по-видимому, с целью выявить вполне их красоту в отличие от глаз красноволосых варваров». Известно, как несколько раз замечал Хёк, что жители внутреннего Китая считают европейцев крайне безобразными за их белые лица и выдающиеся носы. На наш взгляд носы далеко не слишком длинны у туземцев Цейлона, но «китайцы VII столетия, привыкшие к плоским чертам лица монгольской расы, были поражены выдающимися носами сингалезцев, и Тсанг, описывая их, говорит, что «у них — клюв птицы на человеческом туловище»».

Финлейсон после подробного описания жителей Кохинхины говорит, что их главная характеристика — круглые головы и лица; он прибавляет: «Округлость всего их облика выражается всего резче у женщин, которые считаются тем красивее, чем сильнее выражена у них эта форма лица». Сиамцы отличаются маленькими носами с расходящимися ноздрями, большим ртом, довольно толстыми губами, чрезвычайно большим лицом и очень выдающимися широкими скулами. Поэтому неудивительно, что «красота в нашем смысле им совершенно чужда, а своих женщин они считают гораздо красивее европеянок»[1136].

Известно, что у многих готтентоток задняя часть тела чрезвычайно развита; они обладают стеатопигией, и сэр Эндрю Смит уверен, что эта особенность кажется особенно привлекательной для их мужчин[1137]. Он раз видел готтентотку, которая считалась красавицей и у которой задняя часть тела была так велика, что, сидя на ровной земле, эта женщина не могла встать и должна была ползти на корточках до первой покатости. Некоторые женщины у различных негритянских племен отличаются такой же особенностью. По рассказам Бёртона, «сомалийцы, выбирая себе жен, ставят их в ряд и предпочитают ту, которая больше всех выдается after go [задней частью тела]. Ничто не может быть противнее для негра, чем противоположная форма тела[1138].

Что касается цвета кожи, то негры смеялись над Мунго-Парком за белизну его кожи и его длинный нос, считая это «отвратительным и неестественным уродством». Он, наоборот, восхвалял блестящий черный цвет их кожи и изящную уплощенность их носа. Это, говорили они, «медовые речи», и давали ему есть. Африканские мавры также «морщили брови и ужасались» перед белизной его кожи. На восточном берегу мальчики-негры, увидав Бёртона, начали кричать: «Посмотрите на белого человека, разве он не похож на белую обезьяну?» На западном берегу, как сообщает мне мистер Уинвуд Рид, негры ценят совершенно черную кожу выше той, которая имеет более светлый оттенок. Но их ужас перед белизной может быть отчасти объяснен, по мнению того же путешественника, верованием большинства негров, что демоны и духи бывают белые, или же тем, что этот цвет они считают признаком болезни.

Баньяи в южной части материка — негры, но «между ними встречаются часто особи светлого кофейного цвета, и этот оттенок считается красивым во всей стране». Таким образом, мы встречаем здесь совершенно другой вкус. У кафров, значительно отличающихся от негров, «кожа, за исключением племен близ Делагоа-Бей, не всегда черная: преобладающий цвет — смесь черного с красным, и самый обыкновенный оттенок — шоколадный. Темная кожа, будучи наиболее естественной, конечно, ценится всего больше. Сказать кафру, что у него светлая кожа или что он похож на белого человека, было бы плохим комплиментом. Я слышал об одном несчастном, который был так красив, что ни одна девушка не желала выйти за него замуж». Один из титулов короля зулусов гласит: «Ты, который черен»[1139]. Мистер Гальтон, рассказывая мне о туземцах Южной Африки, заметил, что их понятия о красоте крайне отличаются от наших, потому что в одном племени две стройные, светлые и хорошенькие девушки совсем не пользовались вниманием туземцев.

Перейдем теперь к другим частям света. На Яве желтая, а не белая, девушка считается, по словам госпожи Пфейфер, красавицей. Один кохинхинец «отзывался с большим презрением о жене английского посланника, говоря, что у нее зубы белые, как у собаки, а цвет лица розовый, как картофельные цветы». Мы видели, что китайцы не любят нашей белой кожи и что североамериканцы восхищаются желтовато-коричневым цветом. В Южной Америке племя юракара, которое живет на лесистых сырых склонах восточных Кордильер, известно по замечательно светлому оттенку кожи, что выражает и его название на родном языке; тем не менее, и юракары считают, что европейские женщины далеко уступают их собственным[1140].

У некоторых северо американских племен волосы на голове вырастают до чрезвычайной длины, и Кетлин приводит любопытное доказательство уважения, которым пользуется этот признак; именно, предводитель племени крау был избран на это место потому, что волосы его были длиннее, чем у всех других мужчин племени: они имели десять футов и семь дюймов длины. Аймары и квехи в Южной Америке также отличаются длинными волосами, и длина волос, как сообщает мне мистер Д. Форбс, считается такой красотой, что отрезание волос служит для них самым страшным наказанием. На обеих, то есть северной и южной, половинах материка туземцы иногда увеличивают видимую длину волос, вплетая в них волокнистые вещества. Несмотря на то, что волосы на голове так ценятся, иметь волосы на лице считается северо американскими индейцами «крайне вульгарным», и они тщательно вырывают каждый волосок. Этот обычай преобладает на всем американском материке от острова Ванкувер на севере и до Огненной Земли на юге. Когда Йорк-Минстер, уроженец Огненной Земли, находившийся на «Бигле», был привезен обратно на родину, соотечественники говорили, что ему следует вырвать немногие короткие волосы, росшие у него на лице. Они также грозили молодому миссионеру, остававшемуся некоторое время у них, раздеть его до нага и вырвать волосы на его лице и теле, несмотря на то, что он далеко не отличался обилием волос. Этот обычай доведен до такой крайности, что индейцы в Парагвае вырывают себе брови и ресницы, говоря, что они не желают быть похожими на лошадей[1141].

Замечательно, что на всем земном шаре племена, почти совершенно лишенные бороды, не терпят волос на лице и теле и старательно вырывают их. Калмыки безбороды, и, как известно, они, подобно американцам, уничтожают всякий волосок на лице; то же делают и полинезийцы, некоторые малайцы и сиамцы. Мистер Вейч говорит, что японские дамы «все восставали против наших усов и бакенбард, считая их крайне безобразными, и советовали срезать их, чтобы походить на японских мужчин». Новозеландцы имеют короткую курчавую бороду, но прежде они вырывали волосы на лице. У них есть пословица: «Нет жены для волосатого мужчины». Впрочем, взгляд этот, кажется, изменился в Новой Зеландии, может быть, благодаря соседству с европейцами, и я убежден, что в настоящее время бороды составляют предмет гордости у маори[1142].

С другой стороны, бородатые расы восхищаются своими бородами и высоко ценят их. У англосаксов каждая часть тела по закону имела известную ценность: «потеря бороды ценилась в двадцать шиллингов, тогда как перелом бедра только в двенадцать»[1143]. На востоке мужчины торжественно клянутся своими бородами. Мы видели, что Чинсурди, вождь племени макалоло в Африке, считал бороду большим украшением. У обитателей островов Фиджи на Тихом океане «бороды густые и курчавые и составляют главную их гордость», тогда как жители соседних архипелагов Тонга и Самоа, «без бороды и ненавидят шершавый подбородок». На одном только острове из всей Эллисской группы «мужчины отличаются густыми бородами и немало гордятся этим»[1144]. Мы видим, таким образом, насколько различные расы людей отличаются в своих понятиях о красоте. У каждого народа, достаточно развитого, чтобы делать изображения своих богов или обоготворяемых правителей, скульпторы, без сомнения, старались выразить свой высший идеал красоты и величия[1145]. С этой точки зрения неплохо сравнить в нашем воображении Юпитера или Аполлона греков с египетскими или ассирийскими статуями, а последние с вызывающими отвращение барельефами на развалинах сооружений Центральной Америки.

Я встречал весьма мало утверждений, противоречащих только что высказанному заключению. Мистер Уинвуд Рид, однако, имевший много случаев для наблюдения не только над неграми западного берега Африки, но и над обитателями внутренних областей, никогда не встречавшимися с европейцами, убежден, что их понятия о красоте в общем одинаковы с нашими, а доктор Ролфс пишет мне, что то же самое он наблюдал в Борну и в странах, населенных племенами пулло. Мистер Рид должен был соглашаться с неграми в их отзывах о красоте туземных девушек, и их понятия о красоте европейских женщин соответствовали нашим. Они ценят длинные волосы и употребляют искусственные средства, чтобы заставить их казаться густыми; они находят также бороды красивыми, хотя у них они чрезвычайно редки. Мистер Рид не мог решить, какая форма носа ценится у них всего больше. Он слышал, как одна девушка говорила: «Я не желаю выйти замуж за него: у него нет носа». Это показывает, что плоский нос не считается красивым. Мы не должны, однако, забывать, что плоские и широкие носы и выступающие челюсти негров Западного берега представляют исключительный тип между обитателями Африки. Несмотря на приведенные выше замечания, мистер Рид полагает, что «негры не любят цвета нашей кожи; на голубые глаза они смотрят с отвращением и думают, что носы наши слишком длинны, а губы слишком тонки». Он не считает вероятным, чтобы негры когда-либо предпочли самую красивую европейскую женщину, физическими качествами которой они бы восхищались, пригожей негритянке[1146].

Общая правильность принципа, уже давно указанного Гумбольдтом[1147], что человек восхищается всеми особенностями, которыми наделила его природа, и часто старается преувеличить их, доказывается многими примерами. Обычай безбородых племен уничтожать малейшие следы бороды и вообще все волосы на теле представляет один из таких примеров. Череп был значительно видоизменяем в древние и новые времена у многих народов, и едва ли можно сомневаться, что это делалось, в особенности в Северной и Южной Америке, с целью усилить какую-нибудь естественную и ценимую особенность строения. Многие американские индейцы восхищаются, как известно, головой, сплющенной до такой степени, что на наш взгляд она напоминает голову идиотов. Туземцы северо-западного берега сдавливают голову в заостренный конус, и у них существует обычай собирать волосы пучком на верхушке головы с целью, как замечает доктор Вильсон, «увеличить кажущуюся вышину их любимой конусообразной формы». Жители Аракана «восхищаются широким гладким лбом, и для образования его привязывают свинцовую пластинку к голове новорожденных детей». С другой стороны, «широкий, округлый затылок считается весьма красивым у жителей островов Фиджи»[1148].

То, что мы видели относительно черепа, повторяется и в отношении носов; древние гунны во времена Аттилы имели обычай сдавливать носы своих детей особыми повязками для того, чтобы усилить свойственный им тип. У таитян название длинноносого считается оскорблением, и они сдавливают носы и лбы детей в видах красоты. То же встречается у малайцев на Суматре, готтентотов, некоторых негров и туземцев Бразилии[1149]. Китайцы от природы имеют чрезвычайно маленькие ноги[1150], и известно, что женщины высших классов уродуют свои ноги, чтобы сделать их еще меньше. Наконец, Гумбольдт полагает, что американские индейцы красят свое тело в красный цвет, чтобы усилить свой естественный оттенок. До настоящего времени европейские женщины усиливают свой природный цвет лица белилами и румянами. Но я сомневаюсь, чтобы многие дикие племена руководились подобными соображениями при окрашивании своего тела.

В модах нашей собственной одежды мы встречаем то же начало и то же желание довести всякую особенность до крайних пределов; мы обнаруживаем, следовательно, тот же дух соревнования. Но моды у дикарей гораздо постояннее наших, и в тех случаях, когда они изменяют искусственным образом свое тело, это и не может быть иначе. Арабские женщины Верхнего Нила употребляют около трех дней для прически волос; они никогда не подражают другим племенам, «но соперничают друг перед другом в совершенстве прически, принятой в их стране». Доктор Вильсон, описывая сдавленные черепа различных американских рас, прибавляет: «Такой обычай искореняется труднее всех других и надолго переживает революционные перевороты, сменяющие династии и изглаживающие более важные национальные особенности»[1151]. То же начало играет важную роль в искусстве отбора, и мы можем таким образом понять, как я объяснил в другом месте[1152], изумительное развитие всех пород животных и растений, которые содержатся только в качестве украшения. Любители постоянно стремятся достичь высшего развития всякого признака; им не нравится что-либо среднее. Конечно, они вовсе не желают какой-либо большой и крутой перемены в общем типе своих пород и любуются только тем, что привыкли видеть; но они страстно желают, чтобы всякая характерная черта была развита несколько более нормы.

Нет сомнения, что чувства человека и низших животных устроены так, что яркие цвета и известные формы, равно как и гармонические или ритмические звуки, доставляют им наслаждение и называются прекрасными; но почему это так, этого мы не знаем. Конечно, неправильно думать, чтобы в уме человека существовала какая-то всеобщая мерка для оценки красоты человеческого тела. Впрочем, возможно, хотя нет ни одного доказательства в пользу такого мнения, что некоторые вкусы становятся с течением времени наследственными. Если же это справедливо, то каждая раса должна обладать своим собственным врожденным идеалом красоты. Утверждали[1153], что безобразие заключается в приближении к строению низших животных, и это, конечно, отчасти верно по отношению к более цивилизованным народам, у которых так высоко ценится ум, но это объяснение вряд ли приложимо ко всем видам безобразия. Люди каждой расы предпочитают то, что привыкли видеть; они не выносят никаких резких перемен, но любят разнообразие и восхищаются всякой характерной чертой, доведенной до умеренной крайности[1154]. Люди, привыкшие к приблизительно овальному лицу, прямым и правильным чертам лица и светлому цвету кожи, восхищаются, как это хорошо известно нам, европейцам, когда эти особенности резко выражены. С другой стороны, люди, которые привыкли к широкому лицу, выдающимся скулам, плоскому носу и черной коже, восхищаются обыкновенно усиленным развитием этих признаков. Нет сомнения, что любого рода признаки могут легко быть выражены слишком резко для того, чтобы быть красивыми. Отсюда совершенная красота, которая требует особенного изменения многих признаков, будет во всех племенах редкостью. Как давно сказал великий анатом Биша, если бы все люди были отлиты в одну и ту же форму, то не существовало бы такой вещи, как красота. Будь все наши женщины так же красивы, как Венера Медицейская, мы были бы очарованы на время, но скоро пожелали бы разнообразия; и как только достигли бы разнообразия — стали бы желать, чтобы известные признаки у наших женщина были развиты несколько больше против существующей общей нормы.

О результатах продолжительного отбора женщин согласно различным мерилам красоты в каждой расе. — О причинах, противодействующих половому отбору у цивилизованных и диких народов. — Условия, благоприятные для полового отбора в первобытные времена. — О способе действия полового отбора у человека. — Женщины диких племен имеют некоторую возможность выбирать себе мужей. — Отсутствие волос на теле и развитие бороды. — Цвет кожи. — Итоги.

В последней главе, мы видели, что все дикие расы высоко ценят украшения, одежду и внешность, и что мужчины имеют совершенно различные идеалы для оценки красоты своих женщин. Теперь мы должны прежде всего рассмотреть, насколько это предпочтение и обусловленный им в течение многих поколений отбор тех женщин, которые были наиболее привлекательными для мужчин каждой расы, изменил тип одних только женщин или обоих полов. У млекопитающих существует, по-видимому, общее правило, что различного рода признаки наследуются одинаково самцами и самками; мы можем поэтому ожидать, что у людей все признаки, приобретенные путем полового отбора женщинами или мужчинами, обычно будут передаваться потомкам обоих полов. Если какие-либо изменения действительно произошли таким путем, то почти несомненно, что различные расы должны видоизменяться различным образом, потому что каждая имеет свой собственный идеал красоты.

У человека, в особенности у дикарей, влиянию полового отбора, насколько он касается физического строения, противодействуют многие причины. Цивилизованных людей сильно привлекают умственные достоинства женщин, их богатство и в особенности общественное положение, потому что мужчины редко женятся на женщинах значительно более низкого общественного класса. Мужчины, которые успели приобрести более красивых жен, не имеют больших шансов оставить длинный ряд потомков, чем мужчины, имеющие менее красивых жен, за исключением тех немногих случаев, когда состояние передается по праву первородства. Что касается противоположной формы отбора, именно выбора наиболее привлекательных мужчин женщинами, то, несмотря на полную или почти полную свободу, которой пользуются в этом отношении женщины цивилизованных народов сравнительно с дикими племенами, — на их выбор в значительной степени влияет общественное положение и богатство мужчин, а успех последних в жизни значительно зависит от их умственных способностей и энергии или от плодов тех же самых умственных качеств их предков. Мне нет надобности извиняться за слишком детальное обсуждение этого предмета, ибо, как замечает немецкий философ Шопенгауэр, «конечная цель всех любовных интриг, все равно, носят ли они комический или трагический характер, имеет для жизни человечества большее значение, чем все остальные стремления. Ведь дело идет здесь не о чем ином, как о воспроизведении следующего поколения... В зависимость от этого поставлено не благо или бедствие отдельной личности, а благо или бедствие всего человеческого рода»[1155].

Мы имеем, однако, основание думать, что половой отбор не остался без влияния у некоторых цивилизованных и полу цивилизованных народов, видоизменив кое-что в телесной структуре некоторых людей, входящих в состав этих народов. Многие убеждены, и, насколько мне кажется, справедливо, что члены нашей аристократии (соединяя под этим именем все богатые семьи, в которых долго удерживалось право первородства), имевшие возможность выбирать в течение многих поколений наиболее красивых женщин из всех классов общества, сделались красивее средних классов, соответственно европейскому идеалу красоты, хотя средние классы поставлены в столь же благоприятные условия жизни для наилучшего развития тела. Кук замечает, что превосходство во внешнем виде, «которое можно наблюдать у лиц, занимающих более высокое положение на всех других островах (Тихого океана), обнаруживается и на Сандвичевых островах»; но это может зависеть главным образом от лучшей пищи и их образа жизни.

Старинный путешественник Чардин, описывая персиян, говорит, что их «кровь теперь весьма облагородилась благодаря частым бракам с грузинами и черкесами, двумя народами, которые превосходят все другие в мире по красоте. В Персии едва ли имеется хотя бы один знатный человек, мать которого не была бы грузинкой или черкешенкой». Он добавляет, что они унаследовали свою красоту «не от своих предков ибо, не будь упомянутых выше смешанных браков, знатные персияне являющиеся потомками татар, были бы крайне безобразны»[1156]. Приведя здесь еще более любопытный случай: жрицы, состоявшие при храме Венеры Эрицинской в Сан-Джулиано в Сицилии, выбирались из числа самых красивых женщин всей Греции; они не были девственницами и весталками, и Катрфаж[1157], сообщающий этот факт, говорит, что женщины в Сан-Джулиано ныне славятся как самые красивые на всем острове и приглашаются художниками в качестве натурщиц. Но очевидно, что достоверность всех упомянутых выше случаев сомнительна.

Следующий случай, хотя он относится к дикарям, вполне заслуживает упоминания вследствие своей курьезности. Мистер Уинвуд Рид сообщает мне, что иолофы, племя негров на западном берегу Африки, «замечательны — все как на подбор — своей красивой внешностью». Один из его приятелей спросил одного из мужчин: «Отчего это все, кого я здесь встречаю, не только ваши мужчины, но и женщины, так красивы?» Иолоф отвечал: «Это очень легко объяснить. Мы всегда имели обычай отбирать самых некрасивых рабынь и продавать их». Едва ли нужно прибавлять, что у дикарей невольницы служат наложницами. То, что этот негр приписывал, — справедливо или нет, решить трудно, — красоту своего племени продолжительному удалению некрасивых женщин, далеко не так странно, как кажется с первого взгляда; я показал уже в другом месте[1158], что негры умеют вполне ценить важность отбора при разведении своих домашних животных, и мог бы привести в подтверждение и другие факты, заимствованные у мистера Рида.

ПРИЧИНЫ, ПРОТИВОДЕЙСТВУЮЩИЕ ПОЛОВОМУ ОТБОРУ ИЛИ ЗАДЕРЖИВАЮЩИЕ ЕГО У ДИКАРЕЙ.

Главные причины состоят в следующем: во-первых, в так называемых общинных браках, или свободном смешении полов; во-вторых, в убийстве рождающихся девочек; в-третьих, в ранних помолвках, и, наконец, в униженном положении женщин, на которых смотрят, как на простых рабынь. Эти четыре пункта должны быть рассмотрены с некоторой подробностью.

Очевидно, что до тех пор, пока образование пар у человека или других животных предоставлено случайности, без всякого выбора со стороны того или другого пола, не может иметь место никакой половой отбор, и успехи некоторых особей пред другими в ухаживании должны в таком случае оставаться без всякого влияния на потомков. Известно, что до сих пор существуют племена, у которых в обычае то, что сэр Дж. Лёббок из деликатности называет общинным браком, — это значит, что все мужчины и женщины племени являются мужьями и женами друг друга. Несомненно, распущенность среди многих дикарей поразительна, но мне кажется, что необходимо иметь больше доказательств для того, чтобы мы могли с полным основанием допустить, что хотя бы в одном каком-либо случае у них существует полная беспорядочность в отношениях полов. Тем не менее все, кто внимательно изучали этот вопрос[1159] и чье мнение заслуживает гораздо большего доверия, чем мое, считают, что на всем земном шаре общинный брак, включая сюда и брачные союзы между братьями и сестрами, был первоначальной и всеобщей формой брака. Покойный сэр Э. Смит, совершивший обширные путешествия по Южной Африке и много знавший о нравах дикарей как здесь, так и в ряде других мест, высказывал мне свое решительное убеждение в том, что нет ни одной расы, которая рассматривала бы женщину как собственность общины. Думаю, что суждение его в значительной мере определялось тем, что мы подразумеваем под термином «брак». При дальнейшем обсуждении вопроса я буду пользоваться этим термином в том смысле, в каком натуралисты говорят о моногамных животных, подразумевая под этим, что только один самец принимается самкой или сам избирает одну единственную самку и живет с ней в течение брачного сезона или на протяжении всего года, владея ею по праву сильного; либо же в том смысле, в каком они говорят о полигамных видах, понимая под этим, что самец живет с несколькими самками. Только браки этого рода интересуют нас здесь, ибо их вполне достаточно, чтобы половой отбор мог действовать. Я знаю, однако, что некоторые из упомянутых выше авторов подразумевают под термином «брак» некое признанное право, охраняемое племенем.

Косвенные доказательства в пользу мнения о господстве в прежние времена общинного брака чрезвычайно сильны и основаны главным образом на тех терминах, которыми обозначается родство между членами одного и того же племени, — эти термины подразумевают связь с племенем, а не с одним из родителей. Но вопрос этот слишком обширен и сложен, чтобы я мог коснуться его здесь даже в общих чертах; я ограничусь лишь несколькими замечаниями. Очевидно, что в случае общинных браков или таких, где брачные узы весьма свободны, родство между ребенком и отцом не может быть известно. Но кажется почти невероятным, чтобы родственная связь между ребенком и матерью всегда была совершенно неизвестна, тем более, что у большинства диких племен женщины долго кормят грудью своих детей. Согласно с этим во многих случаях родословная ведется по одним только матерям, оставляя совершенно в стороне отцов. Но во многих других случаях употребляемые термины выражают связь только с племенем и оставляют в стороне даже матерей. Возможно, что у дикого племени, подверженного всякого рода опасностям, вследствие необходимости взаимной защиты и помощи — связь между членами племени может быть гораздо важнее связи между матерью и ребенком, и что это обстоятельство и послужило основанием к образованию терминов, выражающих только первую форму родства. Но мистер Морган считает такое объяснение далеко не удовлетворительным.

Названия родства, употребляемые в различных частях света, могут быть разделены, по мнению только что упомянутого автора, на два больших класса: на классификационные и описательные, — последние употребляются у нас. Классификационная система и ведет нас к убеждению, что общинная или другая какая-либо чрезвычайно свободная форма брака была первоначально общепринятой. Но, насколько я могу судить, это не дает нам еще права принимать существование неограниченного полового смешения, и я рад слышать, что этого же взгляда держится сэр Лёббок. Мужчины и женщины, подобно многим низшим животным, могли в первобытное время вступать в тесные, хотя и временные союзы для произведения каждого ребенка, и в этом случае в терминах, определяющих родство, произошла бы приблизительно такая же сбивчивость, как и в случае общего смешения. Что касается полового отбора, то вполне достаточно существования выбора при союзе родителей, и в этом отношении все равно, продолжается ли союз всю жизнь или только известное время года.

Независимо от доказательств, которые дают нам термины родства, существуют и другие факты в пользу преобладания общинных браков, в древности. Сэр Дж. Лёббок очень талантливо объясняет[1160] странный и весьма распространенный обычай экзогамии, — то есть обычай брать жен из другого племени — тем, что при [первобытном] коммунизме общинный брак был первоначальной формой брака. Вследствие этого мужчина мог иметь жену для себя только тогда, если похищал ее из соседнего враждебного племени, и в таком случае она естественно становилась его исключительной и ценной собственностью. Таким образом мог возникнуть обычай похищения жен, и вследствие преимуществ, даваемых им, мог сделаться всеобщим. Отсюда мы можем, по мнению сэра Дж. Лёббока, понять и «необходимость выкупа или пени за брак, как за нарушение прав племени, если, согласно со старыми понятиями, человек не имел права присвоить себе того, что принадлежало всему племени». Сэр Дж. Лёббок приводит далее чрезвычайно любопытные факты, доказывающие, что в древние времена крайне развратные женщины пользовались большим почетом; это, с его точки зрения, вполне понятно, если допустить, что общее смешение полов было первоначальным и, следовательно, издавна почитаемым обычаем племени[1161].

Хотя способ развития брачного союза является неясным предметом, как можно видеть из разноречивых мнений относительно различных пунктов между тремя авторами, изучавшими его наиболее внимательно, именно мистерами Морганом, МакЛеннаном и сэром Дж. Лёббоком, тем не менее, на основании вышеприведенных и некоторых других фактов[1162] кажется несомненным, что обычай брака в узком смысле слова развивался постепенно и что почти общее смешение полов или очень свободные половые связи были некогда чрезвычайно распространены на всем земном шаре. Несмотря на это, зная силу чувства ревности у всех животных и по аналогии с низшими животными, в особенности с теми, которые всего ближе к человеку, я не могу думать, чтобы полное смешение полов в прошлые времена преобладало незадолго до того, как человек достиг настоящего своего положения в ряду животных. Человек, как я старался доказать, произошел несомненно от какого-то обезьяноподобного существа. У существующих же четвероруких, насколько известны их нравы, самцы некоторых видов моногамны, но остаются только в течение одной части года со своими самками, примером чего может быть орангутанг. Другие роды обезьян, например, некоторые из индийских и американских, живут в строгой моногамии и остаются целый год со своими самками. Существуют между ними и полигамные виды, например, горилла (и некоторые американские обезьяны, у которых каждая семья живет отдельно. Но даже в таких случаях семьи, населяющие один участок, до известной степени общежительны; шимпанзе, например, попадается иногда большими стадами. Далее, у некоторых полигамных видов несколько самцов, каждый со своими самками, живут группами, например, некоторые виды павианов[1163]. Мы можем в самом деле заключить из того, что известно о ревности самцов четвероногих, часто вооруженных особым оружием для драк с соперниками, что в естественном состоянии общее смешение крайне невероятно. Союзы могут продолжаться не на всю жизнь, а только для рождения одного детеныша; но, если бы самцы, более сильные и более способные защищать или другим образом помогать своим самкам и детенышам, выбирали наиболее привлекательных самок, этого было бы уже достаточно для действия полового отбора.

Поэтому, бросив взгляд довольно далеко в область прошлого и судя по общественным нравам человека в его теперешнем состоянии, наиболее вероятный взгляд будет, что первобытный человек жил маленькими обществами, причем каждый мужчина жил с одной женой или, будучи сильным, имел несколько жен и ревниво оберегал их от всех других мужчин. Или же он мог быть не общественным животным и жить с несколькими женами отдельно подобно горилле. Относительно последнего все туземцы «согласны в том, что в стаде встречается один только взрослый самец; когда подрастают молодые, между ними начинается борьба за первенство, и сильнейший, убив или прогнав других, становится главой общества»[1164]. Молодые самцы, выгнанные таким образом, ведя бродячую жизнь, могли бы, найдя себе, наконец, пару, избежать близкородственного скрещивания в пределах одной и той же семьи.

Хотя дикари в настоящее время крайне распущены и хотя общинные браки могли в древнее время господствовать в значительной степени, тем не менее у многих племен встречается известная форма брака, но, конечно, гораздо менее строгая, чем у цивилизованных народов. Многоженство признано почти всеобщим обычаем для предводителей каждого племени. Несмотря на это, существуют племена, стоящие на самом низком уровне, которые живут в строгой моногамии. Такой пример мы видим у веддов на Цейлоне; у них, по словам сэра Дж. Лёббока[1165], существует пословица: «Только смерть может разлучить мужа и жену». Очень умный предводитель племени канди, конечно полигамист, был «совершенно скандализован крайним варварством сожительства с одной женой и необходимостью не разлучаться с ней до гроба». Это, говорил он, «совершенно как у обезьян вандеру». Сохранили ли дикари, придерживающиеся теперь какой-либо формы брака, одноженства или многоженства, этот обычай от древних времен или вернулись к известной брачной форме, пройдя фазис общего смешения полов, я не берусь решить.

ДЕТОУБИЙСТВО.

Этот обычай теперь чрезвычайно распространен на свете, и есть основание думать, что он господствовал в гораздо больших размерах в древние времена[1166]. Дикари находят слишком трудным прокормить себя и детей, и, конечно, видят очень простой выход — в убийстве новорожденных. В Южной Америке некоторые племена, по словам Азары, уничтожали прежде такую массу детей обоих полов, что были близки к вымиранию. На островах Полинезии женщины убивают по четыре, пяти или даже десяти детей, а в Эллисе нельзя найти ни одной женщины, которая не убила бы, по крайней мере, одного ребенка. Везде, где преобладает детоубийство, борьба за существование будет гораздо менее серьезной, и у всех членов племени будет почти одинаково хороший шанс вырастить своих немногих выживших детей. В большинстве случаев уничтожается большее число детей женского пола, чем младенцев мужского пола, поскольку очевидно, что последние представляют большую ценность для племени, поскольку, когда вырастут, они помогут защитить его и могут поддержать себя. Но проблемы, с которыми сталкиваются женщины при воспитании детей, их последующая потеря красоты, более высокая оценка, которую они получают, когда их мало, и их более счастливая судьба определяются самими женщинами и различными наблюдателями в качестве дополнительных мотивов детоубийства.

В одном селе на восточной границе Индии полковник МакКёллоч не нашел ни одной девочки[1167]. Везде, где преобладает детоубийство, борьба за существование должна быть несравненно легче, и все члены племени должны иметь почти одинаковые шансы вырастить небольшое число детей, оставшихся в живых. В большинстве случаев уничтожается большее число девочек, чем мальчиков; последние имеют, очевидно, большую ценность для племени, потому что, достигнув зрелого возраста служат ему защитой и могут содержать себя. Но труды, выпадающие на долю женщин при воспитании детей, быстрая потеря красоты, обусловленная этим, большее уважение и более счастливая участь, которые выпадают на их долю, если они малочисленны, — все это вместе считается самими женщинами и многими наблюдателями дополнительными побуждениями к детоубийству.

Когда, вследствие убийства девочек, женщины в племени станут малочисленны, то естественно должен возникнуть обычай похищать жен у соседних племен. Сэр Дж. Лёббок, впрочем, как мы видели, приписывает этот обычай главным образом древнему господству общинных браков и тому, что мужчины похищали жен у других племен, чтобы иметь их своей нераздельной собственностью. Можно привести еще другие побочные причины, например, малочисленность общин, вследствие чего мог бы часто обнаруживаться недостаток женщин, способных вступать в брак. Что обычай похищать жен был чрезвычайно распространен в древние времена, даже у предков цивилизованных народов, видно ясно из сохранения многих любопытных обычаев и церемоний, которые мистер МакЛеннан описывает чрезвычайно интересным образом. В наших собственных браках «best man» [шафер на свадьбе], по-видимому, первоначально был главным помощником жениха при похищении. Но пока мужчины доставали себе жен большею частью силой и хитростью, мало вероятно, чтобы они могли выбирать наиболее привлекательных женщин; они должны были быть рады захватить первую попавшуюся женщину. Когда же возник обычай доставать жен из другого племени с помощью обмена, как делается теперь во многих местах, то, очевидно, мужчины стали выбирать наиболее привлекательных женщин. Постоянные скрещивания между племенами, которые необходимо проистекали из любого из этих обычаев, должны были стремиться сделать все племена, обитающие в одной стране, почти сходными по своим признакам, а это должно было значительно мешать влиянию полового отбора при дифференцировке племен.

Малочисленность женщин, являющаяся следствием убийства девочек, ведет также к другому обычаю, именно полиандрии, которая до сих пор распространена в некоторых частях света, а в прежние времена, по мнению мистера МакЛеннана, преобладала почти повсеместно. Впрочем, мистер Морган и сэр Дж. Лёббок сомневаются в справедливости последнего заключения[1168]. Когда двое или больше мужчин принуждены вступить в брак с одной женщиной, то, конечно, все женщины в племени будут замужем, и мужчины не будут иметь возможности выбирать наиболее привлекательных женщин. Зато при таких обстоятельствах женщины будут, без сомнения, иметь возможность выбора и предпочтут наиболее привлекательных мужчин. Азара, например, описывает, как старательно женщины у гуанов торгуются о различного рода преимуществах, прежде чем согласятся принять одного или несколько мужей, и мужчины вследствие этого чрезвычайно заботятся о своей внешности. То же у тода в Индии, где господствует многомужество — девушка может согласиться или не согласиться принять любого мужчину[1169]. Очень некрасивые мужчины в этих случаях вероятно или совсем не получают жены или получают ее в очень позднюю пору жизни, но красивые, хотя и имеют больший успех в приобретении жены, не оставляют, насколько мы можем судить, более многочисленного потомства, к которому могла бы перейти их красота, сравнительно с менее красивыми мужьями тех же самых женщин.

РАННИЕ ПОМОЛВКИ И РАБСТВО ЖЕНЩИН.

У многих дикарей существует обычай обручать девочек в самом раннем возрасте, и это должно существенно противодействовать выбору с обеих сторон, основанному на личных качествах. Но это не может помешать наиболее привлекательным женщинам быть впоследствии похищенными или насильно отнятыми у их мужей более сильными людьми, как это часто случается в Австралии, Америке и других частях света. Относительно полового отбора должны получиться до известной степени те же результаты в тех случаях, когда женщины ценятся только как невольницы или рабочие животные, что мы видим у многих дикарей. Впрочем, мужчины во все времена должны были отдавать предпочтение наиболее красивым невольницам, в соответствии со своими понятиями о красоте.

Мы видим, таким образом, что у дикарей существуют различные обычаи, которые должны значительно противодействовать влиянию полового отбора или совершенно задерживать его. С другой стороны, условия жизни, которым подвержены дикари, и некоторые из их привычек благоприятствуют естественному отбору, а последний часто действует наряду с половым отбором. Известно, что дикари жестоко страдают от периодического голода; они не увеличивают количества пищи искусственными средствами, редко удерживаются от браков[1170] и обыкновенно женятся очень рано. Следовательно, они должны быть подвержены по временам жестокой борьбе за существование, причем наиболее благоприятствуемые особи одни только могут оставаться в живых. Многие условия жизни человека в очень ранний период, когда он еще не достиг настоящего своего положения в ряду животных, должны были отличаться от того, что мы в настоящее время находим у дикарей. Судя по аналогии с низшими животными, он жил либо с одной самкой, либо был полигамным. Наиболее сильные и способные мужчины имели наибольший успех в приобретении привлекательных женщин. Они должны были также лучше преуспевать в общей борьбе за жизнь и лучше защищать своих самок и потомков от любых врагов. В этот ранний период родоначальники человека, вследствие слабо развитых умственных способностей, не имели большой предусмотрительности относительно отдаленных событий; они не могли предвидеть, что воспитание всех детей, а особенно девочек, увеличит для племени трудности борьбы за жизнь. Ими управляли преимущественно инстинкты, а разум играл еще меньшую роль, чем у дикарей настоящих времен. Они не могли утратить в это время одного из наиболее сильных и общих всем низшим животным инстинктов, именно любви к своему потомству. Вследствие этого убийство девочек не могло быть у них в ходу. Число женщин не было искусственно уменьшено, и многомужество не могло войти в обычай; вряд ли какая-либо иная причина, кроме недостатка в женщинах, в состоянии устранить столь естественное и столь широко господствующее чувство, как ревность и желание всякого самца обладать особой самкой. Полиандрия была бы естественной ступенью к общественному браку или даже к беспорядочному общению полов; но лучшие авторитеты держатся того мнения, что последнее предшествовало полиандрии. Ранние помолвки не должны были заключаться в первобытные времена, ибо явление это предполагает способность предвидеть будущее. Не могло быть также, чтобы женщина ценилась исключительно как полезная раба или рабочий скот. Оба пола, в случае если выбор производился свободно, выбирали себе пару, руководясь не духовными прелестями, богатством или общественным положением избираемого, а исключительно его внешним видом. Все взрослые были женаты, и все потомки, насколько это возможно, достигали зрелых лет, так что борьба за существование была по временам крайне жестокой. Таким образом, в эти времена все условия для полового отбора должны были быть гораздо благоприятнее, чем в позднейший период, когда человек подвинулся в умственном развитии, но регрессировал по своим инстинктам. Отсюда, какое бы влияние ни имел половой отбор при образовании различий между племенами людей и между человеком и высшими четверорукими, это влияние должно было быть гораздо сильнее в очень отдаленный период, чем в настоящее время, хотя вероятно, что оно не совсем еще потеряло свою силу и ныне.

О СПОСОБЕ ДЕЙСТВИЯ ПОЛОВОГО ОТБОРА У ЧЕЛОВЕКА.

У первобытных людей, при перечисленных благоприятных условиях, и у дикарей, которые в настоящее время вступают в какие-либо брачные союзы, половой отбор, встречая большие или меньшие препятствия, смотря по степени распространения таких обычаев, как убийство девочек, ранние помолвки и так далее, должен был, вероятно, действовать следующим образом. Наиболее сильные и энергичные мужчины, те, которые могли лучше всего защищать свою семью и охотиться для ее прокормления, снабженные наилучшим оружием и обладавшие большими богатствами, например, большим числом собак или других животных, могли воспитать большее в среднем число потомков, чем более слабые и бедные члены того же племени. Нельзя также сомневаться, что такие мужчины имели обыкновенно возможность выбирать наиболее привлекательных женщин. В настоящее время предводители почти всех племен на свете имеют возможность добыть себе более одной жены. Еще в недавнее время в Новой Зеландии, как я слышал от мистера Мантелла, почти каждая девушка, красивая или обещавшая быть красивой, считалась табу, то есть предназначалась какому-нибудь начальнику. У кафров, по словам мистера Гамильтона[1171], «начальники пользуются правом выбирать себе жен на пространстве в несколько миль в окружности и чрезвычайно заботливы в установлении и упрочении своих привилегий». Мы видели, что каждое племя имеет свое особое понятие о красоте, и мы знаем, что человеку нравится, когда характерные черты у его домашних животных, равно как в одежде, украшениях и собственной наружности, несколько переступают за обыкновенный уровень. Если принять различные приведенные выше положения, которые мне не представляются сомнительными, то было бы совершенно непонятным, если бы отбор наиболее привлекательных женщин самыми сильными из мужчин каждого племени, которые, средним числом, должны были вырастить большее число детей, по прошествии многих поколений не изменил бы до некоторой степени характера племени.

На наших домашних животных видно, что когда в страну ввозится иноземная порода или когда какая-либо туземная порода становится предметом продолжительного и внимательного ухода — в виду приносимой ею пользы или для украшения,— то во всех случаях, если только существует возможность сравнения, оказывается, что животные после нескольких поколений изменились в большей или меньшей степени. Это происходит от бессознательного отбора в течение долгого ряда поколений, то есть вследствие сохранения наиболее ценимых особей, без всякого желания или ожидания подобного результата со стороны хозяина. Далее, когда два старательных хозяина разводят в течение многих лет животных того же семейства и не сравнивают их между собой или с общим для них стандартом, то эти животные [спустя некоторое время] оказываются обыкновенно, к удивлению хозяев, несколько измененными[1172]. Каждый хозяин отпечатлевает, как выразился фон-Натузиус, на своих животных склад собственного ума, свой вкус и суждения. Какие же основания могут заставить думать, чтобы подобные результаты не обнаружились бы в результате продолжительного отбора наиболее привлекательных женщин теми мужчинами каждого племени, которые имели возможность вырастить наибольшее число детей? Здесь мы снова встречаем случай бессознательного отбора, так как известные результаты получаются независимо от желания или ожидания со стороны тех мужчин, которые отдали предпочтение одним женщинам перед другими.

Предположим, что члены племени, в котором существует известная форма брака, расселяются на незанятом еще материке. Они вскоре разделятся на особые орды, отделенные друг от друга различными естественными преградами и еще более беспрестанными войнами, которые столь обыкновенны между дикарями. Отдельные орды будут, таким образом, подвержены влиянию несколько различных жизненных условий и обычаев и рано или поздно сделаются в незначительной степени отличными друг от друга. Как только последнее совершится, каждое племя составит себе несколько различное представление о красоте[1173], затем бессознательный отбор начнет свое действие вследствие того, что наиболее могущественные и сильные мужчины будут предпочитать одних женщин другим. Таким образом, различия между племенами, сначала очень слабые, будут постепенно и неминуемо усиливаться все более и более.

У животных в естественном состоянии многие признаки, свойственные самцу, например, рост, сила, особое оружие, смелость и воинственность, были приобретены в силу закона борьбы за самку. Полу человеческие родоначальники человека, подобно своим родичам четвероруким, почти, наверное, изменялись таким же образом; а так как дикари до сих пор еще борются за обладание своими женщинами, то сходный процесс отбора существовал, вероятно, в большей или меньшей степени до настоящих дней. Другие признаки, свойственные самцам низших животных, например, яркие окраски и различные украшения, были приобретены вследствие того, что самки оказывали предпочтение наиболее привлекательным самцам. Существуют, однако, исключительные случаи, в которых самцы не были выбираемы, а выбирали сами. Мы узнаем такие случаи по большей красоте самок сравнительно с самцами, причем их украшающие признаки передавались исключительно или преимущественно женским потомкам. Один такой случай встречается в отряде, к которому принадлежит человек, именно у обезьяны-резуса.

Мужчина физически и умственно сильнее женщины, и в диком состоянии он держит ее в более унизительном рабстве, чем самцы какого-либо другого животного. Поэтому нет ничего удивительного, что он забрал в свои руки право выбора. Женщины везде сознают цену своей красоты и, если имеют возможность, находят большее наслаждение украшать себя различным образом, чем мужчины. Они заимствуют перья у самцов птиц, которых природа украсила таким образом, чтобы пленять самок. Так как женщины долгое время выбирались за красоту, то неудивительно, что некоторые из последовательных изменений передавались по наследству исключительно тому же полу и что, следовательно, женщины передали свою красоту в несколько большей мере своим женским, чем мужским потомкам, и поэтому женщины стали вообще красивее мужчин, с чем согласится всякий. Впрочем, не подлежит сомнению, что женщины передают большинство своих признаков, не исключая и некоторой степени красоты, потомкам обоих полов; так что постоянное предпочтение мужчинами каждого племени наиболее привлекательных женщин, в соответствии с их представлением о красоте, должно было повести к изменению в том же направлении всех особей обоих полов, принадлежащих к данной расе.

Что касается другой формы полового отбора (которая у низших животных наиболее распространена), именно тех случаев, когда выбор выпадает на долю самок и когда они принимают только тех самцов, которые наиболее пленяют или возбуждают их, то мы имеем право думать, что эта форма существовала первоначально у предков человека. Мужчина, по всей вероятности, обязан своей бородой, а может быть и некоторыми другими отличительными признаками, наследованию от древнего родоначальника, приобрёвшего таким образом свои украшения. Впрочем, эта форма отбора должна была в некоторых случаях существовать и в менее глубокой древности, потому что у совершенно диких племен женщины имеют большее право соблазнять, выбирать и отвергать своих обожателей, а впоследствии переменять мужей, чем можно было ожидать. Так как этот пункт довольно важен, то я приведу подробно те факты, которые мне удалось собрать.

Хирн описывает, как одна женщина одного из племен арктической Америки несколько раз убегала от мужа к любовнику; а у племени карруас Южной Америки, по словам Азары, развод совершенно свободен. У абипонов мужчина, выбравший жену, торгуется с родителями о цене; но «часто случается, что девушка не соглашается на условия, заключенные между родителями и женихом, и упорно отвергает всякую мысль о браке». Она часто убегает, прячется и спасается таким образом от жениха. Капитан Мастерс, живший между патагонцами, говорит, что у них браки заключаются всегда по склонности: «Если выбор родителей противен желанию невесты, она отказывается, и принуждение никогда не имеет места». На Огненной Земле молодой человек сначала получает согласие родителей, оказав им какую-нибудь услугу, и затем старается похитить девушку, «но если она не согласна, то прячется в лесах до тех пор, пока ее поклонник не устанет искать ее и не бросит поисков, что, однако, редко случается». На островах Фиджи мужчина берет женщину, которую он желает иметь женой, силой — притворно или действительно: но «дойдя до дома своего похитителя, женщина, не согласная на брак, убегает к кому-нибудь, кто может защитить ее: если же она удовлетворена, то дело считается решенным». У калмыков в обычае род бега между женихом и невестой, причем она имеет право начинать бежать раньше его, и Кларка уверяли, «что нет случая, где бы девушка была поймана, если она не имеет склонности к преследователю». У диких племен Малайского архипелага существует подобное же состязание в беге, и, как замечает сэр Дж. Лёббок, опираясь на описание господина Бурьена, «в беге одерживает верх не самый быстрый и в борьбе не самый сильный, а тот из молодых людей, который имеет счастье понравиться избранной невесте». Сходный обычай, заканчивающийся таким же образом, господствует у коряков северо-восточной Азии.

Обратимся к Африке. Кафры покупают своих жен, и отцы жестоко бьют дочерей, если они не соглашаются принять избранного для них супруга. Однако, на основании многих фактов, приведенных мистером Шутером, очевидно, что девушки имеют в значительной степени право выбора. Так, очень безобразным, хотя и весьма богатым мужчинам не удается иногда найти себе жены. Прежде, чем девушки согласятся дать слово, они заставляют мужчину показаться им сначала спереди, затем сзади, и смотрят на его походку. В некоторых случаях они сами делают предложение мужчинам и нередко убегают с любимым человеком. Мистер Лесли, близко знакомый с бытом кафров, говорит: «Было бы ошибкой полагать, что отец продает дочь таким же образом и с таким же правом, с каким продает корову». У грубых бушменов Южной Африки «в тех случаях, когда девушка достигла полного возраста, не быв помолвленной, что, впрочем, не часто случается, жених должен сперва заслужить ее одобрение, равно как и родителей»[1174]. Мистер Уинвуд Рид собирал для меня сведения относительно негров западной Африки, и сообщает мне, что «женщины, по крайней мере между более развитыми языческими племенами, не встречают затруднений в желании выйти замуж за человека, которого любят, хотя у них считается неприличным сделать мужчине предложение. Они вполне способны влюбляться и чувствовать нежную, страстную и постоянную привязанность». К этим примерам можно было бы добавить много других. Мы видим, таким образом, что у дикарей женщины вовсе не находятся в таком униженном положении относительно брака, как часто полагали. Они могут увлекать мужчин, которых предпочитают, и иногда отвергать тех, которые им не нравятся, как до, так и после брака. Предпочтение со стороны женщины, действующее постоянно в каком-нибудь направлении, должно под конец изменить признаки племени; в самом деле, женщины будут обыкновенно выбирать не только наиболее красивых мужчин, в соответствии со своим вкусом, но и тех, которые наиболее способны защищать и поддерживать их. Такие хорошо одаренные пары, конечно, вырастят большее число потомков, чем пары, менее благоприятствуемые. Тот же результат получился бы, очевидно, в еще более определенной форме, при свободе выбора с обеих сторон, то есть в том случае, если бы наиболее привлекательные и в то же время способные мужчины имели возможность выбирать самых привлекательных женщин и были предпочитаемы ими. И эта двойная форма отбора существовала, по-видимому, на самом деле, в особенности в более ранние периоды нашей долгой истории. Рассмотрим теперь несколько подробнее [по отношению к половому отбору] некоторые из признаков, которыми отличаются различные расы людей друг от друга и от низших животных: именно более или менее совершенное отсутствие волос на теле и цвет кожи. Нам не придется говорить о большом разнообразии в форме черепа и чертах лица у разных рас, потому что в предыдущей главе мы видели, до какой степени идеал красоты различен в этом отношении. Эти признаки, по всей вероятности, подверглись влиянию полового отбора, но мы не имеем возможности судить, происходило ли это влияние преимущественно с женской или с мужской стороны. Музыкальные способности человека также были разобраны выше.

ОТСУТСТВИЕ ВОЛОС НА ТЕЛЕ И РАЗВИТИЕ ИХ НА ЛИЦЕ И ГОЛОВЕ.

Из присутствия шерстистых волос, или lanugo, у человеческого зародыша и рудиментарных волос, рассеянных по телу в зрелом возрасте, мы можем заключить, что человек произошел от какого-нибудь животного, покрытого волосами при рождении и остававшегося в этом состоянии на всю жизнь. Потеря волос составляет неудобство и, вероятно, приносит вред человеку даже в жарком климате, потому что таким образом он подвержен палящим лучам солнца и быстрому охлаждению, в особенности в сырую погоду. Туземцы всех стран, как замечает мистер Уоллес, охотно защищают свои голые плечи и спину каким-нибудь легким покровом. Никто не будет думать, чтобы отсутствие волос на коже приносило прямую пользу человеку; поэтому волосы не могли исчезнуть на его теле путем естественного отбора[1175]. Мы также не имеем никаких оснований думать, как показано в одной из прежних глав, что это могло произойти вследствие прямого влияния климатических условий, которым человек был долго подвержен, или видеть в этом результат соотносительного развития.

Отсутствие волос на теле до некоторой степени представляет вторичный половой признак, потому что во всех частях света женщины менее волосаты, чем мужчины. Отсюда мы вправе предположить, что этот признак приобретен путем полового отбора. Нам известно, что лица у некоторых видов обезьян и большое пространство на задней части тела у других видов лишены волос, и это мы с полной уверенностью можем отнести за счет полового отбора, потому что эти части не только ярко окрашены, но иногда, как, например, у самца мандрила и самки резуса, гораздо ярче у одного пола, чем у другого, особенно в период ухаживания. По мере того, как эти животные достигают возмужалости, голая поверхность, по наблюдению мистера Бартлета, увеличивается относительно размеров тела. Впрочем, в этих случаях волосы исчезли не с целью обнажения этих частей, но для того, чтобы окраска кожи могла быть лучше видна. Точно так же у многих птиц голова и шея лишены перьев путем полового отбора с целью открыть ярко окрашенную кожу.

Так как у женщин на теле меньше волос, чем у мужчин, и так как это признак, общий всем расам, то мы вправе заключить, что именно наши полу человеческие родоначальницы первыми лишились волос и что это происходило в очень отдаленный период, прежде чем различные расы уклонились от общего корня. По мере того, как наши родоначальницы постепенно приобретали этот новый признак — наготу кожи, они должны были передать его почти в одинаковой степени молодым потомкам обоих полов, так что передача этой особенности, как и многих украшений у животных и птиц, не была ограничена ни возрастом, ни полом. Нет ничего удивительного, что частичная утрата волос считалась украшением у обезьяноподобных родоначальников человека, так как мы видим, что у животных всех видов бесчисленные странные особенности имели подобное же значение и вследствие этого были изменены половым отбором. Нет также ничего удивительного в том, что признак, в незначительной степени вредный, мог быть приобретен таким образом, потому что нам известны подобные же случаи относительно перьев у некоторых птиц и рогов у некоторых оленей.

Самки некоторых человекообразных обезьян, как было показано в предыдущей главе, на нижней поверхности тела беднее волосами, чем самцы; здесь мы видим начало процесса обнажения. Что касается довершения этого процесса путем полового отбора, то полезно припомнить новозеландскую пословицу: «Нет жены для волосатого мужчины». Все, видевшие фотографию волосатого сиамского семейства, согласятся, до какой степени смешна и отвратительна противоположная крайность — чрезмерная волосатость. Сиамский король должен был подкупить мужчину для женитьбы на первой волосатой женщине этого семейства, которая и передала этот признак потомкам обоих полов[1176].

Некоторые расы гораздо богаче других волосами, особенно с мужской стороны; но не нужно думать, что наиболее волосатые расы, например, европейцы, сохранили первобытное состояние в большей степени, чем безволосые расы, например, калмыки или американцы. Вероятнее, что обилие волос у европейцев произошло вследствие частичной реверсии [к прежнему типу], потому что признаки, ранее передававшиеся долгое время по наследству, вообще склонны к возврату. Мы видели, что идиоты часто очень волосаты; они склонны также к реверсии и по другим признакам к низшему животному типу. Нельзя думать, чтобы холодный климат повлиял на проявление этого рода реверсии; исключение составляют, может быть, негры, которые в течение нескольких поколений жили в Соединенных Штатах[1177], а также айны, живущие на северных островах Японского архипелага. Но законы наследственности так сложны, что мы редко можем уяснить себе их действие. Если большое обилие волос у некоторых рас представляет результат реверсии, не задержанной никакого рода отбором, то крайняя изменчивость этого признака, даже в пределах одной и той же расы, перестает быть странной[1178].

Что касается бороды, то если мы обратимся к самому верному показателю, именно к четвероруким, то найдем бороды одинаково развитыми у обоих полов многих видов обезьян, но у некоторых видов найдем их или только у самцов, или же более развитыми у последних, чем у самок. На основании этого факта и странного расположения, равно как и ярких цветов волос на головах многих обезьян, становится крайне вероятным, как уже было сказано, что самцы первоначально приобрели бороды для украшения путем полового отбора и передали их в большинстве случаев в одинаковой или приблизительно одинаковой степени потомкам обоих полов. Мы знаем из работы Эшрихта[1179], что у человека лицо как женского, так и мужского зародыша обильно покрыто волосами, в особенности вокруг рта, и это показывает, что мы произошли от родоначальника, у которого оба пола имели бороды. Поэтому с первого взгляда кажется вероятным, что мужчина удержал свою бороду с очень давнего времени, тогда как женщина утратила ее в тот период, когда волосы почти совершенно исчезли с ее тела. Даже цвет бороды у человека унаследован, по-видимому, от обезьяноподобного родоначальника, потому что во всех случаях, где существует какое-либо различие в оттенке между волосами головы и бороды, последняя всегда светлее у всех обезьян и у человека. У тех четвероруких, у которых самец обладает более длинной бородой, чем самка, она развивается вполне лишь при наступлении половой зрелости, совершенно как у человека; возможно, что у человека сохранились лишь последние ступени ее развития. Мысль, что борода у человека сохранилась от отдаленных времен, стоит в противоречии с ее крайней изменчивостью у различных рас и даже в пределах одной и той же расы, ибо этот факт указывает на реверсию — давно утраченные признаки склонны к большой изменчивости при возврате.

Как бы то ни было, мы не должны терять из виду роли, которую половой отбор мог играть здесь даже в позднейшее время: мы знаем, что у дикарей мужчины безбородых рас с крайней заботливостью вырывают каждый волосок на лице как нечто отвратительное, тогда как у мужчин бородатых рас бороды составляют предмет гордости. Женщины, без сомнения, разделяют эти чувства, и таким образом половой отбор едва ли мог не иметь некоторого влияния и в позднейшее время. Возможно также, что долгая привычка вырывания волос произвела наследственный эффект. Доктор Броун-Секар показал, что некоторые животные, оперированные известным образом, передают следы этой операции своему потомству. Можно привести и другие доказательства в пользу наследования результатов увечий; но наиболее прямое отношение к рассматриваемому вопросу имеет факт, недавно удостоверенный мистером Сэлвином[1180]: он показал, что момоты, имеющие привычку откусывать бородки двух средних рулевых перьев, имеют на этих перьях бородки, естественно несколько недоразвитые[1181]. Что касается человека, то обычай вырывать волосы бороды и на теле мог, по-видимому, возникнуть не ранее того периода, когда волосатость вообще значительно уменьшилась.

Несколько труднее объяснить, каким образом у многих рас развились длинные волосы на голове. Эшрихт[1182] говорит, что у человеческого зародыша волосы на лице в течение пятого месяца длиннее, чем на голове: отсюда следует, что наши полу человеческие родоначальники не имели длинных кос и что последние представляют приобретение позднейшего времени. На это указывает и чрезвычайное различие в длине волос у различных рас; у негров волосы образуют курчавую шапку; у нас они очень длинны, а у туземных жителей Америки нередко достигают до земли. У некоторых видов Semnopithecus голова покрыта волосами умеренной длины, которые служат им, вероятно, украшением и были приобретены путем полового отбора. Тот же взгляд может быть распространен и на человека, потому что длинные косы как нам известно, служили и служат предметом удивления. Доказательства этого встречаются в произведениях почти каждого поэта; апостол Павел говорит: «Если женщина имеет длинные волосы — слава ей»; наконец, мы видели, что в Северной Америке один из предводителей был избран исключительно благодаря длине своих волос,

ЦВЕТ КОЖИ.

Наиболее верное доказательство, что цвет кожи у человека был видоизменен половым отбором, не может быть представлено потому, что у рас человека между полами в этом отношении нет различий, или они, как мы уже показали, только слабые. Но, с другой стороны, мы уже знаем на основании многих приведенных прежде фактов, что цвет кожи считается людьми всех рас чрезвычайно важным элементом красоты; следовательно, это признак, который, по всей вероятности, подвергался влиянию [полового] отбора у человека, как и в бесчисленных случаях у низших животных. С первого взгляда может показаться чудовищным предположением, чтобы черная, как смола, кожа негра могла быть приобретена путем полового отбора, но в пользу такого предположения говорит много аналогичных случаев, и нам известно, что негры восхищаются цветом своей кожи. У млекопитающих, если между полами существует разница в цвете, самец бывает часто черного или более темного цвета, чем самка, а передача того или другого оттенка обоим полам или одному зависит только от преобладающей формы наследственности. Сходство Pithecia satanas, с его черной, как смола, кожей с глазами на выкате и волосами, разделенными на верхушке головы, с негром в миниатюре доходит до смешного.

Цвет лица у различных видов обезьян представляет гораздо большие различия, чем у человеческих рас, и мы имеем полное основание предположить, что красные, голубые, оранжевые, белые и черные оттенки их кожи, даже когда они свойственны обоим полам, далее, яркие цвета их шерсти, равно как и украшающие пучки волос на голове, были все приобретены путем полового отбора. Так как порядок развития [признаков] в течение роста в общем указывает на последовательность, в которой развивались и изменялись видовые признаки в предыдущих поколениях, и так как новорожденные дети различных рас не отличаются по цвету кожи даже приблизительно в той степени, как взрослые, несмотря на то, что их тело совершенно лишено волос, то это дает нам некоторые указания на то, что оттенки различных рас были приобретены после исчезновения волос, которое, как уже было сказано, должно было совершиться в очень отдаленный период.

ИТОГИ.

Мы можем прийти к заключению, что больший рост, сила, смелость, воинственность и энергия мужчины сравнительно с теми же качествами у женщины были приобретены в первобытные времена и усилены впоследствии преимущественно вследствие борьбы соперников-мужчин из-за обладания женщинами. Большая умственная сила и изобретательность мужчины, вероятно, обязаны своим происхождением естественному отбору вместе с наследственными результатами привычки, потому что наиболее способные мужчины должны были иметь больший успех в защите и прокормлении как самих себя, так и своих жен и детей. Насколько позволяет судить крайняя запутанность этого вопроса, кажется, что наши мужские обезьяноподобные родоначальники приобрели бороды как украшение с целью пленять или возбуждать особей другого пола и передавали их только своему мужскому потомству. Родоначальницы наши, вероятно, первоначально лишились волос [на теле] также в качестве украшения полового характера, но передали этот признак почти в равной степени обоим полам. Нет ничего невероятного, что женщины подверглись другого рода видоизменениям для той же цели и с помощью тех же средств. Таким образом женщины приобрели более нежные голоса и стали красивее мужчин.

Заслуживает внимания, что в человеческом роде условия для полового отбора были гораздо благоприятнее в очень ранний период, когда человек только что развился до степени человека, чем в позднейшее время. Причины лежат в том, что в эту пору, как мы можем с уверенностью заключить, им руководили в большей мере инстинктивные побуждения и в меньшей — предусмотрительность и рассудок. Каждый мужчина должен был ревниво охранять свою жену или своих жен. Человек не мог в то время убивать детей или смотреть на своих жен только как на полезных рабынь; помолвки в детском возрасте также не могли иметь места. Отсюда мы можем заключить, что дифференцирование человеческих рас, насколько оно зависело от полового отбора, совершилось преимущественно в очень отдаленную эпоху; а такое заключение бросает свет на тот замечательный факт, что в наиболее отдаленные времена, от которых до нас дошли еще кое-какие следы, расы людей уже отличались между собой приблизительно или совершенно так же, как и в настоящее время.

Развитым здесь взглядам о роли, которую половой отбор играл в истории человека, недостает научной точности. Тот, кто не признает этого влияния для низших животных, вероятно, оставит без внимания все, что я сказал в последней главе о человеке. Мы не можем сказать с уверенностью, что именно тот, а не другой признак был видоизменен подобным образом. Было, однако, показано, что человеческие расы отличаются друг от друга и от своих ближайших родичей некоторыми признаками, которые не приносят им никакой пользы в их повседневной жизни и которые, весьма вероятно, были видоизменены половым отбором. Мы видели, что у низших дикарей члены каждого племени восхищаются своими характерными признаками — формой лица и головы, шириной скул, выдающимися или приплюснутыми носами, цветом кожи, длиной волос на голове, отсутствием волос на лице и теле или наличием большой бороды и так далее Отсюда едва ли возможно, чтобы эти и другие подобные признаки не были медленно и постепенно усилены вследствие того, что наиболее сильные и способные мужчины каждого племени, которые имели возможность вырастить наибольшее число потомков, выбирали себе в жены в течение многих поколений наиболее типичных и, следовательно, наиболее привлекательных для них женщин. Я с своей стороны прихожу к заключению, что из всех причин, которые повели к различиям во внешности между расами людей, а также до известной степени между человеком и низшими животными, половой отбор был причиной наиболее эффективной.