Происхождение тебя. Как детство определяет всю дальнейшую жизнь

2. «Мятежники» и «беглецы»

Уверяя нас в том, что дитя – это «отец Мужчины», поэт подразумевает следующее: то, какими мы вырастаем, в той или иной мере отражает то, какими мы были детьми. Получается, по поведению и поступкам ребенка возможно предугадать, и довольно точно, как он будет вести себя во взрослой жизни. Если задуматься, то такой взгляд на человеческое развитие словно отрицает саму возможность развития; в конце концов, выходит, будто мы со временем почти не меняемся – лишь становимся крупнее и сложнее, однако остаемся собой. Такого воззрения придерживается, к примеру, сорок четвертый президент Соединенных Штатов Дональд Трамп. Когда он в 2016 году только избирался в президенты, то заявлял, будто в свои семьдесят он такой же, каким был в дошкольном возрасте. Если учесть, насколько взвинченно и склочно он вел себя во время избирательной кампании и даже после нее, когда занял самую влиятельную должность в мире, его словам охотно верится. Но что можно сказать о других людях? Насколько точно взрослые поступки человека отражают то, как он вел себя в детстве? И наоборот: можно ли по поведению ребенка предугадать, каким он вырастет?

Противостояние однородного и неоднородного, то есть постоянства и перемен, в человеческом развитии началось довольно давно, пусть даже поначалу его никто никак не обозначал. Более пятидесяти лет назад два нью-йоркских детских психиатра, Стелла Чесс и Александр Томас, помогли запустить исследование, целью которого было определить, насколько сильно с возрастом меняется темперамент маленького ребенка. Чесс и Томас выступали за однородность, а специалист по возрастной психологии из Гарвардского университета Джером Кейган вдохновился их точкой зрения и в течение многих лет развивал ее. Сейчас Кейган отошел от дел, однако до сих пор, невзирая на возраст, пишет научные статьи, в том числе и о вопросах человеческого характера. Если такие специалисты по возрастной психологии, как Кейган, подчеркивают поразительную однородность в человеческом развитии и то, насколько подростки и даже взрослые люди похожи на себя в детстве, то другие отмечают, насколько невероятно люди с возрастом меняются – через внезапные скачки и резкие повороты, с которыми человек зачастую сталкивается в первые десятилетия жизни. Единственное, с чем согласны почти все представители обеих сторон, – это то, что в раннем возрасте дети заметно отличаются друг от друга предрасположенностью к определенным эмоциям и поведению, то есть темпераментом. Если одни младенцы перед лицом угрозы внешне спокойны и невозмутимы, то другие чувствительны и легко расстраиваются. Если одни младенцы проявляют любознательность и охотно общаются с незнакомцами, смело изучают новые места и предметы, то другие, прежде чем сдвинуться с места, наблюдают и ждут. И если одни почти всегда улыбаются и смеются, то другие лишь изредка испытывают или по меньшей мере проявляют положительные чувства. Предрасположенность к тому или иному отклику и поведению у ребенка заметна в раннем возрасте, в том числе и в первый год жизни. Томас и Чесс выделяли три вида темперамента у детей раннего возраста: легкий, трудный и с длительным привыканием. Разницу в поведении детей с различным темпераментом мы объясним чуть позже.

Однако родители обычно начинают верить в подобное лишь после рождения второго ребенка, особенно если первенец у них был «легким», а не «трудным». И дело вот в чем. Если первый ребенок оказывается «легким», родители зачастую считают, будто это исключительно их заслуга. Если они видят, как кто-то не способен управиться с маленьким ребенком (не может уложить его спать, с трудом приучает его к чему-то новому), то нередко и вовсе думают: этот родитель явно что-то делает не так. Вот как примерно звучат их мысли: «Мы бы не позволили своему малышу так капризничать. Не ребенок виноват – воспитание неправильное». Однако если у второго ребенка нрав оказывается полностью противоположным нраву первенца, с которым было до безумия легко, родители резко задумываются: а может, дети изначально рождаются разными? В таких случаях родители зачастую бросаются из крайности в крайность: если прежде они во всем винили приобретенное (то есть влияние родителей), теперь для них во главе угла врожденное (то есть личностные черты, заложенные природой). Теперь они мыслят чуть шире: «То, как ведет себя ребенок, (хотя бы в основном) зависит не от того, как его воспитывали, а от его врожденных качеств».

Именно такое внезапное откровение снизошло на одного из авторов этой книги, которому как раз довелось воспитывать двух сыновей, с одним лишь отличием: «трудным» оказался первенец, а «легким» – второй ребенок. По правде говоря, первый ребенок оказался настолько своенравным, настолько буйным, настолько непокладистым, что родителям оставалось только недоумевать: «Почему в наше время детей больше не лупят?» Вот насколько родителей может расстраивать поведение своего чада. В то же время они были рады, что эта проверка на прочность выпала именно на их долю: будь на их месте родители послабее духом, победнее и побезграмотнее, они наверняка дали бы слабину и опустились бы до грубого или равнодушного обращения с ребенком, а может, и вовсе до рукоприкладства. Такое, несомненно, происходит.

Когда второй ребенок одного из авторов оказался намного покладистее первого, родители задумались: какое, наверное, потрясение переживают супружеские пары, если их первенец оказывается невероятно послушным и позволяет им почувствовать себя грамотными родителями (способными воспитывать детей правильно), а затем у них рождается второй, до безумия трудный и упрямый малыш? А в каком порядке предпочли бы воспитывать двух детей с разным темпераментом вы? Сначала «легкого», потом «трудного» или наоборот? Очевидно, у каждого будет свой ответ.

Исследователи в области детского развития рассматривают вопрос, действительно ли «все мы родом из детства» (то есть можно ли по поведению ребенка в раннем возрасте предугадать, как он будет развиваться в дальнейшем), не с философской, а с эмпирической точки зрения. Так можно ли по тому, как ребенок ведет себя в ранние годы жизни, предсказать, то есть просчитать статистически, каким он вырастет? Или, если идти от обратного: возможно ли отыскать зачатки поведения взрослого человека в ранних проявлениях его личностных черт? Найти ответы на эти вопросы проще всего с помощью данидинского исследования, поскольку в его рамках ученые долго и пристально наблюдали за жизнью людей. В этой главе мы подумаем, есть ли связь между темпераментом человека в трехлетнем возрасте и его поведением через полтора десятилетия, в восемнадцать лет, и если да, то какая. Далее мы проверим, можно ли по темпераменту маленького ребенка предсказать, как будут складываться его межличностные отношения (с друзьями, родственниками, возлюбленными) в возрасте двадцати одного года. Наконец, мы даже изучим, связаны ли между собой темперамент человека в трехлетнем возрасте и его склонность к зависимости от азартных игр в молодости – а именно в двадцать три года.

Исследователи человеческого развития рассматривают темперамент маленьких детей по меньшей мере с двух точек зрения. Согласно первой точке зрения, дети делятся на две противоположные группы: «побойчее» и «не такие бойкие» или «бойкие» и «спокойные». Обратите внимание, что бойкость воспринимается как величина и может быть выше или ниже у разных детей. Вторая точка зрения тем временем подчеркивает, что существуют различные типы людей, которые можно четко разграничить – совсем как в подходе Чесс и Томаса, которые разделили темпераменты на легкий, трудный и с длительным привыканием. Ни первая, ни вторая точка зрения не является единственно верной. Каждая по-своему полезна. Например, если я намереваюсь принять ванну, я оцениваю температуру воды как величину и поэтому думаю: «Достаточно ли вода теплая или нужно добавить еще горячей?» Однако если мне нужно приготовить пасту, то не важно, насколько вода теплая или холодная – мне важно, кипит ли она. Оценивать темперамент ребенка можно и по шкале, и распределив его в одну из групп по перечню признаков.

Когда мы собирались отправиться в приключение, нацеленное на поиск связи между темпераментом в раннем возрасте и дальнейшей жизнью, то использовали второй подход. Мы пошли по стопам Чесс и Томаса и разделили трехлетних детей на группы в зависимости от их темперамента – сейчас коротко поясним, почему. Дело в том, что нам хотелось рассмотреть темперамент с разных сторон одновременно, не сосредоточиваясь только на чем-то одном. В ходе работы мы ставили перед собой вопросы в духе: «Чем отличается развитие стеснительного бойкого ребенка, которого при этом трудно утихомирить, от развития бойкого и общительного чада, которого при этом легко утихомирить? Мы не стали делить детей только по уровню стеснительности, или только по уровню активности, или только по тому, насколько легко они поддаются утешению. Вместо этого мы складывали личность каждого ребенка, будто мозаику, из нескольких частей, то есть черт.

Сразу поясним: мы не утверждаем, что наш подход, позволяющий обособить каждого участника как отдельную личность, лучше, чем подход, при котором учитывается только одна переменная и который, в свою очередь, подразумевает работу с одним признаком (например, только с уровнем стеснительности или только с уровнем активности). Каждый из подходов уместен в свое время – все зависит от того, к каким заключениям стремится прийти исследователь. Например, если исследователь хочет выяснить, какие дети обычно вырастают спортсменами, то вполне логично сосредоточиться только на одном признаке – уровне активности. Тогда исследователь спросит себя: есть ли прямая связь между уровнем активности ребенка и вероятностью того, что он вырастет спортсменом? Однако если исследователю, например, любопытно, насколько счастлив человек будет в романтических или семейных отношениях, ему вернее сосредоточиться одновременно и на внешности, и на умственных способностях, и на уровне благожелательности этого человека. Исследование темперамента, наверное, походит на изучение физиками природы света: одни задачи требуют от них относиться к свету как к волне, а другие – воспринимать свет как частицу (то есть пучок фотонов).

Если подходить к темпераменту одновременно с разных сторон и расценивать каждого участника как отдельную личность, то любопытно взглянуть, как в одном человеке будут сочетаться проявления различных темпераментов. Допустим, нам известны три вида темперамента – назовем их А, В и С – и в каждом ребенке в той или иной степени присутствуют признаки каждого из этих темпераментов. Это означает, что, по крайней мере на словах, детей можно поделить на восемь групп: сначала пополам – на детей, у которых темперамент А проявляется ярко, и детей, у которых он проявляется слабо; затем, подключив темперамент В, разбить каждую группу еще на две; и, наконец, взглянув, насколько сильно у каждого ребенка проявляется темперамент С, вновь поделить каждую из четырех полученных ранее групп пополам. Если противопоставление «ярко – слабо» разбавить промежуточным «средне», тогда детей условно получится разделить на двадцать семь различных групп (считайте сами: 3 × 3 × 3 = 27). А если не трогать уровни проявления, но добавить к трем видам темперамента еще два, тогда детей можно будет разделить на тридцать две группы (считаем снова: 2 × 2 × 2 × 2 × 2 = 32)!

Однако удастся ли найти среди участников исследования представителей для всех групп, которые мы выведем? Задаться этим вопросом особенно важно: пусть даже в теории может существовать и восемь, и двадцать семь, и тридцать два типа личности, это отнюдь не значит, что среди участников данидинского или какого-либо другого исследования найдется хотя бы по одному представителю каждого вида. Не все «ячейки» в «таблице темпераментов» обязательно будут «заполнены» живыми примерами, а потому изучить детей из каждой группы, возможно, и не удастся. Другими словами, итоги исследования могут и не отражать истинного разнообразия детских личностей. Давайте обратимся к эволюции животных и развитию у них тех или иных черт. Некоторые черты могут вполне устойчиво сочетаться у многих видов: например, крупные животные зачастую опасны, а мелкие – быстры (поскольку им необходимо убегать от крупных и опасных хищников). Однако отнюдь не все сочетания так устойчивы – стоит появиться новой переменной, как оказывается, что в природе просто не существует подходящих примеров. Допустим, вспомните хотя бы одну опасную – и при этом огромную, словно слон, птицу. Очевидно, что таких птиц нет и быть не может. Таким образом, первая трудная задача, с которой мы столкнулись в изучении взаимосвязи между темпераментом в раннем возрасте и поведением в дальнейшей жизни, заключалась в том, чтобы по сведениям о трехлетних участниках исследования определить, с каким количеством типов личностей мы имеем дело.

Как обычно бывает в приключенческих рассказах, готовиться к своему путешествию мы стали задолго до его начала. Прежде чем приступить к первому этапу работы, необходимо было заблаговремено предпринять несколько шагов, а именно определить, на сколько групп с точки зрения темперамента мы можем разделить трехлетних участников исследования, чтобы затем, на втором этапе, понять, насколько их темперамент и поведение изменятся пятнадцать лет спустя. Для начала мы воспользовались работой, проделанной другим исследователем: к нему, в лабораторию Отагского университета, приводили трехлетних детей, с каждым из которых он работал по полтора часа, чтобы оценить их поведение по двадцати двум признакам. Оценивалось в основном то, как ребенок ведет себя в различных обстоятельствах, нацеленных на проверку его умственных, языковых и двигательных способностей. Детям говорили выполнять определенные действия (например, стоять на одной ноге) или решать какие-то задачи – допустим, помещать фигуры в соответствующие отверстие на доске (квадрат – в квадратное, а треугольник – в треугольное). Детей оценивали с психологической и поведенческой точки зрения: к примеру, насколько ярко ребенок выражал те или иные чувства, а также насколько быстро утомлялся, часто своенравничал или упрямился. Кроме того, учитывалось, охотно или неохотно, внимательно или невнимательно ребенок выполнял то или иное задание, а также насколько он был плаксивым, предвзятым к себе, настороженным, дружелюбным, уверенным, самостоятельным, робким, общительным и пугливым.

Наблюдающий все полтора часа был рядом с ребенком и лишь потом выставлял ему оценки. Каждая из черт оценивалась по шкале: дети получали определенные оценки за каждый исследуемый признак. Например, если ребенок был очень опрометчив, однако при этом не слишком пуглив, то он получал высокую оценку за опрометчивость и низкую – за пугливость. Другой ребенок мог получить за оба этих признака высокую оценку, а третий – низкую, но при этом оба вели бы себя нисколько не похоже на ребенка из предыдущего предложения – того, у которого высок уровень опрометчивости и низок уровень пугливости. Важно отметить, что, поскольку данидинское исследование – лонгитюдное, данные от 1975 года были для нас бесполезны еще ближайшие полтора десятка лет. Чтобы установить последовательную связь между темпераментом в раннем детстве и поведением в молодости, пришлось терпеливо ждать. Вспомните метафору из первой главы. Изучать человеческое развитие – все равно что выращивать плодовые деревья: садовнику необходимо терпеливо ждать, прежде чем пожинать плоды.

Поэтому тогда, в начале 1976 года, мы решили обратиться к тем данным, что успели накопить, и, подняв архивы за тот год, когда участники нашего исследования были в трехлетнем возрасте, оценили их с точки зрения тех же двадцати двух признаков. Нашей целью было понять, удастся ли нам разделить участников собственного исследования на группы с точки зрения целого набора переменных. В таких случаях говорят о мультипеременной – и для нас ею стал тот перечень из двадцати двух признаков, по которым наблюдатель оценивал каждого ребенка, то есть совокупность множества переменных, или различных показателей. Если в целом, то такой подход позволил нам объединить детей, схожих одновременно по нескольким признакам, при этом разграничив их с теми, у кого оценки по тем же признакам иные. Таким образом, нам удалось вывести пять типов личностей, причем каждый тип включал в себя целый набор черт.

Своенравными (10 % участников данидинского исследования) мы назвали вспыльчивых и неугомонных трехлетних детей, которым, судя по всему, не понравилось в университетской лаборатории. Им было тяжело сосредоточиться на предложенных задачах и усидеть на месте. Кроме того, они действовали наобум, не желая дополнительно размышлять над тем или иным заданием. В итоге мы вывели темперамент, во многом похожий на «трудный темперамент» Чесс и Томаса.

Замкнутые дети (8 % выборки) были робкими, пугливыми, с трудом выходили на связь (по крайней мере через слова) и расстраивались, когда им приходилось общаться с незнакомцем в лице наблюдателя. Совсем как своенравные дети, замкнутые легко отвлекались, с трудом задерживали внимание, однако при этом не поступали необдуманно. Таким образом, их темперамент походил на выведенный Чесс и Томасом темперамент «с длительным привыканием».

Уверенные дети (27 % выборки) особенно охотно и воодушевленно принимались за те задания, которые им предлагали. Они почти или вовсе не переживали, что их разлучили с родителями, – в этом заключалась одна из проверок. Они были очень отзывчивы в личном общении с наблюдателем. Другими словами, они, судя по всему, очень быстро привыкали к лабораторным условиям и предлагаемым заданиям. Получается, согласно классификации Чесс и Томаса, этих детей можно было назвать «легкими».

Осторожным детям (15 % выборки) было неуютно во время проверки: они испытывали стеснение, страх и стыдились себя. Однако, в отличие от замкнутых детей, они были в меру отзывчивы по отношению к наблюдателю, а неуютные обстоятельства не мешали им выполнять предложенные задания. Выходит, робость не мешала им оставаться усердными и позволяла сосредоточиться на насущном.

Наконец, уравновешенные дети (40 % выборки) при необходимости умели собраться и сосредоточиться. Они были в меру самоуверенны и не боялись трудностей, однако при этом не расстраивались слишком сильно, если задание (например, какая-нибудь головоломка) им не поддавалось. При этом поначалу проверка смущала их, однако потом они привыкали и со временем становились дружелюбнее.

У кого-то может возникнуть закономерный вопрос: будут ли иными итоги, если провести исследование не в новозеландском Данидине, а в каком-нибудь другом населенном пункте? Поскольку мы проводим исследование в государстве, которое многим кажется далеким и оттого чуждым, нам часто задают этот вопрос, тем самым ставя под сомнение самые основы нашей работы. Тем не менее Новая Зеландия такая же современная и продвинутая, как и многие другие западные страны и в особенности англоязычные, например США. Поэтому мы ни капли не удивляемся тому, что выводы, которые мы озвучиваем в этой главе и на протяжении всей остальной книги, на удивление схожи с выводами, к которым приходят исследователи, изучающие развитие детей, подростков и взрослых во многих других WEIRD-обществах. По правде говоря, если возвращаться к вопросу темпераментов, то стоит отметить: когда мы в ходе другого исследования изучали выборку, которая включала в себя бедных афроамериканских детей, растущих в крупных северо-восточных городах, то вывели те же виды темперамента, что и в Данидине. Кроме того, исследователи, изучавшие самые разные общества, приходили к выводам, схожим с нашими.

Когда участникам, которые в трехлетнем возрасте посещали нашу лабораторию, было по восемнадцать лет, мы предложили им обычную анкету, в которой необходимо было описать свою личность. Таким образом мы оценили большинство участников исследования. В этом заключалась вторая часть нашего путешествия: на этот раз мы оценивали участников по десяти признакам из тех, что отличают представителей различных темпераментов в раннем возрасте. Теперь, когда участникам было по восемнадцать лет, их можно было разделить на группы лишь по некоторым из этих десяти черт. Когда мы говорим о том, что «все мы родом из детства», то имеем в виду именно эти отличительные черты, поскольку именно по ним можно предугадать, каким человек окажется в будущем.

В целом представители различных групп отличались друг от друга по половине признаков, однако больше всего на себя трехлетних в выпускном классе (или после него) походили те, кого мы в свое время назвали своенравными и замкнутыми. Давайте сначала посмотрим, как развиваются своенравные дети, а после перейдем к замкнутым.

Какими вырастают своенравные дети

Те, кому в трехлетнем возрасте приписали своенравный темперамент, в молодости плохо владели собой. В восемнадцатилетнем возрасте они называли себя искателями приключений, действующими по собственной прихоти, а также чаще остальных переживали пагубный, рискованный, опасный опыт и вели себя необдуманно, безрассудно, опрометчиво или непредусмотрительно, вместо того чтобы как следует обдумать свои действия заранее. Кроме того, они обильно испытывали и выражали негативные чувства, поскольку были склонны отрицательно – и бурно – отзываться на многие повседневные события. Например, если такие молодые люди проигрывали в игре или в трудную минуту не получали помощь от друга, они зачастую расстраивались, а порой даже выходили из себя. Кроме того, эти молодые люди утверждали, что их никто не любит, что все над ними издеваются, что их часто подставляют и что о них часто распускают ложные слухи.

Может, своенравные дети вырастают такими озлобленными как раз потому, что к ним относятся настолько предвзято? В конце концов, в восемнадцатилетнем возрасте некогда своенравные дети открыто признавались в том, что срываться на обидчиках им проще и выгоднее, поскольку тогда их боятся и перестают трогать. Или окружающие, наоборот, потому и травят озлобленных подростков, что чувствуют исходящую от них опасность? По всей видимости, верно и то и другое. Получается замкнутый круг: поскольку своенравный ребенок ведет себя непредсказуемо, на него отзываются неприязнью; поскольку на него отзываются неприязнью, он с годами все сильнее злится на окружающих. Основываясь на своих заключениях и наблюдениях, мы решили объединить своенравных малышей и озлобленных молодых людей одним словом – «мятежники».

Какими вырастают замкнутые дети

Замкнутые дети развивались решительно иначе по сравнению со своенравными, пусть даже и походили на себя трехлетних точно так же сильно. Напомним: когда этих участников исследования в трехлетнем возрасте привели в лабораторию, они были робкими, пугливыми и с трудом сосредоточивались на заданиях. Повзрослев, они привыкли следить за каждым своим шагом и во всем себя сдерживать. Кроме того, они были неуверенными в межличностном общении. В восемнадцатилетнем возрасте они предпочитали избегать нового чаще остальных участников. Кроме того, они оказались самыми опасливыми, настороженными и предусмотрительными. Например, когда их спрашивали, готовы ли они по наущению друзей решиться на что-то пугающее (например, нырнуть в озеро с валуна), те отвечали: даже презрение сверстников не заставит их согласиться. Возможно, чуть больше надежды вселяет то, что некогда замкнутые малыши реже других молодых людей пользуются окружающими и проявляют к ним злобу. Однако стоит отметить, что таким людям было тяжело в общении, поскольку они оказались наименее волевыми и решительными из всех восемнадцатилетних участников. Они не стремились никого впечатлить, не желали занимать ведущего положения – ни в школе, ни в команде, ни даже среди друзей. Совсем как поведение молодых людей, которые в трехлетнем возрасте были своенравными, поведение некогда замкнутых людей подтверждало заявление о том, что «все мы родом из детства». Если взглянуть на поведение этих участников в раннем детстве и в молодости, то станет совершенно ясно, почему мы решили наречь их «беглецами».

Какими вырастают дети с другим темпераментом

В отличие от «мятежников» и «беглецов», молодые люди, которые в трехлетнем возрасте обладали иным, не настолько крайностным в своем проявлении темпераментом, в восемнадцать не так уж и сильно напоминали себя маленьких. Тем не менее благодаря тому, что пятнадцать лет назад мы как следует изучили их поведение, нам удалось лучше понять, как связаны между собой темперамент маленького ребенка и личность взрослого человека. Вспомним, что уверенные дети, оказавшись в университетской лаборатории, с воодушевлением принимались за незнакомые задания. Повзрослев, по уровню опрометчивости они уступали только «мятежникам». Осторожные малыши, которые в трехлетнем возрасте в незнакомых обстоятельствах вели себя в меру опасливо, в молодости оказались значительно безвольнее и нерешительнее остальных участников – в этом их превосходили только «беглецы». Наконец, лишь те участники, которые в трехлетнем возрасте считались уравновешенными и отзывались на происходящее с надлежащим их возрасту поведением и настроением, превратились в обычных взрослых со здравым отношением к жизни. Их нельзя было назвать ни излишне опасливыми, ни излишне робкими, озлобленными или опрометчивыми.

Теперь, когда мы выяснили, что темперамент трехлетнего ребенка и личность восемнадцатилетнего молодого человека определенно связаны между собой, необходимо ответить на следующий вопрос: чем объяснить это соотношение? Как так вышло, что скрытность или шкодливость малыша указывают – и влияют – на то, каким он станет через пятнадцать лет? Может быть и так, что дело в наследственности: одни и те же гены определяют как темперамент малыша, так и характер взрослого человека. Этим можно объяснить, почему взрослые люди в той или иной мере похожи на себя в раннем детстве. Есть исследования, которые предлагают свидетельства в пользу этого предположения. В двенадцатой и тринадцатой главах мы напрямую обратимся к тому, как генотип влияет на жизнь подростка и взрослого хотя бы для того, чтобы стало ясно: в человеческом развитии важную роль играет не только приобретенное, но и врожденное.

Наследственность крайне важна, однако даже ей не объяснить, почему различия в поведении трехлетних детей не исчезают даже после полутора десятка лет и со временем переходят в личностные черты. Теперь пришло время рассмотреть те стороны человеческого развития, из-за которых эти различия сохраняются. Чтобы ответить на вопрос как следует, стоит рассмотреть развитие в контексте, то есть изучить взаимодействие между ребенком и обстоятельствами, в которых он растет, в особенности – с его окружением. Мы занимаемся вопросами человеческого развития, а потому неудивительно, что «развитие в контексте» – это краеугольный камень нашей деятельности. Двое из авторов этой книги, Белски и Каспи, оттачивали свое исследовательское мастерство в аспирантуре Корнеллского университета с разрывом почти в десять лет, и на обоих повлияли размышления и работы Ури Бронфенбреннера – корнеллского специалиста в области развития, который прославился контекстуальной моделью «экологии человеческого развития». Как и его предшественники, Бронфенбреннер был уверен, что при изучении человеческого развития ни в коем случае нельзя забывать об окружающем его контексте – это то же самое, что изучать жизнь рыбы, предварительно вынув ее из воды. Возможно, наиболее значимым вкладом Бронфенбреннера в понимание связи между личностью и средой в ходе изучения человеческого развития было обозначение различных слоев экологии, в которой обитает человек. Контекст человеческого развития может быть как узким и непосредственным (например, если речь идет о семье, дошкольных и школьных учреждениях, которые он посещает), так и широким и глобальным (например, противостояние между демократией и тоталитаризмом или история рабства), включающим в себя узкие и непосредственные контексты – этим он очень напоминает матрешку.

Как взаимодействуют личность и среда?

В ходе данидинского исследования выяснилось, что ощутимый след на развитии человека способны оставить три вида обстоятельств. Мы предположили, что «мятежники» и «беглецы» в своем развитии сталкиваются со всеми тремя видами, а потому связь между их темпераментом в раннем детстве и характером в молодости настолько очевидна.

Во-первых, значимые перемены в развитии происходят тогда, когда темперамент ребенка вызывает у окружающих отклик, который закрепляет и даже усиливает его врожденную предрасположенность. Обратимся, например, к своенравному ребенку. Представьте, насколько с ним было тяжело родителям, учителям и сверстникам. Неудивительно, что к нему относились враждебно, тем самым пробуждая в нем еще больше злобы. Так и происходят перемены первого типа: можно сказать, будто ребенок сам влияет на свое развитие, хотя в действительности на его развитие влияет отклик окружающих.

Во-вторых, значительные перемены могут быть вызваны тем, как человек реагирует на среду, в которой обитает. Чтобы понять, как это работает, необходимо обратить внимание на следующее: существует возможность, и даже вероятность, что люди с разными психологическими и поведенческими особенностями по-разному переживают и толкуют одни и те же события и по-разному на них отзываются (вспомним, насколько по-разному вели себя трехлетние участники данидинского исследования, когда оказались в лаборатории). Итак, представьте: учитель задает классу вопрос. Уверенный ребенок поднимет руку, а осторожный – который тоже знает ответ – промолчит. И нечто подобное происходит в самых разных обстоятельствах, с самыми разными людьми. Так стоит ли удивляться тому, что уверенные и опасливые дети вырастают в совершенно не похожих друг на друга – и так похожих на себя в детстве молодых людей? И снова мы видим, как ребенок влияет на собственное развитие, пусть даже и неосознанно.

И, наконец, в-третьих, связь между темпераментом в детстве и характером в молодости закрепляет намеренный выбор такого поведения и отклика, который соотносится с уже имеющимся о себе впечатлением и который поддерживает, а также, возможно, даже усиливает то, к чему человек был предрасположен в раннем возрасте. Уравновешенный ребенок может нарочно вести себя «здраво» и с нетерпением ждать средней школы. Он знает, что найдет себе новых друзей – и находит их, благодаря чему лишь сильнее верит в собственное могущество. Замкнутый ребенок, наоборот, может нарочно нагнетать обстановку и бояться средней школы. В итоге он упускает те возможности, что перед ним открываются, сторонится людей, с которыми мог бы подружиться, и в итоге не может добиться влияния или ведущего положения. Итак, выбор некой ипостаси – это третье обстоятельство, благодаря которому темперамент малыша постепенно перерастает в характер молодого человека, а «дитя» становится «отцом мужчины».

Такое толкование особенностей человеческого развития очень важно, поскольку оно противоречит заявлениям о том, что дети – будто глина, способная обрести новый вид лишь в чужих руках. Каким бы из трех способов ни закреплялось в личности людей то, к чему они предрасположены, ребенка больше не получится расценивать как безвольного участника, чьи потребности и взгляды «лепят» окружающие. Попробуем смешать метафоры – или по меньшей мере перейти от глины к чистому листу[8].

Примечательно, что влияние ребенка на мир, в котором он обитает, и, как следствие, на собственный рост и развитие, подчеркивают не только те исследователи, которые склонны изучать человеческое развитие в контексте. О генетике мы будем говорить с двенадцатой по шестнадцатую главу, однако с нашей стороны будет недобросовестным не забежать вперед и не поговорить о таком термине из области человеческого развития, как «генотип-средовая ковариация». Это явление учиняет препятствия на пути исследователей, в том числе и на нашем, поскольку мы не всегда можем учесть генетические различия между людьми (порой из-за того, что мы начали свою работу тогда, когда гены выявлять еще не умели). Генотип-средовая ковариация объясняет, как люди с различной наследственностью подстраивают под себя среду. Итак, если ребенок генетически предрасположен к тому, чтобы быть активным, ему с большей вероятностью будут нравиться уроки физкультуры и спорт, а если ребенок генетически предрасположен к обратному, то он с меньшей вероятностью будет заниматься спортом и с большей – играть в компьютерные игры. Если так и случится, тогда можно будет заключить, что выявленная связь между средой и особенностями развития, которая на первый взгляд объясняется приобретенными привычками, точно так же может быть вызвана и наследственностью детей, а значит, объясняться врожденными чертами.

Когда мы внимательнее изучили три вида обстоятельств (обусловленных как личностью человека, так и окружающей его средой), которые вносят долгосрочный вклад в развитие человека, и при этом заметили, что ребенок, возможно, и сам влияет на свое развитие, нам стало любопытно по-новому взглянуть на то, как связаны между собой темперамент в раннем возрасте и поведение в молодости. Когда участникам нашего исследования исполнился двадцать один год и мы вновь пригласили их, то смотрели на них уже иными глазами. Во второй части нашего путешествия в поисках связи между темпераментом в раннем возрасте и поведением в молодости мы сосредоточились не столько на личностных чертах участников, сколько на их отношениях с другими людьми. Дело в том, что от того, ладим ли мы с окружающими (и если да – то насколько хорошо), в основном и зависит та среда, в которой мы обитаем, на которую мы, вне всяких сомнений, в той или иной степени влияем и которая неизменно влияет на нас и наше развитие. Мы думали: если окажется так, что между темпераментом в раннем возрасте и взаимоотношениями с окружающими в молодости есть какая-то связь, то получится, что темперамент – важный источник влияния, способный воздействовать на другие источники влияния. Тогда темперамент маленького ребенка можно было бы иносказательно представить как механизм, способный создавать другие механизмы, которые, в свою очередь, влияют на человеческое развитие.

Чтобы изучить, как люди, обладавшие различным темпераментом в раннем детстве, ладят с окружающими в молодости, мы обратились к «кладовой данных» (то есть к архиву) данидинского исследования, после чего собрали и изучили сведения о межличностных отношениях участников с другими людьми. Образно говоря, мы приготовились испечь новый пирог. Чтобы добиться точных результатов, нам было важно иметь на руках не только те данные, которые мы получили от участников исследования лично – через анкеты или беседы с глазу на глаз. Поэтому мы решили дополнить их сведениями, полученными от друзей, родственников и партнеров, которые, по словам самих участников, хорошо их знали, то есть от так называемых осведомителей. Чтобы собрать качественные «ингредиенты» для образного пирога, нам пришлось потратить столько денег и времени, сколько на исследования решаются потратить лишь в исключительных случаях. Мы связывались с осведомителями по электронной почте и отправляли им анкеты, в которых спрашивали о том, насколько хорошо они ладят с участниками и каким видят их поведение. Такой двусторонний подход (когда учитываются свидетельства и самих участников, и осведомителей) позволил нам изучить отношения, в которых состоят участники, как с их точки зрения, так и с чужой.

Когда мы проверили, существует ли связь между темпераментом человека в раннем возрасте и его межличностными отношениями в начале третьего десятка жизни, то обнаружили четкие закономерности. Причем наиболее поразительная взаимосвязь между ранним темпераментом и будущими межличностными отношениями наблюдалась у «мятежников» и «беглецов». По правде говоря, у тех, кто в раннем детстве обладал уравновешенным, осторожным или уверенным темпераментом, наблюдается лишь несколько явных различий в общении с окружающими. Представители этих трех групп скорее схожи между собой, чем нет, совсем как в раннем возрасте.

Только не подумайте, будто двадцатиоднолетний молодой человек, который в раннем возрасте обладал своенравным или замкнутым темпераментом, в молодости ведет себя с окружающими точно так же, как и в три года. Мы лишь пытаемся донести, что «мятежники» и «беглецы», в отличие от представителей трех остальных групп, разительно отличаются друг от друга. Как правило, некогда замкнутые дети в молодости получают меньше эмоциональной поддержки извне, чем остальные. Возможно, дело в том, что их социальный круг в целом у́же, то есть у них меньше друзей и знакомых, с которыми они с удовольствием проводят время. Согласно ответам, полученным от тех, кто хорошо знает замкнутых участников, выходит, что со стороны такие люди выглядят нелюдимее остальных, неохотнее обращаются к кому-то за помощью или принимаются за дела, а также уделяют меньше внимания, времени и сил собственному счастью. То есть в очередной раз ведут себя как истинные «беглецы». Однако стоит отметить, что именно «беглецы» (и это вполне объяснимо) хорошо ладили со своими возлюбленными, почти не были склонны к нарушению закона, а также весьма успешно взаимодействовали с коллегами. Судя по всему, замкнутый темперамент, который проявился у них еще в раннем возрасте, не лишал их навыков общения как таковых.

У тех, кто в раннем детстве вел себя как «мятежник», в межличностных отношениях все было с точностью до наоборот. Оказалось, что восемнадцать лет спустя они стали еще своенравнее. Самое, возможно, яркое проявление их нрава заключалось в том, что они состояли в крайне противоречивых отношениях с самыми разными людьми (и с друзьями, и со знакомыми, и с родственниками, и с возлюбленными, и с коллегами). Вот один из примеров: их увольняли чаще, чем остальных участников исследования – и это к двадцати одному году! Вне всяких сомнений, это как-то связано с тем, что именно у «мятежников» наблюдается наибольшая склонность к нарушению порядка. Кроме того, «мятежники» чаще других подвергались травле, а осведомители зачастую называли их ненадежными.

Если подводить итоги, то обнаружится, что темперамент, который проявляется у человека в раннем возрасте, связан не только с личностными чертами, которые развиваются в нем к восемнадцати, но и с межличностными отношениями в возрасте двадцати одного года, причем на этом, несомненно, сказываются те механизмы (выражение, отклик, соответствие выбранной модели), которые мы рассматривали выше. Особенно эта взаимосвязь заметна у тех участников исследования, которых мы двумя десятилетиями ранее нарекли «мятежниками» и «беглецами». Такие выводы заставили нас задуматься: что, если с проявляющимся в раннем возрасте темпераментом связана весьма определенная пагубная зависимость?

Обнаружив, что по меньшей мере некоторые из тех взрослых, с которыми мы виделись, когда им было восемнадцать лет и двадцать один год, своим поведением очень сильно напоминали себя в трехлетнем возрасте, мы решили посмотреть, сохранятся ли те же различия между участниками еще через десять лет. В этом и заключалась четвертая, завершающая часть нашего путешествия в поисках ответа на вопрос о том, как детский темперамент влияет на будущую жизнь. Поскольку нам хотелось изучить поведенческие проявления, которые причиняют неудобства не только самим участникам, но и их близким, мы решили выбрать своей целью зависимость от азартных игр. Мы обратились к этой зависимости, когда участникам данидинского исследования было по тридцать два года – они подбирались к этапу зрелости.

Историки уверены, что зависимость от азартных игр буквально вездесуща – что в пространственном, что во временно́м отношении. Однако несмотря на то, что склонность к азартным играм существовала всегда и везде, лишь у немногих желание поиграть превращается в зависимость. Поскольку в том или ином виде азартные игры предпочитают многие (кто-то раз в неделю играет в покер, кто-то ставит деньги на спорт, кто-то ездит в Лас-Вегас) и лишь у небольшой части людей развивается настоящее расстройство, у нас была весомая причина подозревать, что между людьми, которые знают и не знают меры в азартных мероприятиях, есть ощутимая разница. Поскольку излишнюю увлеченность азартными играми исследователи уже успели связать с личностными качествами (к которым мы как раз обращались тогда, когда участникам данидинского исследования было по восемнадцать), нам показалось естественным, что существует связь между склонностью к азартным играм и темпераментом. По правде говоря, мы вполне решительно предположили, что взрослые, которые в трехлетнем возрасте вели себя своенравно (то есть «мятежники»), через три десятилетия будут сильнее остальных склонны к лудомании[9].

В первой главе мы уже поясняли, что данидинское исследование позволило нам получить наиболее точное представление о том, какие черты бывают присущи будущим лудоманам – в этом преимущество исследований, в ходе которых за людьми наблюдают с течением лет. Поэтому мы не просили взрослых участников с зависимостью от азартных игр вспоминать события прошлого и особенности своего развития. Мы и без того с детства наблюдали за жизнью участников, поэтому нам лишь оставалось отметить, у кого из них развилась пагубная зависимость. Преимущество проспективного подхода, благодаря которому мы смогли выявить предпосылки зависимости от азартных игр, становится очевидным, если вспомнить основной недостаток ретроспективного подхода, озвученный нами в первой главе: в ретроспективном исследовании обычно не учитываются взрослые люди, которые росли и воспитывались почти в тех же условиях, что и лудоманы, однако сами при этом не склонились к пагубной привычке. В ходе исследования с оглядкой на прошлое авторы могут опросить множество лудоманов, услышать, что большинство из них бросили школу, и заключить: если человек бросает школу, он наверняка станет зависимым от азартных игр. А в ходе исследования, протекающего по мере взросления участников, можно сравнить жизни всех, кто когда-либо бросал школу, и обнаружить, что почти ни у кого из них нет лудомании, поскольку зависимость и нежелание учиться никак не связаны между собой.

На финальном этапе нашего путешествия в поисках ответа на вопрос о том, как связаны между собой темперамент в раннем возрасте и дальнейшее развитие человека, мы дополнили полученные ранее данные итогами бесед с тридцатидвухлетними участниками исследования, в ходе которых те поведали нам о своем отношении к азартным играм. Мы признавали участников зависимыми, когда в их поведении наблюдались две из перечисленных особенностей: во-первых, если участник не мог оторваться от азартных игр по собственной воле; во-вторых, если привычка играть заметно сказывалась на его благополучии (например, он из-за нее оказывался в больших долгах); в-третьих, если участник прямо заявлял, что нуждается в лечении. Почти 80 % тридцатидвухлетних участников сообщили, что за прошедший год хотя бы раз играли в азартные игры, однако лишь чуть больше 4 % опрошенных по-настоящему страдали лудоманией.

Поскольку нам не хотелось делать поспешных выводов и переворачивать привычные представления о лудомании с ног на голову без веского на то повода, мы также решили учесть, каким был уровень IQ у участников в детстве и в каких социально-экономических условиях они воспитывались. То есть прежде, чем подсчитывать, сколько представителей того или иного темперамента к тридцати двум стали лудоманами, мы сделали скидку на другие стороны их жизни. Нам пришлось отладить показатели по лудомании таким образом, чтобы уровнем IQ и социально-экономическим статусом участников можно было пренебречь – как если бы они оказались одинаковыми у всех поголовно. Благодаря этому мы смогли выявить чистую, без «отягчающих» обстоятельств, зависимость между темпераментом в раннем возрасте и склонностью к лудомании в зрелом. Отягчающими в кругах исследователей называют обстоятельства, которыми тот или иной исход (в нашем случае – лудоманию) можно объяснить настолько же правдоподобно, насколько и изучаемыми. Ученые, которые занимаются наблюдением (в том числе и мы), вынуждены учитывать все возможные обстоятельства, поскольку необходимо исключать их – или по меньшей мере делать на них скидку, – прежде чем устанавливать причинно-следственные связи.

Предположим, что те из участников исследования, которые выросли в бедных семьях или обладают не очень высоким уровнем интеллекта, склонны к лудомании сильнее, а в раннем детстве чаще обладают своенравным темпераментом. Если мы в ходе изучения предпосылок лудомании не исключим или не учтем социально-экономические обстоятельства, в которых рос участник, или уровень его интеллекта, и поспешим связать между собой темперамент и лудоманию, то велика будет опасность безосновательно заклеймить обладателей определенного темперамента. В процессе чтения этой книги вы заметите, что мы так или иначе проверяем себя во всех изысканиях. По правде говоря, проверить себя можно двумя способами. Первый способ, который упоминается во многих главах, заключается в следующем: сначала мы оцениваем связь непосредственно между тем, что изучаем (например, между темпераментом и склонностью к лудомании), а после, на втором этапе, определяем, насколько меняется положение дел, если учесть другие переменные (таким образом, мы делаем на них скидку). Второй способ, итоги применения которого представлены здесь и в третьей главе (о самообладании), состоит в том, что мы объединяем два этапа в один, в ходе которого и изучаем связь между необходимыми нам переменными (темпераментом в раннем возрасте и дальнейшей склонностью к лудомании), и делаем поправку на другие обстоятельства.

Как и ожидалось, у тех участников, которых в трехлетнем возрасте определили в «мятежники», чаще других к тридцатидвухлетнему возрасту развивалась лудомания (см. Диаграмму 2.1). Если точнее, то у некогда своенравных участников в три раза чаще, чем у других, обнаруживались признаки зависимости. Однако, внимательнее изучив полученные данные, мы заметили, что наиболее очевидно эта связь проявляется у мальчиков. У своенравных девочек лудомания в будущем развивалась в три раза реже, чем у своенравных мальчиков. Это в какой-то степени неудивительно, поскольку мужчины в целом склонны к азартным играм сильнее женщин, что подтверждает не только наше, но и другие исследования.

ДИАГРАММА 2.1. Зависимость доли участников, у которых в тридцать два года наблюдалась лудомания, от темперамента в трехлетнем возрасте: для всей выборки (слева) и отдельно для мальчиков и девочек (справа). По В. Слуцке, Т. Моффитт, Р. Поултону и А. Каспи (2012 г.). Undercontrolled temperament at age 3 predicts disordered gambling at age 32. Psychological Science 23, 510–516, figure 1. © Авторы, 2012. Воспроизведено с разрешения компании «SAGE Publications, Inc.»

В усердных поисках связи между темпераментом маленького ребенка и его дальнейшим развитием, а также в стремлении выполнить первую задачу, которую мы поставили перед собой в этой книге (определить, можно ли по поведению ребенка предсказать, как он будет поступать в молодости и зрелости, и если да, то насколько точно), мы получили свидетельства того, что искомая связь существует. Мы по меньшей мере отчасти подтвердили заявление о том, что «все люди родом из детства». В пользу этого утверждения говорят данные, которые позволяют связать темперамент трехлетнего ребенка с его характером в восемнадцатилетнем возрасте, его межличностными отношениями в двадцатиоднолетнем возрасте и, наконец, со склонностью к лудомании в тридцатидвухлетнем. Очевиднее всего эта связь у двух групп людей, которые в трехлетнем возрасте обладали своенравным и замкнутым темпераментом.

Основываясь на полученных данных, мы можем предположить, что такая сильная связь наверняка подпитывалась самим ребенком, поскольку его развитие определялось в том числе и его собственным поведением. С одной стороны, безбашенное поведение некогда своенравных детей наверняка приводило к тому, что окружающие отзывались на них отрицательно, а это в дальнейшем лишь сильнее подрывало их способность ладить с людьми. С другой стороны, круг общения некогда замкнутых детей наверняка был ограничен, потому что они по темпераменту склонны закрываться от внешнего мира и оставаться в одиночестве. В первом случае среда отзывалась на те действия, которые ребенок направлял на нее, а во втором – на те действия, которые ребенок направлял на себя. Судя по всему, именно из-за того, что в развитии таких детей присутствовали определенные проявления и необходимость соответствовать выбранному образу, своенравные дети так и остались выраженными «мятежниками», а замкнутые – «беглецами», на что как раз указывают полученные нами данные.

Исследователи в области человеческого развития, которые, совсем как мы, наблюдают за людьми с течением лет, всегда плачутся: жаль, что мы в свое время не смогли собрать данные вот об этом; знать бы раньше, что понадобятся данные вот о том. Их сожаления наверняка разделили бы многие коллеги. Представьте, что было бы, знай Дарвин о генах или будь у Галилея телескоп помощнее. Когда мы заканчивали работу над первой главой, то перед нами встали два вопроса. Первый был связан с тем, что мы могли узнать, если бы собирали данные о темпераменте участников до трехлетнего возраста. А второй – с тем, какие явления из тех, которые можно объяснить обнаруженным, мы так и не обнаружили.

Три года – это, несомненно, возраст небольшой, однако бесспорно и то, что с рождения (или даже со времени до него) и до трехлетнего возраста в жизни ребенка успевает произойти многое. Сегодня нам известно, что уже в первые месяцы жизни у ребенка отчетливо проявляется тот или иной темперамент, причем это было известно и в 1972 году, когда участники данидинского исследования только-только родились. И все равно мы вынуждены признать, что нам уже никогда не найти ответа на вопрос о том, какими участники данидинского исследования, какими наши уравновешенные, осторожные, своенравные, замкнутые и уверенные трехлетние малыши были в течение первых двух лет жизни. Как они себя вели? Как жили? И, наконец, почему они в три года вели себя в университетской лаборатории тем или иным образом? Проявлялся ли так же очевидно тот темперамент, который мы назначили им в трехлетнем возрасте, годами ранее? Тогда ведь можно было бы лишний раз заявить о важности наследственности. Или их темперамент зависел от раннего опыта развития, в том числе и в утробе матери? Это бы означало, что приобретенное в данном случае стоит выше врожденного. Естественно, никто не исключает того, что и врожденное, и приобретенное могут быть одинаково важны. Мы возвратимся к этому вопросу в четырнадцатой и пятнадцатой главах, в которых говорится о генотип-средовом взаимодействии.

Полагаем, теперь понятно, почему исследователи расстраиваются, когда узнают, что у нас недостаточно сведений о темпераменте младенцев из данидинского исследования.

Второй вопрос, с которым мы столкнулись по завершении этой главы, касался не того, что мы не собрали, а того, что мы не обнаружили. Несмотря на то что мы нашли явные свидетельства в пользу утверждения «все мы родом из детства», для нас как для исследователей было бы неверным заявлять, будто полученные нами данные о связи между темпераментом в раннем возрасте и характером в восемнадцатилетнем или опытом отношений в двадцатиоднолетнем возрасте можно распространить на всех детей до единого. То же касается данных о связи между своенравным темпераментом в трехлетнем возрасте и зависимости от азартных игр в тридцатидвухлетнем. Дело в том, что исходов со стопроцентной вероятностью мы так и не обнаружили. Мы нашли очевидные сходства между темпераментом участников в раннем возрасте и их дальнейшим развитием, однако основанные на этом заявления могут быть только вероятностными (об этом говорилось в первой главе). Говоря простыми словами, если у участника был своенравный или замкнутый темперамент в раннем возрасте, он отнюдь не всегда вырастал похожим на себя прежнего. И это замечательно! Однако это не значит, что наши выводы не имеют веса. Это значит лишь то, что в развитии участников нашего исследования встречались как закономерности, так и неожиданности.

То, что будущее участников не всегда удавалось предугадать, вселяет большие надежды. В конце концов, очень даже здорово, что не все трехлетние «мятежники» и «беглецы» остались такими же «мятежниками» и «беглецами» десятки лет спустя. Однако, как ни прискорбно, мы не в силах объяснить, почему некоторые своенравные или замкнутые дети со временем значительно изменились. Мы даже не можем объяснить, почему некоторые из осторожных, уверенных или уравновешенных детей, несмотря на наши ожидания, к восемнадцати годам не вписывались в среднестатистические представления о человеческом развитии.

Естественно, в наших силах предположить, что именно их изменило. Поскольку данные указывают на то, что по темпераменту можно точно предугадать, каким человек будет впоследствии, как будет общаться с окружающими и пристрастится ли к азартным играм, мы наверняка можем прийти к любопытным выводам. Более того, мы способны подключить к нашему поиску данные, полученные в ходе других исследований, которые проводились позднее нашего. Например, существуют свидетельства того, что теплые, близкие отношения с возлюбленными или супругами могут стать «исправительным эмоциональным опытом», который поможет избавиться от пагубных поведенческих проявлений, вызванных темпераментом, пусть даже в раннем возрасте он определял поведение человека. Примерно такими же полезными могут оказаться отношения с близкими друзьями или значимыми взрослыми. Однако если человеку придется пережить травму, потерю, разочарование или какое-то другое несчастье, то его развитие, которое до этого могло протекать уравновешенно, способно нарушиться, из-за чего в будущем он наверняка столкнется с трудностями. Таким образом, мораль истории об изучении связи между темпераментом в раннем возрасте и дальнейшей жизнью такова: развитие человека в течение первых двух десятков лет жизни не всегда определяется ранним детством. Весьма примечательно то, что, судя по данным, в поведении некоторых людей особенности сохраняются или закрепляются на многие десятки лет, особенно если в детстве они были своенравными или замкнутыми. Тем не менее наше же исследование показывает, что подобное постоянство наблюдается отнюдь не у всех и не в равном количестве.

3. Сдерживаться или не сдерживаться, вот в чем вопрос

Давайте начнем с очевидного. Совсем как рост, умение держать себя в руках может быть совершенно разным и у детей, и у взрослых. Давайте посмотрим, с каким разнообразием мы столкнулись в рамках данидинского исследования. Когда мы спросили у одного ребенка, пытался ли он когда-нибудь побить человека за то, что тот его оскорбил, то в ответ услышали: «А нападения на католиков считаются?» Когда другого мальчика, тринадцати лет от роду, спросили, задерживала ли его хоть раз полиция, он ответил: «Никак нет. Однако переживания придется отставить: мой первый опыт в этом деле уже на подходе». А одна бойкая девчушка украла у работавшего с ней специалиста игрушку, спрятала ее под свитер и так и улизнула. Однако теперь представьте, сколько усердия и трудолюбия понадобилось другой девочке с тяжелой инвалидностью, чтобы завершить простое задание по рисованию, целью которого было проверить ее способности. Или какое рвение и усидчивость нужны были тихому мальчику, который взял и забавы ради озвучил таблицу умножения, которую наверняка сосредоточенно запоминал долгие часы. Очевидно, что, как мы уже заявляли выше, уровень самообладания у каждого ребенка разный, впрочем, как и у каждого взрослого.

Одно дело – показать, совсем как мы сейчас, насколько разными по уровню самообладания бывают люди, и совсем другое – определить самообладание как величину и включить его в исследование таким образом, чтобы оно поддавалось измерению и изучению. Чтобы этого добиться, нам будет мало ответов в духе знаменитого члена Верховного суда США, Поттера Стюарта. Когда в рамках дела о свободе слова его попросили дать определение порнографии, он затруднился ответить, однако добавил: «Я узнаю́ ее, когда вижу». Давайте посмотрим, удастся ли нам в нашем путешествии навстречу тайнам самообладания соблюсти должную точность.

Оказывается, что буквально все общественные и поведенческие науки обращают внимание на такое явление, как самообладание, хотя его понимание и основные признаки могут разниться – и разнятся от дисциплины к дисциплине. Если одни определяют его как умение держать себя в руках, то другие – как умение добросовестно выполнять задачи, владеть собой, сопротивляться искушению, проявлять должное внимание и усидчивость, быть исполнительным и обладать силой воли. Нейробиология изучает самообладание как «исполнительную деятельность», которой занимается префронтальная кора головного мозга. Нейробиологи обнаружили, что, когда участники исследований проявляют самообладание, в их головном мозге срабатывают определенные структуры и системы. Исследователи генетики поведения выяснили, что уровень самообладания человека зависит как от наследственности, так и от среды. В настоящее время они пытаются определить, какие гены отвечают за то, насколько хорошо человек будет владеть собой. Психологи рассказывают о том, как у детей вырабатывается самообладание и, совсем как мы в этой книге, изучают, как уровень самообладания меняется с течением лет. Медики сосредоточились на том, как самообладание (или его нехватка) сказываются на длительности жизни, вероятности развития психических расстройств, пагубных привычек (таких, как переедание, курение, незащищенный секс, вождение в нетрезвом виде и нарушение предписаний по приему лекарств). Социологи пристальнее всего изучают низкий уровень самообладания как предпосылку безработицы и преступного поведения.

Несмотря на то что самообладание – собирательный термин, который, словно мостик, соединяет между собой понятия и наблюдения из различных научных направлений, его удобнее определять как умение приемлемым в обществе способом подчинять себе и подавлять свои порывы и желания, противопоставленное склонности поддаваться и подчиняться этим порывам и желаниям. Получается, отсутствие самообладания способно проявляться совершенно по-разному: человек может быть эмоционально неустойчив, заводиться с пол-оборота, не терпеть разочарований, сдаваться на полпути, быть неусидчивым, легко отвлекаться, часто переключаться с задачи на задачу, испытывать беспокойство, быть излишне взбудораженным, поступать необдуманно, ждать немедленного результата или действовать вне установленной очереди. Однако эти примеры, конечно, отражают лишь малую часть особенностей, которые могут проявляться в поведении человека, не умеющего держать себя в руках.

В последнее время по многим причинам возросла увлеченность вопросом развития в человеке самообладания и того, насколько от уровня самообладания человека зависит его успешность. Умение владеть своими мыслями и действиями – основа человеческой деятельности, однако люди, у которых это умение отсутствует, встречаются сплошь и рядом, особенно в современном мире, полном суеты, фастфуда, социальных сетей, а также бесконечных поводов отвлечься, возможностей и искушений.

Кроме того, стоит учитывать, что современные люди живут дольше, чем их предки. Чтобы избежать инвалидности, необходимости полагаться на родственников и государственные выплаты, а также нищеты, людям необходимо заранее как следует задумываться о здоровье и благополучии. Чтобы накопить на достойную пенсию, необходимо невероятное терпение, особенно когда на глаза повсюду попадается соблазнительная реклама, которой сложно сопротивляться. Восхитительную на вкус высококалорийную еду можно купить на каждом шагу, хотя люди и без того только и разминают что пальцы да мозги. Разве удивительно, что в ожирении, которым повально страдают представители западных культур, хотя бы отчасти повинно то, что многие не умеют держать себя в руках?

Не забывайте и о том, что сегодня все больше людей получают достойное образование, а потому, чтобы найти хорошую работу, одних умственных достижений уже недостаточно. Работодатели теперь заранее проверяют, насколько выпускники добросовестны и исполнительны – или наоборот, – и порой даже следят за их страницами в соцсетях. Вы хотя бы раз хвастались в соцсетях тем, сколько выпили, сколько задолжали банку, как опоздали на работу или контрольную? Или, может, хотя бы снимали об этом сторис? Смена вех, свидетелями которой мы становимся, приводит к тому, что мы понимаем, насколько важно самообладание – не только для благополучия, но и для выживания.

Общение с близкими сейчас тоже проходит совершенно иначе. Поскольку сегодня часто работают оба супруга либо работающий родитель воспитывает ребенка один, людям приходится ловко переключаться от одной ипостаси к другой, от одних обязанностей к другим и каждый раз жертвовать то одной, то другой стороной жизни. Если обстановка в браке становится напряженной, то теперь можно безо всякого труда развестись, а также добыть самые разные психотропные вещества, как по рецепту врача, так и без него. Чтобы семья оставалась полной и все в ней любили друг друга, требуется невероятная сила воли. Грамотные родители уверены: учить ребенка самообладанию и умению сдерживать чувства и порывы необходимо с ранних лет, совсем как алфавиту.

Важность самообладания особенно заметна не только благодаря современной действительности, в которой людям явно не хватает ни на что терпения. Лично мы решили изучать развитие у человека самообладания после того, как узнали о последствиях реализации широко известной программы Head Start. Эта программа, запущенная более пятидесяти лет назад, ставила своей целью помочь в развитии тем маленьким детям, которые растут в экономически затрудненных обстоятельствах. Уже давно известно, что в рамках программы участникам так и не удалось повысить, несмотря на желания и ожидания некоторых людей, уровень своего умственного развития, по крайней мере в долгосрочной перспективе. Тем не менее многие исследователи пытались доказать, что проделанная в рамках Head Start работа не была напрасной. Дело в том, что некоторые исследователи решили проверить, повлияла ли программа Head Start на другие показатели участников, помимо уровня их умственного развития. В итоге выяснилось, что у участников этой национальной программы выработались и закрепились очень важные полезные привычки. В отличие от других детей, участники программы Head Start намного реже становились родителями в подростковом возрасте, бросали школу, плохо себя вели и даже прогуливали работу, став взрослыми. Те, кто заявлял, что раз участники умнее не стали, то программа провальная, очевидно, говорили о том, что авторы не выполнили прямых обещаний. Однако это не означает, что участие в программе не могло положительно сказаться на чем-то кроме умственного развития.

Длительное наблюдение за участниками Head Start недавно подтолкнуло Джеймса Хекмана, лауреата Нобелевской премии по экономике, к мыслям, которые он озвучил в знаменитой статье, опубликованной в известном журнале Science. В ней Хекман предположил: полезные привычки у участников выработались, потому что в рамках программы они научились самообладанию. Пусть программе и не удалось сделать участников умнее, она научила их держать себя в руках и как следует продумывать свои действия, тем самым, как и отметили исследователи, улучшив их жизнь на годы вперед. В итоге, когда Хекман обнаружил, что у нас в данидинских «закромах» хранится множество данных об уровне самообладания у детей, он задумался, нельзя ли попробовать установить связь между уровнем самообладания в детстве и благополучия во взрослой жизни, и после чего проверить, совпадут ли наши выводы с выводами тех, кто наблюдал за участниками программы Head Start. Получается, наше исследование должно было оказаться на уровень выше предыдущего, поскольку за участниками программы Head Start в детстве никто не наблюдал, а у нас была возможность изучить этот вопрос последовательно.

Честно говоря, мы были настроены недоверчиво. Нам казалось, что долгосрочное влияние на многие стороны взрослой жизни человека оказывает не столько его самообладание, сколько социально-экономические обстоятельства, в которых человек растет, и уровень его умственного развития. Поскольку мы переживали, что, вопреки предположениям Хекмана, самообладание – не ключ к благополучной жизни и мы лишь опозорим выдающегося ученого своими заключениями, мы пытались вежливо избегать изучения этого вопроса. Однако Хекман был весьма настойчив, и в конце концов мы решили в рамках данидинского исследования проверить, можно ли, как предположил Хекман, по уровню самообладания человека в детстве точно предугадать, как он будет развиваться в дальнейшем. А там уж как эмпирическая карта ляжет! Итак, мы решили посмотреть, как участники, которые с трех и до одиннадцати лет стойко выдерживали наши бесчисленные проверки, вели себя во взрослой жизни, а именно в тридцатидвухлетнем возрасте, и отличалось ли их поведение от поведения тех, кто в детстве был не настолько терпеливым. Учитывая, что нам любопытно наблюдать за тем, как взрослые люди ведут себя в естественном окружении, мы решили искать связь между самообладанием в детстве и здоровьем, благополучием, а также склонностью к преступлениям в зрелости, основываясь на эмпирических данных. Таким образом, мы очевидно пытались ответить на вопрос не просто о том, можно ли по темпераменту трехлетнего ребенка предугадать, каким он будет во взрослой жизни, а о том, можно ли по детству человека предсказать, каким он вырастет.

Поскольку мы в очередной раз работали с данными, полученными в ходе не эксперимента, а наблюдения, нам пришлось учитывать все обстоятельства, влияющие на уровень благополучия участников исследования. Другими словами, проверяя предположение Хекмана, мы осознавали: любые заключения о связи между уровнем самообладания человека до десяти лет и уровнем его благополучия на четвертом десятке лет жизни будут неточными, если обнаружатся некие «третьи переменные» – посторонние, по-своему влияющие на развитие участника. Такие переменные называются третьими, поскольку первой считают предпосылку (в нашем случае это уровень самообладания), а второй – исход (скажем, склонность к нарушению закона). Если нам удастся объяснить связь между первой и второй переменной неким обстоятельством, то оно будет считаться третьей переменной. Например, если человек идет поплавать (первая переменная), то он наверняка поест мороженого (вторая переменная), а третьей переменной при этом будет жаркая погода, которая объясняет оба обстоятельства и тем самым влияет на связь между ними[10].

Полагаем, вы уже поняли: даже если бы оказалось, что люди, которые в детстве лучше владеют собой, во взрослой жизни обычно здоровее и успешнее (как и предполагал Хекман), связь между двумя обстоятельствами вполне могла быть мнимой. Вполне могло найтись условие, объяснявшее одновременно и высокий уровень самообладания у человека в детстве, и высокий уровень благополучия у него же во взрослой жизни. Что, если дело, например, в тех самых социально-экономических условиях, окружавших ребенка? Или просто в уровне его интеллекта? В первом случае мы еще в начале пути обнаружили бы, что дети с высоким уровнем самообладания вырастают успешными чаще, просто потому что на них благотворно влияет социально-экономическое положение семьи. Чем выше социально-экономическое положение семьи, тем лучше ребенок из этой семьи владеет собой в детстве и тем успешнее становится, когда взрослеет. Тогда мы заключили бы, что наблюдаемая связь между самообладанием в детстве и успехом во взрослой жизни на самом деле мнимая, поскольку в действительности оба обстоятельства объясняются благотворным влиянием на развитие человека социально-экономической среды. То же произошло бы, будь дело в интеллекте. В конце концов, некоторые дети могут лучше владеть собой просто потому, что они умнее, и по той же причине в будущем лучше следить за здоровьем и благополучнее жить.

Таким образом, еще до того, как мы оценили связь между уровнем самообладания человека в детстве и его дальнейшим развитием, нам необходимо было выявить, какой вклад в развитие человека вносит социально-экономическое положение семьи и уровень интеллекта самого ребенка. В ходе изысканий, о которых идет речь сейчас, мы так и поступили, а именно воспользовались сложным, двухэтапным подходом, описанным во второй главе: на первом этапе мы сделали поправку на любые иные обстоятельства, которые вносят вклад в рассматриваемую связь, а на втором – оценили, возможно ли по уровню самообладания ребенка в детстве предсказать его взрослую жизнь. Таким образом, центральным эмпирическим вопросом, который встал на нашем пути в поисках тайны самообладания, стал следующий: кто окажется проницательнее – Хекман (который был уверен, что уровень самообладания в детстве определяет уровень благополучия во взрослой жизни) или наша команда (которая подозревала, что стоит сделать поправку на общественное положение семьи и уровень интеллекта ребенка, как окажется, что связь между самообладанием и благополучием если и существует, то незначительная). Путь, о котором мы расскажем в этой главе, оказался не обычным научным приключением, а настоящей гонкой предположений.

Повторимся: прежде чем отправиться в путешествие навстречу тайнам самообладания, нам пришлось собирать «припасы». То есть прежде чем оценить, возможно ли по уровню самообладания человека в детстве (с поправкой на социально-экономические условия, в которых он рос, и его собственный уровень интеллекта) предсказать его взрослую жизнь (насколько он будет здоровым, успешным и будет ли нарушать закон), нам необходимо было решить, в чем измерять все перечисленные величины, поскольку иначе статистическому анализу их не подвергнуть. Чем великолепно данидинское исследование – так это тем, насколько его «кладовая» богата «припасами» – стоило нам открыть в нее дверь, как мы тут же поняли, какими величинами орудовать. Воистину: такие долгосрочные исследования, как наше, тем и прекрасны, что полученными в их ходе данными можно пользоваться в поисках ответов на самые разные вопросы, касающиеся человеческого развития. Другими словами, можно в любое время отправляться в самые разные научные приключения, готовить самые разные исследовательские «блюда» – даже те, которые при изначальной «закупке ингредиентов» не задумывались. Возможно, иносказание лишь сильнее вас запутало, а потому упростим его: когда мы собирали те или иные данные о детском поведении, то понятия не имели, что среди них найдутся те, по которым возможно определить, станет ли человек в будущем преступником. (Еще одно преимущество исследований, в которых данные собираются по ходу, – это возможность оставаться предельно честным; собирая данные, мы никак не могли подстроить все таким образом, чтобы наше «любимое» предположение в итоге победило.) А когда мы собирали данные о здоровье и благополучии участников, то вовсе не предполагали, что однажды будем изучать, как сильно эти два обстоятельства связаны с уровнем самообладания человека в детстве. Мы могли начать свое приключение и проверить предположение Хекмана только благодаря тому, что наша «кладовая» была битком набита необходимыми «припасами».

Мы обратились к данным от разных лет, полученным различными способами, и свели их вместе, благодаря чему уровень самообладания превратился в измеримую величину. Теперь мы могли точно сказать, у кого из участников уровень самообладания был выше, а у кого – ниже, и проверить, зависит ли благополучие человека во взрослой жизни от его умения владеть собой в детстве. Измерить уровень самообладания участников нам удалось благодаря различным данным, которые мы собрали о них в первые десять лет их жизни. Например, учитывалось то, как наблюдатели оценивали поведение трех– и пятилетних участников, когда те выполняли задания в аудиториях Отагского университета, а также то, как поведение пяти-, семи-, девяти– и одиннадцатилетних участников оценивали родители и учителя. Таким образом, выведенная нами величина, которая указывает на наличие – или, скорее, на отсутствие – у ребенка самообладания, отражала, насколько хорошо тот справляется с разочарованиями, насколько он сдержанный, спокойный, осмотрительный, бдительный, внимательный и упорный в достижении целей в трех– и пятилетнем возрасте. Воспользовавшись данными, которые мы получили от родителей и учителей, когда участники были постарше, мы добавили к величине такие параметры, как умение сдерживать вспышки ярости (по ответам на вопросы о том, насколько часто ребенок выходит из себя и лезет в драку), усидчивость (как часто ребенок бегает и прыгает, насколько послушно выполняет указания, как долго удерживает внимание на чем-то одном и носится ли повсюду, будто заведенный) и насколько прилежен; упорство (завершает ли ребенок начатое, насколько легко отвлекается, может ли длительное время заниматься одним и тем же); предусмотрительность (думает ли ребенок, прежде чем действовать, умеет ли дожидаться своей очереди и насколько часто переключается от одного занятия к другому). Примечательно то, что, выводя величину, которой можно измерить самообладание, мы полагались отнюдь не только на чужие показания. Мы обращали внимание и на то, что рассказывали сами о себе одиннадцатилетние участники – о том, насколько они непоседливы, беспокойны, невнимательны (например, не умеют долго работать над одним и тем же) и безрассудны (допустим, не умеют дожидаться своей очереди; начинают говорить раньше, чем закончит собеседник).

В целом мы размышляли так: если свести вместе данные, полученные от знакомых, родителей, учителей и даже самих детей, то мы получим наиболее точное представление о том, как участники проявляли тот или иной уровень самообладания в различных условиях, в том числе в университетских аудиториях, у себя дома и в школе. Десятки лет назад специалисты в области человеческого развития, возможно, и измеряли некоторые из показателей или величины, по которым можно было судить об уровне самообладания человека, однако мы свели все их вместе. Некоторые до сих пор рассматривают лишь определенные стороны самообладания. Однако в своих длительных изысканиях мы поняли, что односторонняя оценка того или иного признака неизменно накладывает ограничения, в то время как многогранная позволяет прийти к наиболее точным выводам.

Именно таким сложным, не односторонним подходом мы пользовались, когда пытались выявить, насколько уровень самообладания связан с различными переменными исхода. Например, чтобы оценить уровень здоровья тридцатидвухлетних участников, мы свели вместе самые разные показатели. Величина отражала состояние сердечно-сосудистой и респираторной системы, здоровье зубов и сексуальное здоровье, а также наличие или отсутствие воспалений. Показатели оценивались в ходе медицинского осмотра и лабораторных испытаний, целью которых было выявить отклонения в обмене веществ (в том числе наличие лишнего веса), нарушения проходимости дыхательных путей, пародонтоз, заболевания, передаваемые половым путем, и повышение уровня С-реактивного белка[11] (признака воспаления). Приняв наличие совокупности этих признаков как показатель плохого здоровья, мы обнаружили, что у 43 % тридцатидвухлетних участников нет ни одного из перечисленных проявлений, у 37 % – одно из проявлений, а у 20 % – два и более.

Чтобы оценить психическое здоровье тридцатидвухлетних участников, мы обратились к данным, которые получили благодаря психиатрическим беседам с ними. Так мы смогли проверить, есть ли связь между уровнем самообладания в детстве и склонностью к депрессии и химической зависимости (от табака, алкоголя или травки, а также других веществ, которые продают на улице или в аптеках). Важно отметить, что в нашем распоряжении были рассказы знакомых о том, насколько они оценивают уровень благополучия участников. Во второй главе мы уже отмечали, что благодаря такому подходу смогли взглянуть на участников, за которыми наблюдали десятки лет, как с их собственной, так и с чужой точки зрения.

Чтобы измерить уровень благополучия взрослых участников, мы воспользовались доступными нам данными об их социально-экономическом положении в тридцатидвухлетнем возрасте: уровне образования, влиятельности (или престиже) той должности, которую они занимают (например, быть врачом престижнее, чем учителем, секретарем – престижнее, чем мусорщиком), и их доходе. Мы также оценивали, насколько грамотно участники распоряжаются деньгами: бережливы они или расточительны, есть ли у них важные для будущего накопления или имущество (владеют ли они домом, участвуют ли в пенсионных программах, инвестируют ли куда-то еще). Кроме того, мы выяснили, насколько легко участникам распоряжаться деньгами, насколько добросовестно они погашают кредиты и есть ли у них задолженности. Все эти переменные мы точно так же объединили в одну величину, отражающую уровень благополучия.

Дайте нам минутку, чтобы поделиться удивительным рассказом о том, почему мы вообще начали это изучать, есть ли у участников долги и насколько исправно они погашают кредиты. Так вышло, что Терри Моффитт однажды летела в самолете рядом со страховым консультантом, и они разговорились о том, как компании решают, кому одобрять страхование жизни и здоровья. «Если человек не заботится о деньгах, он не заботится и о здоровье», – уверял консультант. Оказалось, что мы можем проверить эту гипотезу. Итак, вдохновившись случайной встречей в самолете, мы решили добавить в свою «кладовую» данные о том, насколько добросовестны наши участники в погашении кредитов – конечно же с их согласия. Благодаря этому, когда пришло время проверить, возможно ли по уровню самообладания в детстве определить, каким человек будет в зрелости, мы смогли подключить к измерениям уровня благополучия участников и их кредитную историю.

Наконец, когда дело дошло до склонности к преступлениям, мы проверили, имеется ли у участников судимость в Новой Зеландии или Австралии. Для этого нам пришлось обратиться к данным компьютерных систем новозеландской полиции. Буквально каждый четвертый участник исследования к тридцати двум годам имел судимость. Возможно, такие данные вас ужаснут, однако на самом деле в других развитых странах картина похожая.

Теперь, когда все припасы были готовы, мы решили начать свой путь навстречу новым знаниям. Если образно, то мы будто взяли те ингредиенты, что были у нас в кладовке – уровень самообладания в детстве, а также здоровья, благополучия и склонности к преступлениям во взрослой жизни, – и собрались готовить по новому блюду на каждого участника исследования, чтобы попробовать каждое и решить, насколько питательным и вкусным оно получилось. Блюда в итоге вышли великолепными, по крайней мере для тех участников, которые в детстве хорошо владели собой. Как вы поймете позже, оказалось, что по рецепту Хекмана можно приготовить блюдо, достойное пятизвездочного ресторана, в то время как по нашему – не более чем пресную похлебку! Дело в том, что в ходе исследования мы окончательно убедились, насколько жизнь взрослого человека связана с тем, как хорошо он владел – или не владел – собой в детстве. Изучая связь между самообладанием и здоровьем, мы обнаружили: чем хуже ребенок владел собой, тем хуже у него потом было здоровье. Это отражал подсчитанный нами уровень здоровья, причем даже с поправкой на упомянутые посторонние переменные – социально-экономические обстоятельства, в которых рос участник, и уровень его интеллекта. Итак, участники, которые в детстве хуже владели собой, во взрослой жизни чаще сталкивались с респираторными, стоматологическими проблемами, а также проблемами с сексуальным здоровьем, состоянием сердечно-сосудистой системы и воспалениями. И дело было не только в том, в каких они росли социально-экономических условиях и насколько были умными.

Далее устойчивой связи между уровнем самообладания в детстве и склонностью к депрессии в зрелости выявлено не было. Однако те участники, которые в детстве хуже владели собой, во взрослой жизни чаще формировали зависимость от психоактивных веществ, причем связь сохранилась даже после поправки на побочные переменные. По правде говоря, когда у осведомителей (друзей, партнеров и родственников) спрашивали, наблюдается ли у того или иного участника зависимость от психоактивных веществ, то обнаружилось, что те, кто в детстве хуже владел собой, к тридцати двум годам чаще злоупотребляли алкоголем и наркотиками.

Общественное и финансовое положение к четвертому десятку жизни тоже, как оказалось, было связано с уровнем самообладания у участников в детстве. Выяснилось, что участники, которые в детстве хуже владели собой, в будущем занимали не такое высокое положение в обществе, как те, кто в детстве владел собой хорошо (причем даже с поправкой на общественное положение родителей участника). Наверное, вы уже и сами догадались, что у участников, которые в детстве хуже владели собой, в тридцать два года было меньше накоплений, а также вложений и приобретений с заделом на будущее (таких, как выгодные инвестиции или недвижимость).

Кроме того, эти участники не так умело обращались с деньгами: они чаще сталкивались с финансовыми трудностями и долгами по кредитам. Когда мы обратились к данным о финансовом положении и поведении участников, полученным от осведомителей, картина почти не изменилась. Кстати говоря, тот страховой консультант явно говорил дело. В ходе нашей дальнейшей работы обнаружилось не только то, что у тех, у кого к тридцати годам были испорчена кредитная история, чаще наблюдались проблемы с сердцем, но и то, что сама эта связь объясняется низким уровнем самообладания в детстве.

Кроме того, влияние уровня самообладания в детстве на дальнейшую жизнь наблюдалось и с точки зрения преступности. Те, кто в детстве хуже владел собой, к четвертому десятку лет чаще совершали преступления. По правде говоря, из 5 % участников, которых в итоге приговорили к заключению, более 80 % в детстве плохо владели собой и входили в 40 % наиболее несдержанных представителей данидинской выборки.

Особенно важно отметить, что в ходе изысканий мы определили градиент уровня самообладания от высокого к низкому, благодаря чему заключили, что отношение между уровнем самообладания в детстве и различными показателями во взрослой жизни можно отобразить с помощью кривой «доза – эффект»[12] (см. Диаграмму 3.1). Другими словами, участников нельзя было просто поделить на тех, кто в детстве владел собой хорошо – и плохо, равно как нельзя было поделить их строго пополам по соответствующим исходам в зрелости. Картина скорее была следующей: если человек в детстве владел собой чуточку лучше, то в будущем его показатели были также чуточку лучше; если в детстве он владел собой на среднем уровне, то и показатели у него затем были средними; а если в детстве участник владел собой значительно лучше, то и показатели впоследствии у него были значительно лучше.

Несмотря на убедительность выводов, к которым мы пришли, у нас все еще оставались причины в них сомневаться. Во-первых, связь между уровнем самообладания в детстве и здоровьем, успешностью и законопослушностью во взрослой жизни вообще могла наблюдаться потому, что у некоторых детей из выборки был выявлен синдром дефицита внимания и гиперактивности (подробнее об СДВГ поговорим в четвертой главе). Чтобы исключить эту переменную, пришлось не учитывать данные о шестидесяти одном участнике с СДВГ и проверить, будет ли наблюдаться такая же крепкая связь между уровнем самообладания в детстве и здоровьем, благополучием и поведением в зрелости, как прежде. Связь осталась неизменной. Получается, что люди, которые в детстве хуже владели собой, во взрослой жизни чаще сталкиваются с трудностями не потому, что у них чаще бывает СДВГ, который пагубно сказывается на уровне самообладания.

Однако разве трудности во взрослой жизни наблюдаются только у тех, кто в детстве плохо владел собой? Чтобы ответить на этот совершенно оправданный вопрос, мы вновь изучили собранные в ходе данидинского исследования данные, на этот раз исключив из выборки 20 % участников – с наиболее низким (согласно нашим подсчетам) уровнем самообладания. Это также никоим образом не сказалось на выявленной корреляции. По правде говоря, выводы, к которым мы пришли, остались неизменными, даже когда мы исключили тех людей, которые в детстве входили в число 20 % участников с наивысшим уровнем самообладания, чтобы посмотреть, будет ли наблюдаться корреляция среди оставшихся 60 % участников – тех, у кого уровень самообладания в детстве был средним. Получается, что связь между уровнем самообладания в детстве и здоровьем, благополучием и поведением в зрелости проявлялась не только в тех редких случаях, когда исключительно спокойный ребенок вырастал крайне здоровым, успешным и законопослушным, а совершенно неугомонный в будущем сталкивался со всевозможными заболеваниями и трудностями. Даже если у человека средний уровень самообладания в детстве, это сказывается на его дальнейшем развитии.

ДИАГРАММА 3.1. Средний показатель уровня здоровья (а) и благополучия (в) взрослых участников, а также доля участников с детьми, воспитанными в семье с одним родителем (с), и с судимостью во взрослой жизни (d) в зависимости от уровня самообладания в детстве. По Т. Моффитт, Л. Арсено, Дж. Белски, Н. Диксону, Р. Хэнкоксу, Х. Харрингтон, Р. Хаутс, Р. Поултону, Б. Робертсу, С. Россу, М. Сирсу, У. Томсону и А. Каспи (2011). Gradient of childhood self-control predicts healthy, wealth and public safety. PNAS, 108, 2693–2698, figure 2.

Поскольку мы длительное время хранили также данные об уровне самообладания участников в двадцатишестилетнем возрасте, нам удалось рассмотреть еще один любопытный вопрос, связанный с человеческим развитием. А именно – что будет, если у человека с возрастом изменится уровень самообладания (как на его жизни и поведении скажутся перемены?). Если вы помните, в конце второй главы мы уже касались этого вопроса. Там мы говорили, к примеру, о детях, которые в трехлетнем возрасте обладали замкнутым темпераментом, однако в будущем развивались не так, как большинство других детей с тем же темпераментом.

Теперь нам захотелось узнать, что происходило с участниками, которые к молодости научились лучше владеть собой. Сталкивались ли с бо́льшим количеством трудностей те, кто в детстве плохо владел собой и при этом не изменился в лучшую сторону к середине третьего десятка жизни? Чтобы ответить на этот вопрос, мы дополнили вышеописанные вычисления, объединив данные о двух проявлениях самообладания, которые собирали, когда участникам исследования было по двадцать шесть. Данные о первой составляющей мы получили благодаря подробным личностным анкетам, которые заполняли участники, а о второй – из похожей анкеты, которую заполняли уже друзья, партнеры или родственники участников. Таким образом, мы снова смогли взглянуть на участников как с их собственной, так и с чужой точки зрения.

Другими словами, если человек в детстве плохо владеет собой, это не значит, что в будущем он непременно столкнется с трудностями. Это объясняется тем, что в ходе дальнейшего развития могут произойти важные изменения, которые скажутся на взрослой жизни – в частности, человек может научиться лучше владеть собой. Несмотря на очевидные доказательства того, что по уровню самообладания ребенка в детстве можно предугадать, сколько трудностей ждет его десятки лет спустя, низкий уровень самообладания в детстве отнюдь не означает, что человек к тридцати двум годам неизбежно будет жить не лучшим образом. В действительности, пусть даже предпосылка и указывает на вероятность того или иного исхода, по состоянию и поведению ребенка в детстве нельзя со стопроцентной уверенностью предугадать его дальнейшую судьбу. Развитие непрерывно, даже если человеку уже больше двадцати лет.

Одно дело – обнаружить, что предположение Хекмана было верным и по уровню самообладания в детстве возможно предугадать, как человек будет жить десятки лет спустя, и совсем другое – понять почему. Этот вопрос был следующим в нашем списке, и благодаря ему наше исследование вышло за рамки поиска связи между поведенческими особенностями в детстве и взрослой жизни. Итак, мы решили «взять микроскоп помощнее» и разобраться, как особенности жизни человека в детстве переходят, перетекают или превращаются в особенности его взрослой жизни. Мы желаем донести до читателя мысль, схожую с уже озвученной: развитие безостановочно и непрерывно, а значит, все, что происходит во внутреннем мире ребенка и/или в том мире, который его окружает, может служить своего рода проводником к тем или иным исходам во взрослой жизни. Исследователи в области человеческого развития обычно называют подобные обстоятельства «посредниками», поскольку они связывают обстоятельства из детства с последствиями во взрослой жизни.

Задумавшись о том, что могло стать посредником, или проводником, или промежуточным обстоятельством, связывающим уровень самообладания в детстве и взрослую жизнь, мы обратили наиболее пристальное внимание на предположение Терри Моффитт. Это предположение возможно представить в виде вопроса: что, если значительный вклад в связь между уровнем самообладания в первые десять лет жизни и трудностями на четвертом десятке лет вносят ошибки, совершенные в юности, то есть на втором десятке лет жизни? Поскольку мы собирали необходимые сведения об участниках исследования, когда им было тринадцать, пятнадцать, восемнадцать лет и двадцать один год, то в наших силах было проверить, правда ли (и оказалось, что это правда) участники, которые в детстве хуже владели собой, в юности чаще ошибались и оказывались в, как их любит называть Моффитт, «ловушках» пагубного поведения. Оказалось, что участники, которые в детстве владели собой хуже, с большей вероятностью к пятнадцати годам начинали курить, рано бросали школу, так и не получив полноценного образования, а еще в юном возрасте становились родителями из-за нежелательных беременностей. По правде говоря, оказалось, что чем ниже у участника уровень самообладания в детстве, тем меньше ловушек юности он избегал.

Однако уязвимость перед ловушками юности повышалась не только в связи с недостаточным самообладанием в детстве. Намного примечательнее то, что именно благодаря этим ловушкам мы поняли, почему дети с низким уровнем самообладания в будущем сталкиваются с многочисленными трудностями. Когда мы приняли в расчет – то есть свели на нет – количество ловушек, с которыми участники исследования сталкивались в подростковом возрасте, то связь между уровнем самообладания в детстве и многочисленными последствиями этого во взрослой жизни значительно ослабла. Связь между уровнем самообладания в детстве и уровнем здоровья, а также положением в обществе снизилась примерно на треть; между уровнем самообладания в детстве и склонностью к зависимостям, а также умением распоряжаться деньгами – больше чем вдвое, почти на две трети; а между уровнем самообладания в детстве и склонностью к нарушению закона – более чем на 40 %. Чтобы понять, на основе каких данных и какими способами мы пришли к выводу, что́ связывает уровень самообладания человека в детстве и его дальнейшее развитие до тридцатидвухлетнего возраста, представьте выстроенные в ряд кости домино, расстояние между которыми очень ограничено. Первая кость – это низкий уровень самообладания в детстве, вторая – количество ловушек, с которыми участник столкнулся в подростковом возрасте, а третья – трудности во взрослой жизни. Если толкнуть первую кость, она уронит третью, однако перед этим заденет вторую. А если вторую кость убрать – совсем как мы исключили данные о ловушках в своих вычислениях, – то первая уже не сможет повлиять на третью с той же силой. Тем не менее влияние может и не исчезнуть до конца – первая кость все еще способна пошатнуть третью, например упав на стол, отчего столешница дрогнет. Суть в том, что ловушки, в которые попадают подростки, – это важное обстоятельство, которое связывает уровень самообладания человека в детстве с трудностями во взрослой жизни. Только представьте, что будет, если мы поймем, как уберечь подростков, которые в детстве плохо владели собой, от ловушек юности.

Мы обнаружили, что люди, которые в детстве лучше владеют собой, впоследствии меньше болеют, успешнее живут и реже нарушают закон. Причем связь сохраняется даже с поправкой на уровень интеллекта человека в детстве и положение его родителей – и это означает, что данные обстоятельства не вносят никакой вклад ни в благополучие тех, кто в детстве владел собой лучше, ни в трудное положение тех, кто в детстве владел собой плохо. В ходе нашей работы вообще выяснилось, что предсказать, насколько человек будет здоровым, каким будет его достаток и будет ли он нарушать закон, по уровню его самообладания в детстве, можно с такой же точностью, с какой – по уровню его IQ и положению его семьи в обществе. Повторим: Джеймс Хекман был прав, а мы ошибались. Когда мы поняли, что проиграли нобелевскому лауреату, то не только смутились, но и вспомнили высказывание нашего выдающегося старшего коллеги Майкла Раттера: «Если данные подтверждают твои ожидания – это скучно; по-настоящему полезно, когда данные показывают, что ты был не прав». Осмелимся предположить, что первая часть высказывания сэра Майкла содержит в себе преувеличение; Джеймсу Хекману явно не было скучно оттого, что наши наблюдения оправдали его ожидания!

Отчетливая связь между самообладанием, которую мы обнаружили, обретает особенную значимость, если вспомнить, что обучить ребенка держать себя в руках намного проще, чем повлиять на два других «решающих обстоятельства», которые мы поначалу считали единственными ответственными за уровень самообладания у ребенка: общественное положение семьи и уровень интеллекта. Если помните, то данные об участниках программы Head Start показывали, что жизнь человека на годы вперед можно предугадать как раз по уровню его интеллекта в детстве. Даже несмотря на то, что те, кто в раннем возрасте участвовал в этой программе, не стали умнее прежнего, в их дальнейшей жизни наблюдались те же особенности, что и у лучше владевших собой в детстве участников данидинского исследования: они чаще избегали подростковой беременности, реже бросали школу и с меньшей вероятностью оказывались в числе преступников.

Поскольку программа Head Start направлена на детей раннего возраста (пусть даже и не на совсем маленьких), мы можем заключить, что ее основная польза заключалась в воспитании самообладания у дошкольников, в то время как обычно детям нарочно прививают это качество только в начальной школе. К таким выводам нас подвели сведения, которыми у нас пока не было возможности поделиться: когда мы повторно изучили имеющиеся у нас данные (в том числе об уровне самообладания участников в трех– и пятилетнем возрасте, основанные на оценке, которую им дали исследователи во время полуторачасового наблюдения – см. 2-ю главу), оказалось, что эти данные уже сами по себе позволяют предугадать, какой будет жизнь совсем еще малыша через три десятилетия. Однако это не значит, что уровень самообладания, а значит и жизнь человека, возможно поправить только в раннем детстве или даже младенчестве. Пусть даже влиять на ребенка в этом возрасте намного проще, а также действеннее, чем на уже подросшего (и это суждение основано на доказательствах, а не на предположениях или убеждениях), есть данные, которые показывают, что на жизнь ребенка можно очень даже благотворно повлиять в юности.

Вспомните ловушки, в которые на втором десятке лет чаще попадались те, кто в первые годы жизни хуже владел собой. Такие участники чаще других сверстников к пятнадцати годам начинали курить, бросали старшую школу еще до выпускного и заводили детей в подростковом возрасте. Перечисленные обстоятельства в основном, пусть и не всегда, как раз и приводят к тому, что люди, которые в детстве хуже владели собой, к тридцати двум годам обладают не таким хорошим здоровьем, живут не так благополучно и чаще имеют дело с полицией. А значит, мы имеем полное право предположить: если уберечь подростка от ловушек, которые пагубно скажутся на его взрослой жизни, то удастся значительно ослабить связь между уровнем его самообладания в детстве и трудностями, с которыми он может столкнуться во взрослой жизни. Кроме того, вспомним, что те люди, у которых уровень самообладания в детстве намеренно развивали, в тридцать два года жили лучше, чем те, чей уровень самообладания оставался неизменным.

Родители, учителя, политики и даже исследователи в области человеческого развития зачастую ошибаются, когда в попытке улучшить жизнь своих подопечных силятся разработать панацею от всех бед, которая позволит всем детям стать в будущем здоровыми, успешными и мудрыми или по меньшей мере реализовать свой потенциал. В таком подходе есть несколько изъянов, которые необходимо увидеть и исправить. Во-первых, «панацею» можно было бы вывести, если бы различные исходы имели стопроцентную вероятность. Во-вторых (и этот недостаток связан с «во-первых»), человек развивается всю жизнь, а не только до трех, семи или даже семнадцати лет, пусть даже в более позднем возрасте повлиять на его жизнь и сложнее. Однако, несмотря на то что воздействовать на маленького ребенка (скажем, возрастом с участников программы Head Start или даже младше) проще, чем на подростка, вмешательство в жизнь малыша отнюдь не обязательно спасет его от всевозможных бед в будущем. Повторим: закономерности человеческого развития указывают на вероятность того или иного исхода, а не на строгую взаимосвязь между ним и предпосылкой. Равно как и вмешательство в жизнь более взрослого человека не обязательно будет бесполезной тратой времени, денег и усилий. Мораль истории о человеческом развитии заключается в следующем: поскольку будущее человека не предопределено окончательно и тот или иной исход вероятен, однако не обязателен (отчасти из-за всевозможных посредников, которые способствуют или препятствуют развитию в том или ином направлении), нам не следует ожидать, что, повлияв на одно качество человека какого бы то ни было возраста, мы непременно изменим всю его будущую жизнь к лучшему. Другими словами, вмешаться в жизнь человека с целью благотворно повлиять на его будущее развитие во всех отношениях – это не все равно что поставить ему прививку, которая будет защищать его от определенной болезни на протяжении всей жизни.

Ведь даже если ребенок до пяти лет начнет лучше владеть собой благодаря тому, что на него повлияли извне, это не значит, что в будущем он ни в коем случае не столкнется с трудностями, в том числе и с «ловушками» подростковой жизни, которые собьют его с пути. Да, если развить в маленьком ребенке самообладание, вероятность того, что он в будущем столкнется с трудностями (например, поддастся влиянию сверстников и начнет курить, употреблять наркотики и пропускать занятия в школе), понизится, в то время как вероятность того, что с такими же трудностями столкнется его сверстник, в котором самообладания не развивали, останется неизменно высокой. Однако это не означает, что первый ребенок в подростковом возрасте не столкнется с трудностями, которые пагубно скажутся на его развитии. В конце концов, устойчивость включает в себя множество качеств. Приведем следующее сравнение: если первый бегун прилежно занимается, то он выдержит забег на несколько километров с большей вероятностью, чем второй, которому недоставало тренировок. Однако это не значит, что первый бегун обязательно выдержит целый марафон. Для марафона нужны особенные тренировки, более сложные, чем для забега в несколько километров.

Другими словами, если мы хотим, чтобы человек в будущем был счастливее, то есть здоровым, в меру успешным и не преступал закон, то необходимо придумать подход, который позволит ему поддерживать должный уровень самообладания и в детстве, и в юности, и даже в зрелости. Такой подход, вне всяких сомнений, будет действеннее, чем одноразовое вмешательство на одном-единственном этапе развития. Некоторые данные в поддержку по меньшей мере первой части вышеупомянутого заявления мы получили в ходе своего исследования, однако возможность рассказать о них появилась только сейчас: пусть даже по уровню самообладания человека в одном лишь раннем детстве возможно судить о том, что ждет его в зрелости, догадки, основанные на данных об уровне самообладания человека на протяжении первого десятилетия жизни, были намного точнее. Другими словами, по уровню самообладания человека в раннем детстве можно судить о многом, однако не обо всем. Снова напомним, что у людей, которые научились лучше владеть собой с десяти до тридцати лет, здоровье в зрелости было крепче, жизнь благополучнее, а поведение – законопослушнее, чем у людей, чей уровень самообладания оставался одинаково невысоким.

Главное правило, к которому привели наши наблюдения и научные воззрения, заключается в том, что самообладание необходимо развивать и поддерживать с ранних лет, как можно чаще и непрерывно. Вряд ли какой-то возраст в этом смысле можно назвать «обязательным»: благотворно влиять можно на жизнь людей разных возрастов, причем способы влияния будут разниться от случая к случаю. Наверняка, помимо всего прочего, очевидно, что способ, который подходит трехлетнему малышу, вряд ли сработает, если применить его к семилетнему ребенку или тринадцатилетнему подростку. Помогать детям нужно исходя из их возраста и тех трудностей, с которыми они сталкиваются в процессе своего развития.

Еще один вопрос, который в свете наших наблюдений заслуживает внимания, заключается в том, в чье развитие стоит и не стоит вмешиваться. С одной стороны, заниматься можно теми детьми, которым самообладания не хватает. С другой – учить самообладанию всех детей без исключения. Это противопоставление отражает распутье, на котором еще на подступах оказываются те, кому предстоит решать, в чью жизнь стоит или не стоит вмешиваться, кому стоит или не стоит помогать. Что делать: влиять на всех или только на тех, кто в этом больше всего нуждается? Помочь всем будет справедливее. Относиться ко всем как к равным честнее. С другой стороны, нацеливаться лишь на тех, кто в этом больше всего нуждается, действеннее: помогать тем, у кого и без того наверняка все будет хорошо, нет особенного смысла, а значит, нет нужды тратить лишние ресурсы – стоит сосредоточиться на тех, кто очевидно в будущем столкнется с трудностями, а потому явно нуждается в поддержке. Если бы мы обнаружили, что и уровень самообладания человека в детстве, и его будущая жизнь объясняются или даже определяются наличием у него СДВГ, то второй подход показался бы нам привлекательнее. Однако в ходе своего исследования мы именно что опровергли связь между самообладанием, развитием и СДВГ. Даже исключив из выборки участников с СДВГ и с самым низким уровнем самообладания, мы увидели, что связь между уровнем самообладания человека в детстве и его дальнейшим развитием осталась неизменной.

Наконец, этот подход наверняка придется по душе широкой общественности. Позвольте нам выразить еще одну мысль, связанную с развитием у человека, даже у взрослого, самообладания. Вовсе не обязательно запускать такие долгосрочные, сложные и дорогие проекты, как Head Start. Воспитательные «хитрости» тоже подойдут. Под ними мы подразумеваем небольшие и почти безболезненные вмешательства в жизнь человека. Допустим, у вас есть пенсионный счет. Представьте, что вы не «соглашаетесь» зачислить на него часть зарплаты, а «не отказываетесь». Если перед человеком с низким уровнем самообладания встанет вопрос, «согласен» ли он отложить денег на пенсию, он наверняка решит, что не согласен: ему важнее потратить на себя деньги сегодня, чем подождать и получить прибыль. А если бы его спросили, хочет ли он «отказаться» от того, чтобы перечислить деньги на пенсионный счет, он вряд ли ответил бы: «Я хочу потратить эти деньги сегодня, а потому не собираюсь урезать расходы и перечислять деньги на пенсионный счет».

Теперь приведем пример того, как можно напомнить детям о необходимости держать себя в руках. Если вы хотите, чтобы дети реже ели фастфуд (к нему обычно склоняются люди с пониженным уровнем самообладания), то кладите здоровую еду на те полки в магазинах, до которых детям добраться проще. Существует множество самых разных хитростей, которые определенно достойны внимания – как со стороны родителей, так и со стороны политиков. Можете поискать такого рода хитрости в интернете.

4. СДВГ у детей и взрослых

Синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) – это психическое расстройство, которое имеет следующие проявления: невнимательность, излишняя неусидчивость и неумение держать себя в руках сообразно возрасту. У мальчиков СДВГ обнаруживают чаще, чем у девочек. Возможно, дело в том, что у девочек СДВГ проявляется иначе, нежели у мальчиков, поскольку и на тех, и на других влияет представление общественности о том, как должны вести себя дети разного пола. Как бы то ни было, буквально все специалисты сходятся во мнении, что у девочек СДВГ бывает редко. Отличить проявления СДВГ от проявлений других расстройств бывает трудно, и даже опытные психиатры порой не могут решить, вписывается ли в среднестатистические рамки уровень неусидчивости или невнимательности ребенка. Тем не менее, если считать по всему земному шару, СДВГ наблюдается примерно у 5 % населения – показатель может колебаться в зависимости от того, по каким именно признакам врач решил, что у ребенка СДВГ. Согласно данным Всемирной организации здравоохранения от 2013 года, влиянию СДВГ подвержены почти сорок миллионов человек по всему миру!

Один из авторов, Джей Белски, помнит, как впервые наткнулся на ребенка, у которого, как казалось, был СДВГ, однако неявный и в очень раннем возрасте. Белски осматривал пятнадцатимесячного мальчика (назовем его Шон) на дому в ходе исследования, посвященного жизни семьи и раннему развитию детей. Согласно порядку, десять секунд необходимо было следить за поведением ребенка, следующие пять – записывать данные для дальнейшего изучения, после чего повторять эти действия в ходе череды десятиминутных промежутков времени, разделенных пятиминутными перерывами, во время которых за ребенком нужно было просто наблюдать, ничего не записывая. Несмотря на то что наблюдатель должен был крайне внимательно следить за поведением ребенка и подробно записывать, что он делает, опытные исследователи успешно справлялись с этой задачей, но не в случае Шона. С того дня прошли уже десятки лет, однако Белски живо помнит, что Шон не замер на месте ни на мгновение. Он прыгал на своей лошади-качалке и так яростно на ней раскачивался, что, казалось, та вот-вот опрокинется. Потом Шон начал бегать по комнате; вскарабкался на диван, перелез через него; взобрался на столик и спрыгнул; а затем снова направился к лошади-качалке и пустился в еще одну безумную поездку. Через полтора часа, которые были отведены на наблюдение, Белски остался без сил. Он даже представить не мог, как с таким ребенком справляются родители; Шон, очевидно, еще и спал мало: энергия била из него ключом.

Вы наверняка решили, что уж через столько-то лет после того, как Белски собирал данные для своей докторской диссертации, наука как следует разобралась в причинах СДВГ и в том, как он развивается с течением жизни, а значит, специалисты уже сошлись во мнении, как именно его лечить. Вот только на самом деле все далеко не так. Риталин, который в первую очередь призван стимулировать нервную систему, долгое время использовали для лечения СДВГ, потому что он, вопреки здравому смыслу, помогал детям и подросткам с СДВГ, позволяя им угомониться и сосредоточиться. Многие старшеклассники и студенты, у которых никогда не было и малейших признаков СДВГ, теперь принимают это лекарство (хотя оно продается только по рецепту), чтобы сосредоточиться во время подготовки к занятиям и проверочных.

Однако действенность этого лекарства, пусть даже его зачастую выписывают врачи, до сих пор под сомнением – даже в отношении людей с СДВГ. Те, кто выступает против распространенной привычки давать детям, у которых наблюдаются трудности в поведении, сильнодействующие медицинские препараты, видят причину СДВГ не столько в самих детях, сколько в современной жизни и тех ожиданиях, которые она возлагает на подрастающее поколение. Борцы против диагностики СДВГ и назначения риталина считают, что просить маленьких детей сидеть молча на протяжении длительного времени неправильно.

Возможно, сомнения (как в фармакологическом лечении – например, с помощью риталина, так и в работе над поведением – например, когда ребенка приучают быть внимательнее и усидчивее через поощрения) также вызывает то, что СДВГ сам по себе – противоречивый предмет. Как мы только что отметили, некоторые уверены, что это расстройство вызвано пагубным влиянием современного мира, который предъявляет к детям невероятные требования, однако есть исследования с участием близнецов, которые показывают, что этот синдром может быть вызван наследственностью. Исследователи обнаружили, что СДВГ чаще обнаруживается у обоих близнецов, если они однояйцевые, поскольку их ДНК совпадает на 100 %. Когда же речь шла о двойняшках, у которых гены совпадают лишь наполовину, то, если у одного из них обнаруживался СДВГ, у второго расстройство могло и не наблюдаться. Однако, помимо данных близнецовых исследований, существуют и другие доказательства того, что за СДВГ отвечают определенные гены. У СДВГ также могут быть внешние причины. СДВГ может быть вызван тем, что, например, мать ребенка во время беременности часто и сильно переживала; в ее организм попадали токсичные вещества (препараты для уничтожения насекомых, искусственные пищевые красители); с ребенком плохо обращались (применяли насилие, уделяли недостаточно внимания) – и это лишь некоторые из возможных причин.

В этой главе мы, как исследователи, сосредоточимся не на причинах и не на способах лечения СДВГ. Наиболее пристальное внимание, как и в двух предыдущих главах, мы обратим на связь между СДВГ и дальнейшей жизнью человека. Мы в очередной раз обратимся к вопросу о том, можно ли по особенностям поведения человека в детстве предсказать его будущее. Текущее исследование показывает, что СДВГ, вопреки мнению многих взрослых, бывает не только у детей. Поэтому основной вопрос, который мы ставим перед собой в этой главе, звучит так: могут ли с трудностями в поведении столкнуться те взрослые, у которых в детстве не обнаруживали СДВГ?

Под нарушениями работы мозга подразумевается такое яркое проявление СДВГ, как низкие показатели по тестам на интеллект, для выполнения которых необходимо умение изучать и запоминать новое, а также быть внимательным. О трудностях в развитии говорят, поскольку принято считать, что СДВГ проявляется у человека с детства.

Однако чем дольше мы изучали данные в поддержку того, что у взрослых с СДВГ наблюдались проявления этого расстройства еще в детстве, тем больше мы сомневались в истинности этого заявления. Дело было в следующем: данные, которые, по заявлениям исследователей, подтверждали, что во взрослой жизни СДВГ наблюдается у тех, у кого он наблюдался и в детстве, имели значительные ограничения, поскольку их собирали двумя способами и у каждого из этих способов есть очевидные недостатки. Первый способ заключался в том, что исследователи наблюдали за взрослыми, у которых в детстве был СДВГ, и смотрели, сохранились ли в их поведении проявления расстройства. В этом подходе содержатся два изъяна, которые не позволяют сделать точные выводы о том, как складывается дальнейшая жизнь людей, у которых в детстве обнаружили СДВГ – или любое иное расстройство. Во-первых, не всем детям с проявлениями СДВГ ставили диагноз, а потому первый подход, который охватывал лишь тех, у кого СДВГ обнаружил врач, нельзя назвать всеобъемлющим. Получается, если у человека в детстве наблюдались проявления СДВГ, однако диагноза ему так и не поставили, то исследователи запишут его в число тех, у кого СДВГ проявился только во взрослой жизни. И связь между СДВГ в детстве и во взрослой жизни, согласно их данным, окажется слабее, чем в действительности. Во-вторых, если выборка включает только тех людей, у которых СДВГ обнаружили в детстве, исследователи обделяют вниманием тех людей, у которых СДВГ, возможно, проявился лишь во взрослой жизни. И в итоге возникает трудность, противоположная озвученной, – связь между СДВГ в детстве и во взрослой жизни, согласно полученным данным, оказывается сильнее, чем в действительности.

Второй отнюдь не совершенный, по нашему мнению, подход, направленный на изучение последствий детского СДВГ, заключался в том, что исследователи беседовали с людьми, у которых СДВГ обнаружился во взрослые годы, и просили их вспомнить детство, чтобы проверить, наблюдались ли у них проявления расстройства до этого. Именно такие исследования называются ретроспективными – мы обсуждали их в первой главе, когда объясняли, почему лонгитюдные исследования лучше проводить проспективно (то есть собирая данные об участниках по ходу их взросления начиная с детства). Такие ретроспективные исследования уже нельзя было обвинить в том, что они не «всеобъемлющи» (выборка включала в себя в том числе участников без СДВГ – чтобы можно было сравнить их воспоминания с воспоминаниями участников с СДВГ), однако никто не отменял главный недостаток бесед о прошлом. Печальная истина, как можно судить по первой главе, заключается в том, что воспоминания людей крайне ненадежны, из-за чего полагаться на них со стопроцентной уверенностью нельзя. Не убедили? Вот вам пример: наверняка (много раз) случалось такое, что вы с другом, братом или возлюбленным вспоминали события, в которых оба участвовали, и при этом ваши воспоминания разнились.

Допустим, у двух людей в детстве наблюдались проявления СДВГ, однако диагноза им так никто не поставил. Тем не менее, когда они повзрослели, врачи сказали обоим о том, что у них СДВГ. И допустим, что один помнит свое детство до мелочей, а второй – смутно. В итоге, даже несмотря на то что СДВГ с детства наблюдалось у обоих, исследователи запишут, что в детстве СДВГ наблюдалось только у одного – того, кто помнит детство лучше. А если таких участников будет много? Тогда исследователи заключат, что СДВГ во взрослой жизни часто проявляется даже у тех, у кого он не проявлялся в детстве – что будет очень далеко от истины. Кроме того, люди, у которых во взрослой жизни не обнаруживается СДВГ, могут по ошибке полагать, что в детстве они были очень неусидчивыми и с трудом удерживали на чем-то внимание, хотя на самом деле это было не так – или было, но явно не дотягивало до уровня расстройства. Примечательно, что озвученные нами только что вопросы взялись не из воздуха. Благодаря данидинскому исследованию в 1990-е годы стало известно: у людей могут возникать и возникают ложные воспоминания о том, что у них наблюдались проявления СДВГ.

Поскольку определить, сохраняются ли в поведении человека проявления СДВГ, очень важно с точки зрения теории и практики, а подходы к сбору необходимых для этого данных неизбежно ограничены, данидинское исследование вновь оказалось в выгодном положении. Столь многогранное исследование с большой выборкой, в ходе которого собирали бесчисленные сведения об участниках начиная с детства и заканчивая взрослой жизнью, могло позволить преодолеть вышеуказанные ограничения, которые губили другие исследования еще на подступах. Мы могли не только разделить взрослых участников на тех, у кого наблюдаются и не наблюдаются проявления СДВГ, но и возвратиться в кладовую данных, чтобы проверить, как эти взрослые вели себя в детстве. Кроме того, мы даже могли сравнить собранные в определенном возрасте данные с воспоминаниями самих участников об этом возрасте и определить, насколько точно они помнят детство. Мы подозревали, что не особенно точно. Поскольку данидинская выборка – это целое поколение людей, то ни о какой предвзятости или ограниченности выборки не было и речи: участники исследования отражали все население города. Участниками они стали еще при рождении, то есть до того, как у них могли обнаружить СДВГ. Благодаря всему вышеупомянутому мы могли не только изучить, связаны ли между собой СДВГ в детстве и во взрослой жизни, но и, порывшись как следует в кладовой данных, определить, как детский и взрослый СДВГ отражается на жизни человека.

Насколько бы выгодным ни был формат проспективного исследования для изучения связи между СДВГ в детстве и подростковом возрасте, к приключению, о котором мы расскажем в этой главе, нас подтолкнуло отнюдь не само расстройство, а личный опыт. Как многим наверняка известно, Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам (DSM) пересматривали несколько раз. Последнее издание – пятое – сокращенно называется DSM-V. Как и его предшественники, это издание дает определение различным психическим расстройствам. Именно на него, по крайней мере в США, опираются, когда решают, будет ли страховая компания покрывать стоимость услуг в психиатрической клинике. Пятое издание DSM, как и предыдущие, разрабатывалось годами и, когда его выпустили, вызвало очень много противоречий. В числе авторов книги есть Терри Моффитт, которая три года провела в одной из множества подкомиссий, ответственных за пересмотр и правку критериев диагностики. Она успела с лихвой наслушаться бесконечных споров самопровозглашенных знатоков о том, как у взрослых людей проявляется и не проявляется СДВГ. Она полагала, что этот вопрос нужно решать не через размышления, убеждения или ощущения – а через доказательства и опыт. Так мы и пришли к научному приключению, о котором повествуем прямо сейчас. После того, как мы во второй и третьей главах решили, связан ли с дальнейшей жизнью человека тот темперамент и уровень самообладания, который наблюдается у него в трехлетнем возрасте, мы предпринимаем третью попытку ответить на вопрос, правда ли все мы родом из детства.

Чтобы определить, связан ли СДВГ, который обнаруживают у взрослых, с тем СДВГ, который находят у детей, мы воспользовались сведениями, полученными во время психиатрических бесед с участниками в одиннадцати-, тринадцати-, пятнадцати– и тридцативосьмилетнем возрасте. Беседы проводили специально обученные люди, которые не знали об участниках исследования ровным счетом ничего. Обычно в ходе психиатрической беседы человеку задают заранее составленные вопросы (например: «Испытываете то-то?»), после которых следуют уточняющие (например: «Сколько это длится? Мешает ли это семейной, трудовой жизни?»). Далее все ответы оцениваются в совокупности, и специалист на основе перечня признаков приходит к тому или иному выводу. Когда мы взялись изучать СДВГ, то сделали все, чтобы никакие предубеждения, ни большие, ни малые, не сказались на оценке психического состояния участников. Вы наверняка уже поняли: если бы человек, который проводил беседу, заранее знал что-нибудь об участнике (например, что у того развелись родители или что он оставался на второй год в школе), у нас были бы поводы сомневаться в непредвзятости данных. А если бы опрашивающий еще при этом знал, что участнику в детстве диагностировали СДВГ, то и вовсе пиши пропало. Именно поэтому мы не рассказывали интервьюерам ровным счетом ничего, предлагая им опрашивать участников «вслепую».

Чтобы дополнить данные, полученные благодаря этим беседам, мы обратились к показаниям о поведении участников в детстве (в пяти-, семи-, одиннадцати-, тринадцати– и пятнадцатилетнем возрасте), которые через анкеты собирали у родителей и учителей. Даже если родитель со временем судил о ребенке все более предвзято, на показания учителей надежд возлагалось больше: в разном возрасте детей обычно обучают разные люди. Поэтому, даже если на мнение родителя о своем одиннадцатилетнем ребенке влияли годы общения, учителя зачастую оставались беспристрастны в своих суждениях. В этом заключалась одна из причин, по которой мы решили полагаться на различные источники сведений о том, насколько усидчивыми и внимательными участники были в детстве.

Детей с СДВГ часто описывают словами «очень беспокойный, часто бегает и скачет, почти не сидит на месте», «непоседливый, неугомонный» и «быстро отвлекается и плохо слушает». Естественно, все перечисленные проявления могут относиться ко многим детям. Однако, чтобы ребенку диагностировали СДВГ, перечисленные проявления должны были наблюдаться у него часто и в совокупности. Сравните СДВГ с аллергией: если человек разок-другой чихнет в весенний день, то беспокоиться нечего. И совсем другое дело, если он чихает часто и при этом у него наблюдаются другие проявления аллергии (например, зудят и слезятся глаза).

А СДВГ у взрослых, тридцативосьмилетних участников исследования, выявлялось по следующим постоянно проявляющимся признакам: участник быстро начинал скучать; не мог сосредоточиться; был несобранным и суматошным; легко отвлекался; вел себя дергано, обеспокоенно или суетливо; был слишком болтлив; не умел терпеливо ждать; поступал, не думая о последствиях. Однако, чтобы человеку диагностировали СДВГ, перечисленные проявления должны были мешать его деятельности и вызывать трудности в семейной, трудовой, общественной жизни и/или в общении со сверстниками.

Кроме того, мы собрали сведения о том, насколько тридцативосьмилетние участники довольны своей жизнью; испытывают ли они определенные жизненные трудности (например, считают ли, что не реализуют полностью свой потенциал); уверены ли они, что общение с ними выматывает (причисляют ли себя к «трудным людям», как, бывало, называл их друг одного из авторов); и попадали ли они в аварии, получали ли травмы и нарушали ли правила дорожного движения. Тщательные опросы и медицинские истории участников в дальнейшем позволили нам определить, просили/получали ли они лечение от психических заболеваний, а также принимали ли соответствующие лекарства, например от тревожного или депрессивного расстройства. Сведения, которые должны были стать «ингредиентами» для нашего «блюда» связи между СДВГ в детстве и во взрослой жизни, также включали в себя данные об успеваемости участников в школе, их доходе, умении откладывать деньги, растрачивая их с умом, количестве долгов, приходах и расходах, кредитной истории и о том, получали ли они во взрослой жизни социальные пособия, представляли ли требования по медицинскому страхованию в случае травм и имели ли судимость (о чем мы узнавали через центральную компьютерную систему новозеландской полиции). Чтобы проверить свое заявление о том, что СДВГ у взрослых вызван нарушениями работы мозга и трудностями в развитии, мы провели целую череду тестов на нервную и умственную деятельность – в том числе на память и внимание. Чтобы получить сведения о том, какой была нервная и умственная деятельность участников в детстве (поскольку это также могло относиться к изучаемому вопросу), мы подняли архивные данные о том, какие результаты участники показывали во время тестов на умственные способности и чтение, которые проходили в семи-, девяти– и одиннадцатилетнем возрасте.

Первое, что мы усвоили во время приключения в поисках тайн СДВГ, – это то, что, согласно диагностической оценке состояния участников в детском и взрослом возрасте, 6 % детей (к пятнадцати годам) и 3 % взрослых подходили под психиатрическое описание людей с СДВГ. Важно отметить, что это наблюдение соотносится с результатами других исследований, которые проводились за пределами Новой Зеландии. Таким образом, мы вновь видим, что, пусть даже наше исследование и проводилось в англоязычной стране вдали от большинства читателей, его результаты возможно распространить на многие другие государства. В детстве СДВГ в основном наблюдался у мальчиков: они составляли 80 % всех участников с СДВГ. Это наблюдение также соотносится с тем, что исследователи замечали прежде в других населенных пунктах. Однако к зрелости положение дел в чем-то изменилось: лишь 60 % людей с СДВГ были мужского пола. Таким образом, доля представительниц женского пола среди участников данидинского исследования с СДВГ к зрелости удвоилась (увеличившись от 20 до 40 %). Так мы получили первое свидетельство того, что человеку, у которого в детстве обнаружили СДВГ, не обязательно диагностируют СДВГ во взрослой жизни вопреки предположениям многих психиатров, психологов и специалистов в области медицины. Когда пришло время изучить вопрос напрямую и основываясь на установленном перечне признаков СДВГ, мы воспользовались тремя подходами, каждый из которых сейчас рассмотрим по очереди.

Формальное наличие СДВГ в детстве и во взрослой жизни

После первой проверки связи между СДВГ в детстве и во взрослой жизни не обнаружилось. То есть даже если у кого-то наблюдалось достаточно проявлений СДВГ в детстве, это отнюдь не значило, что у него обнаружат СДВГ во взрослой жизни. Если в детстве СДВГ диагностировали шестидесяти одному участнику, то лишь у трех, то есть у 5 % из них, к тридцати восьми годам наблюдались проявления СДВГ! Причем три участника, у которых СДВГ наблюдался и в детстве, и в зрелости, составляли лишь 10 % от числа участников, у которых СДВГ обнаруживался в зрелом возрасте (всего их было тридцать один). На самом деле, если судить по данным, полученным от родителей и учителей в прошлом, у девяти из десяти взрослых с СДВГ в детстве не наблюдалось проявлений этого расстройства. Поэтому очевидно: если основываться на установленном перечне признаков СДВГ, получается, что СДВГ в детстве не имеет никакого отношения к СДВГ во взрослой жизни. Выходит, СДВГ у взрослых развивается не с детства: те, у кого СДВГ обнаруживали только в зрелости, в детстве не проявляли признаков расстройства, а потому никто не ставил им соответствующего диагноза.

ДИАГРАММА 4.1. Доля участников исследования, чье поведение соответствует перечню признаков СДВГ только в детстве; только в зрелости; а также как в детстве, так и в зрелости. По Дж. Эгню-Блейз, Г. Полянчику, А. Денизу, Ф. Вертц, Т. Моффитт и Л. Арсено (2016 г.). Evaluation of the persistence, remission, and emergence of attention-deficity / hyperactivity disorder in young adulthood. JAMA Psychiatry, 73, 713–720, figure 1. Опубликовано с разрешения Американской медицинской ассоциации.

Однако на этом наше приключение не закончилось: нас ожидали новые озарения, связанные с тем, как СДВГ влияет или не влияет на дальнейшую жизнь. Первое озарение заключалось в том, что СДВГ, как оказалось, не связан с работой мозга. Несмотря на то что малолетние участники с СДВГ, судя по тестам, плохо запоминали сведения и были невнимательны (как и ожидалось), взрослые участники с СДВГ, когда проходили тесты на память и внимательность в тридцать восемь лет, прекрасно все запоминали и почти не отвлекались. Весьма примечательным, особенно сегодня, кажется то, что во времена, когда многие ученые и другие люди совершенно оправданно обеспокоены «кризисом (не)воспроизводимости» в науке (который приводит к тому, что ученые, повторяя чье-либо исследование, приходят к выводам, отличным от выводов автора первоначального исследования), заключения по данидинскому исследованию совпали с теми выводами, к которым мы пришли, когда изучили тот же вопрос на материале британского исследования E-Risk (мы подробно разберем его в 9-й, 10-й, 16-й, и 18-й главах). Однако в Великобритании мы изучали, насколько по-разному проявляется СДВГ у людей в возрасте пяти и двенадцати лет, а также в молодости – а именно в восемнадцать лет (см. Диаграмму 4.1). Таким образом, пусть даже взрослые участники с СДВГ встречались и в Новой Зеландии, и в Соединенном Королевстве, их расстройство никак не было связано с детским СДВГ. Также важно то, что оба исследования показали: у взрослых людей с СДВГ не наблюдается нарушений умственной деятельности. Поскольку свидетельства в пользу этих заявлений наблюдаются уже не в одном исследовании, возникает вопрос: можно ли вовсе применять один и тот же термин (СДВГ) к детям и взрослым? Если посмотреть на добытые нами данные, то можно заключить, что такого определенно делать не стоит.

Степень проявления СДВГ в детстве и формальное наличие СДВГ во взрослой жизни

Невзирая на итоги данидинского исследования, мы решили, что сделать окончательные выводы о том, можно ли считать одним и тем же расстройством СДВГ у детей и у взрослых, можно будет лишь после тщательной проверки. По правде говоря, несмотря на то, что мы пришли к одним и тем же выводам как на материале данидинского исследования, так и на материале британского исследования, нам внезапно стало любопытно: вдруг все дело в том, что мы расценивали, есть ли у человека СДВГ, лишь по перечню утвержденных признаков и при этом строго делили людей на две группы: с СДВГ – и без СДВГ. Что, если мы откажемся от такого подхода и начнем оценивать участников по шкале с учетом количества проявляющихся у него признаков расстройства? Напомним, что во второй главе, где говорилось о темпераменте, мы разграничивали два различных подхода к оценке явлений человеческого развития, и при этом поясняли, что каждый из них по-своему полезен. Итак, мы задали себе такой вопрос: «Что, если мы учтем данные, которые получили от родителей и учителей, когда участникам было по пять, семь, девять и одиннадцать лет (то есть в основном до того, как им диагностировали СДВГ: обычно его обнаруживали с одиннадцати до пятнадцати лет)?» Сможем ли мы, распределив участников-детей по шкале, обнаружить связь между уровнем проявления СДВГ в детстве – и наличием/отсутствием (согласно перечню признаков) СДВГ в зрелости? Что, если не удалось найти связи между СДВГ в детстве и в зрелости потому, что мы делили участников строго на две группы (есть СДВГ – нет СДВГ)?

Когда мы изучили, есть ли связь между СДВГ в детстве и в зрелости, распределив участников-детей по шкале, то обнаружилось, что те, у кого СДВГ обнаруживался во взрослой жизни, в детстве были такими же внимательными и усидчивыми, как те, у кого к зрелости так и не развился СДВГ. Другими словами, согласно осведомителям, те, у кого СДВГ наблюдался в зрелости, в детстве не отличались ни дефицитом внимания, ни гиперактивностью, ни безрассудным поведением. Получалось, что в случае СДВГ не «все мы родом из детства». Причем, даже сменив подход, мы пришли к тем же выводам. Мы пришли к одним и тем же выводам в обоих случаях: и когда поделили участников на две группы (с СДВГ – без СДВГ) в детстве и зрелости, и когда поделили их на две строгие группы в зрелости, а согласно проявлениям СДВГ в детстве – распределили по шкале.

На первый взгляд полученные результаты свидетельствовали о том, что СДВГ у детей и у взрослых – два совершенно разных расстройства, которые никак друг от друга не зависят. И, поскольку одно очевидно не перетекает в другое, нет смысла называть их одинаково. Судя по всему, СДВГ противоречило заявлению о том, что «все мы родом из детства». В каком-то смысле это неудивительно: мы до сих пор только о том и твердили, что исходы нельзя предугадывать со стопроцентной точностью, можно лишь указывать на вероятность тех или иных последствий. И нет смысла поражаться тому, что дети с СДВГ отнюдь не обязательно вырастут во взрослых с СДВГ. Однако прежде чем окончательно убедиться в своей правоте, необходимо было попробовать еще один подход.

Формальное наличие СДВГ в детстве и степень проявления СДВГ во взрослой жизни

До этого мы непрестанно пытались поделить участников на тех, у кого СДВГ есть, и тех, у кого СДВГ нет – сначала и в детстве, и в зрелости, а потом только в зрелости. Во втором случае мы пытались определить, наблюдается ли связь между СДВГ в детстве и во взрослой жизни, если участников во взрослой жизни поделить на две группы, а в детстве – распределить по шкале в зависимости от проявления признаков СДВГ. А что, если сделать наоборот и поделить участников на две группы в детстве, а взрослых – распределить по шкале? Что, если дети, у которых в детстве наблюдался СДВГ, во взрослой жизни ведут себя иначе, нежели дети, у которых в детстве СДВГ не наблюдался (и представители двух групп окажутся в разных концах шкалы)? Оказалось, что они и вправду ведут себя иначе, и мы пришли к выводам, нисколько не похожим на те, что получили благодаря двум другим подходам.

Итак, сначала мы изучили данные о взрослых участниках исследования, которые получили от осведомителей. Обнаружилось, что те, у кого в детстве наблюдался СДВГ, выросли не такими внимательными, усидчивыми и предусмотрительными, как те, у кого в детстве СДВГ не было. Кроме того, взрослые участники, у которых в детстве наблюдался СДВГ, были меньше удовлетворены жизнью – возможно, потому что реже имели высшее образование, получали меньше денег, чаще оказывались в долгах, больше времени тратили на обращения за социальными пособиями, чаще представляли требование по медицинскому страхованию в случае травм и чаще нарушали закон. Это, несомненно, значит, что, даже несмотря на отсутствие связи между СДВГ в детстве и зрелости, те, у кого в детстве наблюдался СДВГ, в будущем все равно чаще будет сталкиваться с трудностями в сравнении со сверстниками, у которых СДВГ в детстве не было. Выходит, детский СДВГ пагубно сказывается на будущем человека, пусть даже в зрелости у него СДВГ наверняка не обнаружат.

Но что можно сказать об участниках, у которых СДВГ наблюдался лишь в тридцативосьмилетнем возрасте? Удастся ли выявить какие-то закономерности, если распределить их по шкале? Оказалось, что их жизнь также была хуже, чем у тех, у кого СДВГ в зрелости не наблюдался: взрослые с СДВГ сильнее сверстников без СДВГ были подвержены алкоголизму, зависимости от марихуаны и других наркотиков, а также от табака. Помимо очевидной склонности к подобному «самолечению», взрослые с СДВГ отличались от взрослых без СДВГ еще и тем, что с тридцати одного года и до тридцати восьми лет намного чаще оказывались в ведении специалистов по психическому здоровью. Взрослых с СДВГ, которым понадобилась подобная помощь, было порядка 70 %. И почти половине назначали лекарства не только от СДВГ, но и от, например, депрессивного или тревожного расстройства, психологической травмы, зависимости от психоактивных веществ или расстройств пищевого поведения. Если вновь подводить итог, то окажется, что на жизни зрелого человека сказывается как детский, так и взрослый СДВГ, причем из-за него человек сталкивается с трудностями во многих, если не во всех отношениях.

Полагаем, столь противоречивые выводы о влиянии СДВГ на жизнь человека привели вас в смятение. С одной стороны, у ребенка с СДВГ отнюдь не обязательно будет наблюдаться СДВГ в зрелости, а с другой – он, судя по оценкам осведомителей, наверняка вырастет неусидчивым, невнимательным и безрассудным. Осведомители, у которых мы собирали данные о малолетних участниках с СДВГ, зачастую говорили: «Он вытягивает из меня все силы». Кроме того, сами участники, у которых в детстве был СДВГ, рассказывали о том, что сталкиваются с теми или иными жизненными трудностями. Наши на первый взгляд противоречивые выводы можно воспринимать по-разному.

Во-первых, приведем следующее сравнение. Допустим, что мы исследовали ожирение у детей и хотели определить, вырастут ли дети с ожирением во взрослых с ожирением и будет ли их жизнь хуже, чем у тех взрослых, которые в детстве ожирением не страдали. Даже если мы обнаружим, что ребенок с ожирением отнюдь не обязательно вырастает во взрослого с ожирением, взрослые, у которых в детстве было ожирение (пусть даже к зрелости оно у них уже наблюдаться не будет), в среднем будут весить больше, чем те, кто в детстве ожирением не страдал. Кроме того, они, например, будут не такими успешными, как те, у кого в детстве ожирения не было.

Повторимся: пусть даже строгое деление на группы (есть СДВГ – нет СДВГ; есть ожирение – нет ожирения) порой очень уместно, иногда оно не передает полноценной картины, поскольку не учитывает степени проявления тех или иных признаков. В таких случаях удобнее распределять участников по шкале. Именно поэтому мы обнаружили, что СДВГ у детей и у взрослых никак не связано, но при этом взрослые, у которых в детстве был СДВГ, неусидчивы и невнимательны – и это стало возможно только благодаря тому, что мы распределили участников по шкале. Если бы мы продолжили делить взрослых участников на две группы, то пришли бы к совершенно иным – и при этом ложным – выводам. В итоге нам удалось обнаружить не только то, что между СДВГ у детей и у взрослых нет связи, но и то, что взрослые, у которых в детстве был СДВГ, не такие внимательные и усидчивые, а еще – хуже живут. Кроме того, мы выяснили, что у взрослых с СДВГ положение еще печальнее. Эти выводы особенно подчеркивают ценность нашего подхода к измерениям и оценке, поскольку мы не только делили участников на две группы (есть расстройство – нет расстройства), но и распределяли их по шкале, основываясь на данных, полученных как от самих участников, так и от их родственников, друзей и хороших знакомых. Кроме того, тем самым мы доказали, насколько важно – даже необходимо – сомневаться в своих первоначальных выводах и проверять их.

У этой истории есть и более широкая научная мораль. Ученые в области психиатрии и поведенческой психологии все чаще обращают внимание на то, что людей редко можно строго поделить на две группы (по наличию – отсутствию чего-либо), поскольку исследуемые нами явления, будь то расстройства (как СДВГ) или эмоциональный интеллект, проявляются у всех в различной степени. Поэтому нельзя просто делить людей на усидчивых и неусидчивых, на страдающих – и не страдающих ожирением. Их скорее стоит делить на тех, кто крайне неусидчив или имеет большой вес, тех, у кого эти показатели средние, и тех, у кого они низкие. Когда речь идет о явлениях в духе СДВГ или ожирения, мы зачастую не учитываем, что делить людей на группы принято потому, что так договорились такие же люди – и те же люди составили и согласовали перечень признаков, по которым возможно причислить или не причислить человека к той или иной группе. Получается, деление людей на группы по перечню признаков такое же условное, как и сами эти признаки. Человеку диагностируют ожирение, если индекс массы его тела (ИМТ) выше 30, однако, например, никто в здравом уме не заявит, что у человека, у которого ИМТ равен 29, положение явно лучше, чем у человека с ИМТ, равным 31. При этом первому ожирение не диагностируют, а второму диагностируют.

В целом к поведению и психологии человека нельзя подходить как к физике, где изменение определенных показателей приводит к ощутимым и качественным «изменениям состояний». Все знают: если воду остудить до нуля градусов по Цельсию, то есть достичь температурной границы, при которой вода превращается в лед, произойдет качественное изменение – вода замерзнет. Однако, насколько мы можем судить, поведенческие и психологические явления не претерпевают настолько же явных качественных изменений[13]. Поэтому если только и делать, что строго делить всех и все, можно упустить очень много важных подробностей. Однако мы здесь не затем, чтобы разочаровывать вас в том или ином подходе. Мы лишь хотим подчеркнуть, насколько полезным бывает применять разные подходы к изучению данных, связанных с человеческим развитием. В конце концов, пусть даже детский СДВГ никак не связан со взрослым СДВГ, оказалось, что по наличию СДВГ у человека можно судить о том, как сложится его жизнь. Следовательно, если бы мы полагались только на первоначально предпринятый нами подход, то пришли бы к неверным выводам – что СДВГ в детстве никак не влияет на дальнейшую жизнь человека.

Наши приключения в поисках знаний о человеческом развитии непрестанно учат нас тому, что развитие нельзя предопределить; можно лишь указать на вероятность того или иного исхода. Во многих своих исследованиях мы приходили к следующему выводу: развитие имеет вероятностную природу, потому что те или иные отягчающие обстоятельства (например, своенравный темперамент) или условия (например, подростковая беременность) не обязательно приводят к одним и тем же исходам у разных людей. Например, оказалось, что у человека, у которого в детстве обнаружили СДВГ, не обязательно будет СДВГ в зрелости, однако в то же время вскрылась иная, еще более неожиданная закономерность: у многих участников нашего лонгитюдного исследования СДВГ обнаруживался совершенно внезапно, когда те уже давно были взрослыми. Эти люди были уверены, что их детство проходило гладко, что в их поведении не прослеживалось ни намека на СДВГ, а тесты на уровень умственного развития показывали, что в работе их мозга нет никаких нарушений. Тем не менее в них запоздало начали просыпаться неусидчивость, безрассудство и невнимательность, которые развивались до того, что начинали портить им трудовую и семейную жизнь. Некоторые из таких участников вполне справедливо спрашивали: «А разве у взрослых бывает СДВГ?»

Другие исследователи тоже недоумевали. Некоторые знатоки психиатрии предполагали, что проявления СДВГ в зрелости – всего лишь побочное действие зависимости, однако большинство участников исследования с поздним СДВГ не употребляли психоактивных веществ. Другие знатоки полагали, что проявления СДВГ в зрелости – это ранние признаки грядущей болезни Альцгеймера! Однако большинство участников с поздним СДВГ слишком молоды для слабоумия. Когда в 2015 году мы опубликовали собственные наблюдения по вопросу позднего СДВГ у людей, которые в детстве не сталкивались с этим расстройством, то это взбудоражило умы исследователей. Теперь они проверяют самые разные предположения о том, почему у взрослых людей внезапно проявляется СДВГ и как его лечить.

Даже несмотря на то, что, как мы обнаружили, существует связь между СДВГ в детстве и поведением в зрелости, поздний СДВГ влияет на жизнь зрелого человека сильнее, чем ранний. Возможно, поздний СДВГ и не сказывается на умственной деятельности, однако он очевидно пагубен и нуждается в лечении. Наблюдения, которыми мы поделились ближе к концу данной главы, это подтверждают. Напомним, что поздний СДВГ был связан с зависимостью от алкоголя, наркотиков и табака, необходимостью обращаться к специалистам по психическому здоровью и назначением участнику лекарств от самых разных психических и поведенческих проблем. Если бы пришлось выбирать, большинство из нас наверняка предпочли бы ранний СДВГ позднему.

Эти наблюдения вынуждают нас задумываться о том, почему у кого-то в зрелости проявляется СДВГ, поскольку дело явно не в том, насколько усидчивым и внимательным человек был в детстве. Более того, те, у кого СДВГ обнаруживается в зрелости, спокойно изучают и запоминают новое, внимательно выполняют задачи как в детстве, так и во взрослой жизни. Это еще раз доказывает, что именовать это расстройство у детей и взрослых необходимо разными терминами. К счастью, благодаря данным, которые мы собирали о малолетних участниках исследования, у нас была возможность посмотреть, почему у того или иного человека в зрелом возрасте проявился СДВГ. Взрослые с СДВГ никак не отличались от взрослых без СДВГ по умственным способностям, однако, судя по данным об их детстве, испытывали трудности с психическим здоровьем. Среди тех участников, у которых в зрелости обнаружился СДВГ, было больше тех, кто в детстве отличался трудным поведением, например был озлобленнее и непослушнее других. Примечательно то, что у нас были и данные, которые позволили нам узнать, вносит ли свой вклад в поздний СДВГ наследственность. Мы как раз собирали данные о генах-кандидатах, которые другие исследователи связывали с СДВГ. Однако сведения, полученные в ходе данидинского исследования, показали, что не существует никаких генетических особенностей, отличающих людей с СДВГ и без него. Очевидно, чтобы отыскать истинные причины позднего СДВГ, придется как следует постараться.

Завершающая мысль, к которой нас подтолкнул поиск связи между СДВГ в детстве и дальнейшим развитием, заключается в том, что не стоит делать поспешных выводов на основе исследований с набором данных, недостаточных для полноценного изучения. В отличие от прежних трудов, основанных на воспоминаниях участников о детстве, исследование на основе данных о поколении жителей Данидина отчетливо показывает, что у людей, у которых в зрелости обнаруживается СДВГ, отнюдь не обязательно был СДВГ в детстве или юности – а потому не стоит называть похожее расстройство у взрослых тем же термином. Возможно, лучше всего важность нашего исследования (в ходе которого мы наблюдали за людьми по мере их развития, а не собирали данные на основе воспоминаний взрослых участников) показывает вывод, к которому мы пришли, однако которого до сих пор не озвучили: многие взрослые с СДВГ, вспоминая детство, чаще пересказывают то, что о них помнят родители, а не они сами, однако их родители при этом то и дело допускают неточности. По правде говоря, оказалось, что примерно три четверти родителей тех участников исследования, у которых в детстве и вправду был СДВГ, к тридцативосьмилетию своих детей порой забывали даже, что тем ставили официальный диагноз или что в поведении тех проявлялись признаки расстройства! И это были те самые родители, которые неустанно жаловались на поведение участников с СДВГ десятилетиями ранее, когда те еще были детьми! Итак, о большинстве зафиксированных случаев СДВГ родители забывали спустя двадцать лет. Это лишний раз подтверждает то, что знает любой человек старше сорока: память на удивление ненадежна.